Страница:
Лет через восемь меня снова арестовали, а моя левая нога опять разболелась. Я хромал, трудно было ступать на больную ногу. Тогда при тюрьме нашего штата была хорошая больница. Мне сказали, что врач, лечащий подобные болезни, был очень добр ко всем. За пределами тюрьмы он лечил футболистов из команды Сан-Паулу.
Я обратился к этому врачу. Он тщательно осмотрел меня. Не знаю, принимал ли он так кого-нибудь из моих сокамерников. Но лицо его показалось мне знакомым. Он прописал мне лекарства и процедуры, после которых, как он уверял, нога восстановит все функции. Главное – чтобы я выполнял все предписания, делал упражнения и принимал все прописанные лекарства. Раз в неделю нужно будет показываться ему.
Я взволнованно поблагодарил и спросил, как его зовут. Эдуарду. Это имя встревожило все мое существо. Я присмотрелся повнимательнее. Все-таки лицо у него знакомое. Где и когда я мог его видеть? Наверное, просто померещилось. Никогда я не водил знакомства ни с одним врачом. Круги, в которых я вращался, прибавляли врачам работы, но никому в голову не приходило завязывать с ними дружбу.
В камеру я вернулся в превосходном настроении. Приветливость врача согрела мне сердце. Все время мне вспоминалось это благородное, гладко выбритое лицо и имя Эдуарду. О ком же мне думалось? И тут стало все ясно. Неужели? Не может быть! Неужели это сын Ананды? Помнится, я видел его лицо на фотографиях. Похоже, это он. А может, просто похож?
На следующей неделе верный своему слову доктор Эдуарду вызвал меня. Мне страшно хотелось выяснить, он ли это. Да, его мать звали Ананда. Это глубоко меня тронуло. Я рассказал, как познакомился с его матерью, как прожил у нее месяц и как ее уважал. Когда я закончил рассказ, он заплакал от умиления. Он тоже помнил обо мне. Ему мать рассказывала, как меня приютила. Что, та самая нога болит? Да, ясное дело. Врач обнял меня, а охранник в смущении отошел.
Ананда умерла год назад. У нее развился паралич. Ему все казалось, что матери лучше, но он обманулся. Она умерла, почти потеряв рассудок.
Несколько месяцев Эдуарду лечил меня. Левая нога стала лучше правой. Потом мы с доктором переписывались. Не знаю, жив ли он теперь. Если жив, то дай Бог ему здоровья!
Глава 7
Договор
Думаю, что жизненный опыт кое-чему научил меня в области секса. Ясно, что не всему. Всему никто научиться не может. Жизнь слишком коротка. Воображаю, чему мог бы научиться сейчас, в сорок пять лет. Наверняка в шестьдесят я буду думать так же. Но, поскольку мне сорок пять, полагаю, что с наступлением зрелости для меня и для партнерши это благоприятнейшая пора. Благоприятнейшая для того, чтобы оценить свою и чужую сексуальность, которая не всегда воспринимается как своя собственная. Считаю, что только уважая партнершу, можно проявить себя и получить максимум наслаждения. Несомненно одно: в сексе нужно отдавать, чтобы получать, и наоборот. Когда речь идет об интимной близости, всё сводится к уступкам и обмену.
Чем больше отдаешь, тем больше получаешь взамен. Некоторые, правда, всё отдают и ничего не получают. Хуже всего, когда всё отдаешь, ожидая равной отдачи и не получив ничего взамен. Получать всякому нравится. А бывают и такие, кто нарывается на ссору, чтобы сносить удары, лишь бы получить свое.
Так в чем же тогда вопрос? Да ни в чем!
Всем чего-то хочется, все чего-то ищут. Желание превыше всего.
В начале моей тюремной жизни, в девятнадцать лет, мне представлялось, что у меня богатый сексуальный опыт. У меня было несколько женщин. Но по-настоящему бурный секс был только с Изабел. Это была хорошо сложенная мулатка, у которой между бронзовых бедер гнездился ураган. В наших сексуальных безумствах я экспериментировал как мог и как хотел. Любви особой не было. Секс в сочетании с любовью пришел через несколько лет. От наших безумств у меня голова шла кругом. Появлялись другие женщины – а вместе с ними усиливалась жажда наслаждений. Тогда мне казалось, что главное – это количество и разнообразие.
Душа была переполнена воспоминаниями. Телесной близости не было. Мне казалось, что из тюрьмы уже не выйти. В мои девятнадцать лет у меня не было возможности жить, заниматься сексом и быть счастливым. Половые отношения оставались только в воспоминаниях.
Единственным выходом была мастурбация. Хотя мне всегда нравилось мастурбировать, даже когда у меня были женщины. А были и женщины, которые давали мне, а потом мастурбировали под душем. Я их мысленно «имел». Безумие? Может быть. Но мне нравилось вспоминать своих партнерш, занимавшихся этим в ванной.
Меня арестовали в 1972 году. Я отбывал срок с тюрьме строгого режима, где условия были бесчеловечные. Свидания разрешали раз в неделю и всего на сорок минут. Не разрешалось даже здороваться за руку. Черт знает что! Нужно было очень изловчиться, чтобы украдкой поцеловаться. Если охрана заметит – тридцать суток карцера и отмена свиданий. Нам оставалась только мастурбация.
Наслаждение от мастурбации зависит от умственного возбуждения. Чем больше времени было потеряно на то, чтобы воображать сладострастные ситуации, тем сильнее было наслаждение. Воспоминания о том, как я сожительствовал с женщинами, очень мне помогали. Особенно с Изабел – хотя она меня бросила, когда меня посадили. Богатство сладострастных ощущений, к счастью, питало мое воображение, когда я онанировал. Я говорю «к счастью», потому что после двух лет заключения я встретил избранницу своего сердца, которую полюбил на всю жизнь.
Жизнь обрела смысл в чтении книг и во встрече с любимой женщиной. Любовь питала мои чувства, и я всё больше убеждался, что полноценный секс возможен только когда любишь. Поэтому я избегал каких бы то ни было изысков, к которым прибегали многие мои приятели.
