Мэтьюз Патриция. Сердце язычницы

   В Монрой-Холле Лилиа предоставили отдельную комнату, и в ту ночь она впервые уснула так, как спали белые люди. До тех пор девушка знала только циновку в Хана и голые доски койки в каюте корабля, а потому удивилась, утонув в мягкой перине. Неужели возможно уснуть, не ощущая под собой надежной поверхности? Однако измученная Лилиа все же погрузилась в глубокий сон и проснулась, когда солнце уже высоко поднялось над горизонтом.
   Еще не открыв глаз, девушка услышала птичью разноголосицу, вдохнула запах зелени, омытой утренней росой, и цветов, раскрывшихся навстречу солнечным лучам.
   Первые несколько минут ей казалось, что она проснулась в материнской хижине на Мауи. Воспоминания разом вернулись, наполнив душу горечью и сожалениями. Открыв глаза, Лилиа увидела распахнутое окно, сквозь которое щедро лилось в комнату солнце.
   Лилиа села в постели и обратила взгляд на пол – туда, где накануне бросила одежду Эйзы Радда и свою капа.
   Их и след простыл!
   Взгляд девушки заметался по комнате. Ей нечем было прикрыть наготу. На Мауи это не составило бы проблемы, она нередко отправлялась на утреннее купание обнаженной. Но здесь, в мире белых людей, нечего было и думать расхаживать в таком виде. Девушка уже познала стыд – чувство, о котором не ведала на родном острове.
   Неужели леди Анна солгала и у нее совсем иные намерения? Может, она решила держать ее взаперти, как и Эйза Радд? К чему замки и запоры, ведь без одежды Лилиа не ступит за порог комнаты!
   Гнев и разочарование вскипели в душе с такой силой, что девушка закричала.
   Тут же послышался торопливый перестук каблучков по коридору, дверь открылась, и вошла миловидная девушка в темном строгом платье и накрахмаленном белом переднике – горничная.
   – Прошу прощения, миледи, но вы перепугали меня до полусмерти! Почему вы так кричали?
   – Кто ты? – спросила Лилиа.
   – Меня зовут Дорри, миледи. С сегодняшнего дня я – ваша горничная и буду заботиться о вас...
   – Я могу позаботиться о себе сама! Где моя капа?
   – Ваша – что? Ах, та тряпка! Я ее сожгла по приказу леди Анны, как и ту одежду, в которой вы приехали.
   – Сожгла! Я хочу сейчас же видеть леди Анну!
   – Но она еще не поднялась!
   – Проводи меня к ней, или я сама найду дорогу!
   – Вы не можете ходить по дому в таком виде! Вот, наденьте это... все новое, все будет вам по размеру...
   – Нет, я пойду именно в таком виде! Эта женщина приказала сжечь всю мою одежду, в том числе капа, оставила меня без клочка ткани, чтобы прикрыть наготу! Пусть посмотрит на дело своих рук!
   Лилиа выбежала в коридор и в конце его постучала в дверь.
   Ответа не последовало. Отстранив Дорри, Лилиа открыла дверь и вошла в комнату. Леди Анна приподнялась, и девушка замерла, увидев, что бабушка совершенно лысая.
   – Кто здесь? Ты, Лилиа? Как ты сюда попала и почему в таком виде?
   Перехватив ошеломленный взгляд девушки, леди Анна схватилась за голову, рука ее метнулась к парику, лежащему на ночном столике, и она быстро надела его. Зеленые глаза сердито сверкнули.
   – Даже внучка не смеет врываться ко мне в спальню таким манером! Сюда приходят по приглашению или не приходят вовсе! Только моя горничная – слышишь, моя! – может войти, когда я еще в постели!
   Лилиа вздернула подбородок.
   – Вы приказали сжечь мою капа! Кто дал вам право так поступать?
   – У меня есть на то все права, дитя мое. Я понимаю, как тяжело подействовал на тебя долгий морской вояж, как измучило отвратительное обращение. Трудно сменить одну культуру на другую, ничем на нее не похожую. Однако теперь ты здесь, Лилиа. Прими свою судьбу с достоинством.
