– Никто мне ни в каких покупках уже не помогает!
– Этот тип уже понял, что ты не мешок с деньгами? Он не грешит сообразительностью, если не докумекал до этого сразу.
– Я очень плохо тебя воспитывала, – сказала я убежденно.
В гостиную вбежал Крысь и услышал последнюю фразу.
– Почему ты говоришь, что плохо воспитывала моего папочку?
– Потому что не била его, – объяснила я.
– Детей не бьют! – запротестовал Крысь.
– Конечно, нет! – счел необходимым вмешаться его отец, выразительно глядя на меня. – Бабушка имела в виду шлепки.
– Значит, она тебе не шлепала, когда ты был маленьким, а сам ты вчера нашлепал меня, потому что я не хотел убрать игрушки!
– Твой папа хочет тебя хорошо воспитать, у тебя умный папа, – быстро заверил его Войтек.
Я издала нечленораздельный звук, выражающий мое мнение о папочке Крыся. Крысь не обратил на это внимание, а захотел узнать, умная ли у него мама.
– Разумеется! – поспешно подтвердила я.
Он, однако, был любознательным и не удовлетворился этим ответом.
– Почему ты так думаешь?
– Ну, хотя бы потому, что она вышла замуж за твоего папу, – снова избавил меня от ответа Войтек. – Если бы она была глупой, то не вышла бы. И перестань надоедать вопросами, как маленький ребенок. Можешь сейчас поиграть в «Китайчонка». [5]
Предложение было слишком заманчивым, чтобы Крысь захотел спрашивать еще что-нибудь.
Открытие, что высокий голландец является членом банды торговцев наркотиками, не давало мне покоя. Как будто мало мне было того открытия, что по соседству живет один из убийц Янины Голень! А может, мое знакомство с высоким голландцем не было случайным! Может, ему приказали не спускать с меня глаз?
Во всем случившемся было только одно утешение: высокий голландец должен сейчас хорошо понимать, что я обо всем догадалась, что своим бегством из кафе он разоблачил себя передо мной. Значит, он больше не будет пытаться встретиться со мной.
Я могла бы уже перестать морочить себе голову этим человеком, если бы не достаточно очевидный вывод: я все еще не знала, кто из соседей убийца с канала и торговец наркотиками, тогда как о высоком голландце мне уже многое было известно. Если даже парень из кафе купил героин не у него конкретно, это не меняло того факта, что, будучи членом банды, он точно такой же убийца, даже если никого не убил собственными руками.
И что же мне делать? Заявить в полицию, хотя я не могу сообщить о нем никаких подробностей, кроме описания внешности? Но может, все же мои сведения будут иметь хоть какое-то значение для полиции? А если я не пойду в полицию, это будет значить, что я сама как бы прикладываю руку к убийствам, жертвами которых становится впечатлительная, не умеющая приспосабливаться к реальной жизни молодежь.
Все эти «правильные» мысли, однако, не мешали укоренившемуся у меня в глубине души убеждению, что донос – отвратительная вещь, а без веских оснований для обвинения мое сообщение представляло бы из себя только донос.
Я была совершенно выбита из колеи и всю субботу и воскресенье не могла найти себе места. К удивлению Эльжбеты, я отказалась воспользоваться моими «выходными». Немного помогла прибраться по дому, поиграла с Крысем, а остальное время ходила из угла в угол, недовольная собой и всем на свете.
В понедельник после ленча я решила выбраться в супермаркет, уверенная, что встреча там с высоким голландцем мне не грозит. Едва я свернула на другую улицу, как меня обогнал серый «порше» и остановился у тротуара в нескольких метрах передо мной. Госпожа Хение, открывая дверцу, крикнула:
– Если вы в супермаркет, садитесь!
Я кивнула и быстро влезла в ее машину.
– Сегодня я с утра не выходила из дома, но у меня кончились сигареты, – сообщила госпожа Хение. – Я взялась наконец за приведение в порядок вещей покойного, и так слишком долго откладывала. Ужасная работа!
– И печальная, – вставила я. – Человек в таких случаях не может избавиться от мысли, что вещи живут дольше нас.
– Мне пришло в голову кое-что другое: сколько же ненужных вещей есть у людей! Если бы вы видели те шкафы, полные старой одежды, ящики с никуда не годной рухлядью, какие-то бумажки, письма, которым уже полвека…
Я сама имею привычку хранить старые письма и реликвии, поэтому мне захотелось защитить старого солдата.
– Он жил не на своей родине и, конечно, хранил все, что как-то связывало его с ней, а также то, что напоминало ему о прошлом здесь, укореняло его. Прошлое – это очень важно. Как мне горько, что во время войны сгорел мой родной дом! С какой охотой я взяла бы в руки, например, мои детские игрушки – они бы о стольком мне напомнили!..
– У меня не было счастливого детства, и я не люблю мысленно возвращаться к нему. – Марийке произнесла это сухим и резким тоном.
Мне стало грустно. У меня в детские годы был лучший дом в мире, и мне очень жаль людей, у которых такого дома не было. Мое счастливое детство дало мне капитал, из которого я черпаю всю жизнь. А как жила и живет Марийке Хение? До сих пор я даже не задумывалась о ее семейном положении – разведенная, старая дева, вдова? Если она стала жить под одной крышей с мужем умершей тетки, наверное, она одинока. Жизнь ее, видимо, не баловала.
Мы вошли в магазин. Мне нужно было купить хлеб и масло, но когда я увидела банки с орешками, то соблазнилась и положила одну в корзину.
– У меня категорическое предложение, – сказала я, когда мы снова сели в машину. – Поедемте сейчас ко мне. Организуем небольшую попойку и закусим орешками…
Марийке Хение, которая уже собиралась включить зажигание, отдернула руку и повернулась в мою сторону. Я впервые увидела близко ее глаза. Они были редко встречающегося светло-коричневого цвета.
– Очень заманчивое предложение, – сказала она серьезно, – но я еще не управилась с моей ужасной работой в доме.
– Я вас не задержу. А небольшой перерыв на выпивку при наведении порядка всегда помогает в дальнейшей работе.
Она кивнула и снова взялась за ключ зажигания:
– Вы меня уговорили.
Дома я без зазрения совести вытащила у Войтека остатки джина, который, смешанный с апельсиновым соком, лимоном и куском льда, за пять минут преобразился в коктейль. Опасаясь, что открывание банки затянется, я только пробила в ней дырку и высыпала орешки в тарелку. Госпожа Хение даже не успела выкурить сигарету, как на столике у кресел уже стояло все, что нужно.
– Бармен, пожалуй, не приготовил бы коктейль так быстро, – заметила она с уважением.
