Страница:
Вскоре горловина ущелья расширилась и вывела тропу в узкую долину. В отдалении показались саманные домики с черепичными крышами.
Они подъехали ближе, и Мередит поняла, что из-за расстояния зрение обмануло ее: то, что показалось ей процветающей асиендой, в действительности оказалось необитаемым и полуразрушенным скопищем лачуг. Наружная стена местами развалилась, некогда цветущий внутренний сад заглушили сорняки, фонтан пересох. Крыша кое-где обвалилась, и в комнаты заглядывало небо.
Они въехали во двор, и навстречу Габриэлю выбежали люди. Кое-кого Мередит узнала — это были члены банды, которые по дороге отделились от нее. Они заговорили с Габриэлем по-испански, но Мередит все же сумела понять, что они довольны, как легко им удалось ускользнуть от глупых гринго.
Габриэль спешился, спустив одновременно на землю и Мередит. Из дома появилась женщина, бросая на них мрачные взгляды.
— Мария! — воскликнул Габриэль. — Как приятно опять видеть твое улыбающееся личико! Меня так долго не было.
Женщина, которую называли Марией, не перестала бросать сердитые взгляды, но было ясно, что слова Габриэля ей нравились.
— Это, Мария, сеньорита Лонгли. — И он жестом указал на Мередит. — Она некоторое время погостит у нас. Сеньорита, поскольку мы проделали долгий и трудный путь и ничего не ели, я полагаю, вы проголодались и устали. Мария вам поможет.
И он хотел было уйти. Но Мередит поспешно проговорила:
— Подождите! Сеньор Моралес, вы сказали, что мне придется погостить у вас какое-то время. На данный момент я не стану обращать ваше внимание на то, что я гощу у вас против моей воли. Но сколько времени я буду у вас гостить и с какой целью?
— На эти вопросы я не намерен отвечать, — надменно бросил он. — Я бы посоветовал вам приспособиться к обстоятельствам. Обстановка здесь не дворцовая, — добавил он с иронической улыбкой, — пища простая. Но это все, что я могу вам предложить. И еще одно, сеньорита Лонгли, — продолжал он. — У меня нет лишних людей, чтобы стеречь вас, но я думаю, нет смысла напоминать, куда вы попали. Вы находитесь за много миль от цивилизации, и все эти мили заняты непроходимыми джунглями. Конечно, там есть тропы, но человека, не знакомого с ними, они не приведут никуда. Если вы попытаетесь убежать, пеняйте на себя. Прежде чем решите бежать, подумайте обо всем этом хорошенько. А теперь, если вы меня извините, я должен заняться кое-какими делами.
И Габриэль, сняв с головы сомбреро, поклонился, и, не добавив больше ни слова, ушел. Остальные последовали за ним. Мередит смотрела на его удаляющуюся фигуру, размышляя не столько над вопросом, зачем ее привезли сюда, сколько о самом этом человеке. Габриэль Моралес был для нее загадкой. Очевидно, он получил какое-то образование и был достаточно умен, но при этом держался надменно и грубо, она его боялась.
Мередит вздрогнула, почувствовав на плече чью-то тяжелую руку. Оглянувшись, она увидела неприветливое лицо Марии.
— Пошли, — сказала Мария по-испански. И, не дожидаясь ответа, потащила Мередит внутрь асиенды.
Внутри дома было чисто, но там сохранились лишь остатки мебели, свидетельствовавшие о былом великолепии. Даже в спальне, куда Мария привела ее, было пусто, если не считать соломенного тюфяка на полу, ведра с водой, жестяного таза для умывания и грубого полотенца.
Асиенда была кем-то разрушена и разграблена.
Мария проговорила мрачным голосом:
— Вот вода. Я так понимаю, что американские женщины все время моются. — Она отвернулась и сделала вид, что плюет. — Захотите есть, идите в кухню. Я вам не прислуга.
— Благодарю вас, сеньора, — вежливо ответила Мередит. Она хотела сказать это на своем корявом испанском, но что-то подсказало ей, что разумнее будет не показывать, что она понимает их язык.
Презрительно фыркнув, Мария вышла.
Мередит тщательно вымылась. Она с тоской поглядывала на тюфяк, но ей очень хотелось есть и к тому же нужно было поскорее разузнать как можно больше о месте, куда ее привезли. Она вышла в коридор. Большая часть комнат была без дверей; исключение составляла только ее спальня — тяжелая дверь с засовом снаружи.
Интересно, будут ли ее запирать на ночь? Хотя какая разница, подумала она с горькой усмешкой. Габриэль прав: как бы ни жаждала она убежать, сделать это одной невозможно. А за последние дни она и так натворила достаточно глупостей. Не будь она такой упрямой, не реши во что бы то ни стало доказать Куперу свою самостоятельность, она не оказалась бы сейчас в этом ужасном положении.
Когда Мередит, размышляя, шла по коридору, из-за угла выбежала, едва не налетев на нее, тоненькая смуглая девочка, босая, в рваной одежде. Девочке было не больше четырнадцати лет. Над выступающими скулами блестели глаза испуганной козочки. Несмотря на явное недоедание, ее фигура уже говорила о расцветающей женственности.
Увидев Мередит, девочка застыла на мгновение, никак не реагируя на встречу, если не считать того, что взгляд ее стал еще более испуганным. Потом она прикоснулась рукой к губам, издала какой-то мяукающий звук, повернулась и убежала в том же направлении, откуда появилась, скрывшись за углом.
— Подожди! — окликнула ее Мередит. — Я не сделаю тебе ничего плохого!
Она поспешила за девочкой, но когда повернула за угол, та уже скрылась из виду.
Мередит в задумчивости пошла обратно по коридору.
Понятно, почему у девочки, живущей среди разбойников, такой испуганный вид. Но почему она испугалась другой женщины? Наверное, решила Мередит, живя в горах, далеко от всякой цивилизации, девочка просто никогда еще не видела белого человека.
Пожав плечами, Мередит выбросила эту девчонку из головы и направилась в кухню, определив направление по запаху. Кухня оказалась огромной комнатой, в которой гулко звучали шаги Марии. Кроме нее, там никого не было. На столе лежали продукты и кухонные принадлежности; посредине на полу темнело открытое углубление, над которым висел большой котел.
Все двери распахнуты, окна без ставен, но все равно в кухне нечем дышать. При виде Мередит Мария привычно нахмурилась, но все же положила на тарелку маисовую лепешку, рис, фасоль и протянула тарелку девушке.
