– Не на что, значит – не на что.
– Исполняйте.
– Нет, не стану. И вообще, после того случая со мной, я чувствую себя подавленным, как никогда прежде. У меня депрессия. Вам этого не понять, потому что это исключительно человеческие эмоции. Запомните, я – человек! Слышите, сукин вы сын, я – человек!
В Чикаго повесили трубку. Смит забарабанил пальцами по подлокотнику. Разговор лишь на первый взгляд не предвещал ничего хорошего. Римо сделает все, что обязан сделать, он просто не может не исполнить свои функции, так же, как не может съесть гамбургер с глютаматом натрия.
– Исполняйте.
– Нет, не стану. И вообще, после того случая со мной, я чувствую себя подавленным, как никогда прежде. У меня депрессия. Вам этого не понять, потому что это исключительно человеческие эмоции. Запомните, я – человек! Слышите, сукин вы сын, я – человек!
В Чикаго повесили трубку. Смит забарабанил пальцами по подлокотнику. Разговор лишь на первый взгляд не предвещал ничего хорошего. Римо сделает все, что обязан сделать, он просто не может не исполнить свои функции, так же, как не может съесть гамбургер с глютаматом натрия.
Глава седьмая
Зал гудел, грохотал, люди аплодировали, фланировали по проходам между рядами кресел в поисках знакомых, пива или туалета. Все это делалось с энтузиазмом, причем наиболее искренне – последнее. На пост президента Международного братства водителей выдвигались три кандидатуры, и после каждой объявленной фамилии центральный проход немедленно заполняла толпа делегатов с плакатами, как на съезде политической партии, и поднимала истерический крик, словно победа зависела от уровня шума в децибелах, а не от результатов голосования.
Объявили кандидатуру Джетро, и Эйб Бладнер, схватив здоровенный брус с прикрепленным к нему плакатом, вместе с делегатами от своего региона и от объединенного совета Нью-Йорка влился в поток поддерживающих объявленную до этого кандидатуру молодого человека – представителя от Нэшвилла. Римо не стал присоединяться к своей делегации и остался сидеть на месте, закинув ногу на ногу и подперев подбородок рукой.
Спокойная поза человека, сидевшего среди покинутых делегатами кресел, бросалась в глаза как Воздвижение креста Господня во время оргии. Джин Джетро, приветствуя с трибуны своих сторонников взмахами рук и улыбками, через плечо поинтересовался у Негронски:
– Это кто такой?
– Тот самый парень, который отделал охрану и делегацию из Аризоны.
– Так это он, – проговорил Джетро. – Подойди к нему незаметно, когда сможешь, и передай, что я хочу с ним познакомиться.
Все это Джетро произнес, не переставая изливать на толпу восторг и упоение. В это время на лице одного из конкурентов он заметил фальшивое выражение безразличия и одарил его одной из своих сверхулыбок.
Соперник улыбнулся в ответ.
– Я тебя выкину из профсоюза! – крикнул он, не переставая радостно улыбаться толпе сторонников внизу.
– Тебе пришел конец, старикан! – прокричал в ответ Джетро, изображая при этом настоящий взрыв счастья и радости. – Ты мертв! Пусть мертвецы хоронят своих мертвецов!
Снизу из зала это походило на дружеский разговор двух приятелей-кандидатов. Но Римо этого не видел. Он ощущал крики, движение, возбуждение зала, но не смотрел, не слушал, а раздумывал, начиная понимать, что все последние года обманывал себя. Чтобы освободиться от этой лжи, потребовался обычный гамбургер, который ежедневно едят миллионы, и ничего им не делается, а для него эта несчастная котлета – смерть.
Начиная работать на КЮРЕ, Римо тешил себя мыслью о том, что когда-нибудь после очередного задания он просто сбежит, но исполнение плана постоянно переносилось на будущее. Не раз он решал: Ну, хватит! Сегодня же вечером!
Вечер наступал и проходил, за ним следовали месяцы, превращались в годы. А тренировки не прекращались. Каждый день Чиун хотя бы немного, но влиял на его сознание, изменяя его, а сознание влияло на тело. Сам он этих изменений не замечал. Римо осознавал, что слегка отличается от остальных: чуть быстрее боксера, посильнее штангиста, половчее футболиста, что тонус организма у него повыше, чем у большинства жителей планеты. Но он считал, и изо всех сил цеплялся за эту мысль, что на самом деле отличие невелико.
Он лелеял надежду когда-нибудь обзавестись семьей, домом и работой с девяти до пяти часов. И если быть настороже, может быть, хотя и маловероятно, удастся прожить десять или пятнадцать лет обычным человеком, пока кто-нибудь из организации не позвонит в дверь и не выстрелит ему в лицо. (Если это будет его преемник, то роль пули сыграет рука).
Десять или пятнадцать лет принадлежать другим, существовать, знать, что ты нужен людям, а они – тебе. Единственный человек, близкий ему в настоящий момент, если поступит приказ, прикончит его, так как он профессионал. Римо беспокоило сознание того факта, что если он сам получит такой приказ, то убьет Чиуна, так как это его работа. Он выполнит приказ и, кстати, выяснит, сможет ли он справиться с Чиуном, своим учителем.
Римо ненавидел себя за это до мозга костей. Кроме цвета кожи ничто не отличало его от наемных убийц-ассасинов Дома Синанджу, а цвет кожи – это на самом деле никакое не отличие.
Как было запланировано, делегаты демонстрировали энтузиазм и поддержку своих кандидатов в течение двадцати минут, а затем разошлись по местам, Римо не обратил внимания на нью-йоркскую делегацию, рассевшуюся вокруг. Бладнер устроился рядом и протянул ему какой-то плакат. Римо, не глядя, взял его.
– С тобой все в порядке, парень? – поинтересовался Бладнер.
Римо не ответил. Он посмотрел вверх, где под потолком зала висел громадный транспарант, и автоматически сработала мысль о воздушных течениях под потолком, о месяцах, в течение которых он привык рассматривать воздух как амортизатор, как силу, как препятствие и как союзника. Автоматизм мысли неприятно поразил его. Теперь ему не принадлежит и собственный разум. Что же удивляться самостоятельности тела, его рефлекторной реакции? Стоит ли удивляться тому, что он не может съесть обычный гамбургер с глютаматом натрия, тогда как это под силу любому школьнику? Он понял, почему наорал на Смита, почему криком пытался доказать, что он – человек. Кричать пришлось по простой причине: ложь требует больше энергии.