   – Зачем вы велели сжечь мою капа? В чем я вернусь на Мауи?
   – Тебе предстоит жить не на Мауи, а в Лондоне, столице Англии. Не могу же я хранить в доме ветхую тряпку! Прачка отказалась бы ее стирать! Ну скажи, зачем тебе капа в Англии?
   На это нечего было возразить. Как объяснить бабушке, что лишиться ветхой тряпки с Мауи означает для нее сжечь за собой все мосты?
   – Кроме того, дитя мое, я распорядилась, чтобы тебя снабдили подходящей одеждой. Конечно, ты не сразу привыкнешь... но отныне ты – Монрой, а это обязывает. У тебя будет лучшая модистка в округе, однако хорошенько запомни – одеваться тебе придется так, как положено!
   Удрученная Лилиа почти не слушала бабушку.
   – Я задумала грандиозный бал, – между тем продолжала та. – Да-да, для всей округи. Надо же ввести тебя в свет, дитя мое! Ах, какие балы давались когда-то в Монрой-Холле! По меньшей мере половина гостей приезжала из Лондона, а это что-нибудь да значит. Поверь мне, они и теперь съедутся сюда, хотя бы из любопытства...
   – Что? – вырвалось у Лилиа. – Из любопытства? Чтобы поглазеть на дикарку с края света?!
   – Вздор, вздор! – отмахнулась бабушка. – Тебя же не выставят в клетке на потеху толпе. Пусть себе глазеют. Я представлю тебя как свою внучку, вот что главное. Бал назначим... хм... скажем, через несколько месяцев. За это время ты освоишь все, что нужно, научишься держаться как леди. При твоей красоте и уме ты будешь царицей бала, дитя мое! Разве это не чудесно? Надо отдать должное бедняге Уильяму. Он не пожалел сил, чтобы дать тебе азы образования. По-английски ты говоришь правильно, разве что самую малость с заминкой. Ничего, это мы легко поправим, я сегодня же выпишу из Лондона учителя. – Леди Анна помолчала, разглядывая внучку зелеными глазами, поразительно ясными и проницательными. – Уверена, ты не посрамишь имя Монрой, дитя мое. Я еще буду гордиться тобой. Поскольку это входит в соглашение, ты ведь не станешь упрямиться и создавать мне трудности, не так ли? Будь умницей, Лилиа. Я говорю это, потому что знаю – ты унаследовала фамильное упрямство и самолюбие.
   – Я хочу уточнить кое-что в нашем соглашении. Если я правильно понимаю белых людей, соглашение на то и существует, чтобы каждая из сторон оказалась в выигрыше. Иначе это принуждение.
   – Верно, дитя мое, вот только... мне не нравится, что ты постоянно повторяешь «белые люди», и так пренебрежительно. Ведь и в тебе течет кровь белых. Ты полукровка, Лилиа, хотя это слово мне и претит.
   – Так вот, – продолжала девушка, словно не слыша ее, – от того, что вы называете соглашением между нами, выигрываете только вы, но никак не я.
   – Боже мой, что за вздор! Как это ты ничего не выигрываешь? Ведь теперь ты – наследница огромного состояния, а скоро к тому же войдешь в высшее английское общество!
   – Что мне до вашего состояния? Что мне до английского общества? Я не с задворок пришла в ваш дом, я – дочь вождя, а это делает меня ровней принцессе! – Лилиа гордо вскинула голову. – На Мауи я принадлежала к высшему обществу! Но речь не об этом. Мне тоже должно что-то причитаться за труды. Итак, я прилежно учусь всем светским премудростям, а взамен получаю право ездить на одном из чудесных созданий, называемых лошадьми!
   – Боже мой, дитя мое! – Леди Анна всплеснула руками и от души рассмеялась. – Ты почти испугала меня. Да ведь каждая леди обязана уметь ездить верхом. Это произошло бы и без твоей просьбы.
   Вне себя от радости, Лилиа бросилась к ногам бабушки и обняла ее колени.
