Страница:
решил, что презренные англичане, должно быть, использовали снаряды,
содержащие неизвестный ядовитый газ, поскольку никаких ран на телах мертвых
немецких солдат не обнаружилось. Но человек, который знал, каковы на вкус
орехи, притворяющиеся бифштексом, знал также, что Святой Георгий привел
своих агинкурских лучников, чтобы помочь англичанам.
Отдых Солдата
Солдат с ужасной раной на голове открыл наконец глаза и осмотрелся по
сторонам с чувством полного довольства.
Он все еще чувствовал сонливость и удивление, вызванное пережитым
жестоким опытом, но пока не мог вспомнить подробностей.
Но приятный жар прокрался в его сердце - такой жар, который бывает у
людей, подвергшихся серьезному испытанию и выдержавших его гораздо лучше,
чем они ожидали. В самой умеренной форме эти эмоции могут обнаружиться у
пассажиров, которые пересекли Канал в ветреный день, не захворав. Они
одерживают маленькую внутреннюю победу и преисполняются неопределенным
сладостным чувством.
Раненый солдат пережил нечто подобное, когда открыл глаза, собрался с
силами и осмотрелся по сторонам. Он испытывал ощущение восхитительной
непринужденности и расслабленности в костях, которые были измучены и
истерзаны, и глубоко в сердце, которое столько вынесло за последнее время;
здесь была гарантия комфорта - сражение выиграно. Гремящие, грохочущие волны
пронеслись мимо; он вступил в приют спокойных вод. После всех злоключений и
ужасов, которых он пока еще не мог припомнить, казалось, теперь он отдыхал в
самом уютном из всех мягких кресел в тускло освещенной комнате с низким
потолком.
В очаге то и дело вспыхивал огонь, вверх тянулся синий, душистый дым от
хорошего сухого дерева; большая, грубо сделанная, почерневшая от времени
дубовая балка пересекала потолок. Сквозь оконные стекла он различал яркий
солнечный свет, зеленые лужайки, и на фоне самого глубокого и самого
сияющего из всех синих небес видел великолепные взметнувшиеся ввысь башни
огромного готического собора - таинственного, богатого, чудесного.
- О господи! - пробормотал он. - Не знал, что во Франции есть такие
места. Это в точности похоже на Уэльс. И может быть, на днях, когда я шел
мимо "Лебедя", я проходил и мимо этого окна. Я спросил конюха, сколько
времени, и он ответил: "Какое время? Ну, лето"; и там, снаружи, лето,
которое длится вечно. Если это гостиница, то ее следует назвать "Отдых
Солдата".
Он снова задремал, а когда еще раз открыл глаза, перед ним стоял
любезно выглядевший человек в какой-то черной одежде.
- Теперь все в порядке, не так ли? - сказал он на хорошем английском.
- Да, спасибо, сэр, все хорошо, насколько возможно. Я надеюсь вскорости
вернуться.
- Хорошо, хорошо; но как вы попали сюда? Где получили это? - он указал
на рану на лбу солдата.
Солдат приподнял руку и замер с озадаченным выражением на лице.
- Ну, сэр, - сказал он наконец, - это, как бы сказать, началось с
начала. Вы знаете, как мы прибыли в августе, и как мы были в переделке,
можно сказать, через день или два. Ужасное время это было, и я не знаю, как
выбрался оттуда живым. Мой лучший друг упал замертво рядом со мной, когда мы
рыли окопы. Камбре, полагаю, именно там это и было.
Потом все немного поутихло, и я квартировал в деревне добрую неделю.
Там, где я был, оказалась очень милая леди, и она обращалась со мной самым
лучшим образом. Ее муж сражался; но у нее был самый чудесный маленький
мальчик, которого я когда-либо знал, маленький парень лет пяти или шести, и
мы с ним по-настоящему преуспели.
Ребенок учил меня их языку - "Я, мы" и "доброе утро" и "большое
спасибо" и все прочее - а я обучал его английскому. Если б вы могли
услышать, как мальчуган говорил: "Пашли со мней, сталик!" Это было настоящее
удовольствие.
Но однажды нас поджидал большой сюрприз. В деревне находилось около
дюжины солдат; две или три сотни немцев набросились на нас ранним утром. Они
одолели нас; никакой помощи не было. Прежде, чем мы смогли открыть огонь...
Так уж получилось... Они связали нам руки за спиной, и надавали нам по
лицу, и попинали нас немного, а потом выстроили напротив дома, где я
квартировал.
И затем бедный малыш вырвался из рук матери, и выбежал, и увидел, как
один из бошей, как мы их называем, двинул мне раз по челюсти своим кулаком.
О боже! О боже! Лучше бы он сделал это десять раз, только бы маленький
ребенок не видел его.
У него была дешевая игрушка, я купил ее в деревенском магазине; это
было игрушечное ружье. И он выбежал наружу, как я сказал, крича что-то
по-французски вроде: "Плохой человек! Плохой человек! Не бей моего
ингличанина, или я выстрелю"; и он направил свое оружие на немецкого
солдата. Немец схватил штык и всадил его прямо в горло бедного маленького
парня".
Лицо солдата исказилось, и на нем появилась своего рода усмешка; он
сидел, скрипя зубами и глядя на человека в черной одежде. Он ненадолго
затих. А затем собрался с силами, и начались ужасные проклятия, поскольку
солдат проклинал того убийцу-негодяя, требовал, чтобы тот провалился сквозь
землю и вечно горел в аду. И слезы текли ручьями по его лицу, и он в конце
концов умолк.
"Прошу прощения, сэр, конечно", сказал он, "раз уж Вы в некотором роде
священник, я полагаю; но я не могу остановиться, он был такой чудесный
маленький человечек".
Человек в черном пробормотал кое-что про себя: "Pretiosa in conspectu
Domini mors innocentium ejus" - "Драгоценна в очах Бога смерть невинных
его". Потом он очень мягко опустил руку на плечо солдата.
- Не берите в голову, - сказал он, - я сам немного служил в свое время.
Но что с этой раной?
"А, это; это пустяки. Но я расскажу вам, как заработал ее. Все было
так. Немцы поступили с нами по-военному, скажу я вам, они заперли нас в
сарае в деревне; только бросили нас на землю и оставили там голодать,
по-видимому. Они заперли большую дверь в сарай, поставили там часового и
думали, что все в порядке.
