Они проходили мимо балкона, где столпилась масса народу. Людей было так много, что задним приходилось наседать на впереди стоящих, чтобы разглядеть эту странную троицу. Все это походило на театральное представление.
И Римо в отчаянии крикнул им:
– Мы не остановимся ни перед чем ради обеспечения секретности!
Глава 8
Глава 9
И Римо в отчаянии крикнул им:
– Мы не остановимся ни перед чем ради обеспечения секретности!
Глава 8
Доктор Харолд В. Смит просматривал донесения, поступавшие каждый час.
Если бы он ушел спать домой, то в маленьком сейфе, встроенном в левую тумбу его стола, уже накопилась бы пачка бумаг толщиной не менее фута. Но он сидел у себя в кабинете в санатории Фолкрофт, расположенном на уэстчестерском берегу залива Лонг-Айленд, а помощник приносил бумаги ему в кабинет и молча клал на стол.
Этот помощник был твердо уверен, что работает в каком-то научном учреждения, настолько секретном, что у него даже нет названия. А личная секретарша Смита полагала, что служит в каком-то особом подразделении Федерального бюро расследований.
Из трехсот сорока трех служащих санатория Фолкрофт большинство полагало, что работают в санатории, хотя пациентов в нем было очень мало.
Значительная часть служащих была уверена, что знает, на кого работает. В подвалах санатория стояли компьютеры с объемными базами данных, и служащие думали, что работают на какую-то транснациональную компанию, занимающуюся торговлей новыми технологиями.
Один из служащих, честолюбивый юный талант, преследуя свои личные цели, решил проникнуть в базу данных сквозь все коды и защитные барьеры. Он рассудил, что если получит доступ к секретной информации, то сможет очень выгодно продать ее на мировом рынке и сколотить неплохое состояние. В конце концов, зачем нужна такая секретность, если за ней не скрываются миллионные состояния?
Он был парень неглупый, и сразу смекнул, что раз на содержание Фолкрофта тратится по меньшей мере двести пятьдесят тысяч долларов в неделю, значит, секретная информация может стоить во много-много раз больше. И вот мало-помалу, наряду со своей официальной работой на отведенном ему участке, он начал заглядывать и на "чужую территорию" через хитросплетения компьютерных шифров и систем защиты. Прошел год, и перед ним постепенно открылась цельная картина: сотни сотрудников, собирающих информацию, преступные организации и специфика каждой из них, шпионаж, крупные мошенничества в сфере бизнеса, подрывная деятельность, коррупция.
Компьютерный портрет тайной жизни Америки.
Ясно, что это не имело отношения к международной торговле, хотя та часть информации, которая проходила непосредственно через него, заставляла предполагать именно это, поскольку была связана с Нью-Йоркской фондовой биржей.
Он был озадачен. Он был озадачен всю дорогу, пока добирался к месту своего нового назначения в штате Юта. И вдруг однажды ночью его словно громом поразило – он понял, зачем существует Фолкрофт. Он понял это примерно за двадцать четыре часа до того, как в Солт-Лейк-Сити повстречал одного человека. Человека по имени Римо.
Только сутки существовал человек, которого можно было считать третьим сотрудником КЮРЕ, потому что он вдруг понял, на кого он работает и зачем. А потом он оказался на дне шахты лифта, переплетенный с пружиной амортизатора, и снова только два сотрудника – Смит и человек по имени Римо – знали, на кого они работают и зачем. И так и должно было быть.
Из нынешних ежечасных донесений было ясно, что опасность разоблачения снова стала весьма вероятной, то есть случилось нечто такое, чего Смит опасался долгие годы, начиная с самого первого дня существования КЮРЕ.
Предыдущую ночь он провел на своем рабочем месте, слегка вздремнув прямо за столом, и проснулся холодным серым утром, когда первые сполохи цвета копченой семги окрасили небо над темной гладью залива Лонг-Айленд.
Тонированные оконные стекла, позволявшие глядеть из кабинета на залив, но не позволявшие снаружи увидеть, что происходит внутри, запотели по краям, хотя его уверяли, что специальная конструкция окон исключает подобные вещи, Помощник молча положил на стол очередное донесение, и в этот самый момент Смит открыл глаза.
– Пожалуйста, принесите мне мою бритву и зубную щетку, – попросил Смит.
– Разумеется, – ответил помощник. – Должен отметить, сэр, что отдел клиринга работает очень надежно. По правде говоря, это первый случай, когда подобная служба работает так надежно, не зная при этом, что делает.
– Бритву, пожалуйста, – прервал его рассуждения Смит, перевернул стопку лежащих перед ним донесений, и начал просматривать их в хронологическом порядке. Донесения, на первый взгляд, никак не были связаны между собой – так оно и должно было казаться. Только один человек мог соединить разрозненные кусочки в единую картину.
Торговый агент компании по продаже автомобилей в Пуэрто-Рико сообщал об интимной жизни владельца таксопарка. Некий бухгалтер, уверенный, что получал взятку от налоговой инспекции, сообщал о том, что тот же владелец таксопарка вдруг положил в банк крупную сумму денег.
Привратник в доме, где жила молодая женщина с пуделем, сообщил репортеру одной из газет кто платил за содержание пуделя.
Авиарейс из Албании в Лейпциг, оттуда – в Париж. Крупные суммы денег в мелких купюрах, поступившие из Восточной Европы. Соответствующая активизации ЦРУ на тот случай, если эти деньги идут на цели шпионажа.
Но деньги поступили через Пуэрто-Рико. И через владельца таксопарка. И Смиту вспомнилась темная улица недалеко от аэропорта, машина такси и человеческие тела, разбросанные по земле.
А потом пошли донесения, вызывавшие беспокойство.
Девушка-китаянка, прибывшая в аэропорт Дорваль. Ее встречали пожилой кореец и телохранитель. Телохранитель: рост – шесть футов, темные глаза, смуглый, среднего телосложения.
А вот и они сами! Фотография. Чиун и девушка, а за ними – Римо Уильямс.
И если сыскное агентство "Пелнора", полагавшее, что работает на некую фирму из города Рай, штат Нью-Йорк, могло сделать этот снимок, то и любой другой мог вступить в контакт с троицей и с единственным, кроме Смита, сотрудником КЮРЕ, который знал, на кого он работает.
Уже одной фотографии было бы достаточно, чтобы понять, что пистолет приставлен к виску не только Римо Уильямса, но и всей фирмы.