Римо смотрел наверх, на транспарант, колеблемый невидимыми потоками воздуха. Допустим, нижний брус упадет на сцену, и если его направить при падении одним из концов вниз… Римо встал, чтобы получше разглядеть, как расположены ряды кресел президиума. Ага, если брус упадет как надо, то прикончит сидящих на двух первых рядах. Третий ряд не пострадает.
– Эйб, дай-ка мне повестку дня, – попросил Римо.
– Чего это ты, парень, вдруг так заинтересовался повесткой?
– Заинтересовался. Дай мне повестку.
– Эй, Тони, дай парнишке повестку! – крикнул Бладнер.
Римо передали небольшую папку с эмблемой профсоюза.
– Спасибо, – поблагодарил Римо и, не сводя глаз со сцены, нашел распорядок дня на среду. Так: программные выступления, рассмотрение поправок к уставу, обращение к делегатам сенатора из Миссури. Не пойдет. Четверг: обращение к женам водителей, выступление президента Американского легиона, голосование по поправкам. И это не годится. Пятница: выступления президентов Братства железнодорожников, Международной ассоциации портовых грузчиков. Ассоциации пилотов и заключительное обращение министра труда. Отлично!
– Слушай, Эйб, докладчик, которому предстоит выступать, выходит на трибуну прямо из зала или с самого начала сидит на сцене в президиуме?
– Приходится сидеть в президиуме от начала до конца, – ответил Бладнер. – А что?
– Да просто так. Это же, наверное, тоска зеленая.
– Парень, тебя ведь никто сюда силком не тащил.
– Конечно, конечно. Я просто представил себе, как тоскливо сидеть там, в третьем ряду, целый день.
– Выступающий – он вроде почетного гостя и сидит всегда в первом ряду. Да, парень, что же ты мне такой тупой достался? Не обижайся, конечно, но ты в наших делах ни черта не понимаешь.
– Ага, – отвечал Римо, опускаясь в кресло. Транспарант вдруг заколыхался, по нему прошла рябь волн, и он повис неподвижно, а потом опять начал качаться. Балка, с которой свисал транспарант, была скорее всего прикручена болтами. Свет от ламп, освещающих зал, падает вниз и поэтому можно остаться незаметным для сидящих в зале, если проникнуть под потолок и сделать с балкой все, что задумано. Если будет выступать министр труда, то для него все может кончиться сломанной спиной.
В пятницу, перед закрытием съезда, Римо заберется наверх и ослабит крепление балки так, чтобы любое сотрясение нарушило ее равновесие, и она, как спичка, аккуратно установленная на лезвии ножа, рухнула бы вниз. Тысячефунтовая спичка.
Римо попытался оценить силу сквозняка под потолком. Сами по себе потоки воздуха ничего не сделают такому массивному предмету, как балка. Придется один ее конец отвинтить, а другой оставить висящим на волоске. Так, а если эта громадина рухнет раньше времени? Римо посмотрел наверх следя за поднимающимся к потолку воздушным шариком. Ничего, сойдет, не так уж силен сквозняк.
Он посмотрел на сцену, где будут сидеть лидеры профсоюзов – люди, собирающиеся наступить на горло Америки. Да, если Бладнер не прав насчет того, кто где будет сидеть, придется действовать по-другому.
Массовое убийство – крайне рискованное дело и в смысле его организации, и в плане исполнения. Трудно представить, какой вокруг этого поднимется шум. На расследование будут брошены все силы. Могут добраться и до КЮРЕ. Но будет гораздо страшнее, судя по объяснениям Смита, если сработает план создания суперпрофсоюза.
Если кто-то получит возможность контролировать все транспортные перевозки в стране – а именно эта цель преследуется при создании суперпрофсоюза транспортников – рухнет вся экономика Америки, а с нею и американский образ жизни. Рост стоимости перевозок ударит опять по тем, кто больше всех страдает от повышения цен, – по рядовому потребителю. Цены на мясо, овощи и молоко – и так уже достаточно высокие – окажутся недоступными для тех, кто когда-то был самым сытым народом мира. Те, кто существует на социальные пособия или живет на фиксированную зарплату, окажутся на диете населения голодающих стран. Повышение стоимости перевозок вызовет рост цен. Рост цен приведет к росту заработной платы. Последует невиданная доселе инфляция. Деньги в магазины народ понесет в сумках, а продукты домой – в кошельках. А если суперпрофсоюз забастует, безработица времен депрессии тридцатых годов покажется детской игрушкой. Или суперсоюз уничтожит нацию, или нация уничтожит его принятием соответствующих законодательных ограничений. Профсоюзное движение, позволившее рабочему почувствовать себя человеком, будет обречено.
На другой чаше весов – жизни четырех профсоюзных лидеров. Если не найти другого выхода – гибель их неизбежна. Римо сфокусировал внимание на балке транспаранта.
– Слушай, Эйб.
– Чего тебе, парень?
– А почему ты думаешь, что Джетро не сможет победить? Что может ему помешать?
– Во-первых, Новая Англия, у них там настоящий блок. Этот самый Маккалох, их лидер, он против Джетро, на дух его не переносит. Они пытались надавить на меня, да не вышло. Но Маккалох все равно будет бороться против Джетро, их блок поддержит любого, лишь бы только не нашего кандидата. Нам с ними не справиться.
Римо огляделся вокруг.
– Покажи мне Маккалоха.
Не поднимаясь с места, Бладнер ткнул пальцем куда-то вперед и направо, указывая сквозь спину широкоплечего делегата в белой рубашке, сидящего перед ними
– Вот там, рядов за двадцать от нас, в секции, где сидят Массачусетс, Мэн, Нью-Гемпшир и Вермонт. Они все заодно. Ты его отсюда не разглядишь, а вот видишь, там мужики все ходят взад и вперед по проходам и подходят все время к одному и тому же месту. Там сидит человек, ростом под два метра, рыжий, за сто тридцать кило весом. Это и есть Маккалох.
Римо встал ногами на сиденье кресла, но ничего не увидел.
– Ничего подобного я там не вижу.
– Посмотри внимательней, – ответил Бладнер.
– Эй, сядь! – раздался голос сзади. – Мне ничего не видно.
Вглядываясь на двадцать рядов вперед, Римо наконец разглядел делегацию Новой Англии, но Маккалоха видно не было.
– Приятель, я тебя по-хорошему прошу, сядь! – снова раздался бас сзади.
