Мештерхази Лайош. Люди из Будапешта

   Mуж Moники. По праву врача.
   Дешке. Вы гражданский человек, а здесь воинская часть. Немедленно убирайтесь отсюда.
   Муж Моники. У него эпилептический припадок, неужели вы не понимаете? Ударится головой об острый камень – и погиб человек.
   Дешке. Сейчас война. Каждый час, каждую минуту там, на фронте, гибнут люди.
   Муж Моники. Я и на фронте спасал бы их.
   Дешке. Сержант, проверьте документы у этого гражданского! И вообще, почему вы разрешаете штатским шляться в районе оборонительных работ?
   Моника. Дешке!
   Дешке. Что?
   Моника. Дешке, вы не узнаете меня?
   Дешке. Моника! Целую ручки! Вот это да!
   Моника. Познакомьтесь: мой муж.
   Дешке. А! Очень рад… И простите, пожалуйста, господин доктор, если я был строг. Но вы поймите: здесь армия. Сержант, отправьте этого человека в санчасть! Вы, гражданские, не можете понять нашу жизнь. Здесь другие законы, другие нормы гуманности.
   Моника. Дешке! Тот, первый штрафник – ведь это был Ласло? Вы не узнали его?
   Дешке. Почему же нет? Узнал. Но Ласло – это мое частное дело, а здесь нет частных дел. Идет война, и командиром этого участка фронта являюсь я. Тем более, когда враг уже на территории нашей страны… Однако поговорим о другом! Как вы живете?
    Голос удаляется.
   Моника. Оборонительные сооружения были оснащены зенитными орудиями, автоматическими пушками. Пустовавшие дачи и чистые комнаты в крестьянских домах заняли военные. Нас тоже переселили в одну комнату, – в другой разместился штаб. Дешке объяснил мне, что сделал это из внимания ко мне, чтобы нас не беспокоили «низшие чины». Тоже мне радость! Куда больше я обрадовалась, узнав, что в штабе служит Бела. Он был сержантом артиллерии и имел право сдать офицерский экзамен… И вот настал день пятнадцатого октября. Я вынесла на террасу радиоприемник, там уже собрались несколько офицеров штаба. Мы прослушали знаменитый призыв Хорти и с тревогой ждали дальнейших сообщений.
    Мелодия венгерских маршей, затем вдруг «Лели Шарлей».
   Первый офицер. Что они, с ума спятили? Играть немецкий марш именно теперь, когда мы, венгры, заявили о выходе из войны!
   Капитан. Здесь штаб противовоздушной обороны?
   Второй офицер. Да, господин капитан.
   Капитан. Я хотел бы поговорить с начальником или старшим из офицеров.
   Второй офицер. Господин майор в комнате.
   Капитан. Спасибо.
   Второй офицер. Кто это? Кто этот капитан?
   Третий офицер. Не знаю. Сказал, что из военного министерства.
    По радио объявление: «Генерал-полковника Кароя Берегфи просят немедленно прибыть в Будапешт».
   Первый офицер. Берегфи? Кто это такой?
   Второй офицер. Я знал одного полковника Берегфи. А этот – генерал-полковник.
    Объявление повторяют.
   Первый офицер. Что за человек? Почему его разыскивают?
   Второй офицер. Понятия не имею.
    В течение всей дальнейшей сцены тихо, иногда едва слышно, звучит музыка.
   Третий офицер. Ребята, а кто вон те цивильные молодчики в плащах, в конце сада?
   Второй офицер. Цивильные в плащах? Боже правый! Того горбоносого я уже видел где-то! Он эсэсовец! А чего же он в гражданском? И что ему здесь надо?
   Первый офицер. Действительно, черт побери! Что ему надо?
    Скрип двери.
   Капитан. Господин майор хочет поговорить с вами.
   Моника. Со мной?
   Капитан. Да.
    Скрип отворяющейся и закрывающейся двери. Музыка, передававшаяся по радио, умолкает.
   Моника. Что с вами, Дешке? Ради бога, что с вами? На вас лица нет… И… что означает этот пистолет на столе?
