Страница:
----------------------------------------------------------------------------
Перевод М. Виноградовой
Английская готическая проза. В 2 т. Т. 1., М., ТЕРРА, 1999
OCR Бычков М.Н.
----------------------------------------------------------------------------
После роковой случайности, лишившей ее мужа, миссис Синяя Борода, как
легко вообразить, первое время пребывала в глубочайшем горе. Во всей стране
не нашлось бы вдовы, более нее потратившейся на черный бомбазин. Она
спрятала свои прелестные локоны под гофрированными чепцами, а ее креповая
вуаль ниспадала до самых локтей. Разумеется, она никого не принимала и не
виделась ни с кем, кроме своей сестрицы Анны (чье общество для вдовы можно
было назвать каким угодно, но только не приятным); что же до братьев - то их
возмутительное поведение за столом всегда вызывало в ней одно отвращение.
Что было ей до их шуток о майоре или скандальной истории с шотландским
полковым хирургом? Пили ли они вино из прозрачных бутылок или же из темных -
ей-то что была за печаль? Их рассказы о конюшне, параде или последних
собачьих бегах казались ей совершенно омерзительными; и кроме того, она
терпеть не могла их нахальные усики и гнусную привычку курить сигары.
Она всегда считала их в лучшем случае буйными и вульгарными молодыми
людьми; но теперь, о! Теперь их присутствие было настоящим кошмаром для ее
чувствительной души! Как могла она глядеть на них после случившегося? Она
думала о лучшем из мужей, безжалостно поверженном ударами их жестоких и
тяжелых кавалерийских сабель; о добром друге, щедром владетеле поместья,
безупречном мировом судье, в чьи семейные размолвки осмелились вмешаться эти
грубые драгунские корнеты, и чьи почтеннейшие синие власы они стянули в
безвременную могилу!
Она воздвигла своему усопшему господину величественнейший монумент в
семейном склепе Синих Бород. Ректор, доктор Лукавс, бывший тутором мистера
Синяя Борода в колледже, начертал там эпитафию на самой что ни на есть
напыщенной и патетической латыни: "Siste, viator! moerens conjux, heu!
quanto minus est cum reliquis versari quam tui meminisse {Помедли, путник!
Горестная супруга, увы! Насколько меньше значит для нее общение с
оставшимися, нежели воспоминания о тебе (лат.).}"; - словом, все, что
обыкновенно пишут в эпитафиях. Над оной надписью возвышался бюст усопшего
праведника с рыдающей над ним Добродетелью, окруженный медальонами его жен,
и на одном из этих медальонов имени еще не было, равно как (гласила
эпитафия) вдова не могла обрести себе утешения прежде, чем имя ее будет
выгравировано на нем. "Ибо тогда я пребуду с ним. In coelo quises {В небесах
покой. (лат.).}", - говорила она, возводя свои прекрасные очи к небу и
цитируя торжественные слова мемориальной доски, вывешенной в церкви и на
замке Синей Бороды, где дворецкий, виночерпий, лакей, горничная и поварята
облачены были в глубочайший траур. Даже лесничий выходил пострелять птиц с
креповой повязкой; пугала в саду - и те велено было одеть в черное.
Единственной особой, отказавшейся носить черное, была сестрица Анна.
Миссис Синяя Борода охотно рассталась бы с ослушницей, но у нее не было
других родственниц. Отец ее, как, верно, помнят читатели первой части ее
Мемуаров, женился во второй раз и, как то повелось искони, мачеха и миссис
Синяя Борода ненавидели друг друга лютой ненавистью. Миссис Шакабак нанесла
в замок визит с выражениями соболезнования, но на второй день вдова обошлась
с ней столь неучтиво, что мачеха в ярости покинула сию негостеприимную
обитель. Что до семейства Синей Бороды, то, разумеется, они-то вдову на дух
не переносили. Разве мистер Синяя Борода не оставил ей все до последнего
шиллинга? А поскольку детей от предыдущих браков у него не было, то
состояние его, как вы сами легко можете себе представить, составляло весьма
кругленькую сумму. Засим сестрица Анна оказалась единственной родственницей,
которую могла содержать при себе миссис Синяя Борода, а как известно,
женщина просто обязана иметь при себе какую-нибудь особу женского пола при
любых обстоятельствах, будь то несчастье, радость или же соображения
благопристойности - скажем, когда она замужем или в деликатном положении.
Но продолжим наш рассказ.
- Я никогда и ни за что не одену траур по этому возмутительному
чудовищу, сестра! - восклицала Анна.
- Я бы попросила вас, мисс Анна, не употреблять при мне подобных
выражений касательно лучшего из мужей или же немедленно покинуть эту
комнату! - отвечала вдова.
- Вот уж и впрямь мало радости тут торчать. Просто не понимаю,
сестрица, отчего это ты не выбрала для этой цели чулан, где хранятся прочие
миссис Синяя Борода.
- Вздор! Они все забальзамированы монсеньером Ганналом. Как ты
осмеливаешься повторять гнусные наветы на лучшего из мужей? Да возьми только
фамильную Библию и прочитай, что говорит мой обожаемый святой о своих женах
- прочти, что написано его же собственной рукой:
"Пятница, 20 июня. Сочетался браком с возлюбленной женою моей, Анной
Марией Скроггинсиа.
Суббота, 1 августа. Осиротевший муж едва нашел в себе силы начертать в
этой хронике, что дражайшая из жен, Анна Мария Скроггинсиа сегодня
скончалась от боли в горле".
- Вот! Разве может быть что либо убедительней этого? Читай дальше:
"Среда, 1 сентября. Сегодня я повел к алтарю Гименея утешение души
моей, Луизу Матильду Хопкинсон. Пусть этот ангел займет место той, которую я
потерял!
Среда, 5 октября. О, небеса! Сжальтесь над обезумевшим от горя
страдальцем, вынужденным отметить здесь крах драгоценнейших его надежд и
чувств! Сегодня моя обожаемая Луиза Матильда Хопкинсон испустила дух! Недуг
в области головы и плеч стал внезапной причиной события, кое оставило
обездоленного нижеподписавшегося несчастнейшим из смертных.
Синяя Борода"
- И каждая, каждая жена отмечена в этой летописи подобными же
благозвучными, патетическими, чистосердечными, добродетельными и нежнейшими
словами. И вы полагаете, мисс, будто человек, написавший столь
чувствительные строки, может быть убийцей?
- То есть ты хочешь сказать, будто он не убивал их? - переспросила
Анна.
