Аргентинцы – не бунтари по природе; обитатели богатых столичных провинций в большинстве своем живут чересчур комфортно и сыто; а те, кто по-настоящему беден, при этом невежественны и зачастую так далеки от столицы, что дела правительства их вроде как и не касаются. И тем не менее недовольство в стране нарастало. Portenos, для которых потеря собственного достоинства ужасней, чем потеря свободы, и так воротило с души от того, как откровенно правительство ухаживало за рейхом – симпатии гражданского населения были обращены скорее к Англии и Франции, с которыми Аргентина издавна вела торговлю и имела культурные связи; а тут они почувствовали себя еще более униженными, обнаружив, что их страна, по словам Черчилля, «выбрала себе в кавалеры врага, и не просто врага, но и проигравшую сторону». Им не позволили даже порадоваться победе союзников, потому что в день освобождения Парижа (а Париж всегда был духовной родиной для образованных аргентинцев) трехтысячную толпу, собравшуюся, чтобы отметить это событие, разогнали силами полиции; когда пал Берлин, все торжества были запрещены, а на группы, которые все же осмеливались вместе праздновать победу, нападали хулиганы, которых полиция оберегала и поддерживала. Декларация о вступлении Аргентины в войну в последнюю минуту, когда правительство, наконец, убедилось, что Германия проиграет, только добавляла portenos унижения.
После капитуляции Японии толпы народа хлынули на улицы, и в последующей за тем стычке с полицией были убиты два студента. Их смерть вызвала волну забастовок среди студентов и университетских преподавателей по всей стране. В Буэнос-Айресе восемьсот юношей и девушек забаррикадировались в здании университета; полиция окружила здание, открыла по нему огонь и, наконец, пустила в ход слезоточивый газ. Студенты защищались столами и стульями. Молодых людей в конце концов притащили в специальный отдел полиции, а девушек доставили в тюрьму Сан-Мигель, где обычно держали проституток. В прессе, контролируемой правительством, появились направленные против них клеветнические статьи.
Полицию Буэнос-Айреса тогда возглавлял полковник Филомено Веласко; он получил этот пост из рук Перона, и какое-то время эти двое были близкими друзьями. Эва с некоторым сомнением относилась к этой дружбе, хотя ее смущали в Веласко отнюдь не его методы (после того как она в итоге выдворила его с должности, эти методы не изменились), а сам полковник, поскольку он был не вполне готов следовать ее руководству. Избранные им приемы арестов вошли в поговорку (его тюремщики, подобно агентам гестапо, прибывали на место посреди ночи, чтобы утащить свою жертву), и его садистские методы допросов были тоже хорошо известны.
В сентябре 1945 года состоялся мощный антиправительственный марш протеста, и генерал Роусон, который всеми силами защищал идею сотрудничества с союзниками, с ликованием приветствовал проходящие внизу толпы с балкона (его дом располагался на пути к конгрессу). Его за это не слишком сильно попрекали, так что он, не удержавшись, согласился возглавить заговор, который составил вдвоем с товарищем – офицером из командования одного из гарнизонов в провинциальном городе Кордоба. Но ровно через неделю, когда они уже были готовы двинуться маршем на Буэнос-Айрес, он вместе с остальными конспираторами был внезапно арестован и отправлен за решетку.
Нельзя сказать, что военные поверили хоть на мгновение добродушной улыбке Перона. Когда он получил пост в Секретариате труда, всем казалось, что он взялся за неблагодарную работу, но офицеры с растущей тревогой наблюдали за тем, как он сплачивает профсоюзы, превращая их в оружие, направленное против них; с еще большей тревогой они следили за махинациями подружки полковника, которая, казалось, все меньше и меньше удовлетворялась своим успехом на радио и счастливой творческой судьбой (они готовы были позволить ей и дальше извлекать из этого доход) и все больше влезала в правительственные дела, советуя вице-президенту, кому отдать ту или иную должность, а кого устранить. Более того, эти должности чаще отдавались ее друзьям и родственникам, нежели друзьям и родственникам Перона.
