Страница:
Мазилб с Понтером, приехавшие погостить; и целый табун лошадей прогуливался
перед охотниками, которые тоже воротились сюда, после того как лиса от них
улизнула.
- Вот и сквайр Коукс! - закричали конюхи.
Из ворот выскакивали слуги, высыпали охотники и гости, а навстречу им
трусил я, пришпоривая осла, и все сборище, глядя на меня, помирало со смеху.
Не успел я доехать до крыльца, как меня галопом обогнал какой-то
всадник. Он соскочил с лошади и, сняв широкополую шляпу, преспокойно подошел
к крыльцу, чтобы помочь мне спешиться.
- Сквайр, где вы присвоили эту скотину? А ну слазьте и возверните ее
законному хозяину.
- Прохвост! - негодовал я. - Ты же ускакал на моей лошади!
- Видали черную неблагодарность? - отвечал Заноза. - Я нашел его лошадь
в канаве, спас от гибели, привел к хозяину, а он меня обзывает прохвостом.
Конюхи, джентльмены, все дамы на балконе, собственные мои слуги так и
взревели от хохота, и я сам охотно бы к ним присоединился, но от
мучительного стыда мне было не до смеха.
Так закончился день моей первой охоты. Хламсброд и все остальные
уверяли, что я проявил недюжинную отвагу, и побуждали меня поохотиться еще
разок.
- Нет уж, - отвечал я. - С меня довольно!
Апрель. Последний удар
Я всегда увлекался бильярдом. Бывало, на Грик-стрит, у Грогрэма, где
несколько весельчаков собирались раза два в неделю поиграть в бильярд и
уютно посидеть с трубочкой за кружкой пива, меня единодушно признавали
первым игроком клуба. Я выигрывал по пять партий подряд у самого маркера
Джона. Просто у меня талант на эту игру. И нынче, достигнув столь высокого
положения в жизни, я стал развивать свои природные дарования и преуспел в
этом на удивление. Уверяю вас, что я не уступлю лучшим игрокам Англии.
Можете себе представить, как были поражены моим мастерством граф и его
превосходительство барон фон Понтер. Первые две или три партии, правда,
барон у меня выиграл, но когда я разгадал его приемы, то стал его бить в
пух; или уж непременно выигрывал шесть партий против четырех. На такой счет
обычно на нас бились об заклад, и его превосходительство проигрывал крупные
суммы графу, который знал толк в игре и всегда ставил на меня. Я же крупнее
чем на шиллинги не играл, и, стало быть, от моего искусства мне было мало
проку.
Однажды, войдя в бильярдную, я застал моих гостей в жарком споре.
- Ничего подобного! - возмущался капитан Хлам-сброд. - Я этого не
допущу!
- Хочешь всю птичку цапайт сам?
- Ви не полюшить ни один перо, клянусь! - заявил граф. - Ми вас
потропшль, месье де Ламсбро parole d'hon-neur {Честное слово (франц.).}.
- О чем это вы, джентльмены? - спросил я. - Про каких-то птиц и перья?
- А, - протянул Хламсброд. - Это мы толковали про... про... стрельбу по
голубям. Граф спорит, что хлопнет птицу с двадцати ярдов, а я ответил, что
такого не до-Пущу, это настоящее убийство.
- Та, та, мы про голупей, - подхватил барон. - Самый люший спорт. Ви
стреляйт голупей, дорогой сквайр? Веселий разфлечений!
- Веселое для стрелков, - отвечал я. - Но не для голубей!
От этой шутки они чуть не лопнули со смеху, а я в ту пору не понял, чем
она им так понравилась. Зато в тот день я задал барону знатную трепку и
удалился с пятнадцатью шиллингами его денег в кармане.
Будучи спортсменом и человеком светским, я, конечно не, выписывал
"Вспышку" и даже побаловался двумя статейками для этого знаменитого издания.
(В первой статье, которую Хламсброд подписал за меня Фило-Пеститисамикус, я
рассказывал о соусе, с которым надлежит есть чирка и свистуху, а в другой -
за подписью Икс Перементус - о лучшем способе выращивания некоторых сортов
картофеля. Мои корреспонденции наделали немало шуму в свое время, и редактор
даже удостоил меня похвалы через свою газету.) Я постоянно прочитывал раздел
"Ответы читателям", и поелику начальное мое образование было порядком
запущено (в нежном возрасте, девяти лет от роду, меня, как водится в нашем
деле, подняли со школьной скамьи и засадили обучаться на овечьей голове,
прежде чем допустить до человечьей), - так вот, стало быть, раз уж мое
образование по части классических наук малость пострадало, я, признаюсь,
почерпнул уйму всяких мудреных сведений из этого кладезя знаний, - уж, во
всяком случае, достаточно, чтобы не спасовать по части учености ни перед
одним из знатных господ, вхожих к нам в дом. Так вот, однажды в апреле я
вычитал в разделе "Ответы читателям" следующее:
Аутомодону. - Нам неизвестен точный возраст мистера Бейкера из театра
Ковент-Гарден. Мы не знаем также, связан ли сей сын Феспида узами брака.
Утке с зеленым горошком. - Поясняем: когда А. ставит ладью на поле
офицера В., а Б. при этом уходит на два поля своей королевской пешкой и
делает шах королеве, ничто не препятствует королеве Б. взять пешку А., если
Б. сочтет это целесообразным.
Ф. Л. С. - Мы неоднократно отвечали на вопрос о мадам Вестрис: ее
девичья фамилия Берталоцци, а замужем она за сыном Чарльза Мэтьюса,
знаменитого комического актера.
Честная игра. - Лучшим игроком-любителем в бильярд и экарте является
Коукс-Таггеридж-Коукс, эск. (Портленд-Плейс и Таггериджвиль). Знаток
бильярда Джонатан может из ста партий выиграть у Коукса только две. В
карточной игре Коуксу вообще нет равных. Verbum sat {Сказанного довольно
(лат.).}.
"Сципион американский" - болван.
Я прочитал вслух касающиеся меня строки графу и Хламсброду, и оба они
диву давались, каким образом до редактора столь влиятельной газеты дошли эти
сведения; и тут же решили, что барон, все еще так глупо кичившийся своей
игрой, будет донельзя раздосадован моим успехом. Когда барону прочитали
корреспонденцию, он и впрямь рассвирепел.
- Это есть столы, - вскричал он. - Столы (или, как он выговаривал,
"здолы"). - Поезжайт Лондон, пробовайт аспидный стол, и я вас буду обыграйт.
Мы оглушительно расхохотались, а потом в конце концов порешили, -
отчего ж не потрафить его сиятельству? - что я сыграю с ним на аспидном
столе или на любых других по его выбору.
- Ошень гут, хорошо, - сказал он. - Я живет у Абеднего, на Квадранте.
Его здолы хороши. Будем играйт там, если вы согласен.
Я ответил, что согласен, и мы условились как-нибудь в субботний
вечерок, когда Джемми бывает в опере, поехать к барону, - пусть попытает
счастья.