   Дешке (с отчаянием.)Моника, у меня к вам просьба. Последняя просьба. Вот здесь письмо к моей жене, а это, второе – к матери. Передайте им, пожалуйста, если я…
   Моника. Дешке, умоляю вас, что случилось?
   Дешке. Сейчас здесь был один капитан. Вы не встретили его? Он сказал, что прибыл из военного министерства. Требовал, чтобы я подписал текст присяги фюреру венгерского народа Салаши. Я не знаю фюрера с таким именем! А военная присяга – это, в конце концов, святыня. Если мы начнем играть с нею в бирюльки…
   Пока его превосходительство регент Хорти не освободил меня от принесенной ему присяги, я не могу присягнуть этому фюреру. Мне доложили, что здание штаба оцеплено отрядами эсэс. Собственно говоря, мне следовало бы открыть по ним огонь. Только что позвонили с третьей батареи: по Венскому шоссе замечено движение немецких танков в сторону Будапешта. Я должен был бы приказать обстрелять их. Но я затребовал немедленных оперативных указаний и… не получил их. А мои непосредственные начальники сами не знают, что им делать: нарушить присягу или, как нам грозят, попасть под суд военного трибунала. Впрочем, есть еще один выход.
   Моника. Дешке, положите револьвер. Прошу вас! Подождите, я скажу Беле. О боже!
    Скрип двери, музыка.
   Бела!
   Бела. Да!
   Моника. Сделай что-нибудь. Дешке хочет покончить с собой.
   Бела. Глупый комедиант! Мы ждем его распоряжений, на Венском шоссе немецкие «тигры», штаб окружен какими-то подозрительными гражданскими, а он грозится пустить себе пулю в лоб. Вот я сейчас поговорю с ним.
    Скрип двери.
   Дешке, ты с ума сошел?
   Дешке (с напускной строгостью.)Господин юнкер, что за тон вы себе позволяете? И как вы передо мной стоите?
   Бела. Брось ты! Говорю тебе, – положение серьезное, мы ждем твоей команды об открытии огня. Некоторые офицеры и почти все солдаты согласны оказать немцам сопротивление.
   Дешке. Я не получил на это боевого приказа. Капитан, приходивший сейчас сюда, сказал мне, что власть в стране взял в свои руки «фюрер нации» Салаши.
   Бела. Нилашисты! Я тоже слышал, что военное министерство уже в их руках.
   Дешке. Части, одна за другой, приносят присягу Салаши.
   Бела. А все же парочку «тигров» можно было бы подстрелить на Венском шоссе. Ей-богу, отличные мишени!
   Дешке. Говорю тебе: я не получал приказа. Настаивал, торопил – все безрезультатно. Мне кажется, уже и в штабе дивизии…
   Бела. И в этом случае есть выход… (Шепотом.)Во второй роте третьего дивизиона служит Ласло… Он говорит, что их рота целиком дезертирует с фронта. Давай пойдем и мы с ними. Одежду гражданскую они достанут. Среди них много и моих ребят. Ведь вся эта кутерьма продлится еще пару дней, не больше.
   Дешке. Боже, что здесь происходит! Оставьте меня! Я лучше помолюсь богу и… Иначе поступить я не могу. Я солдат, это кое к чему обязывает.
   Бела. Право, ты в не в своем уме.
   Дешке. Господин юнкер, за ваше предложение я должен был бы немедленно арестовать вас и предать суду военного трибунала. Сейчас война, и вы знаете, что полагается за такие слова. Только особые обстоятельства заставляют меня быть снисходительным. Будьте благодарны и уходите.
    Скрип двери.
   Моника. Ну, что он сказал?
   Бела. Сошел с ума. Хочет стреляться. Сейчас, когда мы выбрались из этого пекла войны!..
   Второй офицер (смеется.)Проблема разрешена.
   Бела. Каким образом?
   Второй офицер. Я подделал телеграмму: «Его превосходительство господин регент Хорти освобождает всех офицеров, унтер-офицеров и рядовой состав от данной ему присяги». Не допускать же, чтобы человек застрелился!
