Мерфи Уоррен. Тропа войны

   — Что это такое? — спросила девочка, показывая пальцем на экран телевизора.
   — Это, моя лапочка, памятник погибшему в 1873 году индейскому племени, убийство которого правительство сначала замалчивало, а потом, в начале шестидесятых годов, признало и соорудило памятник собственному вероломству. Монумент выполнен из черного мрамора, 50 футов в длину и 25 в ширину. В центре — бронзовый диск двадцать футов в диаметре. Это памятник. Всего лишь памятник. Недалеко от него вырос городок под названием Вундед-Элк, в нем живую индейцы племени Апова. Эти люди на экране, подделывающиеся под индейцев, — не Апова. Не говори никому. Я могу добавить, что ни один человек из племени Апова никогда официально не работал на правительство Соединенных Штатов, а также не изучал курса ядерной физики. Каждый год Вундед-Элк посещают сто тысяч человек, и все благодаря книге некой Линн Косгроув.
   Мисс Косгроув никогда не работала на правительство США, будучи членом Социалистической Партии. ЦРУ также не платило ей за эту книгу.
   В радиусе сорока миль вокруг памятника нет ни одного воинского подразделения. Единственный человек, находящийся на службе у правительства, посещает памятник раз в месяц, чтобы его помыть и очистить от мха.
   Хочешь узнать его имя, возраст, образование, привычки? Название отеля, где он живет? Спроси меня. Ты заслужила. Если честно, я тоже заплатил за эту информацию. Своей карьерой.
   Человек, который ухаживает за памятником, без сомнения, уборщик. Союз Советских Социалистических Республик потратил две недели на то, чтобы узнать, уборщик он или нет. Но он оказался уборщиком до мозга костей.
   Знаешь, почему было важно все это узнать? Для того, чтобы убедиться, памятник это или нет. Если это не памятник, раз в месяц потребовался бы инженер или ученый, а не уборщик. Со счетчиком Гейгера, а не со шваброй.
   Но уборщик оказался цветным.
   — Какого цвета? — спросила девочка, глядя на экран, где в прерии возле памятника маршировали люди. Глупый вопрос.
   — Бледно-лилового, — саркастически ответил Валашников.
   — Люди бывают разного цвета, — сказала девочка, отодвигаясь подальше от толстого старика.
   — Прости, лапочка, — сказал Валашников. — Он был коричневый — африканец, негр. А в Америке нет черных физиков-атомщиков, что послужило окончательным доказательством. В Америке многие чернокожие работают уборщиками. Виной этому — капитализм, от которого свободны мы, живущие в марксистско-ленинском государстве. А теперь садись сюда своей толстой попкой или выметайся из комнаты.
   — Белые люди летом загорают, — сердито сказала девочка. — Мы проходили это в школе. Зимой белые капиталисты едут на юг, чтобы загореть, а потом возвращаются на север, и выгоняют чернокожих из их дворцов и замков, построенных трудом рабочего класса.
   — Профессионал высшего класса, — закричал Валашников, — не спутает летний загар с цветом кожи!
   Девочка подтянула штанишки и, схватив свои книги, выбежала из комнаты.
   В ту самую минуту Валашников заметил на телеэкране кимоно с типично корейским рисунком — ведь Владивосток находился совсем недалеко от северной, дружественной СССР, части этой страны. Он увидел, как человек в кимоно садится в машину, за рулем которой — мужчина в светлом костюме. Лицо его показалось Валашникову знакомым. Это лицо Валашников встречал на цветных фотографиях в самом конце своей карьеры. Сейчас же в черно-белом цвете лицо казалось очень бледным, а его черты, прежде напоминавшие европейские — выглядели абсолютно европейскими. Валашников стукнул ладонью по лбу.
   — Конечно! Конечно же!
   Телекомментатор пустился в занудные объяснения того, что творилось в капиталистическом государстве, но Валашников не слушал его. Он радостно кричал:
   — Не уборщик! Не уборщик! Не уборщик!