Мастурбировать – значит воображать. Воображать – значит вовлекать другого человека. Другой – это, без сомнения, основа нашей сексуальности, нашего наслаждения. Мне известен случай, когда некто созерцал в зеркале собственную задницу, чтобы получить удовольствие. Безумие? Да нет. Что тут такого? Отчего не допустить, что созерцание собственной задницы вызывает из глубин памяти чей-то образ, на который может встать член.
Тюрьма подтачивает тело и изнуряет ум. Половое влечение не исчезает и даже не ослабевает из-за невозможности его удовлетворения. Член все время стоит, а рассудок терзается тщетным вожделением. Природа требует своего. Сексуальная ориентация теряет значение. Сохраняет значение только тело, остальное отходит на второй план. Это и побуждает мужчину волей-неволей заглядываться на младших товарищей. Безбородых, статных, без волос на теле, с приветливой улыбкой. На них пялятся, точно на баб.
Ни журналов, ни газет, ни телевизора в тюрьме нет. Ничто не доносит до нас женского образа. Те, кто лишали мужское естество его женского дополнения, плодили монстров.
Изнасилования были обычным явлением. Те, кто помоложе, нередко вынуждены были идти на убийство, чтобы защитить свое достоинство. Я и сам осужден за убийство в подобных обстоятельствах. До сих пор мне не по себе. Вероятно, от меня хотели, чтобы я уступил, стал подонком, превратился в безропотное существо, которым все помыкают и у которого постоянно пылает зад.
В голову лезло то, что роднит мужскую природу с женской. Ясно, что зачастую желания и поиски легко осуществлялись. В тюрьме, как и везде, обязательно попадались гомосексуалисты. И всегда существовало предубеждение. Такие вещи сурово осуждались. Сокамерники, уступавшие по какой бы то ни было причине – по своей ли охоте, или по принуждению, или просто чтобы выжить – были окружены всеобщим презрением. Они становились париями, неприкасаемыми. Их и за людей-то не считали. Презрение к ним было уничтожающим. Те, кто занимались такими делами, погружались в бездну порока. Их мастурбация сопровождалась теми образами, которые постоянно находились перед глазами. Бывает, что одна-единственная женщина не удовлетворяет мужчину – так же случается, если в роли женщины выступает другой мужчина. Тогда начиналась охота на новых партнеров. Причем открывалось два пути. Гомосексуалист – это не только тот, кто дает, но и тот, кто овладевает. Мастурбируя, он мечтает обладать нежным, субтильным, привлекательным юношей. Со временем эти безумные фантазии зароняют в душу любопытство. Тела тянутся друг к другу. Кто кончал в кулак, потом мог стать и активным, и пассивным гомосексуалистом. В самый неожиданный момент из-за активных гомосексуалистов разражались скандалы на всю тюрьму, когда его уличали в том, что он дал своему сокамернику, а то и сам сокамерник пробалтывался. Из уст в уста передается одна история, которая прекрасно это иллюстрирует. Речь идет об одном активном гомосексуалисте, осужденном за то, что изнасиловал парня. Попав в тюрьму и сам став жертвой подобного насилия, он обронил: «Папаша залетел». Так его и прозвали – «Папаша залетел». С тех пор всякий, кто попадался на этом постыдном деле, получал такую кликуху.
Мне известно множество случаев гомосексуализма среди заключенных. Это были настоящие супружеские пары. Их связь длилась годами и нередко продолжалась даже за тюремными стенами. Большинство испытывало страстную любовь. Иногда это приводило к убийству. История тюрьмы в Сан-Паулу знает немало примеров пылкой привязанности. В каких бы условиях человек ни оказался, он всегда способен на любовь и страсть. Человек не создан для одиночества. При невозможности отношений с женщиной мужчину может удовлетворить и мужчина.
Рику, как его звали в семье, попал за решетку, когда я сидел уже несколько лет. Видя мою любовь к книгам, он тоже приохотился к чтению. У нас появились общие интересы, завязались содержательные беседы, и мы подружились. Молодой, атлетически сложенный, он сразу начал привлекать сладострастные взгляды сокамерников. Он соблюдал осторожность, чтобы не стать жертвой насилия. Вместе с тем он признался мне, что не прочь найти себе избранника. Я тоже понимал, что фантазий при мастурбации ему явно недостаточно. Как ему выдержать пятнадцать лет, на которые он осужден? Действительно, ему тяжело одному, когда самые наглые к нему пристают.
Мы часами изучали философию, всемирную историю, историю Бразилии и потешались над ошибками, которыми изобиловали книги. К нам примкнул некто Аб?л, получивший восемнадцать лет и уже отсидевший семь. Он славился примерным поведением и готовностью всегда прийти на помощь. Но была у него одна слабость – никогда ему было не пройти мимо новой попки. Своей цели он настойчиво добивался. Но никого не обижал. Умел быть благоразумным. Не знаю, почему, но, увидев Абела и Рику вдвоем, я заметил, что их что-то связывает.
Абел усердно посещал наши занятия, которые благодаря ему стали еще интереснее. У него была большая тяга к учению. Я понял быстро и без слов, что он неравнодушен к Рику. Тот тоже оказывал Абелу знаки внимания. Месяца через два Абел признался в своей страсти. По его словам, страсть его поработила. Он попросил меня поговорить с Рику и прозондировать почву. В самом деле, я больше дружил с Рику, чем с Абелом, хотя и Абел мне нравился. Я пообещал поговорить с Рику без обиняков, да так и сделал. Однако на пути у моего друга возникла серьезное препятствие. Абел заявил, что он активный и ничего другого не признаёт. Рику, с присущей ему предусмотрительностью, поговорил с теми, кто давал Абелу. Он бы с большим удовольствием вступил с ним в связь, но ему совсем не хотелось слышать: «Это мне не нравится», «Этого я не делаю». Или всё, или ничего!
Когда Абел слушал меня, он весь покрылся путом, и на лице у него отразилась мука. Ему не хотелось отвечать сразу, согласен он или нет. Эта мысль казалась ему невыносимой.
Признаюсь, что меня несколько беспокоила естественность Рику. Он ни о чем не тревожился и спокойно ожидал, какое решение примет Абел. Я спросил его о прежних связях, и он ответил, что у него было пару раз с мужчинами, но он предпочитает женщин. Кончать в кулак ему осточертело. Абела он находил внешне и внутренне привлекательным и был бы не прочь вступить с ним в связь.
Насколько я помню, Абел крепился месяца два, но оказался не в силах совладать со снедающей его страстью.
