словами герольд швырнул рукавицу своего повелителя о ворота. Как и прежде,
князь, со стены, бросил ему в ответ свою рукавицу; однако же каким образом
мог он схватиться с таким воителем, откуда взять ему поборника и как
выстоять против могущего воспоследовать штурма, - о том смятенный
благородный старец не имел ни малейшего понятия.
Принцесса Елена провела ночь в часовне, тоннами ставя восковые свечи
всем святым заступникам Клевеов, да ниспошлют ей откуда-нибудь избавителя.
Но как сотряслось сердце благородной девы, как содрогнулись понятия о
чистоте человеческой в этой нежной груди, когда новая заря принесла ей
страшное известие. После побудки открылось, что тот, на кого она более всего
уповала, тот, кого ее нежное сердце избрало в защитники, бесчестен! Отто,
низкий подлец Отто бежал! Сотоварищ его Вольфганг бежал вместе с ним. Из
окна отведенной им светлицы свешивалась веревка, и были все основания
полагать, что они переплыли ров и под покровом ночи перешли в стан врага.
- Хорош твой велеречивый лучник! - сказал Елене князь-отец. - И
заварила же ты кашу, а нежнейший из отцов должен ее расхлебывать. - И она,
рыдая, удалялась в свои покои. Никогда еще это юное сердце не было так
угнетено печалью.
В то же утро, когда они сходились к завтраку, загремели трубы Ровского.
В полных боевых доспехах он гарцевал перед замком на огромном сером в
яблоках скакуне. Он был готов схватиться с поборником Клевеов.
Трижды на дню выкликала тот же воинственный клич ужасная труба. Три
раза в день выходил одетый сталью Ровский на битву. Первый день минул, и на
его зов не было ответа. Второй день настал и прошел, но никто не вышел на
защиту замка. Вновь остался без отзыва надменный и пронзительный клич. И
закатилось солнце, оставляя отца и дочь, которых несчастней не было во всех
землях христианских.
Через час после восхода, в час пополудни и за час до заката звучали
трубы. Третий день настал и не принес надежды. На первый и на второй зов
никто не откликнулся. После чая благородный князь призвал дочь и благословил
ее.
- Я иду сразиться с Ровским, - сказал он, - быть может, мы не свидимся
более, моя Елена... дитя мое... невольная причина всех скорбей наших. Если я
ныне паду жертвой Ровского, помни, что жизнь без чести - ничто.
И с этими словами он вложил ей в руки кинжал, дабы она вонзила его в
свою грудь, как только кровавый победитель ворвется в замок.
Елена горячо пообещала, что так она и поступит; и убеленный сединами
отец удалился в оружейную и облекся в старые латы, испытанные во многих
сражениях. Доспехи его выдержали в давнюю пору удары тысяч копий, но ныне
сделались так тесны, что чуть не душили царственного своего обладателя.
Отзвучала последняя труба - трарара! трарара! - пронзительный клич
пронесся над широкой равниной, Опять! Но когда последние отзвуки замерли
вдали, ответом было лишь пагубное, роковое молчание.
- Прости, дитя мое, - сказал старый князь, тяжело взгромождаясь на
боевое седло, - помни о кинжале. Чу! В третий раз звучит труба. Отворите
ворота, стража! Трубите, трубачи! И да хранит верных добрый святой Бендиго!
Но не успел еще трубач Бухенпуф поднести к губам трубу, как - чу! - из
отдаленья послышался звук другого рожка! Сначала едва различимо, потом все
ближе, ближе, и наконец ветерок с отчетливостью донес прелестный мотив Хора
охотников с блистательными вариациями; и толпа, не спускавшая глаз с ворот,
тысячеголосо вскричала;
- Это он! Это он!
И точно, то был он. Из лесу показались рыцарь и оруженосец; рыцарь
изящно гарцевал на стройном белом арабском скакуне небывалой стати,
оруженосец же сидел на непритязательно сером жеребце, отличающемся, однако,
немалой силой и крепостью. В трубу, сквозь решетку своего шлема, дул
оруженосец; забрало же рыцаря было опущено. Небольшая княжеская корона
чистого золота, из коей поднимались три розовых страусовых пера, указывала
на высокое положение воина: герба на щите его не было. Когда, приподнявши
копье, он ступил на зеленый луг, где разбиты были шатры Ровского, сердца
всех наполнились тревогой, и несчастный князь Клевский в особенности
усомнился в новоявленном своем поборнике.
- Не с таким бы тонким станом выступать против Доннерблитца, - печально
молвил он своей дочери. - Но кто бы ни был сей молодец, держится он бодро и
в седле сидеть умеет. Гляди, он коснулся щита Ровского острием своего копья!
Святой Бендиго! Сколь дерзновенная отвага!
Неизвестный рыцарь и в самом деле вызвал Ровского на смертный бой, как
заметил князь Клевский с крепостной стены, где разместились он и дочь его,
дабы наблюдать поединок; и вот, вызвав врага, незнакомец проскакал под
крепостной стеной, отвесив грациозный поклон прекрасной принцессе, а затем
занял позицию в ожидании злодея. Кольчуга его сияла на солнце, покуда он
недвижно сидел на своем белом коне. Он походил на одного из тех славных
рыцарей, о каких мы все читали, - одного из тех дивных поборников добра, что
одержали столько побед, когда еще не изобретен был порох.
Вот подвели коня к шатру Ровского; и грозный воитель, сверкая и звеня
великолепными медными доспехами, вскочил в седло. Развевающиеся на ветру
кроваво-красные перья торчали из его шлема, помимо их оснащенного двумя
огромными рогами зубра. Копье его было выкрашено в белый и красный цвет, и
он подбрасывал вверх это страшное оружие и в дикой радости ловил его на
лету. Завидя тонкий стан своего противника, он расхохотался; и душа его
взыграла в ожидании скорой схватки. Он вонзил шпоры в могучие бока своего
коня и поскакал. Добрый конь фыркнул и заржал тоже в свирепом веселье.