Мередит с жадностью принялась за еду. Мария не обращала на нее никакого внимания, занимаясь своим делом. Поев, Мередит поблагодарила Марию и вышла из кухни. Полдень уже давно наступил, и асиенда выглядела пустынной. Вернувшись на кухню, девушка увидела, что Мария тоже исчезла. Тогда Мередит поняла, что сейчас время сиесты — послеполуденного отдыха. При желании она могла бы выйти из дома и уйти — и никто бы ее не остановил.
Но за пределами асиенды солнце оказалось таким жгучим, что Мередит почувствовала слабость от зноя и пряной пищи «Что ж, — подумала она с печальной усмешкой, — в чужой монастырь со своим уставом…» И пошла по коридору в свою комнату. Там, сняв сапоги, она вытянулась на тюфяке и уснула.
Глава 9
Они подъехали ближе, и Мередит поняла, что из-за расстояния зрение обмануло ее: то, что показалось ей процветающей асиендой, в действительности оказалось необитаемым и полуразрушенным скопищем лачуг. Наружная стена местами развалилась, некогда цветущий внутренний сад заглушили сорняки, фонтан пересох. Крыша кое-где обвалилась, и в комнаты заглядывало небо.
Они въехали во двор, и навстречу Габриэлю выбежали люди. Кое-кого Мередит узнала — это были члены банды, которые по дороге отделились от нее. Они заговорили с Габриэлем по-испански, но Мередит все же сумела понять, что они довольны, как легко им удалось ускользнуть от глупых гринго.
Габриэль спешился, спустив одновременно на землю и Мередит. Из дома появилась женщина, бросая на них мрачные взгляды.
— Мария! — воскликнул Габриэль. — Как приятно опять видеть твое улыбающееся личико! Меня так долго не было.
Женщина, которую называли Марией, не перестала бросать сердитые взгляды, но было ясно, что слова Габриэля ей нравились.
— Это, Мария, сеньорита Лонгли. — И он жестом указал на Мередит. — Она некоторое время погостит у нас. Сеньорита, поскольку мы проделали долгий и трудный путь и ничего не ели, я полагаю, вы проголодались и устали. Мария вам поможет.
И он хотел было уйти. Но Мередит поспешно проговорила:
— Подождите! Сеньор Моралес, вы сказали, что мне придется погостить у вас какое-то время. На данный момент я не стану обращать ваше внимание на то, что я гощу у вас против моей воли. Но сколько времени я буду у вас гостить и с какой целью?
— На эти вопросы я не намерен отвечать, — надменно бросил он. — Я бы посоветовал вам приспособиться к обстоятельствам. Обстановка здесь не дворцовая, — добавил он с иронической улыбкой, — пища простая. Но это все, что я могу вам предложить. И еще одно, сеньорита Лонгли, — продолжал он. — У меня нет лишних людей, чтобы стеречь вас, но я думаю, нет смысла напоминать, куда вы попали. Вы находитесь за много миль от цивилизации, и все эти мили заняты непроходимыми джунглями. Конечно, там есть тропы, но человека, не знакомого с ними, они не приведут никуда. Если вы попытаетесь убежать, пеняйте на себя. Прежде чем решите бежать, подумайте обо всем этом хорошенько. А теперь, если вы меня извините, я должен заняться кое-какими делами.
И Габриэль, сняв с головы сомбреро, поклонился, и, не добавив больше ни слова, ушел. Остальные последовали за ним. Мередит смотрела на его удаляющуюся фигуру, размышляя не столько над вопросом, зачем ее привезли сюда, сколько о самом этом человеке. Габриэль Моралес был для нее загадкой. Очевидно, он получил какое-то образование и был достаточно умен, но при этом держался надменно и грубо, она его боялась.
Мередит вздрогнула, почувствовав на плече чью-то тяжелую руку. Оглянувшись, она увидела неприветливое лицо Марии.
— Пошли, — сказала Мария по-испански. И, не дожидаясь ответа, потащила Мередит внутрь асиенды.
Внутри дома было чисто, но там сохранились лишь остатки мебели, свидетельствовавшие о былом великолепии. Даже в спальне, куда Мария привела ее, было пусто, если не считать соломенного тюфяка на полу, ведра с водой, жестяного таза для умывания и грубого полотенца.
Асиенда была кем-то разрушена и разграблена.
Мария проговорила мрачным голосом:
— Вот вода. Я так понимаю, что американские женщины все время моются. — Она отвернулась и сделала вид, что плюет. — Захотите есть, идите в кухню. Я вам не прислуга.
— Благодарю вас, сеньора, — вежливо ответила Мередит. Она хотела сказать это на своем корявом испанском, но что-то подсказало ей, что разумнее будет не показывать, что она понимает их язык.
Презрительно фыркнув, Мария вышла.
Мередит тщательно вымылась. Она с тоской поглядывала на тюфяк, но ей очень хотелось есть и к тому же нужно было поскорее разузнать как можно больше о месте, куда ее привезли. Она вышла в коридор. Большая часть комнат была без дверей; исключение составляла только ее спальня — тяжелая дверь с засовом снаружи.
Интересно, будут ли ее запирать на ночь? Хотя какая разница, подумала она с горькой усмешкой. Габриэль прав: как бы ни жаждала она убежать, сделать это одной невозможно. А за последние дни она и так натворила достаточно глупостей. Не будь она такой упрямой, не реши во что бы то ни стало доказать Куперу свою самостоятельность, она не оказалась бы сейчас в этом ужасном положении.
Когда Мередит, размышляя, шла по коридору, из-за угла выбежала, едва не налетев на нее, тоненькая смуглая девочка, босая, в рваной одежде. Девочке было не больше четырнадцати лет. Над выступающими скулами блестели глаза испуганной козочки. Несмотря на явное недоедание, ее фигура уже говорила о расцветающей женственности.
Увидев Мередит, девочка застыла на мгновение, никак не реагируя на встречу, если не считать того, что взгляд ее стал еще более испуганным. Потом она прикоснулась рукой к губам, издала какой-то мяукающий звук, повернулась и убежала в том же направлении, откуда появилась, скрывшись за углом.
— Подожди! — окликнула ее Мередит. — Я не сделаю тебе ничего плохого!
Она поспешила за девочкой, но когда повернула за угол, та уже скрылась из виду.
Мередит в задумчивости пошла обратно по коридору.
Понятно, почему у девочки, живущей среди разбойников, такой испуганный вид. Но почему она испугалась другой женщины? Наверное, решила Мередит, живя в горах, далеко от всякой цивилизации, девочка просто никогда еще не видела белого человека.
Пожав плечами, Мередит выбросила эту девчонку из головы и направилась в кухню, определив направление по запаху. Кухня оказалась огромной комнатой, в которой гулко звучали шаги Марии. Кроме нее, там никого не было. На столе лежали продукты и кухонные принадлежности; посредине на полу темнело открытое углубление, над которым висел большой котел.