- Боже помилуй, Анна, убивал их! Да они все до единой умерли столь же
естественной смертью, какая, надеюсь, суждена и тебе! Мой благословенный муж
был по отношению к ним ангелом доброты и кротости. Его ли вина, что доктор
не сумел излечить их недуги? Ну, разумеется, нет! А после их кончины
безутешный муж велел забальзамировать их тела, чтобы никогда не расставаться
с ними и по эту сторону могилы.
- А зачем тогда он привел тебя в башню, ответь-ка? И почему это ты в
такой спешке послала меня взойти на крышу? И зачем это он острил свой
длинный нож и рычал тебе _спускаться вниз_!
- Просто чтобы отчитать меня за излишнее любопытство - нежная,
кристальная, добрейшая душа! - всхлипнула вдова, переполненная волной
дорогих сердцу воспоминаний о знаках внимания, которыми дарил ее господин и
повелитель.
- Вот уж хотелось бы мне, - надулась сестрица Анна, - чтобы я в тот
день не так поспешила звать братьев.
- Ах! - душераздирающе возопила миссис Синяя Борода. - Не надо... не
вспоминайте этот ужасный роковой день, мисс! Если бы вы не ввели в
заблуждение ваших братьев, мой милый бедный Синяя Борода еще был бы жив, еще
был бы... был бы отрадою души его осиротевшей Фатимы!
Все ли жены обожают своих мужей, когда последних нет уже на этом свете,
или же версия Фатимы на самом деле правдива и всеобщее заблуждение
относительно Синей Бороды является всего лишь чудовищным предубеждением и он
не более убивал своих жен, чем, скажем, вы или я, остается еще доказать, да
впрочем, это и не так важно для понимания остальной части приключений миссис
С.Б.
И хотя люди скажут, будто завещание Синей Бороды, по которому все его
состояние переходило его супруге, буде оная переживет его, было лишь
издевательской мистификацией, если учесть, что он твердо вознамерился
перерезать ей горло сразу же по истечении медового месяца, но все же лучшее
доказательство истинных его намерений - это глубочайшее горе, кое выказывала
вдова после его смерти и тот факт, что состояние он оставил ей весьма
значительное.
Дражайший мой друг, если бы только кто-нибудь оставил вам или мне
огромное состояние, разве стали бы мы докапываться, зачем да почему?
Полноте! Мы бы взяли его за милую душу и не ломали бы себе голову, вот и
миссис Синяя Борода поступила так же.
Правда, семья ее мужа пыталась оспорить это дело, говоря так: "Мадам,
вы должны признать, что мистер Синяя Борода вовсе не предназначал вам все
деньги, поскольку твердое его намерение состояло в том, чтобы снести вам
голову с плеч! Совершенно очевидно, что он намеревался оставить деньги своим
кровным родственникам, а посему вы должны незамедлительно передать их нам".
Однако вдова дала им резкий отпор, резонно возразив: "Быть может, ваши
аргументы и очень хороши, но я, с вашего позволения, все же оставлю деньги
себе".
И с тем она, как мы уже упоминали, заказала траур, погрузилась в скорбь
и повсюду превозносила кристальный характер усопшего. Если бы хоть
кто-нибудь оставил мне все свое состояние, уж какие бы похороны я ему
устроил, и как бы превозносил его!
Как всем нам отлично известно, замок Синей Бороды расположен в краю
весьма отдаленном и, хотя и являет собой отличную резиденцию, изрядно мрачен
и уединен. После гибели обожаемого мужа место это сделалось невыносимым для
впечатлительного сердца вдовы. Аллея, газон, фонтан, зеленые лужайки парка,
где резвились пятнистые олени, все - все навевало воспоминания о погибшем
возлюбленном. Еще только вчера, безмятежным летним вечером, бродя с ней рука
об руку по парку, ее Синяя Борода указал егерю жирного оленя, которого
собирался подстрелить.
- Ах! - промолвила вдова, отирая слезы с прелестных глазок, -
бедняжку-оленька застрелили, задние ноги отрезали и запекли, а из садовой
смородины сварили желе, которое так любил мой муж, но милому моему Синей
Бороде никогда уже не отведать оленины! Гляди, славная Анна, мы проходим по
старинному дубовому залу; он увешан его охотничьими трофеями и портретами
представителей благородного рода Синих Бород! Гляди! Вон над камином висит
его хлыст, кнут и мотыга, которой он, бывало, любил выпалывать сорняки с
главной аллеи. А в этом ящике хранятся его шпоры, свисток и визитки, где
выгравировано его дорогое имя! А вот кусочки бечевки, которые он срезал с
пакетов с письмами и хранил, потому что бечевка всегда пригодится; его
крючок для застегивания пуговиц и колышек, на который он обычно вешал свою
ш... ш... шляпу!
За этими нежными вдовьими воспоминаниями неизменно следовал поток
безудержных слез, взрыв чувств - и долго ли, коротко ли, но в конце-концов
она все же решила оставить Замок Синей Бороды и поселиться где-нибудь еще;
ибо любовь к памяти мужа, говорила она, делала это место слишком уж
печальным.
Разумеется, завистливый и глумливый мир сказал, будто вдовице надоела
деревня и захотелось снова выйти замуж; но она не обращала внимания на
подобные наветы, и Анна, не выносившая свою мачеху и не желающая оставаться
дома, была вынуждена сопровождать сестру в город, где Синяя Борода издавна
владел громадным и роскошным старинным особняком. Сестры обосновались в
городском доме, где ссорились ничуть не реже, чем прежде. И хотя Анна
частенько угрожала покинуть сестру и переехать в частный пансион, из тех,
коих было немало в том краю, но все же гостить в доме сестры и выезжать в
карете с лакеем и кучером в трауре и щитами на дверцах с изображенными на
нем гербами Синей Бороды и Шакабаков было несравненно респектабельнее, а
потому любящие сестры продолжали жить вместе.
Для леди в положении миссис Синей Бороды городской дом имел еще и
дополнительные, причем немалые, преимущества. Помимо того, что он был
неимоверно большим и унылым кирпичным строением с унылой железной оградою
спереди и длинными, узкими унылыми окнами с маленькими квадратиками стекла,
он еще и выходил окнами на кладбище при церкви, где, впору помянуть, между
двумя тисовыми деревцами, одно из которых вырезано в форме павлина, тогда
как другое являет собой подобие столика для закусок... так вот, говорю я,
дом выходил окнами на кладбище при церкви, где над фамильным склепом
возвышался монумент усопшего Синей Бороды. Его первого видела вдова по утрам
из окошка своей спальни, и до чего же сладко было следить по вечерам из окна
гостиной, как бледное лунное сияние мерцает на бюсте покойного и Добродетель
отбрасывает поперек него длинные черные тени. Полиантусы, рододендроны,
ранункулусы и прочие цветы с самыми благозвучными названиями и самыми
упоительными ароматами были высажены за маленькую решетчатую оградку,
окружавшую место последнего упокоения Синих Бород; и бидлу {Бидл - низшее
должностное лицо в приходе. Первоначально был курьером приходских собраний и
простым исполнителем распоряжений чиновника, ведающего призрением бедных, но
вскоре стал фактически заменять этого чиновника.} было строго-настрого
наказано драть как Сидорову козу всякого юного сорванца, кто будет застигнут
срывающим эти благоуханные знаки привязанности жены усопшего.