Достояние гласности. Разоблачение. Итак, покров секретности сорван. И тем самым стал очевидным факт, что правительство Соединенных Штатов не может функционировать в рамках им же самим установленных законов.
Если сыскное агентство "Пелнора" сумело так легко выследить эту троицу, кто еще мог сделать это?
Вот они – два азиата, яростно о чем-то препирающиеся, ж человек, которого много лет назад приговорили к высшей мере, и приговор привели в исполнение. Прекрасное фото, снятое с не слишком большого расстояния.
Пластическая операция изменила лицо Римо Уильямса, у него новые скулы, новый нос, иная стрижка. Но вид самого секретного и самого страшного оружия – Дестроера – на обычной фотографии, сделанной самыми обыкновенными частными детективами, осознание неотвратимости судьбы – все это буквально выворачивало Смита наизнанку. Впрочем, слабость желудка была для него делом обычным.
Фирма КЮРЕ должна быть расформирована прежде, чем будет разоблачена.
Только два человека имеют право знать о ней – так было всегда, но так уже не будет длиться долго. Смит подготовил процедуру ликвидации в тот самый день, когда вернулся от президента.
У него есть капсула. Он позвонит жене и скажет, что уезжает в командировку. Через месяц человек из ЦРУ сообщит миссис Смит, что ее муж пропал без вести во время выполнения задания в Европе. Она поверят, поскольку до сих пор верят, что он работает на ЦРУ.
Смит сунул фотографию в машинку для уничтожения бумаг. Машинка зажужжала, и портрет Римо Уильямса исчез.
Он развернулся в кресле и выглянул в окно. По заливу гуляли высокие волны и ритмично плескались о камни на берегу, повинуясь велениям луны, ветра и прилива.
Вода была здесь до появления КЮРЕ. Будет и после исчезновения КЮРЕ. Она была здесь, когда в Афинах была демократия, когда Рим был республикой, когда Китай был центром мировой цивилизации, славившимся справедливостью, мудростью и безмятежностью.
Все они рухнули, а вода осталась. И когда КЮРЕ больше не станет, вода будет на своем месте.
Прежде чем расформировать КЮРЕ, Смиту предстоит еще уладить кое-какие мелочи. Надо будет позвонить в расчетный отдел бухгалтерии, после чего примерно половина сотрудников вернется как бы в те организации, на которые, как они сами полагали, работали. Фолкрофт снова станет обычным санаторием, а оставшиеся сотрудники при увольнении получат прекрасные рекомендации.
Когда информация о совершившемся процессе расформирования пройдет через компьютер, он автоматически воспламенит один из отсеков, и бушующее пламя уничтожит все записи и все оборудование.
Смиту, однако, не придется полюбоваться пожаром. За двадцать четыре часа до этого он напишет записку, в которой будет сказано, что ящик из подвала должен быть отправлен в адрес похоронного бюро Махера в Парсиппани, штат Нью-Джерси. Исполнения этого своего приказа он тоже не увидит.
К тому времени он спустится в подвал, в кладовку, где в углу стоит ящик, в котором легко может поместиться человек средних габаритов. Он снимет легкую алюминиевую крышку и увидит, что ящик наполнен твердой белой пористой резиной, и в ней оставлено углубление приблизительно по его фигуре. Он ляжет в это углубление и закроет крышку ящика. Затем он изнутри защелкнет четыре замка, и ящик закупорится герметически.
Воздух ему не понадобится. Потому что, когда защелкнется последний замок, он проглотит капсулу и уснет навеки вместе с организацией, которую он создавал для того, чтобы спасти страну, неспособную спасти себя.
А что будет с Римо Уильямсом? Он умрет вскоре после этого, если план сработает. А это был единственный план, который мог сработать. Потому что, когда Смит приведет в состояние готовности план ликвидации КЮРЕ, человек, способный убрать Римо, уже будет рядом, имея задание сопровождать его.
Римо, как всегда, позвонит по секретной связи через телефон доверия в Детройте, и Смит велит ему отправить Чиуна в Фолкрофт немедленно. А когда Римо скажет об этом Чиуну, тот выполнит свой контракт на убийство, как поступали корейцы уже многие столетия.
И Римо со Смитом унесут с собой в могилу страшную тайну КЮРЕ. А когда единственный оставшийся в живых человек, знающий о ее существовании, позвонит из Белого дома, он услышит сигнал "занято" и поймет, что КЮРЕ больше нет.
Чиун, который понятия не имел на кого он работает, а знал только, что выполняет правительственное задание, скорее всего вернется в Корею, и будет тихо-мирно доживать свой век.
Волны все так же размеренно бились о берег.
Мир стоял на пороге мира. Какая чудесная мечта! Сколько лет мира знал мир? Было ли когда-нибудь такое время, чтобы один человек не убивал другого, или чтобы одна за другой не развязывались жесточайшие войны ради изменения границ, ради исправления результатов прошлых деяний и даже – верх идиотизма!
– ради защиты чести и достоинства нации?
У президента была мечта. Смиту и Римо, возможно, придется умереть за нее. Да будет так – за такую мечту можно и умереть.
Было бы неплохо рассказать Римо, почему ему предстояло умереть, но Смит никогда бы не осмелился открыть ему, каким образом это произойдет. Если уж у него и было хоть какое-то преимущество перед этой идеальной машиной для убийства, то надо было хранить его до конца. И использовать в случае необходимости.
И тут зазвонил телефон специальной связи. Это Римо.
Смит поднял трубку. Он вдруг к собственной досаде переполнился теплыми чувствами к этому убийце-острослову – что-то вроде привязанности, какую испытываешь к человеку, с которым провел в одном окопе – дайте-ка вспомнить, сколько? – да, вот уже восемь лет.
– Семь-четыре-четыре, – произнес Смит.
– Ну, вы и фрукт, – донесся голос Римо. – Задали мне работенку. Вы знаете, что эта парочка скандалит?
– Знаю.
– Ужасно глупо было подключать Чиуна. Он просто с цепи сорвался.
– Вам нужен переводчик.
– Она говорит по-английски.
– А что она скажет какому-нибудь китайцу, который попытается вступить с ней в контакт? – спросил Смит.
– Ладно, уговорили. Я постараюсь пережить все это. Мы уезжаем из Бостона сегодня.
– Мы проверяем ту пуэрториканскую команду. До сих пор не известно, кто их подослал.
– О'кей. Мы собираемся начать поиски.