   Бела. Ладно. Я не стану дожидаться конца этой комедии. Сервус! Моника, целую ручку. (Шепотом.)Если какое-то время вы не будете слышать обо мне – не тревожьтесь.
    ………………………………………………………………
   Моника. Он бежал, а с ним две штрафные роты. Дешке же присягнул на верность Салаши… На следующий день мы с мужем переехали в городскую квартиру. Начались бои за Будапешт. В эти страшные дни я узнала своего мужа по-настоящему. Узнала, чтобы потерять его. Мы отсиживались в бомбоубежище, в тесноте – больные, старики, плачущие дети – все вместе. Женщины молились, и я, хоть и неверующая, тоже молилась с ними. Что еще я могла сделать для человека, который под градом бомб и пуль целыми днями переползал от развалины к развалине, волоча за собой врачебную сумку с инструментами и лекарствами.
    Грохнула дверь бомбоубежища. Затем шум стихает.
   Муж Моники. Сервус, милая. У тебя найдется что-нибудь поесть?
   Моника. Немножко супу из конины. Сейчас подогрею. Хороший наваристый суп.
    ………………………………………………………………
   Когда я вернулась с супом, он уже лежал на койке и спал. Глубоким, мертвым сном. И я не посмела разбудить его. Хотя и знала, что он целый день ничего не ел.
    ………………………………………………………………
    Стук отворяемой двери.
   Мужской голос. Где здесь врач? Мне сказали, тут есть какой-то врач. Пусть он немедленно идет в тридцать седьмое бомбоубежище. Там женщина рожает!
   Женский голос. Да вон он, врач-то. Лежит, спит.
   Моника. Умоляю вас, не будите его. Разве вы не видите, как он измучен? Целый день на ногах, на работе. Которую неделю подряд. Даже супа не дождался, уснул.
   Мужской голос. Ребенок-то – он не будет ждать… Господин доктор, проснитесь! Господин доктор!
   Муж Моники. А? Что такое? Что вам угодно?
   Мужской голос. Роженица в тридцать седьмом доме. Срочно просят вас, очень просят прийти.
   Муж Моники (вздыхает, охает.)Моника, дай мне мою сумку с инструментами. А в домашней аптечке у меня где-то была еще одна ампулка кофеина.
   Моника. Не надо кофеина! Милый! Лучше съешь суп.
   Муж Моники. Давай кофеин. После супа я еще сильнее захочу спать. Ну, пошли! Где ваш тридцать седьмой дом?
   Мужской голос. Далеконько отсюда будет, это точно!
    Дверь бомбоубежища открывается, в это время раздается оглушительный взрыв, дверь захлопывается, взрывы удаляются.
    ………………………………………………………………
   Моника. Я сидела на койке, ломая в отчаянии руки. Минометный обстрел продолжался всю ночь, а к утру даже усилился. Муж все еще не возвращался. В ужасе отгоняла я страшные мысли, суеверно боясь накликать на себя беду. Наконец к полудню дверь убежища распахнулась и вошли два санитара с носилками.
    ………………………………………………………………
   Санитар. Здравствуйте. Не знаю, сюда нам или нет? Говорят, сюда. В документах стоит, что он здесь живет…
   Моника. Боже, что случилось?
   Пожилой врач. Стена на него рухнула. Перелом позвоночника. (Пауза. Кашлянув, врач продолжает.)Время сейчас такое! Соберитесь с силами. Организм у моего юного коллеги крепкий… И хотя, как я вижу, за последнее время он надломился, но надеюсь, переборет болезнь, выдержит… Хотя и…
   Моника. Что хотя?…
   Пожилой врач. Ходить он едва ли сможет… Так сказать, полноценным человеком он, к сожалению, уже не будет.