На стене столовой висел портрет мистера Синяя Борода в полный рост,
работы Тиклегила Р.А., в военном мундире, хмуро взирающий на ножи, вилки и
серебряные кольца для салфеток. Над камином он же был представлен в
охотничьем костюме и верхом на любимом скакуне. В спальне вдовы хранился
вырезанный из пластыря его силуэт, а в гостиной - миниатюра, на которой он
был облачен в черное с золотом одеяние и в одной руке держал академическую
шапочку с золотым шнуром, а другой указывал на диаграмму Pons Asinorium
{Pons Asinorium - теорема Пифагора (лат.).}. Сие изображение было сделано во
дни, когда он обучался в колледже святого Иоанна в Кембридже и еще не
обзавелся знаменитой синей бородой, неотъемлемым атгрибутом его зрелых лет,
часть которой ныне образовала прелестную синюю цепочку на шее у его
осиротевшей жены.
Сестрица Анна заявила, что городской дом еще унылей загородного, потому
что в Замке был хотя бы свежий воздух, и что любоваться парком куда как
приятнее, чем кладбищем, как бы хорош ни был монумент. Однако вдова назвала
ее легкомысленной кокеткой и настояла на соблюдении привычных ритуалов
траура и скорби.
Единственным допускавшимся в дом мужчиной был приходской священник,
который читал ей молитвы; и поскольку его преподобию было по меньшей мере
семьдесят лет отроду, Анна, хоть, пожалуй, и готова была влюбиться при
первом же случае, не имела возможности потворствовать своим склонностям; а
горожане, как бы ни обожали они всяческие скандалы, не могли сказать ничего
предосудительного о связи достопочтенного старца и убитой горем вдовы.
Всякое иное общество она решительно отвергала. Когда город посетил
передвижной театр, злополучный импресарио, пришедший пригласить ее посетить
комедию, был вышвырнут за дверь рослым лакеем. Хотя соседи часто устраивали
балы, карточные вечера и ассамблеи, вдовствующая Синяя Борода не снисходила
ни до одного из этих увеселений; и даже офицеры, эти всепобеждающие герои,
которые наносят такой урон женским сердцам и перед которыми обыкновенно
отворяются все двери, так и не получили доступа в дом вдовицы. Капитан
Вискерфильд целых три недели кряду вышагивал вокруг да около ее дома, но так
и не произвел на нее ни малейшего впечатления. Капитан О'Грэйди (из
ирландского полка) предпринял попытку подкупить слуг и как-то ночью даже
штурмовал садовую ограду, но все чего он добился - это угодил ногой в
капкан, не говоря уже о страшных ранах от битого стекла поверху стены, так
что кто-кто, а он никогда уже больше не влюблялся. И наконец капитан Черная
Борода, чьи черные бакенбарды величиной могли бы бросить вызов прославленным
бакенбардам самого покойного Синей Бороды, хотя и зачастил в церковь
регулярно каждую неделю - он, который до того десять лет не ступал на
церковный порог - даже капитан Черная Борода ничего не добился своей
набожностью и вдова ни разу не оторвала глаз от книги, чтобы взглянуть на
него.
Казармы пребывали в отчаянии, а портной капитана Вискерфильда,
снабжавший его новыми нарядами, долженствующими покорить сердце вдовы, под
конец упрятал его за решетку за неуплату.
Его преподобие пастор премного превозносил вдову за ее поведение с
офицерами, но будучи сам нрава общительного и приверженного к застолью и
бутылке, убеждал прелестную страдалицу, что ей должно попытаться развеять
свое горе избранным почтенным обществом, и рекомендовал время от времени
принимать у себя немногочисленный круг солидных и уважаемых людей, коих он
ей представит. И поскольку доктор Лукавс приобрел неограниченное влияние на
прекрасную плакальщицу, она уступила его желанию - и он, соответственно,
ввел в ее дом несколько человек из числа самых зажиточных и почтенных своих
знакомых - причем, всех семейных, так что у вдовы не было ни малейших
оснований тревожиться.
Случилось так, что у доктора был племянник, служивший в Лондоне
стряпчим, и вот, повинуясь чувству долга, сей джентльмен приехал на вакации
навестить своего почтенного дядюшку.
- Он не какой-то там из этих ваших буйных и невоспитанных юнцов, -
уверял его преподобие, - он отрада своей матушки и сестер; он не пьет ничего
крепче чая; за все двадцать лет он не пропускал воскресной службы в церкви
три недели подряд; и надеюсь, моя дражайшая и прекраснейшая мадам, вы не
станете возражать против того, чтобы принять у себя этого образцового юношу
ради вашего преданнейшего друга, его дядюшки.
Вдова согласилась принять мистера Лукавса. Он определенно был далеко не
красавчиком.
- Но так ли это важно? - вопрошал доктор. - Он так благонравен, а
добродетель лучше, чем весь блеск всех драгунов на королевской службе вместе
взятых.
Мистер Лукавс пришел на обед, пришел и к чаю. Он выезжал вместе со
вдовой в карете с гербами, а в церкви нес ее сборник псалмов, словом -
оказывал ей все знаки внимания, какие только можно было ожидать от столь
благовоспитанного молодого джентльмена.
Тут по всему городку, как оно обычно и бывает в городках, поползли
слухи.
"Доктор не подпускает к вдовушке ни единого холостяка", - твердили злые
языки, - "чтобы предоставить поле действий единственно своему
страшиле-племянничку".
Разумеется, речи эти достигли ушей сестрицы Анны, и маленькая плутовка
куда как рада была воспользоваться ими, чтобы убедить сестру принимать у
себя более веселое общество. Сказать правду, юная кокетка несравненно больше
любила танцы или игру в карты, нежели унылые степенные беседы за чайным
столом. И вот она день и ночь изводила сестру намеками и уговорами открыть
двери дома для более широкого круга гостей и чуть порастрясти унаследованные
денежки.
С этим вдова наконец, хотя и с бесчисленными вздохами и многословными
сожалениями, согласилась и зашла даже так далеко, что заказала себе самый
очаровательный полутраур, в котором, по мнению всего света, выглядела просто
изумительно.
