– Я не в стену уставился. Я вспоминаю. Тот, кто может вспоминать хорошее в своей жизни так, будто оно настоящее, может быть счастлив всю жизнь.
   – Ну ладно, дай мне знать, когда ты кончишь вспоминать, и тогда мы поговорим.
   Римо взглянул на часы. Оперы Чиуна заканчивались всегда в 3 часа 30 минут пополудни. Он засечет время и посмотрит, как точно Чиун чувствует время. Когда на часах было 3 часа 27 минут, Чиун повернулся к нему.
   – Ты ошибся, Чиун.
   – Ошибся? Какую глупость ты еще придумал?
   – Глупость? Сериал заканчивался в 3 часа 30 минут. Сейчас только 3 часа 27 минут, а ты уже закруглился, – торжествующе сказал Римо. – Не досмотрел целых три минуты. Любой ребенок обладает, наверное, лучшим чувством времени. Три минуты – это много.
   – Три минуты – не так уж много для того, кто всю свою жизнь посвятил глупостям, – сказал Чиун.
   – Что ты имеешь в виду?
   – Я имею в виду, что ты забыл об этих торговцах-зазывалах. Это я не смотрю. Я не пользуюсь стиральным порошком.
   Раздосадованный тем, что он действительно забыл про три минуты рекламы после каждой серии, Римо изменил тему:
   – Ну, хорошо. Мы говорили о брошюре.
   – Может быть, она и не врет, – сказал Чиун.
   – Не врет? Да посмотри вокруг.
   – Я смотрю вокруг и вижу, что в свое время это было правдой. Я вижу великолепие в запустении. Так что, если там написано про то, что было тогда, значит, в рекламе все верно.
   – Не хочешь ли ты сказать, что я совру, если назову это место не гостиницей, а вонючей дырой?
   – Я говорю тебе, что правда – понятие относительное. Это только вопрос времени.
   – Даже в этой стране есть люди, которые были когда-то великими, а сегодня прячутся в горах, как перепуганные дети.
   – Ладно, Чиун, мне сейчас не до болтовни. Мне нужен совет. Я должен увидеться с самым важным человеком этой страны, чтобы разузнать о том белом доме, да так, чтобы он не понял, что я об этом доме уже знаю. Но он не хочет меня принять.
   Чиун кивнул.
   – Тогда советую тебе забыть все, чему тебя учили, и, как ошалевшая собака, кинуться туда, где, как ты считаешь, по своему недомыслию, находится пуп земли. Там, как изрядно подпивший белый, ты будешь метаться туда-сюда, а потом, в момент крайней опасности, вспомнишь что-нибудь подходящее из изумительного искусства Синанджу, которому тебя учили, и спасешь свою бесценную жизнь. После этого позорища, если тебе повезет, ты, может быть, убьешь того, кого надо. Вот каков совет Мастера Синанджу.
   Римо заморгал глазами и встал с кровати.
   – Что за околесицу ты несешь?
   – Просто на этот раз я хотел дать тебе тот совет, которому, я уверен, ты последуешь. Но, поскольку я вложил в тебя огромное богатство знаний, так и быть, внесу еще небольшую лепту. Ты думаешь, раз император кажется центром всего, то он и есть центр всего?
   – Он не император, а президент.
   – Можешь называть его как хочешь, сын мой, сущность императоров от этого не меняется. Я стараюсь втолковать тебе одну простую вещь: прежде, чем что-либо атаковать, узнай, где находится центр этого «что-либо». Ты же не армия, которая вслепую бродит по горам и равнинам, и благодаря своему огромному численному перевесу, может случайно совершить то, что требуется. У тебя – мастерство, настоящее искусство. Оно предназначено для того, чтобы обрушить его на одну-единственную точку. Следовательно, ты должен знать эту точку. И тогда поразишь цель.
   – Как же я найду эту точку, сидя в этом дерьмовом отеле?