– Я не хочу, чтобы вы даром тратили время на ожидание, – ответила я.
Она сделала приличный глоток из бокала, при этом кусочек льда зазвенел о стекло.
– Я люблю пить не спеша… Если бы не та работа, которая ждет меня дома… Охотнее всего я сожгла бы все те вещи.
– Пожалуй, было бы жаль. Я не знаю, есть ли у вас учреждения, опекающие самых бедных. Если есть, им можно отдать одежду. А письма лучше всего отослать его родным.
– У него не было родных.
– Очень сожалею, что мне не удалось с ним познакомиться. Госпожа Девриеен говорила, что он интересно рассказывал о своих военных годах. После высадки союзников он участвовал в освобождении Голландии. Вам не попались в его вещах никакие военные реликвии?
– Я еще не добралась до них. Но мне кажется, у него были какие-то знаки отличия, он говорил об этом. Хотя, скорее, не он, а тетка. В шкафу висят два или три мундира, тронутые молью. Вот их нужно действительно сжечь, иначе я не избавлюсь от моли.
– А что вы хотите сделать со знаками отличия? Марийке Хение в этот момент пригубила коктейль и молча пожала плечами.
– Они уже вряд ли кому пригодятся, – сказала она, проглотив коктейль, и потянулась за орешками.
– Такие вещи не выбрасывают, – запротестовала я. – Если у него нет родственников, которые хотели бы их принять, я могла бы их, а также ордена и другие воинские награды, имеющие историческую ценность, передать в Варшаве в Музей Войска Польского.
– Почему бы и нет? Я охотно отдам их вам, раз от них еще можно получить какую-то пользу. – Марийке Хение удобнее уселась в кресле. – Я гораздо лучше чувствую себя после этого коктейля. – Она снова достала сигарету и закурила.
– Вы так же много курите, как и я. Но теперь я буду меньше курить. У меня кончился запас сигарет, привезенных из дома, а сын имеет привычку покупать табак и папиросную бумагу и сам делает из них сигареты. Мне же обычно это не удается, – сказала я, склонившись над табачным цилиндриком, который безуспешно пыталась воткнуть в тоненькую гильзу из папиросной бумаги.
Она протянула мне свою пачку.
– Не мучайтесь так.
Я отрицательно покачала головой.
– Этот табак очень хороший. Если удастся свернуть какое-то подобие сигареты, я испытаю двойное удовольствие – от ее вкуса и от преодоления своей неуклюжести. А вы не любите иногда бороться с трудностями?
Марийке Хение отпила глоток, кубики льда снова зазвенели, и бокал вернулся на столик.
– Вы угадали, люблю. Люблю поднимать планку, проверяя свои силы. В свое время я несколько лет жила в Штатах и, между прочим, ездила верхом; это было на ферме, где разводили лошадей. Справиться с молодой, необъезженной лошадью, со страхом, который одновременно был и стимулом… Или она сбросит меня, или я ее укрощу…
– И не сбрасывала?
– Ну конечно, иногда сбрасывала. До сих пор удивляюсь, что ничего тогда себе не сломала. Но в конце концов я оказалась «на коне».
Мне все же удалось сделать нечто такое, что я смогла прикурить. Я глубоко затянулась и взялась за коктейль, наверстывая упущенное.
– Очень хотелось бы бросить курить, – призналась я. – Курящий человек не хозяин сам себе. Но я не верю, что мне это удастся. Я курю даже в постели перед сном, мои приятельницы пророчат, что я когда-нибудь сгорю. Мне нравятся люди, которым удалось порвать с дурной привычкой. Курить обычно начинают в ранней молодости, по глупости, чтобы придать себе этакую видимость взрослости. И хотя первые сигареты всегда неприятны, через некоторое время уже поздно, у человека нет сил, чтобы отказаться от привычки затягиваться дымом. Утешает только то, что из всех дурных привычек эта наименее вредная, ее нельзя сравнивать с привычкой к алкоголю, не говоря уже о наркотиках. Кстати, в кафе в N. я недавно была свидетелем ужасного происшествия… – Я допила остатки коктейля.
– Кто-то напился? Прямо в кафе?
– Нет, гораздо хуже. Умер молодой парень, наркоман.
– Вы это видели?
– К счастью, нет. Парень сделал себе укол в туалете, и доза оказалась чрезмерной. Началась паника, приехала полиция.
– Где это случилось?
– «У Анзельма». Это большое кафе с молодежной клиентурой. Я зашла туда случайно, возвращаясь с рынка. Вы знаете, где это находится?
– Нет, никогда там не была. Я вообще не хожу в кафе. Предпочитаю рестораны.
– Кафе удобное место для встреч.
– В ресторане тоже можно увидеться, обговорить все дела и при этом съесть ленч или обед, не тратя зря времени.
– Госпожа Девриеен с восхищением назвала вас современной женщиной, которая понимает в бизнесе, между тем как она всю жизнь занимается только домом.
– Аннеке Девриеен принадлежит к старому поколению.
– Я тоже, но, к сожалению, вынуждена работать. Правда, моя профессия не связана с бизнесом. – Я потянулась за табаком и гильзой.
– Оставьте удовлетворение от преодоления трудностей на потом, когда я уйду, а пока закурите нормальную сигарету. Я не могу смотреть, как вы мучаетесь с этой папиросной бумагой. – Она протянула мне пачку сигарет того же сорта, какой курит высокий голландец. Это я заметила, еще когда она была у меня первый раз.
Я соблазнилась. Одновременно мне пришло в голову, что ей я могла бы сказать… Разумеется, не о смерти Янины Голень и находке шляпки от дождя, а о высоком голландце. Судя по ее высказываниям, она смотрит на жизнь весьма трезво и рассудочно. Именно такой человек мне нужен.
Марийке Хение взглянула на часы. И тут же я решилась.
– Я бы хотела попросить у вас совета…
– У меня? – Она удивилась, но тотчас же вежливо добавила: – Если это в моих силах…
– Я тут познакомилась с одним человеком, который оказывал мне разные услуги, помогал делать покупки, подвозил на машине…
– Молодой? – прервала она. Я рассмеялась.
– Он не из тех, кто охотится за пожилыми женщинами. Мужчина моего возраста. Меня это сначала несколько насторожило, но потом я подумала, что помощь иностранцу – это в порядке вещей. У нас в Польше иностранцам уделяют много внимания, чтобы они увезли с собой наилучшее воспоминание о нашей стране. В кафе «У Анзельма» я снова встретила того мужчину, хотя мы предварительно не договаривались.
Я подробно рассказала об обстоятельствах встречи.
– И теперь мне кажется, что он распространитель наркотиков.