- Образ моего милого Синей Бороды, - заявила она, - я вечно храню в
своем сердце - вот что самый глубочайший траур по нему. А когда сердце
горюет по-настоящему, нет нужды выказывать свою печаль внешне.
Засим она разослала приглашения на скромный чай и ужин, и несколько
лучших семейств города и его окрестностей сошлись к ней на прием. За первым
приемом последовал второй, и еще, и еще - и наконец даже капитан Черная
Борода получил приглашение, хотя, разумеется, явился в штатском платье.
Доктор Лукавс и его племянник терпеть не могли капитана.
Они слышали (сказали они) некие весьма скверные рассказы про то, что
творится в казармах. Кто это выпивает три бутылки вина за один присест? Чья
кобыла участвовала в бегах? И почему это Долли Коддлинс так внезапно
покинула город?
Слушая, как дядя его задает все эти вопросы, мистер Лукавс закатил
белки глаз и вздохнул о греховности этого мира. Но что его порадовало, так
это гнев, который выказала вдова, едва речь зашла о Долли Коддлинс. Она
пришла в настоящую ярость и поклялась, что больше ни разу не примет у себя
этого негодяя. Адвокат и его дядюшка были вне себя от восторга. О
недальновидные стряпчий и пастор, неужели вы думаете, что миссис Синяя
Борода рассердилась бы так, если бы не ревновала? И неужели вы думаете, что
она стала бы ревновать, когда бы - когда бы не что? Она объявила, что до
капитана ей дела не больше, чем до последнего из ее лакеев, но в следующий
же раз, как он нанес ей визит, не удостоила его ни единым словом.
- Дражайшая моя мисс Анна, - сказал капитан, встретившись с этой
девицей в сэре Роджере де Коверли {Роджер де Коверли - название танца,
данное в честь образа доброжелательного провинциального джентльмена, который
впервые был создан на страницах журнала "Зритель".} (она танцевала в паре с
прапорщиком Триплетом), - в чем дело? Что с вашей прелестной сестрой?
- Дело в Долли Коддлинс, - ответила мисс Анна. - Мистер Лукавс все
рассказал.
И она унеслась в вихре нового па.
При этом чудовищном обвинении капитан так покраснел, что всякий бы мог
убедиться, как оно несправедливо. Он совершил столько нелепейших промахов в
танце и всю дорогу бросал такие свирепые взоры на мистера Лукавса (который
не танцевал, но сидел подле вдовы и поедал мороженое), что его партнерша
решила, будто он рехнулся, а мистеру Лукавсу сделалось очень не по себе.
По окончании танца капитан подошел засвидетельствовать свое почтение
вдовушке и при этом так зверски отдавил мистеру Лукавсу ногу, что сей
джентльмен завопил от боли и тотчас же отправился домой. Но хотя он ушел,
вдова не стала нисколько любезнее с капитаном Черная Борода. Она попросила
мистера Триплета кликнуть ее карету и уехала, не обменявшись с капитаном ни
единым словом.
На следующее утро вдову посетил преподобный доктор Лукавс.
Лицо у него вытянулось до размеров поистине сверхъестественных.
- Злоба и кровожадность этого мира, - поведал он, - растут с каждым
днем. О, драгоценейшая моя мадам, каких чудовищ встречаем мы в нем - каким
мерзавцам, каким убийцам позволено безнаказанно гулять на свободе! Верите
ли, этим самым утром, когда племянник мой вкушал мирную утреннюю трапезу, к
нему ворвался какой-то негодяй из казарм с вызовом от капитана Черная
Борода!
- Он ранен? - возопила вдова.
- Нет, дорогой мой друг, мой милый Фредерик не ранен. И, о! Как рад он
будет узнать, что вы проявили такое нежное участие к его благополучию!
- Вы же знаете, я всегда в высшей степени уважала его, - отвечала
вдова, которая, на самом деле, вскрикнула, подумав о ком-то другом. Но
доктору не пришло в голову истолковывать ее мысли таким образом и он отнес
все ее переживания исключительно на счет своего племянника.
- Подобная забота, дражайшая мадам, кою вы выразили о моем племяннике,
ободряет меня, поощряет меня, скажу больше - побуждает меня перейти к делу,
о сути которого, по моему разумению, вы давно уже догадались. Милый юноша, к
которому вы проявили сейчас такое участие, живет лишь ради вас! Да,
благороднейшая госпожа, не пугайтесь, услышав, что весь пыл его души
принадлежит исключительно вам - и о! С какой гордостью понесу я к нему
сейчас весть, что он вам не безразличен!
- Они собираются сражаться? - продолжала леди в полубеспамятстве от
тревоги. - Ради всего святого, дражайший доктор, предотвратите этот ужасный,
ужасный поединок. Пошлите же за ордерами на арест, сделайте же что-нибудь,
но не допустите, чтобы эти заблудшие юноши перерезали друг другу горло!
- Прекраснейшая госпожа моя, я лечу! - заверил доктор и ушел
завтракать, донельзя довольный столь очевидной склонностью, которую выказала
миссис Синяя Борода к его племяннику. А миссис Синяя Борода, не
удовольствовавшись тем, что послала его предотвратить дуэль, помчалась к
мистеру Паунду, мировому судье, осведомила его о случившемся, заставила
написать ордера на арест как мистера Лукавса, так и капитана, и оба они
непременно угодили бы за решетку, когда бы не выяснилось вдруг, что первый
из помянутых джентльменов в одночасье покинул город, так что констеблю не
удалось задержать его.
Тем не менее в самом скором времени вся округа каким-то образом узнала,
что вдова Синей Бороды объявила о своей благосклонности к мистеру Лукавсу,
стряпчему; что она лишилась чувств, услышав, будто ее возлюбленному
предстоит драться на дуэли; и наконец, что она приняла его предложение и
выйдет за него замуж, едва будет улажена ссора между ним и капитаном. Доктор
Лукавс, ежели его расспрашивали об этом, мялся и бормотал что-то
неразборчивое, уклоняясь от прямого ответа, но ничего не отрицал и выглядел
при том столь многозначительно, что весь мир убедился в правдивости слухов и
в местной газете на следующей же неделе появилась такая заметка:
"Насколько нам известно, очаровательная и состоятельная миссис С-я Б-а
собирается снова связать себя узами брака с нашим выдающимся
соотечественником, Фредериком Лук-сом из Миддл Темпла, Лондон. Многоученый
джентльмен покинул город вследствие размолвки с галантным сыном Марса,
каковая могла бы привести к кровопролитному исходу, если бы не вмешательство
мирового судьи, заключившего капитана под стражу".