   – Сидящий человек видит вокруг себя все. Бегущий – только то, что перед ним.
   – Я хорошо вижу все вокруг и когда бегу. Ты научил меня этому.
   – Когда ты бежишь ногами, – сказал Чиун и замолчал.
   Римо вышел из комнаты в надежде найти что-нибудь почитать или кого-нибудь, чтобы поговорить, или хотя бы понежиться на каком-нибудь случайно залетевшем ветерке. Ему не повезло: ничего этого не было.
   Направляясь к входной двери гостиницы, он заметил, как мимо него стремглав пробежал бой с глазами, полными страха. Администратор спрятал книгу. Швейцар вытянулся по стойке «смирно».
   И тут он их увидел. По улице столицы Бусати двигался армейский конвой. Из джипов торчали сверкающие на солнце пулеметы. Конвой возглавлял человек, который пригласил журналиста Римо Мюллера в Бусати на встречу с генералом Ободе.
   Достигнув дверей гостиницы, возглавлявший конвой джип с визгом затормозил, подняв облако пыли с немощеной мостовой. Но еще прежде, чем джипы остановились, с них посыпались солдаты.
   – А, Римо, рад вас видеть, – сказал новоиспеченный генерал Уильям Форсайт Батлер, быстро взбегая по когда-то белым ступеням парадного входа. – У меня для вас не очень хорошие новости. Сегодня днем вы возвращаетесь в Америку. Но есть у меня и хорошая новость.
   Римо презрительно улыбнулся.
   – Хорошая новость состоит в том, что я полечу вместе с вами и буду счастлив ответить на любые ваши вопросы. Само собой разумеется, Бусати в долгу перед вами, но надеется когда-нибудь отблагодарить вас.
   – Вышвырнув из страны?
   – У президента Ободе крайне неприятный опыт общения с белыми журналистами.
   – Тогда почему вы уверяли меня, что я смогу с ним встретиться?
   – Я полагал, что мне удастся уговорить его, но я ошибся. – Батлер пожал плечами, скорее мощными буграми мускулов на плечах. – Мы еще поговорим об этом по дороге в аэропорт, – сказал он. Откровенно говоря, Батлер был рад, что Римо Мюллер покидает Бусати: чем меньше американцев будет шнырять вокруг, тем больше шансов, что никто не пронюхает о белом доме. Это чувство еще более окрепло, когда он взглянул на спутника Римо Мюллера – старого азиата, который тихонько выскользнул за спиной Римо из отеля «Бусати» в ответ на вялое приветствие Батлера одарил его молчаливым взглядом и как будто окаменел на заднем сиденье джипа.
   Как говорил Ободе? «Когда Восток и Запад встретятся, как отец и сын, у реки Бусати, то сила, которую никто не сможет остановить, зальет кровью и реки, и горы».
   Восток и Запад. Старый азиат и молодой белый американец.
   Батлер обойдется и без Римо, и без азиата. У него есть собственное толкование легенды. Толкование, которое сделает его хозяином президентского дворца и даст ему власть над всеми племенами этой страны.
   Сидя в армейском джипе, шустро бегущем по дороге в аэропорт, и размышляя об этом, Батлер спохватился, что забыл о своих обязанностях хозяина. Дорога как раз пошла вдоль реки Бусати. Он обернулся назад, чтобы поинтересоваться, как чувствуют себя его пассажиры.
   Они исчезли.
   – Какого дьявола? – удивился Батлер. – Да остановите же этот проклятый конвой!
   Он посмотрел на водителя, потом снова на заднее сиденье. Оно было пусто.
   – Ты видел, как они выпрыгнули из машины? – с угрозой в голосе спросил он водителя.
   – Нет, генерал, – ответил шофер. – Я и не заметил, что их нет. Мы ведь ехали со скоростью сорок пять миль в час.