– Римо, садись. Потом сходишь туда, – сказал Бладнер. – А ты оставь парня в покое, он сейчас сядет.
По ряду, где сидели делегаты Массачусетса, пробирался похожий на шар человек в белой спортивной рубашке и брюках, напоминающих чехол для дирижабля. Может он остановится поговорить с Маккалохом?
– Эй, ты! Получай! – послышался сзади голос, и Римо ощутил легкий шлепок по заду. Поймав за спиной провинившуюся руку, Римо раздробил суставы пальцев. Его не интересовало происходящее сзади, а вот замеченный им толстяк впереди наклонился и, кажется, собирался с кем-то заговорить. А, черт! Нет. Он просто сел на место. Где же этот проклятый Маккалох? Придется сходить туда. Римо слез с сиденья и заметил, что Бладнер удивленно глядит на него. А позади высоченный здоровяк вцепился левой рукой в правую, будто стараясь перекрыть ток крови к кисти. Лицо было искажено гримасой боли. Он приплясывал на месте, переминаясь с одной ноги на другую. Римо взглянул на его руку. Ага, кто-то раздавил соседу сзади суставы пальцев. А, это, наверное, тот самый мужик, что шлепнул его по заду! Точно, это он и есть.
– Опусти руку в холодную воду, – посочувствовал ему Римо и, извинившись за беспокойство, протиснулся мимо Бладнера, застывшего на месте с раскрытым ртом.
– Нечего было лезть к парню, – сказал Бладнер. – Не надо было приставать.
Римо протиснулся к рядам, занятым делегацией Массачусетса. В поисках Маккалоха он вертел головой, звал его, ругался, но Маккалоха не было.
– Эй, слушайте, а где же Маккалох? – поинтересовался Римо у окружающих.
Толстяк, перед этим пробиравшийся вдоль ряда, крикнул в ответ:
– А сам-то ты кто такой?
– Римо Джоунс, делегат от Нью-Йорка.
– Его тут нет.
– А где он?
– Он ушел.
– Это у тебя значок с Джетро? – спросил Римо.
– Нет, с Элвисом Пресли!
– А для неграмотного ты довольно сообразительный, – сказал Римо, не придумав ничего пообиднее.
– Сам ты дурак! – заорал толстый. – Сам неграмотный! Педик!
Так закончилось обсуждение проблем профсоюзного движения.
Бладнер чрезвычайно заинтересовался сообщением о значке и о том, что Маккалоха нигде нет. Присмотревшись, он обнаружил, что все делегаты от Новой Англии надели значки с изображением Джетро.
– Вот почему мне показалось, что в толпе, когда мы демонстрировали поддержку Джетро, я заметил ребят из делегации Новой Англии! Значит, так оно и было.
– По порядку ведения! – изо всех сил закричал вдруг Бладнер. – Господин председатель! По порядку ведения! Заявление делегации Нью-Йорка, объединенных советов и региональных организаций!
Председатель дал слово коллеге из Нью-Йорка.
– Господин председатель, братья, коллеги. Позор! Вопиющая несправедливость! – грохотал Эйб-Ломик Бладнер. – Безобразие! На нашем съезде до сих пор надлежащим образом не представлено изображение величайшего борца за права рабочего человека. Я говорю о самом выдающемся, честнейшем человеке во всем Международном братстве водителей! Это Юджин Джетро, который, несомненно, станет следующим президентом нашего…
Голос Бладнера утонул в восторженных воплях, за которыми последовала бурная демонстрация сторонников Джетро. Председатель звонил в колокольчик, призывая к порядку демонстрантов и делегацию Нью-Йорка, но безуспешно.
Эйб Бладнер горделиво уселся на место посреди вызванного им хаоса.
– Спасибо за информацию, парень, – сказал он Римо.
Но Римо его не слышал. Он пытался догадаться, когда была установлена поддерживающая транспарант балка: еще во время постройки здания или недавно? Когда собираешься обрушить такую штуку на чьи-то головы, нужно предусмотреть все.
Объявили кандидатуру Джетро, и Эйб Бладнер, схватив здоровенный брус с прикрепленным к нему плакатом, вместе с делегатами от своего региона и от объединенного совета Нью-Йорка влился в поток поддерживающих объявленную до этого кандидатуру молодого человека – представителя от Нэшвилла. Римо не стал присоединяться к своей делегации и остался сидеть на месте, закинув ногу на ногу и подперев подбородок рукой.
Спокойная поза человека, сидевшего среди покинутых делегатами кресел, бросалась в глаза как Воздвижение креста Господня во время оргии. Джин Джетро, приветствуя с трибуны своих сторонников взмахами рук и улыбками, через плечо поинтересовался у Негронски:
– Это кто такой?
– Тот самый парень, который отделал охрану и делегацию из Аризоны.
– Так это он, – проговорил Джетро. – Подойди к нему незаметно, когда сможешь, и передай, что я хочу с ним познакомиться.
Все это Джетро произнес, не переставая изливать на толпу восторг и упоение. В это время на лице одного из конкурентов он заметил фальшивое выражение безразличия и одарил его одной из своих сверхулыбок.
Соперник улыбнулся в ответ.
– Я тебя выкину из профсоюза! – крикнул он, не переставая радостно улыбаться толпе сторонников внизу.
– Тебе пришел конец, старикан! – прокричал в ответ Джетро, изображая при этом настоящий взрыв счастья и радости. – Ты мертв! Пусть мертвецы хоронят своих мертвецов!
Снизу из зала это походило на дружеский разговор двух приятелей-кандидатов. Но Римо этого не видел. Он ощущал крики, движение, возбуждение зала, но не смотрел, не слушал, а раздумывал, начиная понимать, что все последние года обманывал себя. Чтобы освободиться от этой лжи, потребовался обычный гамбургер, который ежедневно едят миллионы, и ничего им не делается, а для него эта несчастная котлета – смерть.
Начиная работать на КЮРЕ, Римо тешил себя мыслью о том, что когда-нибудь после очередного задания он просто сбежит, но исполнение плана постоянно переносилось на будущее. Не раз он решал: Ну, хватит! Сегодня же вечером!
Вечер наступал и проходил, за ним следовали месяцы, превращались в годы. А тренировки не прекращались. Каждый день Чиун хотя бы немного, но влиял на его сознание, изменяя его, а сознание влияло на тело. Сам он этих изменений не замечал. Римо осознавал, что слегка отличается от остальных: чуть быстрее боксера, посильнее штангиста, половчее футболиста, что тонус организма у него повыше, чем у большинства жителей планеты. Но он считал, и изо всех сил цеплялся за эту мысль, что на самом деле отличие невелико.
