Страница:
Кардиналы составили донесения 20 августа, после восьмидневного пребывания; они похвалили покорность магистра, генерального смотрителя и командора Кипра, что дает возможность предположить, что два других командора обнаружили большую решительность; на самом деле от них добились лишь полупризнания. Экземпляр отчета, подписанный "Г. и Г." (Гийом де Ногаре и Гийом де Плезиан), был доставлен Жаном Жанвилем королю, и кардиналы присоединились к Курии, где Папа незамедлительно обнародовал буллу "Faciens misericordiam". [548]
Этой буллой учреждалась комиссия, возглавляемая архиепископом Нарбоннским, для сбора свидетельств обвинения или оправдания ордена Храма, рассматриваемого по существу как монашеский, и для подготовки процесса (уже не процесса над отдельными тамплиерами); рассмотрение должно было состояться на Соборе во Вьенне в октябре 1310 г. Таким образом, Климент предоставлял последний шанс обвиняемым заставить себя услышать, но подавая одну руку, он отнимал другую, излагая историю дела в выражениях, явно приемлемых для короля и оставлявших лишь немногие сомнения в виновности ордена Храма. Булла, датированная 12 августа, была подготовлена в форме чернового наброска, когда Курия еще пребывала в Пуатье, а отрывок, относящийся к расследованию в Шиноне, был добавлен по возвращении кардиналов, но до того, как булла была окончательно переписана.
Одновременно, допуская возможность полного оправдательного приговора, Климент постановил, чтобы имущество ордена было предоставлено для защиты Святой Земли; легкость, с которой Филипп принял это решение, зачастую расценивается как доказательство его незаинтересованности. Но в 1308 г. в окружении Филиппа снова заговорили о крестовом походе и предлагали выкупить у соперничающих претендентов - кипрских Лузиньянов и неаполитанских Анжуйцев - их предполагаемые права на иерусалимскую корону, дабы в будущем создать апанаж [*7] для младшего сына короля Франции; впоследствии предлагали основать новый духовно-рыцарский орден, магистра которого всегда бы избирали из французской королевской семьи, передав ему нетронутое имущество тамплиеров. [549]
Для канцлера переговоры в Пуатье являлись полуудачей в деле Бонифация VIII, поскольку Папа согласился начать расследование в Авиньоне только следующей зимой, и почти полным успехом в деле тамплиеров. Плезиан заставил Климента принять перечень собранных Ногаре обвинений, бремя много более тяжкое, чем все, что до сих пор было сформулировано против ордена Храма; отныне папским уполномоченным поручалось руководить расследованием во всех христианских странах, где орден владел командорствами.
Из-за задержки, в которой обоюдно ответственны и король, и Папа, епархиальные комиссии начали заседать только в следующем, 1309, году. Почти год томились тамплиеры в застенках, многие умерли в темницах, лишенные отпущения грехов и церковных обрядов; другие, по собственным словам Климента, "поддались отчаянию и отказались от своих мнений". И если иные, чтобы получать огонь, свечу, более обильную пищу долгой и суровой зимой, подчинились требованиям тюремщиков, можно ли этому удивляться?
Другая булла, обнародованная 30 декабря 1308 г., во время пребывания Климента в Тулузе, предавала отлучению всех, "какого бы положения они ни были <...>, не исключая епископского преосвященства", кто помогал тамплиерам советом или поддержкой. Это было весьма ясное обращение к епископам, в чьих руках оказалась бы участь рыцарей Храма. Для Климента орден Храма стал раненым животным, которое не хочет умирать и которое следует добить.
Тот же набат для тех, кто хотел его услышать, недавно отзвучал в виде процесса Гишара, епископа Труа, начавшегося в августе 1308 г. [550] Гишар, родом из скромной семьи в окрестностях Труа, сделал карьеру в Церкви и стал поверенным и доверенным человеком вдовствующей королевы Наваррской Бланки д'Артуа и ее дочери Жанны Шампанской, супруги Филиппа Красивого; благодаря ей Гишар был назначен епископом Труа в 1298 г. Два года спустя его обвинили два доносчика - один из них был шпионом Нoгаре - в соучастии в темном деле о растратах доходов вдовствующей королевы; смерть последней в 1302 г. спасла Гишара от преследований, и он вернул королеве Франции сорок тысяч ливров в возмещение ущерба. Но Жанна Шампанская никогда не простила епископа, и когда она в апреле 1305 г. скоропостижно скончалась, возможно, он плохо скрыл, сколь малое сожаление он испытывает по этому поводу. Это был человек гордый и вспыльчивый, с трудом переносивший немилость.
Папа объявил Гишара невиновным в возведенных на него обвинениях, что, казалось, закрыло дело. Но в августе 1308 г., в момент, когда Климент доверил судьбу тамплиеров епископату, епископ Труа был обвинен в более тяжком преступлении - в том, что явился причиной смерти королевы, наведя на нее порчу. Главным обвинителем стал обитавший в лесу близ Труа отшельник, который утверждал, что Гишар однажды вечером пришел в его пустыньку, сопровождаемый монахом братии св. Иакова, своим "наставником в магии", и вместе они изготовили восковую куклу, которую окрестили Жанной, потом разломали ее, прокалывая булавками тело - что должно было повлечь смерть королевы Франции, ибо епископ не скрывал личности своей жертвы. Он облегчил свою совесть три года спустя после смерти Жанны Шампанской перед бальи Санса. Поскольку было признано, что светский суд не может судить духовное лицо, бальи велел архиепископу Сансскому задержать епископа и сам выступил зачинщиком [истцом] в деле. Предположительно Гийом де Ногаре непосредственно не вмешивался в процесс Гишара, но в материалах имя его писца появляется неоднократно, как и имя его осведомителя, флорентийца Ноффо Деи, сыгравшего в этом деле ту же роль, что и Эскиус из Флуарака в деле ордена Храма.
Когда 7 октября в присутствии архиепископа Сансского и двух других епископов - все ставленники короля - начался процесс, Гишар так энергично защищался, что Курия отложила дело; после перерыва обвинители представили два списка новых обвинений, из которых один подлежал ведению Гийома де Ногаре.