Все двери распахнуты, окна без ставен, но все равно в кухне нечем дышать. При виде Мередит Мария привычно нахмурилась, но все же положила на тарелку маисовую лепешку, рис, фасоль и протянула тарелку девушке.
Мередит с жадностью принялась за еду. Мария не обращала на нее никакого внимания, занимаясь своим делом. Поев, Мередит поблагодарила Марию и вышла из кухни. Полдень уже давно наступил, и асиенда выглядела пустынной. Вернувшись на кухню, девушка увидела, что Мария тоже исчезла. Тогда Мередит поняла, что сейчас время сиесты — послеполуденного отдыха. При желании она могла бы выйти из дома и уйти — и никто бы ее не остановил.
Но за пределами асиенды солнце оказалось таким жгучим, что Мередит почувствовала слабость от зноя и пряной пищи «Что ж, — подумала она с печальной усмешкой, — в чужой монастырь со своим уставом…» И пошла по коридору в свою комнату. Там, сняв сапоги, она вытянулась на тюфяке и уснула.
Глава 9
Прошло два дня; все это время Мередит проводила преимущественно в одиночестве, получая пищу на кухне из рук сердитой Марии. Мужчины бросали на нее похотливые взгляды, но не досаждали ей. Габриэля Моралеса она ни разу не встретила и пришла к выводу, что он скорее всего куда-то уехал. Она уже почти не надеялась, что ее освободят.
Время от времени ночью она просыпалась от шума — где-то шла попойка, а однажды проснулась в страхе, разбуженная громкими женскими криками. Это не был голос Марии, без сомнения, значит, кричала девочка, которую Мередит заметила в коридоре. Она подумала было пойти на крик и узнать, что происходит, но быстро поняла, как это глупо.
К вечеру третьего дня Мередит почувствовала себя совсем потерянной. Говорить ей было не с кем, кроме как с Марией, которая всю беседу сводила к ворчанию. По сравнению с этим даже общество Габриэля, хотя Мередит и боялась его, было лучше.
После ужина она попыталась уснуть, но сон не шел к ней. В конце концов Мередит встала и отправилась бродить по дому. Во дворе было пусто, развалины асиенды у нее за спиной стояли темные и тихие. Потом Мередит услышала откуда-то из темноты голоса и тихий перебор гитарных струн.
Она вспомнила ночи рядом с Купером, у костра, и ее охватила тоска. Чего бы она не отдала сейчас, лишь бы вернуть те дни — тропа к Тонатиуикану, успокаивающее присутствие Купера. Интересно, думает ли он о ней? Произвела ли она на него какое-либо впечатление в ту ночь, когда он силой овладел ею? Она не могла не признаться, что время смягчило ее реакцию на все, что случилось. Значит ли она для Купера что-то, или ему нужно было только сиюминутное удовлетворение желания?
Она улыбнулась. Конечно, это глупое женское тщеславие, но ей очень хотелось, чтобы он ее не забыл…
Вдруг она насторожилась. Откуда-то донесся приглушенный крик. Мередит внимательно слушала. Крик прозвучал еще раз, и она уже смогла определить откуда. В пятидесяти ярдах от главного дома стояло покосившееся строение без крыши, которое, как она знала, использовали под конюшню. Приглядевшись, Мередит различила слабый свет, исходящий оттуда.
Звук опять повторился, и теперь стало ясно, что кричит женщина. Мередит подбежала к открытой двери, остановилась и заглянула внутрь. То, что она увидела, потрясло ее. Девочка, мельком, виденная ею в коридоре, лежала на полу конюшни, ее поношенное платье было задрано; один мужчина удерживал ее за плечи, а другой склонился над девочкой, спустив брюки.
Девочка снова вскрикнула, и Мередит затошнило: она поняла, что именно этот крик она слышала предыдущей ночью. А тот, кто держал девочку за плечи, прижимая к земле, поднял руку и, загоготав, ударил ее по лицу.
Он сказал по-испански, обращаясь к своему товарищу:
— Давай-ка побыстрее. Наша дикая кошечка еще не обессилела. Если ты провозишься долго, у тебя не хватит сил удерживать ее, когда придет моя очередь.
Ярость заставила Мередит выбежать из укрытия на свет, отбрасываемый фонарем, стоявшим на полу.
— Прекратите это! Вы, скоты! Отпустите бедную девочку!
Тот, кто склонялся над девочкой, оторвался от своего занятия и повернул изумленное лицо к Мередит. А тот, кто держал девочку за плечи, снова захохотал:
— Леди гринго. Может, она ревнует, а? Дадим ей возможность узнать, что такое настоящие мужчины? Ну как?
И прежде чем Мередит осознала, что происходит, они прыгнули к ней, один — в спущенных брюках. С отвращением глядя на его напряженный член, Мередит опешила, и они вцепились в нее мертвой хваткой.
В следующее мгновение они повалили ее на землю, один держал за плечи, другой пытался сорвать с нее брюки. Мередит боролась, как тигрица, извивалась и брыкалась. Набрав побольше воздуха, она закричала во всю мощь своих легких, хотя и понимала, что это бесполезно. Кто может прийти к ней на помощь здесь?
Одному из насильников уже удалось расстегнуть ремень на ее брюках. Она ощущала его горячее дыхание на своем лице — от него разило чесноком и те килой.
И тут в дверях рявкнул чей-то бас. Насильники замерли. Голос зазвучал вновь, и Мередит поняла, что, он принадлежит Габриэлю Моралесу.
Мужчины неохотно отпустили ее и встали. Мередит, задыхаясь, вскочила на ноги. Неподалеку от нее стоял Габриэль с непроницаемым лицом. Он сделал короткий повелительный жест — и оба насильника исчезли в темноте.
— Очень неумно с вашей стороны, сеньорита, — обратился к ней Габриэль, — выходить из асиенды одной.
Если бы они взяли вас, вам пришлось бы пенять только на себя.
И он провел пальцем по шраму у себя на лице.
— Я вышла из дому потому, что услышала крик… — Мередит оглянулась, полагая, что девочка убежала. Но она лежала, свернувшись калачиком, здесь, на земле.
Взгляд у нее был неподвижным и мертвым, казалось, она не замечает их присутствия. Платье так и осталось задранным кверху.
Мередит подошла к ней и прикрыла наготу. Потом, выпрямившись, гневно проговорила:
— Эти звери напали на бедного ребенка. Я слышала, как она звала на помощь!
Габриэль бесстрастно посмотрел на девочку.