Ровский пускал коня то рысью, то галопом, то в карьер, а потом, давши всем
налюбоваться несравненным своим искусством верховой езды, во весь опор
доскакал до места прямо против врага и осадил ретивого скакуна. Старый князь
на крепостной стене так пылко ожидал схватки, что, казалось, совсем позабыл
об опасности, ему угрожавшей, одержи грозный Ровский победу над хрупким его
защитником.
- Пошел! - произнес он, метнувши в ров свой жезл; и по его слову оба
воина с быстротою молнии устремились друг к другу.
И вот последовал бой, столь ужасный, что слабая женская рука,
принадлежащая той, что ведет сей героический рассказ, и надеяться не смеет
описать достойно эту ужасающую битву. Случалось ли вам наблюдать, как на
Западной железной дороге с пронзительным свистом проносятся один, мимо
другого два встречных паровоза? С тою же быстротой оба рыцаря метнулись друг
другу навстречу. Вот они столкнулись, и грохот подобен был шуму
столкнувшихся пушечных ядер; сотрясенные могучие кони задрожали и
зашатались; копье, устремленное на шлем Ровского, отбросило корону, рога и
самый шлем в синеющую даль; кусочек левого уха Ровского остался на бранном
копье безымянного рыцаря. А сам он не пострадай? Нет, оружие его противника
лишь отразилось на блестящей глади щита; и пока что победа была за ним.
Выражение лица Ровского, когда, простоволосый, он вперил во врага
свирепый, налитый кровью взор, скорей подобало бы демону ада. Проклятья,
какими он разразился, никак не могут быть преданы бумаге женским пером.
Его противник легко бы мог окончить битву, размозжив топориком череп
супостата. Он, однако же, великодушно пренебрег выгодами своего положения и,
отскакав на прежнее место, коснулся земли концом копья в знак того, что
готов ждать, покуда граф Кошмаренбергскяй вновь облачится в шлем.
- Пресвятой Бендиго! - вскрикнул князь. - Вот это ловкость! Но что ж ты
не выпустишь мозги негодяю?
- Подайте мне новый шлем! - возопил Ровский. И новый шлем был принесен
трепещущим оруженосцем.
Едва водрузив его, он взмахнул сверкающим мечом и бросился на врага,
изрыгая хриплые воинственные кличи. В тот же миг Неизвестный обнажил свой
меч, и вот уже оба клинка принялись вызвякивать зловещую музыку битвы!
Доннерблитц действовал своим грозным оружием се всегдашним пылом и
свирепостью. Вот отсечено перо от плюмажа, вот отлетел кусок короны... цеп
молотильщика не столь быстро упадает на зрелые снопы... Первые минуты
Неизвестному не оставалось ничего иного как защищаться от жестокого врага.
Но вот и силы Ровского иссякли. Уж реже сыпались страшные удары, и
тогда-то копье Неизвестного рыцаря пустилось в ужасную игру. Оно проникало
во все отверстия кольчуги Ровского. Вот оно ударило в плечо, где наплечник
прикрепляется к панцирю, вот с роковым проворством вонзилось в забрало и
вышло оттуда, густо обагренное кровью. Вопль неистовства последовал за
ударом; и не диво - колье попало Ровскому в левый глаз.
Кровь сочилась сквозь десятки отверстий; Ровский едва не задохнулся в
своем шлеме от потери крови и от неистовой злобы. Шипя от бешенства, он
осадил коня, обрушил огромный меч на голову противника и вновь ринулся: на
него, размахивая топориком.
О, ежели б вы могли увидеть, как неизвестный рыцарь умел обращаться с
тем же смертоносным оружием! Дотоле он лишь защищался; сейчас он перешел в
нападение; и сверкающий топорик, рассекая воздух, пел, как стрела, и
обрушивался, словно удары молнии!
- Сдавайся, сдавайся, сэр Ровский! - вскричал он спокойным, - ясным
голосом.
Страшный удар по голове был ему ответом. То был последний удар,
нанесенный в битве рукой Кошмаренберга! Проклятье слетело с губ его, когда
карающая сталь поразила его череп и рассекла надвое. Словно неодушевленный
чурбан, скатился он с седла; и в тот же миг колено врага было на груди его,
милосердный клинок коснулся его горла, и рыцарь вновь призвал его сдаваться.
Но ни звука не раздалось из-под шлема. Когда победитель снял его, все
увидели, что зубы Ровского плотно сжаты; уста, которые должны бы отвечать,
застыли в зловещем молчании; один глаз все еще горел ненавистью и злобой, но
уж его тронула пелена смерти!
Красное око солнца уже погружалась в лоно рейнских вод. Неизвестный
рыцарь, снова взлетев в седло, отвесил учтивый поклон Клевсу и его дочери и,
не вымолвив ни слова, поскакал обратно к синеющей дубраве, откуда явился за
час до заката.
Свадьба
Известие о смерти Ровского повергло в смятение его секретарей, армию и
всех прочих, и они быстро убрались восвояси. При первых же слухах о
поражении были сняты палатки, и, захватив все, что попалось под руку,
доблестное войско, выступавшее на заре под знаменами Кошмаренберга, исчезло
еще до наступления нового дня.
На эту ночь, как легко догадается любезный читатель, ворота замка
Клевсов не запирались. Все могли входить туда. Повсюду стояли открытые
винные бочки; солонина, в таком избытке заготовленная на предмет осады,
раздавалась народу, валившему сюда поздравить любимого властителя с победой;
и князь, никогда не пропускавший случая дать званый обед, ибо то было у
доброго человека в обычае, предложил своим друзьям из высшего круга
великолепное угощение, за коим последовал изысканный фейерверк.