Воображение королевских писцов поработало, - пишет Абель Риго, историк Гишара, - второе обвинение было, возможно, более тяжким и серьезным, чем первое <...> и теперь оно давило на епископа чудовищным грузом, странным образом вобрав в себя самые разные жалобы. Это была бесформенная груда, в которой, однако, чувствуется порядок, наведенный умелой рукой-творение изворотливого ума, пера и души тех легистов, которые теми же методами, в том же стиле одновременно преследовали рыцарей ордена Храма и память Бонифация VIII.
Обвинение представило более двухсот свидетелей, многие из которых говорили о том, что знали только по слухам, дабы доказать "публичную диффамацию" [*8] - существенный фактор во всех процессах, запущенных Ногаре. Как и все прочие, последний, после показного начала, увяз в ней, и в марте или апреле 1311 г. - дата обозначает конец влияния Гийома де Ногаре на короля - все документы и, возможно, само обвинение были переданы в Курию, где Гишар закончил свои дни в 1317 г. Что касается доносчика Ноффо Деи, то он был повешен в Париже в 1313 г. после смерти своего покровителя канцлера. Согласно "Большим Французским хроникам", он сознался у подножия виселицы, что обвинил епископа Труа ложно. [551]
Папский дворец был на краткий срок захвачен; Папа был подвергаут побоям (Колонна будто бы нанес ему пощечину, не сняв латной перчатки) и грубым оскорблениям. После этого Ногаре и его союзники ретировались.
Ср. Евангелие от Луки, 9,62. Возложение руки на плуг - символический оборот для изъявления готовности совершить служение Богу.
Гасконь, наряду с множеством иных французских территорий, в тот период входила в состав державы Плантагенетов Английских.
Точно так же (лат.). Традиционный оборот для открытия нового параграфа.
Course (фр.) - в данном случаи каперство, род узаконенного пиратства.
Псалом 132 (Се что добро), воспевающий совместную жизнь праведных единоверцев.
Апанаж - удел; впадение, выделяемое младшему члену династии "на прокорм" (от pain, panis: хлеб).
Диффамация - покушение на доброе имя, репутацию; попытка обесславить, опозорить.
ГЛАВА XXV
Кто захочет защищать орден Храма?
Согласно намерениям Климента V, папские уполномоченные, производившие следствие по процессу ордена Храма, должны были вести расследование, заседая в Провансе, Сансе, Реймсе, Руане, Type, Лионе, Бордо, Бурже, Нарбонне и Оше. Для этого были назначены архиепископ Нарбонны, епископы Байе, Манда и Лиможа с шестью другими духовными лицами. Эта разъездная комиссия, которая могла бы оказаться действенной, королю не понравилась; последний повелел, чтобы большую часть тамплиеров содержали либо в Париже, либо в провинциях Санса или Тура и потребовал, чтобы расследование велось в Париже. Климент, думавший теперь только о деле Бонифация VIII, оставил решение за уполномоченными, которые склонились перед волей короля и начали работу в Париже 8 августа 1309 г. с составления циркулярного письма, в котором перечислялись все братья ордена Храма, пожелавшие ответить за свой орден, представ, начиная с 12 ноября, перед комиссией в большом зале резиденции архиепископа Парижского. [552]
Ни одному члену комиссии нельзя было приписать личную симпатию к тамплиерам; наиболее известный из них. Жиль Эйслен, архиепископ Нарбоннский, со времени дела епископа Памье переметнулся в лагерь короля. Но, как специалисты по каноническому праву и как люди Церкви, они обладали своего рода профессиональным корпоративным сознанием. Дело ордена Храма, по крайней мере, заканчивалось там, где оно должно было бы начаться - перед апостолическим [*1] следствием. Святой престол приказал начать расследование, и оно было произведено. Уполномоченные, или, по крайней мере, большая часть их, занимались своим делом с настойчивостью, которую нельзя недооценивать, но истину старались установить больше из уважения к самой процедуре, нежели заботясь о правосудии.
12 ноября комиссия собралась, и члены ее терпеливо прождали пять дней, но никто не был доставлен. По истечении этого времени велели призвать архиепископа Парижского, который явился сказать, что побывал в темницах, где содержались магистр, генеральный смотритель и прочие братья, и что Моле и некоторые другие выразили желание защищать свой орден. На следующий день привезли Гуго де Перо, который только попросил, чтобы не растратили имущество ордена; он отказался говорить о чем-либо ином, и его снова увезли.
26 ноября сержанты короля привели магистра ордена Храма, главного свидетеля, от которого зависело - будет ли продолжено расследование. Но Моле, как и Перо, ответил на вопрос обиняком; по его словам, он намерен изложить правду о своем ордене через свидетельства королей, прелатов и светских князей. Уполномоченные советовали ему "обратить внимание на то, что он уже признался в своей вине и вине вышеназванного ордена". Затем, чтобы дать ему время поразмыслить, они велели читать по-латыни и переводить на французский апостолические послания, назначающие следствие. Во время этого чтения, "и особенно когда прочитали, в чем названный магистр, как предполагалось, исповедался преподобным отцам, присланным Великим понтификом", Жак де Моле выказал великое удивление и заговорил о наказании, которого заслуживали подобные извращения, - на это уполномоченные возразили, "что церковь судила тех, кого она считала еретиками, и передавала осужденных светскому суду".
Историки, изучавшие материалы процесса, вопрошали себя, какова была истинная причина оцепенения Жака де Моле. Изменили или вычеркнули три кардинала некоторые части его исповеди в Шиноне? Или он думал, что исповедь, закончившаяся папским отпущением грехов, сохранена в тайне? К несчастью. Моле не осмелился продолжить до конца свою мысль, и его протест остался заведомо неясным, тогда как угроза, заключенная в ответе уполномоченных, была слишком определенной. Вероятно, присутствие Гийома де Плезиана, пришедшего якобы случайно, крайне способствовало замешательству магистра. Однако именно к Плезиану обратился Жак де Моле, чтобы испросить совета; после одного разговора наедине Плезиан публично заявил, что "любит магистра, потому что они оба - рыцари, и что он хочет помешать подвергнуть его опасности", а Моле, покоренный этим, ответил, "что хорошо видит, что рисковал совершенно запутаться вместо того, чтобы хорошенько рассудить" и попросил отсрочку на восемь дней, что и было ему предоставлено. [553]
На следующий день для защиты ордена явился тамплиер Понсар де Жизи, командор Пейена, и его свидетельство, подобно удару меча, разорвало сотканную легистами сеть обвинений.