   – Значит, вы позволите мне ездить верхом?!
   – Ну конечно, дитя мое! Ах... понимаю. Ты думала, что я никогда тебе этого не позволю, опасаясь, как бы ты не сбежала из Монрой-Холла? Дорогая моя, тебе не удастся добраться верхом до своего родного острова, а кроме того, я возьму с тебя слово. Ведь принцесса не унизится до обмана, верно? Итак, дитя мое, ты обещаешь не пытаться бежать?
   Лилиа молча кивнула.
   – Вот и славно. Пока ты не научишься хорошо держаться в седле, тебя будет сопровождать грум, но уверена, ты скоро освоишь эту науку. Поместье велико, Лилиа. За грядой холмов, что видны из этого окна, тянется густой лес. Лорд Монрой был человек трудный, но очень любил природу. Пахотная земля в Англии встречается редко, леса вырубаются под пашню без сожалений, но мой муж наотрез отказывался вырубать их и держал лесников только для того, чтобы они присматривали за угодьями и очищали лес от бурелома. Так обстоит дело и сейчас. Егеря не дают браконьерам разгуляться, так что дичи здесь хватает, и пернатой, и четвероногой. Представь себе, дитя мое, лорд Монрой соорудил настоящий водопад!
   – Правда? И я увижу его?
   – Конечно! Соседи сочли затею экстравагантной и много лет сплетничали на этот счет. В холмах есть довольно крупный ручей. Так вот, мой муж отвел его на самый низкий холм, устроил запруду, и теперь на вершине целое озерко. Избыток воды падает с уступа, вытесанного в скале.
   – На Мауи водопадов видимо-невидимо... – промолвила Лилиа, словно в забытьи.
   – Только не стоит вспоминать о них с такой печалью, дитя мое. Это и меня расстраивает, поверь. Ну же, улыбнись! Попробуй прижиться здесь. – Леди Анна взяла в ладони лицо девушки и заглянула ей в глаза. – Если бы я не верила, что так и случится, я и не затевала бы все это... Нет, вот что еще. В тебе я нахожу утраченную радость жизни. Я стара, Лилиа, и давно уже смирилась с мыслью о смерти. Но вот явилась ты, и я готова жить дальше, словно Бог подарил мне вторую молодость. Да что там, я не была так молода душой с того самого дня, как Уильям покинул Монрой-Холл!
   Глаза леди Анны затуманились слезами, и она поспешно отвернулась. Сердце девушки сжалось от сочувствия. Она взяла руку бабушки.
   – Не плачьте... я постараюсь... сделаю все, что смогу. Обещаю!
   – Отлично! – Леди Анна вытерла глаза. – Где этот лентяй Джеймс с чаем?
   Трость несколько раз ударила в пол.
   В Монрой-Холле ежедневно сменяли друг друга модистки, шляпницы, учителя танцев, манер, английского языка и всего прочего. Больше всего Лилиа досаждали модистки. Они то снимали мерку, то ползали вокруг нее на коленях с неизменным веером длинных булавок во рту, подгоняя наряды по фигуре. Учителя не вызывали у девушки неудовольствия, поскольку еще отец привил ей любовь к знаниям.
   Учитель танцев, Томас Вильтон, был истинным знатоком своего дела. Занятия с ним скрасили Лилиа первые недели пребывания в Монрой-Холле. Этот стареющий денди ровного и добродушного нрава не уставал удивляться быстрым успехам девушки.
   – Вы просто поражаете меня, – как-то раз сказал он. – В Англии учить танцам несложно, ведь девочки чуть не с пеленок смотрят с галереи на танцующие на балу пары, а потом подражают основным па. Но уж если найдется такая, что никогда и не пыталась танцевать, с ней намучаешься.
   – Все очень просто, мистер Вильтон, – я тоже с детства знаю танцевальные па. У нас на Мауи все умеют танцевать.
   – Да что вы? Неужели на этих забытых Богом островах тоже знают наше искусство танца?
   – Не ваше, мистер Вильтон, а наше собственное.