Строго говоря, немедленно после ареста капитана мистер Лукавс вернулся
Перевод М. Виноградовой
Английская готическая проза. В 2 т. Т. 1., М., ТЕРРА, 1999
OCR Бычков М.Н.
----------------------------------------------------------------------------
После роковой случайности, лишившей ее мужа, миссис Синяя Борода, как
легко вообразить, первое время пребывала в глубочайшем горе. Во всей стране
не нашлось бы вдовы, более нее потратившейся на черный бомбазин. Она
спрятала свои прелестные локоны под гофрированными чепцами, а ее креповая
вуаль ниспадала до самых локтей. Разумеется, она никого не принимала и не
виделась ни с кем, кроме своей сестрицы Анны (чье общество для вдовы можно
было назвать каким угодно, но только не приятным); что же до братьев - то их
возмутительное поведение за столом всегда вызывало в ней одно отвращение.
Что было ей до их шуток о майоре или скандальной истории с шотландским
полковым хирургом? Пили ли они вино из прозрачных бутылок или же из темных -
ей-то что была за печаль? Их рассказы о конюшне, параде или последних
собачьих бегах казались ей совершенно омерзительными; и кроме того, она
терпеть не могла их нахальные усики и гнусную привычку курить сигары.
Она всегда считала их в лучшем случае буйными и вульгарными молодыми
людьми; но теперь, о! Теперь их присутствие было настоящим кошмаром для ее
чувствительной души! Как могла она глядеть на них после случившегося? Она
думала о лучшем из мужей, безжалостно поверженном ударами их жестоких и
тяжелых кавалерийских сабель; о добром друге, щедром владетеле поместья,
безупречном мировом судье, в чьи семейные размолвки осмелились вмешаться эти
грубые драгунские корнеты, и чьи почтеннейшие синие власы они стянули в
безвременную могилу!
Она воздвигла своему усопшему господину величественнейший монумент в
семейном склепе Синих Бород. Ректор, доктор Лукавс, бывший тутором мистера
Синяя Борода в колледже, начертал там эпитафию на самой что ни на есть
напыщенной и патетической латыни: "Siste, viator! moerens conjux, heu!
quanto minus est cum reliquis versari quam tui meminisse {Помедли, путник!
Горестная супруга, увы! Насколько меньше значит для нее общение с
оставшимися, нежели воспоминания о тебе (лат.).}"; - словом, все, что
обыкновенно пишут в эпитафиях. Над оной надписью возвышался бюст усопшего
праведника с рыдающей над ним Добродетелью, окруженный медальонами его жен,
и на одном из этих медальонов имени еще не было, равно как (гласила
эпитафия) вдова не могла обрести себе утешения прежде, чем имя ее будет
выгравировано на нем. "Ибо тогда я пребуду с ним. In coelo quises {В небесах
покой. (лат.).}", - говорила она, возводя свои прекрасные очи к небу и
цитируя торжественные слова мемориальной доски, вывешенной в церкви и на
замке Синей Бороды, где дворецкий, виночерпий, лакей, горничная и поварята
облачены были в глубочайший траур. Даже лесничий выходил пострелять птиц с
креповой повязкой; пугала в саду - и те велено было одеть в черное.
Единственной особой, отказавшейся носить черное, была сестрица Анна.
Миссис Синяя Борода охотно рассталась бы с ослушницей, но у нее не было
других родственниц. Отец ее, как, верно, помнят читатели первой части ее
Мемуаров, женился во второй раз и, как то повелось искони, мачеха и миссис
Синяя Борода ненавидели друг друга лютой ненавистью. Миссис Шакабак нанесла
в замок визит с выражениями соболезнования, но на второй день вдова обошлась
с ней столь неучтиво, что мачеха в ярости покинула сию негостеприимную
обитель. Что до семейства Синей Бороды, то, разумеется, они-то вдову на дух
не переносили. Разве мистер Синяя Борода не оставил ей все до последнего
шиллинга? А поскольку детей от предыдущих браков у него не было, то
состояние его, как вы сами легко можете себе представить, составляло весьма
кругленькую сумму. Засим сестрица Анна оказалась единственной родственницей,
которую могла содержать при себе миссис Синяя Борода, а как известно,
женщина просто обязана иметь при себе какую-нибудь особу женского пола при
любых обстоятельствах, будь то несчастье, радость или же соображения
благопристойности - скажем, когда она замужем или в деликатном положении.
Но продолжим наш рассказ.
- Я никогда и ни за что не одену траур по этому возмутительному
чудовищу, сестра! - восклицала Анна.
- Я бы попросила вас, мисс Анна, не употреблять при мне подобных
выражений касательно лучшего из мужей или же немедленно покинуть эту
комнату! - отвечала вдова.
- Вот уж и впрямь мало радости тут торчать. Просто не понимаю,
сестрица, отчего это ты не выбрала для этой цели чулан, где хранятся прочие
миссис Синяя Борода.
- Вздор! Они все забальзамированы монсеньером Ганналом. Как ты
осмеливаешься повторять гнусные наветы на лучшего из мужей? Да возьми только
фамильную Библию и прочитай, что говорит мой обожаемый святой о своих женах
- прочти, что написано его же собственной рукой:
"Пятница, 20 июня. Сочетался браком с возлюбленной женою моей, Анной
Марией Скроггинсиа.
Суббота, 1 августа. Осиротевший муж едва нашел в себе силы начертать в
этой хронике, что дражайшая из жен, Анна Мария Скроггинсиа сегодня
скончалась от боли в горле".
- Вот! Разве может быть что либо убедительней этого? Читай дальше:
"Среда, 1 сентября. Сегодня я повел к алтарю Гименея утешение души
моей, Луизу Матильду Хопкинсон. Пусть этот ангел займет место той, которую я
потерял!
Среда, 5 октября. О, небеса! Сжальтесь над обезумевшим от горя
страдальцем, вынужденным отметить здесь крах драгоценнейших его надежд и
чувств! Сегодня моя обожаемая Луиза Матильда Хопкинсон испустила дух! Недуг
в области головы и плеч стал внезапной причиной события, кое оставило
обездоленного нижеподписавшегося несчастнейшим из смертных.
Синяя Борода"
- И каждая, каждая жена отмечена в этой летописи подобными же
благозвучными, патетическими, чистосердечными, добродетельными и нежнейшими
словами. И вы полагаете, мисс, будто человек, написавший столь
чувствительные строки, может быть убийцей?
- То есть ты хочешь сказать, будто он не убивал их? - переспросила
Анна.
