Мерфи Уоррен. Битва в пустыне

   Темноволосая девушка в тенниске и линялых джинсах громко рыдала, спрятав лицо в ладони:
   – О нет!.. Нет! Нет!..
   Римо опустил стекло в машине.
   – Вот это и есть научный корпус? – спросил он девушку.
   – Что? – переспросила она, рыдая.
   – Это – научный корпус? – повторил он свой вопрос.
   – Да… Это ужасно! Как такое могло случиться?
   Римо поднял стекло.
   – Вы могли бы проехать быстрее через Скалистые горы, – сказал он водителю.
   – Я доставил вас слишком поздно? – спросил тот.
   – И да, и нет.
   – Надеюсь, там, внутри, никого не было, – вздохнул таксист.
   На его лице застыло выражение испуга, который овладевает человеком, когда тот начинает понимать, что жизнь человеческая не так уж надежно защищена, как он привык думать. Это выражение исчезнет, когда у таксиста снова появится иллюзия собственной безопасности, и он забудет, что находится на пороге гибели в каждый миг своей жизни.
   – Какой ужас! – произнес он. – Подумать только, что это произошло именно здесь.
   – А где это должно было произойти?
   – Ну, не знаю… Где-нибудь в другом месте.
   – Это как смерть. Она случается всегда с кем-то другим, а не с нами. Верно?
   – Ну да… – сказал водитель. – Пусть бы это случилось где-нибудь еще. – Он смотрел, как загружаются машины «скорой помощи»: одни на полной скорости отъезжают прочь с воющими сиренами, другие едут медленно и осторожно – они везут смерть.
   – Кто бы это ни сделал, его должны сурово наказать, – проговорил таксист.
   – Думаю, что ты прав. Небрежная работа должна быть наказуема.
   – Что вы хотите этим сказать?
   – Дорогой мой, мы с тобой оба американцы, и я хочу дать тебе совет, который стоит дороже денег: в этом мире есть одна-единственная вещь, которая подлежит наказанию. Ничего нельзя делать неправильно: принимать неверные решения, делать неверные движения. Это всегда наказывается. Что такое зло, по-твоему? Это лишь продолжение неверной мысли.
   – О чем это вы, черт возьми, толкуете? – спросил изумленный таксист. Съежившись от страха за рулевым колесом, он смотрел не на Римо, а на то, как пожарные спускают мертвые тела через закопченные проломы в стене четвертого этажа.
   А Римо хотел сказать вот что: тот, кто взорвал научный корпус, совершил самоубийство – с тем же успехом, как если бы он приставил револьвер к своему виску. Он допустил ошибку, и он должен быть наказан. Но Римо устал от разговоров и вышел из машины.
   Денверский таксист заторопился уезжать: он надеялся, что в его городе университетские здания еще не взлетают на воздух. Возвращаться он решил через Скалистые горы.
   Римо смотрел ему вслед. Водитель был так взволнован и испуган, что по привычке подобрал на углу пассажира, который тут же пулей выскочил из такси обратно. А выскочив, уставился на таксиста, как на помешанного. Когда машина тронулась, незадачливый седок долго еще стоял на углу и скреб в затылке, не отрывая взгляда от машины с номерным знаком другого штата.
   Римо прошелся по университетскому двору, раздосадованный тем, что ученый, работавший над проблемой использования солнечной энергии, скорее всего, мертв, и что кто-то может быть так жесток, что, пытаясь убить идею, пустил в ход бомбу.
   – Какой ужас! – рыдала женщина в белом халате. – Какой ужас!
   Ее белокурые спутанные волосы были черными с концов – не от корней, а именно с концов. Очевидно, их опалило пламенем взрыва. Она разговаривала с молодым репортером у пожарной машины, стоявшей без дела у входа в пострадавший корпус.
   Репортер, молодой человек в сером костюме, который выглядел так, будто он спал в нем, а потом валялся на траве, где были разбросаны остатки ленча, делал заметки.
   – ФБР нас предупреждало о возможном покушении на жизнь доктора, но мы подумали, что это фашистская пропаганда.
   – Что они вам сказали? – спрашивал репортер.
   – Они говорили, что возможна попытка убийства, и они… о Боже… начали осматривать лабораторию, искать бомбы, но там ничего не было; а когда они ушли… О Господи! Как это ужасно… На нас вдруг повалилась стена, целая стена… Словно она была из трухи. Потом полыхнул огонь, больше я ничего не помню…
   – Эй вы! – строго сказал Римо. – Кто вам позволил говорить с репортерами?