— Она привыкла к такому обращению. Хуана — индианка, пока я не привез ее сюда, она умирала с голоду.
Моим людям нужна женщина. Разве у нее есть какое-то другое занятие в жизни?
Мередит была потрясена.
— Как можно быть таким бессердечным? Индианка она или нет, но она человек, и, стало быть, вы должны с ней считаться!
— Она — ничто, — презрительно сказал Габриэль. — Ей никто ничего не должен. Ее участь — обслуживать мужчин.
— Если она смирилась с таким обращением, тогда почему она кричала? И пыталась сопротивляться этим скотам?
Его толстые губы кривились в улыбке, но глаза оставались ледяными.
— Некоторые женщины получают удовольствие от грубого обращения, разве это не так?
— Нет, не так! Я, например, не получаю! И ни одна из женщин, которых я знаю!
— Я это непременно запомню, — проговорил Габриэль, не сводя с нее черных глаз.
Мередит вспыхнула.
— Как вас понимать?
— Понимайте как хотите, — холодно ответил он. Потом сказал по-испански:
— Хуана, приходи в себя и ступай в дом.
Испуганно вздрогнув, маленькая индианка немного отползла в сторону, потом встала и выбежала из конюшни.
— Вы заслуживаете презрения, Габриэль Моралес, — сказала Мередит, — и я удивляюсь, как это ваши люди не разбегутся от такого обращения.
— Я обращаюсь со своими людьми так, как мне угодно. — Его неподвижное лицо теперь напоминало маску, глаза застыли. — Что вы знаете обо мне и о моих людях?
Вы американка, и вам неизвестно, почему я стал таким.
Его гнев заставил ее в страхе отшатнуться. И все же она сказала с вызовом:
— Если эти двое — типичные представители ваших людей, у меня нет ни малейшего желания узнавать о них что бы то ни было. Что вы собираетесь делать, чтобы наказать их?
— Наказать? — Его глаза сузились. — Наказать за что?
— За унижение, которому я подверглась в их руках.
За то, что они намеревались сделать, если бы вы их не остановили.
Тогда Габриэль закинул голову и расхохотался раскатистым смехом.
— Самовлюбленная американка! Почему это с вами нужно обращаться иначе, чем с Хуаной? Только потому, что у вас белая кожа, и потому, что всю жизнь мужчины вашей расы вас баловали? Для моих изголодавшихся по женщинам людей вы такая же, как любая другая. Вы можете доставить им такое же удовольствие, как Хуана, и я не собираюсь их наказывать.
— Господи Боже! Я слышала, что многие латиноамериканцы смотрят на женщин как на рабынь, существующих исключительно для их удовольствия! Теперь я вижу, что это правда!
— Мы — изгои, сеньорита. Чего вы можете от нас ожидать?
Мередит не могла удержаться от вопроса:
— А вы, Габриэль? И вы смотрите на женщин таким же образом?
— Конечно, сеньорита. Неужели вы ждете от меня чего-то другого?
— Не знаю, чего я жду от вас, но вы действительно на целую голову выше остальных. Вы, очевидно, получили какое-то воспитание, образование…
Его лицо опять стало неподвижным.
— Тот, кто проиграл войну, тот, за кем охотятся, как за диким зверем, кто вынужден жить на подножном корму, тот должен забыть о всяком воспитании, о всех признаках цивилизованности. Мне важно только одно — как выжить. И увидеть смерть как можно большего числа моих врагов до того, как им удастся убить меня. Но чего ради я должен объясняться с вами? — Он махнул рукой. — Пойдемте, я провожу вас до асиенды, где вы будете в безопасности.
Они молча дошли до асиенды. Ни девочка, ни те двое им не встретились. Неприязнь, которую испытывала Мередит к Габриэлю, все еще не прошла, но когда они вошли в заднюю дверь дома, она на мгновение увидела его лицо в свете фонаря. Лицо это было мрачным и задумчивым, грусть осеняла его, и от этого оно казалось не таким жестоким, как обычно. Даже шрам выглядел не таким страшным.
И, поддавшись внезапному порыву, Мередит спросила:
— Габриэль, я понимаю, как та жизнь, которую вы теперь ведете, может огрубить даже самого чувствительного человека. Но как случилось, что вы связались с революцией? Ведь сколько бы вы ни отрицали, я вижу, что вы происходите из аристократической семьи.
— Вы действительно хотите это знать? — спросил он, нахмурившись.
Она вспыхнула:
— Иначе зачем я стала бы спрашивать?
Он долго внимательно смотрел на нее, потирая свой шрам.
— Хорошо, я расскажу вам. Не хотите ли распить со мной бутылку вина?
Она заколебалась. Не будет ли это неразумно — пить вино с Габриэлем? Но, заметив его внимательный взгляд, торопливо ответила:
— Да, конечно.
Он провел ее в кухню, где она села на скамейку у стола. Из ряда пыльных бутылок, стоящих на полке, Габриэль взял одну, вытащил пробку и налил вино в две кружки.
— Оно не очень тонкое, — проговорил он с горькой ноткой в голосе, — но от привычки к тонким винам я тоже отказался…
Сев напротив Мередит, Габриэль сделал большой глоток и начал без всякого предисловия:
— Вы правы, сеньорита Лонгли, я получил образование, возможно, даже большее, чем соответствовало моему положению. Мой отец был аристократом, а мать — индейской женщиной, работавшей у него в доме. Стало быть, я — то, что у вас называется «незаконнорожденный». Отец не признал меня публично, но это был добрый человек, он учил меня и любил, как мне кажется, не меньше, чем своих законных сыновей. Что же до того, как я ввязался в драку, то у меня не было иного выбора. Я был очень молод, когда началась революция, и очень быстро стал взрослым. Я видел, как убили моего отца и четверых единокровных братьев. Меня заставили смотреть, как и мою мать, и одну из сестер изнасиловали, а потом убили. Земли моего отца были конфискованы.
С этого момента я расстался со своей молодостью, — продолжал Габриэль. — Я превратился в сплошную ненависть и жестокость. Я поклялся убить как можно больше своих врагов. — Он едва заметно улыбнулся. — И это обещание я сдержал. Я убил многих. Порой мне казалось, что мы победим. Но народ нас не поддержал, у нас оказались плохие вожди, и в результате мы потерпели поражение.
— Я очень хорошо понимаю, почему вы ожесточились, — осторожно отозвалась Мередит. — То, что случилось с вашей семьей, конечно, произвело на вас ужасное впечатление. Но с другой стороны, ведь мексиканский народ, его низшие классы очень давно подвергаются угнетению. Я не многое знаю об истории вашей страны, но насколько могу судить, ваш народ практически был обращен в рабство. В 1776 году наша страна тоже прошла через тернии революции, причем, мне кажется, по гораздо менее серьезным причинам.