   Моника. Все равно какой, лишь бы жил…
    ………………………………………………………………
   И он выжил. Но, как и предвидел старик доктор, на ноги больше так и не поднялся. Настали дни освобождения. Большое всеобщее счастье. А у меня такое горе! Разрушенная квартира, разрушенная жизнь… Муж мой не был терпеливым больным. Бедняжка, я его понимаю. Человек в тридцать лет, спортсмен, полный желания жить, оказывается в инвалидной коляске… Я прятала от него яды. О лечении он и слышать не хотел, знал, что бесполезно, но я все равно металась в поисках помощи, возила его на консилиумы, платила спекулянтам бешеные деньги за какие-то заграничные лекарства… На это у нас вскоре ушло все, что уцелело после войны. Теперь уже все чаще и мучительней вставала проблема: что нам есть? На сентябрь мне обещали место учительницы, а до той поры… Я пошла на общественные работы, как большинство людей. Мы очистили от руин Бульварное кольцо, украсили его к празднику Первое мая. Теперь я находила радость в труде. Мне кажется – и другие также. Страна лежала в развалинах. Свирепствовали голод, инфляция, а работа все же весело спорилась.
    Шум улицы.
    ………………………………………………………………
   Бела. Моника, переодетая принцесса! Кого я вижу под этим ситцевым платочком?
   Моника. Бела, вы ли это?
   Бела. Сейчас все расскажу одним духом. Скрывался на Альфельде, затем создавал партийные ячейки, был председателем уездной комиссии по проведению земельной реформы, секретарем уездного комитета и чуть ли не самим господом богом. После освобождения Будапешта я долго не выдержал. Первого апреля я был уже дома: вместе с ребятами из молодежного демократического союза организовал в одном из зданий королевского замка рабфак. А вы?
   Моника Я на общественных работах. Вы же видите…
   Бела. Браво! Все мы – труженики! Погодите, а вы не хотели бы пойти работать к нам на рабфак? Преподавателем, воспитателем, уборщицей, поварихой, заместителем директора? Не пугайтесь, там вы будете делать пока то же, что и здесь. Мы разбираем развалины. (Смеется, затем кричит.)А ну, ребята, берись за кирки, постоим за честь нашего рабфака!
   Моника. Бела, смотри, кто это в пролетке?
   Бела. Ласло!
   Ласло. Наконец-то! А я-то жду не дождусь, когда они обратят внимание на бедного человека.
   Бела. Ласло! Лаци! Дай обнять тебя, дружище! Но что с тобой? Ты разъезжаешь в коляске? Таким барином заделался с той поры, как расстался с нами под Биаторбадью!
   Ласло. На чем-то надо же мне добираться до вас, будапештцев? Поезда не ходят, ничего лучшего нет. Сейчас я секретарь обкома в Задунайском крае. А ты?
   Бела. Я тоже создавал партию. В междуречье Тиса – Дунай.
   Ласло. Партию? Какую же?
   Бела. То есть как какую? Коммунистическую, разумеется. Я ведь честный венгр! А эту работницу в красном платочке ты узнаешь?
   Ласло. Моника!
    ………………………………………………………………
   Моника. Порадовались мы немножко нашей встрече, да и разошлись по своим делам… Как-то вечером плелась я после работы домой. Вдруг возле меня затормозила автомашина. Старенькая такая, собранная из железного лома, но окрашенная в нарядный красный цвет.
    ………………………………………………………………
   Дюла. Мадам, позвольте подбросить вас до дому на моем «роллс-ройсе»?
   Moника. Дюла! Вот это встреча!
   Дюла. Прошу вас, садитесь. Вот здесь, рядом со мной: заднее сиденье занято. Ну, что вы поделываете, где трудитесь?
   Моника. На общественных работах.
   Дюла. А покажите-ка, что вам сегодня выдали за ваш труд? Так… Полкило картошки и пригоршню мучной пыли.
   Моника. Фунт.
   Дюла. Ну хорошо, фунт так фунт! Не густо платят. А вон, оглянитесь назад, – там есть кое-что получше!
   Моника. Маргарин, консервы, шоколад!.. Откуда такое богатство?
   Дюла. Возвращаюсь из Вены. И знаете с кем я там встретился? С Дешке. Как был болваном, так и остался. Плохо ему сейчас. Но Вена! У меня там небольшая собственная фирма – внешняя торговля. Ну, разумеется, на манер военного времени. Вы меня понимаете? В какой-то мере даже официально – по линии партии социалистов.