   – Но я… – начала женщина, однако Римо не дал ей закончить.
   – Сначала мы должны все выяснить, и только потом вы сможете давать интервью.
   – Откуда вы? – спросил репортер.
   – Силы стратегической безопасности. – Римо понизил голос до конфиденциального шепота: – Эти слухи о смерти доктора выеденного яйца не стоят. У нас уже есть все необходимые сведения. Они убили не того, кого хотели убить. Позже я вам все расскажу, только это не для печати.
   И репортер, выслушав официального представителя, заявившего, что человеческая жизнь ничего не значит, был полностью удовлетворен и пошел интервьюировать других людей, уверенный, что наладил контакт, который не только будет продолжаться, но, возможно, позволит ему удивить весь отдел. Он даже не потрудился спросить, что такое «силы стратегической безопасности».
   От женщины с опаленными волосами Римо узнал, что двое из ФБР принесли в лабораторию доктора портфель с прибором для обнаружения бомб. Так они сказали. Один из них был толстый, другой – тощий. Вначале ей даже показалось, что таких толстых и таких тонких в ФБР не бывает. Но они показали металлические значки, значит, все было в порядке.
   Римо взял с нее обещание ничего и никому не говорить. Ей следует пойти домой и отдохнуть. Властным щелчком пальцев он остановил патрульный автомобиль.
   – Эта женщина в состоянии шока, – сказал он двум патрульным полицейским, сидящим на переднем сиденье. – Отвезите ее домой.
   – Если шок, то ей надо к доктору, – возразили те.
   – Это другой шок. Давайте езжайте. Здесь только что произошел взрыв, я должен немедленно повидаться с вашим шефом.
   При упоминании фамилии, снимающей с них всякую ответственность, патрульные отъехали, а начальник полиции, видя, что уверенный в себе молодой человек лет тридцати отдает приказания его подчиненным, принял его за важную персону. Эта уверенность еще более возросла, когда молодой человек заверил начальника, что ничего страшного не произошло.
   – Всего несколько жертв, а сам процесс не затронут. Нам чертовски повезло. Эксперимент в прекрасном состоянии. Просто невероятная удача.
   Римо бросил взгляд на каталку, где в резиновом мешке лежало то, что осталось от людей, находившихся в злополучной комнате четвертого этажа. Их везли в машине «скорой помощи» – дань уважения мертвым. От человеческих тел осталось немногое. То, что откапывали под обломками, показывали родственникам на предмет опознания и, если те не заявляли жалоб на отсутствие той или иной части тела – что бывает нечасто в подобных ситуациях, – оторванное ухо или палец просто спускали в канализацию. Остальное довершит бюро ритуальных услуг.
   – Кто здесь самый главный? – спросил Римо.
   Начальник полиции указал на толстого коротышку, который стоял в стороне от всех, глядя вверх, на четвертый этаж, и кивая головой, как если бы кто-то из строителей объяснял ему архитектуру здания.
   – Это декан факультета, – сказал начальник полиции.
   Римо поблагодарил начальника полиции и уверенно двинулся сквозь толпу, требуя посторониться. Погруженный в себя декан едва заметил его приближение.
   – Все в полном порядке, – сказал ему Римо. – Только смотрите – никому ни слова.
   – Что в полном порядке? – не понял декан.
   – Я не могу пока вам сказать, – ответил Римо.
   – Правительство не должно вмешиваться – у нас самоуправление. Надеюсь, это не приведет к новой студенческой демонстрации. В последнее время все было так спокойно. Я не хочу новых демонстраций.
   – Один из ваших профессоров убит, так ведь?
   – Да, – сказал декан, – он занимал эту должность.
   Ничего больше не уточняя, Римо направился к репортеру в сером костюме.
   – Олл райт! – бодро сказал он. – Вот вам вся подноготная. Только не ссылайтесь на меня. Мы потеряли несколько человек – только и всего. А сам проект в превосходном состоянии. Господи, как нам повезло!
   – Как называется этот проект? По буквам, пожалуйста, чтобы я мог правильно записать.
   – Он засекречен. Название зашифровано. Просто напишите: проект чрезвычайной важности.
   – Значит, надо напустить побольше туману?