Он лелеял надежду когда-нибудь обзавестись семьей, домом и работой с девяти до пяти часов. И если быть настороже, может быть, хотя и маловероятно, удастся прожить десять или пятнадцать лет обычным человеком, пока кто-нибудь из организации не позвонит в дверь и не выстрелит ему в лицо. (Если это будет его преемник, то роль пули сыграет рука).
Десять или пятнадцать лет принадлежать другим, существовать, знать, что ты нужен людям, а они – тебе. Единственный человек, близкий ему в настоящий момент, если поступит приказ, прикончит его, так как он профессионал. Римо беспокоило сознание того факта, что если он сам получит такой приказ, то убьет Чиуна, так как это его работа. Он выполнит приказ и, кстати, выяснит, сможет ли он справиться с Чиуном, своим учителем.
Римо ненавидел себя за это до мозга костей. Кроме цвета кожи ничто не отличало его от наемных убийц-ассасинов Дома Синанджу, а цвет кожи – это на самом деле никакое не отличие.
Как было запланировано, делегаты демонстрировали энтузиазм и поддержку своих кандидатов в течение двадцати минут, а затем разошлись по местам, Римо не обратил внимания на нью-йоркскую делегацию, рассевшуюся вокруг. Бладнер устроился рядом и протянул ему какой-то плакат. Римо, не глядя, взял его.
– С тобой все в порядке, парень? – поинтересовался Бладнер.
Римо не ответил. Он посмотрел вверх, где под потолком зала висел громадный транспарант, и автоматически сработала мысль о воздушных течениях под потолком, о месяцах, в течение которых он привык рассматривать воздух как амортизатор, как силу, как препятствие и как союзника. Автоматизм мысли неприятно поразил его. Теперь ему не принадлежит и собственный разум. Что же удивляться самостоятельности тела, его рефлекторной реакции? Стоит ли удивляться тому, что он не может съесть обычный гамбургер с глютаматом натрия, тогда как это под силу любому школьнику? Он понял, почему наорал на Смита, почему криком пытался доказать, что он – человек. Кричать пришлось по простой причине: ложь требует больше энергии.
Римо смотрел наверх, на транспарант, колеблемый невидимыми потоками воздуха. Допустим, нижний брус упадет на сцену, и если его направить при падении одним из концов вниз… Римо встал, чтобы получше разглядеть, как расположены ряды кресел президиума. Ага, если брус упадет как надо, то прикончит сидящих на двух первых рядах. Третий ряд не пострадает.
– Эйб, дай-ка мне повестку дня, – попросил Римо.
– Чего это ты, парень, вдруг так заинтересовался повесткой?
– Заинтересовался. Дай мне повестку.
– Эй, Тони, дай парнишке повестку! – крикнул Бладнер.
Римо передали небольшую папку с эмблемой профсоюза.
– Спасибо, – поблагодарил Римо и, не сводя глаз со сцены, нашел распорядок дня на среду. Так: программные выступления, рассмотрение поправок к уставу, обращение к делегатам сенатора из Миссури. Не пойдет. Четверг: обращение к женам водителей, выступление президента Американского легиона, голосование по поправкам. И это не годится. Пятница: выступления президентов Братства железнодорожников, Международной ассоциации портовых грузчиков. Ассоциации пилотов и заключительное обращение министра труда. Отлично!
– Слушай, Эйб, докладчик, которому предстоит выступать, выходит на трибуну прямо из зала или с самого начала сидит на сцене в президиуме?
– Приходится сидеть в президиуме от начала до конца, – ответил Бладнер. – А что?
– Да просто так. Это же, наверное, тоска зеленая.
– Парень, тебя ведь никто сюда силком не тащил.
– Конечно, конечно. Я просто представил себе, как тоскливо сидеть там, в третьем ряду, целый день.
– Выступающий – он вроде почетного гостя и сидит всегда в первом ряду. Да, парень, что же ты мне такой тупой достался? Не обижайся, конечно, но ты в наших делах ни черта не понимаешь.
– Ага, – отвечал Римо, опускаясь в кресло. Транспарант вдруг заколыхался, по нему прошла рябь волн, и он повис неподвижно, а потом опять начал качаться. Балка, с которой свисал транспарант, была скорее всего прикручена болтами. Свет от ламп, освещающих зал, падает вниз и поэтому можно остаться незаметным для сидящих в зале, если проникнуть под потолок и сделать с балкой все, что задумано. Если будет выступать министр труда, то для него все может кончиться сломанной спиной.
В пятницу, перед закрытием съезда, Римо заберется наверх и ослабит крепление балки так, чтобы любое сотрясение нарушило ее равновесие, и она, как спичка, аккуратно установленная на лезвии ножа, рухнула бы вниз. Тысячефунтовая спичка.
Римо попытался оценить силу сквозняка под потолком. Сами по себе потоки воздуха ничего не сделают такому массивному предмету, как балка. Придется один ее конец отвинтить, а другой оставить висящим на волоске. Так, а если эта громадина рухнет раньше времени? Римо посмотрел наверх следя за поднимающимся к потолку воздушным шариком. Ничего, сойдет, не так уж силен сквозняк.
Он посмотрел на сцену, где будут сидеть лидеры профсоюзов – люди, собирающиеся наступить на горло Америки. Да, если Бладнер не прав насчет того, кто где будет сидеть, придется действовать по-другому.
Массовое убийство – крайне рискованное дело и в смысле его организации, и в плане исполнения. Трудно представить, какой вокруг этого поднимется шум. На расследование будут брошены все силы. Могут добраться и до КЮРЕ. Но будет гораздо страшнее, судя по объяснениям Смита, если сработает план создания суперпрофсоюза.
Если кто-то получит возможность контролировать все транспортные перевозки в стране – а именно эта цель преследуется при создании суперпрофсоюза транспортников – рухнет вся экономика Америки, а с нею и американский образ жизни. Рост стоимости перевозок ударит опять по тем, кто больше всех страдает от повышения цен, – по рядовому потребителю. Цены на мясо, овощи и молоко – и так уже достаточно высокие – окажутся недоступными для тех, кто когда-то был самым сытым народом мира. Те, кто существует на социальные пособия или живет на фиксированную зарплату, окажутся на диете населения голодающих стран. Повышение стоимости перевозок вызовет рост цен. Рост цен приведет к росту заработной платы. Последует невиданная доселе инфляция. Деньги в магазины народ понесет в сумках, а продукты домой – в кошельках. А если суперпрофсоюз забастует, безработица времен депрессии тридцатых годов покажется детской игрушкой. Или суперсоюз уничтожит нацию, или нация уничтожит его принятием соответствующих законодательных ограничений. Профсоюзное движение, позволившее рабочему почувствовать себя человеком, будет обречено.
