Страница:
Со временем, однако, это потрясение, казалось, прошло. Примерно через три месяца он сопровождал отца к дому соседа, который иногда нанимал Джозефа В. Сосед стал объяснять рабочему, что нужно делать, а мальчик остался сидеть в большой комнате. Через несколько минут, пока хозяин давал указания, оба мужчины ужаснулись, услышав пронзительный визг и звук падения. Стремительно выскочив, они застали ребенка лежащим без сознания на полу, а его лицо было искажено страхом. Немедленно вызвали доктора, и после небольшого обследования тот заявил, что мальчик пострадал от какого-то припадка, который был, очевидно, результатом внезапного шока. Тревора перенесли в одну из спален, и через некоторое время к нему вернулось сознание, но от этого он лишь впал в состояние, определяемое медиками как тяжелая истерия. Врач назначил ему сильное успокаивающее и по прошествии двух часов сказал, что его следует отвести домой. Однако когда они проходили по холлу, приступы истерического страха возобновились с дополнительной силой. Отец ребенка догадался, что тот заметил какой-то знакомый предмет, когда услышал тот самый крик „Человек в лесу!“ Посмотрев в направлении, которое указывал Тревор, он увидел гротескную каменную голову. Она была прикреплена на стене над одной из дверей. Оказалось, что владелец дома недавно производил перестройку своих зданий, и, раскопав фундамент одного из них, обнаружил забавную голову, очевидно, Римской эпохи, которую и поместил указанным выше образом. Наиболее сведущие археологи определили, что эта голова принадлежит фавну или сатиру.
[1]
Эти необъяснимые обстоятельства вызвали у Тревора второй шок, который оказался слишком тяжелым, и по сей день он страдает слабоумием. Нет ни малейшей надежды на его выздоровление.
Инцидент стал в то время почвой для множества слухов и домыслов, и мистер Р. с пристрастием допросил Элен. Но это было совершенно бесполезно, так как она твердо отрицала, что могла напугать или еще каким-то образом досадить Тревору.
Второе происшествие, с которым связано имя этой девочки, произошло около шести лет назад и имело еще более необычный характер.
В начале лета 1882 года Элен завязала весьма тесную дружбу с Рэчел М., дочерью зажиточного фермера, жившего по соседству. Эта девочка была на год младше Элен и, по мнению многих, отличалась большей красотой, хотя черты лица Элен по мере ее взросления смягчились. Две девочки при всякой возможности проводили время вместе, представляя разительный контраст: одна со смуглой, оливкового цвета кожей и почти итальянской внешностью, другая — типичная представительница рыжих светлокожих жителей наших сельских районов. Следует отметить, что в деревне знали о неумеренно щедрой оплате мистером Р. проживания Элен, поэтому предположение, что когда-нибудь она должна унаследовать большую сумму денег от своего родственника, было общепринятым. Родители Рэчел не возражали против того, чтобы их дочь дружила с этой девочкой, и даже поощряли их близкое общение. Теперь они горько сожалеют об этом.
Элен по-прежнему сохраняла свою привязанность к лесу, и несколько раз Рэчел составляла ей компанию. Подруги выходили рано утром и оставались в лесу до наступления темноты. Спустя одну или две таких прогулки миссис М. заметила, что поведение ее дочери стало довольно странным: она казалась вялой и задумчивой и явно была „непохожа на себя“. Но эта необычность была столь незначительно, что на нее можно было не обращать внимания.
Однако как-то вечером после возвращения Рэчел домой мать услышала шум в ее комнате, похожий на сдавленный плач. Зайдя туда, она обнаружила девочку наполовину раздетой и лежащей на постели. Она, несомненно, очень страдала. Посмотрев на мать, она воскликнула: „Ах, мама, зачем же ты позволяла мне ходить в лес с Элен?“ Миссис М. была поражена этому странному вопросу и решила выяснить, в чем дело. Рэчел рассказала ей дикую историю. Она поведала…»
Кларк с грохотом захлопнул книгу и повернул свое кресло в сторону камина. Когда однажды вечером доктор Филлипс сидел как раз в этом кресле и рассказывал свою историю, Кларк остановил его чуть позже именно этого момента повествования. Он прервал его слова судорожным возгласом отвращения. «Боже мой, — вскричал он, — подумайте, о чем вы говорите! Это же столь невероятно, столь чудовищно! Такие явления не могут существовать в нашем совершенном мире, где мужчины и женщины живут и умирают, борются, сражаются, порой терпят неудачи, скорбят, мучаются, испытывают жестокие лишения в течение многих лет; но они страдают не от этого, Филлипс, не от таких чудовищных вещей. Должно быть какое-то объяснение, какое-то спасение от этого ужаса. Потому, друг мой, что если такие события возможны, наша земля превратится в кошмар».
Но Филлипс рассказал свою историю до конца, подытожив ее словами: «Исчезновение Элен остается загадкой по сей день. Она пропала средь бела дня, люди видели ее гуляющей по лугу, а спустя мгновение ее там не было».
Кларк попытался проанализировать этот рассказ еще раз. Он сидел у камина, и снова и снова его сознание содрогалось и отступало назад, устрашенное образом этой жуткой невыразимой стихии, с триумфом воплотившейся в человеческой плоти. Перед ним простирался вид длинной сумрачной зеленой дороги в лесу, какой ее описал его друг. Он видел колышущиеся листья и трепещущие тени на траве, видел солнечные лучи и цветы, и где-то впереди, на большом удалении, две фигуры, перемещающихся по направлению к нему. Одной была Рэчел, но другой?..
Кларк постарался утвердиться в том, что для него было бы лучше не верить всему этому, но в конце сообщения, зафиксированного им в своей книге, он поставил надпись:
ET DIABOLUS INCARNATE EST. ET HOMO FACTUS EST.Q
Глава III
Глава IV
Эти необъяснимые обстоятельства вызвали у Тревора второй шок, который оказался слишком тяжелым, и по сей день он страдает слабоумием. Нет ни малейшей надежды на его выздоровление.
