- Ах ты поганец! - вскричала Джемми, ухватив мальчишку. - Заломил
дороже, чем за карету!
- Вы меня не поганьте, мэм! - взвился малый. - Что мне до кареты?
Езжали бы омнибусом за шесть пенсов! Что ж не поехали! Чего наняли мой кеб?
На что я отмахал сорок миль от Скарлот-стрит на Портленд-стрит да на
Портленд-Плейс - и все задарма? Ну-ка, выкладывайте полтора соверена, нечего
моего коня томить целый день!
Всю эту речь, на запись которой ушло немало времени, он выпалил за
пятую долю секунды, а под самый конец ее отшвырнул трубку и, сжав кулаки,
стал наступать на Джемми, будто вызывал ее на драку.
Моя душенька из пунцовой стала белой, как виндзорское мыло, и рухнула в
мои объятия. Что мне было делать? Я закричал: "Полиция!" - но ни один
полисмен не заглянет на Темз-стрит, там грабеж среди бела дня узаконен. Что
же мне было делать? О, с какой отцовской благодарностью бьется мое сердце,
когда я вспоминаю, как поступил наш Таг!
Только юнец принял стойку, младший Таггеридж Коукс, который все время
заливался смехом, на мой взгляд очень даже непочтительным, вдруг метнул
куртку прямо в лицо своей матушки (от соприкосновения с медными пуговицами
она вздрогнула и более или менее пришла в себя; и не успели мы рта раскрыть,
как он уже очутился в центре крута, который образовали носильщики, девять
продавцов и продавщиц апельсинов, несчетное множество мальчишек-газетчиков,
зевак и старьевщиков, присунул два маленьких белых кулака к лицу джентльмена
в красном жилете, выставившего на врага два черных больших, и тут же начал
бой.
Будьте покойны! Наш Таг не зря обучался в Ричмондской школе! Мой
маленький герой молотил кулаками вовсю - раз! раз! правой! левой! - не
уступая в лихости своей дорогой матушке. Сперва что-то треснуло, и
высоченная грязно-белая шляпа с черной креповой тряпкой вокруг тульи,
походившая на сырой глубокий колодец, - сперва, стало быть, что-то треснуло,
эта белая шляпа перемахнула через кеб, и на толпу посыпалось множество
различных вещей, которые в ней хранились, а именно: клубок бечевки, свечка,
гребешок, ремень от кнута, свистулька, кусок грудинки и прочее и прочее...
Юнец был явно сконфужен выставкой его сокровищ, но Таг не дал ему
опомниться. Следующий удар пришелся парню по скуле, а третий угодил по носу,
и наглец упал.
- Браво, милорд! - заорали зрители.
- Будет с меня, и на том спасибочко! - буркнул юнец, кое-как подымаясь
на ноги. - Платите за проезд, и я поехал.
- Сколько теперь запросишь, трусливый воришка? - спросил Таг.
- Два и восемь пенсов, будто сами не знаете.
И он получил свои два и восемь пенсов. Зрители рукоплескали Тагу, юнца
освистали, а Тага просили дать им на выпивку. Но тут мы услышали колокол и
заторопились сойти по лестнице вниз к пароходу.
Теперь уж я надеялся, что нашим бедам придет конец. Что до моих бед, то
они и в самом деле чуть было не кончились, по крайней мере, в одном смысле.
После того как миссис Коукс вместе с Джемаймой Энн и Тагом, а также
горничной, лакеем и ценностями были доставлены на борт, подошел мой черед.
Мне часто приходилось слышать, что пассажиров поднимают на борт по сходням,
но очень редко, чтобы их сбрасывали при помощи таковых. Как только я на них
ступил, судно чуть-чуть отошло, доска скользнула, и я плюхнулся в воду.
Вопль миссис Коукс, наверно, можно было услышать в Грейвзенде. Он звенел у
меня в ушах, когда я шел ко дну, скорбя о том, что покидаю ее безутешной
вдовой. Я тут же вынырнул и ухватился за поля своего цилиндра, хотя, как я
слышал, утопающим надлежит хвататься за соломинку. Я бултыхался, не теряя
надежды на спасение, и, к счастью, вскоре почувствовал, как меня подцепило
за пояс панталон и вознесло в воздух на крюке багра под возгласы: "Ии-эх!
Ии-эх! Ии-эх!" - и таким образом я был поднят на борт. Меня уложили в
постель, и оттого, что я наглотался воды, мне пришлось выпить добрую порцию
бренди, дабы в нутре моем получилась правильная смесь. Что и говорить,
несколько часов я пребывал в довольно плачевном состоянии.
Октябрь. Нас выселяют
И вот мы прибыли в Булонь, и Джемми, везде и повсюду расспрашивая о
бароне, вскоре убедилась, что никто там о нем не слыхал; однако,
вознамерившись, как я понял, непременно выдать нашу дочь за высокородного
дворянина, она решила отправиться в Париж, где барону, по его словам,
принадлежал роскошный отель, из-за чего, помнится, Джемми ужасно
возмущалась, хотя вскорости мы узнали, что отель - по-французски
всего-навсего дом, и она успокоилась. Надо ли описывать дорогу из Булони в
Париж или самое столицу? Достаточно сказать, что мы появились там в отеле
"Мюрисс", как подобало семейству Коукс-Таггеридж, и за неделю повидали все,
что стоило повидать в Париже. Правда, я чуть было не протянул там ноги; но
раз уж вы отправились в увеселительное путешествие в чужие края, нечего
сетовать на некоторые неудобства.
Близ города Парижа есть замечательная дорога и ряды деревьев, и все это
почему-то называется Шансы-Лиззи, что по-французски означает Елисейские
поля; некоторые, слышал я, говорят: Шансы-Лери, но уж мой-то выговор
наверняка правильный. Так вот посреди этих Шансы-Лиззи находится большой
пустырь, и на нем балаган, где в летнее время мистер Франкони - это
французский Астли - показывает дрессированных лошадей и прочие номера. Раз
уж все туда ездят и нам сказали, что ничего в этом нет зазорного, Джемми
изъявила согласие, чтобы и мы туда отправились. Так мы и сделали.
Оказалось, что там все точь-в-точь как у нашего Астли: мужчина в
костюме гусара, в точности как мистер Пиддикомб, так же ходил по арене,
щелкая бичом. И дюжина всяких мисс Вулфорд, что выезжают польскими
принцессами, Диванами, Султанами, Качучами и бог его знает кем еще. Есть там
и толстяк в двадцати трех одежках, который потом оказывается живым скелетом;
есть клоуны, и опилки, и белая лошадь, танцующая матросский танец, и свечи в
обручах, словом, все, как на нашей милой родине.
Моя дорогая супруга, в самом шикарном туалете, приковывая взоры
публики, от души наслаждалась представлением (ведь знания языка при этом не
надобно, благо бессловесная тварь им не пользуется), а тут еще начался
долгожданный знаменитый польский аттракцион: "Сарматский наездник на восьми
диких скакунах!" Он вылетел под музыку, наяривавшую двадцать миль в час,
верхом на четверке лошадей, а другую четверку погонял впереди и таким
манером промчался вокруг арены. Туча взметнувшихся опилок скрывала его лицо,
но зрители, как обезумевшие, восторженно хлопали в ладоши. Вдруг первая
четверка лошадей превратилась в тройку, потому что наездник запустил под
себя еще одну лошадь, а за ней и другую, и все поняли что, запусти он еще
одну - дело добром не кончится. Публика била в ладоши пуще прежнего, а уж
когда он стал загонять седьмую и восьмую - понятно, не целиком, а заставляя
их ловко подныривать и выныривать туда-сюда, вперемешку, так что уже вовсе
нельзя было разобрать какая где, - цирк едва не обрушился от аплодисментов,
а Сарматский наездник все кланялся, склоняя до земли свои длинные перья.