На другой чаше весов – жизни четырех профсоюзных лидеров. Если не найти другого выхода – гибель их неизбежна. Римо сфокусировал внимание на балке транспаранта.
– Слушай, Эйб.
– Чего тебе, парень?
– А почему ты думаешь, что Джетро не сможет победить? Что может ему помешать?
– Во-первых, Новая Англия, у них там настоящий блок. Этот самый Маккалох, их лидер, он против Джетро, на дух его не переносит. Они пытались надавить на меня, да не вышло. Но Маккалох все равно будет бороться против Джетро, их блок поддержит любого, лишь бы только не нашего кандидата. Нам с ними не справиться.
Римо огляделся вокруг.
– Покажи мне Маккалоха.
Не поднимаясь с места, Бладнер ткнул пальцем куда-то вперед и направо, указывая сквозь спину широкоплечего делегата в белой рубашке, сидящего перед ними
– Вот там, рядов за двадцать от нас, в секции, где сидят Массачусетс, Мэн, Нью-Гемпшир и Вермонт. Они все заодно. Ты его отсюда не разглядишь, а вот видишь, там мужики все ходят взад и вперед по проходам и подходят все время к одному и тому же месту. Там сидит человек, ростом под два метра, рыжий, за сто тридцать кило весом. Это и есть Маккалох.
Римо встал ногами на сиденье кресла, но ничего не увидел.
– Ничего подобного я там не вижу.
– Посмотри внимательней, – ответил Бладнер.
– Эй, сядь! – раздался голос сзади. – Мне ничего не видно.
Вглядываясь на двадцать рядов вперед, Римо наконец разглядел делегацию Новой Англии, но Маккалоха видно не было.
– Приятель, я тебя по-хорошему прошу, сядь! – снова раздался бас сзади.
– Римо, садись. Потом сходишь туда, – сказал Бладнер. – А ты оставь парня в покое, он сейчас сядет.
По ряду, где сидели делегаты Массачусетса, пробирался похожий на шар человек в белой спортивной рубашке и брюках, напоминающих чехол для дирижабля. Может он остановится поговорить с Маккалохом?
– Эй, ты! Получай! – послышался сзади голос, и Римо ощутил легкий шлепок по заду. Поймав за спиной провинившуюся руку, Римо раздробил суставы пальцев. Его не интересовало происходящее сзади, а вот замеченный им толстяк впереди наклонился и, кажется, собирался с кем-то заговорить. А, черт! Нет. Он просто сел на место. Где же этот проклятый Маккалох? Придется сходить туда. Римо слез с сиденья и заметил, что Бладнер удивленно глядит на него. А позади высоченный здоровяк вцепился левой рукой в правую, будто стараясь перекрыть ток крови к кисти. Лицо было искажено гримасой боли. Он приплясывал на месте, переминаясь с одной ноги на другую. Римо взглянул на его руку. Ага, кто-то раздавил соседу сзади суставы пальцев. А, это, наверное, тот самый мужик, что шлепнул его по заду! Точно, это он и есть.
– Опусти руку в холодную воду, – посочувствовал ему Римо и, извинившись за беспокойство, протиснулся мимо Бладнера, застывшего на месте с раскрытым ртом.
– Нечего было лезть к парню, – сказал Бладнер. – Не надо было приставать.
Римо протиснулся к рядам, занятым делегацией Массачусетса. В поисках Маккалоха он вертел головой, звал его, ругался, но Маккалоха не было.
– Эй, слушайте, а где же Маккалох? – поинтересовался Римо у окружающих.
Толстяк, перед этим пробиравшийся вдоль ряда, крикнул в ответ:
– А сам-то ты кто такой?
– Римо Джоунс, делегат от Нью-Йорка.
– Его тут нет.
– А где он?
– Он ушел.
– Это у тебя значок с Джетро? – спросил Римо.
– Нет, с Элвисом Пресли!
– А для неграмотного ты довольно сообразительный, – сказал Римо, не придумав ничего пообиднее.
– Сам ты дурак! – заорал толстый. – Сам неграмотный! Педик!
Так закончилось обсуждение проблем профсоюзного движения.
Бладнер чрезвычайно заинтересовался сообщением о значке и о том, что Маккалоха нигде нет. Присмотревшись, он обнаружил, что все делегаты от Новой Англии надели значки с изображением Джетро.
– Вот почему мне показалось, что в толпе, когда мы демонстрировали поддержку Джетро, я заметил ребят из делегации Новой Англии! Значит, так оно и было.
– По порядку ведения! – изо всех сил закричал вдруг Бладнер. – Господин председатель! По порядку ведения! Заявление делегации Нью-Йорка, объединенных советов и региональных организаций!
Председатель дал слово коллеге из Нью-Йорка.
– Господин председатель, братья, коллеги. Позор! Вопиющая несправедливость! – грохотал Эйб-Ломик Бладнер. – Безобразие! На нашем съезде до сих пор надлежащим образом не представлено изображение величайшего борца за права рабочего человека. Я говорю о самом выдающемся, честнейшем человеке во всем Международном братстве водителей! Это Юджин Джетро, который, несомненно, станет следующим президентом нашего…
Голос Бладнера утонул в восторженных воплях, за которыми последовала бурная демонстрация сторонников Джетро. Председатель звонил в колокольчик, призывая к порядку демонстрантов и делегацию Нью-Йорка, но безуспешно.
Эйб Бладнер горделиво уселся на место посреди вызванного им хаоса.
– Спасибо за информацию, парень, – сказал он Римо.
Но Римо его не слышал. Он пытался догадаться, когда была установлена поддерживающая транспарант балка: еще во время постройки здания или недавно? Когда собираешься обрушить такую штуку на чьи-то головы, нужно предусмотреть все.