– Будьте осторожны. От владельца таксопарка на континент поступила весьма кругленькая сумма наличными. Я думаю, это касается вас. Семьдесят тысяч.
– Это все, чего я стою? Тем более в условиях инфляции?
– Если это не сработает, ваша цена, вероятно, поднимется до ста тысяч.
– Черт побери, я могу заработать столько, рекламируя здоровый образ жизни и современные лекарственные препараты. А может, мне податься в профессиональный спорт? Что еще мне останется, если все дело развалится?
Тридцатипятилетний крайний защитник, который будет играть до шестидесяти лет. А Чиун может стать нападающим. Спорим, может. Это их всех просто на уши поставит. Представляете, восьмидесятилетний нападающий весом в девяносто фунтов.
– Перестаньте говорить глупости, – За это я и люблю вас, дорогой. Вы просто преисполнены оптимизма.
– Всего хорошего, – сказал Смит.
– Чиун. Алекс Каррас весом в девяносто фунтов.
Смит не стал комментировать это сравнение Чиуна со знаменитым футболистом, повесил трубку и вернулся к донесениям. Все они были неприятны, и с каждым часом становились все хуже. Возможно, его собственный страх смерти мешал ему верно оценить ситуацию. Возможно, вся его фирма уже переступила ту грань, за которой ничего не поправить. Может быть, ему следовало передать Чиуну приказ возвращаться в Фолкрофт прямо сейчас.
Из сейфа, вмонтированного в левую тумбу стола, он достал маленький герметически запаянный пластиковый пакетик. В нем была всего одна капсула.
Он положил ее в жилетный карман, и снова погрузился в чтение донесений. Римо завтра позвонит снова.
Поступили новые донесения, на этот раз с ними доставили и его бритву.
Телефонный разговор с Римо был подслушан и прослежен до города Рай, штат Нью-Йорк. Эта информация поступила от одного из служащих телефонной компании в Бостоне.
Смит щелкнул выключателем внутреннего переговорного устройства, чтобы проверить, пришла ли секретарша.
– Слушаю вас, доктор Смит, – раздался голос.
– Э-э, доброе утро. Прошу вас, передайте сообщение в транспортный отдел. Нам почти наверняка понадобится послать завтра алюминиевый контейнер с лабораторным оборудованием в Парсиппани, штат Нью-Джерси. Я бы хотел, чтобы его довезли до Питтсбурга, а оттуда отправили самолетом.
Если бы он ушел спать домой, то в маленьком сейфе, встроенном в левую тумбу его стола, уже накопилась бы пачка бумаг толщиной не менее фута. Но он сидел у себя в кабинете в санатории Фолкрофт, расположенном на уэстчестерском берегу залива Лонг-Айленд, а помощник приносил бумаги ему в кабинет и молча клал на стол.
Этот помощник был твердо уверен, что работает в каком-то научном учреждения, настолько секретном, что у него даже нет названия. А личная секретарша Смита полагала, что служит в каком-то особом подразделении Федерального бюро расследований.
Из трехсот сорока трех служащих санатория Фолкрофт большинство полагало, что работают в санатории, хотя пациентов в нем было очень мало.
Значительная часть служащих была уверена, что знает, на кого работает. В подвалах санатория стояли компьютеры с объемными базами данных, и служащие думали, что работают на какую-то транснациональную компанию, занимающуюся торговлей новыми технологиями.
Один из служащих, честолюбивый юный талант, преследуя свои личные цели, решил проникнуть в базу данных сквозь все коды и защитные барьеры. Он рассудил, что если получит доступ к секретной информации, то сможет очень выгодно продать ее на мировом рынке и сколотить неплохое состояние. В конце концов, зачем нужна такая секретность, если за ней не скрываются миллионные состояния?
Он был парень неглупый, и сразу смекнул, что раз на содержание Фолкрофта тратится по меньшей мере двести пятьдесят тысяч долларов в неделю, значит, секретная информация может стоить во много-много раз больше. И вот мало-помалу, наряду со своей официальной работой на отведенном ему участке, он начал заглядывать и на "чужую территорию" через хитросплетения компьютерных шифров и систем защиты. Прошел год, и перед ним постепенно открылась цельная картина: сотни сотрудников, собирающих информацию, преступные организации и специфика каждой из них, шпионаж, крупные мошенничества в сфере бизнеса, подрывная деятельность, коррупция.
Компьютерный портрет тайной жизни Америки.
Ясно, что это не имело отношения к международной торговле, хотя та часть информации, которая проходила непосредственно через него, заставляла предполагать именно это, поскольку была связана с Нью-Йоркской фондовой биржей.
Он был озадачен. Он был озадачен всю дорогу, пока добирался к месту своего нового назначения в штате Юта. И вдруг однажды ночью его словно громом поразило – он понял, зачем существует Фолкрофт. Он понял это примерно за двадцать четыре часа до того, как в Солт-Лейк-Сити повстречал одного человека. Человека по имени Римо.
Только сутки существовал человек, которого можно было считать третьим сотрудником КЮРЕ, потому что он вдруг понял, на кого он работает и зачем. А потом он оказался на дне шахты лифта, переплетенный с пружиной амортизатора, и снова только два сотрудника – Смит и человек по имени Римо – знали, на кого они работают и зачем. И так и должно было быть.
Из нынешних ежечасных донесений было ясно, что опасность разоблачения снова стала весьма вероятной, то есть случилось нечто такое, чего Смит опасался долгие годы, начиная с самого первого дня существования КЮРЕ.
Предыдущую ночь он провел на своем рабочем месте, слегка вздремнув прямо за столом, и проснулся холодным серым утром, когда первые сполохи цвета копченой семги окрасили небо над темной гладью залива Лонг-Айленд.
Тонированные оконные стекла, позволявшие глядеть из кабинета на залив, но не позволявшие снаружи увидеть, что происходит внутри, запотели по краям, хотя его уверяли, что специальная конструкция окон исключает подобные вещи, Помощник молча положил на стол очередное донесение, и в этот самый момент Смит открыл глаза.
– Пожалуйста, принесите мне мою бритву и зубную щетку, – попросил Смит.
– Разумеется, – ответил помощник. – Должен отметить, сэр, что отдел клиринга работает очень надежно. По правде говоря, это первый случай, когда подобная служба работает так надежно, не зная при этом, что делает.