Посреди всех этих увеселений в замок прибыл наш старый знакомец граф
Гомбургский. Могучий старый воин клялся святым Буго, что весьма опечален
тем, что не от его руки пал Ровский. Клеве, усмехаясь, призвал святого
Бендиго в свидетели, что и Гомбургу не удалось бы расправиться с Ровским так
успешно, как то сделал неизвестный рыцарь.
Но кто же он? Сей вопрос волновал сердца обоих высокородных воинов. Как
сыскать его? Как наградить поборника чести и славы Клевсов? За ужином решено
было искать его повсюду. Во все большие города на пятьдесят миль в округе
посланы были глашатаи и приметы рыцаря помещены в "Журналь де Франкфор" и в
"Альгемейне цайтунг". В этих объявлениях рыцарю по всей форме предлагалась
рука принцессы Елены, а сверх того великолепное, хоть несколько расстроенное
имение князя Клевского.
- Но мы же совсем не знаем его, папочка, - воскликнула наша юная леди.
- Какой-нибудь лгун может явиться и сказать, будто это он одолел Ровского (у
князя были, конечно, свои недостатки, но я никогда не забуду его чувств ко
мне); и как ты решишь, он это или не он? На свете развелось столько
обманщиков, - добавила принцесса, вся в слезах, - и так нужна осторожность!
Говоря так, она думала об утреннем исчезновении Отто, и сей пример
бесчестия едва не разрывал ей сердце.
Что же до этого юноши и его сотоварища Вольфганга, то, удивив всех
своею дерзостью, они явились к вечерней трапезе лучников как ни в чем не
бывало; отужинали, вдоволь угостившись мясом и вином; стали клевать носом,
лишь только остальные принялись вспоминать события дня и дивные подвиги
неизвестного рыцаря; завалились в свои койки, и вышли на утреннюю перекличку
через двадцать минут после того, как выкликали их имена.
Узнавши о возвращении изменников, князь Клевский воспылал гневом.
- А где вы были, - взревел он, - когда моему замку грозила странная
опасность?
- Мы отлучались по важному делу, - отвечал Отто.
- Прилично ль солдату покидать свой пост в день сражения, сэр? -
воскликнул князь. - Ты знаешь, что это карается смертью! И ты достоин
смерти. Но ты стал солдатом лишь вчера, а вчерашняя победа смягчает мое
сердце. Я вас не повешу, как вы того заслуживаете, я лишь прикажу вас обоих
высечь. Полковник Тикельштерн, после завтрака вы соберете людей и дадите
этим негодяям по пяти сотен на брата.
Видели бы вы, как взвился юный Отто при известии столь неожиданном!
- Высечь меня! - вскричал он. - Высечь Отто фон...
- О нет, отец, - сказала принцесса Елена, которая во все время
разговора стояла чуть поодаль и глядела на Отто с невыразимым презрением. -
О нет, хоть эти господа позабыли о своем долге (она произнесла слово
"господа" с особым, язвительным удареньем), мы ведь обошлись без их услуг и,
по счастью, нашли иных, более преданных защитников. Ты обещал исполнить
просьбу своей дочери, папа. И она молит простить этих господ. Отпусти их,
пусть не несут более службы, которою пренебрегли, пусть покинут госпожу...
то есть господина, которого доверие обманули.
- Гони их прочь из замка, Тикельштерн; сдери с них одежду лучников и
чтобы я более не слышал об этих проходимцах!
С этими словами старый князь в гневе вернулся к прерванному завтраку,
предоставя обоих юношей глумлению и насмешкам сотоварищей.
Благородный граф Гомбургский, по обычаю своему, прогуливающийся перед
завтраком по крепостному валу, заметил случившееся и пожелал узнать причину
переполоха. Завидя его, Отто залился краской и поспешно отвернулся; но граф,
узнав его черты, с бесконечными изъявлениями восторга заключил юношу в
объятия, прижал к своей мужественной груди, осыпал горячими поцелуями и едва
не разразился слезами. Ибо добрый граф, поистине давно уж полагал своего
крестника на дне величавого Рейна.
Князь Клевский, подошедший тем временем к окну (кликнуть своего гостя,
ибо чай уж был готов), наблюдал эту странную картину, как и очаровательная
хозяйка, которая тоже глядела в окно, задыхаясь от прелестного волненья.
Лучник и старый граф шагали вдоль крепостной стены, поглощенные беседой. И
по тому, как восхищен и поражен был последний, легко было догадаться, что
лучник сообщал ему вести весьма приятные и нежданные, однако содержание
беседы оставалось неизвестным.
- Мой крестник, - отвечал благородный граф, когда вместе со свежими:
булочками ему предложили нетерпеливые вопросы. - Знаю семью; люди достойные;
отчаянный; повеса; сбежал; родители в отчаянии; рад, что вы его не высекли;
хлебнули бы горя и все такое.
Граф был небольшой охотник распространяться и поведал свою историю со
свойственной ему краткостью. Но отчего же, когда он кончил свой рассказ,
глаза прекрасной Елены наполнились слезами? Отчего она покинула покои? Она
покинула покои для того, чтобы еще раз покрыть поцелуями некий локон златых
волос, ею похищенный. Головокружительная, сладостная мысль! Странная,
безумная: надежда всколыхнулась в душе ее!
Воротившись, она стороной порасспросила об Отто (милая уловка, к какой
столь часто прибегают женщины); он, однако же, исчез. Исчез и его товарищ.
Сославшись на неотложные дела, покинул замок и граф Гомбургский.