Он говорит, что все обвинения, касающиеся отречения от Иисуса Христа, плевка на Крест, мужеложства и прочих гнусностей, были ложными, и все то, в чем братья ордена (и сам он) исповедались ранее, было ложным, и они сделали сие только потому, что их пытали <...> а также оттого, что тридцать шесть братьев ордена умерли в Париже, как и множество других в прочих местах, вследствие пыток и мучений.
Расспрошенный уполномоченными, он описал пытки, которые претерпел, и предложил себя для защиты ордена, если ему предоставят на его расходы средства ордена Храма и если он сможет посоветоваться со своими священниками-братьями Рено Орлеанским и Пьером Булонским; последний ранее вел дела ордена Храма по доверенности в римской Курии.
И поскольку брат Понсар де Жизи говорил, что боится, как бы его не заключили в более суровую. темницу, так как он вызвался защищать орден <...> сеньоры уполномоченные приказали прево Пуатье [Филиппу де Воэ] и Жану де Жанвилю никоим образом не издеваться над ним <...>
Что не помешало Понсару де Жизи умереть в том же году. [554]
В тот же день сержант Эймон де Барбон сказал, что его подвергали пытке три раза, что он выдержал пытку водой и что в течение девяти недель его держали на хлебе и воде. "Его тело страдало, а душа плакала, и он много вытерпел ради ордена". Три года он был привратником Заморского магистра и не знает ничего дурного ни о магистре, ни об ордене Храма.
Имеется текст указаний, данных архиепископом Парижским уполномоченным от диоцезов, обязанным "примирить" тамплиеров; инструкции полны крайней жестокости в отношении тех узников, которые "все отрицают и отрицали всегда", и по всем статьям подтверждают жалобы свидетелей. [555]
Ясно, что эти свидетельства оказали действие на некоторых уполномоченных, которые отныне руководили допросами с большей мягкостью и пониманием. Если бы Жак де Моле в ходе второго допроса говорил с таким же чистосердечием, расследование могло бы принять иной оборот. Но после трех дней размышлений магистр возвратился еще более нерешительным, чем когда-либо, а в присутствии Гийома де Ногаре, явившегося наблюдать за свидетельскими показаниями, не было ничего успокаивающего. Моле подчеркнул, что он всего лишь бедный и необразованный (не знающий латыни) рыцарь, уяснивший, однако, что Папа оставил за собой право судить его вкупе с некоторыми великими бальи; ввиду этого, сказал он, говорить он будет только в присутствии Святого Отца. Тем самым магистр еще раз упустил возможность защитить орден Храма.
Продолжение расследования было перенесено на 3 февраля, но и в этот день дело, кажется, все еще не сдвинулось с мертвой точки. Жиль Эйслен отпросился; ему только что поручили охрану печати во время отсутствия Гийома де Ногаре, вызванного в Авиньон в связи с процессом, касающимся Бонифация VIII, [556] Ногаре и Плезиан отбыли, будучи в немилости, и возможно, они сами об этом уже знали, ибо Филипп IV, находивший, что с него достаточно, обязал их вести тяжбу как частных лиц, не позволив пользоваться во время дебатов королевским именем или авторитетом перед Курией.
Уполномоченные снова запаслись терпением до 6 февраля, - дня, когда потянулась вереница свидетелей, и резкий спад напряжения касался связанным с отъездом королевских легистов. Но равным образом очевидно, что люди короля уже занимались узниками, и только "смирившиеся", исповедь которых свидетельствовала о покорности, были приведены для дачи показаний.
В первый день были представлены шестнадцать тамплиеров, из которых пятнадцать пожелали защищать орден Храма. На следующий день их было тридцать три - двадцать два сержанта, два капеллана и - единственный в своем роде факт - семь лимузенских рыцарей, среди которых одному, Бертрану де Сартижу, принадлежит в дальнейшем значительная роль. 9 февраля комиссия допросила пятьдесят защитников, почти исключительно братьев-сержантов. Вероятно, многие из этих людей, простых и глубоко благочестивых, уповали на что-то вроде победы на "Божьем суде", полного очищения, которое бы громогласно провозгласило невиновность тамплиеров и привело бы в замешательство клеветников.
С 10 до 19 февраля свидетельств в защиту ордена становилось все больше. 14 февраля двое тамплиеров, заключенных в темницу в Сансе, предъявили составленное для них письмо Жана де Жанвиля, где говорилось о "доброй исповеди". С этим письмом они должны были сообразовываться, и оно же угрожало костром, ежели они не будут строго придерживаться его; один из них, Лоран де Бон, командор Эпейи, в самом деле был заживо сожжен три месяца спустя. [557]
Жан де Жанвиль и его коллега Филипп де Воэ, видимо, почувствовали тогда, что дела идут слишком быстро; они представили нескольких свидетелей, то ли нерешительных, то ли враждебно настроенных; среди прочих - казначея ордена Храма Жана де Ла Тура и старого духовника короля Гийома д'Арбле. В тот же день вернулся Моле, дабы умолить комиссию написать Папе, - с целью призвать в Курию сановников ордена Храма, пока еще не слишком поздно.
Однако, если великие бальи хранили молчание, простые бальи ордена Храма с великой отвагой брали на себя его защиту. В четверг 14 марта папские уполномоченные заставили вызвать восемьдесят тамплиеров, чтобы зачитать им составленный против их ордена обвинительный акт. Этот труд, состоящий из ста двадцати семи статей и проверенный Ногаре, обобщает чудовищные утверждения, составленные таким образом, чтобы предоставить обвинителям возможность всякий раз, когда они сочтут необходимым, менять позицию. Там можно было различить и осколки извращенной правды: веревку, носимую как знак целомудрия, поцелуй вступающего, даваемый в момент пострижения, тайну, которой тамплиеры окружали свои капитулы, и "прощение", предоставленное командору, который председательствовал на дисциплинарных собраниях. Как и для обвинения папы Бонифация, Гишара или Бернара Сессе, Ногаре умело смешивал подлинные, но легко объяснимые и бесцветные факты с обвинениями невероятными, но недоказанными и потому более трудными для опровержения!