– Бритву, пожалуйста, – прервал его рассуждения Смит, перевернул стопку лежащих перед ним донесений, и начал просматривать их в хронологическом порядке. Донесения, на первый взгляд, никак не были связаны между собой – так оно и должно было казаться. Только один человек мог соединить разрозненные кусочки в единую картину.
Торговый агент компании по продаже автомобилей в Пуэрто-Рико сообщал об интимной жизни владельца таксопарка. Некий бухгалтер, уверенный, что получал взятку от налоговой инспекции, сообщал о том, что тот же владелец таксопарка вдруг положил в банк крупную сумму денег.
Привратник в доме, где жила молодая женщина с пуделем, сообщил репортеру одной из газет кто платил за содержание пуделя.
Авиарейс из Албании в Лейпциг, оттуда – в Париж. Крупные суммы денег в мелких купюрах, поступившие из Восточной Европы. Соответствующая активизации ЦРУ на тот случай, если эти деньги идут на цели шпионажа.
Но деньги поступили через Пуэрто-Рико. И через владельца таксопарка. И Смиту вспомнилась темная улица недалеко от аэропорта, машина такси и человеческие тела, разбросанные по земле.
А потом пошли донесения, вызывавшие беспокойство.
Девушка-китаянка, прибывшая в аэропорт Дорваль. Ее встречали пожилой кореец и телохранитель. Телохранитель: рост – шесть футов, темные глаза, смуглый, среднего телосложения.
А вот и они сами! Фотография. Чиун и девушка, а за ними – Римо Уильямс.
И если сыскное агентство "Пелнора", полагавшее, что работает на некую фирму из города Рай, штат Нью-Йорк, могло сделать этот снимок, то и любой другой мог вступить в контакт с троицей и с единственным, кроме Смита, сотрудником КЮРЕ, который знал, на кого он работает.
Уже одной фотографии было бы достаточно, чтобы понять, что пистолет приставлен к виску не только Римо Уильямса, но и всей фирмы.
Достояние гласности. Разоблачение. Итак, покров секретности сорван. И тем самым стал очевидным факт, что правительство Соединенных Штатов не может функционировать в рамках им же самим установленных законов.
Если сыскное агентство "Пелнора" сумело так легко выследить эту троицу, кто еще мог сделать это?
Вот они – два азиата, яростно о чем-то препирающиеся, ж человек, которого много лет назад приговорили к высшей мере, и приговор привели в исполнение. Прекрасное фото, снятое с не слишком большого расстояния.
Пластическая операция изменила лицо Римо Уильямса, у него новые скулы, новый нос, иная стрижка. Но вид самого секретного и самого страшного оружия – Дестроера – на обычной фотографии, сделанной самыми обыкновенными частными детективами, осознание неотвратимости судьбы – все это буквально выворачивало Смита наизнанку. Впрочем, слабость желудка была для него делом обычным.
Фирма КЮРЕ должна быть расформирована прежде, чем будет разоблачена.
Только два человека имеют право знать о ней – так было всегда, но так уже не будет длиться долго. Смит подготовил процедуру ликвидации в тот самый день, когда вернулся от президента.
У него есть капсула. Он позвонит жене и скажет, что уезжает в командировку. Через месяц человек из ЦРУ сообщит миссис Смит, что ее муж пропал без вести во время выполнения задания в Европе. Она поверят, поскольку до сих пор верят, что он работает на ЦРУ.
Смит сунул фотографию в машинку для уничтожения бумаг. Машинка зажужжала, и портрет Римо Уильямса исчез.
Он развернулся в кресле и выглянул в окно. По заливу гуляли высокие волны и ритмично плескались о камни на берегу, повинуясь велениям луны, ветра и прилива.
Вода была здесь до появления КЮРЕ. Будет и после исчезновения КЮРЕ. Она была здесь, когда в Афинах была демократия, когда Рим был республикой, когда Китай был центром мировой цивилизации, славившимся справедливостью, мудростью и безмятежностью.
Все они рухнули, а вода осталась. И когда КЮРЕ больше не станет, вода будет на своем месте.
Прежде чем расформировать КЮРЕ, Смиту предстоит еще уладить кое-какие мелочи. Надо будет позвонить в расчетный отдел бухгалтерии, после чего примерно половина сотрудников вернется как бы в те организации, на которые, как они сами полагали, работали. Фолкрофт снова станет обычным санаторием, а оставшиеся сотрудники при увольнении получат прекрасные рекомендации.
Когда информация о совершившемся процессе расформирования пройдет через компьютер, он автоматически воспламенит один из отсеков, и бушующее пламя уничтожит все записи и все оборудование.
Смиту, однако, не придется полюбоваться пожаром. За двадцать четыре часа до этого он напишет записку, в которой будет сказано, что ящик из подвала должен быть отправлен в адрес похоронного бюро Махера в Парсиппани, штат Нью-Джерси. Исполнения этого своего приказа он тоже не увидит.
К тому времени он спустится в подвал, в кладовку, где в углу стоит ящик, в котором легко может поместиться человек средних габаритов. Он снимет легкую алюминиевую крышку и увидит, что ящик наполнен твердой белой пористой резиной, и в ней оставлено углубление приблизительно по его фигуре. Он ляжет в это углубление и закроет крышку ящика. Затем он изнутри защелкнет четыре замка, и ящик закупорится герметически.
Воздух ему не понадобится. Потому что, когда защелкнется последний замок, он проглотит капсулу и уснет навеки вместе с организацией, которую он создавал для того, чтобы спасти страну, неспособную спасти себя.
А что будет с Римо Уильямсом? Он умрет вскоре после этого, если план сработает. А это был единственный план, который мог сработать. Потому что, когда Смит приведет в состояние готовности план ликвидации КЮРЕ, человек, способный убрать Римо, уже будет рядом, имея задание сопровождать его.
Римо, как всегда, позвонит по секретной связи через телефон доверия в Детройте, и Смит велит ему отправить Чиуна в Фолкрофт немедленно. А когда Римо скажет об этом Чиуну, тот выполнит свой контракт на убийство, как поступали корейцы уже многие столетия.
И Римо со Смитом унесут с собой в могилу страшную тайну КЮРЕ. А когда единственный оставшийся в живых человек, знающий о ее существовании, позвонит из Белого дома, он услышит сигнал "занято" и поймет, что КЮРЕ больше нет.
Чиун, который понятия не имел на кого он работает, а знал только, что выполняет правительственное задание, скорее всего вернется в Корею, и будет тихо-мирно доживать свой век.