Он бросил на нее тяжелый взгляд.
— Но народ Мексики просто-напросто сменил один вид рабства на другой. Вы проехали по моей стране. И что, народ теперь живет лучше, чем раньше?
— Наверное, то, что вы говорите, правда…
— Матерь Божья! Конечно, правда! — И Габриэль стукнул кулаком по столу. — Теперешнее правительство коррумпировано; в нем заправляют люди алчные, жестокие, которые преследуют только свои шкурные интересы, а на простой народ им наплевать. Они с радостью нагромоздили бы пирамиду из мертвых тел, если бы это помогло им сохранить власть и еще больше обогатиться! — Он махнул рукой и устало откинулся назад. — Я знаю, история учит, что после революции один вид деспотизма сменяется другим.
Впрочем, что еще, сеньорита, вы можете услышать от человека, стоящего вне закона, от изгоя, кроме как слова оправдания?
Он выпил, вытер губы нарочито грубым жестом тыльной стороной руки и посмотрел на присмиревшую Мередит.
— Скажу только в свою защиту… Я не пользуюсь этой девочкой, Хуаной. У меня так долго не было женщины, что я уже забыл, что это такое.
Его темные глаза, казавшиеся ей холодными, теперь вспыхнули, и взгляд их неожиданно алчно устремился на ее губы, на открытый изгиб шеи, потом переместился ниже, на выпуклости груди.
Мередит ощутила себя оскверненной и пришла в ярость, но в то же время где-то внутри у нее возникло ощущение расслабленности и тайной жажды, которое и испугало, и разозлило ее.
— Весьма похвально, — торопливо сказала она, — но все же это не извиняет вас. Разрешать своим людям обижать эту бедняжку!
Габриэль с грохотом поставил кружку на стол.
— Они мужчины, и у них мужские потребности. — Он наклонился вперед, обдавая ее винным запахом. — Считайте, сеньорита, что вам повезло, когда я приказал им оставить вас в покое. Уверяю вас, это было не так-то легко. Они злятся и бунтуют, они требуют у меня ответа: почему это я защищаю какую-то гринго?
— А по чьей вине я нахожусь здесь? — бросила она. — Я не просила привозить меня сюда. Вы так и не объяснили мне, почему я оказалась на асиенде и сколько еще пробуду в плену.
— Я ведь бандит, а чего можно ожидать от бандита? — с усмешкой отозвался он. — За вас могут дать неплохой выкуп.
— Я уже сказала вам, что никто не станет выплачивать за меня выкуп, — возразила она. — Ни пенни!
— Ну хватит! — сказал Габриэль, допивая вино. Он опять стал прежним, надменным и холодным, всякий намек на чувствительность исчез с его лица. — Хватит с меня вашей болтовни!
Мередит встала.
— В какой-то момент мне показалось, — холодно проговорила она, — что вижу в вас чуткую душу. Судя по всему, я ошиблась. Доброй ночи, сеньор Моралес.
Он сидел, развалясь и вытянув ноги. Не глядя на нее, не говоря ни слова, он поднял бутылку и осушил ее, поглаживая свой шрам большим пальцем свободной руки.
Мередит выбежала из кухни и поспешила по коридору в свою комнату. Захлопнув дверь, она, тяжело дыша, всем телом прислонилась к ней. Она ощущала какую-то смутную неловкость, глупо было сердить Габриэля. Ей страшно хотелось, чтобы на двери был засов. В комнате не было никакой мебели, чтобы можно было припереть чем-нибудь дверь.
В конце концов она сняла сапоги и вытянулась на своем тюфяке. Но сон не шел к ней. Ночь была жаркая, одежда мешала Мередит. Какое-то время она ворочалась с боку на бок, напрягая слух при каждом намеке на шорох, но в доме все было тихо. Она чувствовала себя возбужденной, ее почти била лихорадка. Там, где одежда прилипала к телу, оно просто горело. В полусне девушка постепенно стянула с себя всю одежду, пока не осталась совсем обнаженной.
Спустя какое-то время она погрузилась в легкую дремоту, как вдруг проснулась, глухо вскрикнув, потому что дверь в ее комнату, распахнувшись, ударилась о стену.
В дверях темнел силуэт. Сначала она подумала, что это кто-то из людей Габриэля прокрался тайком в асиенду; потом дверь закрылась, хлопнув еще раз, и Мередит попыталась вскочить.
Но человек в два прыжка оказался у ее тюфяка; сильная рука схватила ее за плечи и не дала встать.
Габриэль Моралес сказал:
— Вы хотели знать, для чего вы мне нужны, сеньорита Лонгли. Сейчас вы это узнаете. Вы утверждаете, что вас никто не станет выкупать, так нужно же мне получить плату каким-то иным путем.
Там, где его рука касалась ее, кожа пылала огнем.
— Вы обещали, что со мной ничего не случится!
— Я обещал только, что буду защищать вас от своих людей. Но я здесь главный, а значит, могу удовлетворять свои желания как мне вздумается.
Мередит знала, что никто не станет противоречить Габриэлю и никто не придет к ней на помощь. Кричать бесполезно, и спастись от него она не может — он слишком силен, слишком проворен. Едва она подумала об этом, как внутренний голос насмешливо спросил:
«Как ты можешь это знать, ведь ты даже не попыталась оказать сопротивление!»
И она запоздало начала отталкивать его, но Габриэль обхватил ее своими сильными руками и пригвоздил к тюфяку. Он овладел ею сразу же, с каким-то пренебрежением, и у Мередит мелькнуло сравнение с торопливо спаривающимися животными.
Но почему-то безличность происходящего вызвала у нее возбуждение, и она с трудом подавила желание ответить ему. Она заставила себя лежать неподвижно. К счастью, вскоре все было кончено.
Габриэль встал, по-прежнему храня молчание.
Мередит воскликнула, вне себя От стыда и гнева:
— Значит, вы ничуть не лучше тех двоих скотов в конюшне!
Хотя она не могла в темноте разглядеть его лицо, она почувствовала, как он замер. Гнев, охвативший его, был почти осязаем. Ей показалось, что он хочет что-то сказать или ударить ее, но вместо этого он резко повернулся и вышел из комнаты, хлопнув дверью.
Долго Мередит лежала не двигаясь. Ее грубо использовали, но она все-таки никак не могла забыть о том мгновении, когда ей захотелось ответить ему. Какое-то темное и властное ощущение! Ее охватила жаркая волна стыда. Неужели она распутная женщина? Неужели короткое время, проведенное в объятиях Купера, обнаружило те стороны ее натуры, о которых она даже не подозревала?