Через несколько лет Абела выпустили, но разрешили приходить на свидания. Так что они не расставались. Но к тому времени в тюрьму стали пускать женщин, и Рику потянулся к ним. Не прошло и года, как он завел любовницу. Абел с горя запил и умолял его не порывать отношений. Несколько месяцев Рику метался между Абелом и любовницей, но потом, решительно порвав с Абелом, он больше с мужчинами контактов не имел. Об Абеле мы больше ничего не слыхали.
Другая поучительная история связана с одним моим товарищем по безумствам и безрассудствам, приведшим к страданиям, уголовному преследованию и приговорам, по которым я по сей день за решеткой. Звали его Б?ла. С тюрьмой он спознался чуть ли не с детства. Не раз побывал в колонии для несовершеннолетних, откуда неоднократно сбегал.
Был он чернокожий, малого роста и коренастый. Лицо было испещрено шрамами. Мутные глаза глядели угрожающе. Он отличался грубостью, вечно был всем недоволен и все время докучал окружающим. В жизни ему не везло едва ли не с пеленок. Преодолеть своих комплексов и предубеждений ему не удавалось.
Жил он в центре города Сан-Паулу. Все время слонялся по улицам с ватагой детей и подростков, каких и теперь можно встретить на городских площадях, где они нюхают клей и курят «травку».
Уличные законы распространялись и на малолетних. Сексуальность коснулась и подростков, и детей. В местах лишения свободы наблюдались вспышки сексуальности, причем в весьма агрессивной форме. Случались изнасилования и прочие безобразия. Сильнейшие постоянно притесняли более слабых.
В обстановке разврата и насилия формировалась сексуальность Балы. Став гомосексуалистом, он неоднократно подвергал себя опасности. Несколько раз на него нападали, и причиною было его половое поведение.
Из-за тех безумств, о которых я упоминал, из-за юношеских правонарушений мы оказались заживо погребенными за тюремными стенами. Я многому научился от разных людей, в том числе от замечательной женщины, которую любил. Книги меня спасали и спасают поныне, благо спасение – это ежедневный процесс. Любовь меня воспитала и придала жизни смысл; она указала мне путь, сама став истинным путем. Мы – и путь, и путники, как сказал философ.
Бала по-прежнему оказывался втянутым в скандалы и переполохи, связанные с педерастией, со стремлением овладеть и покорить тех, кто его привлекал. Раза три он и меня вовлекал в свои заварухи. Приходилось спасать его от верной смерти. В конце концов я поссорился с моими товарищами, обиженными им. Когда до меня дошло, что он тянет меня в яму, в которой очутился сам, я решительно порвал с ним.
Все это не могло остаться без последствий. Его перевели в тюрьму города Авар?, тоже в штате Сан-Паулу.
Известия оттуда я получал через товарищей. Ничего у него в жизни не изменилось. Ничто не могло его удержать, даже самоотверженность матери, которая все время навещала его в тюрьме.
Он был в связи с каким-то парнем. Трудно сказать, но думаю, что ему это нравилось. Так, по крайней мере, казалось, хотя скандалы и беспорядки продолжались.
Они с дружками пытались убить кого-то из заключенных. Ничего у них не вышло, и они, понятное дело, угодили в карцер. Тот, кого хотели убить – звали его Нанику – был, как мне стало известно, не лыком шит. Нужно было ожидать мести. По неписаным тюремным законам, он имел на это полное право. А Нанику, несмотря на тщедушное сложение, был очень силен и решителен. Как говорится, откуда что берется! Жажда мести удвоила силы.
Здесь, в тюрьме Сан-Паулу, я ничего не мог поделать. Будь моя воля – поговорил бы с пострадавшим. У меня с ним были приличные отношения, так что я мог бы попросить, чтобы он не посягал на жизнь моего знакомца. Но расстояние между нашими тюрьмами было слишком велико и, скорее всего, непреодолимо. На карту была поставлена репутация. Если он не будет действовать решительно, то потеряет всякий авторитет в криминальной среде. На него могли бы напасть еще раз. Я стал ожидать дальнейших событий.
А события последовали неожиданные. Новость была словно гром среди ясного неба: Бала покончил с собой. Это, безусловно, было самоубийство, поскольку он был один в камере. Потрясенный, я ожидал новых известий. Мы вместе терпели издевательства полицейских, и наши пути частенько пересекались чуть ли не с детства. Несмотря ни на что, я его уважал.
Правда оказалась еще нелепее, чем известие о его смерти. Один наш общий друг, которого доставили в Сан-Паулу для дачи показаний, разыскал меня, чтобы рассказать, как было дело. Они действительно были в близких отношениях. Вместе ходили на прогулку в тюремный двор, вместе работали в огороде и жили в одной камере. Месяца три они составляли самую страстную пару во всей тюрьме. У одних это вызывало зависть, у других – порицание; даже у ближайших друзей их поведение не вызывало сочувствия, и никто их не поддерживал. Сплошные предрассудки! Поэтому они стремились уединиться и жить только друг для друга.
Когда Нанику, поддерживаемый паханами, пытался действовать, они заключили договор. Договор о смерти. Только смерть должна их разлучить. Кто посмеет посягнуть на их союз, того ждет страшное возмездие. Они будут бороться, не щадя жизни, чтобы только быть вместе. На пути у них встал Нанику. А поскольку он предъявил ультиматум, они решились на крайние меры и, вооружившись мотыгами, напали на него.
Они бы точно его убили, если бы его друзья не поспешили на помощь. Теперь они были обречены на смерть. Многие друзья Нанику были возмущены, что нападавшие показали себя подлыми трусами: напали вдвоем на одного, да еще на безоружного. По выходе из карцера им предстояло держать ответ перед всеми заключенными. В отчаянии они решили выполнить договор и ночью покончить с собой.
Утром охранник, обходя камеры, обнаружил Балу, висящего на полоске материи, привязанной к решетке. У другого парня не хватило мужества поступить так же (хотя где здесь мужество, вопрос спорный), и он спросил охранника, что с Балой. Воображаю его реакцию, когда он узнал, что его партнер и вправду наложил на себя руки.