– Почему вам пришло в голову, что он имеет к этому какое-то отношение?
– Потому что он явно подслушивал, о чем разговаривали те трое за соседним столиком, и исчез сразу после их ухода. Некоторые вещи я вижу сейчас в другом свете, хотя бы наши первые внешне случайные встречи. Наверное, он хотел как-то использовать меня…
– Потрясающая история! И что вы теперь намереваетесь делать?
– Сама не знаю. Но это не дает мне покоя. Я уже подумывала, не сходить ли мне в полицию. Но я ведь не смогу рассказать об этом человеке ничего конкретного.
– Мне трудно вам что-либо посоветовать. Если бы речь шла, например, о краже или другом обычном преступлении… А так… Вы хотя бы знаете, как его зовут?
– Нет, откуда… Ничего я о нем не знаю.
– Тогда могу сказать, что я бы сделала на вашем месте. Но это, Боже упаси, ни в коем случае не совет.
– И что вы сделали бы на моем месте?
– Ничего. Пальцем бы не шевельнула. И знаете почему? Потому что испугалась бы. Подозрения могут оказаться необоснованными, но… если бы они оказались обоснованными, то я бы умерла от страха. Известно, что эти люди не действуют в одиночку. Их деятельность организована, и достаточно хорошо, для того чтобы можно было ею заниматься вопреки запрету. Каждый об этом знает. Если бы ваш знакомый действительно был замешан в этих делах и на основании ваших показаний в полиции его каким-то образом нашли и задержали, то я бы, еще раз повторяю, умерла от страха перед местью других членов банды. Может быть, эти откровения не в мою пользу, – она усмехнулась и потянулась за орешками, – но мне действительно была бы дороже собственная шкура. Я бы на вашем месте сказала себе: ведь я уезжаю из этой страны, какого черта мне нужно подвергать себя опасности и рисковать жизнью.
Я даже подскочила в кресле.
– Вы думаете, они могут так далеко пойти, чтобы… чтобы меня убить?
– Не знаю, поклясться в этом не могу. Но известно, что с теми, кто становится им поперек дороги, они не церемонятся. Я видела много детективных фильмов и знаю, что не все сценарии высосаны из пальца, авторы часто опираются на реальные факты. У моей знакомой двоюродный брат служил в полиции. Даже она не знала, в каком отделе он работал. Он никогда не ходил в форме. Ну и что? В один прекрасный день его нашли на улице мертвым. Семье сказали только, что он погиб при выполнении служебного задания. Но ведь он работал в полиции, сам выбрал эту работу и связанный с нею риск. А зачем бы стала рисковать я? И потом сутками дрожать от страха… Вы можете подумать, что я трусиха. Но вы задали вопрос, а я ответила вполне искренне. Хотя это совсем не значит, что я даю вам совет…
– Ах, понимаю! И благодарна вам за искренность. Конечно, я все обдумаю еще раз, но, по-моему, вы правы.
– А ваш сын, что он вам советует?
– Сын? Я никогда бы ему этого не рассказала. И вообще это не тема для рассказа. Я ни с кем об этом не говорила, кроме вас. Я иностранка, следовательно, лицо постороннее и ничего не понимаю в ваших «проблемах». А поскольку вы уже были так любезны и помогли мне в хлопотах с лисьей шапкой, я позволила себе еще раз воспользоваться вашей любезностью и посоветоваться относительно этого неприятного дела.
– Еще раз предупреждаю: все сказанное мною не следует расценивать как совет.
– По пословице: советы дают для того, чтобы их не слушать, – улыбнулась я (Марийке Хение ответила улыбкой). – Очень благодарна вам за искренность…
– Которая обнаруживает у меня отсутствие смелости. Такое определение звучит лучше, чем трусость. Я все же трусиха, несмотря на лестное мнение обо мне Аннеке Девриеен.
Марийке Хение спрятала сигареты в сумочку, встала с кресла и протянула мне руку.
– Постараюсь как можно быстрее привести в порядок вещи мужа моей тетки и передать вам оставшиеся после него военные награды.
Крысь прибежал из школы с плачем и разбитой губой. Это был результат наблюдения с близкого расстояния игры старших ребят в футбол. Мяч вместо ворот попал в него. После умывания, утирания слез и осмотра зубов оказалось, что один зуб треснул и внука нужно отвести к зубному врачу.
Итак, Крысь на следующее утро поехал с родителями в N. Они должны были вернуться только к позднему обеду, так как Крысю в обмен на мужественное поведение у зубного врача обещали множество развлечений, в том числе кино. Мне следовало ехать с ними, но я плохо спала, у меня болела голова, и я не смогла заставить себя рано встать. Поэтому договорилась с Эльжбетой, что приеду позже и встречусь с ними на ленче в бистро недалеко от Плац-1944. Однако я предупредила, чтобы они меня не ждали, если я не приеду в четверть второго.
Как только они вышли, я вернулась в постель и тут же уснула. Проснулась с чувством свежести, без головной боли, но, пока возилась с приготовлением какой-либо еды на вечер, потеряла много времени, так что в N. попала лишь в половине второго.
Расталкивая пешеходов, почти бегом я добралась до нужного бистро. Их там уже не было. Я вышла на улицу, оглядываясь вокруг в надежде, что они вышли минуту назад и мне еще удастся их увидеть. Все напрасно. На Плац-1944 я осмотрела остановки автобусов и трамваев. Тоже безрезультатно. Меня начали одолевать сомнения: хорошо ли я поняла объяснения Эльжбеты? От Плац-1944 расходятся пять улиц, и на каждой есть какое-нибудь бистро или кафе.
Следующие полчаса я, как челнок, сновала из одного бистро в другое. Но Эльжбеты с Крысем нигде не было. Отчаявшись и задыхаясь от беготни, я наконец задумалась: что же делать дальше? Пойти поесть самой? Вид людей, сидящих в бистро на высоких табуретах, не привлекал меня. Мне нравятся высокие табуреты вечером в коктейль-баре, но есть я люблю за столом, удобно сидя на стуле. Наконец я решила выпить кофе с пирожным. И, хотя мой ребенок снабдил меня табаком и папиросной бумагой, зашла еще в табачный магазин и разорилась на сигареты.
Лошадь привыкает к своей конюшне. Так и я, думая о кофе, почти бессознательно направилась к кафе с застекленной террасой. Лишь перед входом во мне сработал предупредительный сигнал. Ведь именно здесь я впервые увидела высокого голландца. Я продефилировала вдоль террасы, поглядывая на сидящих внутри людей, чтобы удостовериться, что его там нет. Только после этого вошла. Предусмотрительно, чтобы меня не было видно с улицы, я выбрала столик не на террасе, а в середине зала. От столика недавно кто-то отошел, так как на нем еще стояла чашка с недопитым кофе. Я положила сигареты на столик и направилась к буфету заказать кофе и выбрать пирожное.