В тот же четверг следствие собрало в саду при епископской резиденции всех находившихся тогда в Париже тамплиеров, желавших защищать свой орден: среди них насчитывалось пятьсот сорок четыре сержанта, двадцать девять священников и двадцать два рыцаря, - всего пятьсот девяносто пять человек. После чтения обвинительного акта, составленного на латыни, и буллы "Facient misericordiam" уполномоченные хотели приказать перевести эти документы, но тамплиеры все вместе закричали, что чтения на латыни им достаточно и что они не имеют особенной охоты слышать, как эти лживые и чудовищные гнусности будут повторены по-французски. Поскольку они все предложили себя для защиты, архиепископ Нарбоннский посоветовал им избрать шесть или десять "прокуроров или синдиков" в качестве глашатаев. Выбор тамплиеров пал на Пьера Булонского, поверенного ордена при римской Курии, и Рено де Провена, командора Орлеанского Дома, обоих - священников; также на двух рыцарей, Гийома де Шанбонне, командора Бландеи (в Крезе) и Бертрана де Сартижа, командора Карла (в графстве Вьеннском); эти четверо попросили о встрече с магистром и командорами провинций, чтобы законным образом назначить прокуроров - на что уполномоченные ответили, что магистр и некоторые из великих бальи отказались защищать орден Храма "в состоянии, в коем они пребывали". Тогда архиепископ Нарбоннский приказал им поторопиться и избрать прокуроров или синдиков в тот же день, ибо дата Собора приближалась. Однако епископ Байе пообещал, что нотариусы посетят все места заключения тамплиеров в Париже и запишут, в чем состоит желание каждого.
Не без коварства Жиль Эйслен вменил в вину узникам затягивание дела, ответственность за что в действительности несли только их тюремщики. Он подстроил тамплиерам ловушку, предложив им назначить "прокуроров или синдиков". По "Speculum Juris" [558] , своду канонического права, составленной ок. 1271 г., синдик, представляющий монашеский орден, должен быть назван в присутствии по крайней мере двух третей коллегии, большая часть членов которой должна согласиться с предложенным выбором; но этот выбор не законен, "если один [синдик] утвержден сегодня, а другой - завтра, один - здесь, другой - там, ибо синдик должен назначаться торжественно, ответственными приглашенными". Что же касается того, было ли одобрение настоятеля существенным или нет, взгляды разделились, но по общему мнению, достаточно, чтобы это согласие было дано "быстро и в течение краткого времени".
Этот текст, составленный за тридцать лет до процесса, как нельзя лучше подошел к случаю тамплиеров, не позволяя законно назначать синдика для защиты ордена Храма. Фактически этот термин употребил лишь архиепископ Нарбоннский, его коллеги говорили только о прокурорах. Опять же по "Speculum Juris" не имеет значения, какое лицо или ассоциация вправе его назначить, дабы действовать через него: но этот прокурор обладал только той властью, которую его избиратели могли ему делегировать. А какие права могли передать шестьсот братьев ордена Храма, почти все сержанты? Их прокуроры не смогли бы говорить от имени ордена Храма ни на каком суде; и несомненно, следует признать за Пьером Булонским, предвидевшим это, правовую осведомленность, которая избавила защитников ордена от оплошности, присоветованной уполномоченными Папы.
Со второй половины марта и до 5 апреля нотариусы добросовестно посетили все места заключения тамплиеров в Париже, помещенных в командорстве Тампля и в аббатстве Сен-Женевьев-де-Буа или маленькими группами содержавшихся в маленьких частных домах. Можно удивляться, что имелось столько жилищ, могущих служить тюрьмой для десяти-двадцати задержанных. Их держали в ножных оковах, но на условиях "домашнего ареста", доставляя им простыни, скатерти, полотенца и прочее. Побывав во всех темницах и выполнив не без сострадания возложенную на них миссию, нотариус Флоримон Донадье и его коллеги смягчились до такой степени, что высказали личное мнение:
Поскольку мы увидели, что многие братья просили, дабы им позволили посоветоваться с братьями Рено де Провеном и Пьером Булонским, мы обратились к сеньору епископу Байе, коему было угодно, чтобы эти два вышеназванных брата с братьями Гийомом де Шанбонне и Бертраном де Сартижем были препровождены ко всем группам, вызвавшимся для защиты < ...> и чтобы некоторые из нас, нотариусов, пошли туда с ними.
Благодаря этому четверо защитников смогли посетить все темницы; их единодушно избрали как представителей, не назначив, однако, прокурорами.
7 апреля Пьер Булонский, которого предыдущая его деятельность делала как бы глашатаем, вслух зачитал перед комиссией защитительную речь, представленную им как простой ответ. Он сказал, что король, обманутый клеветниками, ввел в заблуждение Папу и что таким образом оба они обмануты ложными свидетельствами. Пьер горячо оспорил "публичную диффамацию" существенный факт, коль скоро дело ведется против ордена Храма. [559] В самом деле, если Ногаре и изложил эту клевету, то подтвердить ее мог только посредством сфабрикованных писаний, таких, как памфлет "Прошение французского народа", произведение легиста Пьера Дюбуа.
Жан Монреальский, престарелый командор Авиньонского Дома, представил защитительную речь, написанную по-французски и раскрывающую состояние привилегий, предоставленных ордену Святым престолом; он утверждал, что многим помешали приехать в Париж в качестве свидетелей.
Уполномоченные отвергли все аргументы защитников. По их словам, тамплиеры находились в темницах Папы, а их имущество - в его руках. Справедливость диффамации не подлежит сомнению, ибо ее подкрепляет булла "Facient misericordiam". Ни на какую привилегию нельзя было бы сослаться в противовес инквизиторам, расследующим вопрос о ереси. Но в ответ на множество прошений, представленных заключенными, уполномоченные смогли только констатировать, что "сии вещи выходят за рамки их собственной власти, но они с удовольствием попросят ответственных лиц сотворить для указанных братьев всяческое добро, какое смогут, и обращаться с ними человечно и уважительно <...>" - заключение, которое не оставляло больше сомнений в несостоятельности церковной власти.