   Радуясь возможности хоть пару минут провести без ненавистных туфелек, Лилиа сбросила их и начала грациозно покачиваться в танце островитян. Бедра ее ритмично двигались, руки, казалось, пели безмолвную песнь, все тело говорило на каком-то неизъяснимо чувственном языке. Длинная пышная юбка затрудняла движения, совершенно не стесняемые легкими капа, и все же танец девушки давал представление об искусстве островитян.
   Томас Вильтон расплылся в улыбке, но, опасаясь, как бы кто-нибудь не заглянул в зал, замахал руками.
   – Постойте, довольно! Согласен, это в высшей степени... хм... милый и своеобразный танец, но здесь он неуместен! Если бы вам вдруг вздумалось станцевать перед гостями нечто подобное, мужчины потеряли бы голову, а женщины!.. Словом, вам навсегда пришлось бы поставить крест на своей репутации.
   – Но почему? – удивилась Лилиа. – Что такого я сделала? Это всего-навсего танец, часть культуры Мауи.
   – Ну да, есть немало культур и, должно быть, немало танцев... Неужели... вы и впрямь не понимаете?
   – О чем речь?
   – Какое простодушие! Уму непостижимо... – Учитель танцев возвел глаза к небесам. – Как бы это сказать... Словом, ваш танец так же распаляет, как и самая низкопробная книжонка с пошлыми картинками, которые продают в квартале красных фонарей. Поверьте мне на слово и никогда больше не пытайтесь исполнять в Англии танцы своего народа. Ах, какая жалость... – почему-то вздохнул он и тотчас широко улыбнулся. – Ничего, я вмиг обучу вас самым изысканным – и благопристойным – бальным танцам.
   Еще один источник радости и удовольствия Лилиа нашла в ежедневных уроках верховой езды. Как и в танцах, она преуспела в этом искусстве легко благодаря врожденной ловкости и грации. Лишь в первый день девушка побаивалась лошади. Когда грум подбросил ее в седло, она лишь усилием воли сдержала испуганный возглас. Однако первая же поездка привела девушку в восторг, а второго урока она Ожидала уже с нетерпением.
   Леди Анна строго-настрого наказала груму Тедди, чтобы он и не думал седлать для своей ученицы норовистых и горячих лошадей, пока она не научится держаться в седле уверенно и без малейшего страха. Лилиа досталась самая старая лошадь на конюшне – мерин, полжизни возивший тележку. Куда бы Лилиа ни направилась на этом старом одре, ее непременно сопровождал один из грумов.
   И вот настал долгожданный день, когда Лилиа позволили выбрать себе верховую лошадь. Тедди, маленький и сморщенный, как гном, – сделал широкий жест и улыбнулся.
   – Мисс, леди Анна хочет подарить вам лошадь.
   К тому времени Лилиа уже решила, что остановит свой выбор на серой в яблоках кобыле, которую заметила из окна бабушкиной спальни. Она сразу направилась к нужному стойлу.
   – Прекрасный выбор, мисс! – одобрил Тедди. – У вас чутье на лошадей. Кобыла эта, изволите видеть, самых чистых кровей. Его милость собирался разводить скаковых лошадей, да вот умер не в срок. А кличка ее...
   – Нет-нет! – поспешно перебила девушка. – Я сама дам имя своей лошади.
   Она склонилась к животному, погладила шелковистую гриву и прошептала:
   – Хе уно...
   – Как вы сказали, мисс?
   – Я назвала ее на своем родном языке, Тедди. Хе упо означает «гроза».
   – Что ж, Гроза так Гроза. Его милость, будь он жив, не одобрил бы смену клички, но теперь ему уже все равно, а ее милость такие мелочи не волнуют. Она мне как-то говорила, что держит лошадей в память о нем... ну и, конечно, чтобы нам, грумам, было чем заняться.
   Поскольку на сей раз это была настоящая верховая лошадь, горячая, норовистая и порой капризная, для начала Лилиа разрешили проехаться только по лужайке за домом, да и то под неусыпным наблюдением Тедди. Однако девушка тотчас пустила кобылу в галоп, отчего шапочка свалилась, волосы растрепались и струились по ветру темной шалью.