Чем больше отдаешь, тем больше получаешь взамен. Некоторые, правда, всё отдают и ничего не получают. Хуже всего, когда всё отдаешь, ожидая равной отдачи и не получив ничего взамен. Получать всякому нравится. А бывают и такие, кто нарывается на ссору, чтобы сносить удары, лишь бы получить свое.
Так в чем же тогда вопрос? Да ни в чем!
Всем чего-то хочется, все чего-то ищут. Желание превыше всего.
В начале моей тюремной жизни, в девятнадцать лет, мне представлялось, что у меня богатый сексуальный опыт. У меня было несколько женщин. Но по-настоящему бурный секс был только с Изабел. Это была хорошо сложенная мулатка, у которой между бронзовых бедер гнездился ураган. В наших сексуальных безумствах я экспериментировал как мог и как хотел. Любви особой не было. Секс в сочетании с любовью пришел через несколько лет. От наших безумств у меня голова шла кругом. Появлялись другие женщины – а вместе с ними усиливалась жажда наслаждений. Тогда мне казалось, что главное – это количество и разнообразие.
Душа была переполнена воспоминаниями. Телесной близости не было. Мне казалось, что из тюрьмы уже не выйти. В мои девятнадцать лет у меня не было возможности жить, заниматься сексом и быть счастливым. Половые отношения оставались только в воспоминаниях.
Единственным выходом была мастурбация. Хотя мне всегда нравилось мастурбировать, даже когда у меня были женщины. А были и женщины, которые давали мне, а потом мастурбировали под душем. Я их мысленно «имел». Безумие? Может быть. Но мне нравилось вспоминать своих партнерш, занимавшихся этим в ванной.
Меня арестовали в 1972 году. Я отбывал срок с тюрьме строгого режима, где условия были бесчеловечные. Свидания разрешали раз в неделю и всего на сорок минут. Не разрешалось даже здороваться за руку. Черт знает что! Нужно было очень изловчиться, чтобы украдкой поцеловаться. Если охрана заметит – тридцать суток карцера и отмена свиданий. Нам оставалась только мастурбация.
Наслаждение от мастурбации зависит от умственного возбуждения. Чем больше времени было потеряно на то, чтобы воображать сладострастные ситуации, тем сильнее было наслаждение. Воспоминания о том, как я сожительствовал с женщинами, очень мне помогали. Особенно с Изабел – хотя она меня бросила, когда меня посадили. Богатство сладострастных ощущений, к счастью, питало мое воображение, когда я онанировал. Я говорю «к счастью», потому что после двух лет заключения я встретил избранницу своего сердца, которую полюбил на всю жизнь.
Жизнь обрела смысл в чтении книг и во встрече с любимой женщиной. Любовь питала мои чувства, и я всё больше убеждался, что полноценный секс возможен только когда любишь. Поэтому я избегал каких бы то ни было изысков, к которым прибегали многие мои приятели.
Мастурбировать – значит воображать. Воображать – значит вовлекать другого человека. Другой – это, без сомнения, основа нашей сексуальности, нашего наслаждения. Мне известен случай, когда некто созерцал в зеркале собственную задницу, чтобы получить удовольствие. Безумие? Да нет. Что тут такого? Отчего не допустить, что созерцание собственной задницы вызывает из глубин памяти чей-то образ, на который может встать член.
Тюрьма подтачивает тело и изнуряет ум. Половое влечение не исчезает и даже не ослабевает из-за невозможности его удовлетворения. Член все время стоит, а рассудок терзается тщетным вожделением. Природа требует своего. Сексуальная ориентация теряет значение. Сохраняет значение только тело, остальное отходит на второй план. Это и побуждает мужчину волей-неволей заглядываться на младших товарищей. Безбородых, статных, без волос на теле, с приветливой улыбкой. На них пялятся, точно на баб.
Ни журналов, ни газет, ни телевизора в тюрьме нет. Ничто не доносит до нас женского образа. Те, кто лишали мужское естество его женского дополнения, плодили монстров.
Изнасилования были обычным явлением. Те, кто помоложе, нередко вынуждены были идти на убийство, чтобы защитить свое достоинство. Я и сам осужден за убийство в подобных обстоятельствах. До сих пор мне не по себе. Вероятно, от меня хотели, чтобы я уступил, стал подонком, превратился в безропотное существо, которым все помыкают и у которого постоянно пылает зад.
В голову лезло то, что роднит мужскую природу с женской. Ясно, что зачастую желания и поиски легко осуществлялись. В тюрьме, как и везде, обязательно попадались гомосексуалисты. И всегда существовало предубеждение. Такие вещи сурово осуждались. Сокамерники, уступавшие по какой бы то ни было причине – по своей ли охоте, или по принуждению, или просто чтобы выжить – были окружены всеобщим презрением. Они становились париями, неприкасаемыми. Их и за людей-то не считали. Презрение к ним было уничтожающим. Те, кто занимались такими делами, погружались в бездну порока. Их мастурбация сопровождалась теми образами, которые постоянно находились перед глазами. Бывает, что одна-единственная женщина не удовлетворяет мужчину – так же случается, если в роли женщины выступает другой мужчина. Тогда начиналась охота на новых партнеров. Причем открывалось два пути. Гомосексуалист – это не только тот, кто дает, но и тот, кто овладевает. Мастурбируя, он мечтает обладать нежным, субтильным, привлекательным юношей. Со временем эти безумные фантазии зароняют в душу любопытство. Тела тянутся друг к другу. Кто кончал в кулак, потом мог стать и активным, и пассивным гомосексуалистом. В самый неожиданный момент из-за активных гомосексуалистов разражались скандалы на всю тюрьму, когда его уличали в том, что он дал своему сокамернику, а то и сам сокамерник пробалтывался. Из уст в уста передается одна история, которая прекрасно это иллюстрирует. Речь идет об одном активном гомосексуалисте, осужденном за то, что изнасиловал парня. Попав в тюрьму и сам став жертвой подобного насилия, он обронил: «Папаша залетел». Так его и прозвали – «Папаша залетел». С тех пор всякий, кто попадался на этом постыдном деле, получал такую кликуху.
Мне известно множество случаев гомосексуализма среди заключенных. Это были настоящие супружеские пары. Их связь длилась годами и нередко продолжалась даже за тюремными стенами. Большинство испытывало страстную любовь. Иногда это приводило к убийству. История тюрьмы в Сан-Паулу знает немало примеров пылкой привязанности. В каких бы условиях человек ни оказался, он всегда способен на любовь и страсть. Человек не создан для одиночества. При невозможности отношений с женщиной мужчину может удовлетворить и мужчина.