   Римо широко улыбнулся.
   – Я процитирую ваши слова о том, что мы не потеряли ничего, кроме человеческих жизней. Согласны? – спросил репортер.
   – Чудесно! – с энтузиазмом подхватил Римо.
   При входе в здание его остановил инспектор пожарной охраны, но Римо указал на начальника полиции, а тот махнул рукой в знак позволения. Тогда пожарник сказал:
   – Вам надо надеть противогаз.
   – Я не буду дышать, – заверил его Римо.
   Инспектор удивленно поморгал глазами, и Римо прошел внутрь. Пожарные, привычные к противогазам, двигались перебежками в тусклом сером дыму, осматривая здание. Резиновые робы защищали их от воды, но не от дыма. Римо вошел в ближайшую комнату и огляделся. У окна стоял письменный стол без ящиков.
   А ему как раз и нужен был ящик от стола, либо прочная коробка, либо скоросшиватель с бумагами, но под руку не попадалось ничего подходящего. Он прошел в другую комнату, потом в третью.
   Школы, насколько Римо помнил, не похожи друг на друга – кроме помещений с надписью «для мальчиков». В туалете руки полагается вытирать либо сушить, а значит, там должны быть сушилки либо ящики для бумажных полотенец.
   В Калифорнийском университете в Беркли Римо обнаружил использованные полотенца с архаической надписью на ящике: «Не промокайте, а вытирайте». Ящик был выкрашен белой краской. Римо сорвал его со стены и стал счищать с него краску; вскоре металлический ящик засверкал как новый. Затем он выбросил полотенца, взял ящик на руки, как берут младенца, и вышел из здания, едва не сбив с ног медсестру, которая вела к машине «скорой помощи» пострадавшего от ожогов.
   Извинившись, Римо прошел через толпу зевак, мимо пожарного инспектора, мимо начальника полиции, мимо репортера, беспрестанно повторяя.
   – На нем ни единой царапины! Ведь это надо же! Ни одной царапины.
   – На чем «на нем»? – спросил репортер, пытаясь разглядеть, что он несет. Но Римо, загораживающий ящик руками, лишь подмигнул ему и поспешил через кампус к административному зданию, где во всеуслышание объявил, что собирается «оставаться здесь до утра и не спускать с него глаз, потому что следующий взрыв может и не сойти столь счастливо».
   – Счастливо? – изумилась одна из секретарш. Она просто не верила своим ушам. – Погибло пять человек, включая известного профессора…
   – Я это знаю, но в следующий раз все может быть куда серьезнее, – сказал Римо и велел секретаршам предъявить удостоверения.
   Когда в офис вошел человек в жилете, с которого свисал золотой ключ, и спросил, что происходит, Римо и у него потребовал удостоверение личности, сказав при этом, что ему не правятся такие порядки, при которых вокруг офиса околачиваются посторонние без пропусков, а служащие заходят и выходят, когда им вздумается. Как поступят другие, это их дело, но что до него самого, он собирается оставаться здесь с ним всю ночь.
   – С чем это с «ним»? – спросил обладатель золотого ключа.
   – Вы не в меру любопытны! – оборвал его Римо и вдруг закричал на высоких тонах: – А ну, очистить помещение! Всем выйти вон! Черт бы побрал вас, бюрократов! Только что выскочили из одной неприятности, а вы, проклятые управленцы, уже готовы снова поставить проект под удар. Погибли пять человек. Вам этого мало? Для вас ничего не значат пять жизней? Выметайтесь отсюда к дьяволу, чтобы духу вашего здесь не было!
   В порыве великодушия он разрешил секретаршам отыскать свои сумочки и унести их с собой. Но не пальто! «Какие могут быть разговоры, когда погибло пять человек! И это после недавней нашей проверки!»
   В половине шестого, когда солнце начало клониться к водам Тихого океана, Римо уселся в административном корпусе в обнимку с выхолощенным ящиком из-под бумажных полотенец. Вскоре туда пожаловали «агенты ФБР», чтобы узнать, что именно было вынесено из научного корпуса. Они показали Римо блестящие металлические значки, приколотые к бумажникам.
   – А, Мобли и Филбин, – приветствовал их Римо. – Вы не похожи на агентов ФБР – габариты не те. И откуда у вас эти значки? Ведь ФБР использует удостоверения.
   – Особый отдел, – сказал Мобли.