Так мы и сделали. Маленький барон закатил нам отличный ужин, шампуни -
море разливанное, и я пил, не отказывался; за ужином мы много шутили и
веселились, а потом спустились в бильярдную.
- Неужели это шам миштер Кокш, жнаменитейший игрок? - прошамкал мистер
Абеднего. В комнате, кроме него, находились два его единоверца и несколько
знатных иностранцев, грязных, усыпанных табаком, заросших щетиной, как оно
иностранцам и положено. - Неужели это миштер Кокш? Видеть ваш - большая
чешть, я нашлышан о вашей игре.
- Полно, полно, - говорю я (голова-то у меня осталась ясная, все
смекаю). - Знаем эти штучки. Меня вам на крючок не подцепить.
- Да, шорт побраль, эта рибка не для тебя, - подхватил граф Мазилб.
- Отлишно! Ха-ха-ха! - фыркнул барон. - Поймайт на крюшок! Lieber
Himmel {Боже милостивый! (нем.).} может, и меня в придачу? Хо-хо!
Игра началась.
- Ставлю пять против четырех на Коукса! - завопил граф.
- Идет! - ответил другой джентльмен.
- По двадцать пять фунтов? - предложил граф,
- Идет! - согласился джентльмен.
- Беру ваших шесть против четырех, - сказал барон,
- Валяйте! - ответил я.
Он и глазом моргнуть не успел, как я выиграл. Сделал тринадцать
карамболей без передышки.
Потом мы выпили еще. Видели бы вы длиннющие лица высокородных
иностранцев, когда им пришлось вытаскивать карандаши и подписывать долговые
расписки в пользу графа!
- Va toujours, mon cher {Продолжайте, дорогой (франц.).}, - сказал мне
граф. - Вы для меня выиграль триста фунтов.
- Теперь я играйт на гинеи, - говорит барон. - Давайт семь против
четыре.
Я согласился, и через десять минут я выиграл партию и барон выложил
денежки.
- Еще двести шестьдесят, дражайший Коукс! - говорит граф. - Ви мой ange
gardien {Ангел-хранитель (франц.).}.
Тут я услышал, как Абеднего шепнул одному из знатных иностранцев:
- Ну и проштак этот Коукш, пропушкает швое шчаштье.
- Беру ваших семь против четырех, до десяти, - предложил я барону.
- Дайте мне три, - сказал он, - тогда согласен. Я дал ему три и...
проиграл, не добрав одного очка,
- Удвоим или дофольно? - спрашивает он.
- Валяйте, - отвечаю я, задетый за живое. - Сэм Коукс не отступает.
И мы стали играть. Я сделал восемнадцать карамболей, а он пять.
- Швятой Мошпей! - воскликнул Абеднего. - Этот малютка Коукш -
волшебник! Кто будет вешти шчет?
- Ставлю двадцать против одной, - объявляю я. - В гинеях.
- В фунтах! По двадцать пять, о да! - закричал граф.
- Фунты! Идет! - взревел барон, и не успел я раскрыть рот, как он
схватил кий - и... представьте себе, каким-то чудом в две минуты выиграл.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Посмотрели бы вы, на кого я был похож, когда Джемми узнала о моем
проигрыше! Напрасно я клялся, что ставил на гинеи. Граф и барон клялись: на
фунты, по двадцать пять! А когда я отказался платить, они сказали, что дело
идет об их чести, и - одно из двух: либо моя жизнь, либо деньги. Но после
того, как граф яснее ясного растолковал мне, что, несмотря на пари (чересчур
заманчивое, чтобы от него отказаться), которое он выиграл благодаря мне, он
потом тоже очень много проиграл, и еще вдобавок заверил меня честным словом
Абеднего, его иудейского друга, а также знатных иностранцев, что пари
держали не на гинеи, а действительно на фунты, по двадцать пять, - мне
пришлось выложить кругленькую тысячу фунтов чистоганом. Но с тех пор я на
деньги не играю. Нет уж, спасибо. На этом меня больше не поймаете.
Май. Провал в опере
Ни одна леди не может считаться настоящей леди, если у нее нет ложи в
опере. Поэтому моя Джемми, а она, храни ее господь, смыслит в музыке не
более, чем я во всяком там санскрипе да алгебре или еще каком иностранном
языке, - сняла в опере роскошную ложу второго яруса. Это была так называемая
двойная ложа, - где двое-то и впрямь могли поместиться даже с удобством, и
сняли мы ее по дешевке, всего за пятьсот фунтов в год! По вторникам и
субботам мы исправно занимали свои места: Джемми и Джемайма Энн спереди, я
позади. Но поелику моя дражайшая супруга надевала огромадную тюлевую шляпу,
на полях которой в большом количестве красовались лерья страуса, райские
птицы, искусственные цветы, а также фестоны из муслина и шелка, то она,
честное слово, загромождала весь первый ряд ложи; а я только с подскока или
пригнувшись ухитрялся разочка три-четыре за вечер одним глазком глянуть на
актеров. Ежели я вставал на колени и выглядывал из-под рукава моей душеньки
Джемми, то иной раз мне удавалось углядеть сапоги сеньора Лаблаша в
"Пуританни", а однажды я даже рассмотрел макушку и прическу мадам Гризи в
"Анни в баллоне".
Да, опера - вот это заведение, скажу я вам! И какая забава для нас,
аристократов! Только одолеешь обед из трех блюд - не обеды, а беды, называл
я их, потому как после них, случалось, не оберешься беды: то изжога, то
головная боль, да еще докторские счета, да пилюли, да бессонница и все такое
прочее! Так вот, стало быть, только управишься с обедом из трех блюд, от
которого, готов поспорить, можно получить истинное удовольствие, лишь когда
потом часика два спокойно посидишь за напитками? - а тут вдруг подкатывает
экипаж, влетает моя Джемми, разодетая, как герцогиня, и благоухающая, как
наша парикмахерская: "Поехали, дорогой мой, сегодня "Норми" (или "Апни в
баллоне", или "Нос ди Фигаро", либо "Газ и Ладра"). Мистер Костер поднимает
палочку ровнехонько в восемь, ты же знаешь, самая мода уже сидеть на местах
при первых звуках ввертуры".
И вот изволь нырять в ложу и маяться пять часов кряду, а после
двенадцать часов охать от головной боли. И все из-за моды.
Как только кончается эта самая ввертура, так сразу начинается опера,
что, как я понял, по-итальянски означает пение. Но почему надо петь
по-итальянски - в толк не возьму. И почему на сцене только и делают, что
поют? Господи боже! Как я дожидался, чтобы деревянная сорока с серебряными
ложками в клюве поскорее взлетела на верхушку колокольни и чтобы явились
парни с вилами и уволокли этого паскудного Донжевана. Не оттого, что я не
восхищаюсь Лаблашем и Рубини и его братом Томрубини, тем, что поет таким
густым басом и выходит капралом в первой опере и Донжеваном во второй. Но
все это по три часа кряду, право, чересчур, потому как на этих хлипких
стульчиках в ложе разве уснешь?