Мать Эвы, вечная донья Хуана, завела себе нового друга. Это был некто Никколини, почтовый служащий. Эва использовала свое влияние на Перона, чтобы добиться для Никколини должности директора почт и телеграфа. Чиновник, занимающий такой пост, становился довольно влиятельным, поскольку именно он осуществлял контроль за радио, кинопроизводством и за всеми средствами массовой информации. Эва с самого начала урвала для себя кусочек этого пирога, поскольку прежде столь важный пост занимал ее предыдущий друг – полковник Имберт, что, разумеется, было его самой привлекательной чертой. Но теперь, когда его сменил очередной любовник ее матери, Эва целиком взяла дело в свои руки: всем было ясно, кто на самом деле контролирует почту и телеграф.
Таких вопиющих злоупотреблений ГОУ стерпеть не могла. К тому времени стало уже очевидно, что Перон, несмотря на все свои заверения, что он не преследует никаких личных целей, собирается выставить свою кандидатуру на выборах, которые, если только не начнется гражданская война, ожидались в самом скором времени. Он уже заигрывал то с одной, то с другой политической партией и за одну ночь мог беззастенчиво сменить маску профсоюзного деятеля на образ убежденного консерватора. Если его выберут, Эва окажется вне досягаемости. И поскольку народ требовал реформ и жаждал серьезных перемен в политике, офицерам под командованием генерала Авалоса в Кампо де Майо показалось, что настал подходящий момент для того, чтобы бросить Хуана Доминго (а вместе с ним, между прочим, и Эву) на съедение волкам.
Они представили Перону ультиматум, и он, поскольку всегда предпочитал действовать скорее благоразумно, нежели смело, принял его. После беспорядков последних месяцев он уже не был уверен, стоят ли эти четыре миллиона рабочих с дубинками у него за спиной или прямо перед ним, и, вероятно, сумел убедить Эву, что временная отставка станет политически верным шагом.
10 октября 1945 года радио и газеты сообщили, что полковник Перон сложил с себя полномочия вице-президента, военного министра и главы Секретариата труда и обеспечения.
Эва проиграла.
Глава 5
Утром 12 октября 1945 года, когда первые зеленые листочки дымкой окутали темные ветви акаций, на Пласа Сан-Мартин начала собираться толпа. Площадь располагалась в фешенебельном квартале в конце Калье Флорида, на месте старого невольничьего рынка колониальной эпохи. С одной ее стороны величественное здание отеля «Плаза» подпирало надменное плечо выскочки-небоскреба, а с другой – стояли массивные частные дома в стиле барокко, до последнего времени – «палаццо» олигархов. Одно из этих зданий, со сварными, покрытыми позолотой железными воротами, высотой как минимум в два этажа, называлось Circulo Militar, или Офицерский клуб. На фасаде кто-то вывел мелом:
– Viva! Viva! Покончить с Пероном! – вопили люди.
Позже, когда на площади собралось не менее пяти тысяч portenos, адмирал Верненго Лима, новый министр военно-морских сил, вышел на балкон, чтобы заверить демонстрантов от имени президента…
– У нас нет президента! – оборвали его. – Фаррел, убирайся! Покончить с Пероном!
Адмирал обещал от имени правительства…
– Мы хотим гражданское правительство! – кричали люди. – Сформировать немедленно гражданское правительство, а виновных в создавшейся ситуации наказать, и Перона – первым!
– Смерть Перону! Смерть Перону!
Демонстранты не расходились до самых сумерек, ожидая известий о новом кабинете и об аресте Перона; вдруг раздался сигнал горна, и мгновением позже полиция, открыв огонь по толпе, перешла в наступление. Люди в поисках укрытия кинулись к дверям близлежащих домов, прятались под каменными скамейками и под ветвями акаций; молодой доктор опустился на колени, чтобы помочь раненой женщине, и сам получил пулю в спину – таков был ответ, истинный ответ армии, находящейся у власти.
Правда, на сей раз приказ открыть огонь отдавал не Перон. Его дружок Веласко уже не был главой полиции, а Перон и Эва бежали. Военные с радостью бы сделали из Перона козла отпущения и отправили наряд полиции сначала в квартиру на Калье Посадас, а затем в дом доньи Хуаны в Хунине. Но ни Перона, ни Эву найти не удалось.
Надо отдать должное твердости Эвы: она не поколебалась в своей верности Перону в те октябрьские дни. Менее решительная женщина сочла бы за лучшее подождать и посмотреть, на чьей стороне козыри, но Эва была настоящим азартным игроком и никогда не медлила. Кроме того, она ясно понимала, что ждет ее саму, если Перон не вернет себе прежнего влияния. Не успел полковник подать в отставку, как Джэйм Янкелевич, сияя от счастья, вычеркнул Эву из гонорарной ведомости на радиостанции «Белграно». С этой Дуарте покончено, решил он.