Наконец музыка поугомонилась, и он стал не спеша объезжать арену, то
сгибаясь, то ухмыляясь, то раскачиваясь взад-вперед или размахивая бичом и
прикладывая руку к сердцу, в точности, как циркачи у Астли. Но представьте,
каково было наше удивление, когда этот самый Сарматский наездник, проезжая
со своей восьмеркой мимо нашей ложи, вдруг дернулся и... все его скакуны
мигом застыли как вкопанные.
- Альберт! - завопила моя дорогая Джемми. - Альберт! Ба-б-ба-б-барон!
Сарматский наездник с минуту разглядывал ее, потом трижды
перекувыркнулся, соскочил с лошадей и пустился наутек.
Это был его сиятельство барон де Понтер!
У Джемми, как водится, сделался припадок, барона же мы больше не
видели. Впоследствии нам стало известно, что Понтер служил у Франкони, потом
сбежал в Англию, надеясь на легкую жизнь, и вступил в армию мистера
Ричардсона, но ни мистер Ричардсон, ни Лондон не пришлись ему по вкусу; и мы
распрощались с ним, когда он перемахнул через барьер на турнире в
Таггериджвиле.
- Ну что ж, Джемайма Энн, - объявила разъяренная Джемми, - ты выйдешь
за Хламсброда. Раз уж моя дочь не может стать баронессой, пусть будет хотя
бы супругой баронета.
Бедняжка Джемайма Энн только вздохнула, зная, что перечить матери
бесполезно.
Париж как-то сразу нам наскучил, и мы более чем когда-либо заторопились
обратно в Лондон. До нас дошли слухи, будто это чудовище Таггеридж, этот
черномазый отпрыск старого Тага - будь он неладен, - вздумал опротестовать
права Джемми на наследство и подал на нас целую кипу исков в Канцлерский
суд. Прослышав об этом, мы немедля отправились в путь, приехали в Булонь и
сели на того же "Турецкого султана", который доставил нас во Францию.
Если вы взглянете на расписание, то увидите, что суда отправляются из
Лондона в субботу утром, а из Булони в субботу вечером; таким образом, от
прибытия до отправки в обратный путь проходит зачастую менее часа. Боже, как
мне жаль беднягу капитана, который по двадцать четыре часа мается в своей
рубке и дерет глотку: "Одерживай! Стоп!" И жаль слуг, что подают завтрак,
второй завтрак, обед, ужин, и снова завтраки, обеды, ужины, для целого
полчища пассажиров. А более всех мне жаль беднягу буфетчика, из-за этих
злополучных жестяных мисочек, за которыми он должен все время приглядывать.
О, как мало знали мы о буре, разразившейся в наше отсутствие! И как
мало мы были подготовлены к жестокой беде, нависшей над нашим
Таггериджвильским имением!
Нашим поверенным был Бигс из прославленной конторы "Бигс, Хигс и
Болтунигс". По прибытии в Лондон мне сообщили, что он только что отправился
за мной в Париж, и мы, не заезжая на Портленд-Плейс, покатили в
Таггериджвиль. Подкатив к воротам, мы увидели во дворе целую толпу и
мерзкого Таггериджа верхом на лошади, а подле него какого-то обшарпанного
человека по имени Скэпгоут, а также его поверенного и многих других.
- Мистер Скэпгоут, - с ухмылкой сказал Таггеридж, вручая ему
запечатанный конверт. - Вот вам бумага на аренду. Оставляю вас хозяином и
желаю всего хорошего.
- Хозяином чего? - спросила законная владелица Таггериджвиля,
высунувшись из окна кареты.
Джемми не переваривала "черномазого Таггериджа", как она его называла,
он был для нее хуже всякой отравы. В первую же неделю после нашего переезда
на Портленд-Плейс он явился за каким-то серебряным сервизом, якобы его
личной собственностью, но Джемми обозвала его "арапом безродным" и выгнала
вон. С тех пор у нас с ним велись бесконечные тяжбы, переписка, встречи и
объяснения через посредников.
- Хозяином моего имения Таггериджвиль, сударыня, отписанного мне отцом
в завещании, о чем вас уведомили три недели тому назад и что вам известно
так же хорошо, как и мне.
- Старый Таг не оставлял никакого завещания! - завопила Джемми. - Он
умер не для того, чтобы оставлять свое добро всяким арапам, неграм,
низкородным вралям-полукровкам! И если он это сделал, так разрази меня...
- Маменька, успокойтесь же! - взмолилась Джемайма Энн.
- Шпарь дальше! - подначивал Таг, который в подобных случаях только и
знает что скалить зубы.
- Что это значит, мистер Таггеридж? - воскликнул Хламсброд,
единственный из всех нас, кто сохранил присутствие духа. - О каком завещании
идет речь?
- О, право, все это чистая формальность, - сказал, подъехав к нам,
адвокат. - Ради бога, не беспокойтесь, сударыня. Разрешите моим друзьям
Хигсу, Бигсу и Болтунигсу снестись со мной. Удивлен, что никто из них здесь
сегодня не присутствует. Вам всего-навсего остается нас выгнать, сударыня.
Остальное пойдет заведенным порядком.
- Кто завладел этим имением? - взревела Джемми.
- Мой друг, мистер Скэпгоут, - сказал адвокат. Мистер Скэпгоут
осклабился.
- Мистер Скэпгоут! - повторила моя супруга, потрясая кулаком (ибо она у
меня женщина с сильным характером)
- Если вы не уберетесь отсюда, я велю вас прогнать вилами! Вас и того
нищего черномазого ублюдка!
И, подтверждая слово делом, она сунула в руки одному садовнику вилы и
подозвала на подмогу второго с граблями. Тем временем юный Таг науськивал на
пришельцев собаку, а я кричал "ура" при виде столь справедливой расправы со
злодеями.
- Этого будет довольно, не так ли? - с самым невозмутимым спокойствием
осведомился мистер Скэпгоут.
- Вполне! - ответил адвокат. - Мистер Таггеридж, между нами и обедом
десять миль. Сударыня, ваш покорный слуга! - И вся шайка поскакала прочь.
Ноябрь. Страхование по закону
Мы не имели понятия, что все это означает, пока не получили от Хигса из
Лондона очень странную бумагу, которая гласила:
"Мидлсекс. Сэмюел Кокс, ранее проживавший на Портленд-Плене в
Вестминстере, в том же графстве, привлекается ответчиком по иску Сэмюела
Скэпгоута за то, что оный Кокс ворвался в имение Джона Таггериджа, эсквайра,
кое тот сдал в аренду вышеупомянутому Сэмюелу Скэпгоуту, при том, что срок
аренды еще не истек, и выгнал его оттуда".
Далее говорилось, что мы якобы "выгнали его силой оружия, а именно
шпагами, ножами и дрекольем". Это ли не чудовищная ложь? Мы же только
защищали наше кровное! И разве не преступление выгонять нас из наших же
законных владений по столь разбойничьему иску?
Не иначе как Хигс, Бигс и Болтунигс были подкуплены, ибо - поверите ли
- они посоветовали нам тотчас уступить нашу собственность, потому что
найдено завещание и дело мы все равно проиграем. Моя Джемми с презрением
отвергла их совет, а сообщение о завещании подняла на смех: она утверждала,
что это подделка, гнусная арапская подделка, и по сей день уверена, что
история с завещанием, якобы написанным тридцать лет тому назад в Калькутте,
оставшимся среди бумаг старого Тага, а впоследствии после розысков, по
приказу молодого Таггериджа, найденным и присланным в Англию, -
скандальнейшая ложь.