   – Что это у вас? – спросил тот, который назвался Филбином. – Не то ли самое, о чем сообщали по радио?
   Римо кивнул утвердительно.
   – То самое. Я изготовил его своими руками.
   – А разве вы тоже ученый?
   – Нет. Я тот, кто собирается вас убить, – весело сказал Римо.
   Мобли и Филбин поспешно извлекли свои «пушки». Филбин прицелился в висок сообразительного копа, но тот почему-то смотрел только на его палец, лежавший на спусковом крючке. Похоже, он рассчитывал уклониться от пули, как только палец придет в движение. Никогда прежде Филбин не видел ничего подобного, хотя случалось всякое. Иногда, если парень стоял близко, его мозги брызгами вылетали из разбитого черепа, прежде чем пуля успевала коснуться виска. Но где это видано, чтобы перед смертью жертва сфокусировала глаза на пальце? Все смотрят в отверстие дула. Зачем им смотреть на палец?
   Пока Мобли обыскивал прилегающие помещения, Филбин держал дуло у виска Римо. Тот мурлыкал мотивчик «За работой надо свистеть».
   – Никого, – сказал Мобли.
   – Только эта ищейка, – проворчал Филбин.
   – Вы не из ФБР, – сказал им Римо.
   – У нас оружие. Нам с тобой надо потолковать, – сказав Мобли. – Прежде всего, кто ты такой?
   – Я уже сказал: человек, собирающийся вас убить. Если будете себя вести тихо и мирно, уйдете легко. А если нет – вам будет больно. Честно говоря, я рекомендую вам первое. Все очень просто: вот вы здесь и вот вас уже нет. Самый лучший способ свести счеты с жизнью. Даже смерть от сердечного приступа не такая уж приятная вещь.
   – Трудно поверить, что ты грозишься убить нас, когда моя пушка у твоего виска.
   – И все же придется в это поверить. – Римо говорил очень серьезно.
   Спокойствие, звучавшее в его голосе, особый ритм речи – все это заставило Филбина расслабиться. Вот этот чудак вообще отвернулся куда-то в сторону… Филбин внезапно почувствовал нестерпимое жжение в пальце, лежавшем на спусковом крючке. Потом он увидел, как из больших искривившихся рук Мобли вдруг выскользнул пистолет, и решил, как и в случае с доктором Равелштейном, что тянуть больше ни к чему.
   Превозмогая жгучую боль, Филбин судорожно нажал на крючок… и громко завопил в предсмертной агонии: на его правой руке, между суставами большого и среднего пальцев, болтались лишь узкие полоски кожи; рука больше не болела – наступила темнота. Навеки.
   Римо поднял голову Мобли – так, чтобы тому были видны закатившиеся глаза напарника.
   – Кто вас послал? – спросил Римо.
   – Не знаю. Я никогда его не видел.
   – Не говори глупостей!
   – Я говорю правду. Мы никогда его не видели. Он всегда был в тени.
   – А сегодня как? Тоже в тени? Ведь ему пришлось посылать вас сюда вторично.
   – Да. Это он нас послал. Он.
   – И вы его не видели?
   – Нет.
   – Опасная штука работать на того, кого не знаешь.
   – Он хорошо платил.
   – Тогда почему вы его не ограбили? Или это противозаконно?
   – Ограбить его?! Да он сущий дьявол!
   – Где назначена ваша следующая встреча?
   – Ты можешь не верить мне, приятель, только он предупредил нас: если кто-нибудь спросит об этом, мы должны ответить тому человеку, что ему придется подождать. Вот все, что он сказал. А потом заставил нас выпить какой-то сок с чудным названием.
   – Сок? – переспросил Римо.
   – Да. Он назвал его как-то странно, что-то похожее на мандариновый сок.
   Римо пропустил его слова мимо ушей.
   – С какой целью вы убивали ученых?
   – Я не знаю.
   – На какую из нефтяных компаний вы работали?
   – Спроси у того человека. Я не знаю.
   – А известно ли тебе, что в ФБР не пользуются металлическими значками?
   – Известно, но тот сумасшедший велел нам их нацепить.
   – Не такой уж он сумасшедший. Он велел вам использовать их для того, чтобы я распознал, что вы не из ФБР. Вот что, парень: отведи меня к нему, и я сохраню тебе жизнь. Его жизнь стоит твоей.