После капитуляции Японии толпы народа хлынули на улицы, и в последующей за тем стычке с полицией были убиты два студента. Их смерть вызвала волну забастовок среди студентов и университетских преподавателей по всей стране. В Буэнос-Айресе восемьсот юношей и девушек забаррикадировались в здании университета; полиция окружила здание, открыла по нему огонь и, наконец, пустила в ход слезоточивый газ. Студенты защищались столами и стульями. Молодых людей в конце концов притащили в специальный отдел полиции, а девушек доставили в тюрьму Сан-Мигель, где обычно держали проституток. В прессе, контролируемой правительством, появились направленные против них клеветнические статьи.
Полицию Буэнос-Айреса тогда возглавлял полковник Филомено Веласко; он получил этот пост из рук Перона, и какое-то время эти двое были близкими друзьями. Эва с некоторым сомнением относилась к этой дружбе, хотя ее смущали в Веласко отнюдь не его методы (после того как она в итоге выдворила его с должности, эти методы не изменились), а сам полковник, поскольку он был не вполне готов следовать ее руководству. Избранные им приемы арестов вошли в поговорку (его тюремщики, подобно агентам гестапо, прибывали на место посреди ночи, чтобы утащить свою жертву), и его садистские методы допросов были тоже хорошо известны.
В сентябре 1945 года состоялся мощный антиправительственный марш протеста, и генерал Роусон, который всеми силами защищал идею сотрудничества с союзниками, с ликованием приветствовал проходящие внизу толпы с балкона (его дом располагался на пути к конгрессу). Его за это не слишком сильно попрекали, так что он, не удержавшись, согласился возглавить заговор, который составил вдвоем с товарищем – офицером из командования одного из гарнизонов в провинциальном городе Кордоба. Но ровно через неделю, когда они уже были готовы двинуться маршем на Буэнос-Айрес, он вместе с остальными конспираторами был внезапно арестован и отправлен за решетку.
Нельзя сказать, что военные поверили хоть на мгновение добродушной улыбке Перона. Когда он получил пост в Секретариате труда, всем казалось, что он взялся за неблагодарную работу, но офицеры с растущей тревогой наблюдали за тем, как он сплачивает профсоюзы, превращая их в оружие, направленное против них; с еще большей тревогой они следили за махинациями подружки полковника, которая, казалось, все меньше и меньше удовлетворялась своим успехом на радио и счастливой творческой судьбой (они готовы были позволить ей и дальше извлекать из этого доход) и все больше влезала в правительственные дела, советуя вице-президенту, кому отдать ту или иную должность, а кого устранить. Более того, эти должности чаще отдавались ее друзьям и родственникам, нежели друзьям и родственникам Перона.
Мать Эвы, вечная донья Хуана, завела себе нового друга. Это был некто Никколини, почтовый служащий. Эва использовала свое влияние на Перона, чтобы добиться для Никколини должности директора почт и телеграфа. Чиновник, занимающий такой пост, становился довольно влиятельным, поскольку именно он осуществлял контроль за радио, кинопроизводством и за всеми средствами массовой информации. Эва с самого начала урвала для себя кусочек этого пирога, поскольку прежде столь важный пост занимал ее предыдущий друг – полковник Имберт, что, разумеется, было его самой привлекательной чертой. Но теперь, когда его сменил очередной любовник ее матери, Эва целиком взяла дело в свои руки: всем было ясно, кто на самом деле контролирует почту и телеграф.
Таких вопиющих злоупотреблений ГОУ стерпеть не могла. К тому времени стало уже очевидно, что Перон, несмотря на все свои заверения, что он не преследует никаких личных целей, собирается выставить свою кандидатуру на выборах, которые, если только не начнется гражданская война, ожидались в самом скором времени. Он уже заигрывал то с одной, то с другой политической партией и за одну ночь мог беззастенчиво сменить маску профсоюзного деятеля на образ убежденного консерватора. Если его выберут, Эва окажется вне досягаемости. И поскольку народ требовал реформ и жаждал серьезных перемен в политике, офицерам под командованием генерала Авалоса в Кампо де Майо показалось, что настал подходящий момент для того, чтобы бросить Хуана Доминго (а вместе с ним, между прочим, и Эву) на съедение волкам.