Так она и уснула, пытаясь разобраться в этих сложных для нее вещах.
Наутро она обнаружила, что Габриэль Моралес исчез.
День проходил, а он все не появлялся, и Мередит в конце концов пришла к выводу, что он уехал. Возможно ли, что ему было стыдно своего поведения минувшей ночью и он не осмеливался посмотреть ей в глаза? Впрочем, она в этом сильно сомневалась.
Позже, к вечеру, когда она бродила по просторной асиенде, из-за угла выбежала та самая девочка, Хуана.
Увидев Мередит, она опять застыла на месте.
— Прошу тебя, Хуана, я тебе ничего плохого не сделаю, — сказала Мередит на своем ломаном испанском.
Время от времени ночью она просыпалась от шума — где-то шла попойка, а однажды проснулась в страхе, разбуженная громкими женскими криками. Это не был голос Марии, без сомнения, значит, кричала девочка, которую Мередит заметила в коридоре. Она подумала было пойти на крик и узнать, что происходит, но быстро поняла, как это глупо.
К вечеру третьего дня Мередит почувствовала себя совсем потерянной. Говорить ей было не с кем, кроме как с Марией, которая всю беседу сводила к ворчанию. По сравнению с этим даже общество Габриэля, хотя Мередит и боялась его, было лучше.
После ужина она попыталась уснуть, но сон не шел к ней. В конце концов Мередит встала и отправилась бродить по дому. Во дворе было пусто, развалины асиенды у нее за спиной стояли темные и тихие. Потом Мередит услышала откуда-то из темноты голоса и тихий перебор гитарных струн.
Она вспомнила ночи рядом с Купером, у костра, и ее охватила тоска. Чего бы она не отдала сейчас, лишь бы вернуть те дни — тропа к Тонатиуикану, успокаивающее присутствие Купера. Интересно, думает ли он о ней? Произвела ли она на него какое-либо впечатление в ту ночь, когда он силой овладел ею? Она не могла не признаться, что время смягчило ее реакцию на все, что случилось. Значит ли она для Купера что-то, или ему нужно было только сиюминутное удовлетворение желания?
Она улыбнулась. Конечно, это глупое женское тщеславие, но ей очень хотелось, чтобы он ее не забыл…
Вдруг она насторожилась. Откуда-то донесся приглушенный крик. Мередит внимательно слушала. Крик прозвучал еще раз, и она уже смогла определить откуда. В пятидесяти ярдах от главного дома стояло покосившееся строение без крыши, которое, как она знала, использовали под конюшню. Приглядевшись, Мередит различила слабый свет, исходящий оттуда.
Звук опять повторился, и теперь стало ясно, что кричит женщина. Мередит подбежала к открытой двери, остановилась и заглянула внутрь. То, что она увидела, потрясло ее. Девочка, мельком, виденная ею в коридоре, лежала на полу конюшни, ее поношенное платье было задрано; один мужчина удерживал ее за плечи, а другой склонился над девочкой, спустив брюки.
Девочка снова вскрикнула, и Мередит затошнило: она поняла, что именно этот крик она слышала предыдущей ночью. А тот, кто держал девочку за плечи, прижимая к земле, поднял руку и, загоготав, ударил ее по лицу.
Он сказал по-испански, обращаясь к своему товарищу:
— Давай-ка побыстрее. Наша дикая кошечка еще не обессилела. Если ты провозишься долго, у тебя не хватит сил удерживать ее, когда придет моя очередь.
Ярость заставила Мередит выбежать из укрытия на свет, отбрасываемый фонарем, стоявшим на полу.
— Прекратите это! Вы, скоты! Отпустите бедную девочку!
Тот, кто склонялся над девочкой, оторвался от своего занятия и повернул изумленное лицо к Мередит. А тот, кто держал девочку за плечи, снова захохотал:
— Леди гринго. Может, она ревнует, а? Дадим ей возможность узнать, что такое настоящие мужчины? Ну как?
И прежде чем Мередит осознала, что происходит, они прыгнули к ней, один — в спущенных брюках. С отвращением глядя на его напряженный член, Мередит опешила, и они вцепились в нее мертвой хваткой.
В следующее мгновение они повалили ее на землю, один держал за плечи, другой пытался сорвать с нее брюки. Мередит боролась, как тигрица, извивалась и брыкалась. Набрав побольше воздуха, она закричала во всю мощь своих легких, хотя и понимала, что это бесполезно. Кто может прийти к ней на помощь здесь?
Одному из насильников уже удалось расстегнуть ремень на ее брюках. Она ощущала его горячее дыхание на своем лице — от него разило чесноком и те килой.
И тут в дверях рявкнул чей-то бас. Насильники замерли. Голос зазвучал вновь, и Мередит поняла, что, он принадлежит Габриэлю Моралесу.
Мужчины неохотно отпустили ее и встали. Мередит, задыхаясь, вскочила на ноги. Неподалеку от нее стоял Габриэль с непроницаемым лицом. Он сделал короткий повелительный жест — и оба насильника исчезли в темноте.
— Очень неумно с вашей стороны, сеньорита, — обратился к ней Габриэль, — выходить из асиенды одной.
Если бы они взяли вас, вам пришлось бы пенять только на себя.
И он провел пальцем по шраму у себя на лице.
— Я вышла из дому потому, что услышала крик… — Мередит оглянулась, полагая, что девочка убежала. Но она лежала, свернувшись калачиком, здесь, на земле.
Взгляд у нее был неподвижным и мертвым, казалось, она не замечает их присутствия. Платье так и осталось задранным кверху.
Мередит подошла к ней и прикрыла наготу. Потом, выпрямившись, гневно проговорила:
— Эти звери напали на бедного ребенка. Я слышала, как она звала на помощь!
Габриэль бесстрастно посмотрел на девочку.
— Она привыкла к такому обращению. Хуана — индианка, пока я не привез ее сюда, она умирала с голоду.
Моим людям нужна женщина. Разве у нее есть какое-то другое занятие в жизни?
Мередит была потрясена.
— Как можно быть таким бессердечным? Индианка она или нет, но она человек, и, стало быть, вы должны с ней считаться!
— Она — ничто, — презрительно сказал Габриэль. — Ей никто ничего не должен. Ее участь — обслуживать мужчин.
— Если она смирилась с таким обращением, тогда почему она кричала? И пыталась сопротивляться этим скотам?
Его толстые губы кривились в улыбке, но глаза оставались ледяными.
— Некоторые женщины получают удовольствие от грубого обращения, разве это не так?
— Нет, не так! Я, например, не получаю! И ни одна из женщин, которых я знаю!