Рику, как его звали в семье, попал за решетку, когда я сидел уже несколько лет. Видя мою любовь к книгам, он тоже приохотился к чтению. У нас появились общие интересы, завязались содержательные беседы, и мы подружились. Молодой, атлетически сложенный, он сразу начал привлекать сладострастные взгляды сокамерников. Он соблюдал осторожность, чтобы не стать жертвой насилия. Вместе с тем он признался мне, что не прочь найти себе избранника. Я тоже понимал, что фантазий при мастурбации ему явно недостаточно. Как ему выдержать пятнадцать лет, на которые он осужден? Действительно, ему тяжело одному, когда самые наглые к нему пристают.
Мы часами изучали философию, всемирную историю, историю Бразилии и потешались над ошибками, которыми изобиловали книги. К нам примкнул некто Аб?л, получивший восемнадцать лет и уже отсидевший семь. Он славился примерным поведением и готовностью всегда прийти на помощь. Но была у него одна слабость – никогда ему было не пройти мимо новой попки. Своей цели он настойчиво добивался. Но никого не обижал. Умел быть благоразумным. Не знаю, почему, но, увидев Абела и Рику вдвоем, я заметил, что их что-то связывает.
Абел усердно посещал наши занятия, которые благодаря ему стали еще интереснее. У него была большая тяга к учению. Я понял быстро и без слов, что он неравнодушен к Рику. Тот тоже оказывал Абелу знаки внимания. Месяца через два Абел признался в своей страсти. По его словам, страсть его поработила. Он попросил меня поговорить с Рику и прозондировать почву. В самом деле, я больше дружил с Рику, чем с Абелом, хотя и Абел мне нравился. Я пообещал поговорить с Рику без обиняков, да так и сделал. Однако на пути у моего друга возникла серьезное препятствие. Абел заявил, что он активный и ничего другого не признаёт. Рику, с присущей ему предусмотрительностью, поговорил с теми, кто давал Абелу. Он бы с большим удовольствием вступил с ним в связь, но ему совсем не хотелось слышать: «Это мне не нравится», «Этого я не делаю». Или всё, или ничего!
Когда Абел слушал меня, он весь покрылся путом, и на лице у него отразилась мука. Ему не хотелось отвечать сразу, согласен он или нет. Эта мысль казалась ему невыносимой.
Признаюсь, что меня несколько беспокоила естественность Рику. Он ни о чем не тревожился и спокойно ожидал, какое решение примет Абел. Я спросил его о прежних связях, и он ответил, что у него было пару раз с мужчинами, но он предпочитает женщин. Кончать в кулак ему осточертело. Абела он находил внешне и внутренне привлекательным и был бы не прочь вступить с ним в связь.
Насколько я помню, Абел крепился месяца два, но оказался не в силах совладать со снедающей его страстью.
Через несколько лет Абела выпустили, но разрешили приходить на свидания. Так что они не расставались. Но к тому времени в тюрьму стали пускать женщин, и Рику потянулся к ним. Не прошло и года, как он завел любовницу. Абел с горя запил и умолял его не порывать отношений. Несколько месяцев Рику метался между Абелом и любовницей, но потом, решительно порвав с Абелом, он больше с мужчинами контактов не имел. Об Абеле мы больше ничего не слыхали.
Другая поучительная история связана с одним моим товарищем по безумствам и безрассудствам, приведшим к страданиям, уголовному преследованию и приговорам, по которым я по сей день за решеткой. Звали его Б?ла. С тюрьмой он спознался чуть ли не с детства. Не раз побывал в колонии для несовершеннолетних, откуда неоднократно сбегал.
Был он чернокожий, малого роста и коренастый. Лицо было испещрено шрамами. Мутные глаза глядели угрожающе. Он отличался грубостью, вечно был всем недоволен и все время докучал окружающим. В жизни ему не везло едва ли не с пеленок. Преодолеть своих комплексов и предубеждений ему не удавалось.
Жил он в центре города Сан-Паулу. Все время слонялся по улицам с ватагой детей и подростков, каких и теперь можно встретить на городских площадях, где они нюхают клей и курят «травку».
Уличные законы распространялись и на малолетних. Сексуальность коснулась и подростков, и детей. В местах лишения свободы наблюдались вспышки сексуальности, причем в весьма агрессивной форме. Случались изнасилования и прочие безобразия. Сильнейшие постоянно притесняли более слабых.
В обстановке разврата и насилия формировалась сексуальность Балы. Став гомосексуалистом, он неоднократно подвергал себя опасности. Несколько раз на него нападали, и причиною было его половое поведение.
Из-за тех безумств, о которых я упоминал, из-за юношеских правонарушений мы оказались заживо погребенными за тюремными стенами. Я многому научился от разных людей, в том числе от замечательной женщины, которую любил. Книги меня спасали и спасают поныне, благо спасение – это ежедневный процесс. Любовь меня воспитала и придала жизни смысл; она указала мне путь, сама став истинным путем. Мы – и путь, и путники, как сказал философ.
Бала по-прежнему оказывался втянутым в скандалы и переполохи, связанные с педерастией, со стремлением овладеть и покорить тех, кто его привлекал. Раза три он и меня вовлекал в свои заварухи. Приходилось спасать его от верной смерти. В конце концов я поссорился с моими товарищами, обиженными им. Когда до меня дошло, что он тянет меня в яму, в которой очутился сам, я решительно порвал с ним.
Все это не могло остаться без последствий. Его перевели в тюрьму города Авар?, тоже в штате Сан-Паулу.
Известия оттуда я получал через товарищей. Ничего у него в жизни не изменилось. Ничто не могло его удержать, даже самоотверженность матери, которая все время навещала его в тюрьме.
Он был в связи с каким-то парнем. Трудно сказать, но думаю, что ему это нравилось. Так, по крайней мере, казалось, хотя скандалы и беспорядки продолжались.