Каким унылым показался Елене просторный замок теперь, когда он был
далеко! События последних дней; прекрасный юноша-стрелок; сватовство
Ровсного (всегда событие в жизни девушки); осада замка; гибель свирепого ее
обожателя - все казалось ей горячечным сном. Все миновало, не оставив следа.
Не оставив? О нет! Один след остался; маленький, неприметный золотой локон,
над коим юное созданье пролило столько слез, что он распрямился: долгие часы
провела она с ним в той беседке, где сделал свое дело цирюльник.
На другой день (лично я полагаю, что она слегла бы; в чахотке и умерла
с тоски, если бы это событие отложили хоть на день) к князю Клевскому, по
обыкновению, подкреплявшему свои силы, явился запыхавшийся гонец ж вручил
ему письмо.
"Великий, Могущественный князь и прочая, - гласило письмо. - Ваш
Поборник, имевший честь в минувшую среду сразиться с его покойным
сиятельством Ровским де Доннерблитцем, свидетельствует свое нижайшее
почтение е. в. князю Клевскому. Через посредство печатных органов П. стало
известно о лестном предложении его высочества, касаемом союза между ним
(Поборником) и ее высочеством принцессой Еленой Клевской. Указанный рыцарь с
удовольствием принимает сие любезное предложение и будет иметь честь
предстать перед князем Клевским и принцессой Еленой через полчаса после
получения ими сего посланья".
- Ба, ну и дела! - вскричал князь в веселии сердца. (Замечали вы,
любезный друг, сколь часто в романах и на сцене радость выражается с помощью
вышеозначенных восклицаний?) - Ба, ну и дела! Надевай лучшее платье, дочка,
твой жених уж на пути сюда.
И Елена удалилась, дабы облачиться в наряд, соответственный сему
роковому событию в жизни женщины. Когда она воротилась, щеки ее были бледны,
как ее белая атласная накидка и ветка флердоранжа у нее в волосах.
Едва она села на помосте подле отца, за окном грянул туш, возвестивший
о прибытии рыцаря. Елене сделалось дурно, и, чтоб восстановить ее силы,
понадобились валерьяновые капли.
Двери распахнулись. Он вошел, тот же самый воин, высокий, стройный и
прекрасный, блистая сверкающей сталью. Он приблизился к трону,
поддерживаемый с обеих сторон друзьями, точно так же закованными в латы, и
изящно преклонил колено.
- Я прибыл, - сказал он голосом, дрожащим страстью, - просить, согласно
объявлению, руки прекраснейшей леди Елены. - И с этими словами он протянул
князю нумер "Альгемейие цайтунг".
- Знатного ли ты рода, сэр рыцарь? - спросил князь Клевский.
- Столь же знатного, как и твой, - отвечала коленопреклоненная сталь.
- Кто твои поручители?
- Я, Карл, маркграф Годесбергский, отец его! - сказал рыцарь по правую
руку, поднимая забрало.
- И я, Людвиг, граф Гомбургский, его крестный! - сказал рыцарь слева и
последовал его примеру. Тогда и коленопреклоненный рыцарь поднял свое
забрало и взглянул на Елену.
- Я так и знала, - сказала она и упала в обморок, увидев лучника Отто.
Но ее скоро привели в чувство, как вы, верно, уж догадались, люди
добрые. Прошло немного дней, и в Клевсе сыграли пышную свадьбу под
покровительством святого Буго, святого Буффо и святого Бендиго. После
бракосочетания счастливейшая и прекраснейшая на свете чета отбыла в карете
четверней, дабы провести медовый месяц в Киссингене. Леди Теодору, которую
уж давно мы оставили заточенной в монастырь, силой воротили в Годесберг, где
она и примирилась со своим супругом. Ревнуя к невестке, она обожала сына и
без памяти баловала внуков. Так что все счастливы, а моя немудреная повесть
пришла к концу.
Я прочла ее в старой-престарой книге, взятой в старой захолустной
библиотеке. Она была написана на французском языке благородным Александром
Дюма; но, может статься, он похитил ее еще у кого-то, а тот стянул ее у
предшествующего сочинителя. Ибо ничто не ново под солнцем. Все умирает, дабы
возродиться вновь. Вот каким образом забытая повесть великого Дюма
появляется на свет за подписью
Терезы Мак-Виртер.
Уислбинки, близ Нью-Брансуика. 1 декабря
Рейнская легенда (A Legend of the Rhine).
Повесть печаталась в "Альбомах Крукшенка" с июня по декабрь 1845 года.
Это пародия на бутафорские, псевдоисторические романы, идеализирующие
средневековье. Однако, в отличие от острой сатиры "Романы прославленных
сочинителей", в "Рейнской легенде" преобладает мягкий юмор. Частично в этой
пародии Теккерей, как он сам признается в конце повести, использовал главы
из малоизвестного романа А. Дюма-отца "Лучник Отон" в своем переводе.
Впоследствии Дюма стал его любимейшим писателем.
Путеводитель Мэррэя. - Джон Мэррэй (1808-1892) - английский
книгоиздатель, выпустивший ряд путеводителей для путешественников.
Подвиг под Аскалоном. - Аскалон, или Ашкелон - город близ Яффы, в
Палестине, имевший важное значение во время Крестовых походов.
Ричард Львиное Сердце, Готфрид Булъонский. - Нарочитый анахронизм -
прием, которым Теккерей часто пользуется в своих пародиях, чтобы подчеркнуть
нереальность описываемых им событий и усилить комический эффект.
"Богатство - штамп на золотом, а... мы - золотая монета" - неточная
цитата из стихотворения Бернса "Честная бедность".
Крибедж - карточная игра для трех-четырех человек" изобретенная в XVII
в.
..."дев сельских с синими очами..." - переиначенная цитата из
стихотворения Байрона "Рейн".
Хор охотников - из оперы К.-М. Вебера "Фрейшютц" ("Волшебный стрелок",
1821).