   Длинный конвой, состоявший из плотно набитых солдатами джипов, остановился и сбился в кучу на шоссе номер один. Шоссе не только так называлось – оно и в самом деле было единственным, соединяющим столицу Бусати с аэропортом. Стоя на джипе, Батлер мог видеть почти на километр в каждую сторону. Его пассажиров нигде не было.
   – Генерал, их тела должны быть, где-то у дороги, в сотне метров отсюда, не больше.
   – Ты не видел наших пассажиров? – обратился Батлер к сержанту в соседнем джипе.
   – Что вы сказали, сэр? – встрепенулся сержант.
   – Белый и азиат. Ты не видел, как они выпрыгивали из джипа?
   Сержант вскинул руку в щегольском английском приветствии, которое Батлер так ненавидел. Чтобы подчеркнуть свой ответ, сержант как можно чаще употреблял слово «сэр».
   – Сэр, нет, сэр. Не было замечено никаких пассажиров, покидающих вашу машину, сэр.
   – Сформировать поисковые группы и прочесать дорогу! Развернуться веером. Найти их. Они не знакомы с этой местностью.
   – Очень хорошо, сэр, будет сделано, сэр! – рявкнул сержант.
   Римо и Чиуна так, однако, и не нашлось, хотя по крайней мере пятеро солдат по-видимому натолкнулись не то на них, не то на что-то еще, потому что шеи их были свернуты, и они мирно лежали, все еще образуя поисковую группу, – оружие снято с предохранителей, пальцы рук на спусковых крючках, как будто их убаюкал легкий ветерок смерти.
   Исчезли еще трое, один из них капитан, но генерал Батлер не стал больше ждать. Он не стал бы ждать, даже если бы перед ним открылись врата ада. Он торопился на самолет, вылетавший в Америку, чтобы получить последнюю плату по долгу трехсотлетней давности, и тогда мир станет свидетелем такого величия, какого еще не доводилось видеть.
   Прибыв в аэропорт, Батлер приказал, чтобы его личная армейская часть продолжала поиски азиата и американца, а отыскав, держала под стражей до его возвращения.
   – Я буду через два дня, – сказал он и быстро пошел к трапу «боинга-707» авиакомпании «Эйр Бусати», обслуживаемого английскими пилотами и штурманами.
   Три года назад двое хауса в форме пилотов позировали на фоне самолетов для рекламного плаката «Эйр Бусати». Для чего самолеты в течение двух минут – а может быть и меньше – были очищены от пассажиров, большинство которых тоже были хауса.
   Батлер вспомнил этот эпизод, входя в самолет, в котором ему предстояло быть единственным пассажиром, и направился в задний салон, чтобы сменить военную форму на гражданский костюм. Батлер хорошо помнил тот рекламный плакат. Из опасения лишиться тех немногих пассажиров, которые еще пользовались услугами «Эйр Бусати», он не появился ни в одной африканской газете, зато произвел сенсацию в «Нью-Йорк Таймс», через которую несколько дней спустя воинствующий активист обратился к «Эйр Бусати» с призывом немедленно нанести бомбовый удар по Южной Африке. Держа перед собой рекламный плакат «Эйр Бусати», этот активист вопрошал: «Почему эти черные летчики не обрушат свои удары на расистскую Южную Африку? Я вам скажу почему: потому что капитализм заставляет их пилотировать коммерческие самолеты».
   Батлер чуть ни плакал, читая эту статью и раздумывая над тем, что черные все-таки пилотируют военные самолеты, но… в Америке.
   707-й резко взмыл в быстро сгущающуюся темень бусатийского неба и лег на курс, направляясь к первому промежуточному пункту на своем долгом пути к аэропорту Кеннеди в Нью-Йорке. Уильям Форсайт Батлер полулежал в откинутом кресле, зная, что это его последнее путешествие на запад – в страну, в которую несколько веков назад скованными в кандалы в трюмах кораблей, предназначенных для перевозки скота, привезли его предков.