Этой буллой учреждалась комиссия, возглавляемая архиепископом Нарбоннским, для сбора свидетельств обвинения или оправдания ордена Храма, рассматриваемого по существу как монашеский, и для подготовки процесса (уже не процесса над отдельными тамплиерами); рассмотрение должно было состояться на Соборе во Вьенне в октябре 1310 г. Таким образом, Климент предоставлял последний шанс обвиняемым заставить себя услышать, но подавая одну руку, он отнимал другую, излагая историю дела в выражениях, явно приемлемых для короля и оставлявших лишь немногие сомнения в виновности ордена Храма. Булла, датированная 12 августа, была подготовлена в форме чернового наброска, когда Курия еще пребывала в Пуатье, а отрывок, относящийся к расследованию в Шиноне, был добавлен по возвращении кардиналов, но до того, как булла была окончательно переписана.
Одновременно, допуская возможность полного оправдательного приговора, Климент постановил, чтобы имущество ордена было предоставлено для защиты Святой Земли; легкость, с которой Филипп принял это решение, зачастую расценивается как доказательство его незаинтересованности. Но в 1308 г. в окружении Филиппа снова заговорили о крестовом походе и предлагали выкупить у соперничающих претендентов - кипрских Лузиньянов и неаполитанских Анжуйцев - их предполагаемые права на иерусалимскую корону, дабы в будущем создать апанаж [*7] для младшего сына короля Франции; впоследствии предлагали основать новый духовно-рыцарский орден, магистра которого всегда бы избирали из французской королевской семьи, передав ему нетронутое имущество тамплиеров. [549]
Для канцлера переговоры в Пуатье являлись полуудачей в деле Бонифация VIII, поскольку Папа согласился начать расследование в Авиньоне только следующей зимой, и почти полным успехом в деле тамплиеров. Плезиан заставил Климента принять перечень собранных Ногаре обвинений, бремя много более тяжкое, чем все, что до сих пор было сформулировано против ордена Храма; отныне папским уполномоченным поручалось руководить расследованием во всех христианских странах, где орден владел командорствами.
Из-за задержки, в которой обоюдно ответственны и король, и Папа, епархиальные комиссии начали заседать только в следующем, 1309, году. Почти год томились тамплиеры в застенках, многие умерли в темницах, лишенные отпущения грехов и церковных обрядов; другие, по собственным словам Климента, "поддались отчаянию и отказались от своих мнений". И если иные, чтобы получать огонь, свечу, более обильную пищу долгой и суровой зимой, подчинились требованиям тюремщиков, можно ли этому удивляться?
Другая булла, обнародованная 30 декабря 1308 г., во время пребывания Климента в Тулузе, предавала отлучению всех, "какого бы положения они ни были <...>, не исключая епископского преосвященства", кто помогал тамплиерам советом или поддержкой. Это было весьма ясное обращение к епископам, в чьих руках оказалась бы участь рыцарей Храма. Для Климента орден Храма стал раненым животным, которое не хочет умирать и которое следует добить.
Тот же набат для тех, кто хотел его услышать, недавно отзвучал в виде процесса Гишара, епископа Труа, начавшегося в августе 1308 г. [550] Гишар, родом из скромной семьи в окрестностях Труа, сделал карьеру в Церкви и стал поверенным и доверенным человеком вдовствующей королевы Наваррской Бланки д'Артуа и ее дочери Жанны Шампанской, супруги Филиппа Красивого; благодаря ей Гишар был назначен епископом Труа в 1298 г. Два года спустя его обвинили два доносчика - один из них был шпионом Нoгаре - в соучастии в темном деле о растратах доходов вдовствующей королевы; смерть последней в 1302 г. спасла Гишара от преследований, и он вернул королеве Франции сорок тысяч ливров в возмещение ущерба. Но Жанна Шампанская никогда не простила епископа, и когда она в апреле 1305 г. скоропостижно скончалась, возможно, он плохо скрыл, сколь малое сожаление он испытывает по этому поводу. Это был человек гордый и вспыльчивый, с трудом переносивший немилость.
Папа объявил Гишара невиновным в возведенных на него обвинениях, что, казалось, закрыло дело. Но в августе 1308 г., в момент, когда Климент доверил судьбу тамплиеров епископату, епископ Труа был обвинен в более тяжком преступлении - в том, что явился причиной смерти королевы, наведя на нее порчу. Главным обвинителем стал обитавший в лесу близ Труа отшельник, который утверждал, что Гишар однажды вечером пришел в его пустыньку, сопровождаемый монахом братии св. Иакова, своим "наставником в магии", и вместе они изготовили восковую куклу, которую окрестили Жанной, потом разломали ее, прокалывая булавками тело - что должно было повлечь смерть королевы Франции, ибо епископ не скрывал личности своей жертвы. Он облегчил свою совесть три года спустя после смерти Жанны Шампанской перед бальи Санса. Поскольку было признано, что светский суд не может судить духовное лицо, бальи велел архиепископу Сансскому задержать епископа и сам выступил зачинщиком [истцом] в деле. Предположительно Гийом де Ногаре непосредственно не вмешивался в процесс Гишара, но в материалах имя его писца появляется неоднократно, как и имя его осведомителя, флорентийца Ноффо Деи, сыгравшего в этом деле ту же роль, что и Эскиус из Флуарака в деле ордена Храма.
Когда 7 октября в присутствии архиепископа Сансского и двух других епископов - все ставленники короля - начался процесс, Гишар так энергично защищался, что Курия отложила дело; после перерыва обвинители представили два списка новых обвинений, из которых один подлежал ведению Гийома де Ногаре.
Воображение королевских писцов поработало, - пишет Абель Риго, историк Гишара, - второе обвинение было, возможно, более тяжким и серьезным, чем первое <...> и теперь оно давило на епископа чудовищным грузом, странным образом вобрав в себя самые разные жалобы. Это была бесформенная груда, в которой, однако, чувствуется порядок, наведенный умелой рукой-творение изворотливого ума, пера и души тех легистов, которые теми же методами, в том же стиле одновременно преследовали рыцарей ордена Храма и память Бонифация VIII.