   Мобли засмеялся, затем смех перешел в слезы, слезы превратились в глубокий вздох, и неожиданно тело Мобли похолодело. Римо почувствовал, как под его руками останавливается жизнь. Неподвижные глаза начали стекленеть.
   И тут Римо спохватился.
   – Тот сок… – спросил он. – Ты сказал, мандариновый?
   – Похоже на то, – с трудом произнес Мобли.
   – А может, он назвал его «сок синанджу»?^[1]
   – Да. Точно… синанджу, – проговорил Мобли, прежде чем испустить последний вздох.
   Римо опустил остывающее тело на пол. Потом взял из скрюченных рук Мобли ненужный теперь револьвер и вложил его в кобуру. Он и сам не знал, зачем это сделал, но ему почему-то казалось, что именно так следует поступить.
   Затем он вышел на калифорнийское солнце. Двое наемников, выдававших себя за агентов ФБР, отравлены. При этом предполагалось, что они проживут до той минуты, пока Римо не узнает, с кем он имеет дело на этот раз.
   Все так и вышло. Теперь он знает.
   Ему снова бросает вызов Нуич, злобный отпрыск Дома Синанджу, владеющий его мистическим искусством.

Глава пятая

   В Большем исламском совете Свободной Арабской республики Революционного народа (прежде Лобиния) полковник Муаммар Барака заслушивал нескончаемые доклады, отпечатанные в трех экземплярах английскими машинистками на немецких машинках, подключенных к сети, питаемой американскими генераторами, обслуживаемыми бельгийскими механиками.
   Совет заседал в старинном королевском дворце, построенном одним итальянским вельможей по проекту японского архитектора. Кондиционеры там были американские, электропроводка английская, мебель – датская; паркет для полов привезен из Восточной Германии.
   Национальный флаг Лобинии, зелено-оранжевый, с желтым полумесяцем и звездой, то развевался на ветру, то, чаще, обвисал по причине безветренной жаркой погоды. Его придумали и изготовили в самой Лобинии местные умельцы, и все было бы отлично, если не считать того, что флагштоки, на которых крепилась веревка для поднятия флата, исправно падали каждые семь дней.
   Барака слушал. Перед ним лежал карманный калькулятор фирмы «Техас инструментс». Прошло уже четыре года, как он сделался президентом. На маленьком листке у него были выписаны цифры, приблизительно показывающие запасы нефти в стране. На другом листке он записывал, сколько денег уходит из страны. Эти суммы все возрастали и возрастали, для подсчетов требовался уже электронный калькулятор. А доходы от нефти застыли на одном уровне – том самом, какой Барака зафиксировал в своем блокноте сразу же после свержения короля Адраса. Все эти четыре года он не переставал думать об этих ножницах. Он думал о них, когда замечал, как у заржавевших в ангарах самолетов «Мираж» отваливаются крылья, потому что ангары были построены слишком близко к морю. Самолеты, не поднимающиеся в воздух, не должны стоять так близко к воде. Он думая о них, глядя на построенный русскими комплекс правительственных зданий, который дал осадку по причине использования некачественных стройматериалов и отсутствия надлежащих условии эксплуатации. Барака всерьез задумался об этом, когда услышал, как один итальянский инженер говорил русскому специалисту, что строить в Лобинии можно только то, что требует не более сложного обслуживания, чем оазис.
   – Но ведь оазисы у них уже есть, – сказал на это русский специалист.
   – Да, – вздохнул итальянец. – Теперь вы знаете, каково это – строить в Лобинии. Если, конечно, вы не планируете обеспечить постоянную эксплуатацию объекта силами русских.
   Полковник Барака вспоминал об этом разговоре, наблюдая, как национальные богатства его страны, выкачиваемые из песчаных недр, не дают никакой отдачи; как вновь построенные здания разрушаются, самолеты приходят в негодность в своих ангарах и каждый норовит продать им что-то единственно по той причине, что все они – «друзья арабов».
   Вот почему, когда его слух уловил какую-то цифру – сравнительно небольшую сумму расходов в двести пятьдесят тысяч американских долларов, – он потребовал отчета:
   – Что получил народ Лобинии за эти двести пятьдесят тысяч?