В одной из стен были отверстия, похожие на очень узкие окна, и на
второй день я выглянул через такое отверстие на улицу. Я сумел разглядеть,
что немецкие дьяволы творили злые дела. Они ставили свои пулеметы в самых
подходящих местах, где обычный человек, идущий по улице, никогда бы ничего
не заметил. Но я-то их видел, и я видел пехоту, выстроившуюся за садовой
стеной. Тогда я вроде как догадался, что должно произойти; и тут, в точности
уверен, я смог расслышать отголоски пения наших парней: "Привет, привет,
привет!"; и я подумал про себя: "Не в этот раз".
Так что я осмотрелся вокруг и нашел дыру в основании стены; это был
своего рода сток, полагаю. Я увидел, что смогу в него протиснуться.
И я выбрался, пополз вокруг сарая и дальше, пересек улицу, вопя изо
всех сил, чтобы наши парни обходили опасный угол. "Бах, бах!" - загрохотали
орудия позади меня, и впереди, и со всех сторон от меня, и затем - удар!
Что-то ударило меня по голове, и я вырубился; не помню больше ничего до тех
пор, пока не очнулся здесь".
Солдат откинулся на спинку кресла и на мгновение закрыл глаза.
Когда он снова открыл их, то увидел, что в комнате находились и другие
люди помимо священника в черных одеждах. Одним из них оказался человек в
большом черном плаще. У него было мрачное старое лицо и большой мясистый
нос. Он пожал солдату руку.
- С Богом! Сэр, - сказал он, - вы - достояние британской армии; вы,
проклятье, прекрасный солдат и хороший человек, и слава Богу! Я горжусь, что
могу пожать вам руку.
И затем кто-то вышел из тени, кто-то в удивительной одежде, которую
солдат видел на герольдах, когда был при исполнении служебных обязанностей
на открытии Парламента Королем.
- Итак, в Corpus Domini, - сказал этот человек, - из всех рыцарей ты
был самым благородным и самым нежным, и ты принес самую лучшую весть, и
теперь ты стал членом самого благородного братства, которое когда-либо
существовало с самого начала мироздания, ибо ты отдал свою драгоценную жизнь
ради спасения друзей.
Солдат не понимал, что ему говорил этот человек. Были здесь и другие,
также облаченные в странную одежду, и они тоже приходили и говорили с ним.
Некоторые говорили как будто на французском. Он не мог их понять; но знал,
что все говорили любезно и хвалили его.
- Что это все значит? - спросил он у священника. - О чем они говорят?
Они же не думают, что я подвел моих приятелей?
- Выпейте это, - сказал священник. И он вручил солдату большой
серебряный кубок, наполненный вином.
Солдат сделал большой глоток и в тот момент все его печали остались
позади.
- Что это? - спросил он.
- Vin nouveau du Royaume, - сказал священник. - Новое Вино, как вы его
зовете.
Затем он наклонился и прошептал что-то солдату на ухо.
- Что? - сказал раненый. - Место, о котором нам рассказывали в
Воскресной школе? С таким спиртным и такой радостью...
Он умолк. Ведь, пока он смотрел на священника, облачение того
переменилось. Черная одежда, казалось, растаяла.
Он оказался весь в броне, если броня может быть сотворена из звездного
света, из розовой зари и пламени заката; и он держал в руках большой
огненный меч.
Михаил взмахнул своим Алым Крестом и растоптал гордыню Отступников.
Дароносица
Это случилось при освящении даров. Как только священник поднял гостию,
вспыхнул луч краснее роз и коснулся его; затем сияние обрело форму и облик
Дитяти, вытянувшего руки в стороны, как будто его прибили к древу.
Старый Роман.
Пока все шло очень хорошо. Ночь была спокойна, темна и облачна, и
немецкие отряды проделали три четверти пути или даже больше без каких-либо
затруднений. С английских позиций не раздалось ни звука; и впрямь англичан
занимал только сильный орудийный обстрел, которому подвергались их окопы. В
этом и состоял немецкий план; и он превосходно сработал. Никто не думал, что
осталась какая-то опасность; и пруссаки, проползая на животах по вспаханному
полю, все ближе и ближе подбирались к лесу. Оказавшись там, они могли удобно
и надежно окопаться в оставшиеся ночные часы; на рассвете англичане
оказались бы в безвыходном положении - и началось бы еще одно из тех
перемещений, которые действительно понимающие в военном деле люди называют
"реорганизацией нашей линии".
Шум, производимый людьми, ползущими и крадущимися по полю, заглушался
канонадой и с английской, и с немецкой сторон.
По центру и на правом фланге англичан действительно царило небывалое
оживление; огромные орудия гремели, вопили и ревели, пулеметы поднимали
поистине дьявольский гвалт; сигнальные ракеты и светящиеся снаряды были
столь же хороши, как Кристал-пэлас в старые времена, о чем солдаты и
говорили друг другу. Все разносторонне обдумывали это сходство.
Немецкие силы были прекрасно организованы. Люди, которые подползали все
ближе к лесу, тащили на спинах множество разобранных пулеметов; другие несли
маленькие мешки с песком; а третьи - большие мешки, которые были пусты.
Когда они достигнут леса, песок из маленьких мешков следовало пересыпать в
большие мешки; части пулеметов должны быть собраны, оружие нужно было
установить позади мешков с песком, и затем, как майор Фон унд Цу добродушно
заметил, "английские свиньи должны получить свою порцию адского огня".
Майор был так доволен развитием событий, что позволил себе посмеяться -
очень низким, гортанным смехом; через десять минут он мог быть уверен в
успехе. Он обернулся, чтобы прошептать предостережения о каких-то деталях
переноса мешков с песком здоровенному старшему сержанту, Карлу Хайнцу,
который полз позади него. В этот момент Карл Хайнц подпрыгнул в воздух с
криком, разнесшимся в ночи, преодолев весь рев артиллерии. Он возопил
ужасным голосом: "Слава Богу!", застыл и замертво рухнул вперед. Они потом
рассказали, что лицо его, когда сержант вскочил и закричал, как будто скрыли
языки пламени.
"Они" - это двое или трое из тех немногих, кто вернулся на немецкие
позиции.
Большинство пруссаков осталось на вспаханном поле. Крик Карла Хайнца
оледенил кровь английских солдат, но он также разрушил планы майора. Майор и
его люди, захваченные врасплох, скованные тяжестями, которые они тащили,
были расстреляны на месте; возвратившихся можно пересчитать по пальцам. О
тех, кто остался на месте, позаботилась похоронная команда англичан. По
традиции мертвых обыскали прежде, чем предать их земле, и обнаружили на
телах кое-какие замечательные предметы, но самым замечательным, несомненно,
был дневник Карла Хайнца.