Обвинение представило более двухсот свидетелей, многие из которых говорили о том, что знали только по слухам, дабы доказать "публичную диффамацию" [*8] - существенный фактор во всех процессах, запущенных Ногаре. Как и все прочие, последний, после показного начала, увяз в ней, и в марте или апреле 1311 г. - дата обозначает конец влияния Гийома де Ногаре на короля - все документы и, возможно, само обвинение были переданы в Курию, где Гишар закончил свои дни в 1317 г. Что касается доносчика Ноффо Деи, то он был повешен в Париже в 1313 г. после смерти своего покровителя канцлера. Согласно "Большим Французским хроникам", он сознался у подножия виселицы, что обвинил епископа Труа ложно. [551]
Папский дворец был на краткий срок захвачен; Папа был подвергаут побоям (Колонна будто бы нанес ему пощечину, не сняв латной перчатки) и грубым оскорблениям. После этого Ногаре и его союзники ретировались.
Ср. Евангелие от Луки, 9,62. Возложение руки на плуг - символический оборот для изъявления готовности совершить служение Богу.
Гасконь, наряду с множеством иных французских территорий, в тот период входила в состав державы Плантагенетов Английских.
Точно так же (лат.). Традиционный оборот для открытия нового параграфа.
Course (фр.) - в данном случаи каперство, род узаконенного пиратства.
Псалом 132 (Се что добро), воспевающий совместную жизнь праведных единоверцев.
Апанаж - удел; впадение, выделяемое младшему члену династии "на прокорм" (от pain, panis: хлеб).
Диффамация - покушение на доброе имя, репутацию; попытка обесславить, опозорить.
ГЛАВА XXV
Кто захочет защищать орден Храма?
Согласно намерениям Климента V, папские уполномоченные, производившие следствие по процессу ордена Храма, должны были вести расследование, заседая в Провансе, Сансе, Реймсе, Руане, Type, Лионе, Бордо, Бурже, Нарбонне и Оше. Для этого были назначены архиепископ Нарбонны, епископы Байе, Манда и Лиможа с шестью другими духовными лицами. Эта разъездная комиссия, которая могла бы оказаться действенной, королю не понравилась; последний повелел, чтобы большую часть тамплиеров содержали либо в Париже, либо в провинциях Санса или Тура и потребовал, чтобы расследование велось в Париже. Климент, думавший теперь только о деле Бонифация VIII, оставил решение за уполномоченными, которые склонились перед волей короля и начали работу в Париже 8 августа 1309 г. с составления циркулярного письма, в котором перечислялись все братья ордена Храма, пожелавшие ответить за свой орден, представ, начиная с 12 ноября, перед комиссией в большом зале резиденции архиепископа Парижского. [552]
Ни одному члену комиссии нельзя было приписать личную симпатию к тамплиерам; наиболее известный из них. Жиль Эйслен, архиепископ Нарбоннский, со времени дела епископа Памье переметнулся в лагерь короля. Но, как специалисты по каноническому праву и как люди Церкви, они обладали своего рода профессиональным корпоративным сознанием. Дело ордена Храма, по крайней мере, заканчивалось там, где оно должно было бы начаться - перед апостолическим [*1] следствием. Святой престол приказал начать расследование, и оно было произведено. Уполномоченные, или, по крайней мере, большая часть их, занимались своим делом с настойчивостью, которую нельзя недооценивать, но истину старались установить больше из уважения к самой процедуре, нежели заботясь о правосудии.
12 ноября комиссия собралась, и члены ее терпеливо прождали пять дней, но никто не был доставлен. По истечении этого времени велели призвать архиепископа Парижского, который явился сказать, что побывал в темницах, где содержались магистр, генеральный смотритель и прочие братья, и что Моле и некоторые другие выразили желание защищать свой орден. На следующий день привезли Гуго де Перо, который только попросил, чтобы не растратили имущество ордена; он отказался говорить о чем-либо ином, и его снова увезли.
26 ноября сержанты короля привели магистра ордена Храма, главного свидетеля, от которого зависело - будет ли продолжено расследование. Но Моле, как и Перо, ответил на вопрос обиняком; по его словам, он намерен изложить правду о своем ордене через свидетельства королей, прелатов и светских князей. Уполномоченные советовали ему "обратить внимание на то, что он уже признался в своей вине и вине вышеназванного ордена". Затем, чтобы дать ему время поразмыслить, они велели читать по-латыни и переводить на французский апостолические послания, назначающие следствие. Во время этого чтения, "и особенно когда прочитали, в чем названный магистр, как предполагалось, исповедался преподобным отцам, присланным Великим понтификом", Жак де Моле выказал великое удивление и заговорил о наказании, которого заслуживали подобные извращения, - на это уполномоченные возразили, "что церковь судила тех, кого она считала еретиками, и передавала осужденных светскому суду".
Историки, изучавшие материалы процесса, вопрошали себя, какова была истинная причина оцепенения Жака де Моле. Изменили или вычеркнули три кардинала некоторые части его исповеди в Шиноне? Или он думал, что исповедь, закончившаяся папским отпущением грехов, сохранена в тайне? К несчастью. Моле не осмелился продолжить до конца свою мысль, и его протест остался заведомо неясным, тогда как угроза, заключенная в ответе уполномоченных, была слишком определенной. Вероятно, присутствие Гийома де Плезиана, пришедшего якобы случайно, крайне способствовало замешательству магистра. Однако именно к Плезиану обратился Жак де Моле, чтобы испросить совета; после одного разговора наедине Плезиан публично заявил, что "любит магистра, потому что они оба - рыцари, и что он хочет помешать подвергнуть его опасности", а Моле, покоренный этим, ответил, "что хорошо видит, что рисковал совершенно запутаться вместо того, чтобы хорошенько рассудить" и попросил отсрочку на восемь дней, что и было ему предоставлено. [553]
На следующий день для защиты ордена явился тамплиер Понсар де Жизи, командор Пейена, и его свидетельство, подобно удару меча, разорвало сотканную легистами сеть обвинений.