   Громко смеясь, Валашников быстро оделся и выбежал из номера, задев на бегу блюдо с конфетами. Со дня приезда во Владивосток он ни разу не вышел из номера, не захватив с собой конфет. Но сейчас он торопился. Он бежал, пыхтя, смеясь и обливаясь потом в теплой влажной атмосфере портового города, в свой рабочий кабинет, где был телефон.
   Он вызвал Москву. Так как телефонные номера КГБ менялись каждые три месяца, он давно потерял прямую связь с этим учреждением, и сейчас говорил с отделом КГБ, занимающимся широким спектром дел, от контрразведки до нелегальной продажи помидоров — Говорит полковник Иван Иванович Валашников. Если вам незнакома моя фамилия, начальство вам напомнит. Я должен срочно вылететь в Москву.
   Нет, я не кадровый военный. Я полковник в отставке. Я должен немедленно вылететь в Москву... Нет, я не могу вам сказать... Тогда, черт возьми, дайте мне место в пассажирском самолете на Москву. Да, да, я знаю... Я Иван Иванович Валашников, офицер в отставке. Да я знаю, чем рискую, требуя немедленного вылета. Да, я понимаю это. Я могу лететь одним из ваших специальных самолетов. Если это розыгрыш или пьяная шутка, я отправлюсь прямиком в лагерь. Да, я согласен. Перезвоните.
   Валашников повесил трубку и стал ждать. Через десять минут телефон зазвонил. Это был более высокий чин Комитета Госбезопасности. Голос его звучал доброжелательно. Не хотелось бы Валашникову еще раз все обдумать, прежде чем предъявлять такие требования? Перед ним лежало раскрытое досье Валашникова. Глядя на записи, он понял, что стремительная карьера Валашникова внезапно застопорилась, и это, несомненно, было связано с пометкой: «Чрезвычайно секретно». Пометка означала дело чрезвычайной важности, о котором он мог лишь догадываться. Очевидно, тут было серьезное служебное упущение, граничащее с государственной изменой.
   Итак, может быть, товарищ Валашников все-таки подумает перед тем как просить самолет? Не следует ли ему изложить свои соображения в письменном виде и передать их в отдел КГБ во Владивостоке для рассмотрения и передачи по назначению. Если товарищ Валашников в чем-то заблуждается, он не будет наказан за ошибку. Также не пострадает никто другой.
   — Но я говорю вам, что дело срочное! — воскликнул Валашников. — Конечно, вы можете не дать мне самолет. В таком случае я буду вынужден предварить свой отчет сообщением о том, что в шестнадцать пятнадцать я просил у вас вылета в Москву в связи с делом, не терпящим отлагательства, и что вы посоветовали мне изложить суть дела в письме.
   На другом конце провода воцарилось молчание, и Валашников услышал, как его собеседник проглотил слюну. Наконец-то он загнал его в угол. Валашникову нравилось снова ощутить свою власть над людьми — власть, которую дает умственное превосходство.
   — Это ваше окончательное решение?
   — Это мое окончательное решение, — ответил Валашников. На его глазах от счастья выступили слезы: он снова в строю!
   — Сейчас мы имеем превосходство на международном уровне. Я предупреждаю вас: каждая минута промедления может привести к потере нашего превосходства.
   — Ждите в своем кабинете. Из уважения к вашим прежним заслугам я попробую изыскать для вас способ немедленной и тайной доставки в Москву. Но я предостерегаю вас, Валашников.
   — Не теряй зря времени, сынок, — сказал Валашников и повесил трубку.
   Он дрожал от волнения. Ему захотелось либо выпить, либо принять что-нибудь успокаивающее. Но нет, он не станет этого делать.