   Моника. Вы социалист?
   Дюла. А что ж тут такого? Я всегда был демократом, жена у меня неарийского происхождения. У меня на этой почве в сорок четвертом даже неприятности были. Сознаюсь, с браком мне не повезло, но я считал делом чести не покидать ее, пока… Сейчас мы с ней, правда, разводимся.
   Моника. Ну, здесь можете меня высадить. Приехали.
   Дюла. Погодите, не убегайте. Да постойте же. Дайте мне вашу сумку! Вы же не откажетесь принять от меня баночку консервов, пачку маргарина и вызвавший у вас удивление шоколад? Я от чистого сердца. У меня этого добра хватает. Не бойтесь. Помните, когда-то я уже говорил вам? Моя жена и сейчас не на картошке живет!
   Моника. Отпустите мою руку. Я спешу.
   Дюла. То, что однажды угодило в мою лапку, я не так-то легко выпускаю! Однако, кроме шуток, может быть, мы встретились бы как-нибудь, Моника?
   Моника. Мы с мужем живем вот в этом доме, на четвертом этаже.
   Дюла. Я говорю не о такой встрече. Где-нибудь на «нейтральной почве». Сейчас уже открылось несколько ресторанов…
   Моника. Мой муж болен, и мы никуда не выходим…,
   Дюла. Ну так что же?
   Моника. А без мужа я не привыкла бывать в компаниях.
   Дюла (удивленно.)Таких женщин теперь мало.
   Моника. Возможно, я не считала.
   Дюла. Вот моя визитная карточка. По этому адресу вы можете всегда обратиться ко мне за любой помощью – в смысле продуктов или еще чего…
    ………………………………………………………………
   Моника. Я была страшно утомлена, но, поднявшись к себе на четвертый этаж, старалась прогнать с лица следы усталости, чтобы не заметил муж. И потом, когда я уже преподавала в школе, на окраине города… час ходьбы туда, час обратно, а позднее – полтора часа в переполненном, громыхающем трамвае… Испорченные войной дети… Но все равно, возвратившись домой, я должна была выглядеть веселой, беззаботной, радостной… Трудно было, очень трудно. Когда после похорон я впервые вернулась домой, в свою квартиру, я нашла там опустевшую инвалидную коляску у окна и прерванные на полуслове записи… И когда мне нечего было делать, некому было готовить ужин, некуда возить беспомощное, отучневшее тело, когда мне ничего не нужно было и я осталась одна, сама себе хозяйка, – вот тогда-то и оказалось, что так еще тяжелее. Только пока человек живет ради кого-то, он живет по-настоящему. Я села проверять тетради. Они лежали передо мной ровненькой стопкой, сорок ученических тетрадей. Я механически протянула руку за первой сверху. В ту пору я преподавала в средней школе, была руководительницей восьмого класса. Учебный год подходил к концу, и темой сочинения был выбор профессии.
    ………………………………………………………………
   Первая девочка. Я буду инженером-электриком. У меня папа – монтер. Он говорит, что я ловкая, что у меня есть техническая жилка. Я иногда помогаю ему чинить какие-нибудь электроприборы у нас дома или когда его приглашают к себе соседи. В кружке радиолюбителей я сама собрала радиоприемник, который ловит весь мир.
    Голос затихает.
   Вторая девочка. А я пойду в ремесленную школу, стану ткачихой. Жизнь в ремесленном такая веселая! У меня будет школьная форма, я буду получать оплаченный отпуск на целый месяц и летом смогу поехать отдыхать, куда только захочу. Раньше детей отдавали на выучку мастерам. Им приходилось сносить побои и постоянно быть на побегушках. А сейчас ученики действительно получают в ремесленной школе профессию. Стану я ткачихой, пройдусь по улице и увижу на людях ткани, которые я соткала на своем станке. Подумать только, ведь если бы не я, у них не было бы таких платьев!
    Голос удаляется.