— Я это непременно запомню, — проговорил Габриэль, не сводя с нее черных глаз.
Мередит вспыхнула.
— Как вас понимать?
— Понимайте как хотите, — холодно ответил он. Потом сказал по-испански:
— Хуана, приходи в себя и ступай в дом.
Испуганно вздрогнув, маленькая индианка немного отползла в сторону, потом встала и выбежала из конюшни.
— Вы заслуживаете презрения, Габриэль Моралес, — сказала Мередит, — и я удивляюсь, как это ваши люди не разбегутся от такого обращения.
— Я обращаюсь со своими людьми так, как мне угодно. — Его неподвижное лицо теперь напоминало маску, глаза застыли. — Что вы знаете обо мне и о моих людях?
Вы американка, и вам неизвестно, почему я стал таким.
Его гнев заставил ее в страхе отшатнуться. И все же она сказала с вызовом:
— Если эти двое — типичные представители ваших людей, у меня нет ни малейшего желания узнавать о них что бы то ни было. Что вы собираетесь делать, чтобы наказать их?
— Наказать? — Его глаза сузились. — Наказать за что?
— За унижение, которому я подверглась в их руках.
За то, что они намеревались сделать, если бы вы их не остановили.
Тогда Габриэль закинул голову и расхохотался раскатистым смехом.
— Самовлюбленная американка! Почему это с вами нужно обращаться иначе, чем с Хуаной? Только потому, что у вас белая кожа, и потому, что всю жизнь мужчины вашей расы вас баловали? Для моих изголодавшихся по женщинам людей вы такая же, как любая другая. Вы можете доставить им такое же удовольствие, как Хуана, и я не собираюсь их наказывать.
— Господи Боже! Я слышала, что многие латиноамериканцы смотрят на женщин как на рабынь, существующих исключительно для их удовольствия! Теперь я вижу, что это правда!
— Мы — изгои, сеньорита. Чего вы можете от нас ожидать?
Мередит не могла удержаться от вопроса:
— А вы, Габриэль? И вы смотрите на женщин таким же образом?
— Конечно, сеньорита. Неужели вы ждете от меня чего-то другого?
— Не знаю, чего я жду от вас, но вы действительно на целую голову выше остальных. Вы, очевидно, получили какое-то воспитание, образование…
Его лицо опять стало неподвижным.
— Тот, кто проиграл войну, тот, за кем охотятся, как за диким зверем, кто вынужден жить на подножном корму, тот должен забыть о всяком воспитании, о всех признаках цивилизованности. Мне важно только одно — как выжить. И увидеть смерть как можно большего числа моих врагов до того, как им удастся убить меня. Но чего ради я должен объясняться с вами? — Он махнул рукой. — Пойдемте, я провожу вас до асиенды, где вы будете в безопасности.
Они молча дошли до асиенды. Ни девочка, ни те двое им не встретились. Неприязнь, которую испытывала Мередит к Габриэлю, все еще не прошла, но когда они вошли в заднюю дверь дома, она на мгновение увидела его лицо в свете фонаря. Лицо это было мрачным и задумчивым, грусть осеняла его, и от этого оно казалось не таким жестоким, как обычно. Даже шрам выглядел не таким страшным.
И, поддавшись внезапному порыву, Мередит спросила:
— Габриэль, я понимаю, как та жизнь, которую вы теперь ведете, может огрубить даже самого чувствительного человека. Но как случилось, что вы связались с революцией? Ведь сколько бы вы ни отрицали, я вижу, что вы происходите из аристократической семьи.
— Вы действительно хотите это знать? — спросил он, нахмурившись.
Она вспыхнула:
— Иначе зачем я стала бы спрашивать?
Он долго внимательно смотрел на нее, потирая свой шрам.
— Хорошо, я расскажу вам. Не хотите ли распить со мной бутылку вина?
Она заколебалась. Не будет ли это неразумно — пить вино с Габриэлем? Но, заметив его внимательный взгляд, торопливо ответила:
— Да, конечно.
Он провел ее в кухню, где она села на скамейку у стола. Из ряда пыльных бутылок, стоящих на полке, Габриэль взял одну, вытащил пробку и налил вино в две кружки.
— Оно не очень тонкое, — проговорил он с горькой ноткой в голосе, — но от привычки к тонким винам я тоже отказался…
Сев напротив Мередит, Габриэль сделал большой глоток и начал без всякого предисловия:
— Вы правы, сеньорита Лонгли, я получил образование, возможно, даже большее, чем соответствовало моему положению. Мой отец был аристократом, а мать — индейской женщиной, работавшей у него в доме. Стало быть, я — то, что у вас называется «незаконнорожденный». Отец не признал меня публично, но это был добрый человек, он учил меня и любил, как мне кажется, не меньше, чем своих законных сыновей. Что же до того, как я ввязался в драку, то у меня не было иного выбора. Я был очень молод, когда началась революция, и очень быстро стал взрослым. Я видел, как убили моего отца и четверых единокровных братьев. Меня заставили смотреть, как и мою мать, и одну из сестер изнасиловали, а потом убили. Земли моего отца были конфискованы.
С этого момента я расстался со своей молодостью, — продолжал Габриэль. — Я превратился в сплошную ненависть и жестокость. Я поклялся убить как можно больше своих врагов. — Он едва заметно улыбнулся. — И это обещание я сдержал. Я убил многих. Порой мне казалось, что мы победим. Но народ нас не поддержал, у нас оказались плохие вожди, и в результате мы потерпели поражение.
— Я очень хорошо понимаю, почему вы ожесточились, — осторожно отозвалась Мередит. — То, что случилось с вашей семьей, конечно, произвело на вас ужасное впечатление. Но с другой стороны, ведь мексиканский народ, его низшие классы очень давно подвергаются угнетению. Я не многое знаю об истории вашей страны, но насколько могу судить, ваш народ практически был обращен в рабство. В 1776 году наша страна тоже прошла через тернии революции, причем, мне кажется, по гораздо менее серьезным причинам.
Он бросил на нее тяжелый взгляд.
— Но народ Мексики просто-напросто сменил один вид рабства на другой. Вы проехали по моей стране. И что, народ теперь живет лучше, чем раньше?
— Наверное, то, что вы говорите, правда…
— Матерь Божья! Конечно, правда! — И Габриэль стукнул кулаком по столу. — Теперешнее правительство коррумпировано; в нем заправляют люди алчные, жестокие, которые преследуют только свои шкурные интересы, а на простой народ им наплевать. Они с радостью нагромоздили бы пирамиду из мертвых тел, если бы это помогло им сохранить власть и еще больше обогатиться! — Он махнул рукой и устало откинулся назад. — Я знаю, история учит, что после революции один вид деспотизма сменяется другим.