Он вел дневник в течение некоторого времени. Начиналось все с записей о
хлебе, сосисках и обычных случаях в окопах; здесь и там Карл писал о старом
дедушке, и большой фарфоровой трубке, и о сосновых лесах, и о жареном гусе.
Потом автор, казалось, забеспокоился о своем здоровье. А именно:
"17 апреля. - Раздражение в течение нескольких дней, бормотание в
голове. Надеюсь, я не оглохну, подобно моему покойному дядюшке Кристоферу.
20 апреля. - Шум в голове становится сильнее; раздается какой-то
жужжащий звук. Он отвлекает меня; дважды я не смог расслышать капитана и
получил за это выговор.
22 апреля. - Голова моя настолько плоха, что я отправился к доктору. Он
говорит про звон в ушах и дает аппарат, который должен действовать, по его
словам, на среднее ухо.
25 апреля. - Аппарат бесполезен. Звук теперь становится похож на звон
большого церковного колокола. Он напоминает мне о колоколе в Cен-Ламбере в
тот ужасный день прошлого августа.
26 апреля. - Могу поклясться, что это колокол Cен-Ламбера, что именно
его я слышу все время. Он звонил, когда процессия вышла из церкви".
Записи, и это заметно с первого взгляда, теперь неровно разбросаны по
странице. Из них следует, что автор был убежден, что слышал звон колокола на
церкви Cен-Ламбера, хотя (он знал об этом лучше большинства) не было
никакого колокола и никакой церкви в Cен-Ламбере с лета 1914 года. Там не
осталось вообще никакой деревни - вся местность превратилась в кучу руин.
Затем у неудачливого Карла Хайнца начались другие неприятности.
"2 мая. - Боюсь, я заболел. Сегодня Джозеф Клейст, который лежит рядом
со мной в окопе, спросил меня, почему я постоянно дергаю голову направо. Я
велел ему попридержать язык; но ясно, что меня заметили. Я по-прежнему
полагаю, что справа от меня находится нечто белое, чего я не могу
разглядеть.
3 мая. - Эта белизна теперь явственно видна, и она впереди. Весь этот
день она медленно проходила передо мной. Я спросил Джозефа Клейста, видит ли
он лист бумаги сразу перед окопом. Он торжествующе посмотрел на меня, этот
тупой идиот, и сказал: "Нет здесь никакой бумаги".
4 мая. - Это похоже на белую одежду. Сегодня в окопах сильно пахнет
ладаном. Никто, кажется, не замечает этого. Определенно там есть белая
одежда, думаю, что могу разглядеть ноги, очень медленно проходящие передо
мной в тот самый момент, когда я пишу эти строки".
Здесь не стоит приводить дальнейшие выдержки из дневника Карла Хайнца.
Но, серьезно подводя итоги, можно сказать, что он медленно переживал
полный набор сенсорных галлюцинаций. Сначала слуховая галлюцинация - звук
колокола, который доктор назвал звоном в ушах. Потом белизна, превращающаяся
в белую одежду, потом запах ладана. Наконец он начал существовать в двух
мирах. Он видел свой окоп, землю перед ним и английские позиции; он говорил
со своими товарищами и повиновался приказам, хотя и с некоторым трудом; но
он также слышал глубокий звон с колокольни Сен-Ламбера, и видел непрерывно
приближающуюся к нему белую процессию маленьких детей, во главе с мальчиком,
который нес кадило. Есть одна замечательная запись: "Но в августе эти дети
не несли никаких лилий; теперь они несут лилии в руках. С чего бы им носить
лилии?"
Интересно обратить внимание на переходный момент. После 2 мая в
дневнике нет никаких ссылок на телесные заболевания, за двумя указанными
исключениями. До этой даты сержант знает, что он страдает от иллюзий; после
нее он принимает свои галлюцинации за реальность. Человек, который не может
видеть то, что видит, и слышать то, что слышит - дурак. Так, он пишет: "Я
спросил, кто поет "Ave Maria Stella". Этот дебил Фридрих Шумахер приподнял
шлем и нагло ответил, что никто не поет, так как пение пока строго
воспрещается".
За несколько дней до неудачной ночной экспедиции перед его больными
глазами предстала последняя фигура в процессии.
"Теперь появился старый священник в золотой одежде, два мальчика
поддерживали его с обеих сторон. Он казался в точности таким, каким был в
момент смерти, за исключением того, что при шествии в Cен-Ламбере не было
вокруг его чела никакого светлого круга. Но это - иллюзия, это противоречит
доводам рассудка, поскольку ни у кого не может быть подобного сияния вокруг
головы. Я должен принять какое-то лекарство".
Обратите внимание, что Карл Хайнц полностью принимает присутствие
замученного священника из Cен-Ламбера как реальность, и в то же время
думает, что ореол остается иллюзией; и так он снова возвращается к своему
физическому состоянию.
Священник вытянул вперед обе руки, утверждает автор дневника, "как
будто что-то в них удерживал. Но своего рода облако или полумрак скрывал
этот объект, чем бы он там ни был. Моя бедная тетушка Кати немало страдала
от глазных болезней в старости".
* * * *
Можно предполагать, что священник из Cен-Ламбера нес в руках, когда он
и маленькие дети вышли на яркий солнечный свет, чтобы молить о милосердии, в
то время как звуки большого колокола Cен-Ламбера быстро разносились по
равнине. Карл Хайнц знал, что тогда произошло; говорят, именно он убил
старого священника и помог распять маленького ребенка у церковного крыльца.
Малышу было только три года от роду. Он умер, жалобно призывая "маму" и
"папу".
* * * * *
И те, кто пожелает, могут предположить, что же Карл Хайнц увидел в тот
миг, когда туман раздвинулся перед дароносицей в руках священника. Тогда он
закричал и умер.
Ослепительный свет
Новое защитное приспособление для головы изготовлено из тяжелой стали,
которая была специально обработана, чтобы увеличить силу сопротивления.
Стенки, защищающие череп, особенно толсты, вес шлема делает его
использование в боевых действиях неизбежным. Оправа велика, подобно оправе
шлема Мамбрино, и солдат может по желанию или опустить шлем, защищая глаза,
или отвести забрало назад, защищая основание черепа... Военные эксперты
признают, что продолжительность нынешней окопной войны может привести к
тому, что участники военных действий, особенно члены бомбовых отрядов и
резчики колючей проволоки, облачатся в более тяжелую броню, чем рыцари,
которые сражались при Бовине и Агинкуре.