Так или иначе - суд состоялся. Стоит ли о нем рассказывать? Что сказать
о лорде Главном судье, кроме того, что ему следовало бы стыдиться носить
свой парик? Или о мистере..... и мистере...... кои не жалели красноречия для
попрания справедливости и бедняков? С нашей стороны выступал не кто
иной, как старший адвокат Бинкс, - мне совестно за честь британских юристов,
но я вынужден сказать, что и он, похоже, был подкуплен, ибо попросту
отказался меня защищать. Веди он себя так же, как мистер Маллиган, его
помощник, которому я столь скромным образом желаю выразить признательность,
- все могло бы обернуться в нашу пользу.
Знали бы вы, какое впечатление произвела речь мистера Маллигана, когда
он, впервые выступая в суде, сказал:
- Стоя здесь, у пустомента священной Фумиде, видя вокруг эмблемы
пруфессии, столь пучитаемой мною, перед лицом пучтенного судьи и
прусвищенных присяжных - славы отечества, бескурысных заступников, надежного
утюшения бедняков, - о, как я трупещу, какой стыд обугрил мне щуки. (Возглас
в зале: "Какой стыд!") Зала взревела от хохота, а когда был снова водворен
порядок, мистер Маллиган продолжал:
- Мулорд, я их не слышу. Я родом из струны, привыкшей к угнетению, но
поелику моя струна, да, мулорд, моя Ирландия (нечего смеяться, я ей горжусь)
вупреки тиранам всегда зелена, хороша и прекрасна, так и правда моего
клюента вусторжествует над злобным безрассудством, - я повторяю, злобным
безрассудством тех, кто хочет ее уничтожить и в лицо которым от имени моего
клюента, от имени моей струны, да, и от своего имени я, скрестив руки, кидаю
полный презрения вызов!
- Бога ради, мистер Миллиган... ("Маллиган, мулорд!" - вскричал мой
адвокат.) Хорошо, Маллиган, - прошу, успокойтесь и не отклоняйтесь от сути
дела.
И мистер Маллиган больше не отклонялся целых три часа кряду. В речи,
битком набитой латинскими цитатами и блиставшей непревзойденной красотой
слога, он рассказал обо мне и моем семействе; о том, каким романтическим
образом разбогател старый Таггеридж и как впоследствии его богатства
достались моей супруге; о положении в Ирландии; о честной бедности Коксов в
прошлом (после чего он несколько минут, покуда его не остановил судья,
обозревал гневным взором нищету своей родины); о том, какой я превосходный
супруг, отец, хозяин, а моя жена - супруга, хозяйка, мать. Но все напрасно!
Дело было проиграно. Вскоре меня привлекли за неуплату расходов, - пятьсот
фунтов на судебные издержки свои собственные и столько же за Таггериджа. Он
сказал, что не даст и фартинга, чтобы вызволить меня не то что из Флитской
тюрьмы, а из пекла. Само собою разумеется, вместе с поместьем мы потеряли и
городской особняк, и капитал в ценных бумагах. Таггеридж, у которого и так
были тысячи, забрал все. А когда я попал в тюрьму, кто, думаете, навещал
меня? Ни бароны, ни графы, ни иностранные послы, ни сиятельства, что вечно
толклись у нас в доме и пили-ели за наш счет, не пришли ко мне. Не пришел и
неблагодарный Хламсброд.
Теперь уж я не мог не указать моей дорогой женушке:
- Видишь, душенька, мы прожили господами ровно год, но что это была за
жизнь! Перво-наперво, дорогая, мы давали званые обеды, а все над нами
насмехались.
- О да, и вспомни, как тебе после них бывало худо! - воскликнула моя
дочь.
- Мы приглашали знатных господ, а они нас оскорбляли.
- И портили маме характер! - добавила Джемайма Энн.
- Потише, мисс! - цыкнула Джемми. - Тебя не спрашивают!
- А потом тебе понадобилось сделать из меня помещика.
- И загнать отца в навозную кучу! - заорал Таг.
- И ездить в оперу и подбирать иностранных графов да баронов.
- Слава богу, милый папа, что мы от них избавились! - воскликнула моя
крошка Джемайма Энн, почти счастливая, и поцеловала своего старого отца.
- А Тага тебе понадобилось делать модным джентльменом и послать его в
модную школу.
- Даю слово, я остался самым настоящим невеждой! - ввернул Таг.
- Ты дерзкий неслух! - сказала Джемми. - Этому ты выучился в своей
благородной школе?
- Я еще кое-чему там выучился, сударыня. Можете справиться у мальчишек,
- проворчал Таг.
- Ты готова была торговать родной дочерью и чуть не выдала ее замуж за
мошенника.
- И прогнала бедного Орландо, - всхлипнула Джемайма Энн.
- Молчать, мисс! - рыкнула Джемми.
- Ты оскорбляла человека, от отца которого получила наследство, и
довела меня до тюрьмы, и у меня нет теперь надежды отсюда выбраться, - не
станет же он меня вызволять после всех твоих оскорблений!
Все это я выложил довольно-таки решительно, потому что очень уж она
меня допекла, и я вознамерился как следует задать моей душеньке.
- О Сэмми! - воскликнула она, заливаясь слезами (ибо упрямство моей
бедняжки было вконец сломлено). - Все это правда. Я была ужасно-ужасно
глупой и тщеславной и из-за моих прихотей пострадали мой любимый муж и дети,
и теперь я так горько раскаиваюсь.
Тут Джемайма Энн тоже залилась слезами и кинулась в объятия матери, и
обе они минут десять подряд совместно рыдали и плакали. Даже Таг выглядел
как-то чудно, а что до меня, то... Просто диву даешься, но только клянусь,
что, видя их такими расстроенными, я радовался от всей души. Пожалуй, за все
двенадцать месяцев роскошной жизни я ни разу не был так счастлив, как в этой
жалкой каморке, в которой меня содержали.
Бедный Орландо Крамп навещал нас каждый день, и мы, те самые, кто в дни
жизни на Портленд-Плейс совершенно пренебрегали им и на празднике в Бьюла
так жестоко с ним обошлись, ныне куда как радовались его обществу. Он
приносил моей дочери книжки, а мне бутылочку хереса. Он брал домой Джеммины
накладные волосы и причесывал их, а когда часы свиданий заканчивались,
провожал обеих дам в их чердачную комнатенку в Холборне, где они теперь жили
вместе с Тагом.
- Забыть ли птице свое гнездо? - говаривал Орландо (он был
романтический юноша, уж это точно: играл на флейте и читал лорда Байрона без
передышки со дня разлуки с Джемаймой Энн). - Забыть ли птице свое гнездо, на
волю пущенной в краях восточных? Забудет ли роза возлюбленного соловья? Ах,
нет! Мистер Кокс! Вы сделали меня тем, что я есть и кем надеюсь быть до
гробовой доски, - парикмахером. До вашей парикмахерской я и в глаза не
видывал щипцов для завивки и не мог отличить простого мыла от туалетного.
Разве вы мне не отдали ваш дом, вашу мебель, ваш набор парфюмерии и двадцать
девять клиентов? Разве все это - пустяки? Разве Джемайма Энн - пустяк? Если
только она разрешит называть себя по имени... О Джемайма Энн! Твой отец
нашел меня в работном доме и сделал меня тем, что я есть. Останься со мной
до конца моих дней, и я никогда-никогда не изменюсь.