Глава восьмая
Три духовых оркестра на паяную мощь наяривали шлягеры. Плотные дамы с покрытыми лаком прическами и столь же неподвижными лицами держали под руку своих не менее плотных мужей, одетых в черные смокинги, белые рубашки и галстуки-бабочки. Кое-где мелькали пестрые смокинги. Кое-где можно было заметить даму в каком-нибудь капоте. Кое-где встречались люди не только среднего возраста и среднего класса. Но только кое-где.
Торжественная церемония по случаю избрания Джина Джетро была мероприятием «семейным», как раз по вкусу среднему классу, а встречавшиеся кое-где люди с рогами или в шляпах делали ее еще более похожей на типичные новогодние торжества, которые проходят по всей Америке.
Все водители грузовиков – люди семейные, такими же были избранные ими делегаты съезда, как и остальной рабочий люд Америки, с его домами, телевизорами, переживаниями и уровнем жизни, невиданным доселе ни в одной стране мира. Ни одно государство не смогло дать так много своему рабочему люду. А народ послал человека на Луну и выиграл мировые войны на двух океанах сразу, чего не удавалось ни одной стране. Да, иной работяга не прочь был стащить из кузова грузовика ящик виски. Да, кое-кто мог бы украсть и весь грузовик. Но все съезды осенял звездно-полосатый флаг, и, если ты оказался в беде, всегда находились люди, готовые подставить плечо. Они кормили семьи, одевали жен и детей и прижимали ладонь к груди, когда звучал гимн «Звездно-полосатый флаг».
Мало кто из них сумел бы объяснить, как Джин Джетро смог стать их президентом. Некоторые в разговорах с друзьями признавались, что если бы по-настоящему верили в победу Джетро, то голосовали бы за кого-нибудь другого. Однако после третьего коктейля или виски со льдом будущее Международного братства водителей начинало казаться не таким уж и мрачным. Джетро победил. Для этого нужна голова. Он умеет договариваться с людьми. И для этого нужна голова. Он ловко обходится с прессой. Для этого тоже нужна голова. Правда, он странно одевается и странно говорит. Ну и что? Разве Мохаммед Али слегка не смахивает на гомика? А посмотрите-ка на него на ринге! Так делегаты тешили себя смутными надеждами до того момента, когда Джин Джетро – самый молодой президент профсоюза водителей за всю его историю – вместе с возлюбленной появился на торжественной церемонии.
Раздавшиеся было приветственные выкрики застыли на губах делегатов. Первыми смолкли их жены. Да, Джетро снова начудил – он был одет в синий бархатный комбинезон, открытый спереди до пупа.
Но то, что было надето на его подруге-блондинке, было открыто от пупка… Она посылала в зал воздушные поцелуи. Светлые волосы свободно падали на плечи.
Дамы стали выражать мужьям недовольство. Некоторые – толчком локтя в бок, некоторые – ледяными взорами. Одна из них стерла улыбку с лица супруга при помощи коктейля, который весь вечер держала в руках.
– Позор! – произнесла одна.
– Я думала, что он, став президентом, хотя бы женится на ней, – сказала другая.
– Не могу поверить своим глазам, – добавила третья.
Дело было отнюдь не в том, что этим людям был чужд инстинкт продолжения рода, просто в их среде вопросы секса не принято было обсуждать в смешанной компании. «Смешанной» означало, что присутствуют мужья и жены. Почти все мужья имели связи на стороне, хотя бы с местными проститутками. Женщинам разговоры с подругами и сласти заменяли любовные интрижки. Но внести «такой разврат» в почти семейное торжество – это было слишком! Так не делается.
– Ах, этот твой президент! – прорычала госпожа Негронски. – Твой президент и эта шлюха! Не знаю, что за извращенцы охмурили вас, водителей, но скажу тебе, Зигги, что теперь тебе не удастся прикоснуться ко мне своими грязными руками, пока рак на горе не свистнет!
Негронски пожал плечами. Это была не самая страшная угроза на свете. Плохо только, что жена к тому же перестанет с ним разговаривать, как будто эти две вещи взаимосвязаны.
Госпожа Бладнер, едва взглянув на стройную полуобнаженную фигуру подружки Джетро, почувствовала сильнейшую депрессию, для преодоления которой решила опять взяться за еду. Угнетенная своим весом и возрастом, она припомнила мужу все его проступки и сообщила, что еще тогда, в 1942 году, прежде чем выходить за него, ей надо было сообразить, что он будет голосовать за эксгибициониста, которому место в тюрьме. Таким людям нет оправдания, они должны находиться за решеткой. Тех, кто проламывает другим головы монтировкой, можно простить: в этом, по крайней мере, нет ничего неприличного.
Госпожа Пигарелло внимательно оглядела человека, за которого голосовал ее муж, и его подругу и тронула супруга за плечо. Когда он обернулся, она плюнула ему в лицо.
Фанфары и барабаны духовых оркестров прогремели приветствие, и к микрофону подошел Джин Джетро. Одинокие аплодисменты подчеркнули тишину зала.
– Привет, ребята! – начал Джетро.
Молчание.
– Я рад, что мы собрались вместе и празднуем победу. Победу не только водителей Америки, победу всего американского народа. Вместе мы свернем горы. И я должен сказать вам: большое спасибо!
Раздалось несколько хлопков.
– Сейчас, по-моему, настало время поговорить об оплате нашего труда. Пилоты водят самолеты и зарабатывают больше тридцати тысяч в год. Докер может за год принести домой восемнадцать тысяч. Если наш водитель зарабатывает пятнадцать тысяч, это считается хорошо. Но я думаю иначе, потому что не вижу большой разницы между человеком, который перемещает грузы по земле, и тем, кто перемещает их, например, с корабля на берег. Нет принципиальной разницы и между водителем, ведущим автомобиль по дороге, и пилотом, ведущим свою машину в небе.
Слишком долго мы воспринимали все это, как должное, слишком долго считали, что пара сотен долларов в неделю – нормальная зарплата. Слишком долго члены нашего союза возвращаются домой измотанными физически и с нервным стрессом, и все это – за пару несчастных сотен в неделю, если удается столько заработать.
Джетро помедлил, давая аудитории возможность осмыслить сказанное.
– Давай, Джин, давай! – раздался в зале женский крик. – Говори дальше!
– Наш профсоюз – самый крупный и влиятельный в стране. В мире.
Зал стал наполняться радостными возгласами. Воздух пронизал одобрительный свист. Аплодисменты стали переходить в ритмичную овацию.
Джетро поднял руку, успокаивая зал.
– Нам говорят, что водитель грузовика не заслуживает двадцати пяти тысяч в год.