   Третья девочка. Я буду инженером-строителем. Прежде девочек не брали в институты, но сейчас даже в Сталинвароше есть женщины-инженеры.
    Голос удаляется.
   Четвертая девочка. А я поступлю в химический техникум. Знаете, какое интересное дело – химия? Эти краски, лаки, мыло…
    Голос затихает.
   Пятая девочка. Я буду врачом, это самая интересная профессия. Сейчас в нашей семье трое ребят, но было бы'пятеро, если бы двое не умерли совсем маленькими. Мои родители были очень бедны, и они не могли пригласить врача. Мы каждый год ездим на могилки моих маленьких братиков в Ракошкерестур. Мамочка всякий раз вздыхает и говорит: «Сейчас им было бы уже восемнадцать!..» А иногда она сидит и молча смотрит перед собой, очень печальная. Хотя они умерли давно-давно, еще до освобождения Венгрии. Я буду детским врачом и вылечу всех-всех больных детей. Самая грустная вещь на свете – это когда маленький ребенок болен. Ведь он даже не может сказать, что у него болит, и только его тельце все горит как в огне.
    Голос удаляется.
   …
   Моника. Я и не заметила, как они утешили меня. Девочки по тринадцать-четырнадцать лет из школы на дальней городской окраине… Мне вспомнились слова Ласло, когда весною сорок девятого мы случайно встретились с ним. Дело было так: находившиеся на учениях солдаты выстроили хуторским ребятам школу где-то в междуречье Тисы и Дуная. Мои пионеры вызвались на занятиях кружка собрать своими силами для этой школы учебные пособия, оборудовать физкабинет. На открытие школы мы отправились всем классом. А от военных на митинг приехал Ласло. Настроение у всех было приподнятое. Ласло отослал машину и возвращался вместе с нами на грузовике. С ним была его жена. Всю дорогу мы пели…
    Звучат песни революционные, народные. Поют солдаты и школьницы. Затем пение становится тише, превращаясь в фон.
   …
   Ласло (обрывая песню.)Эх, мамочка! Знаешь, что мы забыли?
   Жена Ласло. Что?
   Ласло. Ведь мы же пообещали Андришке, что привезем ему живую собачку.
   Жена Ласло. Ах, да!
   Ласло. Вот тебе и на! Ты-то хоть сумеешь оправдаться, а я? Как я теперь буду глядеть ему в глаза? К тому же, и в прошлый раз…
   Моник. С кем вы оставляете мальчика, когда уезжаете?
   Ласло. С кем? Вы что же, Моника, думаете, я женился вслепую? По какому-то там зову любовной страсти? Ну, нет, я женился по расчету. Условием поставил, что жена приведет в качестве приданого свою мамашу. Так что у нас есть на кого оставлять сына, а мне нечего опасаться, что каждый раз на ужин я буду получать яичницу…
   Жена Ласло. Будто я сама не умею стряпать! Хорошенькую же славу ты мне создаешь!
   Ласло. Отрицать не стану – умеешь! Но скажи по совести, ты сможешь посостязаться в этом с мамашей?
   Жена Ласло. Видишь, Моника! Так он обеспечивает себе мужское господство в доме: вечно натравливает двух женщин друг на друга! Ну, конечно, я не могу стряпать так, как моя мать, потому что она лучшая повариха, может быть, во всем Будапеште. Да и часто ли ты кушаешь дома? Хорошо, если раз в месяц.
   Моника. Много работает?
   Жена Ласло. Страшно. Я уж рукой махнула…
   Моника. Оно и видно, Лаци! Вид у вас измученный. Да и похудели вы…
   Ласло. Похудел? Возможно. А вот насчет «измученности»… Знаете, Моника, я часто думаю, что усталость – это, как бы сказать, дробь: ее числитель – проделанная работа, а знаменатель – смысл этой работы. Почему мы можем сейчас осилить намного больше, чем прежде? Потому что теперь наш труд имеет смысл. Да и вы, наверное, так же думаете? Мамочка, я здесь на углу сойду, мне нужно заскочить на минутку в министерство. Вот тебе десять форинтов, купи мальчишке в кондитерской хоть шоколадную собачку.