Они с дружками пытались убить кого-то из заключенных. Ничего у них не вышло, и они, понятное дело, угодили в карцер. Тот, кого хотели убить – звали его Нанику – был, как мне стало известно, не лыком шит. Нужно было ожидать мести. По неписаным тюремным законам, он имел на это полное право. А Нанику, несмотря на тщедушное сложение, был очень силен и решителен. Как говорится, откуда что берется! Жажда мести удвоила силы.
Здесь, в тюрьме Сан-Паулу, я ничего не мог поделать. Будь моя воля – поговорил бы с пострадавшим. У меня с ним были приличные отношения, так что я мог бы попросить, чтобы он не посягал на жизнь моего знакомца. Но расстояние между нашими тюрьмами было слишком велико и, скорее всего, непреодолимо. На карту была поставлена репутация. Если он не будет действовать решительно, то потеряет всякий авторитет в криминальной среде. На него могли бы напасть еще раз. Я стал ожидать дальнейших событий.
А события последовали неожиданные. Новость была словно гром среди ясного неба: Бала покончил с собой. Это, безусловно, было самоубийство, поскольку он был один в камере. Потрясенный, я ожидал новых известий. Мы вместе терпели издевательства полицейских, и наши пути частенько пересекались чуть ли не с детства. Несмотря ни на что, я его уважал.
Правда оказалась еще нелепее, чем известие о его смерти. Один наш общий друг, которого доставили в Сан-Паулу для дачи показаний, разыскал меня, чтобы рассказать, как было дело. Они действительно были в близких отношениях. Вместе ходили на прогулку в тюремный двор, вместе работали в огороде и жили в одной камере. Месяца три они составляли самую страстную пару во всей тюрьме. У одних это вызывало зависть, у других – порицание; даже у ближайших друзей их поведение не вызывало сочувствия, и никто их не поддерживал. Сплошные предрассудки! Поэтому они стремились уединиться и жить только друг для друга.
Когда Нанику, поддерживаемый паханами, пытался действовать, они заключили договор. Договор о смерти. Только смерть должна их разлучить. Кто посмеет посягнуть на их союз, того ждет страшное возмездие. Они будут бороться, не щадя жизни, чтобы только быть вместе. На пути у них встал Нанику. А поскольку он предъявил ультиматум, они решились на крайние меры и, вооружившись мотыгами, напали на него.
Они бы точно его убили, если бы его друзья не поспешили на помощь. Теперь они были обречены на смерть. Многие друзья Нанику были возмущены, что нападавшие показали себя подлыми трусами: напали вдвоем на одного, да еще на безоружного. По выходе из карцера им предстояло держать ответ перед всеми заключенными. В отчаянии они решили выполнить договор и ночью покончить с собой.
Утром охранник, обходя камеры, обнаружил Балу, висящего на полоске материи, привязанной к решетке. У другого парня не хватило мужества поступить так же (хотя где здесь мужество, вопрос спорный), и он спросил охранника, что с Балой. Воображаю его реакцию, когда он узнал, что его партнер и вправду наложил на себя руки.
Глава 8
Недоступная женщина
Я вожделел эту недоступную женщину. Она была замужем, слыла верной женой и заботливой матерью. Восхищение, которое она пробудила во мне, родилось из уверенности, что она верная супруга и готова на всё ради семьи. И это первоначальное восхищение, которого я даже не ожидал от себя, переросло в любовь. Перепады моих чувств были необъяснимы. Ее самоотверженность трогала меня до слез.
Ее стремление к самосовершенствованию очаровывало меня, но ей не хотелось заниматься этим в одиночку. Она предложила мне учиться вместе с нею. Выражала готовность присылать мне материалы, которыми пользовалась для изучения литературных течений. Она страстно любила бразильскую литературу.
Я видел в ней лишь женщину. Она же вела себя только как учительница. И изящество, отличавшее ее письма, воспитание и искренность поставили заслон моим эротическим фантазиям. Нужно было подняться до ее уровня. Невозможно было столь любить ее и не отдаваться целиком тому добру, которое она предлагала мне. Так я и сделал, потому и принял ее предложение учиться вместе. Например, она предложила изучить всё творчество Эрику Верисиму. [1]Из его книги «Далекая музыка» я взял для нее прозвание, которое помню и сейчас, двадцать три года спустя – принцесса Фигу-Бишаду. А она прозвала меня Лесным Котом.
Страсть моя была глубокой. Я вожделел ее всем своим существом. И хотел стать таким, каким она хотела видеть своего товарища. Муж не проявлял ни малейшего интереса к занятиям жены и к ее стремлению к самосовершенствованию. Я был ему эгоистически признателен. Это был мой шанс, хоть я и подумал, что не смогу им воспользоваться. Но к тому немногому, что мне было доступно, я стремился всей душой. Шли месяцы, и дружба наша крепла.
Мне было двадцать два года. Ей – на пять лет больше, чем мне. Пять лет было ее сыну – милому мальчику с черными и гладкими, словно у маленького индейца, волосами. Мне он очень нравился. Она без устали рассказывала о его шалостях. Сын был ее продолжением, а я обожал всё, что имеет отношение к ней. Даже мужа – за то, что он любил и уважал ее. Никогда я не смотрел на него как на соперника, хотя изнывал от ревности, ясное дело! Представлять, как он обладает ею, сводило меня с ума. Я старался гнать от себя такие мысли. В конце концов, начитавшись стихов, которые она мне присылала, я признался ей в любви. Она восприняла это очень непринужденно. Не довольствуясь этим, я безумно захотел описать в письме свои эротические фантазии. Действительно, она была для меня всем. Признаюсь, что ждал ее ответа с некоторым беспокойством. У меня были серьезные опасения. А если она не захочет после этого дружить со мной? А если не одобрит моих откровений? От страха потерять ее я даже расплакался. Ее ответного письма я никогда не забуду. Она соглашалась разделить мою любовь и желание. Рассудила, что пока у меня нет любовницы, мои устремления вполне естественны. С тех пор я стал получать уроки отношений между мужчиной и женщиной. На все вопросы она отвечала правдиво и доброжелательно. С ее помощью я вернулся в детство и поведал ей все мои проделки и шалости. На все она отвечала со здравым смыслом и безупречной логикой. Я спокойно и не спеша представил ей весь арсенал своих сомнений и жажду знания. Долгие месяцы я постигал, что секс – природная творческая сила.