Волны все так же размеренно бились о берег.
Мир стоял на пороге мира. Какая чудесная мечта! Сколько лет мира знал мир? Было ли когда-нибудь такое время, чтобы один человек не убивал другого, или чтобы одна за другой не развязывались жесточайшие войны ради изменения границ, ради исправления результатов прошлых деяний и даже – верх идиотизма!
– ради защиты чести и достоинства нации?
У президента была мечта. Смиту и Римо, возможно, придется умереть за нее. Да будет так – за такую мечту можно и умереть.
Было бы неплохо рассказать Римо, почему ему предстояло умереть, но Смит никогда бы не осмелился открыть ему, каким образом это произойдет. Если уж у него и было хоть какое-то преимущество перед этой идеальной машиной для убийства, то надо было хранить его до конца. И использовать в случае необходимости.
И тут зазвонил телефон специальной связи. Это Римо.
Смит поднял трубку. Он вдруг к собственной досаде переполнился теплыми чувствами к этому убийце-острослову – что-то вроде привязанности, какую испытываешь к человеку, с которым провел в одном окопе – дайте-ка вспомнить, сколько? – да, вот уже восемь лет.
– Семь-четыре-четыре, – произнес Смит.
– Ну, вы и фрукт, – донесся голос Римо. – Задали мне работенку. Вы знаете, что эта парочка скандалит?
– Знаю.
– Ужасно глупо было подключать Чиуна. Он просто с цепи сорвался.
– Вам нужен переводчик.
– Она говорит по-английски.
– А что она скажет какому-нибудь китайцу, который попытается вступить с ней в контакт? – спросил Смит.
– Ладно, уговорили. Я постараюсь пережить все это. Мы уезжаем из Бостона сегодня.
– Мы проверяем ту пуэрториканскую команду. До сих пор не известно, кто их подослал.
– О'кей. Мы собираемся начать поиски.
– Будьте осторожны. От владельца таксопарка на континент поступила весьма кругленькая сумма наличными. Я думаю, это касается вас. Семьдесят тысяч.
– Это все, чего я стою? Тем более в условиях инфляции?
– Если это не сработает, ваша цена, вероятно, поднимется до ста тысяч.
– Черт побери, я могу заработать столько, рекламируя здоровый образ жизни и современные лекарственные препараты. А может, мне податься в профессиональный спорт? Что еще мне останется, если все дело развалится?
Тридцатипятилетний крайний защитник, который будет играть до шестидесяти лет. А Чиун может стать нападающим. Спорим, может. Это их всех просто на уши поставит. Представляете, восьмидесятилетний нападающий весом в девяносто фунтов.
– Перестаньте говорить глупости, – За это я и люблю вас, дорогой. Вы просто преисполнены оптимизма.
– Всего хорошего, – сказал Смит.
– Чиун. Алекс Каррас весом в девяносто фунтов.
Смит не стал комментировать это сравнение Чиуна со знаменитым футболистом, повесил трубку и вернулся к донесениям. Все они были неприятны, и с каждым часом становились все хуже. Возможно, его собственный страх смерти мешал ему верно оценить ситуацию. Возможно, вся его фирма уже переступила ту грань, за которой ничего не поправить. Может быть, ему следовало передать Чиуну приказ возвращаться в Фолкрофт прямо сейчас.
Из сейфа, вмонтированного в левую тумбу стола, он достал маленький герметически запаянный пластиковый пакетик. В нем была всего одна капсула.
Он положил ее в жилетный карман, и снова погрузился в чтение донесений. Римо завтра позвонит снова.
Поступили новые донесения, на этот раз с ними доставили и его бритву.
Телефонный разговор с Римо был подслушан и прослежен до города Рай, штат Нью-Йорк. Эта информация поступила от одного из служащих телефонной компании в Бостоне.
Смит щелкнул выключателем внутреннего переговорного устройства, чтобы проверить, пришла ли секретарша.
– Слушаю вас, доктор Смит, – раздался голос.
– Э-э, доброе утро. Прошу вас, передайте сообщение в транспортный отдел. Нам почти наверняка понадобится послать завтра алюминиевый контейнер с лабораторным оборудованием в Парсиппани, штат Нью-Джерси. Я бы хотел, чтобы его довезли до Питтсбурга, а оттуда отправили самолетом.
Глава 9
Рикардо де Эстрана-и-Монтальдо-и-Рис-Гернерсообщилсвоей посетительнице, что семидесяти тысяч недостаточно.
– Это невозможно, – сказал он и вышел на террасу, бесшумно ступая по каменным плитам. Он подошел к самому краю и поставил бутылку шампанского – ни один завтрак без этого не обходился – на каменное ограждение, за которым простирались холмы, покрытые садами. За садами начинался лес, а за всем этим, вдали протекала река Гудзон, берега которой скоро ярко расцветятся красками осени.
– Это совершенно невозможно, – повторил он и сделал глубокий вдох, наслаждаясь ароматами бриза, несшего запах принадлежавших ему виноградников, разместившихся здесь, на холмах штата Нью-Йорк. Хорошее место для винограда – растение должно бороться за выживание среди скал. Это относится и к человеку – качество жизни есть лишь отражение борьбы за существование. Как наглядно доказывали эту истину виноградники – предмет его неустанной заботы.
Это был пожилой человек, но благодаря физическим упражнениям и беззаботной жизни он сохранил прекрасную форму, а его изысканная европейская манера держать себя и безупречная манера одеваться регулярно обеспечивали ему партнерш, с готовностью деливших его ложе. Когда он этого хотел. А это всегда бывало до или после, но никогда – во время сбора урожая.
И вот эта неопрятная высушенная женщина с бумажником, полным денег, явно член какой-то коммунистической банды, а скорее всего – просто посредник, хочет, чтобы он подверг риску свою жизнь за семьдесят тысяч долларов.
– Это невозможно, – сказал он в третий раз и взял бокал, стоявший на каменном ограждении террасы. Он посмотрел сквозь вино на солнце, как бы говоря "спасибо", и золотистая жидкость замерцала, словно польщенная тем, что ее избрали для подношения светилу.
Рикардо де Эстрана-и-Монтальдо-и-Рис-Гернер не смотрел на свою гостью.
Он не предложил ей шампанского, равно как не предложил и сесть. Он принял ее в своем кабинете, выслушал ее предложение и отклонил его. Но она не ушла.
И вот он услышал, как ее тяжелые башмаки протопали вслед за ним на террасу.