- Боже помилуй, Анна, убивал их! Да они все до единой умерли столь же
естественной смертью, какая, надеюсь, суждена и тебе! Мой благословенный муж
был по отношению к ним ангелом доброты и кротости. Его ли вина, что доктор
не сумел излечить их недуги? Ну, разумеется, нет! А после их кончины
безутешный муж велел забальзамировать их тела, чтобы никогда не расставаться
с ними и по эту сторону могилы.
- А зачем тогда он привел тебя в башню, ответь-ка? И почему это ты в
такой спешке послала меня взойти на крышу? И зачем это он острил свой
длинный нож и рычал тебе _спускаться вниз_!
- Просто чтобы отчитать меня за излишнее любопытство - нежная,
кристальная, добрейшая душа! - всхлипнула вдова, переполненная волной
дорогих сердцу воспоминаний о знаках внимания, которыми дарил ее господин и
повелитель.
- Вот уж хотелось бы мне, - надулась сестрица Анна, - чтобы я в тот
день не так поспешила звать братьев.
- Ах! - душераздирающе возопила миссис Синяя Борода. - Не надо... не
вспоминайте этот ужасный роковой день, мисс! Если бы вы не ввели в
заблуждение ваших братьев, мой милый бедный Синяя Борода еще был бы жив, еще
был бы... был бы отрадою души его осиротевшей Фатимы!
Все ли жены обожают своих мужей, когда последних нет уже на этом свете,
или же версия Фатимы на самом деле правдива и всеобщее заблуждение
относительно Синей Бороды является всего лишь чудовищным предубеждением и он
не более убивал своих жен, чем, скажем, вы или я, остается еще доказать, да
впрочем, это и не так важно для понимания остальной части приключений миссис
С.Б.
И хотя люди скажут, будто завещание Синей Бороды, по которому все его
состояние переходило его супруге, буде оная переживет его, было лишь
издевательской мистификацией, если учесть, что он твердо вознамерился
перерезать ей горло сразу же по истечении медового месяца, но все же лучшее
доказательство истинных его намерений - это глубочайшее горе, кое выказывала
вдова после его смерти и тот факт, что состояние он оставил ей весьма
значительное.
Дражайший мой друг, если бы только кто-нибудь оставил вам или мне
огромное состояние, разве стали бы мы докапываться, зачем да почему?
Полноте! Мы бы взяли его за милую душу и не ломали бы себе голову, вот и
миссис Синяя Борода поступила так же.
Правда, семья ее мужа пыталась оспорить это дело, говоря так: "Мадам,
вы должны признать, что мистер Синяя Борода вовсе не предназначал вам все
деньги, поскольку твердое его намерение состояло в том, чтобы снести вам
голову с плеч! Совершенно очевидно, что он намеревался оставить деньги своим
кровным родственникам, а посему вы должны незамедлительно передать их нам".
Однако вдова дала им резкий отпор, резонно возразив: "Быть может, ваши
аргументы и очень хороши, но я, с вашего позволения, все же оставлю деньги
себе".
И с тем она, как мы уже упоминали, заказала траур, погрузилась в скорбь
и повсюду превозносила кристальный характер усопшего. Если бы хоть
кто-нибудь оставил мне все свое состояние, уж какие бы похороны я ему
устроил, и как бы превозносил его!
Как всем нам отлично известно, замок Синей Бороды расположен в краю
весьма отдаленном и, хотя и являет собой отличную резиденцию, изрядно мрачен
и уединен. После гибели обожаемого мужа место это сделалось невыносимым для
впечатлительного сердца вдовы. Аллея, газон, фонтан, зеленые лужайки парка,
где резвились пятнистые олени, все - все навевало воспоминания о погибшем
возлюбленном. Еще только вчера, безмятежным летним вечером, бродя с ней рука
об руку по парку, ее Синяя Борода указал егерю жирного оленя, которого
собирался подстрелить.
- Ах! - промолвила вдова, отирая слезы с прелестных глазок, -
бедняжку-оленька застрелили, задние ноги отрезали и запекли, а из садовой
смородины сварили желе, которое так любил мой муж, но милому моему Синей
Бороде никогда уже не отведать оленины! Гляди, славная Анна, мы проходим по
старинному дубовому залу; он увешан его охотничьими трофеями и портретами
представителей благородного рода Синих Бород! Гляди! Вон над камином висит
его хлыст, кнут и мотыга, которой он, бывало, любил выпалывать сорняки с
главной аллеи. А в этом ящике хранятся его шпоры, свисток и визитки, где
выгравировано его дорогое имя! А вот кусочки бечевки, которые он срезал с
пакетов с письмами и хранил, потому что бечевка всегда пригодится; его
крючок для застегивания пуговиц и колышек, на который он обычно вешал свою
ш... ш... шляпу!
За этими нежными вдовьими воспоминаниями неизменно следовал поток
безудержных слез, взрыв чувств - и долго ли, коротко ли, но в конце-концов
она все же решила оставить Замок Синей Бороды и поселиться где-нибудь еще;
ибо любовь к памяти мужа, говорила она, делала это место слишком уж
печальным.
Разумеется, завистливый и глумливый мир сказал, будто вдовице надоела
деревня и захотелось снова выйти замуж; но она не обращала внимания на
подобные наветы, и Анна, не выносившая свою мачеху и не желающая оставаться
дома, была вынуждена сопровождать сестру в город, где Синяя Борода издавна
владел громадным и роскошным старинным особняком. Сестры обосновались в
городском доме, где ссорились ничуть не реже, чем прежде. И хотя Анна
частенько угрожала покинуть сестру и переехать в частный пансион, из тех,
коих было немало в том краю, но все же гостить в доме сестры и выезжать в
карете с лакеем и кучером в трауре и щитами на дверцах с изображенными на
нем гербами Синей Бороды и Шакабаков было несравненно респектабельнее, а
потому любящие сестры продолжали жить вместе.
Для леди в положении миссис Синей Бороды городской дом имел еще и
дополнительные, причем немалые, преимущества. Помимо того, что он был
неимоверно большим и унылым кирпичным строением с унылой железной оградою
спереди и длинными, узкими унылыми окнами с маленькими квадратиками стекла,
он еще и выходил окнами на кладбище при церкви, где, впору помянуть, между
двумя тисовыми деревцами, одно из которых вырезано в форме павлина, тогда
как другое являет собой подобие столика для закусок... так вот, говорю я,
дом выходил окнами на кладбище при церкви, где над фамильным склепом
возвышался монумент усопшего Синей Бороды. Его первого видела вдова по утрам
из окошка своей спальни, и до чего же сладко было следить по вечерам из окна
гостиной, как бледное лунное сияние мерцает на бюсте покойного и Добродетель
отбрасывает поперек него длинные черные тени. Полиантусы, рододендроны,
ранункулусы и прочие цветы с самыми благозвучными названиями и самыми
упоительными ароматами были высажены за маленькую решетчатую оградку,
окружавшую место последнего упокоения Синих Бород; и бидлу {Бидл - низшее
должностное лицо в приходе. Первоначально был курьером приходских собраний и
простым исполнителем распоряжений чиновника, ведающего призрением бедных, но
вскоре стал фактически заменять этого чиновника.} было строго-настрого
наказано драть как Сидорову козу всякого юного сорванца, кто будет застигнут
срывающим эти благоуханные знаки привязанности жены усопшего.