Инцидент стал в то время почвой для множества слухов и домыслов, и мистер Р. с пристрастием допросил Элен. Но это было совершенно бесполезно, так как она твердо отрицала, что могла напугать или еще каким-то образом досадить Тревору.
Второе происшествие, с которым связано имя этой девочки, произошло около шести лет назад и имело еще более необычный характер.
В начале лета 1882 года Элен завязала весьма тесную дружбу с Рэчел М., дочерью зажиточного фермера, жившего по соседству. Эта девочка была на год младше Элен и, по мнению многих, отличалась большей красотой, хотя черты лица Элен по мере ее взросления смягчились. Две девочки при всякой возможности проводили время вместе, представляя разительный контраст: одна со смуглой, оливкового цвета кожей и почти итальянской внешностью, другая — типичная представительница рыжих светлокожих жителей наших сельских районов. Следует отметить, что в деревне знали о неумеренно щедрой оплате мистером Р. проживания Элен, поэтому предположение, что когда-нибудь она должна унаследовать большую сумму денег от своего родственника, было общепринятым. Родители Рэчел не возражали против того, чтобы их дочь дружила с этой девочкой, и даже поощряли их близкое общение. Теперь они горько сожалеют об этом.
Элен по-прежнему сохраняла свою привязанность к лесу, и несколько раз Рэчел составляла ей компанию. Подруги выходили рано утром и оставались в лесу до наступления темноты. Спустя одну или две таких прогулки миссис М. заметила, что поведение ее дочери стало довольно странным: она казалась вялой и задумчивой и явно была „непохожа на себя“. Но эта необычность была столь незначительно, что на нее можно было не обращать внимания.
Однако как-то вечером после возвращения Рэчел домой мать услышала шум в ее комнате, похожий на сдавленный плач. Зайдя туда, она обнаружила девочку наполовину раздетой и лежащей на постели. Она, несомненно, очень страдала. Посмотрев на мать, она воскликнула: „Ах, мама, зачем же ты позволяла мне ходить в лес с Элен?“ Миссис М. была поражена этому странному вопросу и решила выяснить, в чем дело. Рэчел рассказала ей дикую историю. Она поведала…»
Кларк с грохотом захлопнул книгу и повернул свое кресло в сторону камина. Когда однажды вечером доктор Филлипс сидел как раз в этом кресле и рассказывал свою историю, Кларк остановил его чуть позже именно этого момента повествования. Он прервал его слова судорожным возгласом отвращения. «Боже мой, — вскричал он, — подумайте, о чем вы говорите! Это же столь невероятно, столь чудовищно! Такие явления не могут существовать в нашем совершенном мире, где мужчины и женщины живут и умирают, борются, сражаются, порой терпят неудачи, скорбят, мучаются, испытывают жестокие лишения в течение многих лет; но они страдают не от этого, Филлипс, не от таких чудовищных вещей. Должно быть какое-то объяснение, какое-то спасение от этого ужаса. Потому, друг мой, что если такие события возможны, наша земля превратится в кошмар».
Но Филлипс рассказал свою историю до конца, подытожив ее словами: «Исчезновение Элен остается загадкой по сей день. Она пропала средь бела дня, люди видели ее гуляющей по лугу, а спустя мгновение ее там не было».
Кларк попытался проанализировать этот рассказ еще раз. Он сидел у камина, и снова и снова его сознание содрогалось и отступало назад, устрашенное образом этой жуткой невыразимой стихии, с триумфом воплотившейся в человеческой плоти. Перед ним простирался вид длинной сумрачной зеленой дороги в лесу, какой ее описал его друг. Он видел колышущиеся листья и трепещущие тени на траве, видел солнечные лучи и цветы, и где-то впереди, на большом удалении, две фигуры, перемещающихся по направлению к нему. Одной была Рэчел, но другой?..
Кларк постарался утвердиться в том, что для него было бы лучше не верить всему этому, но в конце сообщения, зафиксированного им в своей книге, он поставил надпись:
ET DIABOLUS INCARNATE EST. ET HOMO FACTUS EST.Q
Глава III
Город воскрешений
«Герберт! Боже правый! Возможно ли это?»
«Да, меня зовут Герберт. Кажется, мне знакомо ваше лицо, но я не припомню вашего имени. У меня очень плохая память».
«Не помните ли вы Вилльерса из Уодхэма?»
«Как же, как же. Прошу прощения, Вилльерс, я и не предполагал, что окажусь столь невнимательным по отношению к старому другу по колледжу. Доброй ночи».
«Мой дорогой друг, не стоит так спешить. Я живу недалеко, однако в такое время мы не сможем здесь пройти. Предлагаю совершить небольшую прогулку по Шафтсбери Авеню. Но какими судьбами вы попали в этот переход, Герберт?»
«Это столь же долгая история, Вилльерс, сколь и странная. Но, если хотите, вы можете выслушать ее».
«В таком случае, пойдемте. Держитесь за мою руку, вы не выглядите слишком здоровым».
Пара совершенно не похожих друг на друга людей медленно двинулась по Руперт-стрит. Один выглядел неопрятно и был одет в безобразные лохмотья, а другой, аккуратный, лощеный, явно преуспевающий, был облачен в типичный костюм горожанина. Вилльерс только что вышел из ресторана после превосходного ужина из множества блюд, сдобренных бутылочкой располагающего Кьянти. В этом приятном настроении, которое было почти хроническим, он на мгновение задержался у входа. Вилльерс принялся осматривать окружающую его плохо освещенную улицу в поисках тех таинственных происшествий и личностей, которыми в любое время изобилуют все кварталы Лондона. Предметом особой гордости Вилльерса было его умение ориентироваться в подобных этой улице темных лабиринтах и закоулках Лондона. В этих не приносящих прибыли изысканиях он проявлял усердие, достойное более серьезного применения.