– Но семьдесят тысяч – это вдвое больше того, что вы обычно получаете.
– Мадам, – холодно, даже презрительно изрек он, – семьдесят тысяч – это вдвое больше того, что я получал в одна тысяча девятьсот сорок восьмом году.
С тех пор я больше не работал.
– Но это очень важное задание.
– Для вас – возможно. Для меня – нет.
– Почему вы не хотите взяться за него?
– А вот это вас совершенно не касается, мадам.
– Вы утратили ваш революционный пыл?
– У меня никогда не было революционного пыла.
– Вы должны взяться за исполнение этого задания.
Он чувствовал за своей спиной горячее дыхание нервной потной женщины.
Он ощущал ее присутствие буквально каждой клеточкой кожи. Проклятая обостренная чувствительность! Та самая обостренная чувствительность, которая и делала Рикардо де Эстрана-и-Монтальдо-и-Рис-Гернера тем самым Рикардо де Эстрана-и-Монтальдо-и-Рис-Гернером, которому некогда платили тридцать пять тысяч за задание.
Он сделал глоток шампанского, наслаждаясь тем, как оно пенится во рту.
Хорошее шампанское, но не выдающееся. И, к сожалению, даже не интересное.
Впрочем, как все знают, шампанское никогда не бывает интересным. Скучное.
Как эта женщина.
– Народные массы проливают кровь ради грядущей победы, которая уже не за горами. Это будет победа пролетариата над эксплуататорской, расистской капиталистической системой. Будьте с нами в дни торжества или умрите в борьбе.
– Ах, оставьте. Сколько вам лет, мадам?
– Вы смеетесь над моим революционным пылом?
– Я потрясен, как взрослый человек может так серьезно относиться к подобным вещам. Коммунизм – это для людей, которые так и не повзрослели. Для меня Диснейленд – это что-то куда более серьезное.
– Я не могу поверить, что это говорите вы – человек, который участвовал в нашей борьбе против фашистского зверя.
Он развернулся, и повнимательнее взглянул на посетительницу. Ее лицо избороздили морщины, впитавшие в себя годы борьбы и ненависти, ее волосы жидкими прядями выбивались в разные стороны из-под безобразной черной шляпки, которую явно не мешало бы почистить. Ее глаза – глаза старухи – смотрели устало. Это лицо прожило долгую жизнь, наполненную спорами по поводу таких абсурдных вещей, как диалектический материализм и классовое сознание, но эта жизнь протекала далеко-далеко от тех мест, где обычные люди живут своей обыденной жизнью. Он прикинул, что ей приблизительно столько же лет, сколько и ему, но на вид она была старой и высушенной, казалось, что в ней погасла последняя искра жизни.
– Мадам, я боролся против фашистского зверя, и думаю, имею право говорить об этом. Он ничем не отличается от зверя коммунистического. Зверь есть зверь. И мой революционный энтузиазм угас, когда я увидел, что, по вашему мнению, должно сменить репрессивный фашистский режим. Эта была бы диктатура таких зануд, как вы. По мне, Сталин, Гитлер и Мао Цзэдун ничем друг от друга не отличаются.
– Вы изменились, Рикардо.
– Очень на это надеюсь, мадам. Людям свойственно взрослеть, если только их не вдарит по башке какое-нибудь массовое движение или иная форма коллективного сумасшествия. Из ваших слов я заключаю, что вы меня знали и раньше?
– Вы меня не помните? – впервые за все время в ее голосе появилось что-то человеческое.
– Нет, не помню.
– Вы не помните осаду Алькасара?
– Это я помню.
– Вы не помните сражение при Теруэле?
– И это я помню.
– И вы не помните меня?
– Нет, не помню.
– Мария Делубье.
Бокал с вином вдребезги разбился о каменный пол террасы. Гернер побледнел.
– Мария? – едва выговорил он. – Ты?
– Да.
– Милая, нежная Мария. Не может быть, Он еще раз посмотрел на суровое осунувшееся лицо с преждевременно состарившимися глазами, но и на этот раз не смог разглядеть в нем черты Марии, юной женщины, которая верила и любила, которая каждое утро радостно встречала солнце, и была готова так же радостно встретить открывающийся перед нею мир.
– Да, это я, – сказала старуха.
– Это невозможно, – не мог прийти в себя Гернер. – Неужели время так безжалостно, что уничтожает все, не оставив и следа?
– Когда посвящаешь свою жизнь великому делу, все прочее уходит.
– Нет. Только в том случае, когда посвящаешь свою жизнь такому делу, которое убивает вчеловеке все живое. – Рикардо де Эстрана-и-Монтальдо-и-Рис-Гернер мягко положил руку женщине на плечо, его пальцы наткнулись на острые кости под тонким слоем грубой ткани.
– Пойдем, – сказал он. – Позавтракаем. И поговорим.
– Ты сделаешь это для нас, Рикардо? Это очень важно.
– Поговорим, Мария. Нам есть о чем поговорить.
Мария неохотно согласилась, и за утренней трапезой, состоявшей из фруктов, вина и сыра, она отвечала на вопросы о том, куда она поехала, и что она делала после того, как та тюрьма рухнула, или после того, как эта революция победила, или после того, как агитация тут прошла успешно, а там – провалилась.
И Гернер понял, куда исчезла Мария, оставив вместо себя эту сушеную старуху. Мария являла собой классический тип революционера, она была настолько увлечена идеями народных масс, силовых структур и политической борьбы, что забыла о людях. Люди стали для нее предметами. Со знаком плюс – коммунисты, со знаком минус – все остальные.
И тогда ей становилось легко сваливать в одну кучу нацистов, монархистов, демократов, республиканцев, капиталистов. Все они были для нее на одно лицо. Они была "наши" и "не наши". Он также узнал, что она никогда не оставалась подолгу в тех странах, где ее революционная деятельность шла успешно и приносила плоды. Те, кто больше всех мечтает о земле обетованной, больше других боится пересечь ее пределы.
Мария немного оттаяла, когда пригубила вино.
– А как жил ты, Рикардито?
– У меня есть мой виноград, мое поместье, моя земля.
– Человек не может владеть землей.
– Я владею этой землей точно так же, как любой человек чем-то владеет.
Я изменил эту землю, и эти перемены – мои. Красоту земле дала природа. А все, что я могу к этому прибавить, легко обходится без помощи революционного комитета.
– И ты забросил свое искусство?