На стене столовой висел портрет мистера Синяя Борода в полный рост,
работы Тиклегила Р.А., в военном мундире, хмуро взирающий на ножи, вилки и
серебряные кольца для салфеток. Над камином он же был представлен в
охотничьем костюме и верхом на любимом скакуне. В спальне вдовы хранился
вырезанный из пластыря его силуэт, а в гостиной - миниатюра, на которой он
был облачен в черное с золотом одеяние и в одной руке держал академическую
шапочку с золотым шнуром, а другой указывал на диаграмму Pons Asinorium
{Pons Asinorium - теорема Пифагора (лат.).}. Сие изображение было сделано во
дни, когда он обучался в колледже святого Иоанна в Кембридже и еще не
обзавелся знаменитой синей бородой, неотъемлемым атгрибутом его зрелых лет,
часть которой ныне образовала прелестную синюю цепочку на шее у его
осиротевшей жены.
Сестрица Анна заявила, что городской дом еще унылей загородного, потому
что в Замке был хотя бы свежий воздух, и что любоваться парком куда как
приятнее, чем кладбищем, как бы хорош ни был монумент. Однако вдова назвала
ее легкомысленной кокеткой и настояла на соблюдении привычных ритуалов
траура и скорби.
Единственным допускавшимся в дом мужчиной был приходской священник,
который читал ей молитвы; и поскольку его преподобию было по меньшей мере
семьдесят лет отроду, Анна, хоть, пожалуй, и готова была влюбиться при
первом же случае, не имела возможности потворствовать своим склонностям; а
горожане, как бы ни обожали они всяческие скандалы, не могли сказать ничего
предосудительного о связи достопочтенного старца и убитой горем вдовы.
Всякое иное общество она решительно отвергала. Когда город посетил
передвижной театр, злополучный импресарио, пришедший пригласить ее посетить
комедию, был вышвырнут за дверь рослым лакеем. Хотя соседи часто устраивали
балы, карточные вечера и ассамблеи, вдовствующая Синяя Борода не снисходила
ни до одного из этих увеселений; и даже офицеры, эти всепобеждающие герои,
которые наносят такой урон женским сердцам и перед которыми обыкновенно
отворяются все двери, так и не получили доступа в дом вдовицы. Капитан
Вискерфильд целых три недели кряду вышагивал вокруг да около ее дома, но так
и не произвел на нее ни малейшего впечатления. Капитан О'Грэйди (из
ирландского полка) предпринял попытку подкупить слуг и как-то ночью даже
штурмовал садовую ограду, но все чего он добился - это угодил ногой в
капкан, не говоря уже о страшных ранах от битого стекла поверху стены, так
что кто-кто, а он никогда уже больше не влюблялся. И наконец капитан Черная
Борода, чьи черные бакенбарды величиной могли бы бросить вызов прославленным
бакенбардам самого покойного Синей Бороды, хотя и зачастил в церковь
регулярно каждую неделю - он, который до того десять лет не ступал на
церковный порог - даже капитан Черная Борода ничего не добился своей
набожностью и вдова ни разу не оторвала глаз от книги, чтобы взглянуть на
него.
Казармы пребывали в отчаянии, а портной капитана Вискерфильда,
снабжавший его новыми нарядами, долженствующими покорить сердце вдовы, под
конец упрятал его за решетку за неуплату.
Его преподобие пастор премного превозносил вдову за ее поведение с
офицерами, но будучи сам нрава общительного и приверженного к застолью и
бутылке, убеждал прелестную страдалицу, что ей должно попытаться развеять
свое горе избранным почтенным обществом, и рекомендовал время от времени
принимать у себя немногочисленный круг солидных и уважаемых людей, коих он
ей представит. И поскольку доктор Лукавс приобрел неограниченное влияние на
прекрасную плакальщицу, она уступила его желанию - и он, соответственно,
ввел в ее дом несколько человек из числа самых зажиточных и почтенных своих
знакомых - причем, всех семейных, так что у вдовы не было ни малейших
оснований тревожиться.
Случилось так, что у доктора был племянник, служивший в Лондоне
стряпчим, и вот, повинуясь чувству долга, сей джентльмен приехал на вакации
навестить своего почтенного дядюшку.
- Он не какой-то там из этих ваших буйных и невоспитанных юнцов, -
уверял его преподобие, - он отрада своей матушки и сестер; он не пьет ничего
крепче чая; за все двадцать лет он не пропускал воскресной службы в церкви
три недели подряд; и надеюсь, моя дражайшая и прекраснейшая мадам, вы не
станете возражать против того, чтобы принять у себя этого образцового юношу
ради вашего преданнейшего друга, его дядюшки.
Вдова согласилась принять мистера Лукавса. Он определенно был далеко не
красавчиком.
- Но так ли это важно? - вопрошал доктор. - Он так благонравен, а
добродетель лучше, чем весь блеск всех драгунов на королевской службе вместе
взятых.
Мистер Лукавс пришел на обед, пришел и к чаю. Он выезжал вместе со
вдовой в карете с гербами, а в церкви нес ее сборник псалмов, словом -
оказывал ей все знаки внимания, какие только можно было ожидать от столь
благовоспитанного молодого джентльмена.
Тут по всему городку, как оно обычно и бывает в городках, поползли
слухи.
"Доктор не подпускает к вдовушке ни единого холостяка", - твердили злые
языки, - "чтобы предоставить поле действий единственно своему
страшиле-племянничку".
Разумеется, речи эти достигли ушей сестрицы Анны, и маленькая плутовка
куда как рада была воспользоваться ими, чтобы убедить сестру принимать у
себя более веселое общество. Сказать правду, юная кокетка несравненно больше
любила танцы или игру в карты, нежели унылые степенные беседы за чайным
столом. И вот она день и ночь изводила сестру намеками и уговорами открыть
двери дома для более широкого круга гостей и чуть порастрясти унаследованные
денежки.
С этим вдова наконец, хотя и с бесчисленными вздохами и многословными
сожалениями, согласилась и зашла даже так далеко, что заказала себе самый
очаровательный полутраур, в котором, по мнению всего света, выглядела просто
изумительно.