Теперь он стоял возле фонаря и с нескрываемым любопытством изучал прохожих. В его мозгу, с той степенностью, с какой он лишь регулярно посещал закусочные, зарождалась формула: «Лондон был назван городом неожиданных встреч, более того, это город Воскрешений…», когда эти рассуждения были внезапно прерваны робким касанием его плеча и жалобной просьбой подаяния.
Вилльерс осмотрелся вокруг с некоторым раздражением и был потрясен, обнаружив, что столкнулся с воплощенным подтверждением его высокопарной сентенции. Здесь, рядом с ним, стоял его старый приятель Чарльз Герберт, зачисленный в колледж в один день с Вилльерсом, с кем он провел в веселых развлечениях и умных беседах двенадцать полных семестров. На лице Герберта лежала печать бедности и частых унижений, а тело было едва прикрыто отвратительным засаленным тряпьем.
Разные виды деятельности и различные интересы разлучили друзей, прошло уже шесть лет, как Вилльерс не видел Герберта. Сейчас он смотрел на этого человека с печалью и смятением, смешанным с некоторым любопытством. Какая же темная череда невзгод довела его до столь жалкого образа жизни? Наряду с огорчением Вилльерс ощущал всю свою страсть к загадкам, и он поздравил себя с тем, что решил остаться возле ресторана и спокойно поразмышлять.
Некоторое время они шли молча, и не один прохожий с удивлением взирал на непривычное зрелище, как хорошо одетый господин идет с опирающимся на его руку человеком, в котором безошибочно можно было бы определить нищего. Заметив это, Вилльерс свернул на темную улицу в Сохо. Здесь он повторил свой вопрос.
«Как это могло случиться, Герберт? Я всегда был уверен, что вы унаследуете прекрасное поместье в Дорсетшире. Ваш отец лишил вас наследства? Наверняка, нет».
«Нет, Вилльерс, я принял всю собственность после смерти моего бедного отца. Он умер спустя год, как я покинул Оксфорд. Он был замечательным отцом, и я довольно долго оплакивал его. Но вы же знаете, каковы молодые люди: через некоторое время я уехал в город и добился хорошего положения в свете. Естественно, я был представлен превосходному обществу и смог достаточно часто участвовать в развлечениях безобидного характера. Я понемногу играл, регулярно, но никогда не рисковал на большие суммы. Несколько ставок, которые я сделал на скачках, принесли мне немного денег — всего несколько фунтов, достаточно на сигары и прочие мелкие удовольствия. Во второй год жизни в Лондоне ситуация изменилась. Конечно, вы слышали о моей женитьбе?»
«Нет, я ничего об этом не слышал».
«Да, Вилльерс, я женился. В доме своего приятеля я повстречал девушку очень необычной и чудесной красоты. Не скажу вам ее возраст, я никогда и не знал его, но насколько я могу догадываться, ей должно было быть около девятнадцати, когда я познакомился с ней. Мои друзья нашли ее во Флоренции. По ее словам она была сиротой, дочерью англичанина и итальянки. Она очаровала их, как потом очаровала и меня.
Первый раз я увидел ее на вечеринке. Я стоял возле двери, разговаривая со знакомым, когда вдруг среди музыки и шума разговоров услышал голос, который, казалось, потряс мое сердце. Она пела итальянскую песню. Этим же вечером меня представили ей, и через три месяца я женился на Элен.
Вилльерс, эта женщина, если ее можно назвать женщиной, уничтожила мою душу. В нашу первую ночь после свадьбы я обнаружил, что сижу в ее спальне в гостинице и слушаю ее рассказ. Она сидела на постели, и до моих ушей доносился ее прекрасный голос, говорящий о таких вещах, которые даже сейчас я не смею произносить шепотом в самую глухую ночь, хотя бы я был в центре пустыни. Вы, Вилльерс, можете полагать, что знаете жизнь и Лондон, знаете, что происходит днем и ночью в этом отвратительном городе. Но вы и понятия не имеете о том, что известно мне. Ни в одном из своих самых фантастических, самых кошмарных снов вы и близко не могли вообразить то омерзительное порождение тьмы, что я слышал — и видел. Да, именно видел. Я лицезрел столь невероятный ужас, что иногда даже останавливаюсь посреди улицы и задаюсь вопросом, мог ли человек созерцать такие вещи и остаться живым. За год, Вилльерс, телом и душой я превратился в развалину — телом и душой».
«Но ваша собственность, Герберт? У вас ведь была земля в Дорсете».
«Я все продал: поля и леса, старый милый дом — все».
«А деньги?»
«Она забрала их все у меня».
«И затем бросила вас?»
«Да, однажды ночью она исчезла. Я не знаю, где она теперь находится, но уверен, если увижу ее вновь, это убьет меня. Оставшаяся часть моей истории неинтересна; убогая нищета — это все. Вы, возможно, решите, что я преувеличиваю, говорю, чтобы произвести эффект, но я не рассказал вам и половины всех событий. Я мог бы поведать вам о некоторых вещах, которые убедили бы вас, но тогда в вашей жизни больше не будет счастливых дней. Подобно мне, вы будете скитаться до конца жизни под впечатлением увиденного ада».
Вилльерс привел своего несчастного друга к себе домой и накормил его. Герберт ел скудно и едва притронулся к стакану вина, стоявшему перед ним. В унынии он некоторое время молча сидел у камина. Однако когда Вилльерс проводил его к выходу и дал немного денег, он выглядел, кажется, бодрее.
«Кстати, Герберт, — сказал Вилльерс, когда они прощались у двери, — как звали вашу жену? Вроде бы, вы сказали Элен? А фамилия?»