Мы углубляли наши дилогии в длинных письмах. Моей ненависти она противопоставляла свою любовь, пыталась выявить причины моего бунтарства. Она опровергла весь комплекс вредоносных и ошибочных идей, сложившийся у меня в голове. Когда я готов был впасть в отчаяние, она вселила в меня надежду. Я просто не верил, что бывают по-настоящему честные люди. Искренность, с которой она обращалась со мной, была для меня настоящей новостью. Как же ее не любить? Ее готовность обучать меня всему, ее внимание ко мне – все это меня просто перевернуло. Вся моя прошлая жизнь утратила смысл, и я полностью отдался своей любви. Мне очень нравилось, что она руководит мною. Несмотря на кротость и превосходное воспитание, она была довольно строгой. Иногда у меня с ней возникали трудности. Малейшая оплошность была сурово порицаема. Я приходил к выводу, что я совсем не такой, каким себе кажусь.
Жизнь у меня изменилась. Кто-то, видимо, любил меня, коли украсил мою жизнь присутствием такой женщины. Я был словно подросток, перестраивавший свое мировоззрение. Ах! Я ее любил! И как любил! Доходило до того, что если я переставал хоть на минуту думать о ней, то начинал плакать или целовать воздух, как дурачок.
Когда я получил ее первую фотографию, мне стала невыносима мысль, что она существует, что она далеко и что она замужем. Я увидел смуглую, прекрасно сложенную женщину – просто чудо! Этот снимок я всегда носил с собой, показывал ближайшим друзьям. Благоговейно целовал ее портрет.
Первая моя встреча с ней стала величайшим событием всей моей жизни. Она работала школьной учительницей, и во время каникул сделала всё, чтобы приехать из Рио-де-Жанейро в Сан-Паулу. Сеньор Жилб?рту Ай?лу, наш друг, добился, чтобы нам в порядке исключения разрешили свидание в один из будних дней. Будет спокойнее, да и обстановка получше. За три дня я дрожал при одной лишь мысли о свидании. Желание было так велико, что схватывало живот. Накануне я не мог заснуть. Но, «если ты придешь в четыре, то в три я уже буду счастлив», как сказано в «Маленьком принце» Сент-Экзюпери. Рано утром я принял ледяной душ и облекся в чистую, хорошо проглаженную одежду. Это была арестантская роба, которую я выпросил у товарища, чтобы лучше выглядеть.
Снедаемый нетерпением, я расхаживал туда-сюда по двору. Я чуть не запрыгал от радости, когда меня вызвали встречать ее.
Когда я увидел ее вблизи, у меня подкосились ноги. Мне пришлось опереться о стол, чтобы не рухнуть. Никогда я так не волновался. Никогда я не умел быть покорным, даже с матерью.
Она поняла и чуть заметно улыбнулась. Ласково провела рукой по волосам. Я боялся упасть. Посмотрев ей в глаза, я прочел в них только нежность. Увы! Я не знал, что сказать. Глаза мои увлажнились. Я чувствовал себя донельзя скованным. А ведь я так долго ждал этой встречи… Так много от нее ожидал – а теперь не могу даже пошевелиться! Мягкий, грудной голос обратился ко мне: «Садись, Котик». На ней были круглые очки с голубыми линзами. Лицо было восхитительно. Элегантный костюм скрывал очертания тела, столь мне желанного. Сидя напротив меня, она говорила, что очень рада, что приехала сюда. Я с трудом отвечал. Завязалась беседа, но мы ничего не говорили ни о себе, ни о моей любви к ней. Мне было интересно слушать о ее семье. Семья была дружной. Заговорив о сыне, она сказала, как важно, что он у нее есть. Прощаясь, я целовал ее руки, а она – мои. Когда она уже собралась уходить, я порывисто схватил ее руку и снова поцеловал. Она лишь улыбнулась. Боль сдавила мне грудь. Хотелось бежать за ней, догнать ее и уйти вместе. В дверях она грациозно помахала мне рукой. Слезы хлынули у меня из глаз. Потом я часами рассказывал об этом своему другу по имени Энрике Мор?ну.
С того дня я еще больше полюбил эту женщину. Я вожделел ее как безумец, желая, чтобы было с кем разделить перемены в жизни после освобождения. Возбуждали меня только мысли о ней. Когда по воскресеньям на свидание приходила мать, я даже не глядел в ее сторону. При одной лишь мысли о любимой у меня вставал член. Никогда я так блаженно не мастурбировал. В тюрьме считалось табу, если мужчина лижет женщину, и даже сама мысль об этом считалась запретной. Того, кто это делал, окружали презрением. Я ничего такого и знать не хотел – воображал, как я облизываю ее всю. При одной этой мысли рот у меня наполнялся слюной. Я воображал, как вылизываю каждый уголок ее смуглого тела… И восхищался ее отзывчивой душой – прежде я и не знал, что такие бывают.
Ее стремление к самосовершенствованию очаровывало меня, но ей не хотелось заниматься этим в одиночку. Она предложила мне учиться вместе с нею. Выражала готовность присылать мне материалы, которыми пользовалась для изучения литературных течений. Она страстно любила бразильскую литературу.
Я видел в ней лишь женщину. Она же вела себя только как учительница. И изящество, отличавшее ее письма, воспитание и искренность поставили заслон моим эротическим фантазиям. Нужно было подняться до ее уровня. Невозможно было столь любить ее и не отдаваться целиком тому добру, которое она предлагала мне. Так я и сделал, потому и принял ее предложение учиться вместе. Например, она предложила изучить всё творчество Эрику Верисиму. [1]Из его книги «Далекая музыка» я взял для нее прозвание, которое помню и сейчас, двадцать три года спустя – принцесса Фигу-Бишаду. А она прозвала меня Лесным Котом.
Страсть моя была глубокой. Я вожделел ее всем своим существом. И хотел стать таким, каким она хотела видеть своего товарища. Муж не проявлял ни малейшего интереса к занятиям жены и к ее стремлению к самосовершенствованию. Я был ему эгоистически признателен. Это был мой шанс, хоть я и подумал, что не смогу им воспользоваться. Но к тому немногому, что мне было доступно, я стремился всей душой. Шли месяцы, и дружба наша крепла.