"Таймс", 22 июля 1915 года
Война уже породила множество легенд. Некоторые люди думают, что военных
легенд стало слишком много, и джентльмен из Кройдона - или леди, я не уверен
- написал(а) мне совсем недавно, сообщая, что некая особенная легенда,
которую я не буду называть, стала "главным ужасом войны". Можно немало
сказать по поводу данной точки зрения, но для меня представляет наибольший
интерес, что старая способность к мифотворчеству выжила в эти дни, оставшись
пережитком благородных, далеких сражений Гомера. И в конце концов, что мы на
самом деле знаем? Ведь нельзя быть абсолютно уверенным, что одно, другое или
третье не случилось и не может случиться.
Дальнейшее, во всяком случае, не следует рассматривать как легенду или
как миф. Перед вами просто одно из странных событий нашего времени, и я не
сомневаюсь, что все это может с легкостью "найти оправдание". Фактически,
рационалистическое объяснение всего происшедшего доступно и лежит на
поверхности. Есть только одна небольшая трудность, и та, как я представляю,
ни в коем случае не может считаться непреодолимой. В любом случае этот
поворот сюжета можно отбросить как подозрительное совпадение и не более
того.
В таком случае далее рассматривается курьез или странное происшествие.
Молодой человек, которого мы назовем, чтобы избежать опознания, Деламером
Смитом - теперь он лейтенант Деламер Смит - проводил свой отпуск на западном
побережье Южного Уэльса в начале войны. Он занимал какой-то не особенно
важный пост в Сити, и в часы досуга он в рвной мере занимался немного
литературой, немного искусством, немного коллекционированием антиквариата.
Он любил итальянских примитивистов, мог обнаружить разницу между ними, он
просмотрел работу Боутелла "Гравирование по меди". Он и впрямь с энтузиазмом
рассуждал о меди на равных с сэром Робертом Септвансом и сэром Роджером
Трампингтоном.
Однажды утром - он думает, что это, должно быть, случилось утром 16
августа 1914 года - солнце так ярко светило в его комнате, что он рано
проснулся и подумал: прекрасно было бы посидеть на утесе в лучах чистого
солнечного света. Так что он оделся и вышел на улицу, и поднялся на
Гилтар-пойнт, и уселся там, наслаждаясь свежим воздухом, сиянием моря и
видом морской пены у серых скал острова Cв. Маргарет. Потом он посмотрел
вдаль, разглядел новый белый монастырь на Кэлди и задался вопросом, кто был
его архитектором и как он умудрился создать комплекс зданий, выглядящих в
точности как фон средневековой картины.
После часа таких раздумий и пары трубок Смит почувствовал, что его
клонит в сон. Он только подумал, будет ли приятно вытянуться на диком
тимьяне, аромат которого был очень силен наверху, и проспать до завтрака,
когда лучи восходящего солнца коснулись одного из окон монастыря, и Смит
сонно смотрел на мерцающий свет, пока вспышки не ослепили его. Тогда он
почувствовал нечто "подозрительное". Появилось странное ощущение, как будто
макушка его головы расширялась и сжималась, а затем, по его словам, он
ощутил своего рода удар, нечто среднее между слабым электрическим током и
ощущением, возникающим, если опустить руку в быстрый полноводный ручей.
То, что случилось потом, Смит вообще не может описать ясно. Он знал,
что сидел на Гилтаре, глядя на волны и Кэлди; он все время слышал гулкий,
могучий поток, бьющийся в каменных пещерах далеко внизу. И все же он видел,
как будто сквозь стекло, совершенно иную страну - болотистые низины,
окруженные медлительным потоком и длинными рядами аккуратно подрезанных
деревьев.
"Казалось", говорит он, "что это пустынные края, но в тот момент они
наполнились людьми; их было так много, как муравьев в муравейнике.
И они все были вооружены; это казалось очень странным.
Думаю, я стоял возле того, что раньше было сельским домом; но теперь
все разрушили, остались только кучи руин и мусора. Остался только один
высокий круглый дымоход, формой сильно напоминавший дымоходы пятнадцатого
века в Пемброкшире. И тысячи, десятки тысяч людей проходили мимо.
Они все были облачены в броню, во все виды брони. На некоторых были
скрещивающиеся ленты из яркого металла, закрепленные поверх одежды, другие
были в кольчугах с головы до пят, третьи - в тяжелой цельной броне.
Они надели шлемы всех форм, видов и размеров. Один полк носил стальные
кепки с широким козырьком, нечто вроде головных уборов старых парикмахеров.
Люди из другого отряда носили рыцарские шлемы, закрытые так, что не
удавалось разглядеть лица. Большинство облачилось в латные рукавицы из
стальных колец или из листового железа, а их обувь была отделана сталью.
Очень многие держали нечто похожее на булавы, размахивая этим оружием из
стороны в сторону; все эти люди тащили какие-то связки больших металлических
шаров на поясах. Потом прошла дюжина полков - все солдаты были со стальными
щитами, переброшенными через плечо. Последними шли лучники с арбалетами".
Деламеру Смиту показалось, что он наблюдал долгое шествие множества
людей в средневековой броне, и все же он знал - по положению солнца и
розового облака, которое проходило над Головой Червя - что видение, или что
это собой представляло, продолжалось только секунду или две. Потом слабое
шоковое ощущение повторилось, и Смит вернулся к созерцанию физических
явлений пемброкширского побережья - к синим волнам, серому острову св.
Маргарет и к аббатству Кэлди, белеющему в солнечном свете.
Скажут, без сомнения, и вполне вероятно, справедливо, что Смит заснул
на Гилтаре, и во сне мысль о только что начавшейся большой войне смешалась с
его поверхностными знаниями о средневековых сражениях, о тогдашнем
вооружении и броне.
Объяснение кажется достаточно убедительным.
Но тут есть небольшая трудность. Я сказал, что Смит - теперь лейтенант
Смит. Он получил назначение прошлой осенью и отправился на фронт в мае. Он,
по случаю, говорит по-французски довольно хорошо, и потому стал, что
называется, офицером связи или кем-то вроде того.
Во всяком случае, он часто бывает на французских позициях.
Он был дома в отпуске на прошлой неделе и рассказал:
"Десять дней назад меня направили в ***. Я добрался туда рано утром и
вынужден был подождать немного, прежде чем смог увидеть генерала. Я
осмотрелся вокруг, и слева от нас находилась ферма, превратившаяся в кучу
руин, с одним круглым дымоходом, возвышавшимся как "фламандские" дымоходы в
Пемброкшире. И затем мимо прошли люди в броне, в точности такие, какими я
видел их - французские полки. Вещи, похожие на булавы, оказались
бомбометами, а металлические шары на поясах мужчин были бомбами. Мне
сказали, что арбалеты использовались для бомбардировок.