Высидеть оперу - труд тяжкий, но в сравнении с балетом - сущий пустяк.
Видели бы вы мою Джемми, когда она в первый раз смотрела этот самый балет.
Стоило мамзель Фанни и Терезе Хастлер выйти вперед с каким-то господином и
начать танцевать, видели бы вы, как Джемми таращила глаза, а дочь моя вся
зарделась, когда мамзель Фанни встала всего лишь на пять пальчиков, а другие
пять и всю ножку вслед за ними задрала чуть ли не до плеча, а потом давай
крутиться, крутиться, крутиться, что твоя юла, минуты этак две с лишним! А
когда наконец обосновалась на обеих ногах и приняла пристойную позу,
послушали бы вы, как громыхал весь зал, а в ложах хлопали изо всех сил и
махали платками! Партер вопил: "Браво!" Ну а те, кого, верно, возмутило
этакое бесстыдство, швыряли в мамзель Фанни пучки цветов. Думаете, она
испугалась? Ничуть не бывало! Вышла преспокойненько вперед, будто так и
положено, подобрала то, что в нее нашвыряли, улыбнулась, прижала это все к
груди, а потом опять давай крутиться, еще быстрее прежнего. Ну, это, скажу я
вам, выдержка! Отродясь такой не видывал.
- Паскудница! - воскликнула Джемми, передернувшись от ярости. - Коли
женщина на этакое способна, поделом с ней этак и обращаться.
- О да! Она играет прекрасно, - заметил наш друг его сиятельство,
который, так же как и барон фон Понтер и Хламсброд, не упускал случая прийти
к нам в ложу.
- Может, мусье, она играет и распрекрасно, зато уж одевается - хуже
некуда, и я очень рада, что в нее швыряли апельсиновой кожурой и всем прочим
и что все махали, чтобы она убралась.
Тут его сиятельство барон и Хламсброд оглушительно захохотали.
- Дорогая миссис Коукс, - сказал Хламсброд моей жене, - это же
знаменитые на весь мир артисты, мы кидаем им мирту, герань, лилии и розы в
знак величайшего восхищения.
- Подумайте только! - промолвила моя супруга, а бедняжка Джемайма Энн
все старалась укрыться за пунцовой портьерой и сама стала почти такого же
цвета.
Танец сменялся танцем, но когда на сцену вдруг выскочила какая-то особа
и ну прыгать, как резиновый мяч, подскакивая на шесть футов над сценой и
отчаянно дрыгая ногами, мы и вовсе разинули рты.
- Это Анатоль, - заметил один из наших гостей.
- Анна... кто? - переспросила моя жена. Для такой ошибки у нее был
резон, потому как у этого создания была шляпа с перьями, голая шея и руки,
длиннющие черные локоны и коленкоровое платьишко дай бог по колено.
- Анатоль! Разве скажешь, что ему уже шестьдесят три года? Он гибок,
как двадцатилетний юноша.
- Он? - взвизгнула моя супруга. - Так это мужчина? Стыдитесь, мусье!
Джемайма Энн, возьми накидку, мы уходим. А ты, дорогой мой, будь любезен,
вызови наших слуг. Мы едем домой.
Кто мог представить себе, что моя Джемми, после того как этот самый,
как его называют, балет, привел ее в такой ужас, когда-либо к нему
притерпится? Однако ж ей нравилось слышать, как выкликают ее имя в фойе, и
она высиживала представление до самого конца. И даю вам слово, через три
недели с того самого дня она приучилась смотреть на балетное представление,
все равно как на ученых собак на улице, и преспокойно подносить к глазам
двойной лорнет, прямо как настоящая герцогиня. Что до меня, то я поступал по
пословице: с волками жить - по волчьи выть... И, надо сказать, частенько
превесело проводил время.
Однажды мой друг барон уговорил меня пойти за кулисы, сказав, что я как
съемщик ложи имею туда антре. Я и пошел туда. Знали бы вы, что это за
неслыханное, невиданное место! Представьте себе светских джентльменов,
старых и молодых, которые толпятся там и глазеют на танцовщиц, а те
упражняются в разных выкрутасах. Представьте бледных, обсыпанных табаком
иностранцев, от которых разит куревом и которые без умолку лопочут.
Представьте скопище горбоносых иудеев, чернявых, с кольцами, цепочками,
фальшивыми брильянтами, в золотистых жилетках. Представьте стариков в старых
ночных рубахах и грязных нитяных чулках телесного цвета, с пятнами толченого
кирпича на морщинистых физиях, в кудельных париках (вот так парики!) на
лысинах, с длинными жестяными копьями, а то и с пастушьими посохами, с
гирляндами искусственных цветов из красного и зеленого сукна. Представьте
целое полчище девиц, которые хихикают, трещат, снуют взад-вперед среди
старых почерневших полотнищ, готических залов, тронов, картона, купидонов,
драконов и прочего в этаком роде. А грязь, темень, толкотня, суета и гомон
на всевозможных языках - и вовсе несусветные.
Если б вы могли хоть одним глазком поглядеть на мусье Анатоля. Куда там
двадцать, ему можно было дать добрую тысячу лет! Старик был без парика,
цирюльник щипцами подправлял его кудри, а сам мусье Анатоль тем временем
нюхал табак. Подле него мальчик-посыльный держал кувшин пива из пивной, что
на углу Чарльз-стрит.
За те три четверти часа, что отведены для развлечения нас, светских
господ, на сцене до поднятия занавеса и начала балета, покамест дамы в ложах
глазеют по сторонам, а в партере топочут ногами и стучат палками об пол
самым нахальным манером, будто уж нельзя малость и обождать, - со мной
произошла маленькая неприятность.
В ту самую минуту, когда должен звонить колокольчик и подняться
занавес, а мы - шарахнуться за кулисы (потому как всегда остаемся там до
крайнего срока), я стоял посреди сцены, разлюбезно беседуя с премиленькими
фигаранточками, которые крутились и всяко выламывались вокруг меня,
спрашивал, не озябли ли они, и выказывал прочие галантности как нельзя более
снисходительным тоном, и вдруг что-то дернулось, и я бухнулся прямо в
разверстый люк. По счастью, меня спасло какое-то сооружение - целая груда
одеял и молодая особа, поднимавшаяся из волн морских в виде Венеры. Не упади
я так мягко, уж и не знаю, что бы со мной сталось при этаком подвохе. От
миссис Коукс я это происшествие утаил, ибо она и слышать не может даже о
малейшем с моей стороны признаке внимания к прекрасному полу.
Июнь. Сводим счеты
Бок о бок с нами, на Портленд-Плейс, жил достопочтенный граф Килблейз,
владелец замка Килмакрейзи в графстве Килдэр, вместе со своей матушкой,
вдовствующей графиней. У леди Килблейз была дочь, леди Джулиана Матильда
Мак-Турк, одногодка с нашей милочкой Джемаймой-Энн, а также сынок,
достопочтенный Артур Веллингтон Англси Блюхер Бюлов Мак-Турк, всего на
десять месяцев постарше нашего Тага.