   Тедди побранил ее за безрассудство.
   – Мисс, вам следует быть осторожнее, пока не наберетесь опыта. Что, если Гроза сбросит вас и вы расшибетесь? Леди Анна с меня шкуру спустит!
   – Ничего со мной не случится! Ездить верхом все равно что плавать – проще простого!
   – Что ж, вы быстро все схватываете, спорить не буду.
   – Значит, мне уже можно ездить, куда захочется? – с нетерпением осведомилась Лилиа.
   – Как скажет ее милость.
   – Что ж, – не слишком охотно ответила леди Анна, – если Тедди полагает, что ты уже освоила азы, опыт придет сам собой.
   – Спасибо, бабушка! – порывисто воскликнула Лилиа. – Начав ездить одна всюду, где захочу, я наконец пойму, что свободна и могу располагать собой. Не поймите меня превратно, но я все еще чувствую себя пленницей в Монрой-Холле.
   – Правда? – Леди Анна вздохнула. – Значит, ты больше пошла в отца, чем я думала. Я не могу вечно держать тебя под своим крылом, как бы мне того ни хотелось. И уж совсем плохо, если ты воспринимаешь это как плен.
   В тот же вечер Лилиа отправилась на первую свою самостоятельную прогулку и с невыразимым удовольствием направила Грозу в лес. В этот день на ней была новая амазонка, подарок бабушки. Девушка привыкла к стесняющей одежде белых и, хотя по-прежнему считала ее неудобной, все же понимала, что это защита от капризов погоды. Стояли теплые дни раннего лета. Лилиа уже не так страдала от холода, но все-таки ей недоставало горячего солнца Мауи.
   Лесистая часть поместья сильно отличалась от островных джунглей. Здесь не только не было лиан и ползучих растений, местами превращавших леса Мауи в чащобу, но даже и подлеска.
   Разумеется, Лилиа решила прежде всего отыскать водопад лорда Монроя. Гроза, вынырнув из-под сени деревьев, выбежала на берег озерка. Девушка натянула поводья, увидев на противоположной стороне искрящуюся ленту воды, падавшей с уступа. Только тут она сообразила, что уже какое-то время слышала звук водопада, но не обращала на него внимания. Вырубленный уступ был невысок, футов тридцать, и потому водопад казался сильно уменьшенной копией настоящего.
   Лилиа привязала лошадь и уселась на берегу, с жадностью глядя на водопад и озерко. Ее охватила тоска по родине, на глаза навернулись слезы, сердце защемило. Долго-долго сидела она у озерка, перебирая дорогие сердцу воспоминания. Девушке виделись водопады Мауи, особенно один из водопадов Семи Священных Озер, у которого она встретила Коа.
   Ветерок шевельнул ветви, коснулся лица, и Лилиа поняла, что давно уже плачет. Она сердито вытерла глаза и щеки, поднялась и огляделась. Насколько хватал взгляд, тянулся лес, и ни единой живой души не было вокруг. Лилиа сорвала с себя ненавистные одежды, в спешке почти оборвав пуговки корсажа.
   Оставшись обнаженной, она потянулась, приподнявшись на цыпочки. В том, что солнце здесь светило не так интенсивно, была своя прелесть, так как лучи его ласкали, а не обжигали кожу. Девушка сбежала по отлогому склону и, не замедляя шага, нырнула. Вода оказалась куда холоднее, чем в лагуне даже в разгар зимы, но поразительно чистой – настоящий хрусталь. Серебристые рыбки шарахались от незваной гостьи.
   Лилиа пронизала толщу воды до самого дна, потом стрелой вылетела на поверхность. Крик радости сам собой сорвался с ее губ. Ни разу с того дня, как она против воли покинула Мауи, Лилиа не купалась. Девушка несколько раз пересекла озерко быстрыми уверенными гребками, и радость ее померкла: она устала так сильно, словно проплавала полдня.