Марш, который я наблюдал, был частью большого передвижения; вы еще
содержащие неизвестный ядовитый газ, поскольку никаких ран на телах мертвых
немецких солдат не обнаружилось. Но человек, который знал, каковы на вкус
орехи, притворяющиеся бифштексом, знал также, что Святой Георгий привел
своих агинкурских лучников, чтобы помочь англичанам.
Отдых Солдата
Солдат с ужасной раной на голове открыл наконец глаза и осмотрелся по
сторонам с чувством полного довольства.
Он все еще чувствовал сонливость и удивление, вызванное пережитым
жестоким опытом, но пока не мог вспомнить подробностей.
Но приятный жар прокрался в его сердце - такой жар, который бывает у
людей, подвергшихся серьезному испытанию и выдержавших его гораздо лучше,
чем они ожидали. В самой умеренной форме эти эмоции могут обнаружиться у
пассажиров, которые пересекли Канал в ветреный день, не захворав. Они
одерживают маленькую внутреннюю победу и преисполняются неопределенным
сладостным чувством.
Раненый солдат пережил нечто подобное, когда открыл глаза, собрался с
силами и осмотрелся по сторонам. Он испытывал ощущение восхитительной
непринужденности и расслабленности в костях, которые были измучены и
истерзаны, и глубоко в сердце, которое столько вынесло за последнее время;
здесь была гарантия комфорта - сражение выиграно. Гремящие, грохочущие волны
пронеслись мимо; он вступил в приют спокойных вод. После всех злоключений и
ужасов, которых он пока еще не мог припомнить, казалось, теперь он отдыхал в
самом уютном из всех мягких кресел в тускло освещенной комнате с низким
потолком.
В очаге то и дело вспыхивал огонь, вверх тянулся синий, душистый дым от
хорошего сухого дерева; большая, грубо сделанная, почерневшая от времени
дубовая балка пересекала потолок. Сквозь оконные стекла он различал яркий
солнечный свет, зеленые лужайки, и на фоне самого глубокого и самого
сияющего из всех синих небес видел великолепные взметнувшиеся ввысь башни
огромного готического собора - таинственного, богатого, чудесного.
- О господи! - пробормотал он. - Не знал, что во Франции есть такие
места. Это в точности похоже на Уэльс. И может быть, на днях, когда я шел
мимо "Лебедя", я проходил и мимо этого окна. Я спросил конюха, сколько
времени, и он ответил: "Какое время? Ну, лето"; и там, снаружи, лето,
которое длится вечно. Если это гостиница, то ее следует назвать "Отдых
Солдата".
Он снова задремал, а когда еще раз открыл глаза, перед ним стоял
любезно выглядевший человек в какой-то черной одежде.
- Теперь все в порядке, не так ли? - сказал он на хорошем английском.
- Да, спасибо, сэр, все хорошо, насколько возможно. Я надеюсь вскорости
вернуться.
- Хорошо, хорошо; но как вы попали сюда? Где получили это? - он указал
на рану на лбу солдата.
Солдат приподнял руку и замер с озадаченным выражением на лице.
- Ну, сэр, - сказал он наконец, - это, как бы сказать, началось с
начала. Вы знаете, как мы прибыли в августе, и как мы были в переделке,
можно сказать, через день или два. Ужасное время это было, и я не знаю, как
выбрался оттуда живым. Мой лучший друг упал замертво рядом со мной, когда мы
рыли окопы. Камбре, полагаю, именно там это и было.
Потом все немного поутихло, и я квартировал в деревне добрую неделю.
Там, где я был, оказалась очень милая леди, и она обращалась со мной самым
лучшим образом. Ее муж сражался; но у нее был самый чудесный маленький
мальчик, которого я когда-либо знал, маленький парень лет пяти или шести, и
мы с ним по-настоящему преуспели.
Ребенок учил меня их языку - "Я, мы" и "доброе утро" и "большое
спасибо" и все прочее - а я обучал его английскому. Если б вы могли
услышать, как мальчуган говорил: "Пашли со мней, сталик!" Это было настоящее
удовольствие.
Но однажды нас поджидал большой сюрприз. В деревне находилось около
дюжины солдат; две или три сотни немцев набросились на нас ранним утром. Они
одолели нас; никакой помощи не было. Прежде, чем мы смогли открыть огонь...
Так уж получилось... Они связали нам руки за спиной, и надавали нам по
лицу, и попинали нас немного, а потом выстроили напротив дома, где я
квартировал.
И затем бедный малыш вырвался из рук матери, и выбежал, и увидел, как
один из бошей, как мы их называем, двинул мне раз по челюсти своим кулаком.
О боже! О боже! Лучше бы он сделал это десять раз, только бы маленький
ребенок не видел его.
У него была дешевая игрушка, я купил ее в деревенском магазине; это
было игрушечное ружье. И он выбежал наружу, как я сказал, крича что-то
по-французски вроде: "Плохой человек! Плохой человек! Не бей моего
ингличанина, или я выстрелю"; и он направил свое оружие на немецкого
солдата. Немец схватил штык и всадил его прямо в горло бедного маленького
парня".
Лицо солдата исказилось, и на нем появилась своего рода усмешка; он
сидел, скрипя зубами и глядя на человека в черной одежде. Он ненадолго
затих. А затем собрался с силами, и начались ужасные проклятия, поскольку
солдат проклинал того убийцу-негодяя, требовал, чтобы тот провалился сквозь
землю и вечно горел в аду. И слезы текли ручьями по его лицу, и он в конце
концов умолк.
"Прошу прощения, сэр, конечно", сказал он, "раз уж Вы в некотором роде
священник, я полагаю; но я не могу остановиться, он был такой чудесный
маленький человечек".
Человек в черном пробормотал кое-что про себя: "Pretiosa in conspectu
Domini mors innocentium ejus" - "Драгоценна в очах Бога смерть невинных
его". Потом он очень мягко опустил руку на плечо солдата.
- Не берите в голову, - сказал он, - я сам немного служил в свое время.
Но что с этой раной?
"А, это; это пустяки. Но я расскажу вам, как заработал ее. Все было
так. Немцы поступили с нами по-военному, скажу я вам, они заперли нас в
сарае в деревне; только бросили нас на землю и оставили там голодать,
по-видимому. Они заперли большую дверь в сарай, поставили там часового и
думали, что все в порядке.