Моя душенька Джемми - женщина с характером - всеми силами старалась,
как и подобает по ее рангу, завести знакомство с вдовствующей графиней
Килблейз. Каковые попытки графиня (будучи в придачу дочерью министра, графа
Пуншихереса, близкого друга принца Уэльского) сочла необходимым пресекать.
Само собою понятно, что супруга моя люто разгневалась и с тех пор задалась
целью во всем превзойти ее светлость. Имение графа Килблейза не так велико,
как наш Таггериджвиль, годовой доход от него самое малое тысячи на две
уступает нашему. А посему моя Джемми с полным правом держала трех лакеев,
раз у соседей было только два. Она также взяла за правило, стоило показаться
поблизости коляске семейства Килблейз, запряженной парой, немедля выезжать в
ландо четверкой.
В опере мы тоже соседствовали, только наша ложа была в два раза
просторнее. Все учителя, которые ходили к леди Джулиане, обучали и нашу
Джемайму Энн. И знаете ли, что еще отмочила моя Джемми? Переманила от них
знаменитую гувернантку мадам де Фликфлак, пообещав ей двойное жалованье. Все
говорили, что эта самая мадам Фликфлак просто клад. Ведь в прошлом она
(зарабатывая на пропитание своего отца, графа, в годы эмиграции) была
французской танцовщицей в итальянской опере. Стало быть, мы убивали разом
двух зайцев: французские танцы и итальянский язык, и все высшего сорта. Мы
только диву давались, как это она так быстро и ловко лопотала, особливо
по-французски.
Юный Артур Мак-Турк учился в знаменитой школе преподобного Клемента
Кодлера, вкупе со ста десятью сыновьями из благородных семейств в возрасте
от трех до пятнадцати лет. В это заведение Джемми отдала и нашего Тага,
прибавив сорок гиней к ста двадцати гинеям ежегодной платы за пансион.
Кажется, я догадался, по какой причине она это сделала. Как-то в беседе с
общим знакомым, бывавшим у нас, а также у Килблейзов, она шепотком
обмолвилась, что никогда бы не отпустила своего сыночка в школу за такие
гроши, которые наскребли для своего сына ее ближайшие соседи. Она уверена,
что их мальчуган голодает. Впрочем, при таких доходах бедняги делают все,
что могут.
Из всех школ вблизи Лондона школа Кодлера была самой лучшей. Ее
директор был воспитателем герцога Бакминстера, который и поставил его во
главе этой школы, и, как я уже упоминал, вся знать, а также наиболее
уважаемые люди среднего сословия отдавали туда своих детей. В афишке (Кодлер
называл ее как-то вроде "праспек") указывалось после перечня цен за учение и
питание, за чрезвычайные расходы и так далее:
"Каждый юный аристократ (или джентльмен) должен привезти с собой нож,
вилку, ложку и стакан, серебряный (дабы не разбивался) - каковые вещи
возвращению не подлежат; халат, домашние туфли; коробку туалетных
принадлежностей, помаду, щипцы для завивки etc... etc... Ученику ни в коем
случае не разрешается иметь более десяти гиней карманных денег, если только
родители не настаивают на большей сумме или если воспитанник не старше
пятнадцати лет. За вино взимается дополнительная плата, так же как за
горячие или паровые ванны и душ. Прогулки в экипаже предоставляются за
пятнадцать гиней поквартально. Настоятельная просьба к родителям не
дозволять юному аристократу (или джентльмену) курить. В заведении, где
пестуют изящную словесность, столь низменное занятие явилось бы кощунством.
Клемент Кодлер М.-И.
Капеллан и бывший наставник его светлости
Герцога Бакминстера.
Парнас, Ричмонд, Саррей".
Вот в какое заведение был отдан наш Таг.
- Помни, дорогой мой, - наставляла его маменька, - ты урожденный
Таггеридж, и я верю, ты сумеешь заткнуть за пояс всех мальчишек в школе.
Особливо этого Веллингтона Мак-Турка, хоть он и сын лорда, но все равно в
сравнении с тобой, наследником Таггериджвиля, - пустое место.
Наш Таг - мальчуган смекалистый, он научился стричь и завивать не хуже
других подручных его возраста; и с париком управлялся, и брил преотлично, но
все это - в прежние времена, когда мы еще не были знатными господами.
Превратившись в джентльмена, он должен был засесть за латынь и греческий и в
школе наверстывать упущенное время.
Однако мы за него были спокойны, ибо преподобный мистер Кодлер
ежемесячно уведомлял нас письменно об успехах своего воспитанника, и если уж
нашего Тага не назвать чудом природы, то не знаю кого и назвать.
Поведение - отлично.
Английский язык - очень хорошо.
Французский язык - tres bien.
Латынь - optime.
И все в этаком роде. Он отличался всяческими добродетелями и ежемесячно
писал нам, чтоб прислали денег. После первой четверти мы с Джемми решили его
навестить. Когда мы туда приехали, мистер Кодлер, самый кроткий и улыбчивый
человечек, каких мне когда-либо доводилось встречать, провел нас по столовым
и спальням (он их называл "дыртуары"), которые показались нам
благоустроенными - лучше нельзя.
- Сегодня у нас день отдыха, - сообщил мистер Кодлер.
И впрямь на то было похоже. В столовой с полдюжины юных джентльменов
играли в карты. ("Все - первостатейная знать", - заметил мистер Кодлер.) В
спальне был только один молодой джентльмен, он валялся на постели, читая
роман и покуривая сигару.
- Необычайный талант! - шепнул мистер Кодлер. - Достопочтенный Том
Фиц-Уортер, кузен лорда Байрона!! Дни напролет курит. Пишет
очаровательнейшие стихи. Таланту, сударыня, таланту нужно давать волю.
- Ну, знаете, - ответствовала моя Джемми, - ежели это талант, то, по
мне, - пускай лучше мистер Таггеридж Коукс Таггеридж останется бездарью.
- Сударыня, это невозможно. Мистер Таггеридж Коукс Таггеридж не может
быть бездарным, даже при всем старании.
В эту минуту в спальне появился лорд Лоллипоп, третий сын маркиза
Аликомпейна. Нас тотчас представили друг другу - лорд Клод Лоллипоп - мистер
и миссис Коукс. Маленький лорд удостоил нас кивком, моя супруга отвесила
глубокий поклон, так же как и мистер Кодлер; последний, видя, что милорд
спешит на площадку для игр, попросил его отвести нас туда.
- Пошли! - говорит милорд.
Покамест он шагал впереди, да посвистывал, мы вволю налюбовались
роскошными дырками на его локтях, а также на прочих местах.
Около двух десятков юных аристократов (и джентльменов) собрались у
будки пирожницы на краю лужайки.