   Чувство волнения было приятным. Но вдруг он ошибся? Ведь он видел лицо на экране всего лишь одно мгновение. Вдруг он спутал человека в машине с тем самым уборщиком, только потому, что перед этим девчонка заморочила ему голову болтовней о загаре и о цвете кожи? Может быть, он слишком долго находился в стороне от дел? Что, если он ошибался? Он ведь мог и ошибиться. Он видел того светловолосого человека в машине лишь мельком.
   Затем его гениальный мозг начал взвешивать и оценивать факты. Если он совершил ошибку, была ли для него смерть хуже, чем такая жизнь? Когда-то в Москве он подсчитывал возможные потери в случае ядерной войны. Теперь он совершал иные подсчеты, на этот раз для отдельно взятого человека.
   Риск был оправдан. Несмотря ни на что, он будет стоять на своем: мраморный монумент с бронзовым диском — «Кассандра».
   Все это камуфляж. Если он увидит, как сдвинут эту глыбу, и там окажется просто земля... Что ж, он посвятил «Кассандре» всю жизнь. Ему было нечего больше терять.
   В дверь постучали, и не успел он сказать «войдите», как в номере оказались двое в форме КГБ. За ними следовал человек в штатском, которого Валашников принимал за директора гостиницы и явно недооценивал.
   Человек в штатском внес картонный чемодан с кожаными ремнями, принадлежащий Валашникову. Он сделал знак — и еще один офицер впустил в номер девочку, не так давно сбежавшую от Валашникова.
   — Вы готовы лететь? — спросил бывший директор гостиницы.
   — Да, — холодно произнес Валашников. — А что здесь делает ребенок?
   — Для вашего удовольствия, товарищ. В вашем деле сказано, что она вам нравится.
   — Уведите ее отсюда, — сказал Валашников, и его голос прозвучал авторитетно и убедительно.
   Услышав его слова, девочка заплакала.
   Валашников достал из кармана все свои деньги и, наклонившись к девочке, вложил бумажки ей в руки.
   — Моя маленькая, совсем недавно я думал, что падение бесконечно. Теперь я знаю: возвышение не менее бесконечно. Не плачь. Вот деньги для твоей мамы. Ты хорошая. Иди домой.
   — Я тебе не нужна, — рыдала девочка.
   — Ты будешь моей внучкой, но не больше. Расти большая и не подпускай к себе стариков. Ладно?
   Девочка всхлипнула и кивнула. Валашников дружески поцеловал ее в щечку, взял чемодан у директора гостиницы, который криво улыбнулся и пожал плечами.
   — Отвезите ее домой, товарищ директор. И не приставайте к ней. Я позвоню из Москвы.
   Валашников чувствовал себя на высоте: ведь он узнал этого человека, принятого по ошибке за чернокожего.
   Он был загорелым, а не черным, думал Валашников, по дороге в аэропорт.
   По дороге в Москву и, может быть, по дороге к своему возвышению.

Глава 5

   Римо увидел, как два человека в джинсах и фланелевых рубашках тянут от монумента провода. Он предложил им остановиться.
   Очевидно, худощавый незнакомец произвел на них столь сильное впечатление, что они сразу же уронили катушки и, скорчившись, покатились в пыль.
   — Спасибо, ребята, — поблагодарил их Римо.
   — Зачем ты это сделал? — закричал Пети.
   — У меня есть идея получше, — сказал Римо.
   — Как это — «получше»? Даже «Ньюстайм» признает, что моя организация безупречна. Средства массовой информации назвали захват памятника хорошо организованным. По радио передавали, что местная полиция считает наши ряды очень сплоченными. Я не позволю бить моих людей без разрешения.
   — Извини, но взорвать эту изящную штучку — плевое дело, — сказал Римо, указывая на массивное мраморное основание. — Один взрыв — и у вас останется только дырка в земле. И никаких телерепортажей.
   К ним начали присоединяться революционеры, вышедшие из здания церкви: те из них, кто еще мог держаться на ногах. Стоящая в задних рядах Горящая Звезда, она же Линн Косгроув, издала низкий тревожный вопль.