В одной из стен были отверстия, похожие на очень узкие окна, и на
второй день я выглянул через такое отверстие на улицу. Я сумел разглядеть,
что немецкие дьяволы творили злые дела. Они ставили свои пулеметы в самых
подходящих местах, где обычный человек, идущий по улице, никогда бы ничего
не заметил. Но я-то их видел, и я видел пехоту, выстроившуюся за садовой
стеной. Тогда я вроде как догадался, что должно произойти; и тут, в точности
уверен, я смог расслышать отголоски пения наших парней: "Привет, привет,
привет!"; и я подумал про себя: "Не в этот раз".
Так что я осмотрелся вокруг и нашел дыру в основании стены; это был
своего рода сток, полагаю. Я увидел, что смогу в него протиснуться.
И я выбрался, пополз вокруг сарая и дальше, пересек улицу, вопя изо
всех сил, чтобы наши парни обходили опасный угол. "Бах, бах!" - загрохотали
орудия позади меня, и впереди, и со всех сторон от меня, и затем - удар!
Что-то ударило меня по голове, и я вырубился; не помню больше ничего до тех
пор, пока не очнулся здесь".
Солдат откинулся на спинку кресла и на мгновение закрыл глаза.
Когда он снова открыл их, то увидел, что в комнате находились и другие
люди помимо священника в черных одеждах. Одним из них оказался человек в
большом черном плаще. У него было мрачное старое лицо и большой мясистый
нос. Он пожал солдату руку.
- С Богом! Сэр, - сказал он, - вы - достояние британской армии; вы,
проклятье, прекрасный солдат и хороший человек, и слава Богу! Я горжусь, что
могу пожать вам руку.
И затем кто-то вышел из тени, кто-то в удивительной одежде, которую
солдат видел на герольдах, когда был при исполнении служебных обязанностей
на открытии Парламента Королем.
- Итак, в Corpus Domini, - сказал этот человек, - из всех рыцарей ты
был самым благородным и самым нежным, и ты принес самую лучшую весть, и
теперь ты стал членом самого благородного братства, которое когда-либо
существовало с самого начала мироздания, ибо ты отдал свою драгоценную жизнь
ради спасения друзей.
Солдат не понимал, что ему говорил этот человек. Были здесь и другие,
также облаченные в странную одежду, и они тоже приходили и говорили с ним.
Некоторые говорили как будто на французском. Он не мог их понять; но знал,
что все говорили любезно и хвалили его.
- Что это все значит? - спросил он у священника. - О чем они говорят?
Они же не думают, что я подвел моих приятелей?
- Выпейте это, - сказал священник. И он вручил солдату большой
серебряный кубок, наполненный вином.
Солдат сделал большой глоток и в тот момент все его печали остались
позади.
- Что это? - спросил он.
- Vin nouveau du Royaume, - сказал священник. - Новое Вино, как вы его
зовете.
Затем он наклонился и прошептал что-то солдату на ухо.
- Что? - сказал раненый. - Место, о котором нам рассказывали в
Воскресной школе? С таким спиртным и такой радостью...
Он умолк. Ведь, пока он смотрел на священника, облачение того
переменилось. Черная одежда, казалось, растаяла.
Он оказался весь в броне, если броня может быть сотворена из звездного
света, из розовой зари и пламени заката; и он держал в руках большой
огненный меч.
Михаил взмахнул своим Алым Крестом и растоптал гордыню Отступников.
Дароносица
Это случилось при освящении даров. Как только священник поднял гостию,
вспыхнул луч краснее роз и коснулся его; затем сияние обрело форму и облик
Дитяти, вытянувшего руки в стороны, как будто его прибили к древу.
Старый Роман.
Пока все шло очень хорошо. Ночь была спокойна, темна и облачна, и
немецкие отряды проделали три четверти пути или даже больше без каких-либо
затруднений. С английских позиций не раздалось ни звука; и впрямь англичан
занимал только сильный орудийный обстрел, которому подвергались их окопы. В
этом и состоял немецкий план; и он превосходно сработал. Никто не думал, что
осталась какая-то опасность; и пруссаки, проползая на животах по вспаханному
полю, все ближе и ближе подбирались к лесу. Оказавшись там, они могли удобно
и надежно окопаться в оставшиеся ночные часы; на рассвете англичане
оказались бы в безвыходном положении - и началось бы еще одно из тех
перемещений, которые действительно понимающие в военном деле люди называют
"реорганизацией нашей линии".
Шум, производимый людьми, ползущими и крадущимися по полю, заглушался
канонадой и с английской, и с немецкой сторон.
По центру и на правом фланге англичан действительно царило небывалое
оживление; огромные орудия гремели, вопили и ревели, пулеметы поднимали
поистине дьявольский гвалт; сигнальные ракеты и светящиеся снаряды были
столь же хороши, как Кристал-пэлас в старые времена, о чем солдаты и
говорили друг другу. Все разносторонне обдумывали это сходство.
Немецкие силы были прекрасно организованы. Люди, которые подползали все
ближе к лесу, тащили на спинах множество разобранных пулеметов; другие несли
маленькие мешки с песком; а третьи - большие мешки, которые были пусты.
Когда они достигнут леса, песок из маленьких мешков следовало пересыпать в
большие мешки; части пулеметов должны быть собраны, оружие нужно было
установить позади мешков с песком, и затем, как майор Фон унд Цу добродушно
заметил, "английские свиньи должны получить свою порцию адского огня".
Майор был так доволен развитием событий, что позволил себе посмеяться -
очень низким, гортанным смехом; через десять минут он мог быть уверен в
успехе. Он обернулся, чтобы прошептать предостережения о каких-то деталях
переноса мешков с песком здоровенному старшему сержанту, Карлу Хайнцу,
который полз позади него. В этот момент Карл Хайнц подпрыгнул в воздух с
криком, разнесшимся в ночи, преодолев весь рев артиллерии. Он возопил
ужасным голосом: "Слава Богу!", застыл и замертво рухнул вперед. Они потом
рассказали, что лицо его, когда сержант вскочил и закричал, как будто скрыли
языки пламени.
"Они" - это двое или трое из тех немногих, кто вернулся на немецкие
позиции.
Большинство пруссаков осталось на вспаханном поле. Крик Карла Хайнца
оледенил кровь английских солдат, но он также разрушил планы майора. Майор и
его люди, захваченные врасплох, скованные тяжестями, которые они тащили,
были расстреляны на месте; возвратившихся можно пересчитать по пальцам. О
тех, кто остался на месте, позаботилась похоронная команда англичан. По
традиции мертвых обыскали прежде, чем предать их земле, и обнаружили на
телах кое-какие замечательные предметы, но самым замечательным, несомненно,
был дневник Карла Хайнца.
Он вел дневник в течение некоторого времени. Начиналось все с записей о
хлебе, сосисках и обычных случаях в окопах; здесь и там Карл писал о старом
дедушке, и большой фарфоровой трубке, и о сосновых лесах, и о жареном гусе.