«До нашей встречи ее звали Элен Вогэн, но каково было настоящее имя, этого я сказать не могу. Не думаю, что у нее вообще было имя. Нет, нет, не в этом смысле. Только люди носят имена, Вилльерс, я не могу сказать ничего больше. Прощайте. Я не стану медлить с тем, чтобы обратиться к вам, если узнаю, каким образом вы могли бы помочь мне. Доброй ночи».
Он ушел в ночную тьму, а Вилльерс вернулся к камину. Нечто в рассказе Герберта чрезвычайно поразило его: не жалкие лохмотья или следы, нанесенные бедностью на его лицо, но тот неопределенный ужас, который обволакивал его подобно туману. Вилльерс догадывался, что на Герберте не лежало собственной вины. Женщина, которую он описал, разрушила его тело и душу, и Вилльерс чувствовал, что этот человек, когда-то бывший его другом, оказался лишь актером в том представлении, что разыграло непередаваемое силой слов зло. Его рассказ не нуждался в подтверждении, он сам являлся наглядным свидетельством этого.
Вилльерс с интересом размышлял о событиях, о которых ему поведал Герберт, и задался вопросом, в первый ли и последний раз он услышал об этой истории. «Нет, — подумал он, — определенно, не в последний. Вероятно, это только начало. Подобный случай напоминает набор китайских ящичков — вы открываете их один за другим и в каждом последующем ящичке видите все более странные и изящно изготовленные вещицы. Наверняка бедный Герберт является просто одной из внешних коробок. Чудеса будут продолжаться».
Вилльерс никак не мог выбросить из головы Герберта и его рассказ, который стал казаться ему еще более диким по мере того, как медленно тянулась ночь. Огонь в камине угасал, и освежающий утренний воздух проник в комнату. Вилльерс встал, бросил взгляд через плечо в сторону окна и, слегка поеживаясь, направился в спальню.
Спустя несколько дней он встретил в клубе знакомого джентльмена по имени Остин, который славился своим глубоким знанием лондонской жизни, как в мрачных, так и светлых ее проявлениях. Вилльерс, все еще переполненный впечатлением от неожиданной встречи в Сохо и ее последствий, полагал, что Остин сможет прояснить историю Герберта. После недолгой болтовни он внезапно задал вопрос:
«Вам доводилось слышать что-нибудь о человеке по имени Герберт — Чарльз Герберт?»
Остин резко повернулся и с некоторым изумлением посмотрел на Вилльерса.
«Чарльз Герберт? Были ли вы в городе три года назад? Нет, тогда вы не слышали о происшествии на Пол-стрит. В то время оно вызвало большую сенсацию».
«Что это за случай?»
«Итак, однажды возле какого-то дома на Пол-стрит поодаль от Тоттенхэмской окружной дороги было найдено окоченевшее тело джентльмена, занимавшего прекрасное положение в обществе. Разумеется, тело нашла не полиция; ведь если вы всю ночь сидите дома и в вашем окне горит свет, констебль немедленно позвонит в колокольчик, но если вам где-либо случилось лежать мертвым, вы останетесь в полном одиночестве. В этой ситуации, как и во многих других, тревогу поднял какой-то гуляка. Я не имею в виду обычного нищего бродягу или того, кто слоняется по публичным домам, но джентльмена, который по делу или ради удовольствия, а, может, из-за того и другого, изучал улицы Лондона в пять часов утра. Этот человек, по его словам, „шел домой“, не уточняя, откуда и куда, и случайно проходил по Пол-стрит между четырьмя и пятью часами утра. Кто-то поставил ему „фонарь“ под глазом в доме № 20, причем он весьма глупо заметил, что у этого дома была самая неприятная физиономия, какую он когда-либо видел. Во всяком случае, он осматривал тот район и был сильно удивлен, увидев человека, лежащего на земле беспорядочной грудой. Нашему джентльмену показалось, что его лицо выглядит поразительно страшно, и он побежал искать ближайшего полицейского. Констебль поначалу был склонен отнестись к его рассказу несерьезно, посчитав это результатом обычного опьянения. Однако он все же подошел к телу и весьма скоро изменил свой тон. Ранняя пташка, нашедшая своего червячка, была отправлена за доктором. Полицейский стал звонить и стучать в дверь дома, стоявшего рядом, пока не пришла заспанная и неопрятная служанка. Констебль изложил девчонке содержание происшествия, и она завопила достаточно громко, чтобы разбудить всю улицу. Однако она ничего не знала об этом человеке, никогда не видела его в этом доме, и так далее. Между тем подлинный автор находки вернулся с врачом, и новое лицо было введено в курс дела. Ворота были открыты, так что вся четверка расположилась на ступеньках дома. Доктор вряд ли нуждался в большом исследовании; он сказал, что бедняга мертв уже несколько часов, и с этого момента событие стало приобретать особый интерес. Покойный не был ограблен, в одном кармане у него лежали бумаги, по которым его идентифицировали как человека из хорошего семейства, с достатком, имевшего успех в обществе, без врагов, насколько об этом можно было судить. Я не скажу вам его имя, Вилльерс, поскольку оно не имеет значения для рассказа, да и нет смысла копаться в делах, касающихся мертвеца, к которому мы не имеем отношения. Назовем его N. Другим любопытным обстоятельством было то, что врач не смог определиться с тем, от чего тот умер. На его плечах было несколько легких ушибов, но они были незначительны и выглядели, будто его всего лишь вытолкнули через черный ход. Никаких других признаков насилия не было, по крайней мере, тех, на чей счет можно было бы отнести его смерть. Когда произвели вскрытие, не нашлось следов какого-либо яда. Конечно, полиция хотела знать все о жителях дома № 20, и вот из частных источников я узнал, что они выяснили пару важных фактов. Оказалось, что дом занимали мистер и миссис Чарльз Герберт. Говорят, что у хозяина была земельная собственность, хотя