   Жена Ласло. «Заскочу на минутку!» Знаю я эти минутки!
    ………………………………………………………………
    Голоса затихают, музыка стихла. Пауза.
   Моника. Да, мой труд тоже имеет смысл. Об этом говорили и ученические тетрадки… Медленно, в течение долгих лет, я менялась, и вот тоже стала частичкой новой жизни. Да это и не удивительно: когда я проходила по Бульварному кольцу, мне вспоминался сорок пятый год, общественные работы. И подобно той маленькой ткачихе, что мечтала узнавать на прохожих сделанную ее руками ткань, я видела на улицах города плоды своего труда. Словом, все мы как-то по-иному начали смотреть на мир, на нашу страну. Если летом стояла жара, весь город говорил: «Когда же соберется наконец дождь, ох, как он нужен кукурузным посевам!» А разве прежде было так? Нет, конечно.
   В общих заботах и в общих радостях растворилось и мое личное горе, слово «мы» пришло на смену «я»… Хотя для меня все это было нелегким делом. Длительная болезнь мужа и расходы на похороны заставили меня залезть в долги. А в пятьдесят втором году, сами знаете, какая у меня могла быть зарплата, стыдно сказать… В это время я услышала, что учреждения, занятые внешней торговлей, иногда дают на дом переводить различную коммерческую документацию и хорошо платят за эту работу. Один из моих коллег посоветовал мне обратиться в министерство. К моему удивлению, он назвал имя Дюлы. На следующий день я отправилась к нему.
    ………………………………………………………………
   Дюла. Чему я обязан такой честью? Прошу садиться! Ах, простите, я слышал, ваш бедный муж… Искренне соболезную. Чем могу служить? А знаете, вы не стареете. А _;я смотрите, уже совсем полысел. Траурное платье вам очень к лицу.
   Моника (перебивает его.)Я не стану вас долго задерживать. Перейду сразу к делу. Пал Дери сказал мне… Вы его знаете?…
   Дюла. Конечно, конечно.
   Моника. Я хотела бы получить какую-нибудь работу, я имею в виду переводы…
   Дюла (разочарованно.)Да, да. Видите ли, Моника… Мы старые друзья, и я могу говорить с вами откровенно. Внешняя торговля – ответственная область. Да, да ответственнейшая область! Ключевые позиции! И сейчас правительство стремится ставить на эти ключевые позиции наиболее надежных сынов пролетариата, ну, разумеется, и дочерей!.. Следовательно, это не та область, где может доминировать старая интеллигенция. Рекомендуя кого-нибудь на эту работу, мы берем на себя огромную ответственность. Партия, пролетариат доверили мне мой пост, вы понимаете меня…
   Моника. Ну что ж, сожалею, что отняла у вас время. Простите, пожалуйста…
   Дюла. Моника, ради бога, куда же вы убегаете? Я подчеркиваю: в чем угодно я готов вам помочь… Как давно я вас не видел! О боже! И, поверьте, мои чувства не изменились. Я убежден, что мне удастся наконец добиться развода. Признаюсь вам откровенно: из партийных соображений я пока не спешил с этим, но фактически… мы уже много лет не живем с моей женой. Давайте встретимся, Моника.
   Моника. Мне нужно идти, Дюла. Я очень сожалению, что отняла у вас столько драгоценного времени. Искренне сожалею.
   Дюла. Не спешите же! Не уходите, пока мы…
   Моника. Нет, я пойду, Дюла. Не удерживайте меня. У вас и без меня много дел.
   Дюла. И чем же вы теперь собираетесь заняться?
   Моника. Не знаю. Я уже много лет не встречалась с Ласло. Попробую разыскать его. Он ведь член ЦК…
   Дюла. Ласло? Ради бога! Даже имени его не упоминайте нигде. Даже имени! Если не хотите величайших неприятностей.
   Моника. Почему? Что случилось?
   Дюла. Как? Вы не слышали? Весь город только об этом и говорит. Полетел!