Возвращаясь к столику, я увидела, что за ним спиной ко мне сидит какой-то тип, который, наверное, не обратил внимания на мои сигареты, сигнализирующие о том, что столик занят.
– Этот столик занят, – сказала я, подходя сзади к непрошеному гостю.
Тот обернулся. Слава Богу, что это не было кафе с самообслуживанием и я не несла кофе, потому что наверняка уронила бы его, а так я всего лишь потеряла голос.
Высокий голландец, увидев меня, поднялся и сказал:
– Меня даже заинтересовало, кто ко мне подсел. По оставленным сигаретам трудно было допустить, что это вы, ведь вы курите другие.
– Я никогда бы к вам не подсела, – непроизвольно призналась я, обретя наконец голос.
– Конечно, я тогда ушел не попрощавшись, вы могли обо мне плохо подумать. Но…
– Я подумала, – прервала я его и посмотрела ему прямо в глаза, – что вам было очень нужно, – я сделала сильное ударение на этом слове, – выйти.
Подошел официант с заказанными мною кофе и пирожным, быстро поставил все на столик и ушел.
– Не будете же вы пить этот кофе стоя, – нахально заметил он.
Я непроизвольно взглянула на его недопитую чашку, которая так глупо подвела меня. Ведь я подумала, что это предыдущий посетитель не допил остатки.
– Я была уверена, что столик свободен, вас здесь не было.
– Я оставил недопитый кофе, как вы сигареты, и пошел позвонить. Сядьте же наконец, я тоже хочу допить кофе, выкурить сигарету, а через пятнадцать минут мне нужно быть в другом месте.
Продолжая стоять, я осмотрелась, ища свободный столик. Как назло все столики в поле моего зрения были заняты.
– Ваше поведение может быть превратно истолковано, вы должны это учитывать.
Что это чудовище имело в виду? Я испугалась.
– Не имею привычки подсаживаться к чужим столикам, – сказала я, глядя на него в упор.
– Вы хотите привлечь всеобщее внимание? На вас уже начинают посматривать. Вы могли бы сказать официанту, когда он подошел, чтобы ваш кофе и пирожные отнесли на другое место. Раз уж вы этого не сделали, то прошу сейчас же сесть.
Тон был такой, что я поневоле села. Он тоже сел и закурил.
– Вы не хотели со мной встречаться, не так ли? – Он наклонился в мою сторону и смотрел на меня со сведенными бровями.
Чтобы избежать его взгляда, я опустила голову, копаясь в пачке с сигаретами, и только кивнула в знак согласия.
– Не буду спрашивать – почему, нетрудно догадаться. Но, увы… – он допил наконец остатки своего кофе и несколько раз затянулся сигаретой, – советую свыкнуться с мыслью, что мы еще встретимся.
Боже мой! Он играл со мной, как кот с мышью. При мысли о том, каков будет конец этой комедии, у меня мурашки поползли по спине. Для чего я, идиотка, дала ему понять, что знаю, зачем ему нужно было выйти из того кафе?.. Я всегда делаю то, что как раз не следует делать. С таким же успехом я могла сказать ему, что знаю, чем он занимается. Я сама сдалась на его милость. Конечно, такому гангстеру необходимо заткнуть мне рот, это условие его безопасности. Мысль о Польше – о нашей бедности, о магазинных очередях – быстро пронеслась в моем мозгу как воспоминание об утраченном рае, из которого я добровольно уехала и в который у меня есть перспектива никогда не вернуться. Или по крайней мере вернуться без моей телесной оболочки – уж она-то с помощью этого голландского гангстера и его дружков имеет все шансы остаться здесь. О способе, каким моя душа может освободиться от тела, мне думать не хотелось.
Я уже перестала слышать, о чем он говорит, потому что меня просто тошнило от страха. К счастью, мы еще сидели в кафе, вокруг были люди. А что потом? Через час, два, завтра, послезавтра? Нет, я не выдержу этого страха, нужно что-то делать, не могу же я позволить зарезать себя как овцу… Если бы можно было обратиться куда-нибудь за помощью… Марийке Хение отпадает. Если бы она узнала, о чем я прежде болтала с этим голландцем, то она вряд ли бы стала со мной разговаривать, убежала бы как от зачумленной и была бы права. Признаться во всем моему взрослому мудрому сыну? Исключено, он ничего не должен знать о моих злоключениях, и не только потому, что сочтет это склеротическим бредом. Пока он в этом деле не замешан, ему ничто не угрожает. Скорее меня зарежут, чем ему будет что-либо угрожать. Но если бы я повторила ему дословно все, что мне сказал минуту назад этот торговец наркотиками, он бы тут же помчался в полицию, разразился бы скандал, и гангстеры ему не простили бы, как говорит госпожа Хение. При мысли об этом мое сердце замерло, я содрогнулась.
Мой визави, должно быть, заметил какие-то перемены в выражении моего лица, потому что цинично спросил:
– Что с вами?
– Ничего… – выдавила я из себя и глотнула кофе.
Таким образом, мне ничего не оставалось, как полагаться исключительно на собственные силы. Но мысль о полиции с чем-то у меня ассоциировалась… Передо мной на секунду блеснул луч надежды. В конце концов, теперь мне уже действительно нечего терять. У меня еще есть какие-то шансы. А нападать нужно первой.
Я подняла голову и второй раз посмотрела ему прямо в глаза:
– Хотя… Вам могу сказать. – Я сделала эффектную паузу, небрежно вынула из пакетика второй кусок сахара, положила его в чашку и размешала. – Оказывается, наш дом и я попали в поле зрения полиции. – Я снова взглянула на него в упор. – И это немного раздражает. Никто не любит, когда за ним следят или роются в его вещах.
Маневр удался: я заметила, что он смутился. Внешне он сохранял полное спокойствие, но по его глазам я видела, что эта новость для него – неприятное открытие.
– Какие у вас есть основания так думать?
Теперь он смотрел на меня более чем внимательно, взгляд его серых глаз пронизывал насквозь. У меня пронеслось в голове, что под таким взглядом соврать непросто. Пожалуй, он имеет авторитет в банде, если даже он не главарь, то кто-то важный.
– Основания? Среди всех прочих такое: в отсутствие хозяев тайная полиция перевернула в доме все вверх дном.
– Откуда вы это знаете, если в доме никого не было?
– Я случайно была рядом, о чем они не знали. Решили, что я уехала вместе с детьми и внуком.