Комментарии Я. Рецкера
князь, со стены, бросил ему в ответ свою рукавицу; однако же каким образом
мог он схватиться с таким воителем, откуда взять ему поборника и как
выстоять против могущего воспоследовать штурма, - о том смятенный
благородный старец не имел ни малейшего понятия.
Принцесса Елена провела ночь в часовне, тоннами ставя восковые свечи
всем святым заступникам Клевеов, да ниспошлют ей откуда-нибудь избавителя.
Но как сотряслось сердце благородной девы, как содрогнулись понятия о
чистоте человеческой в этой нежной груди, когда новая заря принесла ей
страшное известие. После побудки открылось, что тот, на кого она более всего
уповала, тот, кого ее нежное сердце избрало в защитники, бесчестен! Отто,
низкий подлец Отто бежал! Сотоварищ его Вольфганг бежал вместе с ним. Из
окна отведенной им светлицы свешивалась веревка, и были все основания
полагать, что они переплыли ров и под покровом ночи перешли в стан врага.
- Хорош твой велеречивый лучник! - сказал Елене князь-отец. - И
заварила же ты кашу, а нежнейший из отцов должен ее расхлебывать. - И она,
рыдая, удалялась в свои покои. Никогда еще это юное сердце не было так
угнетено печалью.
В то же утро, когда они сходились к завтраку, загремели трубы Ровского.
В полных боевых доспехах он гарцевал перед замком на огромном сером в
яблоках скакуне. Он был готов схватиться с поборником Клевеов.
Трижды на дню выкликала тот же воинственный клич ужасная труба. Три
раза в день выходил одетый сталью Ровский на битву. Первый день минул, и на
его зов не было ответа. Второй день настал и прошел, но никто не вышел на
защиту замка. Вновь остался без отзыва надменный и пронзительный клич. И
закатилось солнце, оставляя отца и дочь, которых несчастней не было во всех
землях христианских.
Через час после восхода, в час пополудни и за час до заката звучали
трубы. Третий день настал и не принес надежды. На первый и на второй зов
никто не откликнулся. После чая благородный князь призвал дочь и благословил
ее.
- Я иду сразиться с Ровским, - сказал он, - быть может, мы не свидимся
более, моя Елена... дитя мое... невольная причина всех скорбей наших. Если я
ныне паду жертвой Ровского, помни, что жизнь без чести - ничто.
И с этими словами он вложил ей в руки кинжал, дабы она вонзила его в
свою грудь, как только кровавый победитель ворвется в замок.
Елена горячо пообещала, что так она и поступит; и убеленный сединами
отец удалился в оружейную и облекся в старые латы, испытанные во многих
сражениях. Доспехи его выдержали в давнюю пору удары тысяч копий, но ныне
сделались так тесны, что чуть не душили царственного своего обладателя.
Отзвучала последняя труба - трарара! трарара! - пронзительный клич
пронесся над широкой равниной, Опять! Но когда последние отзвуки замерли
вдали, ответом было лишь пагубное, роковое молчание.
- Прости, дитя мое, - сказал старый князь, тяжело взгромождаясь на
боевое седло, - помни о кинжале. Чу! В третий раз звучит труба. Отворите
ворота, стража! Трубите, трубачи! И да хранит верных добрый святой Бендиго!
Но не успел еще трубач Бухенпуф поднести к губам трубу, как - чу! - из
отдаленья послышался звук другого рожка! Сначала едва различимо, потом все
ближе, ближе, и наконец ветерок с отчетливостью донес прелестный мотив Хора
охотников с блистательными вариациями; и толпа, не спускавшая глаз с ворот,
тысячеголосо вскричала;
- Это он! Это он!
И точно, то был он. Из лесу показались рыцарь и оруженосец; рыцарь
изящно гарцевал на стройном белом арабском скакуне небывалой стати,
оруженосец же сидел на непритязательно сером жеребце, отличающемся, однако,
немалой силой и крепостью. В трубу, сквозь решетку своего шлема, дул
оруженосец; забрало же рыцаря было опущено. Небольшая княжеская корона
чистого золота, из коей поднимались три розовых страусовых пера, указывала
на высокое положение воина: герба на щите его не было. Когда, приподнявши
копье, он ступил на зеленый луг, где разбиты были шатры Ровского, сердца
всех наполнились тревогой, и несчастный князь Клевский в особенности
усомнился в новоявленном своем поборнике.
- Не с таким бы тонким станом выступать против Доннерблитца, - печально
молвил он своей дочери. - Но кто бы ни был сей молодец, держится он бодро и
в седле сидеть умеет. Гляди, он коснулся щита Ровского острием своего копья!
Святой Бендиго! Сколь дерзновенная отвага!
Неизвестный рыцарь и в самом деле вызвал Ровского на смертный бой, как
заметил князь Клевский с крепостной стены, где разместились он и дочь его,
дабы наблюдать поединок; и вот, вызвав врага, незнакомец проскакал под
крепостной стеной, отвесив грациозный поклон прекрасной принцессе, а затем
занял позицию в ожидании злодея. Кольчуга его сияла на солнце, покуда он
недвижно сидел на своем белом коне. Он походил на одного из тех славных
рыцарей, о каких мы все читали, - одного из тех дивных поборников добра, что
одержали столько побед, когда еще не изобретен был порох.
Вот подвели коня к шатру Ровского; и грозный воитель, сверкая и звеня
великолепными медными доспехами, вскочил в седло. Развевающиеся на ветру
кроваво-красные перья торчали из его шлема, помимо их оснащенного двумя
огромными рогами зубра. Копье его было выкрашено в белый и красный цвет, и
он подбрасывал вверх это страшное оружие и в дикой радости ловил его на
лету. Завидя тонкий стан своего противника, он расхохотался; и душа его
взыграла в ожидании скорой схватки. Он вонзил шпоры в могучие бока своего
коня и поскакал. Добрый конь фыркнул и заржал тоже в свирепом веселье.