Потом автор, казалось, забеспокоился о своем здоровье. А именно:
"17 апреля. - Раздражение в течение нескольких дней, бормотание в
голове. Надеюсь, я не оглохну, подобно моему покойному дядюшке Кристоферу.
20 апреля. - Шум в голове становится сильнее; раздается какой-то
жужжащий звук. Он отвлекает меня; дважды я не смог расслышать капитана и
получил за это выговор.
22 апреля. - Голова моя настолько плоха, что я отправился к доктору. Он
говорит про звон в ушах и дает аппарат, который должен действовать, по его
словам, на среднее ухо.
25 апреля. - Аппарат бесполезен. Звук теперь становится похож на звон
большого церковного колокола. Он напоминает мне о колоколе в Cен-Ламбере в
тот ужасный день прошлого августа.
26 апреля. - Могу поклясться, что это колокол Cен-Ламбера, что именно
его я слышу все время. Он звонил, когда процессия вышла из церкви".
Записи, и это заметно с первого взгляда, теперь неровно разбросаны по
странице. Из них следует, что автор был убежден, что слышал звон колокола на
церкви Cен-Ламбера, хотя (он знал об этом лучше большинства) не было
никакого колокола и никакой церкви в Cен-Ламбере с лета 1914 года. Там не
осталось вообще никакой деревни - вся местность превратилась в кучу руин.
Затем у неудачливого Карла Хайнца начались другие неприятности.
"2 мая. - Боюсь, я заболел. Сегодня Джозеф Клейст, который лежит рядом
со мной в окопе, спросил меня, почему я постоянно дергаю голову направо. Я
велел ему попридержать язык; но ясно, что меня заметили. Я по-прежнему
полагаю, что справа от меня находится нечто белое, чего я не могу
разглядеть.
3 мая. - Эта белизна теперь явственно видна, и она впереди. Весь этот
день она медленно проходила передо мной. Я спросил Джозефа Клейста, видит ли
он лист бумаги сразу перед окопом. Он торжествующе посмотрел на меня, этот
тупой идиот, и сказал: "Нет здесь никакой бумаги".
4 мая. - Это похоже на белую одежду. Сегодня в окопах сильно пахнет
ладаном. Никто, кажется, не замечает этого. Определенно там есть белая
одежда, думаю, что могу разглядеть ноги, очень медленно проходящие передо
мной в тот самый момент, когда я пишу эти строки".
Здесь не стоит приводить дальнейшие выдержки из дневника Карла Хайнца.
Но, серьезно подводя итоги, можно сказать, что он медленно переживал
полный набор сенсорных галлюцинаций. Сначала слуховая галлюцинация - звук
колокола, который доктор назвал звоном в ушах. Потом белизна, превращающаяся
в белую одежду, потом запах ладана. Наконец он начал существовать в двух
мирах. Он видел свой окоп, землю перед ним и английские позиции; он говорил
со своими товарищами и повиновался приказам, хотя и с некоторым трудом; но
он также слышал глубокий звон с колокольни Сен-Ламбера, и видел непрерывно
приближающуюся к нему белую процессию маленьких детей, во главе с мальчиком,
который нес кадило. Есть одна замечательная запись: "Но в августе эти дети
не несли никаких лилий; теперь они несут лилии в руках. С чего бы им носить
лилии?"
Интересно обратить внимание на переходный момент. После 2 мая в
дневнике нет никаких ссылок на телесные заболевания, за двумя указанными
исключениями. До этой даты сержант знает, что он страдает от иллюзий; после
нее он принимает свои галлюцинации за реальность. Человек, который не может
видеть то, что видит, и слышать то, что слышит - дурак. Так, он пишет: "Я
спросил, кто поет "Ave Maria Stella". Этот дебил Фридрих Шумахер приподнял
шлем и нагло ответил, что никто не поет, так как пение пока строго
воспрещается".
За несколько дней до неудачной ночной экспедиции перед его больными
глазами предстала последняя фигура в процессии.
"Теперь появился старый священник в золотой одежде, два мальчика
поддерживали его с обеих сторон. Он казался в точности таким, каким был в
момент смерти, за исключением того, что при шествии в Cен-Ламбере не было
вокруг его чела никакого светлого круга. Но это - иллюзия, это противоречит
доводам рассудка, поскольку ни у кого не может быть подобного сияния вокруг
головы. Я должен принять какое-то лекарство".
Обратите внимание, что Карл Хайнц полностью принимает присутствие
замученного священника из Cен-Ламбера как реальность, и в то же время
думает, что ореол остается иллюзией; и так он снова возвращается к своему
физическому состоянию.
Священник вытянул вперед обе руки, утверждает автор дневника, "как
будто что-то в них удерживал. Но своего рода облако или полумрак скрывал
этот объект, чем бы он там ни был. Моя бедная тетушка Кати немало страдала
от глазных болезней в старости".
* * * *
Можно предполагать, что священник из Cен-Ламбера нес в руках, когда он
и маленькие дети вышли на яркий солнечный свет, чтобы молить о милосердии, в
то время как звуки большого колокола Cен-Ламбера быстро разносились по
равнине. Карл Хайнц знал, что тогда произошло; говорят, именно он убил
старого священника и помог распять маленького ребенка у церковного крыльца.
Малышу было только три года от роду. Он умер, жалобно призывая "маму" и
"папу".
* * * * *
И те, кто пожелает, могут предположить, что же Карл Хайнц увидел в тот
миг, когда туман раздвинулся перед дароносицей в руках священника. Тогда он
закричал и умер.
Ослепительный свет
Новое защитное приспособление для головы изготовлено из тяжелой стали,
которая была специально обработана, чтобы увеличить силу сопротивления.
Стенки, защищающие череп, особенно толсты, вес шлема делает его
использование в боевых действиях неизбежным. Оправа велика, подобно оправе
шлема Мамбрино, и солдат может по желанию или опустить шлем, защищая глаза,
или отвести забрало назад, защищая основание черепа... Военные эксперты
признают, что продолжительность нынешней окопной войны может привести к
тому, что участники военных действий, особенно члены бомбовых отрядов и
резчики колючей проволоки, облачатся в более тяжелую броню, чем рыцари,
которые сражались при Бовине и Агинкуре.