– Нет, я пользуюсь им, но совсем по-иному. Теперь я созидаю.
– Когда ты с нами расстался, ты ведь работал и на других, так?
– Да, время от времени.
– Против революции?
– Разумеется.
– Как ты мог?
– Мария, я сражался на стороне антифашистов по той же причине, по которой многие сражались на стороне фашистов – просто в то время это была единственная война.
– Но ты ведь верил в наши идеалы, Я знаю, что ты верил.
– Да, дорогая, я верил, потому что был молод. А потом я повзрослел.
– Тогда я надеюсь, что никогда не стану взрослой.
– Ты стала старой, а взрослой так и не была.
– Это жестоко с твоей стороны. Впрочем, я должна была ожидать чего-то подобного от человека, который закопал свою жизнь в склон холма, вместо того, чтобы посвятить ее человечеству.
Гернер откинул назад свою львиную гриву и расхохотался:
– Надо же! Ну, это уж слишком. Ты просишь меня, чтобы я убил человека за семьдесят тысяч долларов, и называешь это служением человечеству.
– Так оно и есть. Это контрреволюционная сила, и нам до сих пор не удается с ней справиться.
– А тебе не показалось странным, что твои друзья подослали тебя именно ко мне?
– У тебя есть репутация. Во всяком случае, была.
– Но почему сейчас?
Старая женщина взяла бокал своими шершавыми красными руками, согревая вино ладонями, как делала в те времена, когда она сама была юной, нежной и прекрасной, а вино – гораздо хуже.
– Ладно, Рикардито. Мы обязательно примем во внимание твои соображения, поскольку ты единственный человек, способный соображать. И никто другой, а уж комитет в особенности, не сравнится с тобой в мудрости.
– В вашей организации много людей, которые имеют богатый опыт в устранении других людей. Так?
– Так.
– Тогда почему сейчас, спустя более чем двадцать лет, вы прибегаете к услугам наемного убийцы? Твои шефы рассчитывают, что я не буду болтать, если меня схватят? Абсурд. Или они планируют убрать меня после исполнения задания? Зачем такие хлопоты? Они могут нанять кого-то другого за гораздо меньшую сумму. Кого-нибудь политически более благонадежного, кого не столь необходимо будет потом убивать. Так?
– Это невозможно, – сказал он и вышел на террасу, бесшумно ступая по каменным плитам. Он подошел к самому краю и поставил бутылку шампанского – ни один завтрак без этого не обходился – на каменное ограждение, за которым простирались холмы, покрытые садами. За садами начинался лес, а за всем этим, вдали протекала река Гудзон, берега которой скоро ярко расцветятся красками осени.
– Это совершенно невозможно, – повторил он и сделал глубокий вдох, наслаждаясь ароматами бриза, несшего запах принадлежавших ему виноградников, разместившихся здесь, на холмах штата Нью-Йорк. Хорошее место для винограда – растение должно бороться за выживание среди скал. Это относится и к человеку – качество жизни есть лишь отражение борьбы за существование. Как наглядно доказывали эту истину виноградники – предмет его неустанной заботы.
Это был пожилой человек, но благодаря физическим упражнениям и беззаботной жизни он сохранил прекрасную форму, а его изысканная европейская манера держать себя и безупречная манера одеваться регулярно обеспечивали ему партнерш, с готовностью деливших его ложе. Когда он этого хотел. А это всегда бывало до или после, но никогда – во время сбора урожая.
И вот эта неопрятная высушенная женщина с бумажником, полным денег, явно член какой-то коммунистической банды, а скорее всего – просто посредник, хочет, чтобы он подверг риску свою жизнь за семьдесят тысяч долларов.
– Это невозможно, – сказал он в третий раз и взял бокал, стоявший на каменном ограждении террасы. Он посмотрел сквозь вино на солнце, как бы говоря "спасибо", и золотистая жидкость замерцала, словно польщенная тем, что ее избрали для подношения светилу.
Рикардо де Эстрана-и-Монтальдо-и-Рис-Гернер не смотрел на свою гостью.
Он не предложил ей шампанского, равно как не предложил и сесть. Он принял ее в своем кабинете, выслушал ее предложение и отклонил его. Но она не ушла.
И вот он услышал, как ее тяжелые башмаки протопали вслед за ним на террасу.
– Но семьдесят тысяч – это вдвое больше того, что вы обычно получаете.
– Мадам, – холодно, даже презрительно изрек он, – семьдесят тысяч – это вдвое больше того, что я получал в одна тысяча девятьсот сорок восьмом году.
С тех пор я больше не работал.
– Но это очень важное задание.
– Для вас – возможно. Для меня – нет.
– Почему вы не хотите взяться за него?
– А вот это вас совершенно не касается, мадам.
– Вы утратили ваш революционный пыл?
– У меня никогда не было революционного пыла.
– Вы должны взяться за исполнение этого задания.
Он чувствовал за своей спиной горячее дыхание нервной потной женщины.
Он ощущал ее присутствие буквально каждой клеточкой кожи. Проклятая обостренная чувствительность! Та самая обостренная чувствительность, которая и делала Рикардо де Эстрана-и-Монтальдо-и-Рис-Гернера тем самым Рикардо де Эстрана-и-Монтальдо-и-Рис-Гернером, которому некогда платили тридцать пять тысяч за задание.
Он сделал глоток шампанского, наслаждаясь тем, как оно пенится во рту.
Хорошее шампанское, но не выдающееся. И, к сожалению, даже не интересное.
Впрочем, как все знают, шампанское никогда не бывает интересным. Скучное.
Как эта женщина.
– Народные массы проливают кровь ради грядущей победы, которая уже не за горами. Это будет победа пролетариата над эксплуататорской, расистской капиталистической системой. Будьте с нами в дни торжества или умрите в борьбе.
– Ах, оставьте. Сколько вам лет, мадам?
– Вы смеетесь над моим революционным пылом?
– Я потрясен, как взрослый человек может так серьезно относиться к подобным вещам. Коммунизм – это для людей, которые так и не повзрослели. Для меня Диснейленд – это что-то куда более серьезное.
– Я не могу поверить, что это говорите вы – человек, который участвовал в нашей борьбе против фашистского зверя.