большинство уверено в том, что Пол-стрит отнюдь не место для лендлордов. Что касается миссис Герберт, кажется, никто не знал, кто или что она есть. Между нами, мне представляется такое сравнение: те, кто, подобно водолазам, погружаются в ее жизнь, обнаруживают себя в довольно странных водах. Естественно, Герберты отрицали, что знают что-либо об этой смерти, и за неимением улик их оставили в покое. Но всплыли кое-какие загадочные вещи касательно их. Хотя было между пятью и шестью часами утра, когда стали уносить тело покойного, собралась большая толпа, чтобы посмотреть, что происходит. Присутствовавшие были совершенно вольны в комментариях, и, по общему мнению, следовало, что дом № 20 имел дурную репутацию на Пол-стрит. Люди качали головами, поднимали брови и полагали, что Герберты довольно „эксцентричные“, все „предпочитали не видеть, что происходит в этом доме“ и так далее. Но в этом не было ничего осязаемого. У полицейских была внутренняя уверенность в том, что смерть так или иначе произошла в доме № 20, а затем покойного выволокли через черный ход. Но они не могли этого доказать, а отсутствие каких-либо следов насилия или отравления делало их бессильными. Странный случай, не правда ли? Но кое-чего интересного я вам еще не сказал. Мне довелось познакомиться с одним врачом, который пытался выяснить причину смерти, и спустя некоторое время после следствия я снова встретил его и спросил об этом. „Можете ли вы сказать мне точно, — сказал я, — что тщетно изучали этот случай, что вы действительно не смогли установить, от чего умер тот человек?“ „Прошу прощения, — ответил он, — но я совершенно четко представляю себе причину смерти. N скончался от испуга, от сущего чудовищного кошмара. За всю свою практику я никогда не видел, чтобы черты лица были столь уродливо искажены, хотя я повидал лица, полностью отданные во власть смерти“. Доктор обычно был очень хладнокровен, и явное волнение в его словах поразило меня. Но больше узнать от него я не смог. Полагаю, следствие не нашло способа возбудить дело против Гербертов за то, что они могли до смерти напугать человека. Ничего не было сделано, и инцидент выпал из сознания людей. Вам приходилось знать Герберта?»
«Конечно, — ответил Вилльерс, — он был моим старым товарищем по колледжу».
«Что вы говорите? Вы когда-нибудь видели его жену?»
«Нет. Я потерял Герберта из виду много лет назад».
«Удивительно, не правда ли, проститься с человеком у ворот колледжа или на Паддингтонском вокзале, ничего не знать о нем много лет и вдруг обнаружить его совершенно обезумевшим в таком странном месте. Но мне бы хотелось увидеть миссис Герберт; люди рассказывают о ней чрезвычайно необыкновенные вещи».
«Какие?»
«Ну, я затрудняюсь сказать вам. Все, кто видел ее в полицейском участке, говорят, что она самая красивая и в тоже время самая отталкивающая женщина, какую им доводилось встречать. Я разговаривал с человеком, видевшим миссис Герберт, и, уверяю вас, он явно испытывал дрожь, пытаясь описать ее, однако не мог объяснить, почему. Казалось, она была своеобразной загадкой. Я полагаю, что если бы покойный мог поведать о том, что он узнал, он рассказал бы о весьма нетривиальных и удивительных вещах. Здесь мы вновь приходим в замешательство: что было нужно такому респектабельному джентльмену, как N (мы называем его так, если вы не забыли), в этом подозрительном доме № 20? В общем, это очень странный случай, не так ли?»
«В самом деле, Остин, это экстраординарный случай. Я и не предполагал, задавая вопрос о своем старом друге, что вы поразите меня столь необычной историей. Что ж, мне нужно идти. До свидания».
Вилльерс вышел, размышляя о своем удачном сравнении с китайскими ящичками. В этой коробке обнаружился действительно странный предмет.
«Да, меня зовут Герберт. Кажется, мне знакомо ваше лицо, но я не припомню вашего имени. У меня очень плохая память».
«Не помните ли вы Вилльерса из Уодхэма?»
«Как же, как же. Прошу прощения, Вилльерс, я и не предполагал, что окажусь столь невнимательным по отношению к старому другу по колледжу. Доброй ночи».
«Мой дорогой друг, не стоит так спешить. Я живу недалеко, однако в такое время мы не сможем здесь пройти. Предлагаю совершить небольшую прогулку по Шафтсбери Авеню. Но какими судьбами вы попали в этот переход, Герберт?»
«Это столь же долгая история, Вилльерс, сколь и странная. Но, если хотите, вы можете выслушать ее».
«В таком случае, пойдемте. Держитесь за мою руку, вы не выглядите слишком здоровым».
Пара совершенно не похожих друг на друга людей медленно двинулась по Руперт-стрит. Один выглядел неопрятно и был одет в безобразные лохмотья, а другой, аккуратный, лощеный, явно преуспевающий, был облачен в типичный костюм горожанина. Вилльерс только что вышел из ресторана после превосходного ужина из множества блюд, сдобренных бутылочкой располагающего Кьянти. В этом приятном настроении, которое было почти хроническим, он на мгновение задержался у входа. Вилльерс принялся осматривать окружающую его плохо освещенную улицу в поисках тех таинственных происшествий и личностей, которыми в любое время изобилуют все кварталы Лондона. Предметом особой гордости Вилльерса было его умение ориентироваться в подобных этой улице темных лабиринтах и закоулках Лондона. В этих не приносящих прибыли изысканиях он проявлял усердие, достойное более серьезного применения.
Теперь он стоял возле фонаря и с нескрываемым любопытством изучал прохожих. В его мозгу, с той степенностью, с какой он лишь регулярно посещал закусочные, зарождалась формула: «Лондон был назван городом неожиданных встреч, более того, это город Воскрешений…», когда эти рассуждения были внезапно прерваны робким касанием его плеча и жалобной просьбой подаяния.