Высказав все это, Орландо в страшном волнении схватил свою шляпу и
кинулся прочь.
Тут и Джемайма Энн ударилась в слезы.
- О па! - воскликнула она. - Ведь правда же он... он... славный молодой
человек?
- Еще какой славный! - объявил Таг. - Вчера он дал мне восемнадцать
пенсов и бутылочку лавандовой воды для Маймы Энн, - что ты на это скажешь?
- Не мешало бы ему вернуть тебе парикмахерскую, - вставила Джемми.
- Что?! Для уплаты судебных издержек Таггериджа? Дорогая моя! Да я
лучше помру, чем этак ему потрафлю.
Декабрь. Семейные хлопоты
Когда Таггеридж засадил меня в тюрьму, он поклялся, что там я и окончу
свои дни. Похоже, у нас были причины стыдиться самих себя. И мы,
благодарение господу, устыдились! Я вскоре пожалел о своем дурном к нему
отношении, а от него получил письмо, в котором было сказано следующее:
"Сэр, я полагаю, Вы достаточно пострадали за поступки, в коих повинны
не столько Вы, сколько Ваша супруга, а посему я прекратил все иски, поданные
на Вас, пока Вы незаконно владели имуществом моего отца. Вы, конечно,
помните, что, когда после обследования его бумаг завещания найдено не было,
я с полной готовностью уступил его собственность тем, кого полагал законными
наследниками. В ответ на это Ваша жена, вкупе с Вами (ибо Вы ей потакали)
осыпала меня всевозможными оскорблениями; а когда завещание, подтверждавшее
мой справедливый иск, нашли в Индии, Вы не можете не помнить, как это
известие было встречено Вашим семейством и к каким прискорбным действиям Вы
прибегли.
Счет Вашего адвоката оплачен, и так как я полагаю, что Вам лучше
заниматься тем ремеслом, каким Вы занимались ранее, то я дам Вам пятьсот
фунтов на покупку товара и парикмахерской, как только Вы приглядите
что-нибудь подходящее.
При сем посылаю двадцать фунтов на Ваши насущные расходы. Мне известно,
что у Вас есть сын, как я наслышан - бойкий юноша. Если он захочет попытать
счастья за границей и отправиться в плавание на одном из кораблей
Ост-Индской компании, я могу его устроить.
Ваш покорный слуга
Джон Таггеридж".
Не кто иной, как миссис Бредбаскет, экономка, доставила это письмо и
вручила его мне с самым что ни на есть надменным видом.
- Надеюсь, голубушка, ваш хозяин хоть отдаст мои личные вещи! -
вскричала Джемми. - Семнадцать шелковых и атласных платьев да целую кучу
побрякушек, которые ему вовсе не нужны.
- Никакая я вам не голубушка, мэм! Мой хозяин сказал, что при вашем
положении вы в них будете как ворона в павлиньих перьях. Голубушка! Еще
чего! - И она выплыла за дверь.
Джемми смолчала. Она вообще совсем притихла с тех пор, как мы попали в
беду. Зато дочь моя сияла, как королева, а сын, услышав о корабле, так
подпрыгнул, что чуть не сшиб беднягу Орландо.
- Теперь вы меня забудете? - проговорил тот со вздохом; он единственный
из всей компании выглядел огорченным.
- Вы сами понимаете, мистер Крамп, - с важностью отвечала моя жена, -
при наших связях, человек, родившийся в работном...
- Женщина! - гаркнул я (ибо наконец решил повернуть по-своему). -
Придержи свой глупый язык! Твоя никчемная гордыня довела нас до разорения.
Впредь я этого не потерплю. Ты слышишь, Орландо? Если ты хочешь взять
Джемайму Энн в жены, бери ее! И если ты примешь пятьсот фунтов как мою
половинную долю за парикмахерскую - они твои. Так-то, миссис Кокс!
И вот мы снова дома. Я пишу эти строки в нашей старой гостиной, где мы
все собрались встречать Новый год. Поодаль сидит Орландо, ладит парик для
лорда Главного судьи, довольный-предовольный. А Джемайма Энн и ее матушка
хлопотали без устали целый день и теперь заканчивают последние стежки на
подвенечном платье, ибо послезавтра мы справляем свадьбу. Сегодня я уже
успел, как я выражаюсь, отстричь семнадцать голов; а что касается Джемми, то
я теперь принимаю ее в расчет не более, чем китайского императора со всеми
его мордаринами. Вчера вечером в кругу старых друзей и соседей мы славно
отпраздновали наше возвращение и веселились напропалую. У нас был отменный
скрипач, так что бал затянулся до поздней ночи. Мы начали с кадрили, но мне
она никогда не удавалась, а уж потом, ради мистера Крампа и его суженой,
попробовали галопард, который для меня тоже оказался трудноват, ибо с тех
пор как я вернулся к мирной и спокойной жизни, просто диво, до чего я
раздобрел. И тогда мы принялись за наш с Джемми коронный танец - сельскую
польку, что само по себе удивительно, потому как мы с ней выросли в городе.
Ну а Таг отплясывал матросский танец, что миссис Кокс сочла вполне уместным,
раз уж мальчик решил идти в море. Но пора кончать! Вот несут пунш, и кому же
радоваться, как не нам? Да, видно, я как швейцарец: без родного воздуха,
что рыба без воды!
"Cox's Diary" - впервые напечатан в "Комическом альманахе" Крукшенка в
1840 г.
...обмолвился насчет веточки омелы. - По английскому обычаю, комнаты на
Рождество украшают ветками омелы, и под такой веткой молодой человек может
поцеловать девушку.
Парк (с прописной буквы) - Хайд-парк в Лондоне.
К. А., К. В., К. В. и т. д. - Теккерей пародирует буквенные обозначения
степеней, орденов и проч., которые ставятся после имени.
Синяя книга - свод парламентских отчетов и правительственных указов;
Кокс имеет в виду Красную книгу - справочник английской титулованной знати.
Феспид - поэт VI в. до н. э., считается родоначальником древнегреческой
трагедии.
Вестрис Лючия (1797-1856)-оперная певица; в 20-х годах XIX в. блистала
в лондонских театрах.
Квадрант - изогнутый дугой отрезок Риджен-стрит, фешенебельной
лондонской улицы.
Лаблаш Луи (1794-1858) - итальянский певец, бас; Гризи Джулия
(1811-1869) - итальянская певица. Оба много выступали в Англии.
Оперы, которые Кокс называет, как умеет, - "Пуритане" Беллини, "Анна
Волейн" Доницетти, "Свадьба Фигаро" Моцарта, "Сорока-воровка" ("La gazza
ladra") Россини.
Гантер - лондонский ресторатор.
Дюкроу Эндрю - главный наездник в лондонском цирке Астли; мисс Вулфорд
- наездница в том же цирке.
В Эддискомском военном училище (близ Кройдона) Теккерей бывал в
детстве, когда начальником этого училища был его отчим майор Кармайкл-Смит.
К. О. Б. - кавалер ордена Бани.
...шест над дверью... парикмахерской... - Шест, раскрашенный
красно-белой спиралью (эмблема руки, забинтованной перед кровопусканием),
служил вывеской парикмахерских еще с тех пор, когда профессии цирюльника я
хирурга объединялись в одном лице.
...друг мистера Невлла из "Пиквика" - см. Диккенс, "Пиквик", гл. 43.
Монумент - колонна, воздвигнутая в память лондонского пожара 1666 г. В
1681 г. на пьедестале ее была высечена надпись, лживо утверждавшая, что
город подожгли католики.