Впрочем, что еще, сеньорита, вы можете услышать от человека, стоящего вне закона, от изгоя, кроме как слова оправдания?
Он выпил, вытер губы нарочито грубым жестом тыльной стороной руки и посмотрел на присмиревшую Мередит.
— Скажу только в свою защиту… Я не пользуюсь этой девочкой, Хуаной. У меня так долго не было женщины, что я уже забыл, что это такое.
Его темные глаза, казавшиеся ей холодными, теперь вспыхнули, и взгляд их неожиданно алчно устремился на ее губы, на открытый изгиб шеи, потом переместился ниже, на выпуклости груди.
Мередит ощутила себя оскверненной и пришла в ярость, но в то же время где-то внутри у нее возникло ощущение расслабленности и тайной жажды, которое и испугало, и разозлило ее.
— Весьма похвально, — торопливо сказала она, — но все же это не извиняет вас. Разрешать своим людям обижать эту бедняжку!
Габриэль с грохотом поставил кружку на стол.
— Они мужчины, и у них мужские потребности. — Он наклонился вперед, обдавая ее винным запахом. — Считайте, сеньорита, что вам повезло, когда я приказал им оставить вас в покое. Уверяю вас, это было не так-то легко. Они злятся и бунтуют, они требуют у меня ответа: почему это я защищаю какую-то гринго?
— А по чьей вине я нахожусь здесь? — бросила она. — Я не просила привозить меня сюда. Вы так и не объяснили мне, почему я оказалась на асиенде и сколько еще пробуду в плену.
— Я ведь бандит, а чего можно ожидать от бандита? — с усмешкой отозвался он. — За вас могут дать неплохой выкуп.
— Я уже сказала вам, что никто не станет выплачивать за меня выкуп, — возразила она. — Ни пенни!
— Ну хватит! — сказал Габриэль, допивая вино. Он опять стал прежним, надменным и холодным, всякий намек на чувствительность исчез с его лица. — Хватит с меня вашей болтовни!
Мередит встала.
— В какой-то момент мне показалось, — холодно проговорила она, — что вижу в вас чуткую душу. Судя по всему, я ошиблась. Доброй ночи, сеньор Моралес.
Он сидел, развалясь и вытянув ноги. Не глядя на нее, не говоря ни слова, он поднял бутылку и осушил ее, поглаживая свой шрам большим пальцем свободной руки.
Мередит выбежала из кухни и поспешила по коридору в свою комнату. Захлопнув дверь, она, тяжело дыша, всем телом прислонилась к ней. Она ощущала какую-то смутную неловкость, глупо было сердить Габриэля. Ей страшно хотелось, чтобы на двери был засов. В комнате не было никакой мебели, чтобы можно было припереть чем-нибудь дверь.
В конце концов она сняла сапоги и вытянулась на своем тюфяке. Но сон не шел к ней. Ночь была жаркая, одежда мешала Мередит. Какое-то время она ворочалась с боку на бок, напрягая слух при каждом намеке на шорох, но в доме все было тихо. Она чувствовала себя возбужденной, ее почти била лихорадка. Там, где одежда прилипала к телу, оно просто горело. В полусне девушка постепенно стянула с себя всю одежду, пока не осталась совсем обнаженной.
Спустя какое-то время она погрузилась в легкую дремоту, как вдруг проснулась, глухо вскрикнув, потому что дверь в ее комнату, распахнувшись, ударилась о стену.
В дверях темнел силуэт. Сначала она подумала, что это кто-то из людей Габриэля прокрался тайком в асиенду; потом дверь закрылась, хлопнув еще раз, и Мередит попыталась вскочить.
Но человек в два прыжка оказался у ее тюфяка; сильная рука схватила ее за плечи и не дала встать.
Габриэль Моралес сказал:
— Вы хотели знать, для чего вы мне нужны, сеньорита Лонгли. Сейчас вы это узнаете. Вы утверждаете, что вас никто не станет выкупать, так нужно же мне получить плату каким-то иным путем.
Там, где его рука касалась ее, кожа пылала огнем.
— Вы обещали, что со мной ничего не случится!
— Я обещал только, что буду защищать вас от своих людей. Но я здесь главный, а значит, могу удовлетворять свои желания как мне вздумается.
Мередит знала, что никто не станет противоречить Габриэлю и никто не придет к ней на помощь. Кричать бесполезно, и спастись от него она не может — он слишком силен, слишком проворен. Едва она подумала об этом, как внутренний голос насмешливо спросил:
«Как ты можешь это знать, ведь ты даже не попыталась оказать сопротивление!»
И она запоздало начала отталкивать его, но Габриэль обхватил ее своими сильными руками и пригвоздил к тюфяку. Он овладел ею сразу же, с каким-то пренебрежением, и у Мередит мелькнуло сравнение с торопливо спаривающимися животными.
Но почему-то безличность происходящего вызвала у нее возбуждение, и она с трудом подавила желание ответить ему. Она заставила себя лежать неподвижно. К счастью, вскоре все было кончено.
Габриэль встал, по-прежнему храня молчание.
Мередит воскликнула, вне себя От стыда и гнева:
— Значит, вы ничуть не лучше тех двоих скотов в конюшне!
Хотя она не могла в темноте разглядеть его лицо, она почувствовала, как он замер. Гнев, охвативший его, был почти осязаем. Ей показалось, что он хочет что-то сказать или ударить ее, но вместо этого он резко повернулся и вышел из комнаты, хлопнув дверью.
Долго Мередит лежала не двигаясь. Ее грубо использовали, но она все-таки никак не могла забыть о том мгновении, когда ей захотелось ответить ему. Какое-то темное и властное ощущение! Ее охватила жаркая волна стыда. Неужели она распутная женщина? Неужели короткое время, проведенное в объятиях Купера, обнаружило те стороны ее натуры, о которых она даже не подозревала?
Так она и уснула, пытаясь разобраться в этих сложных для нее вещах.
Наутро она обнаружила, что Габриэль Моралес исчез.
День проходил, а он все не появлялся, и Мередит в конце концов пришла к выводу, что он уехал. Возможно ли, что ему было стыдно своего поведения минувшей ночью и он не осмеливался посмотреть ей в глаза? Впрочем, она в этом сильно сомневалась.
Позже, к вечеру, когда она бродила по просторной асиенде, из-за угла выбежала та самая девочка, Хуана.
Увидев Мередит, она опять застыла на месте.
— Прошу тебя, Хуана, я тебе ничего плохого не сделаю, — сказала Мередит на своем ломаном испанском.