   Те путешествия длились месяцами. Многие умирали, многие, когда им представлялась возможность, бросались за борт. Там были люди самых разных племен – лони, хауса, ашанти, дагомеи, – и всем им предстояло лишиться своего происхождения и стать новыми людьми, называемыми «ниггерами». Мало кому потом удавалось найти дорогу домой.
   Уильяму Форсайту Батлеру это удалось. Ожесточившись до предела, нашел он свой дом, свое племя и свой народ, а также любопытную легенду, которая подсказала ему, что он должен делать. Хотя, по правде говоря, он всегда был парнем – а потом мужчиной, – который хорошо знал, что ему нужно делать и как надо эго делать.
   Когда ему стукнуло одиннадцать, – это было в Паттерсоне, штат Нью-Джерси – он вдруг осознал, что может очень быстро бегать, быстро как ветер. Он что-то читал, когда его это осенило. Он поделился своим открытием с сестрой.
   – Да катись ты, Билли! Полюбуйся на себя, жирный поросенок, – сказала она.
   – Знаю, сестренка, знаю. Но я очень быстрый. Я хочу сказать, эта скорость сидит во мне.
   – Я обгоню тебя, толстячок, – заверила его сестра.
   – Сегодня – да. Но не в следующем месяце. А еще через месяц ты сразу отстанешь так, что меня и не увидишь.
   – Еще не родился тот, кто заставит тебя быстро двигаться, толстячок, – ответила старшая сестра.
   Но Билли Батлер знал, что так будет. Все, что ему нужно сделать – найти эту скорость в себе. И он ее нашел. Он добился того, что играл в составе национальной сборной студентов колледжей США, а потом в команде «Морган Стейт».
   Он продемонстрировал такие способности, что его пригласили в «Филадельфия Браунз», где в то время был свой, довольно своеобразный метод оценки футбольных талантов. Для этого хозяевам, видимо, было достаточно иметь индикатор цвета. Если ты был черным и быстрым, но не учился ни в одной из школ Большой Десятки, то тебя определяли в защитники задней линии. Если тебя звали при этом Уильямом Форсайтом Батлером, то ты становился Вилли Батлером. Не Биллом и не Билли, а Вилли.
   «Я не хочу быть защитником, – сказал им Батлер. – Я хочу играть в нападении. Я знаю, что смогу быть хорошим нападающим».
   Но у «Браунз» уже был один черный среди полусредних, и Батлер стал защитником.
   Он смирил свою гордыню и попробовал заглянуть в будущее. Он читал о возрождении черного движения, которое, казалось, сосредотачивалось в основном вокруг ребят, созывающих пресс-конференции и объявляющих на них о грядущих восстаниях. Любого черного выскочку и трепача белая пресса возводила в ранг черного лидера и очень мало писала о своих собственных людях, о тех, кому приходилось проливать пот, кровь и слезы лишь для того, чтобы вырвать у этой враждебной страны хоть самую малость – крышу над головой.
   Так же, как в свое время, еще мальчишкой, он знал, что в нем живет скорость, он предвидел теперь, что произойдет в этой все еще враждебной Америке.
   Свои мысли он попытался объяснить одному из активистов, с которым он оказался рядом в самолете.
   – Послушайте, – сказал он тогда, – уж коли вы собираетесь заварить эту чертову революцию, может быть, не стоит объявлять о своих планах в «Нью-Йорк Таймс»?
   – Революция, – ответил активист, – это связь с массами. Самое главное – они должны осознать, что власть дает только винтовка.
   – А вам никогда не приходило в голову, что большинство винтовок у белых?
   – Беленький человек изнежен. С ним кончено. Он мертв, приятель.
   – Да поможет вам Бог, если вы когда-нибудь загоните его в угол, – сказал Батлер юноше, который на это ответил, что Батлер – это дядя Том вымершего поколения. Месяц спустя Батлер наткнулся на имя этого активиста в газете: сообщалось, что юнец был арестован за вооруженное ограбление аптеки.