   У самой кромки воды лежал большой плоский валун с естественным углублением посредине. Он был расположен так удобно, что наверняка оказался тут не случайно. Лилиа села на него передохнуть, откинулась назад и подставила лицо солнцу.
   В этой позе, с закрытыми глазами, она оставалась до тех пор, пока не согрелась, потом оглядела водопад и уступ. Только в этом месте утес был отвесным, сам же холм – пологим. Не одевшись, девушка поднялась на вершину холма и увидела еще одно озерко, с насыпными берегами, обсаженными серебристыми плакучими ивами. Их ветви спускались к самой воде. Деревья были хорошим укрытием, но Лилиа внезапно ощутила себя беззащитной в своей наготе. Однако вокруг по-прежнему было пусто и тихо, только мерно шумел водопад. Девушка прошла по ручью до самого уступа, постояла на нем, с удовольствием ощущая, как течение щекочет лодыжки, и нырнула в нижнее озерко.
   Полет длился одно мгновение, но взволновал ее даже более, чем затяжные прыжки на Мауи, поскольку был первым после долгой разлуки с водой. В это мгновение она пережила ощущение подлинной свободы. Озерко приняло Лилиа в свои холодные объятия, очищая тело и душу. Девушка подумала, что если она сможет хоть иногда испытывать такое, то, пожалуй, протянет здесь год. Один год – это ведь немного. А потом вернется на Мауи.
   Лилиа снова подплыла к валуну и выбралась на него, чтобы обсохнуть. На этот раз она улеглась навзничь, нежась в солнечных лучах. На душе было спокойно, безмятежно... а потом налетела тревога. Девушка открыла глаза и посмотрела на уступ с водопадом. Там, на самой кромке берега, стоял мужчина. Солнце било ей в глаза, поэтому Лилиа видела лишь силуэт, темный и потому угрожающий. Мужчина смотрел вниз, на нее. По спине девушки пробежал холодок страха.
   Она быстро скользнула в воду и ушла на глубину, а когда выплыла, на вершине холма никого уже не было.
   Забыв о радости купания, Лилиа быстро поплыла туда, где оставила одежду. Оделась она в спешке, то и дело озираясь. Вокруг было пустынно... во всяком случае, так казалось. Давно ли этот человек следил за ней? Даже исчезнув из виду, он оставил после себя смутное ощущение опасности. Нечто подобное Лилиа испытывала на Мауи незадолго перед тем, как на остров обрушивался ураган..
   Только подстегнув лошадь и галопом помчавшись от озерка и водопада, девушка почувствовала себя в относительной безопасности. Оглянувшись, она спросила себя, отважится ли еще раз посетить это место, совсем недавно так манившее ее.

Глава 6

   Морис Этеридж был полнейшим ничтожеством, и волновали его только деньги, поскольку он с юных лет служил мамоне. Роджер Этеридж, его отец, унаследовал солидное поместье, и со временем оно перешло бы к Морису, не будь его папаша неисправимым мотом, полжизни просидевшим за карточным столом. Умер он в сорок лет, выпив чрезмерную дозу джина на пустой желудок, после чего имение пошло с молотка в уплату долгов. Осталось лишь несколько акров, примыкающих к особняку, такому запущенному, что текущий ремонт поглощал массу средств. Мать Мориса, Маргарет Этеридж, смыслила в хозяйстве не больше, чем ее пропащий муженек. У этой безмозглой трещотки деньги протекали сквозь пальцы.
   Когда Роджер Этеридж переселился в лучший мир, Морису было двадцать два года. Он испытал отнюдь не скорбь, а глубокое разочарование, выяснив, что стал практически нищим.
   Морис возлагал надежды на леди Анну, поскольку у нее, кроме Этериджей, родственников не было. Молодой человек с нетерпением ждал того дня, когда тетка наконец скончается и откажет им все свое громадное состояние. Стоило ему подумать об этом, и его пальцы начинали шевелиться, словно перебирая золото. Конечно, по праву наследования все должно было перейти к Маргарет Этеридж, но это ничуть не смущало Мориса. Он с детства научился играть чувствами своей недалекой матери. К тому же она не раз говорила, что немедленно уступит ему управление Монрой-Холлом – ведь ему удавалось все эти годы поддерживать видимость приличной жизни.