– Этот тип уже понял, что ты не мешок с деньгами? Он не грешит сообразительностью, если не докумекал до этого сразу.
– Я очень плохо тебя воспитывала, – сказала я убежденно.
В гостиную вбежал Крысь и услышал последнюю фразу.
– Почему ты говоришь, что плохо воспитывала моего папочку?
– Потому что не била его, – объяснила я.
– Детей не бьют! – запротестовал Крысь.
– Конечно, нет! – счел необходимым вмешаться его отец, выразительно глядя на меня. – Бабушка имела в виду шлепки.
– Значит, она тебе не шлепала, когда ты был маленьким, а сам ты вчера нашлепал меня, потому что я не хотел убрать игрушки!
– Твой папа хочет тебя хорошо воспитать, у тебя умный папа, – быстро заверил его Войтек.
Я издала нечленораздельный звук, выражающий мое мнение о папочке Крыся. Крысь не обратил на это внимание, а захотел узнать, умная ли у него мама.
– Разумеется! – поспешно подтвердила я.
Он, однако, был любознательным и не удовлетворился этим ответом.
– Почему ты так думаешь?
– Ну, хотя бы потому, что она вышла замуж за твоего папу, – снова избавил меня от ответа Войтек. – Если бы она была глупой, то не вышла бы. И перестань надоедать вопросами, как маленький ребенок. Можешь сейчас поиграть в «Китайчонка». [5]
Предложение было слишком заманчивым, чтобы Крысь захотел спрашивать еще что-нибудь.
Открытие, что высокий голландец является членом банды торговцев наркотиками, не давало мне покоя. Как будто мало мне было того открытия, что по соседству живет один из убийц Янины Голень! А может, мое знакомство с высоким голландцем не было случайным! Может, ему приказали не спускать с меня глаз?
Во всем случившемся было только одно утешение: высокий голландец должен сейчас хорошо понимать, что я обо всем догадалась, что своим бегством из кафе он разоблачил себя передо мной. Значит, он больше не будет пытаться встретиться со мной.
Я могла бы уже перестать морочить себе голову этим человеком, если бы не достаточно очевидный вывод: я все еще не знала, кто из соседей убийца с канала и торговец наркотиками, тогда как о высоком голландце мне уже многое было известно. Если даже парень из кафе купил героин не у него конкретно, это не меняло того факта, что, будучи членом банды, он точно такой же убийца, даже если никого не убил собственными руками.
И что же мне делать? Заявить в полицию, хотя я не могу сообщить о нем никаких подробностей, кроме описания внешности? Но может, все же мои сведения будут иметь хоть какое-то значение для полиции? А если я не пойду в полицию, это будет значить, что я сама как бы прикладываю руку к убийствам, жертвами которых становится впечатлительная, не умеющая приспосабливаться к реальной жизни молодежь.
Все эти «правильные» мысли, однако, не мешали укоренившемуся у меня в глубине души убеждению, что донос – отвратительная вещь, а без веских оснований для обвинения мое сообщение представляло бы из себя только донос.
Я была совершенно выбита из колеи и всю субботу и воскресенье не могла найти себе места. К удивлению Эльжбеты, я отказалась воспользоваться моими «выходными». Немного помогла прибраться по дому, поиграла с Крысем, а остальное время ходила из угла в угол, недовольная собой и всем на свете.
В понедельник после ленча я решила выбраться в супермаркет, уверенная, что встреча там с высоким голландцем мне не грозит. Едва я свернула на другую улицу, как меня обогнал серый «порше» и остановился у тротуара в нескольких метрах передо мной. Госпожа Хение, открывая дверцу, крикнула:
– Если вы в супермаркет, садитесь!
Я кивнула и быстро влезла в ее машину.
– Сегодня я с утра не выходила из дома, но у меня кончились сигареты, – сообщила госпожа Хение. – Я взялась наконец за приведение в порядок вещей покойного, и так слишком долго откладывала. Ужасная работа!
– И печальная, – вставила я. – Человек в таких случаях не может избавиться от мысли, что вещи живут дольше нас.
– Мне пришло в голову кое-что другое: сколько же ненужных вещей есть у людей! Если бы вы видели те шкафы, полные старой одежды, ящики с никуда не годной рухлядью, какие-то бумажки, письма, которым уже полвека…
Я сама имею привычку хранить старые письма и реликвии, поэтому мне захотелось защитить старого солдата.
– Он жил не на своей родине и, конечно, хранил все, что как-то связывало его с ней, а также то, что напоминало ему о прошлом здесь, укореняло его. Прошлое – это очень важно. Как мне горько, что во время войны сгорел мой родной дом! С какой охотой я взяла бы в руки, например, мои детские игрушки – они бы о стольком мне напомнили!..
– У меня не было счастливого детства, и я не люблю мысленно возвращаться к нему. – Марийке произнесла это сухим и резким тоном.
Мне стало грустно. У меня в детские годы был лучший дом в мире, и мне очень жаль людей, у которых такого дома не было. Мое счастливое детство дало мне капитал, из которого я черпаю всю жизнь. А как жила и живет Марийке Хение? До сих пор я даже не задумывалась о ее семейном положении – разведенная, старая дева, вдова? Если она стала жить под одной крышей с мужем умершей тетки, наверное, она одинока. Жизнь ее, видимо, не баловала.
Мы вошли в магазин. Мне нужно было купить хлеб и масло, но когда я увидела банки с орешками, то соблазнилась и положила одну в корзину.
– У меня категорическое предложение, – сказала я, когда мы снова сели в машину. – Поедемте сейчас ко мне. Организуем небольшую попойку и закусим орешками…
Марийке Хение, которая уже собиралась включить зажигание, отдернула руку и повернулась в мою сторону. Я впервые увидела близко ее глаза. Они были редко встречающегося светло-коричневого цвета.
– Очень заманчивое предложение, – сказала она серьезно, – но я еще не управилась с моей ужасной работой в доме.
– Я вас не задержу. А небольшой перерыв на выпивку при наведении порядка всегда помогает в дальнейшей работе.
Она кивнула и снова взялась за ключ зажигания:
– Вы меня уговорили.
Дома я без зазрения совести вытащила у Войтека остатки джина, который, смешанный с апельсиновым соком, лимоном и куском льда, за пять минут преобразился в коктейль. Опасаясь, что открывание банки затянется, я только пробила в ней дырку и высыпала орешки в тарелку. Госпожа Хение даже не успела выкурить сигарету, как на столике у кресел уже стояло все, что нужно.
– Бармен, пожалуй, не приготовил бы коктейль так быстро, – заметила она с уважением.