дороже, чем за карету!
- Вы меня не поганьте, мэм! - взвился малый. - Что мне до кареты?
Езжали бы омнибусом за шесть пенсов! Что ж не поехали! Чего наняли мой кеб?
На что я отмахал сорок миль от Скарлот-стрит на Портленд-стрит да на
Портленд-Плейс - и все задарма? Ну-ка, выкладывайте полтора соверена, нечего
моего коня томить целый день!
Всю эту речь, на запись которой ушло немало времени, он выпалил за
пятую долю секунды, а под самый конец ее отшвырнул трубку и, сжав кулаки,
стал наступать на Джемми, будто вызывал ее на драку.
Моя душенька из пунцовой стала белой, как виндзорское мыло, и рухнула в
мои объятия. Что мне было делать? Я закричал: "Полиция!" - но ни один
полисмен не заглянет на Темз-стрит, там грабеж среди бела дня узаконен. Что
же мне было делать? О, с какой отцовской благодарностью бьется мое сердце,
когда я вспоминаю, как поступил наш Таг!
Только юнец принял стойку, младший Таггеридж Коукс, который все время
заливался смехом, на мой взгляд очень даже непочтительным, вдруг метнул
куртку прямо в лицо своей матушки (от соприкосновения с медными пуговицами
она вздрогнула и более или менее пришла в себя; и не успели мы рта раскрыть,
как он уже очутился в центре крута, который образовали носильщики, девять
продавцов и продавщиц апельсинов, несчетное множество мальчишек-газетчиков,
зевак и старьевщиков, присунул два маленьких белых кулака к лицу джентльмена
в красном жилете, выставившего на врага два черных больших, и тут же начал
бой.
Будьте покойны! Наш Таг не зря обучался в Ричмондской школе! Мой
маленький герой молотил кулаками вовсю - раз! раз! правой! левой! - не
уступая в лихости своей дорогой матушке. Сперва что-то треснуло, и
высоченная грязно-белая шляпа с черной креповой тряпкой вокруг тульи,
походившая на сырой глубокий колодец, - сперва, стало быть, что-то треснуло,
эта белая шляпа перемахнула через кеб, и на толпу посыпалось множество
различных вещей, которые в ней хранились, а именно: клубок бечевки, свечка,
гребешок, ремень от кнута, свистулька, кусок грудинки и прочее и прочее...
Юнец был явно сконфужен выставкой его сокровищ, но Таг не дал ему
опомниться. Следующий удар пришелся парню по скуле, а третий угодил по носу,
и наглец упал.
- Браво, милорд! - заорали зрители.
- Будет с меня, и на том спасибочко! - буркнул юнец, кое-как подымаясь
на ноги. - Платите за проезд, и я поехал.
- Сколько теперь запросишь, трусливый воришка? - спросил Таг.
- Два и восемь пенсов, будто сами не знаете.
И он получил свои два и восемь пенсов. Зрители рукоплескали Тагу, юнца
освистали, а Тага просили дать им на выпивку. Но тут мы услышали колокол и
заторопились сойти по лестнице вниз к пароходу.
Теперь уж я надеялся, что нашим бедам придет конец. Что до моих бед, то
они и в самом деле чуть было не кончились, по крайней мере, в одном смысле.
После того как миссис Коукс вместе с Джемаймой Энн и Тагом, а также
горничной, лакеем и ценностями были доставлены на борт, подошел мой черед.
Мне часто приходилось слышать, что пассажиров поднимают на борт по сходням,
но очень редко, чтобы их сбрасывали при помощи таковых. Как только я на них
ступил, судно чуть-чуть отошло, доска скользнула, и я плюхнулся в воду.
Вопль миссис Коукс, наверно, можно было услышать в Грейвзенде. Он звенел у
меня в ушах, когда я шел ко дну, скорбя о том, что покидаю ее безутешной
вдовой. Я тут же вынырнул и ухватился за поля своего цилиндра, хотя, как я
слышал, утопающим надлежит хвататься за соломинку. Я бултыхался, не теряя
надежды на спасение, и, к счастью, вскоре почувствовал, как меня подцепило
за пояс панталон и вознесло в воздух на крюке багра под возгласы: "Ии-эх!
Ии-эх! Ии-эх!" - и таким образом я был поднят на борт. Меня уложили в
постель, и оттого, что я наглотался воды, мне пришлось выпить добрую порцию
бренди, дабы в нутре моем получилась правильная смесь. Что и говорить,
несколько часов я пребывал в довольно плачевном состоянии.
Октябрь. Нас выселяют
И вот мы прибыли в Булонь, и Джемми, везде и повсюду расспрашивая о
бароне, вскоре убедилась, что никто там о нем не слыхал; однако,
вознамерившись, как я понял, непременно выдать нашу дочь за высокородного
дворянина, она решила отправиться в Париж, где барону, по его словам,
принадлежал роскошный отель, из-за чего, помнится, Джемми ужасно
возмущалась, хотя вскорости мы узнали, что отель - по-французски
всего-навсего дом, и она успокоилась. Надо ли описывать дорогу из Булони в
Париж или самое столицу? Достаточно сказать, что мы появились там в отеле
"Мюрисс", как подобало семейству Коукс-Таггеридж, и за неделю повидали все,
что стоило повидать в Париже. Правда, я чуть было не протянул там ноги; но
раз уж вы отправились в увеселительное путешествие в чужие края, нечего
сетовать на некоторые неудобства.
Близ города Парижа есть замечательная дорога и ряды деревьев, и все это
почему-то называется Шансы-Лиззи, что по-французски означает Елисейские
поля; некоторые, слышал я, говорят: Шансы-Лери, но уж мой-то выговор
наверняка правильный. Так вот посреди этих Шансы-Лиззи находится большой
пустырь, и на нем балаган, где в летнее время мистер Франкони - это
французский Астли - показывает дрессированных лошадей и прочие номера. Раз
уж все туда ездят и нам сказали, что ничего в этом нет зазорного, Джемми
изъявила согласие, чтобы и мы туда отправились. Так мы и сделали.
Оказалось, что там все точь-в-точь как у нашего Астли: мужчина в
костюме гусара, в точности как мистер Пиддикомб, так же ходил по арене,
щелкая бичом. И дюжина всяких мисс Вулфорд, что выезжают польскими
принцессами, Диванами, Султанами, Качучами и бог его знает кем еще. Есть там
и толстяк в двадцати трех одежках, который потом оказывается живым скелетом;
есть клоуны, и опилки, и белая лошадь, танцующая матросский танец, и свечи в
обручах, словом, все, как на нашей милой родине.
Моя дорогая супруга, в самом шикарном туалете, приковывая взоры
публики, от души наслаждалась представлением (ведь знания языка при этом не
надобно, благо бессловесная тварь им не пользуется), а тут еще начался
долгожданный знаменитый польский аттракцион: "Сарматский наездник на восьми
диких скакунах!" Он вылетел под музыку, наяривавшую двадцать миль в час,
верхом на четверке лошадей, а другую четверку погонял впереди и таким
манером промчался вокруг арены. Туча взметнувшихся опилок скрывала его лицо,
но зрители, как обезумевшие, восторженно хлопали в ладоши. Вдруг первая
четверка лошадей превратилась в тройку, потому что наездник запустил под
себя еще одну лошадь, а за ней и другую, и все поняли что, запусти он еще
одну - дело добром не кончится. Публика била в ладоши пуще прежнего, а уж
когда он стал загонять седьмую и восьмую - понятно, не целиком, а заставляя
их ловко подныривать и выныривать туда-сюда, вперемешку, так что уже вовсе
нельзя было разобрать какая где, - цирк едва не обрушился от аплодисментов,
а Сарматский наездник все кланялся, склоняя до земли свои длинные перья.