Вилльерс осмотрелся вокруг с некоторым раздражением и был потрясен, обнаружив, что столкнулся с воплощенным подтверждением его высокопарной сентенции. Здесь, рядом с ним, стоял его старый приятель Чарльз Герберт, зачисленный в колледж в один день с Вилльерсом, с кем он провел в веселых развлечениях и умных беседах двенадцать полных семестров. На лице Герберта лежала печать бедности и частых унижений, а тело было едва прикрыто отвратительным засаленным тряпьем.
Разные виды деятельности и различные интересы разлучили друзей, прошло уже шесть лет, как Вилльерс не видел Герберта. Сейчас он смотрел на этого человека с печалью и смятением, смешанным с некоторым любопытством. Какая же темная череда невзгод довела его до столь жалкого образа жизни? Наряду с огорчением Вилльерс ощущал всю свою страсть к загадкам, и он поздравил себя с тем, что решил остаться возле ресторана и спокойно поразмышлять.
Некоторое время они шли молча, и не один прохожий с удивлением взирал на непривычное зрелище, как хорошо одетый господин идет с опирающимся на его руку человеком, в котором безошибочно можно было бы определить нищего. Заметив это, Вилльерс свернул на темную улицу в Сохо. Здесь он повторил свой вопрос.
«Как это могло случиться, Герберт? Я всегда был уверен, что вы унаследуете прекрасное поместье в Дорсетшире. Ваш отец лишил вас наследства? Наверняка, нет».
«Нет, Вилльерс, я принял всю собственность после смерти моего бедного отца. Он умер спустя год, как я покинул Оксфорд. Он был замечательным отцом, и я довольно долго оплакивал его. Но вы же знаете, каковы молодые люди: через некоторое время я уехал в город и добился хорошего положения в свете. Естественно, я был представлен превосходному обществу и смог достаточно часто участвовать в развлечениях безобидного характера. Я понемногу играл, регулярно, но никогда не рисковал на большие суммы. Несколько ставок, которые я сделал на скачках, принесли мне немного денег — всего несколько фунтов, достаточно на сигары и прочие мелкие удовольствия. Во второй год жизни в Лондоне ситуация изменилась. Конечно, вы слышали о моей женитьбе?»
«Нет, я ничего об этом не слышал».
«Да, Вилльерс, я женился. В доме своего приятеля я повстречал девушку очень необычной и чудесной красоты. Не скажу вам ее возраст, я никогда и не знал его, но насколько я могу догадываться, ей должно было быть около девятнадцати, когда я познакомился с ней. Мои друзья нашли ее во Флоренции. По ее словам она была сиротой, дочерью англичанина и итальянки. Она очаровала их, как потом очаровала и меня.
Первый раз я увидел ее на вечеринке. Я стоял возле двери, разговаривая со знакомым, когда вдруг среди музыки и шума разговоров услышал голос, который, казалось, потряс мое сердце. Она пела итальянскую песню. Этим же вечером меня представили ей, и через три месяца я женился на Элен.
Вилльерс, эта женщина, если ее можно назвать женщиной, уничтожила мою душу. В нашу первую ночь после свадьбы я обнаружил, что сижу в ее спальне в гостинице и слушаю ее рассказ. Она сидела на постели, и до моих ушей доносился ее прекрасный голос, говорящий о таких вещах, которые даже сейчас я не смею произносить шепотом в самую глухую ночь, хотя бы я был в центре пустыни. Вы, Вилльерс, можете полагать, что знаете жизнь и Лондон, знаете, что происходит днем и ночью в этом отвратительном городе. Но вы и понятия не имеете о том, что известно мне. Ни в одном из своих самых фантастических, самых кошмарных снов вы и близко не могли вообразить то омерзительное порождение тьмы, что я слышал — и видел. Да, именно видел. Я лицезрел столь невероятный ужас, что иногда даже останавливаюсь посреди улицы и задаюсь вопросом, мог ли человек созерцать такие вещи и остаться живым. За год, Вилльерс, телом и душой я превратился в развалину — телом и душой».
«Но ваша собственность, Герберт? У вас ведь была земля в Дорсете».
«Я все продал: поля и леса, старый милый дом — все».
«А деньги?»
«Она забрала их все у меня».
«И затем бросила вас?»
«Да, однажды ночью она исчезла. Я не знаю, где она теперь находится, но уверен, если увижу ее вновь, это убьет меня. Оставшаяся часть моей истории неинтересна; убогая нищета — это все. Вы, возможно, решите, что я преувеличиваю, говорю, чтобы произвести эффект, но я не рассказал вам и половины всех событий. Я мог бы поведать вам о некоторых вещах, которые убедили бы вас, но тогда в вашей жизни больше не будет счастливых дней. Подобно мне, вы будете скитаться до конца жизни под впечатлением увиденного ада».
Вилльерс привел своего несчастного друга к себе домой и накормил его. Герберт ел скудно и едва притронулся к стакану вина, стоявшему перед ним. В унынии он некоторое время молча сидел у камина. Однако когда Вилльерс проводил его к выходу и дал немного денег, он выглядел, кажется, бодрее.
«Кстати, Герберт, — сказал Вилльерс, когда они прощались у двери, — как звали вашу жену? Вроде бы, вы сказали Элен? А фамилия?»
«До нашей встречи ее звали Элен Вогэн, но каково было настоящее имя, этого я сказать не могу. Не думаю, что у нее вообще было имя. Нет, нет, не в этом смысле. Только люди носят имена, Вилльерс, я не могу сказать ничего больше. Прощайте. Я не стану медлить с тем, чтобы обратиться к вам, если узнаю, каким образом вы могли бы помочь мне. Доброй ночи».