Крики радостного изумления. Аплодисменты.
– Но я отвечу им так: если вы хотите есть, если вы хотите пить молоко или содовую, или что-то еще, если вам нужен телевизор или новый автомобиль, вам придется платить водителям по двадцать пять тысяч в год. А водители смогут платить своим представителям – я имею в виду выборных работников – столько, сколько они заслуживают, защищая интересы всех членов профсоюза, От ста тысяч в год бизнес-агентам до ста двадцати пяти – руководителям региональных отделений профсоюза.
Наступила полная тишина. Цифры были чересчур хороши, чтобы быть правдой.
– Многим из вас покажется, что это многовато, что нам столько не заработать. Многие подумают, что это только пустые обещания. Но позвольте задать вам один вопрос: кто из вас верил, что я стану президентом нашего союза? Поднимите руки. Опусти руку, Зигги, ты еще вчера говорил, что мы окажемся за решеткой!
Смех в зале.
– К пятнице вы убедитесь, что очень скоро мы заставим всю страну плясать под нашу дудку. В пятницу вы поймете, почему минимальная зарплата водителя будет не менее двадцати пяти тысяч, если мы того захотим. В пятницу вы увидите, как я это сделаю. Обещаю вам. Если этого не случится, клятвенно обещаю вам тут же подать в отставку. Обещаю. А я всегда выполняю обещания.
Джетро опустил руки и устремил взгляд в зал. Стояла звенящая тишина. Но вот кто-то зааплодировал и зал взорвался. Сцену заполнили женщины, стремящиеся поцеловать руку Джетро. Они отталкивали своих мужей, которые жаждали пожать ту же руку. Заигравшая было духовая музыка потонула в криках и воплях восторга водителей и их жен.
– Дже-тро! Дже-тро! Дже-тро! – скандировала толпа. В толчее с подружки Джетро сорвали блузку, но никто не подумал возмутиться. Все было видно и раньше. И потом, может, это входит теперь в моду.
Получив достаточную дозу обожания, Джетро грациозно ускользнул от своих новообретенных поклонников и подозвал Негронски.
– Зигги, – сказал он, когда они оказались за кулисами, чтобы переговорить, – а где этот делегат из Нью-Йорка?
– Я попросил его прийти.
– И что же?
– Ничего. Он сказал что-то вроде «теперь уже все равно».
– Послушай, что-то он кажется мне странным. О нем рассказывают какие-то непонятные вещи. Так вот, завтра в полдень он должен быть у меня в апартаментах, или пусть его вообще больше не будет. Возьми с собой Пигарелло и ребят из делегации Новой Англии. Пусть слегка замарают руки. Если Бладнер попытается вмешаться, сообщи мне, я с ним разберусь.
– Бладнер наверняка не даст в обиду одного из своих людей.
– По-твоему этот Римо Джоунс похож на человека Бладнера?
– Но у него документы…
– Я доверяю своей интуиции больше, чем чернилам. Бладнер, по-моему, не станет особо возражать, если мы приколотим этого Джоунса на бампер грузовика и въедем в стену. Я в этом уверен.
Торжественная церемония по случаю избрания Джина Джетро была мероприятием «семейным», как раз по вкусу среднему классу, а встречавшиеся кое-где люди с рогами или в шляпах делали ее еще более похожей на типичные новогодние торжества, которые проходят по всей Америке.
Все водители грузовиков – люди семейные, такими же были избранные ими делегаты съезда, как и остальной рабочий люд Америки, с его домами, телевизорами, переживаниями и уровнем жизни, невиданным доселе ни в одной стране мира. Ни одно государство не смогло дать так много своему рабочему люду. А народ послал человека на Луну и выиграл мировые войны на двух океанах сразу, чего не удавалось ни одной стране. Да, иной работяга не прочь был стащить из кузова грузовика ящик виски. Да, кое-кто мог бы украсть и весь грузовик. Но все съезды осенял звездно-полосатый флаг, и, если ты оказался в беде, всегда находились люди, готовые подставить плечо. Они кормили семьи, одевали жен и детей и прижимали ладонь к груди, когда звучал гимн «Звездно-полосатый флаг».
Мало кто из них сумел бы объяснить, как Джин Джетро смог стать их президентом. Некоторые в разговорах с друзьями признавались, что если бы по-настоящему верили в победу Джетро, то голосовали бы за кого-нибудь другого. Однако после третьего коктейля или виски со льдом будущее Международного братства водителей начинало казаться не таким уж и мрачным. Джетро победил. Для этого нужна голова. Он умеет договариваться с людьми. И для этого нужна голова. Он ловко обходится с прессой. Для этого тоже нужна голова. Правда, он странно одевается и странно говорит. Ну и что? Разве Мохаммед Али слегка не смахивает на гомика? А посмотрите-ка на него на ринге! Так делегаты тешили себя смутными надеждами до того момента, когда Джин Джетро – самый молодой президент профсоюза водителей за всю его историю – вместе с возлюбленной появился на торжественной церемонии.
Раздавшиеся было приветственные выкрики застыли на губах делегатов. Первыми смолкли их жены. Да, Джетро снова начудил – он был одет в синий бархатный комбинезон, открытый спереди до пупа.
Но то, что было надето на его подруге-блондинке, было открыто от пупка… Она посылала в зал воздушные поцелуи. Светлые волосы свободно падали на плечи.
Дамы стали выражать мужьям недовольство. Некоторые – толчком локтя в бок, некоторые – ледяными взорами. Одна из них стерла улыбку с лица супруга при помощи коктейля, который весь вечер держала в руках.
– Позор! – произнесла одна.
– Я думала, что он, став президентом, хотя бы женится на ней, – сказала другая.
– Не могу поверить своим глазам, – добавила третья.
Дело было отнюдь не в том, что этим людям был чужд инстинкт продолжения рода, просто в их среде вопросы секса не принято было обсуждать в смешанной компании. «Смешанной» означало, что присутствуют мужья и жены. Почти все мужья имели связи на стороне, хотя бы с местными проститутками. Женщинам разговоры с подругами и сласти заменяли любовные интрижки. Но внести «такой разврат» в почти семейное торжество – это было слишком! Так не делается.
– Ах, этот твой президент! – прорычала госпожа Негронски. – Твой президент и эта шлюха! Не знаю, что за извращенцы охмурили вас, водителей, но скажу тебе, Зигги, что теперь тебе не удастся прикоснуться ко мне своими грязными руками, пока рак на горе не свистнет!