Ровский пускал коня то рысью, то галопом, то в карьер, а потом, давши всем
налюбоваться несравненным своим искусством верховой езды, во весь опор
доскакал до места прямо против врага и осадил ретивого скакуна. Старый князь
на крепостной стене так пылко ожидал схватки, что, казалось, совсем позабыл
об опасности, ему угрожавшей, одержи грозный Ровский победу над хрупким его
защитником.
- Пошел! - произнес он, метнувши в ров свой жезл; и по его слову оба
воина с быстротою молнии устремились друг к другу.
И вот последовал бой, столь ужасный, что слабая женская рука,
принадлежащая той, что ведет сей героический рассказ, и надеяться не смеет
описать достойно эту ужасающую битву. Случалось ли вам наблюдать, как на
Западной железной дороге с пронзительным свистом проносятся один, мимо
другого два встречных паровоза? С тою же быстротой оба рыцаря метнулись друг
другу навстречу. Вот они столкнулись, и грохот подобен был шуму
столкнувшихся пушечных ядер; сотрясенные могучие кони задрожали и
зашатались; копье, устремленное на шлем Ровского, отбросило корону, рога и
самый шлем в синеющую даль; кусочек левого уха Ровского остался на бранном
копье безымянного рыцаря. А сам он не пострадай? Нет, оружие его противника
лишь отразилось на блестящей глади щита; и пока что победа была за ним.
Выражение лица Ровского, когда, простоволосый, он вперил во врага
свирепый, налитый кровью взор, скорей подобало бы демону ада. Проклятья,
какими он разразился, никак не могут быть преданы бумаге женским пером.
Его противник легко бы мог окончить битву, размозжив топориком череп
супостата. Он, однако же, великодушно пренебрег выгодами своего положения и,
отскакав на прежнее место, коснулся земли концом копья в знак того, что
готов ждать, покуда граф Кошмаренбергскяй вновь облачится в шлем.
- Пресвятой Бендиго! - вскрикнул князь. - Вот это ловкость! Но что ж ты
не выпустишь мозги негодяю?
- Подайте мне новый шлем! - возопил Ровский. И новый шлем был принесен
трепещущим оруженосцем.
Едва водрузив его, он взмахнул сверкающим мечом и бросился на врага,
изрыгая хриплые воинственные кличи. В тот же миг Неизвестный обнажил свой
меч, и вот уже оба клинка принялись вызвякивать зловещую музыку битвы!
Доннерблитц действовал своим грозным оружием се всегдашним пылом и
свирепостью. Вот отсечено перо от плюмажа, вот отлетел кусок короны... цеп
молотильщика не столь быстро упадает на зрелые снопы... Первые минуты
Неизвестному не оставалось ничего иного как защищаться от жестокого врага.
Но вот и силы Ровского иссякли. Уж реже сыпались страшные удары, и
тогда-то копье Неизвестного рыцаря пустилось в ужасную игру. Оно проникало
во все отверстия кольчуги Ровского. Вот оно ударило в плечо, где наплечник
прикрепляется к панцирю, вот с роковым проворством вонзилось в забрало и
вышло оттуда, густо обагренное кровью. Вопль неистовства последовал за
ударом; и не диво - колье попало Ровскому в левый глаз.
Кровь сочилась сквозь десятки отверстий; Ровский едва не задохнулся в
своем шлеме от потери крови и от неистовой злобы. Шипя от бешенства, он
осадил коня, обрушил огромный меч на голову противника и вновь ринулся: на
него, размахивая топориком.
О, ежели б вы могли увидеть, как неизвестный рыцарь умел обращаться с
тем же смертоносным оружием! Дотоле он лишь защищался; сейчас он перешел в
нападение; и сверкающий топорик, рассекая воздух, пел, как стрела, и
обрушивался, словно удары молнии!
- Сдавайся, сдавайся, сэр Ровский! - вскричал он спокойным, - ясным
голосом.
Страшный удар по голове был ему ответом. То был последний удар,
нанесенный в битве рукой Кошмаренберга! Проклятье слетело с губ его, когда
карающая сталь поразила его череп и рассекла надвое. Словно неодушевленный
чурбан, скатился он с седла; и в тот же миг колено врага было на груди его,
милосердный клинок коснулся его горла, и рыцарь вновь призвал его сдаваться.
Но ни звука не раздалось из-под шлема. Когда победитель снял его, все
увидели, что зубы Ровского плотно сжаты; уста, которые должны бы отвечать,
застыли в зловещем молчании; один глаз все еще горел ненавистью и злобой, но
уж его тронула пелена смерти!
Красное око солнца уже погружалась в лоно рейнских вод. Неизвестный
рыцарь, снова взлетев в седло, отвесил учтивый поклон Клевсу и его дочери и,
не вымолвив ни слова, поскакал обратно к синеющей дубраве, откуда явился за
час до заката.
Свадьба
Известие о смерти Ровского повергло в смятение его секретарей, армию и
всех прочих, и они быстро убрались восвояси. При первых же слухах о
поражении были сняты палатки, и, захватив все, что попалось под руку,
доблестное войско, выступавшее на заре под знаменами Кошмаренберга, исчезло
еще до наступления нового дня.
На эту ночь, как легко догадается любезный читатель, ворота замка
Клевсов не запирались. Все могли входить туда. Повсюду стояли открытые
винные бочки; солонина, в таком избытке заготовленная на предмет осады,
раздавалась народу, валившему сюда поздравить любимого властителя с победой;
и князь, никогда не пропускавший случая дать званый обед, ибо то было у
доброго человека в обычае, предложил своим друзьям из высшего круга
великолепное угощение, за коим последовал изысканный фейерверк.