   Некоторые из друзей Батлера говорили, что судя по стандартному характеру обвинения, парня на самом деле арестовали за его политические убеждения.
   – Чепуха, – сказал Батлер. – Просто вы не знаете, как делаются такие дела: этот парень – самая подходящая кандидатура на образ врага. Он не представлял для правительства никакой опасности. Более того – он ему помогал.
   – Он поднимал уровень самосознания своего народа, – сказала сестра Батлера.
   – Каждый раз, когда этот мальчишка открывал рот, десять тысяч белых сдвигались вправо.
   – Это искаженный образ мыслей, – сказала сестра. – Не знаю, как ты, а я устала валять дурака.
   – А я устал от неудач. Мы отталкиваем тех, кто поддерживает нас на севере, да и на юге.
   – За нами Третий мир. Нас больше, чем этих белесых.
   – Количество уже не играет прежней роли, – возразил Батлер. – Любая армия состоит из людей, которые могут действовать вместе и, что самое важное, быть в нужное время в нужном месте. Если бы я возглавлял революцию в этой стране, я бы дал каждому парню не ружье, а часы.
   – А это крепко застряло у тебя в голове, мистер «вам разрешается быть только защитником». И не повторяй мне разговоры белесых о том, что мы будем стерты с лица земли. Нас стирают с лица земли каждые сто лет, а мы – вот они!
   – Нет, – печально сказал Батлер, – я не считаю, что нас сотрут с лица земли, потому что не думаю, что мы сможем сейчас заварить настолько крутую революцию, что нас сотрут в порошок. Мы задохнемся в нашей собственной глупости.
   Его сестра ответила, что Батлер слишком высокого мнения о белокожих. Ответ Батлера сводился к тому, что хотя белокожий не так уж хорош, и даже изрядно глуп, но по сравнению с его сестрой самый последний белый босяк выглядит интеллектуальным гигантом.
   Отчаяние Батлера становилось все глубже с появлением все новых газетных статей с невыполнимыми требованиями черных активистов: о единстве Третьего мира и языке пуль. Когда Уильям Форсайт Батлер узнал о создании по всей стране сети департаментов африканских исследований, он чуть не заплакал от чувства бессильной досады: «Вы, проклятые ублюдки, нам нужны школы профессиональной подготовки! – кричал он в тишине своей комнаты. – Не эти идиотские департаменты, а школы профессиональной подготовки, слышите? В этом наше спасение».
   Естественно, большинство друзей перестали с ним разговаривать – он был трусливым дядей Томом. Он был тогда затаившим месть защитником, и у него был план. В один прекрасный день этот план сработал: Батлер перешел в другую команду, «Нью-Йорк Джайнтс», и получил обещание, что ему дадут возможность продвинуться в следующую линию.
   В день открытия нового сезона он занимал место защитника в последней линии обороны. В конце сезона он занимал то же место.
   Вот тогда-то Уильям Форсайт Батлер и подумал, что, может быть, его сестренка права.
   Движение за укрепление этнического самосознания набирало силу в футбольных клубах, и Батлер стал одним из его руководителей. Он проанализировал статистические данные о футбольной лиге, которые показывали, что черных игроков значительно чаще, чем белых, вытряхивали из первых – более престижных и лучше оплачиваемых – линий в задние – защитные.
   Он потребовал от руководства ответа на вопрос: почему за такую же игру черный получает меньше, чем белый? Батлер назвал это рабством двадцатого века. Он заявил, что именно расизм является причиной того, что среди полусредних нет ни одного черного, и объявил, что в следующем сезоне потребует, чтобы его перевели в полусредние.
   Вилли Батлер продолжал задавать свои вопросы, а владельцы футбольных клубов продолжали хранить молчание. Вскоре имя его исчезло со страниц спортивных газет, не желавших подрывать всеамериканский дух этой игры.