Он развернулся, и повнимательнее взглянул на посетительницу. Ее лицо избороздили морщины, впитавшие в себя годы борьбы и ненависти, ее волосы жидкими прядями выбивались в разные стороны из-под безобразной черной шляпки, которую явно не мешало бы почистить. Ее глаза – глаза старухи – смотрели устало. Это лицо прожило долгую жизнь, наполненную спорами по поводу таких абсурдных вещей, как диалектический материализм и классовое сознание, но эта жизнь протекала далеко-далеко от тех мест, где обычные люди живут своей обыденной жизнью. Он прикинул, что ей приблизительно столько же лет, сколько и ему, но на вид она была старой и высушенной, казалось, что в ней погасла последняя искра жизни.
– Мадам, я боролся против фашистского зверя, и думаю, имею право говорить об этом. Он ничем не отличается от зверя коммунистического. Зверь есть зверь. И мой революционный энтузиазм угас, когда я увидел, что, по вашему мнению, должно сменить репрессивный фашистский режим. Эта была бы диктатура таких зануд, как вы. По мне, Сталин, Гитлер и Мао Цзэдун ничем друг от друга не отличаются.
– Вы изменились, Рикардо.
– Очень на это надеюсь, мадам. Людям свойственно взрослеть, если только их не вдарит по башке какое-нибудь массовое движение или иная форма коллективного сумасшествия. Из ваших слов я заключаю, что вы меня знали и раньше?
– Вы меня не помните? – впервые за все время в ее голосе появилось что-то человеческое.
– Нет, не помню.
– Вы не помните осаду Алькасара?
– Это я помню.
– Вы не помните сражение при Теруэле?
– И это я помню.
– И вы не помните меня?
– Нет, не помню.
– Мария Делубье.
Бокал с вином вдребезги разбился о каменный пол террасы. Гернер побледнел.
– Мария? – едва выговорил он. – Ты?
– Да.
– Милая, нежная Мария. Не может быть, Он еще раз посмотрел на суровое осунувшееся лицо с преждевременно состарившимися глазами, но и на этот раз не смог разглядеть в нем черты Марии, юной женщины, которая верила и любила, которая каждое утро радостно встречала солнце, и была готова так же радостно встретить открывающийся перед нею мир.
– Да, это я, – сказала старуха.
– Это невозможно, – не мог прийти в себя Гернер. – Неужели время так безжалостно, что уничтожает все, не оставив и следа?
– Когда посвящаешь свою жизнь великому делу, все прочее уходит.
– Нет. Только в том случае, когда посвящаешь свою жизнь такому делу, которое убивает вчеловеке все живое. – Рикардо де Эстрана-и-Монтальдо-и-Рис-Гернер мягко положил руку женщине на плечо, его пальцы наткнулись на острые кости под тонким слоем грубой ткани.
– Пойдем, – сказал он. – Позавтракаем. И поговорим.
– Ты сделаешь это для нас, Рикардо? Это очень важно.
– Поговорим, Мария. Нам есть о чем поговорить.
Мария неохотно согласилась, и за утренней трапезой, состоявшей из фруктов, вина и сыра, она отвечала на вопросы о том, куда она поехала, и что она делала после того, как та тюрьма рухнула, или после того, как эта революция победила, или после того, как агитация тут прошла успешно, а там – провалилась.
И Гернер понял, куда исчезла Мария, оставив вместо себя эту сушеную старуху. Мария являла собой классический тип революционера, она была настолько увлечена идеями народных масс, силовых структур и политической борьбы, что забыла о людях. Люди стали для нее предметами. Со знаком плюс – коммунисты, со знаком минус – все остальные.
И тогда ей становилось легко сваливать в одну кучу нацистов, монархистов, демократов, республиканцев, капиталистов. Все они были для нее на одно лицо. Они была "наши" и "не наши". Он также узнал, что она никогда не оставалась подолгу в тех странах, где ее революционная деятельность шла успешно и приносила плоды. Те, кто больше всех мечтает о земле обетованной, больше других боится пересечь ее пределы.
Мария немного оттаяла, когда пригубила вино.
– А как жил ты, Рикардито?
– У меня есть мой виноград, мое поместье, моя земля.
– Человек не может владеть землей.
– Я владею этой землей точно так же, как любой человек чем-то владеет.
Я изменил эту землю, и эти перемены – мои. Красоту земле дала природа. А все, что я могу к этому прибавить, легко обходится без помощи революционного комитета.
– И ты забросил свое искусство?
– Нет, я пользуюсь им, но совсем по-иному. Теперь я созидаю.
– Когда ты с нами расстался, ты ведь работал и на других, так?
– Да, время от времени.
– Против революции?
– Разумеется.
– Как ты мог?
– Мария, я сражался на стороне антифашистов по той же причине, по которой многие сражались на стороне фашистов – просто в то время это была единственная война.
– Но ты ведь верил в наши идеалы, Я знаю, что ты верил.
– Да, дорогая, я верил, потому что был молод. А потом я повзрослел.
– Тогда я надеюсь, что никогда не стану взрослой.
– Ты стала старой, а взрослой так и не была.
– Это жестоко с твоей стороны. Впрочем, я должна была ожидать чего-то подобного от человека, который закопал свою жизнь в склон холма, вместо того, чтобы посвятить ее человечеству.
Гернер откинул назад свою львиную гриву и расхохотался:
– Надо же! Ну, это уж слишком. Ты просишь меня, чтобы я убил человека за семьдесят тысяч долларов, и называешь это служением человечеству.
– Так оно и есть. Это контрреволюционная сила, и нам до сих пор не удается с ней справиться.
– А тебе не показалось странным, что твои друзья подослали тебя именно ко мне?
– У тебя есть репутация. Во всяком случае, была.
– Но почему сейчас?
Старая женщина взяла бокал своими шершавыми красными руками, согревая вино ладонями, как делала в те времена, когда она сама была юной, нежной и прекрасной, а вино – гораздо хуже.
– Ладно, Рикардито. Мы обязательно примем во внимание твои соображения, поскольку ты единственный человек, способный соображать. И никто другой, а уж комитет в особенности, не сравнится с тобой в мудрости.
– В вашей организации много людей, которые имеют богатый опыт в устранении других людей. Так?
– Так.
– Тогда почему сейчас, спустя более чем двадцать лет, вы прибегаете к услугам наемного убийцы? Твои шефы рассчитывают, что я не буду болтать, если меня схватят? Абсурд. Или они планируют убрать меня после исполнения задания? Зачем такие хлопоты? Они могут нанять кого-то другого за гораздо меньшую сумму. Кого-нибудь политически более благонадежного, кого не столь необходимо будет потом убивать. Так?