Наконец музыка поугомонилась, и он стал не спеша объезжать арену, то
сгибаясь, то ухмыляясь, то раскачиваясь взад-вперед или размахивая бичом и
прикладывая руку к сердцу, в точности, как циркачи у Астли. Но представьте,
каково было наше удивление, когда этот самый Сарматский наездник, проезжая
со своей восьмеркой мимо нашей ложи, вдруг дернулся и... все его скакуны
мигом застыли как вкопанные.
- Альберт! - завопила моя дорогая Джемми. - Альберт! Ба-б-ба-б-барон!
Сарматский наездник с минуту разглядывал ее, потом трижды
перекувыркнулся, соскочил с лошадей и пустился наутек.
Это был его сиятельство барон де Понтер!
У Джемми, как водится, сделался припадок, барона же мы больше не
видели. Впоследствии нам стало известно, что Понтер служил у Франкони, потом
сбежал в Англию, надеясь на легкую жизнь, и вступил в армию мистера
Ричардсона, но ни мистер Ричардсон, ни Лондон не пришлись ему по вкусу; и мы
распрощались с ним, когда он перемахнул через барьер на турнире в
Таггериджвиле.
- Ну что ж, Джемайма Энн, - объявила разъяренная Джемми, - ты выйдешь
за Хламсброда. Раз уж моя дочь не может стать баронессой, пусть будет хотя
бы супругой баронета.
Бедняжка Джемайма Энн только вздохнула, зная, что перечить матери
бесполезно.
Париж как-то сразу нам наскучил, и мы более чем когда-либо заторопились
обратно в Лондон. До нас дошли слухи, будто это чудовище Таггеридж, этот
черномазый отпрыск старого Тага - будь он неладен, - вздумал опротестовать
права Джемми на наследство и подал на нас целую кипу исков в Канцлерский
суд. Прослышав об этом, мы немедля отправились в путь, приехали в Булонь и
сели на того же "Турецкого султана", который доставил нас во Францию.
Если вы взглянете на расписание, то увидите, что суда отправляются из
Лондона в субботу утром, а из Булони в субботу вечером; таким образом, от
прибытия до отправки в обратный путь проходит зачастую менее часа. Боже, как
мне жаль беднягу капитана, который по двадцать четыре часа мается в своей
рубке и дерет глотку: "Одерживай! Стоп!" И жаль слуг, что подают завтрак,
второй завтрак, обед, ужин, и снова завтраки, обеды, ужины, для целого
полчища пассажиров. А более всех мне жаль беднягу буфетчика, из-за этих
злополучных жестяных мисочек, за которыми он должен все время приглядывать.
О, как мало знали мы о буре, разразившейся в наше отсутствие! И как
мало мы были подготовлены к жестокой беде, нависшей над нашим
Таггериджвильским имением!
Нашим поверенным был Бигс из прославленной конторы "Бигс, Хигс и
Болтунигс". По прибытии в Лондон мне сообщили, что он только что отправился
за мной в Париж, и мы, не заезжая на Портленд-Плейс, покатили в
Таггериджвиль. Подкатив к воротам, мы увидели во дворе целую толпу и
мерзкого Таггериджа верхом на лошади, а подле него какого-то обшарпанного
человека по имени Скэпгоут, а также его поверенного и многих других.
- Мистер Скэпгоут, - с ухмылкой сказал Таггеридж, вручая ему
запечатанный конверт. - Вот вам бумага на аренду. Оставляю вас хозяином и
желаю всего хорошего.
- Хозяином чего? - спросила законная владелица Таггериджвиля,
высунувшись из окна кареты.
Джемми не переваривала "черномазого Таггериджа", как она его называла,
он был для нее хуже всякой отравы. В первую же неделю после нашего переезда
на Портленд-Плейс он явился за каким-то серебряным сервизом, якобы его
личной собственностью, но Джемми обозвала его "арапом безродным" и выгнала
вон. С тех пор у нас с ним велись бесконечные тяжбы, переписка, встречи и
объяснения через посредников.
- Хозяином моего имения Таггериджвиль, сударыня, отписанного мне отцом
в завещании, о чем вас уведомили три недели тому назад и что вам известно
так же хорошо, как и мне.
- Старый Таг не оставлял никакого завещания! - завопила Джемми. - Он
умер не для того, чтобы оставлять свое добро всяким арапам, неграм,
низкородным вралям-полукровкам! И если он это сделал, так разрази меня...
- Маменька, успокойтесь же! - взмолилась Джемайма Энн.
- Шпарь дальше! - подначивал Таг, который в подобных случаях только и
знает что скалить зубы.
- Что это значит, мистер Таггеридж? - воскликнул Хламсброд,
единственный из всех нас, кто сохранил присутствие духа. - О каком завещании
идет речь?
- О, право, все это чистая формальность, - сказал, подъехав к нам,
адвокат. - Ради бога, не беспокойтесь, сударыня. Разрешите моим друзьям
Хигсу, Бигсу и Болтунигсу снестись со мной. Удивлен, что никто из них здесь
сегодня не присутствует. Вам всего-навсего остается нас выгнать, сударыня.
Остальное пойдет заведенным порядком.
- Кто завладел этим имением? - взревела Джемми.
- Мой друг, мистер Скэпгоут, - сказал адвокат. Мистер Скэпгоут
осклабился.
- Мистер Скэпгоут! - повторила моя супруга, потрясая кулаком (ибо она у
меня женщина с сильным характером)
- Если вы не уберетесь отсюда, я велю вас прогнать вилами! Вас и того
нищего черномазого ублюдка!
И, подтверждая слово делом, она сунула в руки одному садовнику вилы и
подозвала на подмогу второго с граблями. Тем временем юный Таг науськивал на
пришельцев собаку, а я кричал "ура" при виде столь справедливой расправы со
злодеями.
- Этого будет довольно, не так ли? - с самым невозмутимым спокойствием
осведомился мистер Скэпгоут.
- Вполне! - ответил адвокат. - Мистер Таггеридж, между нами и обедом
десять миль. Сударыня, ваш покорный слуга! - И вся шайка поскакала прочь.
Ноябрь. Страхование по закону
Мы не имели понятия, что все это означает, пока не получили от Хигса из
Лондона очень странную бумагу, которая гласила:
"Мидлсекс. Сэмюел Кокс, ранее проживавший на Портленд-Плене в
Вестминстере, в том же графстве, привлекается ответчиком по иску Сэмюела
Скэпгоута за то, что оный Кокс ворвался в имение Джона Таггериджа, эсквайра,
кое тот сдал в аренду вышеупомянутому Сэмюелу Скэпгоуту, при том, что срок
аренды еще не истек, и выгнал его оттуда".
Далее говорилось, что мы якобы "выгнали его силой оружия, а именно
шпагами, ножами и дрекольем". Это ли не чудовищная ложь? Мы же только
защищали наше кровное! И разве не преступление выгонять нас из наших же
законных владений по столь разбойничьему иску?
Не иначе как Хигс, Бигс и Болтунигс были подкуплены, ибо - поверите ли
- они посоветовали нам тотчас уступить нашу собственность, потому что
найдено завещание и дело мы все равно проиграем. Моя Джемми с презрением
отвергла их совет, а сообщение о завещании подняла на смех: она утверждала,
что это подделка, гнусная арапская подделка, и по сей день уверена, что
история с завещанием, якобы написанным тридцать лет тому назад в Калькутте,
оставшимся среди бумаг старого Тага, а впоследствии после розысков, по
приказу молодого Таггериджа, найденным и присланным в Англию, -
скандальнейшая ложь.