   И вот пришел день, когда на последней странице газеты «Нью-Йорк Дейли Ньюс» Батлер увидел занимавший всю полосу заголовок, который вызвал у него приступ ярости. Прочитав его, Батлер поклялся никогда не забывать о рабстве, которое привело его предков в эту страну.
   Заголовок гласил:
   «Вилли Батлер продан».
   О том, что его собираются продать в другой клуб, Батлер впервые узнал из этой газеты и, чтобы не быть проданным кем-то куда-то, – ушел из футбола.
   Он был еще молодым парнем, и его занесло в Корпус мира. Он был направлен в Бусати, чтобы попробовать осуществить ирригационный проект, который помог бы поднять плодородие небольших земельных участков хотя бы до уровня достигнутого аборигенами две тысячи лет тому назад. Батлер, довольный тем, что находится так далеко от Америки, с увлечением работал, пока однажды к нему не обратился представитель ЦРУ, приписанный к Корпусу мира в Бусати. Человек из ЦРУ сказал: он возвращается домой, он наблюдал Батлера в работе и понял, что тот – настоящий американец, и как насчет того, чтобы поработать на ЦРУ?
   «Почему бы не подработать?» – подумал Батлер и согласился, решив, что как-нибудь выкрутится, направляя нелепые сообщения о высосанных из пальца событиях и взятые с потолка прогнозы о возможном ходе развития событий.
   Однако в жаркой Бусати сбывались любые прогнозы. Батлера зачислили на полное довольствие в ЦРУ, положив ему тридцать шесть тысяч долларов в год и поручив содействовать приходу к власти тогда еще полковника Ободе, который придерживался в то время прозападной позиции.
   Примерно тогда же Уильям Форсайт Батлер побывал в горах у лони. Войдя в первую же деревушку, он почувствовал: это его дом.
   И он устыдился за свой дом. Разбившись на немногочисленные группы, лони прятались в горах; низкорослые трусливые мужчины рылись в земле, отыскивая съедобные корешки и беспрестанно оглядываясь, не появился ли сзади хауса, слон, или еще что-нибудь крупнее ящерицы. В Империи Лони, видимо из-за трусости мужчин, установился матриархат. Три наиболее многочисленные группы лони возглавлялись тремя сестрами-принцессами. Батлер встретился с одной из них и сказал ей: он – тоже лони.
   А почему мы должны верить? – спросили его.
   Раздосадованный Батлер невольно произвел гортанью шипящий с прищелкиванием звук – у него это было с самого детства. Принцесса неожиданно обняла Батлера и пригласила его в дом.
   Батлер смутился.
   Принцесса объяснила ему, что мужчины лони, рассердившись, всегда издавали этот звук. Но ей уже давно не приходилось его слышать.
   Батлер забыл и об Ободе, и о поручении ЦРУ. Он провел в деревушке две недели и впервые услышал там легенду лони. Он рос и воспитывался в обществе, в котором не верили в такие вещи, но в этой легенде, думал он, многое относилось лично к нему.
   Возвращающиеся домой дети лони. Разве он не был одним из этих детей?
   А человек с Запада, погибший, но, в конце концов, победивший того, кто поработит лони. Ну, а разве он, Батлер, не с Запада? И разве его нельзя назвать умершим, в том смысле, что он отказался от своей прошлой жизни, чтобы воссоединиться с лони? А человек, который поработит лони? Кто еще как не Ободе?
   Он не очень-то понял, что там говорилось о каком-то азиате, который якобы возродит дух лони в ритуальном огне, но кто сказал, что в легендах все должно сходиться с жизнью до последнего слова?
   Да, эта легенда здорово подходила ему. И чтобы показать лони свои братские чувства, отплатить тем, кто поработил их, а заодно доставить небольшое удовольствие себе самому, Батлер решил кое-что добавить к легенде – пусть в нее войдет человек, который заставит белых оплатить грех многовековой давности.