Он ушел в ночную тьму, а Вилльерс вернулся к камину. Нечто в рассказе Герберта чрезвычайно поразило его: не жалкие лохмотья или следы, нанесенные бедностью на его лицо, но тот неопределенный ужас, который обволакивал его подобно туману. Вилльерс догадывался, что на Герберте не лежало собственной вины. Женщина, которую он описал, разрушила его тело и душу, и Вилльерс чувствовал, что этот человек, когда-то бывший его другом, оказался лишь актером в том представлении, что разыграло непередаваемое силой слов зло. Его рассказ не нуждался в подтверждении, он сам являлся наглядным свидетельством этого.
Вилльерс с интересом размышлял о событиях, о которых ему поведал Герберт, и задался вопросом, в первый ли и последний раз он услышал об этой истории. «Нет, — подумал он, — определенно, не в последний. Вероятно, это только начало. Подобный случай напоминает набор китайских ящичков — вы открываете их один за другим и в каждом последующем ящичке видите все более странные и изящно изготовленные вещицы. Наверняка бедный Герберт является просто одной из внешних коробок. Чудеса будут продолжаться».
Вилльерс никак не мог выбросить из головы Герберта и его рассказ, который стал казаться ему еще более диким по мере того, как медленно тянулась ночь. Огонь в камине угасал, и освежающий утренний воздух проник в комнату. Вилльерс встал, бросил взгляд через плечо в сторону окна и, слегка поеживаясь, направился в спальню.
Спустя несколько дней он встретил в клубе знакомого джентльмена по имени Остин, который славился своим глубоким знанием лондонской жизни, как в мрачных, так и светлых ее проявлениях. Вилльерс, все еще переполненный впечатлением от неожиданной встречи в Сохо и ее последствий, полагал, что Остин сможет прояснить историю Герберта. После недолгой болтовни он внезапно задал вопрос:
«Вам доводилось слышать что-нибудь о человеке по имени Герберт — Чарльз Герберт?»
Остин резко повернулся и с некоторым изумлением посмотрел на Вилльерса.
«Чарльз Герберт? Были ли вы в городе три года назад? Нет, тогда вы не слышали о происшествии на Пол-стрит. В то время оно вызвало большую сенсацию».
«Что это за случай?»
«Итак, однажды возле какого-то дома на Пол-стрит поодаль от Тоттенхэмской окружной дороги было найдено окоченевшее тело джентльмена, занимавшего прекрасное положение в обществе. Разумеется, тело нашла не полиция; ведь если вы всю ночь сидите дома и в вашем окне горит свет, констебль немедленно позвонит в колокольчик, но если вам где-либо случилось лежать мертвым, вы останетесь в полном одиночестве. В этой ситуации, как и во многих других, тревогу поднял какой-то гуляка. Я не имею в виду обычного нищего бродягу или того, кто слоняется по публичным домам, но джентльмена, который по делу или ради удовольствия, а, может, из-за того и другого, изучал улицы Лондона в пять часов утра. Этот человек, по его словам, „шел домой“, не уточняя, откуда и куда, и случайно проходил по Пол-стрит между четырьмя и пятью часами утра. Кто-то поставил ему „фонарь“ под глазом в доме № 20, причем он весьма глупо заметил, что у этого дома была самая неприятная физиономия, какую он когда-либо видел. Во всяком случае, он осматривал тот район и был сильно удивлен, увидев человека, лежащего на земле беспорядочной грудой. Нашему джентльмену показалось, что его лицо выглядит поразительно страшно, и он побежал искать ближайшего полицейского. Констебль поначалу был склонен отнестись к его рассказу несерьезно, посчитав это результатом обычного опьянения. Однако он все же подошел к телу и весьма скоро изменил свой тон. Ранняя пташка, нашедшая своего червячка, была отправлена за доктором. Полицейский стал звонить и стучать в дверь дома, стоявшего рядом, пока не пришла заспанная и неопрятная служанка. Констебль изложил девчонке содержание происшествия, и она завопила достаточно громко, чтобы разбудить всю улицу. Однако она ничего не знала об этом человеке, никогда не видела его в этом доме, и так далее. Между тем подлинный автор находки вернулся с врачом, и новое лицо было введено в курс дела. Ворота были открыты, так что вся четверка расположилась на ступеньках дома. Доктор вряд ли нуждался в большом исследовании; он сказал, что бедняга мертв уже несколько часов, и с этого момента событие стало приобретать особый интерес. Покойный не был ограблен, в одном кармане у него лежали бумаги, по которым его идентифицировали как человека из хорошего семейства, с достатком, имевшего успех в обществе, без врагов, насколько об этом можно было судить. Я не скажу вам его имя, Вилльерс, поскольку оно не имеет значения для рассказа, да и нет смысла копаться в делах, касающихся мертвеца, к которому мы не имеем отношения. Назовем его N. Другим любопытным обстоятельством было то, что врач не смог определиться с тем, от чего тот умер. На его плечах было несколько легких ушибов, но они были незначительны и выглядели, будто его всего лишь вытолкнули через черный ход. Никаких других признаков насилия не было, по крайней мере, тех, на чей счет можно было бы отнести его смерть. Когда произвели вскрытие, не нашлось следов какого-либо яда. Конечно, полиция хотела знать все о жителях дома № 20, и вот из частных источников я узнал, что они выяснили пару важных фактов. Оказалось, что дом занимали мистер и миссис Чарльз Герберт. Говорят, что у хозяина была земельная собственность, хотя большинство уверено в том, что Пол-стрит отнюдь не место для лендлордов. Что касается миссис Герберт, кажется, никто не знал, кто или что она есть. Между нами, мне представляется такое сравнение: те, кто, подобно водолазам, погружаются в ее жизнь, обнаруживают себя в довольно