Посреди всех этих увеселений в замок прибыл наш старый знакомец граф
Гомбургский. Могучий старый воин клялся святым Буго, что весьма опечален
тем, что не от его руки пал Ровский. Клеве, усмехаясь, призвал святого
Бендиго в свидетели, что и Гомбургу не удалось бы расправиться с Ровским так
успешно, как то сделал неизвестный рыцарь.
Но кто же он? Сей вопрос волновал сердца обоих высокородных воинов. Как
сыскать его? Как наградить поборника чести и славы Клевсов? За ужином решено
было искать его повсюду. Во все большие города на пятьдесят миль в округе
посланы были глашатаи и приметы рыцаря помещены в "Журналь де Франкфор" и в
"Альгемейне цайтунг". В этих объявлениях рыцарю по всей форме предлагалась
рука принцессы Елены, а сверх того великолепное, хоть несколько расстроенное
имение князя Клевского.
- Но мы же совсем не знаем его, папочка, - воскликнула наша юная леди.
- Какой-нибудь лгун может явиться и сказать, будто это он одолел Ровского (у
князя были, конечно, свои недостатки, но я никогда не забуду его чувств ко
мне); и как ты решишь, он это или не он? На свете развелось столько
обманщиков, - добавила принцесса, вся в слезах, - и так нужна осторожность!
Говоря так, она думала об утреннем исчезновении Отто, и сей пример
бесчестия едва не разрывал ей сердце.
Что же до этого юноши и его сотоварища Вольфганга, то, удивив всех
своею дерзостью, они явились к вечерней трапезе лучников как ни в чем не
бывало; отужинали, вдоволь угостившись мясом и вином; стали клевать носом,
лишь только остальные принялись вспоминать события дня и дивные подвиги
неизвестного рыцаря; завалились в свои койки, и вышли на утреннюю перекличку
через двадцать минут после того, как выкликали их имена.
Узнавши о возвращении изменников, князь Клевский воспылал гневом.
- А где вы были, - взревел он, - когда моему замку грозила странная
опасность?
- Мы отлучались по важному делу, - отвечал Отто.
- Прилично ль солдату покидать свой пост в день сражения, сэр? -
воскликнул князь. - Ты знаешь, что это карается смертью! И ты достоин
смерти. Но ты стал солдатом лишь вчера, а вчерашняя победа смягчает мое
сердце. Я вас не повешу, как вы того заслуживаете, я лишь прикажу вас обоих
высечь. Полковник Тикельштерн, после завтрака вы соберете людей и дадите
этим негодяям по пяти сотен на брата.
Видели бы вы, как взвился юный Отто при известии столь неожиданном!
- Высечь меня! - вскричал он. - Высечь Отто фон...
- О нет, отец, - сказала принцесса Елена, которая во все время
разговора стояла чуть поодаль и глядела на Отто с невыразимым презрением. -
О нет, хоть эти господа позабыли о своем долге (она произнесла слово
"господа" с особым, язвительным удареньем), мы ведь обошлись без их услуг и,
по счастью, нашли иных, более преданных защитников. Ты обещал исполнить
просьбу своей дочери, папа. И она молит простить этих господ. Отпусти их,
пусть не несут более службы, которою пренебрегли, пусть покинут госпожу...
то есть господина, которого доверие обманули.
- Гони их прочь из замка, Тикельштерн; сдери с них одежду лучников и
чтобы я более не слышал об этих проходимцах!
С этими словами старый князь в гневе вернулся к прерванному завтраку,
предоставя обоих юношей глумлению и насмешкам сотоварищей.
Благородный граф Гомбургский, по обычаю своему, прогуливающийся перед
завтраком по крепостному валу, заметил случившееся и пожелал узнать причину
переполоха. Завидя его, Отто залился краской и поспешно отвернулся; но граф,
узнав его черты, с бесконечными изъявлениями восторга заключил юношу в
объятия, прижал к своей мужественной груди, осыпал горячими поцелуями и едва
не разразился слезами. Ибо добрый граф, поистине давно уж полагал своего
крестника на дне величавого Рейна.
Князь Клевский, подошедший тем временем к окну (кликнуть своего гостя,
ибо чай уж был готов), наблюдал эту странную картину, как и очаровательная
хозяйка, которая тоже глядела в окно, задыхаясь от прелестного волненья.
Лучник и старый граф шагали вдоль крепостной стены, поглощенные беседой. И
по тому, как восхищен и поражен был последний, легко было догадаться, что
лучник сообщал ему вести весьма приятные и нежданные, однако содержание
беседы оставалось неизвестным.
- Мой крестник, - отвечал благородный граф, когда вместе со свежими:
булочками ему предложили нетерпеливые вопросы. - Знаю семью; люди достойные;
отчаянный; повеса; сбежал; родители в отчаянии; рад, что вы его не высекли;
хлебнули бы горя и все такое.
Граф был небольшой охотник распространяться и поведал свою историю со
свойственной ему краткостью. Но отчего же, когда он кончил свой рассказ,
глаза прекрасной Елены наполнились слезами? Отчего она покинула покои? Она
покинула покои для того, чтобы еще раз покрыть поцелуями некий локон златых
волос, ею похищенный. Головокружительная, сладостная мысль! Странная,
безумная: надежда всколыхнулась в душе ее!
Воротившись, она стороной порасспросила об Отто (милая уловка, к какой
столь часто прибегают женщины); он, однако же, исчез. Исчез и его товарищ.
Сославшись на неотложные дела, покинул замок и граф Гомбургский.
Каким унылым показался Елене просторный замок теперь, когда он был
далеко! События последних дней; прекрасный юноша-стрелок; сватовство
Ровсного (всегда событие в жизни девушки); осада замка; гибель свирепого ее
обожателя - все казалось ей горячечным сном. Все миновало, не оставив следа.