- Тут продают жратву, - сообщил милорд, - и мы, молодые джентльмены,
перед охотниками, которые тоже воротились сюда, после того как лиса от них
улизнула.
- Вот и сквайр Коукс! - закричали конюхи.
Из ворот выскакивали слуги, высыпали охотники и гости, а навстречу им
трусил я, пришпоривая осла, и все сборище, глядя на меня, помирало со смеху.
Не успел я доехать до крыльца, как меня галопом обогнал какой-то
всадник. Он соскочил с лошади и, сняв широкополую шляпу, преспокойно подошел
к крыльцу, чтобы помочь мне спешиться.
- Сквайр, где вы присвоили эту скотину? А ну слазьте и возверните ее
законному хозяину.
- Прохвост! - негодовал я. - Ты же ускакал на моей лошади!
- Видали черную неблагодарность? - отвечал Заноза. - Я нашел его лошадь
в канаве, спас от гибели, привел к хозяину, а он меня обзывает прохвостом.
Конюхи, джентльмены, все дамы на балконе, собственные мои слуги так и
взревели от хохота, и я сам охотно бы к ним присоединился, но от
мучительного стыда мне было не до смеха.
Так закончился день моей первой охоты. Хламсброд и все остальные
уверяли, что я проявил недюжинную отвагу, и побуждали меня поохотиться еще
разок.
- Нет уж, - отвечал я. - С меня довольно!
Апрель. Последний удар
Я всегда увлекался бильярдом. Бывало, на Грик-стрит, у Грогрэма, где
несколько весельчаков собирались раза два в неделю поиграть в бильярд и
уютно посидеть с трубочкой за кружкой пива, меня единодушно признавали
первым игроком клуба. Я выигрывал по пять партий подряд у самого маркера
Джона. Просто у меня талант на эту игру. И нынче, достигнув столь высокого
положения в жизни, я стал развивать свои природные дарования и преуспел в
этом на удивление. Уверяю вас, что я не уступлю лучшим игрокам Англии.
Можете себе представить, как были поражены моим мастерством граф и его
превосходительство барон фон Понтер. Первые две или три партии, правда,
барон у меня выиграл, но когда я разгадал его приемы, то стал его бить в
пух; или уж непременно выигрывал шесть партий против четырех. На такой счет
обычно на нас бились об заклад, и его превосходительство проигрывал крупные
суммы графу, который знал толк в игре и всегда ставил на меня. Я же крупнее
чем на шиллинги не играл, и, стало быть, от моего искусства мне было мало
проку.
Однажды, войдя в бильярдную, я застал моих гостей в жарком споре.
- Ничего подобного! - возмущался капитан Хлам-сброд. - Я этого не
допущу!
- Хочешь всю птичку цапайт сам?
- Ви не полюшить ни один перо, клянусь! - заявил граф. - Ми вас
потропшль, месье де Ламсбро parole d'hon-neur {Честное слово (франц.).}.
- О чем это вы, джентльмены? - спросил я. - Про каких-то птиц и перья?
- А, - протянул Хламсброд. - Это мы толковали про... про... стрельбу по
голубям. Граф спорит, что хлопнет птицу с двадцати ярдов, а я ответил, что
такого не до-Пущу, это настоящее убийство.
- Та, та, мы про голупей, - подхватил барон. - Самый люший спорт. Ви
стреляйт голупей, дорогой сквайр? Веселий разфлечений!
- Веселое для стрелков, - отвечал я. - Но не для голубей!
От этой шутки они чуть не лопнули со смеху, а я в ту пору не понял, чем
она им так понравилась. Зато в тот день я задал барону знатную трепку и
удалился с пятнадцатью шиллингами его денег в кармане.
Будучи спортсменом и человеком светским, я, конечно не, выписывал
"Вспышку" и даже побаловался двумя статейками для этого знаменитого издания.
(В первой статье, которую Хламсброд подписал за меня Фило-Пеститисамикус, я
рассказывал о соусе, с которым надлежит есть чирка и свистуху, а в другой -
за подписью Икс Перементус - о лучшем способе выращивания некоторых сортов
картофеля. Мои корреспонденции наделали немало шуму в свое время, и редактор
даже удостоил меня похвалы через свою газету.) Я постоянно прочитывал раздел
"Ответы читателям", и поелику начальное мое образование было порядком
запущено (в нежном возрасте, девяти лет от роду, меня, как водится в нашем
деле, подняли со школьной скамьи и засадили обучаться на овечьей голове,
прежде чем допустить до человечьей), - так вот, стало быть, раз уж мое
образование по части классических наук малость пострадало, я, признаюсь,
почерпнул уйму всяких мудреных сведений из этого кладезя знаний, - уж, во
всяком случае, достаточно, чтобы не спасовать по части учености ни перед
одним из знатных господ, вхожих к нам в дом. Так вот, однажды в апреле я
вычитал в разделе "Ответы читателям" следующее:
Аутомодону. - Нам неизвестен точный возраст мистера Бейкера из театра
Ковент-Гарден. Мы не знаем также, связан ли сей сын Феспида узами брака.
Утке с зеленым горошком. - Поясняем: когда А. ставит ладью на поле
офицера В., а Б. при этом уходит на два поля своей королевской пешкой и
делает шах королеве, ничто не препятствует королеве Б. взять пешку А., если
Б. сочтет это целесообразным.
Ф. Л. С. - Мы неоднократно отвечали на вопрос о мадам Вестрис: ее
девичья фамилия Берталоцци, а замужем она за сыном Чарльза Мэтьюса,
знаменитого комического актера.
Честная игра. - Лучшим игроком-любителем в бильярд и экарте является
Коукс-Таггеридж-Коукс, эск. (Портленд-Плейс и Таггериджвиль). Знаток
бильярда Джонатан может из ста партий выиграть у Коукса только две. В
карточной игре Коуксу вообще нет равных. Verbum sat {Сказанного довольно
(лат.).}.
"Сципион американский" - болван.
Я прочитал вслух касающиеся меня строки графу и Хламсброду, и оба они
диву давались, каким образом до редактора столь влиятельной газеты дошли эти
сведения; и тут же решили, что барон, все еще так глупо кичившийся своей
игрой, будет донельзя раздосадован моим успехом. Когда барону прочитали
корреспонденцию, он и впрямь рассвирепел.
- Это есть столы, - вскричал он. - Столы (или, как он выговаривал,
"здолы"). - Поезжайт Лондон, пробовайт аспидный стол, и я вас буду обыграйт.
Мы оглушительно расхохотались, а потом в конце концов порешили, -
отчего ж не потрафить его сиятельству? - что я сыграю с ним на аспидном
столе или на любых других по его выбору.
- Ошень гут, хорошо, - сказал он. - Я живет у Абеднего, на Квадранте.
Его здолы хороши. Будем играйт там, если вы согласен.
Я ответил, что согласен, и мы условились как-нибудь в субботний
вечерок, когда Джемми бывает в опере, поехать к барону, - пусть попытает
счастья.