   – Простите? – Министр разведывательной службы бросил на него выразительный взгляд. Он был почти так же молод, как и сам Барака, но лицо его заплыло жиром, а униформа была сшита из дорогого английского сукна. После революции он получил чин генерал-лейтенанта. Это он перебросил в критический момент надежные части в нужное место, а именно раздобыл исправный джип, доставивший полковника на радиостанцию. Услыхав голос Муаммара Бараки, люди вновь обрели силу и веру: его голос символизировал для них революцию, указывал им путь, поднимал дух.
   Те, кто сидел сейчас в зале заседании, знали это. Они знали, что все их чины и звания зиждятся на слове этого человека, и ни на чем другом. Даже солдатам, чтобы добиться от них хоть чего-нибудь, приходилось то и дело напоминать: «Это приказ самого полковника». Генерал-лейтенант Джафар Али Амин оторвался от длинного списка месячных расходов своего ведомства, удивленно посмотрел на главу государства и, потирая длинный белый шрам, сбегающий вниз от виска по левой щеке, сказал:
   – Я вас не понял, полковник.
   – Я спрашиваю, – повторил Барака, – что мы получили взамен двухсот пятидесяти тысяч американских долларов? Я хочу это знать. Что получили лобинийцы, чтобы они могли сказать: вот это наши лидеры дали нам взамен богатств нашей страны.
   – Эта сумма проходит по статье «Реализации американских проектов», расходы по ней в этом месяце составляют, грубо говоря, двадцать миллионов долларов. Сюда включается, добавлю, финансирование студенческих организаций, в том числе широкая их поддержка – сверх бюджетных ассигнований; возрастающие расходы на стимулирование активности национальных меньшинств в Америке, выплаты нашим друзьям и тем американским сенаторам, которые по американскому телевидению…
   – Стоп! Одну минуту. Не надо перечислять мне все ваши достижения. Просто скажите, коротко и ясно, в двух словах – что мы приобрели за эти двести пятьдесят тысяч американских долларов? – Лицо полковника, с заостренными, как у итальянца, чертами, пылало гневом; шея побагровела.
   – Непредвиденные расходы… Чрезвычайные происшествия. Два, – чуть слышно произнес генерал-лейтенант, не поднимая глаз от напечатанных страниц.
   – Как это? По его двадцать пять тысяч на каждое чрезвычайное происшествие или одно стоило двести тысяч, а другое, еще более чрезвычайное, только пятьдесят? – спросил Барака.
   – Здесь ничего об этом не сказано, полковник.
   – Почему же? Разве секретная служба не в вашем ведении?
   – Но, полковник. – Генерал Али Амин оторвался наконец от бумаг. – Эта сумма составляет менее чем 0,01 часть моих бюджетных расходов. Разве можно уследить, куда девается каждая сотая часть ассигнований?
   – Можно! – заявил Барака. – Потрудитесь это выяснить. Я еще помню то время, когда вне стен этого дворца невозможно было найти двухсот пятидесяти тысяч долларов: их не имели ни люди моего племени, ни люди племени моего отца или моего деда…
   – Теперь другие времена, о лидер, в особенности после того, как вы встали на путь повышения мировых цен на нефть в четыре раза по сравнению с прежними.
   – Верно, – согласился Барака. Его лицо вдруг озарилось улыбкой, и министры облегченно заулыбались вместе с ним. – Теперь, вместо того чтобы нанимать убийц стоимостью всего лишь в двести пятьдесят тысяч долларов, мы можем за то же количество проданной нефти получить миллион долларов на самых первоклассных наемных убийц. – Барака сделал паузу. Улыбки на лицах присутствующих погасли.
   – В четыре раза больше, джентльмены, – сказал Барака. – А теперь я скажу вам, что мы будем делать. Мы будем сидеть и ждать, пока генерал Али Амин не выяснит, куда подевались народные деньги.
   – Будет исполнено в точности! – Бравый генерал молодцевато отдел честь и вышел, прикрыв за собой дверь.
   Через двадцать минут, в течение которых слышалось только нетерпеливое постукивание пальцев по столу, окруженному испуганными мужчинами, когда один человек достиг пределов своей ярости, генерал вернулся с пухлой папкой в руках и самоуверенной улыбкой на лице.
   – Куплены два автомата, сэр, для некоего Мобли и некоего Филбина. На автоматах заглавная английская буква "Т". Все точно, полковник. – Он снова отсалютовал, положил бумагу обратно в папку и занял свое место у стола.
   – Заглавная "Т", говорите?