– Я не хочу, чтобы вы даром тратили время на ожидание, – ответила я.
Она сделала приличный глоток из бокала, при этом кусочек льда зазвенел о стекло.
– Я люблю пить не спеша… Если бы не та работа, которая ждет меня дома… Охотнее всего я сожгла бы все те вещи.
– Пожалуй, было бы жаль. Я не знаю, есть ли у вас учреждения, опекающие самых бедных. Если есть, им можно отдать одежду. А письма лучше всего отослать его родным.
– У него не было родных.
– Очень сожалею, что мне не удалось с ним познакомиться. Госпожа Девриеен говорила, что он интересно рассказывал о своих военных годах. После высадки союзников он участвовал в освобождении Голландии. Вам не попались в его вещах никакие военные реликвии?
– Я еще не добралась до них. Но мне кажется, у него были какие-то знаки отличия, он говорил об этом. Хотя, скорее, не он, а тетка. В шкафу висят два или три мундира, тронутые молью. Вот их нужно действительно сжечь, иначе я не избавлюсь от моли.
– А что вы хотите сделать со знаками отличия? Марийке Хение в этот момент пригубила коктейль и молча пожала плечами.
– Они уже вряд ли кому пригодятся, – сказала она, проглотив коктейль, и потянулась за орешками.
– Такие вещи не выбрасывают, – запротестовала я. – Если у него нет родственников, которые хотели бы их принять, я могла бы их, а также ордена и другие воинские награды, имеющие историческую ценность, передать в Варшаве в Музей Войска Польского.
– Почему бы и нет? Я охотно отдам их вам, раз от них еще можно получить какую-то пользу. – Марийке Хение удобнее уселась в кресле. – Я гораздо лучше чувствую себя после этого коктейля. – Она снова достала сигарету и закурила.
– Вы так же много курите, как и я. Но теперь я буду меньше курить. У меня кончился запас сигарет, привезенных из дома, а сын имеет привычку покупать табак и папиросную бумагу и сам делает из них сигареты. Мне же обычно это не удается, – сказала я, склонившись над табачным цилиндриком, который безуспешно пыталась воткнуть в тоненькую гильзу из папиросной бумаги.
Она протянула мне свою пачку.
– Не мучайтесь так.
Я отрицательно покачала головой.
– Этот табак очень хороший. Если удастся свернуть какое-то подобие сигареты, я испытаю двойное удовольствие – от ее вкуса и от преодоления своей неуклюжести. А вы не любите иногда бороться с трудностями?
Марийке Хение отпила глоток, кубики льда снова зазвенели, и бокал вернулся на столик.
– Вы угадали, люблю. Люблю поднимать планку, проверяя свои силы. В свое время я несколько лет жила в Штатах и, между прочим, ездила верхом; это было на ферме, где разводили лошадей. Справиться с молодой, необъезженной лошадью, со страхом, который одновременно был и стимулом… Или она сбросит меня, или я ее укрощу…
– И не сбрасывала?
– Ну конечно, иногда сбрасывала. До сих пор удивляюсь, что ничего тогда себе не сломала. Но в конце концов я оказалась «на коне».
Мне все же удалось сделать нечто такое, что я смогла прикурить. Я глубоко затянулась и взялась за коктейль, наверстывая упущенное.
– Очень хотелось бы бросить курить, – призналась я. – Курящий человек не хозяин сам себе. Но я не верю, что мне это удастся. Я курю даже в постели перед сном, мои приятельницы пророчат, что я когда-нибудь сгорю. Мне нравятся люди, которым удалось порвать с дурной привычкой. Курить обычно начинают в ранней молодости, по глупости, чтобы придать себе этакую видимость взрослости. И хотя первые сигареты всегда неприятны, через некоторое время уже поздно, у человека нет сил, чтобы отказаться от привычки затягиваться дымом. Утешает только то, что из всех дурных привычек эта наименее вредная, ее нельзя сравнивать с привычкой к алкоголю, не говоря уже о наркотиках. Кстати, в кафе в N. я недавно была свидетелем ужасного происшествия… – Я допила остатки коктейля.
– Кто-то напился? Прямо в кафе?
– Нет, гораздо хуже. Умер молодой парень, наркоман.
– Вы это видели?
– К счастью, нет. Парень сделал себе укол в туалете, и доза оказалась чрезмерной. Началась паника, приехала полиция.
– Где это случилось?
– «У Анзельма». Это большое кафе с молодежной клиентурой. Я зашла туда случайно, возвращаясь с рынка. Вы знаете, где это находится?
– Нет, никогда там не была. Я вообще не хожу в кафе. Предпочитаю рестораны.
– Кафе удобное место для встреч.
– В ресторане тоже можно увидеться, обговорить все дела и при этом съесть ленч или обед, не тратя зря времени.
– Госпожа Девриеен с восхищением назвала вас современной женщиной, которая понимает в бизнесе, между тем как она всю жизнь занимается только домом.
– Аннеке Девриеен принадлежит к старому поколению.
– Я тоже, но, к сожалению, вынуждена работать. Правда, моя профессия не связана с бизнесом. – Я потянулась за табаком и гильзой.
– Оставьте удовлетворение от преодоления трудностей на потом, когда я уйду, а пока закурите нормальную сигарету. Я не могу смотреть, как вы мучаетесь с этой папиросной бумагой. – Она протянула мне пачку сигарет того же сорта, какой курит высокий голландец. Это я заметила, еще когда она была у меня первый раз.
Я соблазнилась. Одновременно мне пришло в голову, что ей я могла бы сказать… Разумеется, не о смерти Янины Голень и находке шляпки от дождя, а о высоком голландце. Судя по ее высказываниям, она смотрит на жизнь весьма трезво и рассудочно. Именно такой человек мне нужен.
Марийке Хение взглянула на часы. И тут же я решилась.
– Я бы хотела попросить у вас совета…
– У меня? – Она удивилась, но тотчас же вежливо добавила: – Если это в моих силах…
– Я тут познакомилась с одним человеком, который оказывал мне разные услуги, помогал делать покупки, подвозил на машине…
– Молодой? – прервала она. Я рассмеялась.
– Он не из тех, кто охотится за пожилыми женщинами. Мужчина моего возраста. Меня это сначала несколько насторожило, но потом я подумала, что помощь иностранцу – это в порядке вещей. У нас в Польше иностранцам уделяют много внимания, чтобы они увезли с собой наилучшее воспоминание о нашей стране. В кафе «У Анзельма» я снова встретила того мужчину, хотя мы предварительно не договаривались.
Я подробно рассказала об обстоятельствах встречи.
– И теперь мне кажется, что он распространитель наркотиков.