Он говорит, что все обвинения, касающиеся отречения от Иисуса Христа, плевка на Крест, мужеложства и прочих гнусностей, были ложными, и все то, в чем братья ордена (и сам он) исповедались ранее, было ложным, и они сделали сие только потому, что их пытали <...> а также оттого, что тридцать шесть братьев ордена умерли в Париже, как и множество других в прочих местах, вследствие пыток и мучений.
Расспрошенный уполномоченными, он описал пытки, которые претерпел, и предложил себя для защиты ордена, если ему предоставят на его расходы средства ордена Храма и если он сможет посоветоваться со своими священниками-братьями Рено Орлеанским и Пьером Булонским; последний ранее вел дела ордена Храма по доверенности в римской Курии.
И поскольку брат Понсар де Жизи говорил, что боится, как бы его не заключили в более суровую. темницу, так как он вызвался защищать орден <...> сеньоры уполномоченные приказали прево Пуатье [Филиппу де Воэ] и Жану де Жанвилю никоим образом не издеваться над ним <...>
Что не помешало Понсару де Жизи умереть в том же году. [554]
В тот же день сержант Эймон де Барбон сказал, что его подвергали пытке три раза, что он выдержал пытку водой и что в течение девяти недель его держали на хлебе и воде. "Его тело страдало, а душа плакала, и он много вытерпел ради ордена". Три года он был привратником Заморского магистра и не знает ничего дурного ни о магистре, ни об ордене Храма.
Имеется текст указаний, данных архиепископом Парижским уполномоченным от диоцезов, обязанным "примирить" тамплиеров; инструкции полны крайней жестокости в отношении тех узников, которые "все отрицают и отрицали всегда", и по всем статьям подтверждают жалобы свидетелей. [555]
Ясно, что эти свидетельства оказали действие на некоторых уполномоченных, которые отныне руководили допросами с большей мягкостью и пониманием. Если бы Жак де Моле в ходе второго допроса говорил с таким же чистосердечием, расследование могло бы принять иной оборот. Но после трех дней размышлений магистр возвратился еще более нерешительным, чем когда-либо, а в присутствии Гийома де Ногаре, явившегося наблюдать за свидетельскими показаниями, не было ничего успокаивающего. Моле подчеркнул, что он всего лишь бедный и необразованный (не знающий латыни) рыцарь, уяснивший, однако, что Папа оставил за собой право судить его вкупе с некоторыми великими бальи; ввиду этого, сказал он, говорить он будет только в присутствии Святого Отца. Тем самым магистр еще раз упустил возможность защитить орден Храма.
Продолжение расследования было перенесено на 3 февраля, но и в этот день дело, кажется, все еще не сдвинулось с мертвой точки. Жиль Эйслен отпросился; ему только что поручили охрану печати во время отсутствия Гийома де Ногаре, вызванного в Авиньон в связи с процессом, касающимся Бонифация VIII, [556] Ногаре и Плезиан отбыли, будучи в немилости, и возможно, они сами об этом уже знали, ибо Филипп IV, находивший, что с него достаточно, обязал их вести тяжбу как частных лиц, не позволив пользоваться во время дебатов королевским именем или авторитетом перед Курией.
Уполномоченные снова запаслись терпением до 6 февраля, - дня, когда потянулась вереница свидетелей, и резкий спад напряжения касался связанным с отъездом королевских легистов. Но равным образом очевидно, что люди короля уже занимались узниками, и только "смирившиеся", исповедь которых свидетельствовала о покорности, были приведены для дачи показаний.
В первый день были представлены шестнадцать тамплиеров, из которых пятнадцать пожелали защищать орден Храма. На следующий день их было тридцать три - двадцать два сержанта, два капеллана и - единственный в своем роде факт - семь лимузенских рыцарей, среди которых одному, Бертрану де Сартижу, принадлежит в дальнейшем значительная роль. 9 февраля комиссия допросила пятьдесят защитников, почти исключительно братьев-сержантов. Вероятно, многие из этих людей, простых и глубоко благочестивых, уповали на что-то вроде победы на "Божьем суде", полного очищения, которое бы громогласно провозгласило невиновность тамплиеров и привело бы в замешательство клеветников.
С 10 до 19 февраля свидетельств в защиту ордена становилось все больше. 14 февраля двое тамплиеров, заключенных в темницу в Сансе, предъявили составленное для них письмо Жана де Жанвиля, где говорилось о "доброй исповеди". С этим письмом они должны были сообразовываться, и оно же угрожало костром, ежели они не будут строго придерживаться его; один из них, Лоран де Бон, командор Эпейи, в самом деле был заживо сожжен три месяца спустя. [557]
Жан де Жанвиль и его коллега Филипп де Воэ, видимо, почувствовали тогда, что дела идут слишком быстро; они представили нескольких свидетелей, то ли нерешительных, то ли враждебно настроенных; среди прочих - казначея ордена Храма Жана де Ла Тура и старого духовника короля Гийома д'Арбле. В тот же день вернулся Моле, дабы умолить комиссию написать Папе, - с целью призвать в Курию сановников ордена Храма, пока еще не слишком поздно.
Однако, если великие бальи хранили молчание, простые бальи ордена Храма с великой отвагой брали на себя его защиту. В четверг 14 марта папские уполномоченные заставили вызвать восемьдесят тамплиеров, чтобы зачитать им составленный против их ордена обвинительный акт. Этот труд, состоящий из ста двадцати семи статей и проверенный Ногаре, обобщает чудовищные утверждения, составленные таким образом, чтобы предоставить обвинителям возможность всякий раз, когда они сочтут необходимым, менять позицию. Там можно было различить и осколки извращенной правды: веревку, носимую как знак целомудрия, поцелуй вступающего, даваемый в момент пострижения, тайну, которой тамплиеры окружали свои капитулы, и "прощение", предоставленное командору, который председательствовал на дисциплинарных собраниях. Как и для обвинения папы Бонифация, Гишара или Бернара Сессе, Ногаре умело смешивал подлинные, но легко объяснимые и бесцветные факты с обвинениями невероятными, но недоказанными и потому более трудными для опровержения!