Так мы и сделали. Маленький барон закатил нам отличный ужин, шампуни -
море разливанное, и я пил, не отказывался; за ужином мы много шутили и
веселились, а потом спустились в бильярдную.
- Неужели это шам миштер Кокш, жнаменитейший игрок? - прошамкал мистер
Абеднего. В комнате, кроме него, находились два его единоверца и несколько
знатных иностранцев, грязных, усыпанных табаком, заросших щетиной, как оно
иностранцам и положено. - Неужели это миштер Кокш? Видеть ваш - большая
чешть, я нашлышан о вашей игре.
- Полно, полно, - говорю я (голова-то у меня осталась ясная, все
смекаю). - Знаем эти штучки. Меня вам на крючок не подцепить.
- Да, шорт побраль, эта рибка не для тебя, - подхватил граф Мазилб.
- Отлишно! Ха-ха-ха! - фыркнул барон. - Поймайт на крюшок! Lieber
Himmel {Боже милостивый! (нем.).} может, и меня в придачу? Хо-хо!
Игра началась.
- Ставлю пять против четырех на Коукса! - завопил граф.
- Идет! - ответил другой джентльмен.
- По двадцать пять фунтов? - предложил граф,
- Идет! - согласился джентльмен.
- Беру ваших шесть против четырех, - сказал барон,
- Валяйте! - ответил я.
Он и глазом моргнуть не успел, как я выиграл. Сделал тринадцать
карамболей без передышки.
Потом мы выпили еще. Видели бы вы длиннющие лица высокородных
иностранцев, когда им пришлось вытаскивать карандаши и подписывать долговые
расписки в пользу графа!
- Va toujours, mon cher {Продолжайте, дорогой (франц.).}, - сказал мне
граф. - Вы для меня выиграль триста фунтов.
- Теперь я играйт на гинеи, - говорит барон. - Давайт семь против
четыре.
Я согласился, и через десять минут я выиграл партию и барон выложил
денежки.
- Еще двести шестьдесят, дражайший Коукс! - говорит граф. - Ви мой ange
gardien {Ангел-хранитель (франц.).}.
Тут я услышал, как Абеднего шепнул одному из знатных иностранцев:
- Ну и проштак этот Коукш, пропушкает швое шчаштье.
- Беру ваших семь против четырех, до десяти, - предложил я барону.
- Дайте мне три, - сказал он, - тогда согласен. Я дал ему три и...
проиграл, не добрав одного очка,
- Удвоим или дофольно? - спрашивает он.
- Валяйте, - отвечаю я, задетый за живое. - Сэм Коукс не отступает.
И мы стали играть. Я сделал восемнадцать карамболей, а он пять.
- Швятой Мошпей! - воскликнул Абеднего. - Этот малютка Коукш -
волшебник! Кто будет вешти шчет?
- Ставлю двадцать против одной, - объявляю я. - В гинеях.
- В фунтах! По двадцать пять, о да! - закричал граф.
- Фунты! Идет! - взревел барон, и не успел я раскрыть рот, как он
схватил кий - и... представьте себе, каким-то чудом в две минуты выиграл.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Посмотрели бы вы, на кого я был похож, когда Джемми узнала о моем
проигрыше! Напрасно я клялся, что ставил на гинеи. Граф и барон клялись: на
фунты, по двадцать пять! А когда я отказался платить, они сказали, что дело
идет об их чести, и - одно из двух: либо моя жизнь, либо деньги. Но после
того, как граф яснее ясного растолковал мне, что, несмотря на пари (чересчур
заманчивое, чтобы от него отказаться), которое он выиграл благодаря мне, он
потом тоже очень много проиграл, и еще вдобавок заверил меня честным словом
Абеднего, его иудейского друга, а также знатных иностранцев, что пари
держали не на гинеи, а действительно на фунты, по двадцать пять, - мне
пришлось выложить кругленькую тысячу фунтов чистоганом. Но с тех пор я на
деньги не играю. Нет уж, спасибо. На этом меня больше не поймаете.
Май. Провал в опере
Ни одна леди не может считаться настоящей леди, если у нее нет ложи в
опере. Поэтому моя Джемми, а она, храни ее господь, смыслит в музыке не
более, чем я во всяком там санскрипе да алгебре или еще каком иностранном
языке, - сняла в опере роскошную ложу второго яруса. Это была так называемая
двойная ложа, - где двое-то и впрямь могли поместиться даже с удобством, и
сняли мы ее по дешевке, всего за пятьсот фунтов в год! По вторникам и
субботам мы исправно занимали свои места: Джемми и Джемайма Энн спереди, я
позади. Но поелику моя дражайшая супруга надевала огромадную тюлевую шляпу,
на полях которой в большом количестве красовались лерья страуса, райские
птицы, искусственные цветы, а также фестоны из муслина и шелка, то она,
честное слово, загромождала весь первый ряд ложи; а я только с подскока или
пригнувшись ухитрялся разочка три-четыре за вечер одним глазком глянуть на
актеров. Ежели я вставал на колени и выглядывал из-под рукава моей душеньки
Джемми, то иной раз мне удавалось углядеть сапоги сеньора Лаблаша в
"Пуританни", а однажды я даже рассмотрел макушку и прическу мадам Гризи в
"Анни в баллоне".
Да, опера - вот это заведение, скажу я вам! И какая забава для нас,
аристократов! Только одолеешь обед из трех блюд - не обеды, а беды, называл
я их, потому как после них, случалось, не оберешься беды: то изжога, то
головная боль, да еще докторские счета, да пилюли, да бессонница и все такое
прочее! Так вот, стало быть, только управишься с обедом из трех блюд, от
которого, готов поспорить, можно получить истинное удовольствие, лишь когда
потом часика два спокойно посидишь за напитками? - а тут вдруг подкатывает
экипаж, влетает моя Джемми, разодетая, как герцогиня, и благоухающая, как
наша парикмахерская: "Поехали, дорогой мой, сегодня "Норми" (или "Апни в
баллоне", или "Нос ди Фигаро", либо "Газ и Ладра"). Мистер Костер поднимает
палочку ровнехонько в восемь, ты же знаешь, самая мода уже сидеть на местах
при первых звуках ввертуры".
И вот изволь нырять в ложу и маяться пять часов кряду, а после
двенадцать часов охать от головной боли. И все из-за моды.
Как только кончается эта самая ввертура, так сразу начинается опера,
что, как я понял, по-итальянски означает пение. Но почему надо петь
по-итальянски - в толк не возьму. И почему на сцене только и делают, что
поют? Господи боже! Как я дожидался, чтобы деревянная сорока с серебряными
ложками в клюве поскорее взлетела на верхушку колокольни и чтобы явились
парни с вилами и уволокли этого паскудного Донжевана. Не оттого, что я не
восхищаюсь Лаблашем и Рубини и его братом Томрубини, тем, что поет таким
густым басом и выходит капралом в первой опере и Донжеваном во второй. Но
все это по три часа кряду, право, чересчур, потому как на этих хлипких
стульчиках в ложе разве уснешь?