– Почему вам пришло в голову, что он имеет к этому какое-то отношение?
– Потому что он явно подслушивал, о чем разговаривали те трое за соседним столиком, и исчез сразу после их ухода. Некоторые вещи я вижу сейчас в другом свете, хотя бы наши первые внешне случайные встречи. Наверное, он хотел как-то использовать меня…
– Потрясающая история! И что вы теперь намереваетесь делать?
– Сама не знаю. Но это не дает мне покоя. Я уже подумывала, не сходить ли мне в полицию. Но я ведь не смогу рассказать об этом человеке ничего конкретного.
– Мне трудно вам что-либо посоветовать. Если бы речь шла, например, о краже или другом обычном преступлении… А так… Вы хотя бы знаете, как его зовут?
– Нет, откуда… Ничего я о нем не знаю.
– Тогда могу сказать, что я бы сделала на вашем месте. Но это, Боже упаси, ни в коем случае не совет.
– И что вы сделали бы на моем месте?
– Ничего. Пальцем бы не шевельнула. И знаете почему? Потому что испугалась бы. Подозрения могут оказаться необоснованными, но… если бы они оказались обоснованными, то я бы умерла от страха. Известно, что эти люди не действуют в одиночку. Их деятельность организована, и достаточно хорошо, для того чтобы можно было ею заниматься вопреки запрету. Каждый об этом знает. Если бы ваш знакомый действительно был замешан в этих делах и на основании ваших показаний в полиции его каким-то образом нашли и задержали, то я бы, еще раз повторяю, умерла от страха перед местью других членов банды. Может быть, эти откровения не в мою пользу, – она усмехнулась и потянулась за орешками, – но мне действительно была бы дороже собственная шкура. Я бы на вашем месте сказала себе: ведь я уезжаю из этой страны, какого черта мне нужно подвергать себя опасности и рисковать жизнью.
Я даже подскочила в кресле.
– Вы думаете, они могут так далеко пойти, чтобы… чтобы меня убить?
– Не знаю, поклясться в этом не могу. Но известно, что с теми, кто становится им поперек дороги, они не церемонятся. Я видела много детективных фильмов и знаю, что не все сценарии высосаны из пальца, авторы часто опираются на реальные факты. У моей знакомой двоюродный брат служил в полиции. Даже она не знала, в каком отделе он работал. Он никогда не ходил в форме. Ну и что? В один прекрасный день его нашли на улице мертвым. Семье сказали только, что он погиб при выполнении служебного задания. Но ведь он работал в полиции, сам выбрал эту работу и связанный с нею риск. А зачем бы стала рисковать я? И потом сутками дрожать от страха… Вы можете подумать, что я трусиха. Но вы задали вопрос, а я ответила вполне искренне. Хотя это совсем не значит, что я даю вам совет…
– Ах, понимаю! И благодарна вам за искренность. Конечно, я все обдумаю еще раз, но, по-моему, вы правы.
– А ваш сын, что он вам советует?
– Сын? Я никогда бы ему этого не рассказала. И вообще это не тема для рассказа. Я ни с кем об этом не говорила, кроме вас. Я иностранка, следовательно, лицо постороннее и ничего не понимаю в ваших «проблемах». А поскольку вы уже были так любезны и помогли мне в хлопотах с лисьей шапкой, я позволила себе еще раз воспользоваться вашей любезностью и посоветоваться относительно этого неприятного дела.
– Еще раз предупреждаю: все сказанное мною не следует расценивать как совет.
– По пословице: советы дают для того, чтобы их не слушать, – улыбнулась я (Марийке Хение ответила улыбкой). – Очень благодарна вам за искренность…
– Которая обнаруживает у меня отсутствие смелости. Такое определение звучит лучше, чем трусость. Я все же трусиха, несмотря на лестное мнение обо мне Аннеке Девриеен.
Марийке Хение спрятала сигареты в сумочку, встала с кресла и протянула мне руку.
– Постараюсь как можно быстрее привести в порядок вещи мужа моей тетки и передать вам оставшиеся после него военные награды.
Крысь прибежал из школы с плачем и разбитой губой. Это был результат наблюдения с близкого расстояния игры старших ребят в футбол. Мяч вместо ворот попал в него. После умывания, утирания слез и осмотра зубов оказалось, что один зуб треснул и внука нужно отвести к зубному врачу.
Итак, Крысь на следующее утро поехал с родителями в N. Они должны были вернуться только к позднему обеду, так как Крысю в обмен на мужественное поведение у зубного врача обещали множество развлечений, в том числе кино. Мне следовало ехать с ними, но я плохо спала, у меня болела голова, и я не смогла заставить себя рано встать. Поэтому договорилась с Эльжбетой, что приеду позже и встречусь с ними на ленче в бистро недалеко от Плац-1944. Однако я предупредила, чтобы они меня не ждали, если я не приеду в четверть второго.
Как только они вышли, я вернулась в постель и тут же уснула. Проснулась с чувством свежести, без головной боли, но, пока возилась с приготовлением какой-либо еды на вечер, потеряла много времени, так что в N. попала лишь в половине второго.
Расталкивая пешеходов, почти бегом я добралась до нужного бистро. Их там уже не было. Я вышла на улицу, оглядываясь вокруг в надежде, что они вышли минуту назад и мне еще удастся их увидеть. Все напрасно. На Плац-1944 я осмотрела остановки автобусов и трамваев. Тоже безрезультатно. Меня начали одолевать сомнения: хорошо ли я поняла объяснения Эльжбеты? От Плац-1944 расходятся пять улиц, и на каждой есть какое-нибудь бистро или кафе.
Следующие полчаса я, как челнок, сновала из одного бистро в другое. Но Эльжбеты с Крысем нигде не было. Отчаявшись и задыхаясь от беготни, я наконец задумалась: что же делать дальше? Пойти поесть самой? Вид людей, сидящих в бистро на высоких табуретах, не привлекал меня. Мне нравятся высокие табуреты вечером в коктейль-баре, но есть я люблю за столом, удобно сидя на стуле. Наконец я решила выпить кофе с пирожным. И, хотя мой ребенок снабдил меня табаком и папиросной бумагой, зашла еще в табачный магазин и разорилась на сигареты.
Лошадь привыкает к своей конюшне. Так и я, думая о кофе, почти бессознательно направилась к кафе с застекленной террасой. Лишь перед входом во мне сработал предупредительный сигнал. Ведь именно здесь я впервые увидела высокого голландца. Я продефилировала вдоль террасы, поглядывая на сидящих внутри людей, чтобы удостовериться, что его там нет. Только после этого вошла. Предусмотрительно, чтобы меня не было видно с улицы, я выбрала столик не на террасе, а в середине зала. От столика недавно кто-то отошел, так как на нем еще стояла чашка с недопитым кофе. Я положила сигареты на столик и направилась к буфету заказать кофе и выбрать пирожное.