Так или иначе - суд состоялся. Стоит ли о нем рассказывать? Что сказать
о лорде Главном судье, кроме того, что ему следовало бы стыдиться носить
свой парик? Или о мистере..... и мистере...... кои не жалели красноречия для
попрания справедливости и бедняков? С нашей стороны выступал не кто
иной, как старший адвокат Бинкс, - мне совестно за честь британских юристов,
но я вынужден сказать, что и он, похоже, был подкуплен, ибо попросту
отказался меня защищать. Веди он себя так же, как мистер Маллиган, его
помощник, которому я столь скромным образом желаю выразить признательность,
- все могло бы обернуться в нашу пользу.
Знали бы вы, какое впечатление произвела речь мистера Маллигана, когда
он, впервые выступая в суде, сказал:
- Стоя здесь, у пустомента священной Фумиде, видя вокруг эмблемы
пруфессии, столь пучитаемой мною, перед лицом пучтенного судьи и
прусвищенных присяжных - славы отечества, бескурысных заступников, надежного
утюшения бедняков, - о, как я трупещу, какой стыд обугрил мне щуки. (Возглас
в зале: "Какой стыд!") Зала взревела от хохота, а когда был снова водворен
порядок, мистер Маллиган продолжал:
- Мулорд, я их не слышу. Я родом из струны, привыкшей к угнетению, но
поелику моя струна, да, мулорд, моя Ирландия (нечего смеяться, я ей горжусь)
вупреки тиранам всегда зелена, хороша и прекрасна, так и правда моего
клюента вусторжествует над злобным безрассудством, - я повторяю, злобным
безрассудством тех, кто хочет ее уничтожить и в лицо которым от имени моего
клюента, от имени моей струны, да, и от своего имени я, скрестив руки, кидаю
полный презрения вызов!
- Бога ради, мистер Миллиган... ("Маллиган, мулорд!" - вскричал мой
адвокат.) Хорошо, Маллиган, - прошу, успокойтесь и не отклоняйтесь от сути
дела.
И мистер Маллиган больше не отклонялся целых три часа кряду. В речи,
битком набитой латинскими цитатами и блиставшей непревзойденной красотой
слога, он рассказал обо мне и моем семействе; о том, каким романтическим
образом разбогател старый Таггеридж и как впоследствии его богатства
достались моей супруге; о положении в Ирландии; о честной бедности Коксов в
прошлом (после чего он несколько минут, покуда его не остановил судья,
обозревал гневным взором нищету своей родины); о том, какой я превосходный
супруг, отец, хозяин, а моя жена - супруга, хозяйка, мать. Но все напрасно!
Дело было проиграно. Вскоре меня привлекли за неуплату расходов, - пятьсот
фунтов на судебные издержки свои собственные и столько же за Таггериджа. Он
сказал, что не даст и фартинга, чтобы вызволить меня не то что из Флитской
тюрьмы, а из пекла. Само собою разумеется, вместе с поместьем мы потеряли и
городской особняк, и капитал в ценных бумагах. Таггеридж, у которого и так
были тысячи, забрал все. А когда я попал в тюрьму, кто, думаете, навещал
меня? Ни бароны, ни графы, ни иностранные послы, ни сиятельства, что вечно
толклись у нас в доме и пили-ели за наш счет, не пришли ко мне. Не пришел и
неблагодарный Хламсброд.
Теперь уж я не мог не указать моей дорогой женушке:
- Видишь, душенька, мы прожили господами ровно год, но что это была за
жизнь! Перво-наперво, дорогая, мы давали званые обеды, а все над нами
насмехались.
- О да, и вспомни, как тебе после них бывало худо! - воскликнула моя
дочь.
- Мы приглашали знатных господ, а они нас оскорбляли.
- И портили маме характер! - добавила Джемайма Энн.
- Потише, мисс! - цыкнула Джемми. - Тебя не спрашивают!
- А потом тебе понадобилось сделать из меня помещика.
- И загнать отца в навозную кучу! - заорал Таг.
- И ездить в оперу и подбирать иностранных графов да баронов.
- Слава богу, милый папа, что мы от них избавились! - воскликнула моя
крошка Джемайма Энн, почти счастливая, и поцеловала своего старого отца.
- А Тага тебе понадобилось делать модным джентльменом и послать его в
модную школу.
- Даю слово, я остался самым настоящим невеждой! - ввернул Таг.
- Ты дерзкий неслух! - сказала Джемми. - Этому ты выучился в своей
благородной школе?
- Я еще кое-чему там выучился, сударыня. Можете справиться у мальчишек,
- проворчал Таг.
- Ты готова была торговать родной дочерью и чуть не выдала ее замуж за
мошенника.
- И прогнала бедного Орландо, - всхлипнула Джемайма Энн.
- Молчать, мисс! - рыкнула Джемми.
- Ты оскорбляла человека, от отца которого получила наследство, и
довела меня до тюрьмы, и у меня нет теперь надежды отсюда выбраться, - не
станет же он меня вызволять после всех твоих оскорблений!
Все это я выложил довольно-таки решительно, потому что очень уж она
меня допекла, и я вознамерился как следует задать моей душеньке.
- О Сэмми! - воскликнула она, заливаясь слезами (ибо упрямство моей
бедняжки было вконец сломлено). - Все это правда. Я была ужасно-ужасно
глупой и тщеславной и из-за моих прихотей пострадали мой любимый муж и дети,
и теперь я так горько раскаиваюсь.
Тут Джемайма Энн тоже залилась слезами и кинулась в объятия матери, и
обе они минут десять подряд совместно рыдали и плакали. Даже Таг выглядел
как-то чудно, а что до меня, то... Просто диву даешься, но только клянусь,
что, видя их такими расстроенными, я радовался от всей души. Пожалуй, за все
двенадцать месяцев роскошной жизни я ни разу не был так счастлив, как в этой
жалкой каморке, в которой меня содержали.
Бедный Орландо Крамп навещал нас каждый день, и мы, те самые, кто в дни
жизни на Портленд-Плейс совершенно пренебрегали им и на празднике в Бьюла
так жестоко с ним обошлись, ныне куда как радовались его обществу. Он
приносил моей дочери книжки, а мне бутылочку хереса. Он брал домой Джеммины
накладные волосы и причесывал их, а когда часы свиданий заканчивались,
провожал обеих дам в их чердачную комнатенку в Холборне, где они теперь жили
вместе с Тагом.
- Забыть ли птице свое гнездо? - говаривал Орландо (он был
романтический юноша, уж это точно: играл на флейте и читал лорда Байрона без
передышки со дня разлуки с Джемаймой Энн). - Забыть ли птице свое гнездо, на
волю пущенной в краях восточных? Забудет ли роза возлюбленного соловья? Ах,
нет! Мистер Кокс! Вы сделали меня тем, что я есть и кем надеюсь быть до
гробовой доски, - парикмахером. До вашей парикмахерской я и в глаза не
видывал щипцов для завивки и не мог отличить простого мыла от туалетного.
Разве вы мне не отдали ваш дом, вашу мебель, ваш набор парфюмерии и двадцать
девять клиентов? Разве все это - пустяки? Разве Джемайма Энн - пустяк? Если
только она разрешит называть себя по имени... О Джемайма Энн! Твой отец
нашел меня в работном доме и сделал меня тем, что я есть. Останься со мной
до конца моих дней, и я никогда-никогда не изменюсь.