- Образ моего милого Синей Бороды, - заявила она, - я вечно храню в
своем сердце - вот что самый глубочайший траур по нему. А когда сердце
горюет по-настоящему, нет нужды выказывать свою печаль внешне.
Засим она разослала приглашения на скромный чай и ужин, и несколько
лучших семейств города и его окрестностей сошлись к ней на прием. За первым
приемом последовал второй, и еще, и еще - и наконец даже капитан Черная
Борода получил приглашение, хотя, разумеется, явился в штатском платье.
Доктор Лукавс и его племянник терпеть не могли капитана.
Они слышали (сказали они) некие весьма скверные рассказы про то, что
творится в казармах. Кто это выпивает три бутылки вина за один присест? Чья
кобыла участвовала в бегах? И почему это Долли Коддлинс так внезапно
покинула город?
Слушая, как дядя его задает все эти вопросы, мистер Лукавс закатил
белки глаз и вздохнул о греховности этого мира. Но что его порадовало, так
это гнев, который выказала вдова, едва речь зашла о Долли Коддлинс. Она
пришла в настоящую ярость и поклялась, что больше ни разу не примет у себя
этого негодяя. Адвокат и его дядюшка были вне себя от восторга. О
недальновидные стряпчий и пастор, неужели вы думаете, что миссис Синяя
Борода рассердилась бы так, если бы не ревновала? И неужели вы думаете, что
она стала бы ревновать, когда бы - когда бы не что? Она объявила, что до
капитана ей дела не больше, чем до последнего из ее лакеев, но в следующий
же раз, как он нанес ей визит, не удостоила его ни единым словом.
- Дражайшая моя мисс Анна, - сказал капитан, встретившись с этой
девицей в сэре Роджере де Коверли {Роджер де Коверли - название танца,
данное в честь образа доброжелательного провинциального джентльмена, который
впервые был создан на страницах журнала "Зритель".} (она танцевала в паре с
прапорщиком Триплетом), - в чем дело? Что с вашей прелестной сестрой?
- Дело в Долли Коддлинс, - ответила мисс Анна. - Мистер Лукавс все
рассказал.
И она унеслась в вихре нового па.
При этом чудовищном обвинении капитан так покраснел, что всякий бы мог
убедиться, как оно несправедливо. Он совершил столько нелепейших промахов в
танце и всю дорогу бросал такие свирепые взоры на мистера Лукавса (который
не танцевал, но сидел подле вдовы и поедал мороженое), что его партнерша
решила, будто он рехнулся, а мистеру Лукавсу сделалось очень не по себе.
По окончании танца капитан подошел засвидетельствовать свое почтение
вдовушке и при этом так зверски отдавил мистеру Лукавсу ногу, что сей
джентльмен завопил от боли и тотчас же отправился домой. Но хотя он ушел,
вдова не стала нисколько любезнее с капитаном Черная Борода. Она попросила
мистера Триплета кликнуть ее карету и уехала, не обменявшись с капитаном ни
единым словом.
На следующее утро вдову посетил преподобный доктор Лукавс.
Лицо у него вытянулось до размеров поистине сверхъестественных.
- Злоба и кровожадность этого мира, - поведал он, - растут с каждым
днем. О, драгоценейшая моя мадам, каких чудовищ встречаем мы в нем - каким
мерзавцам, каким убийцам позволено безнаказанно гулять на свободе! Верите
ли, этим самым утром, когда племянник мой вкушал мирную утреннюю трапезу, к
нему ворвался какой-то негодяй из казарм с вызовом от капитана Черная
Борода!
- Он ранен? - возопила вдова.
- Нет, дорогой мой друг, мой милый Фредерик не ранен. И, о! Как рад он
будет узнать, что вы проявили такое нежное участие к его благополучию!
- Вы же знаете, я всегда в высшей степени уважала его, - отвечала
вдова, которая, на самом деле, вскрикнула, подумав о ком-то другом. Но
доктору не пришло в голову истолковывать ее мысли таким образом и он отнес
все ее переживания исключительно на счет своего племянника.
- Подобная забота, дражайшая мадам, кою вы выразили о моем племяннике,
ободряет меня, поощряет меня, скажу больше - побуждает меня перейти к делу,
о сути которого, по моему разумению, вы давно уже догадались. Милый юноша, к
которому вы проявили сейчас такое участие, живет лишь ради вас! Да,
благороднейшая госпожа, не пугайтесь, услышав, что весь пыл его души
принадлежит исключительно вам - и о! С какой гордостью понесу я к нему
сейчас весть, что он вам не безразличен!
- Они собираются сражаться? - продолжала леди в полубеспамятстве от
тревоги. - Ради всего святого, дражайший доктор, предотвратите этот ужасный,
ужасный поединок. Пошлите же за ордерами на арест, сделайте же что-нибудь,
но не допустите, чтобы эти заблудшие юноши перерезали друг другу горло!
- Прекраснейшая госпожа моя, я лечу! - заверил доктор и ушел
завтракать, донельзя довольный столь очевидной склонностью, которую выказала
миссис Синяя Борода к его племяннику. А миссис Синяя Борода, не
удовольствовавшись тем, что послала его предотвратить дуэль, помчалась к
мистеру Паунду, мировому судье, осведомила его о случившемся, заставила
написать ордера на арест как мистера Лукавса, так и капитана, и оба они
непременно угодили бы за решетку, когда бы не выяснилось вдруг, что первый
из помянутых джентльменов в одночасье покинул город, так что констеблю не
удалось задержать его.
Тем не менее в самом скором времени вся округа каким-то образом узнала,
что вдова Синей Бороды объявила о своей благосклонности к мистеру Лукавсу,
стряпчему; что она лишилась чувств, услышав, будто ее возлюбленному
предстоит драться на дуэли; и наконец, что она приняла его предложение и
выйдет за него замуж, едва будет улажена ссора между ним и капитаном. Доктор
Лукавс, ежели его расспрашивали об этом, мялся и бормотал что-то
неразборчивое, уклоняясь от прямого ответа, но ничего не отрицал и выглядел
при том столь многозначительно, что весь мир убедился в правдивости слухов и
в местной газете на следующей же неделе появилась такая заметка:
"Насколько нам известно, очаровательная и состоятельная миссис С-я Б-а
собирается снова связать себя узами брака с нашим выдающимся
соотечественником, Фредериком Лук-сом из Миддл Темпла, Лондон. Многоученый
джентльмен покинул город вследствие размолвки с галантным сыном Марса,
каковая могла бы привести к кровопролитному исходу, если бы не вмешательство
мирового судьи, заключившего капитана под стражу".
Строго говоря, немедленно после ареста капитана мистер Лукавс вернулся