Мне было двадцать два года. Ей – на пять лет больше, чем мне. Пять лет было ее сыну – милому мальчику с черными и гладкими, словно у маленького индейца, волосами. Мне он очень нравился. Она без устали рассказывала о его шалостях. Сын был ее продолжением, а я обожал всё, что имеет отношение к ней. Даже мужа – за то, что он любил и уважал ее. Никогда я не смотрел на него как на соперника, хотя изнывал от ревности, ясное дело! Представлять, как он обладает ею, сводило меня с ума. Я старался гнать от себя такие мысли. В конце концов, начитавшись стихов, которые она мне присылала, я признался ей в любви. Она восприняла это очень непринужденно. Не довольствуясь этим, я безумно захотел описать в письме свои эротические фантазии. Действительно, она была для меня всем. Признаюсь, что ждал ее ответа с некоторым беспокойством. У меня были серьезные опасения. А если она не захочет после этого дружить со мной? А если не одобрит моих откровений? От страха потерять ее я даже расплакался. Ее ответного письма я никогда не забуду. Она соглашалась разделить мою любовь и желание. Рассудила, что пока у меня нет любовницы, мои устремления вполне естественны. С тех пор я стал получать уроки отношений между мужчиной и женщиной. На все вопросы она отвечала правдиво и доброжелательно. С ее помощью я вернулся в детство и поведал ей все мои проделки и шалости. На все она отвечала со здравым смыслом и безупречной логикой. Я спокойно и не спеша представил ей весь арсенал своих сомнений и жажду знания. Долгие месяцы я постигал, что секс – природная творческая сила.
Мы углубляли наши дилогии в длинных письмах. Моей ненависти она противопоставляла свою любовь, пыталась выявить причины моего бунтарства. Она опровергла весь комплекс вредоносных и ошибочных идей, сложившийся у меня в голове. Когда я готов был впасть в отчаяние, она вселила в меня надежду. Я просто не верил, что бывают по-настоящему честные люди. Искренность, с которой она обращалась со мной, была для меня настоящей новостью. Как же ее не любить? Ее готовность обучать меня всему, ее внимание ко мне – все это меня просто перевернуло. Вся моя прошлая жизнь утратила смысл, и я полностью отдался своей любви. Мне очень нравилось, что она руководит мною. Несмотря на кротость и превосходное воспитание, она была довольно строгой. Иногда у меня с ней возникали трудности. Малейшая оплошность была сурово порицаема. Я приходил к выводу, что я совсем не такой, каким себе кажусь.
Жизнь у меня изменилась. Кто-то, видимо, любил меня, коли украсил мою жизнь присутствием такой женщины. Я был словно подросток, перестраивавший свое мировоззрение. Ах! Я ее любил! И как любил! Доходило до того, что если я переставал хоть на минуту думать о ней, то начинал плакать или целовать воздух, как дурачок.
Когда я получил ее первую фотографию, мне стала невыносима мысль, что она существует, что она далеко и что она замужем. Я увидел смуглую, прекрасно сложенную женщину – просто чудо! Этот снимок я всегда носил с собой, показывал ближайшим друзьям. Благоговейно целовал ее портрет.
Первая моя встреча с ней стала величайшим событием всей моей жизни. Она работала школьной учительницей, и во время каникул сделала всё, чтобы приехать из Рио-де-Жанейро в Сан-Паулу. Сеньор Жилб?рту Ай?лу, наш друг, добился, чтобы нам в порядке исключения разрешили свидание в один из будних дней. Будет спокойнее, да и обстановка получше. За три дня я дрожал при одной лишь мысли о свидании. Желание было так велико, что схватывало живот. Накануне я не мог заснуть. Но, «если ты придешь в четыре, то в три я уже буду счастлив», как сказано в «Маленьком принце» Сент-Экзюпери. Рано утром я принял ледяной душ и облекся в чистую, хорошо проглаженную одежду. Это была арестантская роба, которую я выпросил у товарища, чтобы лучше выглядеть.
Снедаемый нетерпением, я расхаживал туда-сюда по двору. Я чуть не запрыгал от радости, когда меня вызвали встречать ее.
Когда я увидел ее вблизи, у меня подкосились ноги. Мне пришлось опереться о стол, чтобы не рухнуть. Никогда я так не волновался. Никогда я не умел быть покорным, даже с матерью.
Она поняла и чуть заметно улыбнулась. Ласково провела рукой по волосам. Я боялся упасть. Посмотрев ей в глаза, я прочел в них только нежность. Увы! Я не знал, что сказать. Глаза мои увлажнились. Я чувствовал себя донельзя скованным. А ведь я так долго ждал этой встречи… Так много от нее ожидал – а теперь не могу даже пошевелиться! Мягкий, грудной голос обратился ко мне: «Садись, Котик». На ней были круглые очки с голубыми линзами. Лицо было восхитительно. Элегантный костюм скрывал очертания тела, столь мне желанного. Сидя напротив меня, она говорила, что очень рада, что приехала сюда. Я с трудом отвечал. Завязалась беседа, но мы ничего не говорили ни о себе, ни о моей любви к ней. Мне было интересно слушать о ее семье. Семья была дружной. Заговорив о сыне, она сказала, как важно, что он у нее есть. Прощаясь, я целовал ее руки, а она – мои. Когда она уже собралась уходить, я порывисто схватил ее руку и снова поцеловал. Она лишь улыбнулась. Боль сдавила мне грудь. Хотелось бежать за ней, догнать ее и уйти вместе. В дверях она грациозно помахала мне рукой. Слезы хлынули у меня из глаз. Потом я часами рассказывал об этом своему другу по имени Энрике Мор?ну.
С того дня я еще больше полюбил эту женщину. Я вожделел ее как безумец, желая, чтобы было с кем разделить перемены в жизни после освобождения. Возбуждали меня только мысли о ней. Когда по воскресеньям на свидание приходила мать, я даже не глядел в ее сторону. При одной лишь мысли о любимой у меня вставал член. Никогда я так блаженно не мастурбировал. В тюрьме считалось табу, если мужчина лижет женщину, и даже сама мысль об этом считалась запретной. Того, кто это делал, окружали презрением. Я ничего такого и знать не хотел – воображал, как я облизываю ее всю. При одной этой мысли рот у меня наполнялся слюной. Я воображал, как вылизываю каждый уголок ее смуглого тела… И восхищался ее отзывчивой душой – прежде я и не знал, что такие бывают.