Высидеть оперу - труд тяжкий, но в сравнении с балетом - сущий пустяк.
Видели бы вы мою Джемми, когда она в первый раз смотрела этот самый балет.
Стоило мамзель Фанни и Терезе Хастлер выйти вперед с каким-то господином и
начать танцевать, видели бы вы, как Джемми таращила глаза, а дочь моя вся
зарделась, когда мамзель Фанни встала всего лишь на пять пальчиков, а другие
пять и всю ножку вслед за ними задрала чуть ли не до плеча, а потом давай
крутиться, крутиться, крутиться, что твоя юла, минуты этак две с лишним! А
когда наконец обосновалась на обеих ногах и приняла пристойную позу,
послушали бы вы, как громыхал весь зал, а в ложах хлопали изо всех сил и
махали платками! Партер вопил: "Браво!" Ну а те, кого, верно, возмутило
этакое бесстыдство, швыряли в мамзель Фанни пучки цветов. Думаете, она
испугалась? Ничуть не бывало! Вышла преспокойненько вперед, будто так и
положено, подобрала то, что в нее нашвыряли, улыбнулась, прижала это все к
груди, а потом опять давай крутиться, еще быстрее прежнего. Ну, это, скажу я
вам, выдержка! Отродясь такой не видывал.
- Паскудница! - воскликнула Джемми, передернувшись от ярости. - Коли
женщина на этакое способна, поделом с ней этак и обращаться.
- О да! Она играет прекрасно, - заметил наш друг его сиятельство,
который, так же как и барон фон Понтер и Хламсброд, не упускал случая прийти
к нам в ложу.
- Может, мусье, она играет и распрекрасно, зато уж одевается - хуже
некуда, и я очень рада, что в нее швыряли апельсиновой кожурой и всем прочим
и что все махали, чтобы она убралась.
Тут его сиятельство барон и Хламсброд оглушительно захохотали.
- Дорогая миссис Коукс, - сказал Хламсброд моей жене, - это же
знаменитые на весь мир артисты, мы кидаем им мирту, герань, лилии и розы в
знак величайшего восхищения.
- Подумайте только! - промолвила моя супруга, а бедняжка Джемайма Энн
все старалась укрыться за пунцовой портьерой и сама стала почти такого же
цвета.
Танец сменялся танцем, но когда на сцену вдруг выскочила какая-то особа
и ну прыгать, как резиновый мяч, подскакивая на шесть футов над сценой и
отчаянно дрыгая ногами, мы и вовсе разинули рты.
- Это Анатоль, - заметил один из наших гостей.
- Анна... кто? - переспросила моя жена. Для такой ошибки у нее был
резон, потому как у этого создания была шляпа с перьями, голая шея и руки,
длиннющие черные локоны и коленкоровое платьишко дай бог по колено.
- Анатоль! Разве скажешь, что ему уже шестьдесят три года? Он гибок,
как двадцатилетний юноша.
- Он? - взвизгнула моя супруга. - Так это мужчина? Стыдитесь, мусье!
Джемайма Энн, возьми накидку, мы уходим. А ты, дорогой мой, будь любезен,
вызови наших слуг. Мы едем домой.
Кто мог представить себе, что моя Джемми, после того как этот самый,
как его называют, балет, привел ее в такой ужас, когда-либо к нему
притерпится? Однако ж ей нравилось слышать, как выкликают ее имя в фойе, и
она высиживала представление до самого конца. И даю вам слово, через три
недели с того самого дня она приучилась смотреть на балетное представление,
все равно как на ученых собак на улице, и преспокойно подносить к глазам
двойной лорнет, прямо как настоящая герцогиня. Что до меня, то я поступал по
пословице: с волками жить - по волчьи выть... И, надо сказать, частенько
превесело проводил время.
Однажды мой друг барон уговорил меня пойти за кулисы, сказав, что я как
съемщик ложи имею туда антре. Я и пошел туда. Знали бы вы, что это за
неслыханное, невиданное место! Представьте себе светских джентльменов,
старых и молодых, которые толпятся там и глазеют на танцовщиц, а те
упражняются в разных выкрутасах. Представьте бледных, обсыпанных табаком
иностранцев, от которых разит куревом и которые без умолку лопочут.
Представьте скопище горбоносых иудеев, чернявых, с кольцами, цепочками,
фальшивыми брильянтами, в золотистых жилетках. Представьте стариков в старых
ночных рубахах и грязных нитяных чулках телесного цвета, с пятнами толченого
кирпича на морщинистых физиях, в кудельных париках (вот так парики!) на
лысинах, с длинными жестяными копьями, а то и с пастушьими посохами, с
гирляндами искусственных цветов из красного и зеленого сукна. Представьте
целое полчище девиц, которые хихикают, трещат, снуют взад-вперед среди
старых почерневших полотнищ, готических залов, тронов, картона, купидонов,
драконов и прочего в этаком роде. А грязь, темень, толкотня, суета и гомон
на всевозможных языках - и вовсе несусветные.
Если б вы могли хоть одним глазком поглядеть на мусье Анатоля. Куда там
двадцать, ему можно было дать добрую тысячу лет! Старик был без парика,
цирюльник щипцами подправлял его кудри, а сам мусье Анатоль тем временем
нюхал табак. Подле него мальчик-посыльный держал кувшин пива из пивной, что
на углу Чарльз-стрит.
За те три четверти часа, что отведены для развлечения нас, светских
господ, на сцене до поднятия занавеса и начала балета, покамест дамы в ложах
глазеют по сторонам, а в партере топочут ногами и стучат палками об пол
самым нахальным манером, будто уж нельзя малость и обождать, - со мной
произошла маленькая неприятность.
В ту самую минуту, когда должен звонить колокольчик и подняться
занавес, а мы - шарахнуться за кулисы (потому как всегда остаемся там до
крайнего срока), я стоял посреди сцены, разлюбезно беседуя с премиленькими
фигаранточками, которые крутились и всяко выламывались вокруг меня,
спрашивал, не озябли ли они, и выказывал прочие галантности как нельзя более
снисходительным тоном, и вдруг что-то дернулось, и я бухнулся прямо в
разверстый люк. По счастью, меня спасло какое-то сооружение - целая груда
одеял и молодая особа, поднимавшаяся из волн морских в виде Венеры. Не упади
я так мягко, уж и не знаю, что бы со мной сталось при этаком подвохе. От
миссис Коукс я это происшествие утаил, ибо она и слышать не может даже о
малейшем с моей стороны признаке внимания к прекрасному полу.
Июнь. Сводим счеты
Бок о бок с нами, на Портленд-Плейс, жил достопочтенный граф Килблейз,
владелец замка Килмакрейзи в графстве Килдэр, вместе со своей матушкой,
вдовствующей графиней. У леди Килблейз была дочь, леди Джулиана Матильда
Мак-Турк, одногодка с нашей милочкой Джемаймой-Энн, а также сынок,
достопочтенный Артур Веллингтон Англси Блюхер Бюлов Мак-Турк, всего на
десять месяцев постарше нашего Тага.