   Чтобы как-то перебиться, Морису пришлось отпустить всех слуг, кроме одной семейной пары. Жена хлопотала на кухне, муж выполнял самые различные обязанности, считаясь при этом экономом. Морис рассчитал бы и их, но, слишком старые, они не могли рассчитывать на другое место, а потому согласились остаться за кров и пищу. Это вполне устраивало нового хозяина.
   После торгов осталось совсем немного наличных денег. Поскольку на них все равно было не прожить, Морис решил ссужать эти деньги под проценты. Он распустил слух среди расточительной дворянской молодежи, что готов предоставить деньги тем, кто остро в них нуждается, поставив лишь два условия: полную секретность и строгое соблюдение сроков платежа.
   Однако вскоре молодой человек столкнулся с двумя проблемами и в силу природного ума сразу понял, как они серьезны. Во-первых, брать деньги в долг любили все, а вот возвращать стремились немногие. Пришлось нанять темную личность по прозвищу Слейт – Грифель. За деньги он работал кем угодно, от вышибалы до убийцы, одинаково ловко управляясь с ножом и дубинкой и испытывая при этом наслаждение настоящего садиста. Глаза его были цвета грифеля, какие-то мертвенно-темные, а взгляд завораживал, как у змеи, готовой броситься на жертву. Слейта побаивались даже те, кто его нанимал. Морис же, хорошо разбираясь в людях, сразу понял, что имеет дело с человеком весьма скудного ума. Однако дело свое Слейт знал и оказался очень полезен. Если молодой дворянин затягивал выплату и не расплачивался после первого напоминания, Слейт обрабатывал его сначала дубинкой, обмотанной мягким тряпьем, чтобы не оставлять следов. Если не помогало и это, должник получал нож между ребер.
   Когда такое случилось несколько раз, молва разнеслась быстро, и первая проблема Мориса была решена.
   Во-вторых, следовало любой ценой сохранить в тайне свое занятие, заслуженно снискавшее славу грязного. Пришлось снять помещение в Лондоне; поблизости от «Ковент-Гардена», в квартале игорных домов и увеселительных заведений. Сюда Морис отправлялся три раза в неделю и проводил в своей конторе пару часов, ссужая деньги под вымышленным именем. Таким образом, Мориса Этериджа знали в Лондоне как Феррета. На сочном лондонском кокни это означало «торговец, у которого транжиры покупают втридорога, а он потом отправляет их в тюрьму за долги». В данном случае товаром служили деньги, но смысл в целом сохранялся.
   Провинциальное дворянство ничего не знало об изнанке его жизни. Более того, мать тоже не имела об этом понятия. На вопрос, откуда берутся деньги, Морис отвечал, что умело вкладывает их и получает хорошие прибыли. В сущности, он не лгал, наслаждаясь при этом материнским восхищением.
   Поскольку недостатка в молодых мотах не было, тайный бизнес Мориса так процветал, что он решил расширить дело, занявшись скупкой и сбытом краденого. Идея быстро оправдала себя, поскольку Лондон в то время кишел ворами. По большей части они были тупы и не имели представления о ценности того, что крали. Морис платил гроши за то, что потом сплавлял за хорошую цену.
   Делая свое дело, он постепенно накопил приличную сумму. Однако душа его не лежала к этому прибыльному занятию. Морис даже ненавидел его. Нет, он не мучился угрызениями совести, поскольку совести не имел. По глубокому убеждению Мориса, преуспевали только люди с изворотливым умом, не знающие жалости. Они добивались всего, чего хотели. Но он презирал мелких жуликов, с которыми приходилось якшаться изо дня в день. Морис мечтал о жизни настоящего джентльмена, который, не пачкая рук, купается в роскоши. Он жил ожиданием наследства.