"Таймс", 22 июля 1915 года
Война уже породила множество легенд. Некоторые люди думают, что военных
легенд стало слишком много, и джентльмен из Кройдона - или леди, я не уверен
- написал(а) мне совсем недавно, сообщая, что некая особенная легенда,
которую я не буду называть, стала "главным ужасом войны". Можно немало
сказать по поводу данной точки зрения, но для меня представляет наибольший
интерес, что старая способность к мифотворчеству выжила в эти дни, оставшись
пережитком благородных, далеких сражений Гомера. И в конце концов, что мы на
самом деле знаем? Ведь нельзя быть абсолютно уверенным, что одно, другое или
третье не случилось и не может случиться.
Дальнейшее, во всяком случае, не следует рассматривать как легенду или
как миф. Перед вами просто одно из странных событий нашего времени, и я не
сомневаюсь, что все это может с легкостью "найти оправдание". Фактически,
рационалистическое объяснение всего происшедшего доступно и лежит на
поверхности. Есть только одна небольшая трудность, и та, как я представляю,
ни в коем случае не может считаться непреодолимой. В любом случае этот
поворот сюжета можно отбросить как подозрительное совпадение и не более
того.
В таком случае далее рассматривается курьез или странное происшествие.
Молодой человек, которого мы назовем, чтобы избежать опознания, Деламером
Смитом - теперь он лейтенант Деламер Смит - проводил свой отпуск на западном
побережье Южного Уэльса в начале войны. Он занимал какой-то не особенно
важный пост в Сити, и в часы досуга он в рвной мере занимался немного
литературой, немного искусством, немного коллекционированием антиквариата.
Он любил итальянских примитивистов, мог обнаружить разницу между ними, он
просмотрел работу Боутелла "Гравирование по меди". Он и впрямь с энтузиазмом
рассуждал о меди на равных с сэром Робертом Септвансом и сэром Роджером
Трампингтоном.
Однажды утром - он думает, что это, должно быть, случилось утром 16
августа 1914 года - солнце так ярко светило в его комнате, что он рано
проснулся и подумал: прекрасно было бы посидеть на утесе в лучах чистого
солнечного света. Так что он оделся и вышел на улицу, и поднялся на
Гилтар-пойнт, и уселся там, наслаждаясь свежим воздухом, сиянием моря и
видом морской пены у серых скал острова Cв. Маргарет. Потом он посмотрел
вдаль, разглядел новый белый монастырь на Кэлди и задался вопросом, кто был
его архитектором и как он умудрился создать комплекс зданий, выглядящих в
точности как фон средневековой картины.
После часа таких раздумий и пары трубок Смит почувствовал, что его
клонит в сон. Он только подумал, будет ли приятно вытянуться на диком
тимьяне, аромат которого был очень силен наверху, и проспать до завтрака,
когда лучи восходящего солнца коснулись одного из окон монастыря, и Смит
сонно смотрел на мерцающий свет, пока вспышки не ослепили его. Тогда он
почувствовал нечто "подозрительное". Появилось странное ощущение, как будто
макушка его головы расширялась и сжималась, а затем, по его словам, он
ощутил своего рода удар, нечто среднее между слабым электрическим током и
ощущением, возникающим, если опустить руку в быстрый полноводный ручей.
То, что случилось потом, Смит вообще не может описать ясно. Он знал,
что сидел на Гилтаре, глядя на волны и Кэлди; он все время слышал гулкий,
могучий поток, бьющийся в каменных пещерах далеко внизу. И все же он видел,
как будто сквозь стекло, совершенно иную страну - болотистые низины,
окруженные медлительным потоком и длинными рядами аккуратно подрезанных
деревьев.
"Казалось", говорит он, "что это пустынные края, но в тот момент они
наполнились людьми; их было так много, как муравьев в муравейнике.
И они все были вооружены; это казалось очень странным.
Думаю, я стоял возле того, что раньше было сельским домом; но теперь
все разрушили, остались только кучи руин и мусора. Остался только один
высокий круглый дымоход, формой сильно напоминавший дымоходы пятнадцатого
века в Пемброкшире. И тысячи, десятки тысяч людей проходили мимо.
Они все были облачены в броню, во все виды брони. На некоторых были
скрещивающиеся ленты из яркого металла, закрепленные поверх одежды, другие
были в кольчугах с головы до пят, третьи - в тяжелой цельной броне.
Они надели шлемы всех форм, видов и размеров. Один полк носил стальные
кепки с широким козырьком, нечто вроде головных уборов старых парикмахеров.
Люди из другого отряда носили рыцарские шлемы, закрытые так, что не
удавалось разглядеть лица. Большинство облачилось в латные рукавицы из
стальных колец или из листового железа, а их обувь была отделана сталью.
Очень многие держали нечто похожее на булавы, размахивая этим оружием из
стороны в сторону; все эти люди тащили какие-то связки больших металлических
шаров на поясах. Потом прошла дюжина полков - все солдаты были со стальными
щитами, переброшенными через плечо. Последними шли лучники с арбалетами".
Деламеру Смиту показалось, что он наблюдал долгое шествие множества
людей в средневековой броне, и все же он знал - по положению солнца и
розового облака, которое проходило над Головой Червя - что видение, или что
это собой представляло, продолжалось только секунду или две. Потом слабое
шоковое ощущение повторилось, и Смит вернулся к созерцанию физических
явлений пемброкширского побережья - к синим волнам, серому острову св.
Маргарет и к аббатству Кэлди, белеющему в солнечном свете.
Скажут, без сомнения, и вполне вероятно, справедливо, что Смит заснул
на Гилтаре, и во сне мысль о только что начавшейся большой войне смешалась с
его поверхностными знаниями о средневековых сражениях, о тогдашнем
вооружении и броне.
Объяснение кажется достаточно убедительным.
Но тут есть небольшая трудность. Я сказал, что Смит - теперь лейтенант
Смит. Он получил назначение прошлой осенью и отправился на фронт в мае. Он,
по случаю, говорит по-французски довольно хорошо, и потому стал, что
называется, офицером связи или кем-то вроде того.
Во всяком случае, он часто бывает на французских позициях.
Он был дома в отпуске на прошлой неделе и рассказал:
"Десять дней назад меня направили в ***. Я добрался туда рано утром и
вынужден был подождать немного, прежде чем смог увидеть генерала. Я
осмотрелся вокруг, и слева от нас находилась ферма, превратившаяся в кучу
руин, с одним круглым дымоходом, возвышавшимся как "фламандские" дымоходы в
Пемброкшире. И затем мимо прошли люди в броне, в точности такие, какими я
видел их - французские полки. Вещи, похожие на булавы, оказались
бомбометами, а металлические шары на поясах мужчин были бомбами. Мне
сказали, что арбалеты использовались для бомбардировок.
Марш, который я наблюдал, был частью большого передвижения; вы еще