   — Что это? — спросил Пети.
   — Это индейская песня, — сказал стоящий с ним рядом человек.
   — Откуда ты знаешь, черт возьми? — спросил Пети.
   — Я видел нечто подобное в «Сверкающих стрелах», с Рэндольфом Скоттом и Виктором Мэтьюре. К тому же, я твой министр культуры.
   Он поставил точку в своей речи, сделав последний глоток из бутылки с наклейкой «Старый дед» и запустил бутылку в мраморный монумент. Она ударилась в брезент и, скатившись на землю, не разбилась.
   — Братья! — закричала Горящая Звезда. — Не слушайте белого человека. Его язык раздвоен, как язык змеи. Мы должны разрушить памятник насилию, или мы никогда не будем людьми. Под игом белых мы стали пьяницами и ворами.
   Наше великое прошлое призывает стереть следы господства бледнолицых!
   — Да! Да! — закричали люди с ружьями в руках.
   Римо услышал индейский боевой клич.
   — Братья! — закричал Римо. — Если мы уничтожим памятник, мы ничего не добьемся. А если вы присоединитесь ко мне, у вас будут мясо, бифштексы, пирожки, пиво, жареная рыба и мороженое. Всего навалом.
   — Кто ты? — спросил министр культуры.
   — И виски! — заорал Римо.
   В предвкушении грандиозного набега министр культуры заехал Горящей Звезде по лицу.
   — Мы — за! — выкрикнул вождь Пети.
   — Мы — за! — выкрикнули едва держащиеся на ногах члены Партии Революционных Индейцев.
   — А как же наше великое прошлое? — закричал кто-то. Увидев, что это женщина, Джерри Люпэн стукнул ее прикладом по голове. Ее парень погнался за Люпэном, который присоединился к Римо и сделал в сторону парня непристойный жест.
   Парень показал ему кулак, обещая рассчитаться позже. Люпэн сцепил два указательных пальца, показывая, что он и Римо друзья.
   Пети знаком велел всем замолчать.
   — Мы совершим набег. Я назначаю этого человека главным.
   Слова Пети были встречены шумным одобрением.
   — Когда выберешься отсюда, берегись людей Апова, — шепнул Пети на ухо Римо. — Они ненавидят нас. Причем страстно. Если бы не полицейские, они бы нас прикончили. Эти Апова — крепкие орешки. Ты уверен, что сможешь пробраться мимо полицейских?
   — Конечно, — ответил Римо.
   — На грузовиках?
   — А сколько у тебя людей?
   — Человек сорок. Я их тебе дам, если ты привезешь мне мороженое и сливочную помадку. Только не диетические продукты, а настоящее мороженое.
   Римо ободряюще подмигнул, и Пети положил руку ему на плечо.
   — Но тогда памятник — мой, — заявил Римо. — Оставь его мне. Насчет памятника у меня есть план.
   — Что же? — заволновался Пети.
   — Полчаса лучшего времени в эфире, — объявил Римо. — Но погоди его взрывать.
   — У нас никогда еще не было лучшего эфирного времени, — сказал Пети. — Нас показывали в шесть утра и в вечерних новостях. На нас работает человек из «Нью-Йорк Глоуб», он пишет за меня или по нашим просьбам. Он освещал то знаменитое восстание в тюрьме, в Аттике. Но у него никогда не было лучшего времени.
   — Да еще получаса, — заметил Римо.
   Римо посмотрел, откуда тянутся провода. Огромный плоский монумент был похож на гигантский надгробный камень. Он вспрыгнул на мраморное основание и увидел, что недавний взрыв динамита разнес на куски бронзовый диск. Он ощутил пустоту под ложечкой, во рту у него пересохло.