Высказав все это, Орландо в страшном волнении схватил свою шляпу и
кинулся прочь.
Тут и Джемайма Энн ударилась в слезы.
- О па! - воскликнула она. - Ведь правда же он... он... славный молодой
человек?
- Еще какой славный! - объявил Таг. - Вчера он дал мне восемнадцать
пенсов и бутылочку лавандовой воды для Маймы Энн, - что ты на это скажешь?
- Не мешало бы ему вернуть тебе парикмахерскую, - вставила Джемми.
- Что?! Для уплаты судебных издержек Таггериджа? Дорогая моя! Да я
лучше помру, чем этак ему потрафлю.
Декабрь. Семейные хлопоты
Когда Таггеридж засадил меня в тюрьму, он поклялся, что там я и окончу
свои дни. Похоже, у нас были причины стыдиться самих себя. И мы,
благодарение господу, устыдились! Я вскоре пожалел о своем дурном к нему
отношении, а от него получил письмо, в котором было сказано следующее:
"Сэр, я полагаю, Вы достаточно пострадали за поступки, в коих повинны
не столько Вы, сколько Ваша супруга, а посему я прекратил все иски, поданные
на Вас, пока Вы незаконно владели имуществом моего отца. Вы, конечно,
помните, что, когда после обследования его бумаг завещания найдено не было,
я с полной готовностью уступил его собственность тем, кого полагал законными
наследниками. В ответ на это Ваша жена, вкупе с Вами (ибо Вы ей потакали)
осыпала меня всевозможными оскорблениями; а когда завещание, подтверждавшее
мой справедливый иск, нашли в Индии, Вы не можете не помнить, как это
известие было встречено Вашим семейством и к каким прискорбным действиям Вы
прибегли.
Счет Вашего адвоката оплачен, и так как я полагаю, что Вам лучше
заниматься тем ремеслом, каким Вы занимались ранее, то я дам Вам пятьсот
фунтов на покупку товара и парикмахерской, как только Вы приглядите
что-нибудь подходящее.
При сем посылаю двадцать фунтов на Ваши насущные расходы. Мне известно,
что у Вас есть сын, как я наслышан - бойкий юноша. Если он захочет попытать
счастья за границей и отправиться в плавание на одном из кораблей
Ост-Индской компании, я могу его устроить.
Ваш покорный слуга
Джон Таггеридж".
Не кто иной, как миссис Бредбаскет, экономка, доставила это письмо и
вручила его мне с самым что ни на есть надменным видом.
- Надеюсь, голубушка, ваш хозяин хоть отдаст мои личные вещи! -
вскричала Джемми. - Семнадцать шелковых и атласных платьев да целую кучу
побрякушек, которые ему вовсе не нужны.
- Никакая я вам не голубушка, мэм! Мой хозяин сказал, что при вашем
положении вы в них будете как ворона в павлиньих перьях. Голубушка! Еще
чего! - И она выплыла за дверь.
Джемми смолчала. Она вообще совсем притихла с тех пор, как мы попали в
беду. Зато дочь моя сияла, как королева, а сын, услышав о корабле, так
подпрыгнул, что чуть не сшиб беднягу Орландо.
- Теперь вы меня забудете? - проговорил тот со вздохом; он единственный
из всей компании выглядел огорченным.
- Вы сами понимаете, мистер Крамп, - с важностью отвечала моя жена, -
при наших связях, человек, родившийся в работном...
- Женщина! - гаркнул я (ибо наконец решил повернуть по-своему). -
Придержи свой глупый язык! Твоя никчемная гордыня довела нас до разорения.
Впредь я этого не потерплю. Ты слышишь, Орландо? Если ты хочешь взять
Джемайму Энн в жены, бери ее! И если ты примешь пятьсот фунтов как мою
половинную долю за парикмахерскую - они твои. Так-то, миссис Кокс!
И вот мы снова дома. Я пишу эти строки в нашей старой гостиной, где мы
все собрались встречать Новый год. Поодаль сидит Орландо, ладит парик для
лорда Главного судьи, довольный-предовольный. А Джемайма Энн и ее матушка
хлопотали без устали целый день и теперь заканчивают последние стежки на
подвенечном платье, ибо послезавтра мы справляем свадьбу. Сегодня я уже
успел, как я выражаюсь, отстричь семнадцать голов; а что касается Джемми, то
я теперь принимаю ее в расчет не более, чем китайского императора со всеми
его мордаринами. Вчера вечером в кругу старых друзей и соседей мы славно
отпраздновали наше возвращение и веселились напропалую. У нас был отменный
скрипач, так что бал затянулся до поздней ночи. Мы начали с кадрили, но мне
она никогда не удавалась, а уж потом, ради мистера Крампа и его суженой,
попробовали галопард, который для меня тоже оказался трудноват, ибо с тех
пор как я вернулся к мирной и спокойной жизни, просто диво, до чего я
раздобрел. И тогда мы принялись за наш с Джемми коронный танец - сельскую
польку, что само по себе удивительно, потому как мы с ней выросли в городе.
Ну а Таг отплясывал матросский танец, что миссис Кокс сочла вполне уместным,
раз уж мальчик решил идти в море. Но пора кончать! Вот несут пунш, и кому же
радоваться, как не нам? Да, видно, я как швейцарец: без родного воздуха,
что рыба без воды!
"Cox's Diary" - впервые напечатан в "Комическом альманахе" Крукшенка в
1840 г.
...обмолвился насчет веточки омелы. - По английскому обычаю, комнаты на
Рождество украшают ветками омелы, и под такой веткой молодой человек может
поцеловать девушку.
Парк (с прописной буквы) - Хайд-парк в Лондоне.
К. А., К. В., К. В. и т. д. - Теккерей пародирует буквенные обозначения
степеней, орденов и проч., которые ставятся после имени.
Синяя книга - свод парламентских отчетов и правительственных указов;
Кокс имеет в виду Красную книгу - справочник английской титулованной знати.
Феспид - поэт VI в. до н. э., считается родоначальником древнегреческой
трагедии.
Вестрис Лючия (1797-1856)-оперная певица; в 20-х годах XIX в. блистала
в лондонских театрах.
Квадрант - изогнутый дугой отрезок Риджен-стрит, фешенебельной
лондонской улицы.
Лаблаш Луи (1794-1858) - итальянский певец, бас; Гризи Джулия
(1811-1869) - итальянская певица. Оба много выступали в Англии.
Оперы, которые Кокс называет, как умеет, - "Пуритане" Беллини, "Анна
Волейн" Доницетти, "Свадьба Фигаро" Моцарта, "Сорока-воровка" ("La gazza
ladra") Россини.
Гантер - лондонский ресторатор.
Дюкроу Эндрю - главный наездник в лондонском цирке Астли; мисс Вулфорд
- наездница в том же цирке.
В Эддискомском военном училище (близ Кройдона) Теккерей бывал в
детстве, когда начальником этого училища был его отчим майор Кармайкл-Смит.
К. О. Б. - кавалер ордена Бани.
...шест над дверью... парикмахерской... - Шест, раскрашенный
красно-белой спиралью (эмблема руки, забинтованной перед кровопусканием),
служил вывеской парикмахерских еще с тех пор, когда профессии цирюльника я
хирурга объединялись в одном лице.
...друг мистера Невлла из "Пиквика" - см. Диккенс, "Пиквик", гл. 43.
Монумент - колонна, воздвигнутая в память лондонского пожара 1666 г. В
1681 г. на пьедестале ее была высечена надпись, лживо утверждавшая, что
город подожгли католики.