Возвращаясь к столику, я увидела, что за ним спиной ко мне сидит какой-то тип, который, наверное, не обратил внимания на мои сигареты, сигнализирующие о том, что столик занят.
– Этот столик занят, – сказала я, подходя сзади к непрошеному гостю.
Тот обернулся. Слава Богу, что это не было кафе с самообслуживанием и я не несла кофе, потому что наверняка уронила бы его, а так я всего лишь потеряла голос.
Высокий голландец, увидев меня, поднялся и сказал:
– Меня даже заинтересовало, кто ко мне подсел. По оставленным сигаретам трудно было допустить, что это вы, ведь вы курите другие.
– Я никогда бы к вам не подсела, – непроизвольно призналась я, обретя наконец голос.
– Конечно, я тогда ушел не попрощавшись, вы могли обо мне плохо подумать. Но…
– Я подумала, – прервала я его и посмотрела ему прямо в глаза, – что вам было очень нужно, – я сделала сильное ударение на этом слове, – выйти.
Подошел официант с заказанными мною кофе и пирожным, быстро поставил все на столик и ушел.
– Не будете же вы пить этот кофе стоя, – нахально заметил он.
Я непроизвольно взглянула на его недопитую чашку, которая так глупо подвела меня. Ведь я подумала, что это предыдущий посетитель не допил остатки.
– Я была уверена, что столик свободен, вас здесь не было.
– Я оставил недопитый кофе, как вы сигареты, и пошел позвонить. Сядьте же наконец, я тоже хочу допить кофе, выкурить сигарету, а через пятнадцать минут мне нужно быть в другом месте.
Продолжая стоять, я осмотрелась, ища свободный столик. Как назло все столики в поле моего зрения были заняты.
– Ваше поведение может быть превратно истолковано, вы должны это учитывать.
Что это чудовище имело в виду? Я испугалась.
– Не имею привычки подсаживаться к чужим столикам, – сказала я, глядя на него в упор.
– Вы хотите привлечь всеобщее внимание? На вас уже начинают посматривать. Вы могли бы сказать официанту, когда он подошел, чтобы ваш кофе и пирожные отнесли на другое место. Раз уж вы этого не сделали, то прошу сейчас же сесть.
Тон был такой, что я поневоле села. Он тоже сел и закурил.
– Вы не хотели со мной встречаться, не так ли? – Он наклонился в мою сторону и смотрел на меня со сведенными бровями.
Чтобы избежать его взгляда, я опустила голову, копаясь в пачке с сигаретами, и только кивнула в знак согласия.
– Не буду спрашивать – почему, нетрудно догадаться. Но, увы… – он допил наконец остатки своего кофе и несколько раз затянулся сигаретой, – советую свыкнуться с мыслью, что мы еще встретимся.
Боже мой! Он играл со мной, как кот с мышью. При мысли о том, каков будет конец этой комедии, у меня мурашки поползли по спине. Для чего я, идиотка, дала ему понять, что знаю, зачем ему нужно было выйти из того кафе?.. Я всегда делаю то, что как раз не следует делать. С таким же успехом я могла сказать ему, что знаю, чем он занимается. Я сама сдалась на его милость. Конечно, такому гангстеру необходимо заткнуть мне рот, это условие его безопасности. Мысль о Польше – о нашей бедности, о магазинных очередях – быстро пронеслась в моем мозгу как воспоминание об утраченном рае, из которого я добровольно уехала и в который у меня есть перспектива никогда не вернуться. Или по крайней мере вернуться без моей телесной оболочки – уж она-то с помощью этого голландского гангстера и его дружков имеет все шансы остаться здесь. О способе, каким моя душа может освободиться от тела, мне думать не хотелось.
Я уже перестала слышать, о чем он говорит, потому что меня просто тошнило от страха. К счастью, мы еще сидели в кафе, вокруг были люди. А что потом? Через час, два, завтра, послезавтра? Нет, я не выдержу этого страха, нужно что-то делать, не могу же я позволить зарезать себя как овцу… Если бы можно было обратиться куда-нибудь за помощью… Марийке Хение отпадает. Если бы она узнала, о чем я прежде болтала с этим голландцем, то она вряд ли бы стала со мной разговаривать, убежала бы как от зачумленной и была бы права. Признаться во всем моему взрослому мудрому сыну? Исключено, он ничего не должен знать о моих злоключениях, и не только потому, что сочтет это склеротическим бредом. Пока он в этом деле не замешан, ему ничто не угрожает. Скорее меня зарежут, чем ему будет что-либо угрожать. Но если бы я повторила ему дословно все, что мне сказал минуту назад этот торговец наркотиками, он бы тут же помчался в полицию, разразился бы скандал, и гангстеры ему не простили бы, как говорит госпожа Хение. При мысли об этом мое сердце замерло, я содрогнулась.
Мой визави, должно быть, заметил какие-то перемены в выражении моего лица, потому что цинично спросил:
– Что с вами?
– Ничего… – выдавила я из себя и глотнула кофе.
Таким образом, мне ничего не оставалось, как полагаться исключительно на собственные силы. Но мысль о полиции с чем-то у меня ассоциировалась… Передо мной на секунду блеснул луч надежды. В конце концов, теперь мне уже действительно нечего терять. У меня еще есть какие-то шансы. А нападать нужно первой.
Я подняла голову и второй раз посмотрела ему прямо в глаза:
– Хотя… Вам могу сказать. – Я сделала эффектную паузу, небрежно вынула из пакетика второй кусок сахара, положила его в чашку и размешала. – Оказывается, наш дом и я попали в поле зрения полиции. – Я снова взглянула на него в упор. – И это немного раздражает. Никто не любит, когда за ним следят или роются в его вещах.
Маневр удался: я заметила, что он смутился. Внешне он сохранял полное спокойствие, но по его глазам я видела, что эта новость для него – неприятное открытие.
– Какие у вас есть основания так думать?
Теперь он смотрел на меня более чем внимательно, взгляд его серых глаз пронизывал насквозь. У меня пронеслось в голове, что под таким взглядом соврать непросто. Пожалуй, он имеет авторитет в банде, если даже он не главарь, то кто-то важный.
– Основания? Среди всех прочих такое: в отсутствие хозяев тайная полиция перевернула в доме все вверх дном.
– Откуда вы это знаете, если в доме никого не было?
– Я случайно была рядом, о чем они не знали. Решили, что я уехала вместе с детьми и внуком.