   Он знал, что предмет, находящийся внизу, у него под ногами, мог стереть всю эту прерию, весь этот штат и множество соседних штатов с лица земли. И, хотя разум подсказывал ему, что любая смерть — это смерть; не все ли равно, от чего умереть: от брошенного в тебя камня или от баллистической ракеты, тем не менее, последнее его пугало больше.
   После смерти тело обычно разлагается на более простые субстанции. Римо предполагал, что со смертью кончается все. Но при этом считал, что человек каким-то образом участвует в продолжающейся жизни, пусть хотя бы в качестве удобрения для цветка. Ядерная же катастрофа разрушает саму материю. Тело не превращается в облачко пара или золу, а исчезает полностью. А запаса ядерной энергии под ногами у Римо хватило бы на все огромное пространство от Скалистых гор на Западе до Аппалачей на Востоке.
   Римо нагнулся и отсоединил провода, ведущие к динамитным шашкам. Так было безопаснее. Затем он проверил каждого из сорока бойцов Партии на предмет взрывчатки. Одного из подрывников он нашел в церкви, в ванной комнате.
   — Ты, парень, не указывай, что мне делать, — сказал тот, все еще злясь на Римо. — Если я решил взорвать этот паршивый памятник, то я взорву его!
   Римо принялся уговаривать упрямца. Он сказал, что находит его поведение несколько инфантильным. Может быть, эта подростковая враждебность происходит от того, что в детстве его не так, как надо, приучали к горшку? Римо понимал его проблемы, коренящиеся в раннем детстве. Ни к чему взрывать памятник. Нет, все, что ему требовалось — это ночной горшок.
   — Ты прав, дружище, — сказал подрывник, ухмыляясь и глядя на курчавого коротышку, которому просто посчастливилось нанести первый удар в тот момент, когда он, никому не мешая, тянул провода.
   — Вот так-то, дружище, — произнес Римо, познакомив молодого человека с горшком совсем не так, как его приучали родители два десятилетия назад.
   На этот раз не было ни увещеваний, ни просьб слезть с горшочка, — словом, никаких связанных с этим психологических травм. Было всего лишь несколько пузырей, всплывших на поверхность. Затем молодой человек сполз на пол рядом с унитазом. Изо рта у него капала вода, глаза остекленели. Римо запихал динамитные шашки ему в глотку, где их уж точно никто не отыщет.
   В сгущавшихся сумерках на пороге церкви собралось двадцать добровольцев, в том числе и Лини Косгроув.
   — Я беру тебя, если обещаешь не выступать, — сказал Римо. — А ты, Люпэн, не бей женщину по лицу.
   — Я хотел ей помочь, — начал оправдываться Люпэн.
   — Оставь ее в покое.
   — А я увековечу ваши подвиги, друзья, — сказала Горящая Заезда. — Я опишу, как бесстрашные воины охотились на лося и буйвола, как они решили возродить прежнюю Америку — с чистыми водами рек и высокими горами.
   Римо тихонько прижал палец к ее распухшим губам:
   — Мы собираемся всего лишь выпотрошить винный магазин и супермаркет.
   Это не штурм Бастилии.
   — Винный магазин и супермаркет — наша Бастилия, — сказала Горящая Звезда.
   — Мы все — Бастилии! — заорал кто-то в толпе, поднимая над головой автомат Калашникова.
   — Заткнись, или останешься голодным, — пригрозил Римо.
   В прерии Монтаны воцарилась тишина. Приглушенные голоса доносились лишь со стороны репортеров. Римо видел их освещенные трейлеры и палатки.
   Слева, на темном холме возвышался городок Вундед-Элк, населенный индейцами Апова, которые, по словам Пети, могут прикончить любого члена Партии Революционных Индейцев. А в центре всего этого под бронзовым диском, почти полностью разнесенным на куски взрывом, скрывалась гроза Америки, «Кассандра».
   Еще дальше от репортеров и полицейских, находился мотель, где Чиун наблюдал, как Ван Рикер производит свои научные расчеты.