В тот же четверг следствие собрало в саду при епископской резиденции всех находившихся тогда в Париже тамплиеров, желавших защищать свой орден: среди них насчитывалось пятьсот сорок четыре сержанта, двадцать девять священников и двадцать два рыцаря, - всего пятьсот девяносто пять человек. После чтения обвинительного акта, составленного на латыни, и буллы "Facient misericordiam" уполномоченные хотели приказать перевести эти документы, но тамплиеры все вместе закричали, что чтения на латыни им достаточно и что они не имеют особенной охоты слышать, как эти лживые и чудовищные гнусности будут повторены по-французски. Поскольку они все предложили себя для защиты, архиепископ Нарбоннский посоветовал им избрать шесть или десять "прокуроров или синдиков" в качестве глашатаев. Выбор тамплиеров пал на Пьера Булонского, поверенного ордена при римской Курии, и Рено де Провена, командора Орлеанского Дома, обоих - священников; также на двух рыцарей, Гийома де Шанбонне, командора Бландеи (в Крезе) и Бертрана де Сартижа, командора Карла (в графстве Вьеннском); эти четверо попросили о встрече с магистром и командорами провинций, чтобы законным образом назначить прокуроров - на что уполномоченные ответили, что магистр и некоторые из великих бальи отказались защищать орден Храма "в состоянии, в коем они пребывали". Тогда архиепископ Нарбоннский приказал им поторопиться и избрать прокуроров или синдиков в тот же день, ибо дата Собора приближалась. Однако епископ Байе пообещал, что нотариусы посетят все места заключения тамплиеров в Париже и запишут, в чем состоит желание каждого.
Не без коварства Жиль Эйслен вменил в вину узникам затягивание дела, ответственность за что в действительности несли только их тюремщики. Он подстроил тамплиерам ловушку, предложив им назначить "прокуроров или синдиков". По "Speculum Juris" [558] , своду канонического права, составленной ок. 1271 г., синдик, представляющий монашеский орден, должен быть назван в присутствии по крайней мере двух третей коллегии, большая часть членов которой должна согласиться с предложенным выбором; но этот выбор не законен, "если один [синдик] утвержден сегодня, а другой - завтра, один - здесь, другой - там, ибо синдик должен назначаться торжественно, ответственными приглашенными". Что же касается того, было ли одобрение настоятеля существенным или нет, взгляды разделились, но по общему мнению, достаточно, чтобы это согласие было дано "быстро и в течение краткого времени".
Этот текст, составленный за тридцать лет до процесса, как нельзя лучше подошел к случаю тамплиеров, не позволяя законно назначать синдика для защиты ордена Храма. Фактически этот термин употребил лишь архиепископ Нарбоннский, его коллеги говорили только о прокурорах. Опять же по "Speculum Juris" не имеет значения, какое лицо или ассоциация вправе его назначить, дабы действовать через него: но этот прокурор обладал только той властью, которую его избиратели могли ему делегировать. А какие права могли передать шестьсот братьев ордена Храма, почти все сержанты? Их прокуроры не смогли бы говорить от имени ордена Храма ни на каком суде; и несомненно, следует признать за Пьером Булонским, предвидевшим это, правовую осведомленность, которая избавила защитников ордена от оплошности, присоветованной уполномоченными Папы.
Со второй половины марта и до 5 апреля нотариусы добросовестно посетили все места заключения тамплиеров в Париже, помещенных в командорстве Тампля и в аббатстве Сен-Женевьев-де-Буа или маленькими группами содержавшихся в маленьких частных домах. Можно удивляться, что имелось столько жилищ, могущих служить тюрьмой для десяти-двадцати задержанных. Их держали в ножных оковах, но на условиях "домашнего ареста", доставляя им простыни, скатерти, полотенца и прочее. Побывав во всех темницах и выполнив не без сострадания возложенную на них миссию, нотариус Флоримон Донадье и его коллеги смягчились до такой степени, что высказали личное мнение:
Поскольку мы увидели, что многие братья просили, дабы им позволили посоветоваться с братьями Рено де Провеном и Пьером Булонским, мы обратились к сеньору епископу Байе, коему было угодно, чтобы эти два вышеназванных брата с братьями Гийомом де Шанбонне и Бертраном де Сартижем были препровождены ко всем группам, вызвавшимся для защиты < ...> и чтобы некоторые из нас, нотариусов, пошли туда с ними.
Благодаря этому четверо защитников смогли посетить все темницы; их единодушно избрали как представителей, не назначив, однако, прокурорами.
7 апреля Пьер Булонский, которого предыдущая его деятельность делала как бы глашатаем, вслух зачитал перед комиссией защитительную речь, представленную им как простой ответ. Он сказал, что король, обманутый клеветниками, ввел в заблуждение Папу и что таким образом оба они обмануты ложными свидетельствами. Пьер горячо оспорил "публичную диффамацию" существенный факт, коль скоро дело ведется против ордена Храма. [559] В самом деле, если Ногаре и изложил эту клевету, то подтвердить ее мог только посредством сфабрикованных писаний, таких, как памфлет "Прошение французского народа", произведение легиста Пьера Дюбуа.
Жан Монреальский, престарелый командор Авиньонского Дома, представил защитительную речь, написанную по-французски и раскрывающую состояние привилегий, предоставленных ордену Святым престолом; он утверждал, что многим помешали приехать в Париж в качестве свидетелей.
Уполномоченные отвергли все аргументы защитников. По их словам, тамплиеры находились в темницах Папы, а их имущество - в его руках. Справедливость диффамации не подлежит сомнению, ибо ее подкрепляет булла "Facient misericordiam". Ни на какую привилегию нельзя было бы сослаться в противовес инквизиторам, расследующим вопрос о ереси. Но в ответ на множество прошений, представленных заключенными, уполномоченные смогли только констатировать, что "сии вещи выходят за рамки их собственной власти, но они с удовольствием попросят ответственных лиц сотворить для указанных братьев всяческое добро, какое смогут, и обращаться с ними человечно и уважительно <...>" - заключение, которое не оставляло больше сомнений в несостоятельности церковной власти.