странных водах. Естественно, Герберты отрицали, что знают что-либо об этой смерти, и за неимением улик их оставили в покое. Но всплыли кое-какие загадочные вещи касательно их. Хотя было между пятью и шестью часами утра, когда стали уносить тело покойного, собралась большая толпа, чтобы посмотреть, что происходит. Присутствовавшие были совершенно вольны в комментариях, и, по общему мнению, следовало, что дом № 20 имел дурную репутацию на Пол-стрит. Люди качали головами, поднимали брови и полагали, что Герберты довольно „эксцентричные“, все „предпочитали не видеть, что происходит в этом доме“ и так далее. Но в этом не было ничего осязаемого. У полицейских была внутренняя уверенность в том, что смерть так или иначе произошла в доме № 20, а затем покойного выволокли через черный ход. Но они не могли этого доказать, а отсутствие каких-либо следов насилия или отравления делало их бессильными. Странный случай, не правда ли? Но кое-чего интересного я вам еще не сказал. Мне довелось познакомиться с одним врачом, который пытался выяснить причину смерти, и спустя некоторое время после следствия я снова встретил его и спросил об этом. „Можете ли вы сказать мне точно, — сказал я, — что тщетно изучали этот случай, что вы действительно не смогли установить, от чего умер тот человек?“ „Прошу прощения, — ответил он, — но я совершенно четко представляю себе причину смерти. N скончался от испуга, от сущего чудовищного кошмара. За всю свою практику я никогда не видел, чтобы черты лица были столь уродливо искажены, хотя я повидал лица, полностью отданные во власть смерти“. Доктор обычно был очень хладнокровен, и явное волнение в его словах поразило меня. Но больше узнать от него я не смог. Полагаю, следствие не нашло способа возбудить дело против Гербертов за то, что они могли до смерти напугать человека. Ничего не было сделано, и инцидент выпал из сознания людей. Вам приходилось знать Герберта?»
«Конечно, — ответил Вилльерс, — он был моим старым товарищем по колледжу».
«Что вы говорите? Вы когда-нибудь видели его жену?»
«Нет. Я потерял Герберта из виду много лет назад».
«Удивительно, не правда ли, проститься с человеком у ворот колледжа или на Паддингтонском вокзале, ничего не знать о нем много лет и вдруг обнаружить его совершенно обезумевшим в таком странном месте. Но мне бы хотелось увидеть миссис Герберт; люди рассказывают о ней чрезвычайно необыкновенные вещи».
«Какие?»
«Ну, я затрудняюсь сказать вам. Все, кто видел ее в полицейском участке, говорят, что она самая красивая и в тоже время самая отталкивающая женщина, какую им доводилось встречать. Я разговаривал с человеком, видевшим миссис Герберт, и, уверяю вас, он явно испытывал дрожь, пытаясь описать ее, однако не мог объяснить, почему. Казалось, она была своеобразной загадкой. Я полагаю, что если бы покойный мог поведать о том, что он узнал, он рассказал бы о весьма нетривиальных и удивительных вещах. Здесь мы вновь приходим в замешательство: что было нужно такому респектабельному джентльмену, как N (мы называем его так, если вы не забыли), в этом подозрительном доме № 20? В общем, это очень странный случай, не так ли?»
«В самом деле, Остин, это экстраординарный случай. Я и не предполагал, задавая вопрос о своем старом друге, что вы поразите меня столь необычной историей. Что ж, мне нужно идти. До свидания».
Вилльерс вышел, размышляя о своем удачном сравнении с китайскими ящичками. В этой коробке обнаружился действительно странный предмет.
Глава IV
Находка на Пол-стрит
Через несколько месяцев после встречи Вилльерса с Гербертом мистер Кларк, поужинав, как обычно сидел у камина и решительно отметал свое намерение подобраться к бюро. Больше недели он успешно сохранял дистанцию от своих «Материалов» и лелеял надежду на полное изменение своих пристрастий. Но, несмотря на все усилия, Кларк не мог подавить свою жажду к чудесам и тайнам, поскольку последнее необычное событие, записанное им, глубоко волновало его. Он схематично изложил этот случай в форме предположения своему другу-ученому, который покачал головой и подумал, что Кларк становится каким-то странным. В этот вечер Кларк пытался осмыслить эту историю, когда внезапный стук в дверь вывел его из задумчивости.
«Мистер Вилльерс хотел бы видеть вас, сэр», - доложил слуга.
«Неужели это действительно вы, Вилльерс, заглянули ко мне! Я не видел вас много месяцев, думаю, около года. Как поживаете, Вилльерс? Вам нужен совет по поводу вложения денег?»
«Нет, спасибо, кажется, с этим у меня все в порядке. На самом деле, Кларк, я пришел, чтобы проконсультироваться у вас насчет одного довольно странного дела, которое в последнее время захватило мое внимание. Боюсь, когда я расскажу вам о нем, вы посчитаете это нелепостью. Порой я и сам так думаю, и единственное, почему я решил зайти к вам, это то, что вы — практичный человек».
Мистер Вилльерс был не в курсе «Материалов, подтверждающих существование Дьявола».
«Мистер Вилльерс хотел бы видеть вас, сэр», - доложил слуга.
«Неужели это действительно вы, Вилльерс, заглянули ко мне! Я не видел вас много месяцев, думаю, около года. Как поживаете, Вилльерс? Вам нужен совет по поводу вложения денег?»
«Нет, спасибо, кажется, с этим у меня все в порядке. На самом деле, Кларк, я пришел, чтобы проконсультироваться у вас насчет одного довольно странного дела, которое в последнее время захватило мое внимание. Боюсь, когда я расскажу вам о нем, вы посчитаете это нелепостью. Порой я и сам так думаю, и единственное, почему я решил зайти к вам, это то, что вы — практичный человек».
Мистер Вилльерс был не в курсе «Материалов, подтверждающих существование Дьявола».