   — И вот идут они по горной тропе, могучие воины: впереди всех человек по имени Римо, на ним Олгала и Чиппева, Не Персе и Навахо, Могауки и Кайены...
   — Косгроув, заткнись, или ты остаешься, — сказал Римо.
   Но, когда отряд со звоном и лязгом двинулся по траншее рядом с памятником, Римо понял, что так ничего не выйдет. Слишком много шума. Поэтому по дороге к оцеплению Римо приказывал то одному, то другому вернуться.
   На подходах к первому посту полиции у Римо остался лишь один человек. Он еще не понял, кто это, но по звуку шагов угадал верно рассчитанные движения — походку, собирающую энергию в единый центр.
   — Положи руку мне на спину и иди за мной, — шепнул Римо.
   Чувствуя на спине руку, Римо, крадучись, ступал по мягкой земле. В тишине он останавливался, а когда вновь начинался шум, продолжал движение.
   Приметив уставшего, сонного полицейского, который, казалось, почти ничего не видел, перед собой, Римо подкрался к нему на расстояние около пятнадцати футов. Затем внезапно вышел из темноты на свет, таща за собой того, кто шел сзади. Он развернулся, словно для того, чтобы бежать к памятнику. Его компаньон сделал то же самое.
   — За мной! — громко сказал Римо. — Мы прорвались.
   — Эй, вы, стойте! — закричал полицейский. — Вернитесь!
   — Сволочь! — мрачно сказал Римо.
   — Вас могли убить, проберись вы мимо меня, — сказал полицейский, сдвигая на затылок синюю бейсболку с эмблемой. — Не пытайтесь больше этого делать.
   — Ладно, твоя взяла, — махнув рукой, сказал Римо, и они прошли мимо полицейского в толпу репортеров.
   — И вот храбрый воин по имени Римо, умеющий идти в темноте, с чистым сердцем...
   — Заткнись, Косгроув, — сказал Римо, поняв, что за ним идет Горящая Звезда, одна из всех твердо держащаяся на ногах.
   — На ней оленьи шкуры, — заметил полицейский. — Она репортер?
   — Да, — ответил Римо.
   — Я репортерша, — сказала Горящая Звезда.
   — Косгроув, заткнись, — сказал Римо.
   — Зови меня Горящая Звезда.
   — Где ты научилась так ходить? Ты заслужила черный пояс каратиста, даже больше того.
   — Я занималась балетом, — ответила Горящая Звезда.
   — Хм, что-то не укладывается в традиции исторического прошлого, — заметил Римо.
   — Ты совсем как индеец, — сказала Горящая Звезда. — Когда мы шли, я поняла это. Ты ведь индеец, правда?
   — Не знаю, — честно признался Римо. — Во время учебы я узнал, что на Земле живут в основном корейцы, но есть еще много разных других народов.
   Увидев одетую в оленьи шкуры Горящую Звезду, кое-кто из газетчиков попытался ее проинтервьюировать, ко Римо тихонько шепнул ей, что придется пожертвовать славой ради грузовика общенационального телевидения, который им предстоит украсть.
   Да, конечно, она верила в то, что доллар стабилизируется, если стабилизируются цены на золото, ответила она наиболее настойчивому репортеру и нырнула за грузовик радиотрансляционной сети. Римо уже объяснял водителю, что необходимо передвинуть грузовик для расширения поля зрения.
   — Чего? — спросил водитель, выглядывая из кабины. Римо разъяснил остальное, оставив его лежать в бессознательном состоянии под соседней машиной.
   — А ты не мог угнать что-нибудь менее заметное, чем грузовик, общенационального радио? — спросила Горящая Звезда, откинув с лица прямые длинные пряди рыжих волос.
   — Это здесь-то? — спросил Римо. Выехав с импровизированной автостоянки, Римо внезапно заметил, как красива Горящая Звезда. По ее лицу и груди, скрытой оленьими шкурами, струился лунный свет.