   Он открыл лежавший на соседнем кресле «дипломат» и вгляделся в потемневший по краям пергамент – грузовую декларацию корабля на партию рабов из Восточной Африки. Другой старинный пергамент представлял собой свидетельство об их продаже. Была здесь и пожелтевшая справка с плантации. Еще на одном документе было изображено родословное дерево. Во всех этих документах значились фамилии Липпинкоттов, Батлеров и Форсайтов – трех американских семей, наживших свои состояния на работорговле.
   Он вытащил из небольшого конверта стопку газетных вырезок. Самая последняя – он натолкнулся на нее недавно в газете «Норфолк Пайлот» – чудесное маленькое сообщение о помолвке Хиллари Батлер с Хардингом Демстером Третьим. Надеюсь, подумал он, что Хардинг Демстер Третий не будет слишком опечален, если ему придется подождать у алтаря.


Глава седьмая


   В аэропорту Бусати царило смятение. В донесении, полученном от армейского подразделения, приданного компании «Эйр Бусати», основная задача которого состояла в том, чтобы не допускать краж авиационных покрышек и колес, говорилось, что из багажного отделения исчезли семь больших лакированных сундуков, а в самом подразделении не досчитались четырнадцати солдат.
   Был разграблен также газетный киоск. В связи с размерами нанесенного ему ущерба было высказано предположение, что в этом киоске начался бунт, но для такого бунта в аэропорту было маловато людей. На самом деле, если уж придерживаться истины, в аэропорту, кроме нескольких человек обслуживающего персонала, находились в то время один белый американец и один престарелый азиат, которые потом исчезли вместе с солдатами и лакированными сундуками.
   – Ты в это веришь? – спросил генерал Ободе своего личного адъютанта-хауса.
   – В бунт?
   – Во все.
   – Вы имеете в виду Восток и Запад, отца и сына?
   – Да, – подтвердил Ободе.
   Адъютант покачал головой:
   – Все лони – в горах, там они и останутся навсегда. Нам нечего бояться этих трусливых горных бродяг. Особенно теперь, когда вы начали подкидывать им места в правительстве. Нет, они никогда уже больше не поднимутся. Можно не бояться.
   Генерал Ободе на минуту задумался.
   – Возьми еще десять тысяч долларов в министерстве финансов и положи на мой счет в швейцарском банке, – сказал он.
   А в это время по равнине Бусати, в сторону гор продвигался тяжело нагруженный караван. Покачивающиеся на плечах четырнадцати солдат сундуки отбрасывали своими лакированными боками яркие солнечные блики.
   Впереди вышагивали Мастер Синанджу и Римо. Римо был зол как черт.
   – Ты – двуличный сукин сын, – сказал он.
   – Договор есть договор, – отвечал Чиун. – Невыполненный давний договор всегда имеет преимущество перед тем, что заключен недавно. Это справедливо.
   – Ты говоришь о договоре, которому больше двух тысяч лет. Дом Синанджу тогда даже не существовал.
   – Обзывание, равно как и несколько лет туда или сюда, не аннулирует договора.
   – Да эта штука относится еще к дохристовой эпохе! Несколько лет. Какие же это несколько лет?
   – Это ты ведешь отсчет со времен Христа, а не Дома Синанджу. У нас невыполненный договор, причем оплаченный вперед, понимаешь, оплаченный полностью. Это был год Овена. Или год Крысы?
   – Наверное, год двуличного сукина сына.
   – Неважно. Но, помню, где-то в одном из ваших 50-х или 60-х Дом Синанджу согласился тренировать что-то такое, что нам приволокли прямо с улицы – это временная замена настоящего убийцы…
   – Да сгорит твой портрет этого актеришки – Реда Рекса – вместе с его автографом! – воскликнул Римо в сердцах.