Не оставив? О нет! Один след остался; маленький, неприметный золотой локон,
над коим юное созданье пролило столько слез, что он распрямился: долгие часы
провела она с ним в той беседке, где сделал свое дело цирюльник.
На другой день (лично я полагаю, что она слегла бы; в чахотке и умерла
с тоски, если бы это событие отложили хоть на день) к князю Клевскому, по
обыкновению, подкреплявшему свои силы, явился запыхавшийся гонец ж вручил
ему письмо.
"Великий, Могущественный князь и прочая, - гласило письмо. - Ваш
Поборник, имевший честь в минувшую среду сразиться с его покойным
сиятельством Ровским де Доннерблитцем, свидетельствует свое нижайшее
почтение е. в. князю Клевскому. Через посредство печатных органов П. стало
известно о лестном предложении его высочества, касаемом союза между ним
(Поборником) и ее высочеством принцессой Еленой Клевской. Указанный рыцарь с
удовольствием принимает сие любезное предложение и будет иметь честь
предстать перед князем Клевским и принцессой Еленой через полчаса после
получения ими сего посланья".
- Ба, ну и дела! - вскричал князь в веселии сердца. (Замечали вы,
любезный друг, сколь часто в романах и на сцене радость выражается с помощью
вышеозначенных восклицаний?) - Ба, ну и дела! Надевай лучшее платье, дочка,
твой жених уж на пути сюда.
И Елена удалилась, дабы облачиться в наряд, соответственный сему
роковому событию в жизни женщины. Когда она воротилась, щеки ее были бледны,
как ее белая атласная накидка и ветка флердоранжа у нее в волосах.
Едва она села на помосте подле отца, за окном грянул туш, возвестивший
о прибытии рыцаря. Елене сделалось дурно, и, чтоб восстановить ее силы,
понадобились валерьяновые капли.
Двери распахнулись. Он вошел, тот же самый воин, высокий, стройный и
прекрасный, блистая сверкающей сталью. Он приблизился к трону,
поддерживаемый с обеих сторон друзьями, точно так же закованными в латы, и
изящно преклонил колено.
- Я прибыл, - сказал он голосом, дрожащим страстью, - просить, согласно
объявлению, руки прекраснейшей леди Елены. - И с этими словами он протянул
князю нумер "Альгемейие цайтунг".
- Знатного ли ты рода, сэр рыцарь? - спросил князь Клевский.
- Столь же знатного, как и твой, - отвечала коленопреклоненная сталь.
- Кто твои поручители?
- Я, Карл, маркграф Годесбергский, отец его! - сказал рыцарь по правую
руку, поднимая забрало.
- И я, Людвиг, граф Гомбургский, его крестный! - сказал рыцарь слева и
последовал его примеру. Тогда и коленопреклоненный рыцарь поднял свое
забрало и взглянул на Елену.
- Я так и знала, - сказала она и упала в обморок, увидев лучника Отто.
Но ее скоро привели в чувство, как вы, верно, уж догадались, люди
добрые. Прошло немного дней, и в Клевсе сыграли пышную свадьбу под
покровительством святого Буго, святого Буффо и святого Бендиго. После
бракосочетания счастливейшая и прекраснейшая на свете чета отбыла в карете
четверней, дабы провести медовый месяц в Киссингене. Леди Теодору, которую
уж давно мы оставили заточенной в монастырь, силой воротили в Годесберг, где
она и примирилась со своим супругом. Ревнуя к невестке, она обожала сына и
без памяти баловала внуков. Так что все счастливы, а моя немудреная повесть
пришла к концу.
Я прочла ее в старой-престарой книге, взятой в старой захолустной
библиотеке. Она была написана на французском языке благородным Александром
Дюма; но, может статься, он похитил ее еще у кого-то, а тот стянул ее у
предшествующего сочинителя. Ибо ничто не ново под солнцем. Все умирает, дабы
возродиться вновь. Вот каким образом забытая повесть великого Дюма
появляется на свет за подписью
Терезы Мак-Виртер.
Уислбинки, близ Нью-Брансуика. 1 декабря
Рейнская легенда (A Legend of the Rhine).
Повесть печаталась в "Альбомах Крукшенка" с июня по декабрь 1845 года.
Это пародия на бутафорские, псевдоисторические романы, идеализирующие
средневековье. Однако, в отличие от острой сатиры "Романы прославленных
сочинителей", в "Рейнской легенде" преобладает мягкий юмор. Частично в этой
пародии Теккерей, как он сам признается в конце повести, использовал главы
из малоизвестного романа А. Дюма-отца "Лучник Отон" в своем переводе.
Впоследствии Дюма стал его любимейшим писателем.
Путеводитель Мэррэя. - Джон Мэррэй (1808-1892) - английский
книгоиздатель, выпустивший ряд путеводителей для путешественников.
Подвиг под Аскалоном. - Аскалон, или Ашкелон - город близ Яффы, в
Палестине, имевший важное значение во время Крестовых походов.
Ричард Львиное Сердце, Готфрид Булъонский. - Нарочитый анахронизм -
прием, которым Теккерей часто пользуется в своих пародиях, чтобы подчеркнуть
нереальность описываемых им событий и усилить комический эффект.
"Богатство - штамп на золотом, а... мы - золотая монета" - неточная
цитата из стихотворения Бернса "Честная бедность".
Крибедж - карточная игра для трех-четырех человек" изобретенная в XVII
в.
..."дев сельских с синими очами..." - переиначенная цитата из
стихотворения Байрона "Рейн".
Хор охотников - из оперы К.-М. Вебера "Фрейшютц" ("Волшебный стрелок",
1821).
Комментарии Я. Рецкера