Негронски пожал плечами. Это была не самая страшная угроза на свете. Плохо только, что жена к тому же перестанет с ним разговаривать, как будто эти две вещи взаимосвязаны.
Госпожа Бладнер, едва взглянув на стройную полуобнаженную фигуру подружки Джетро, почувствовала сильнейшую депрессию, для преодоления которой решила опять взяться за еду. Угнетенная своим весом и возрастом, она припомнила мужу все его проступки и сообщила, что еще тогда, в 1942 году, прежде чем выходить за него, ей надо было сообразить, что он будет голосовать за эксгибициониста, которому место в тюрьме. Таким людям нет оправдания, они должны находиться за решеткой. Тех, кто проламывает другим головы монтировкой, можно простить: в этом, по крайней мере, нет ничего неприличного.
Госпожа Пигарелло внимательно оглядела человека, за которого голосовал ее муж, и его подругу и тронула супруга за плечо. Когда он обернулся, она плюнула ему в лицо.
Фанфары и барабаны духовых оркестров прогремели приветствие, и к микрофону подошел Джин Джетро. Одинокие аплодисменты подчеркнули тишину зала.
– Привет, ребята! – начал Джетро.
Молчание.
– Я рад, что мы собрались вместе и празднуем победу. Победу не только водителей Америки, победу всего американского народа. Вместе мы свернем горы. И я должен сказать вам: большое спасибо!
Раздалось несколько хлопков.
– Сейчас, по-моему, настало время поговорить об оплате нашего труда. Пилоты водят самолеты и зарабатывают больше тридцати тысяч в год. Докер может за год принести домой восемнадцать тысяч. Если наш водитель зарабатывает пятнадцать тысяч, это считается хорошо. Но я думаю иначе, потому что не вижу большой разницы между человеком, который перемещает грузы по земле, и тем, кто перемещает их, например, с корабля на берег. Нет принципиальной разницы и между водителем, ведущим автомобиль по дороге, и пилотом, ведущим свою машину в небе.
Слишком долго мы воспринимали все это, как должное, слишком долго считали, что пара сотен долларов в неделю – нормальная зарплата. Слишком долго члены нашего союза возвращаются домой измотанными физически и с нервным стрессом, и все это – за пару несчастных сотен в неделю, если удается столько заработать.
Джетро помедлил, давая аудитории возможность осмыслить сказанное.
– Давай, Джин, давай! – раздался в зале женский крик. – Говори дальше!
– Наш профсоюз – самый крупный и влиятельный в стране. В мире.
Зал стал наполняться радостными возгласами. Воздух пронизал одобрительный свист. Аплодисменты стали переходить в ритмичную овацию.
Джетро поднял руку, успокаивая зал.
– Нам говорят, что водитель грузовика не заслуживает двадцати пяти тысяч в год.
Крики радостного изумления. Аплодисменты.
– Но я отвечу им так: если вы хотите есть, если вы хотите пить молоко или содовую, или что-то еще, если вам нужен телевизор или новый автомобиль, вам придется платить водителям по двадцать пять тысяч в год. А водители смогут платить своим представителям – я имею в виду выборных работников – столько, сколько они заслуживают, защищая интересы всех членов профсоюза, От ста тысяч в год бизнес-агентам до ста двадцати пяти – руководителям региональных отделений профсоюза.
Наступила полная тишина. Цифры были чересчур хороши, чтобы быть правдой.
– Многим из вас покажется, что это многовато, что нам столько не заработать. Многие подумают, что это только пустые обещания. Но позвольте задать вам один вопрос: кто из вас верил, что я стану президентом нашего союза? Поднимите руки. Опусти руку, Зигги, ты еще вчера говорил, что мы окажемся за решеткой!
Смех в зале.
– К пятнице вы убедитесь, что очень скоро мы заставим всю страну плясать под нашу дудку. В пятницу вы поймете, почему минимальная зарплата водителя будет не менее двадцати пяти тысяч, если мы того захотим. В пятницу вы увидите, как я это сделаю. Обещаю вам. Если этого не случится, клятвенно обещаю вам тут же подать в отставку. Обещаю. А я всегда выполняю обещания.
Джетро опустил руки и устремил взгляд в зал. Стояла звенящая тишина. Но вот кто-то зааплодировал и зал взорвался. Сцену заполнили женщины, стремящиеся поцеловать руку Джетро. Они отталкивали своих мужей, которые жаждали пожать ту же руку. Заигравшая было духовая музыка потонула в криках и воплях восторга водителей и их жен.
– Дже-тро! Дже-тро! Дже-тро! – скандировала толпа. В толчее с подружки Джетро сорвали блузку, но никто не подумал возмутиться. Все было видно и раньше. И потом, может, это входит теперь в моду.
Получив достаточную дозу обожания, Джетро грациозно ускользнул от своих новообретенных поклонников и подозвал Негронски.
– Зигги, – сказал он, когда они оказались за кулисами, чтобы переговорить, – а где этот делегат из Нью-Йорка?
– Я попросил его прийти.
– И что же?
– Ничего. Он сказал что-то вроде «теперь уже все равно».
– Послушай, что-то он кажется мне странным. О нем рассказывают какие-то непонятные вещи. Так вот, завтра в полдень он должен быть у меня в апартаментах, или пусть его вообще больше не будет. Возьми с собой Пигарелло и ребят из делегации Новой Англии. Пусть слегка замарают руки. Если Бладнер попытается вмешаться, сообщи мне, я с ним разберусь.
– Бладнер наверняка не даст в обиду одного из своих людей.
– По-твоему этот Римо Джоунс похож на человека Бладнера?
– Но у него документы…
– Я доверяю своей интуиции больше, чем чернилам. Бладнер, по-моему, не станет особо возражать, если мы приколотим этого Джоунса на бампер грузовика и въедем в стену. Я в этом уверен.
Глава девятая
В среду утренние газеты в своей обычной манере рассказывали об избрании Джетро. Римо решил прочесть заметки Чиуну. Мастер Синанджу обожал газетные истории. Они были так же милы ему, как телесериал – «мыльная опера» – «В предрассветный час», как другие телеспектакли: с плохими людьми и хорошими людьми, с драматическими происшествиями, которые должны произойти и привести к еще более драматическим последствиям, с пикантными причинами событий, которые так и не произошли, и с «песнями» политиков, террористов, деятелей профсоюзов и президентов ассоциаций.