Моя душенька Джемми - женщина с характером - всеми силами старалась,
как и подобает по ее рангу, завести знакомство с вдовствующей графиней
Килблейз. Каковые попытки графиня (будучи в придачу дочерью министра, графа
Пуншихереса, близкого друга принца Уэльского) сочла необходимым пресекать.
Само собою понятно, что супруга моя люто разгневалась и с тех пор задалась
целью во всем превзойти ее светлость. Имение графа Килблейза не так велико,
как наш Таггериджвиль, годовой доход от него самое малое тысячи на две
уступает нашему. А посему моя Джемми с полным правом держала трех лакеев,
раз у соседей было только два. Она также взяла за правило, стоило показаться
поблизости коляске семейства Килблейз, запряженной парой, немедля выезжать в
ландо четверкой.
В опере мы тоже соседствовали, только наша ложа была в два раза
просторнее. Все учителя, которые ходили к леди Джулиане, обучали и нашу
Джемайму Энн. И знаете ли, что еще отмочила моя Джемми? Переманила от них
знаменитую гувернантку мадам де Фликфлак, пообещав ей двойное жалованье. Все
говорили, что эта самая мадам Фликфлак просто клад. Ведь в прошлом она
(зарабатывая на пропитание своего отца, графа, в годы эмиграции) была
французской танцовщицей в итальянской опере. Стало быть, мы убивали разом
двух зайцев: французские танцы и итальянский язык, и все высшего сорта. Мы
только диву давались, как это она так быстро и ловко лопотала, особливо
по-французски.
Юный Артур Мак-Турк учился в знаменитой школе преподобного Клемента
Кодлера, вкупе со ста десятью сыновьями из благородных семейств в возрасте
от трех до пятнадцати лет. В это заведение Джемми отдала и нашего Тага,
прибавив сорок гиней к ста двадцати гинеям ежегодной платы за пансион.
Кажется, я догадался, по какой причине она это сделала. Как-то в беседе с
общим знакомым, бывавшим у нас, а также у Килблейзов, она шепотком
обмолвилась, что никогда бы не отпустила своего сыночка в школу за такие
гроши, которые наскребли для своего сына ее ближайшие соседи. Она уверена,
что их мальчуган голодает. Впрочем, при таких доходах бедняги делают все,
что могут.
Из всех школ вблизи Лондона школа Кодлера была самой лучшей. Ее
директор был воспитателем герцога Бакминстера, который и поставил его во
главе этой школы, и, как я уже упоминал, вся знать, а также наиболее
уважаемые люди среднего сословия отдавали туда своих детей. В афишке (Кодлер
называл ее как-то вроде "праспек") указывалось после перечня цен за учение и
питание, за чрезвычайные расходы и так далее:
"Каждый юный аристократ (или джентльмен) должен привезти с собой нож,
вилку, ложку и стакан, серебряный (дабы не разбивался) - каковые вещи
возвращению не подлежат; халат, домашние туфли; коробку туалетных
принадлежностей, помаду, щипцы для завивки etc... etc... Ученику ни в коем
случае не разрешается иметь более десяти гиней карманных денег, если только
родители не настаивают на большей сумме или если воспитанник не старше
пятнадцати лет. За вино взимается дополнительная плата, так же как за
горячие или паровые ванны и душ. Прогулки в экипаже предоставляются за
пятнадцать гиней поквартально. Настоятельная просьба к родителям не
дозволять юному аристократу (или джентльмену) курить. В заведении, где
пестуют изящную словесность, столь низменное занятие явилось бы кощунством.
Клемент Кодлер М.-И.
Капеллан и бывший наставник его светлости
Герцога Бакминстера.
Парнас, Ричмонд, Саррей".
Вот в какое заведение был отдан наш Таг.
- Помни, дорогой мой, - наставляла его маменька, - ты урожденный
Таггеридж, и я верю, ты сумеешь заткнуть за пояс всех мальчишек в школе.
Особливо этого Веллингтона Мак-Турка, хоть он и сын лорда, но все равно в
сравнении с тобой, наследником Таггериджвиля, - пустое место.
Наш Таг - мальчуган смекалистый, он научился стричь и завивать не хуже
других подручных его возраста; и с париком управлялся, и брил преотлично, но
все это - в прежние времена, когда мы еще не были знатными господами.
Превратившись в джентльмена, он должен был засесть за латынь и греческий и в
школе наверстывать упущенное время.
Однако мы за него были спокойны, ибо преподобный мистер Кодлер
ежемесячно уведомлял нас письменно об успехах своего воспитанника, и если уж
нашего Тага не назвать чудом природы, то не знаю кого и назвать.
Поведение - отлично.
Английский язык - очень хорошо.
Французский язык - tres bien.
Латынь - optime.
И все в этаком роде. Он отличался всяческими добродетелями и ежемесячно
писал нам, чтоб прислали денег. После первой четверти мы с Джемми решили его
навестить. Когда мы туда приехали, мистер Кодлер, самый кроткий и улыбчивый
человечек, каких мне когда-либо доводилось встречать, провел нас по столовым
и спальням (он их называл "дыртуары"), которые показались нам
благоустроенными - лучше нельзя.
- Сегодня у нас день отдыха, - сообщил мистер Кодлер.
И впрямь на то было похоже. В столовой с полдюжины юных джентльменов
играли в карты. ("Все - первостатейная знать", - заметил мистер Кодлер.) В
спальне был только один молодой джентльмен, он валялся на постели, читая
роман и покуривая сигару.
- Необычайный талант! - шепнул мистер Кодлер. - Достопочтенный Том
Фиц-Уортер, кузен лорда Байрона!! Дни напролет курит. Пишет
очаровательнейшие стихи. Таланту, сударыня, таланту нужно давать волю.
- Ну, знаете, - ответствовала моя Джемми, - ежели это талант, то, по
мне, - пускай лучше мистер Таггеридж Коукс Таггеридж останется бездарью.
- Сударыня, это невозможно. Мистер Таггеридж Коукс Таггеридж не может
быть бездарным, даже при всем старании.
В эту минуту в спальне появился лорд Лоллипоп, третий сын маркиза
Аликомпейна. Нас тотчас представили друг другу - лорд Клод Лоллипоп - мистер
и миссис Коукс. Маленький лорд удостоил нас кивком, моя супруга отвесила
глубокий поклон, так же как и мистер Кодлер; последний, видя, что милорд
спешит на площадку для игр, попросил его отвести нас туда.
- Пошли! - говорит милорд.
Покамест он шагал впереди, да посвистывал, мы вволю налюбовались
роскошными дырками на его локтях, а также на прочих местах.
Около двух десятков юных аристократов (и джентльменов) собрались у
будки пирожницы на краю лужайки.
- Тут продают жратву, - сообщил милорд, - и мы, молодые джентльмены,