   — Знаешь, — сказала Горящая Звезда, — ты интересный мужчина. И даже очень.
   — Я сам думал сказать тебе что-нибудь в этом роде, — произнес Римо.
   Но тут грузовик тряхнуло, и он выбросил из головы подобные мысли, хотя тотчас же понял, что это всего лишь выбоина на дороге. Он притормозил перед мотелем, где остановились Чиун и Ван Рикер.
   Он велел Горящей Звезде подождать в машине. Войдя в номер, Римо застал своего учителя за просмотром записанной ранее телепрограммы. Несмотря на то, что мыльные оперы длились не более полутора-двух часов, Чиун смотрел и смотрел все подряд.
   Было полдесятого вечера.
   Римо сел на гостиничную кровать, терпеливо глядя на экран, где девушка отказывалась идти на новоселье к свое родной сестре, только потому, что завидовала ее успехам. Мать обеих сестер не могла понять причину зависти, так как ее знаменитая дочь в действительности умирала от рака и, кроме того, у нее были большие трудности в общении с мужчинами. Перед тем, как заговорить, Римо убедился, что последние рекламные ролики закончились.
   — Где Ван Рикер?
   — Там, где он не помешает священному искусству, — сказал Чиун.
   — Что ты с ним сделал? Ты был обязан оставить его в живых! Ведь ты не убил его? Нам велели охранять его, а это значит, он должен дышать во что бы то ни стало, даже если это помешает твоим удовольствиям.
   — Я хорошо ознакомлен с инструкциями императора Смита, которым ты раболепно следуешь. Я прекрасно понимаю, что одни люди постигают мудрость Синанджу, а другие становятся всего лишь услужливыми исполнителями, независимо от учености Мастера. Смит никогда не поймет разницу между ассасином и слугой.
   — Где Ван Рикер?
   — Там, где он не может помешать мирному удовольствию нежной души, нашедшей скудное утешение в золотые дни заката человеческой жизни.
   Римо услышал громкий храп.
   — Ты запер его в ванной, да?
   — У меня не было под рукой темницы, — объяснил Чиун.
   Римо выбил дверь ванной комнаты, даже не потрудившись ее открыть.
   Ван Рикер, привалившийся к двери и так уснувший, упал навзничь, прижимая к груди свои бумаги.
   — М-м-м, — сказал он, поднимаясь на ноги. Он выпрямился, аккуратно собрал бумаги и заявил, что никогда еще с ним не обращались так неуважительно.
   — С Мастером Синанджу также, — заметил Чиун. — Римо, как долго еще я обязан терпеть этот поток бестактности и бесконечных упреков?
   — Все, что я сказал...
   — Тсс, — зашипел Римо, прикладывая к губам палец. — Слушай, у меня немного времени. Они пытались взорвать бронзовый диск с помощью динамита.
   — О Боже! — воскликнул Ван Рикер.
   — Успокойся. Есть и хорошая новость. Я могу с уверенностью сказать, что никто не догадывается о «Кассандре». Если бы они догадывались, стали бы они ее взрывать?
   — Верно. Просто меня напугал сам факт взрыва. Не попытаются ли они еще раз?
   — Сомневаюсь. Я спрятал динамит.
   — Прекрасно. А сейчас я должен попасть туда, чтобы проверить, нет ли утечки радиации.
   Для пояснения сказанного Ван Рикер развернул диаграммы и заговорил о критической массе и многих других вещах, непонятных Римо.
   — В общем, так, — заключил Ван Рикер. — Я должен измерить эту проклятую штуковину, чтобы понять, не взлетит ли она на воздух. Я умею это делать.
   Раньше я делал это каждый месяц. Там не одно ядерное устройство, а несколько. Их пять.
   — Ладно, ладно... — прервал его Римо. — Мы доставим тебя в Вундед-Элк сегодня же.