Они представили Перону ультиматум, и он, поскольку всегда предпочитал действовать скорее благоразумно, нежели смело, принял его. После беспорядков последних месяцев он уже не был уверен, стоят ли эти четыре миллиона рабочих с дубинками у него за спиной или прямо перед ним, и, вероятно, сумел убедить Эву, что временная отставка станет политически верным шагом.
10 октября 1945 года радио и газеты сообщили, что полковник Перон сложил с себя полномочия вице-президента, военного министра и главы Секретариата труда и обеспечения.
Эва проиграла.
Глава 5
Я бросилась на улицы в поисках друзей, которые все еще могли для него что-то сделать.
Э.П.
Утром 12 октября 1945 года, когда первые зеленые листочки дымкой окутали темные ветви акаций, на Пласа Сан-Мартин начала собираться толпа. Площадь располагалась в фешенебельном квартале в конце Калье Флорида, на месте старого невольничьего рынка колониальной эпохи. С одной ее стороны величественное здание отеля «Плаза» подпирало надменное плечо выскочки-небоскреба, а с другой – стояли массивные частные дома в стиле барокко, до последнего времени – «палаццо» олигархов. Одно из этих зданий, со сварными, покрытыми позолотой железными воротами, высотой как минимум в два этажа, называлось Circulo Militar, или Офицерский клуб. На фасаде кто-то вывел мелом:
«На виселицы – с Пероном!»Толпа, собравшаяся под окнами здания, состояла из того сорта людей, которых в любом городе планеты не так просто вывести на демонстрацию; среди них, разумеется, попадались студенты, но в большинстве своем это были юристы, бизнесмены, домохозяйки, писатели, врачи и художники. На сей раз они пробудились от спячки, и шум их голосов звучал все громче и все более гневно. Они требовали свободных выборов, конца тирании и суда над Пероном. Полицейские, заполнившие узкие улочки, ведущие на площадь, пытались силой оттеснить толпу, но молодой офицер, с мелодраматическим пафосом выскочивший на балкон клуба, вскричал, что он и его товарищи-офицеры готовы возглавить демонстрантов и напасть на полицию, если она станет вмешиваться.
– Viva! Viva! Покончить с Пероном! – вопили люди.
Позже, когда на площади собралось не менее пяти тысяч portenos, адмирал Верненго Лима, новый министр военно-морских сил, вышел на балкон, чтобы заверить демонстрантов от имени президента…
– У нас нет президента! – оборвали его. – Фаррел, убирайся! Покончить с Пероном!
Адмирал обещал от имени правительства…
– Мы хотим гражданское правительство! – кричали люди. – Сформировать немедленно гражданское правительство, а виновных в создавшейся ситуации наказать, и Перона – первым!
– Смерть Перону! Смерть Перону!
Демонстранты не расходились до самых сумерек, ожидая известий о новом кабинете и об аресте Перона; вдруг раздался сигнал горна, и мгновением позже полиция, открыв огонь по толпе, перешла в наступление. Люди в поисках укрытия кинулись к дверям близлежащих домов, прятались под каменными скамейками и под ветвями акаций; молодой доктор опустился на колени, чтобы помочь раненой женщине, и сам получил пулю в спину – таков был ответ, истинный ответ армии, находящейся у власти.
Правда, на сей раз приказ открыть огонь отдавал не Перон. Его дружок Веласко уже не был главой полиции, а Перон и Эва бежали. Военные с радостью бы сделали из Перона козла отпущения и отправили наряд полиции сначала в квартиру на Калье Посадас, а затем в дом доньи Хуаны в Хунине. Но ни Перона, ни Эву найти не удалось.
Надо отдать должное твердости Эвы: она не поколебалась в своей верности Перону в те октябрьские дни. Менее решительная женщина сочла бы за лучшее подождать и посмотреть, на чьей стороне козыри, но Эва была настоящим азартным игроком и никогда не медлила. Кроме того, она ясно понимала, что ждет ее саму, если Перон не вернет себе прежнего влияния. Не успел полковник подать в отставку, как Джэйм Янкелевич, сияя от счастья, вычеркнул Эву из гонорарной ведомости на радиостанции «Белграно». С этой Дуарте покончено, решил он.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента