Страница:
Артур Мэйчен
Великий бог Пан
Глава I
Эксперимент
«Я рад вашему приходу, Кларк, в самом деле, очень рад. У меня не было уверенности в том, что у вас останется запас времени».
«Мне удалось выполнить приготовления в течение несколько дней; сейчас это не так сложно. Но нет ли у вас тревоги, Раймонд? Это совершенно безопасно?»
Двое мужчин медленно прогуливались по террасе перед домом доктора Раймонда. Солнце еще цеплялось за линию гор на западе, но его тусклое красное зарево уже не вызывало тени. Воздух был спокоен; приятное дуновение доносилось со стороны покрывающего склоны холмов большого леса, а с ним с интервалами слышалось мягкое воркование диких голубей. Внизу в длинной живописной долине между разбросанными холмами петляла река, и по мере того, как солнце, плавно опускаясь, исчезало на западе, легкий белесый туман начал надвигаться со стороны холмов.
Доктор Раймонд резко повернулся к своему другу.
«Безопасно? Да, конечно. Сама по себе операция совершенно проста, любой хирург мог бы сделать ее».
«И на других ее этапах не возникнет угрозы?»
«Нет, абсолютно никакой физической опасности не существует, даю вам слово. Вы всегда очень осторожны, Кларк, но ведь вы знаете мою историю. Последние двадцать лет своей жизни я посвятил трансцендентной медицине. Мне самому доводилось слышать, как меня называли шарлатаном и мошенником, но несмотря ни на что, я знаю, что нахожусь на верном пути. Пять лет назад я достиг цели, и с тех пор каждый день являлся подготовкой к тому, что мы осуществим сегодня ночью».
«Я бы с радостью поверил в то, что все это правда, — Кларк нахмурился и в сомнении посмотрел на доктора Раймонда. — Вы совершенно уверены, Раймонд, что ваша теория — не фантасмагория? Безусловно, это великолепная гипотеза, но, в конце концов, всего лишь гипотеза?»
Доктор Раймонд остановился и резко развернулся. Это был тощий и изможденный человек среднего возраста, с бледным желтым лицом, но когда он встал перед Кларком и начал отвечать ему, на щеках у него выступил румянец.
«Посмотрите вокруг себя, Кларк. Вы видите горы, холмы, следующие один за другим, как волна за волной, поля спелой пшеницы, луга, переходящие в камышовые заросли у реки. Вы видите меня стоящим перед вами, слышите мой голос, но я скажу вам, что все эти явления — от этой только что загоревшейся на небе звезды до почвы под нашими ногами, — так вот, я утверждаю, что это лишь иллюзии и тени; тени, которые скрывают от нас настоящий мир. Существует истинная Вселенная, но она находится за этими призрачными образами, словно за вуалью. Я не знаю, поднимали ли когда-либо люди эту вуаль, но я знаю, Кларк, что вы и я увидим ее снятой прежде, чем это увидят другие глаза. Вы можете решить, что все это странно и нелепо; может быть, странно, но это правда, и древние люди знали, что означает убрать покров. Они называли это созерцанием бога Пана».
Кларк поежился — белый туман, собирающийся над рекой, был прохладным.
«Это и в самом деле удивительно, — сказал он. — Мы стоим у края иного мира, Раймонд, если то, что вы говорите, верно. Так ли уж совершенно необходим нож?»
«Да; легкое повреждение серого вещества — это все; пустяковое нарушение нескольких клеток, микроскопическое изменение, которое ускользнет от внимания девяносто девяти специалистов по мозгу из ста. Мне бы не хотелось утомлять вас, Кларк, понятиями, доступными узкому кругу профессионалов. Можно привести массу технических подробностей, которые произведут на вас впечатление, но оставят столь же несведущим, как и сейчас. Но мне кажется, вы мельком прочли в конце вашей газеты статью о том, что недавно произошел грандиозный прорыв в области физиологии мозга. Кстати, в другом номере я видел статью, посвященную теории Дигби и открытиям Брауна Фабера. Теории и открытия! Тот этап, на котором они остановились сейчас, я прошел пятнадцать лет назад, и не стоит говорить вам о том, что последние пятнадцать лет я не стоял на месте. Достаточно сказать, что пять лет назад я сделал открытие, о котором упоминал, когда сказал, что достиг своей цели. Несколько лет я провел в упорном труде, работая все дни и ночи на ощупь в темноте, что приносило лишь разочарование, а порой и отчаяние. Временами меня посещали приводящие в дрожь и холод мысли о том, что, возможно, и другие ученые занимаются поисками тех же вещей, что я пытаюсь найти. Наконец, спустя долгое время, мою душу потряс порыв внезапной радости, и я понял, что подошел к концу моего длинного пути. И тогда, и сейчас, представляется игрой случая, что осознание незначительной сиюминутной мысли, возникшей, когда я в сотый раз двигался знакомыми маршрутами и линиями, оказалось вспышкой великой истины. Следуя направлению своего поиска, я обнаружил неизвестный мир — континенты и острова, огромные океаны, которые (по моему мнению) не бороздил ни один корабль с тех пор, как Человек впервые открыл глаза и увидел Солнце, звезды на небесах и гостеприимную землю под ногами. Вы вправе считать, Кларк, что все это лишь пафосные слова, но это трудно описать буквально. Я не знаю, как еще передать то, что не может быть выражено простыми и обыденными терминами. К примеру, сейчас наш мир густо опутан телеграфными проводами и кабелями; мысль проносится со стороны восхода в сторону заката, с севера на юг, через моря и пустыни с помощью того, что медленнее самой мысли. Теперь предположим, что электрики — строители этой системы — внезапно поймут, что они как будто всего лишь поиграли в камешки и тем самым нарушили основы мироздания. Представим, что тогда эти люди увидят самое далекое пространство ближе нашего, так что слова молниеносно пролетают к Солнцу и сквозь него к потусторонним мирам, а голос человека отзывается эхом в вакууме, ограничивающем нашу мысль. Это является прекрасной аналогией тому, что произошло со мной; в настоящий момент вы в состоянии понять лишь немногое из того, что я почувствовал, когда стоял здесь и видел перед собой невыразимую, немыслимую бездну, глубоко вклинивающуюся между двумя мирами — миром материи и миром духа. Я видел перед собой смутные очертания далеко распростершейся великой пустоты, и в это мгновение как будто луч света проложил мост от нашей земли к неведомому берегу, и пропасть была преодолена. Если хотите, можете просмотреть книгу Брауна Фабера, из которой вы поймете, что на сегодняшний день ученые мужи неспособны непосредственно объяснить и определить функции особой группы нервных клеток мозга. Так уж сложилось, что эта группа стала своего рода заброшенной областью, которая допускает любые, самые фантастические теории. В отличие от Брауна Фабера и других специалистов я прекрасно представляю себе возможные функции этих нервных центров в системе мозга. Своим прикосновением я заставлю их заработать, одно касание запустит нужный процесс, который установит связь между миром сознания и… эту фразу мы сможем завершить позже. Да, нож необходим, но вдумайтесь, какое действие произведет этот нож. Он полностью сравняет прочную стену сознания, и, быть может, впервые с тех пор, как был создан человек, его дух встретится с миром духа. Кларк, Мэри увидит бога Пана!»
«Но помните ли вы о том, что написали мне? Насколько я понял, окажется неизбежным то, что она…»
Остальные слова он прошептал доктору в ухо.
«Вовсе нет. Это полный вздор, уверяю вас. На самом деле, я полностью убежден в том, что этот метод лучший из тех, что существуют».
«Хорошенько обдумайте это дело, Раймонд. На вас лежит большая ответственность. Если произойдет какая-то трагедия, до конца дней своих вы будете ощущать себя самым несчастным человеком».
«Нет, я так не думаю, даже если и случится худшее. Как вы знаете, я вытащил Мэри из грязной подворотни, спас ее от постоянного голода, когда она была еще ребенком. Полагаю, ее жизнь принадлежит мне, и я распоряжусь ею так, как посчитаю целесообразным. Уже поздно, нам лучше уйти».
Доктор Раймонд направился к дому, прошел через холл и далее спустился вниз по длинному темному коридору. Там он вынул из кармана ключ и открыл массивную дверь, а затем провел Кларка в лабораторию. Когда-то эта комната служила бильярдной и освещалась стеклянной куполообразной лампой, висевшей в центре потолка. Она все еще испускала унылое сумеречное сияние. Доктор зажег тусклый светильник и поставил его на стол, расположенный в центре помещения.
Кларк наблюдал за ним. Одна из стен едва ли на фут оставалась свободной, повсюду ее занимали полки, заставленные бутылками и пузырьками всех форм и цветов, а в одном из углов стоял маленький книжный шкаф в стиле чиппендель. Кларк обратил на него внимание.
«Вы видите этот пергамент Освальда Кроллиуса? Именно он был первым человеком, кто указал мне верный путь, хотя я не думаю, что он отыскал его самостоятельно. Вот одно из его странных высказываний: ‘В каждом пшеничном зерне таится душа звезды’».
Больше никакой мебели в лаборатории не было. Стол в центре, каменная плита с водоотводом в углу, два кресла, в которые уселись Раймонд и Кларк, — это все, за исключением странно выглядящего кресла в дальнем конце комнаты. Кларк посмотрел на него, и его брови поползли вверх.
«Кстати, вот это кресло, — сказал Раймонд. — Мы можем переставить его в более подходящее место».
Он встал и принялся вертеть загадочное кресло на свету, поднимая и опуская его, надавливая на сидение, сгибая под разными углами спинку и регулируя подставку для ног. Кресло выглядело вполне комфортабельным. Кларк пощупал мягкую зеленую обивку из вельвета, в то время как доктор манипулировал с какими-то рычагами.
«А теперь, Кларк, располагайтесь удобнее. Мне еще предстоит работа на пару часов, поскольку я посчитал нужным оставить некоторые вещи напоследок».
Раймонд отошел к каменной плите, а Кларк со скукой наблюдал, как он перевернул несколько пузырьков и зажег пламя под тигелем. На полке над оборудованием у доктора имелась маленькая ручная лампа, светившая не хуже больших. Кларк, сидевший в тени, разглядывал большую темную комнату и забавлялся причудливому эффекту контраста между яркими лучами света и сумеречной тьмой. Вскоре он почувствовал в комнате странный запах, поначалу едва уловимый. Однако по мере того, как аромат усиливался, Кларк с удивлением отметил, что он совсем не напоминает запахи в аптеке или больнице. Кларк поймал себя на том, что лениво пытается проанализировать свои ощущения, связанные с запахом, и на середине мысли вспомнил один день из своей жизни пятнадцать лет назад.
Он проводил этот день, бродя по лесам и лугам возле своего дома. Стояла августовская жара, знойное марево искажало расстояния и очертания всех предметов. Люди, смотревшие на термометр, говорили об аномальных значениях температуры, почти как в тропиках.
Странно, что этот удивительно жаркий день из пятидесятых всплыл в памяти Кларка. Ощущение ослепительных, заливающих все вокруг солнечных лучей, казалось, затмевало тень и свет в лаборатории, и он вновь чувствовал порывы обжигающего воздуха, ударяющего его в лицо, видел слабое мерцание, исходящее от торфа, и слышал бесчисленные шорохи лета.
«Надеюсь, запах не раздражает вас, Кларк? В нем нет ничего вредного. Он может лишь вызвать у вас легкую сонливость, не более».
Кларк отчетливо слышал слова Раймонда и понимал, что тот обращается к нему, но не мог заставить себя выйти из этого состояния апатии. Он был способен лишь думать об этой прогулке в одиночестве пятнадцать лет назад. Это было его последнее воспоминание о полях и лесах, которое он сохранил со времен своего детства. И теперь оно предстало перед ним в ярком свете, как на картине. Сначала он вспомнил призрачные ароматы лета — смешанный запах цветов, благоухание лесов и прохладный воздух тенистых полян, прячущихся в зеленой чаще, где их находили теплые солнечные лучи. Затем его ноздрей коснулся запах плодородной почвы, расстилающийся так, словно его разносили чьи-то руки. И, наконец, все перекрыли улыбающиеся губы.
Его мысли блуждали, как бродил он сам давным-давно, от полей к лесам, по маленьким тропинкам между буковыми подлесками. В этом воспоминании подобно чистой мелодии звучало журчание струйки воды, падающей с известняковой скалы. Вскоре воспоминания стали сбиваться и путаться с другими; буковая аллея превратилась в дорогу между падубами, там и здесь с сука на сук вилась лоза, спуская вниз наполненные красным виноградом колышущиеся ветви; редкие серо-зеленые листья дикой оливы выделялись на фоне темных тенистых падубов. Где-то в глубине этих грез таилось осознание того, что дорога от дома его отца привела Кларка к неизвестной стране. Он поразился странному впечатлению, когда внезапно бесконечная тишина поглотила все шорохи и шелесты летней природы, и лес замолчал. На мгновение он оказался лицом к лицу с сущностью, которая не была ни человеком, ни зверем, ни живым, ни мертвым, но смесью всех вещей, формой всего, но лишенной всякой формы. В этот момент блаженное таинство души и тела пропало, и Кларку показалось, как чей-то голос прокричал: «Дай нам умереть!», а затем наступила запредельная вечная тьма.
Когда Кларк очнулся, он сперва увидел Раймонда, наливавшего несколько капель какой-то маслянистой жидкости в зеленый пузырек, который он затем плотно заткнул пробкой.
«Вы задремали, — сказал он. — Поездка, должно быть, утомила вас. Теперь все готово. Я собираюсь привести Мэри, вернусь минут через десять».
Кларк сел обратно в кресло и почувствовал некоторое недоумение. Казалось, будто он перешел из одного сна в другой. Он втайне немного надеялся на то, что увидит, как растают и исчезнут стены лаборатории, и он проснется в Лондоне, содрогаясь от собственных фантазий. Но вот, наконец, дверь открылась, и вошел вернувшийся доктор, а с ним девушка лет семнадцати, одетая во все белое. Она была столь прекрасна, что Кларк совершенно не удивился тому, что написал ему доктор. От волнения у нее покраснели лицо, шея и руки, но Раймонд казался невозмутимым.
«Мэри, — произнес он, — время пришло. Ты совершенно свободна. Согласна ли ты полностью довериться мне?»
«Да, дорогой».
«Вы слышали, Кларк? Теперь вы мой свидетель. Вот кресло, Мэри. Это совсем легко, просто сядь и откинься. Ты готова?»
«Да, вполне, милый. Поцелуй меня, прежде чем начнешь».
Доктор наклонился и ласково поцеловал ее в губы.
«А теперь закрой глаза», - сказал он. Девушка опустила веки, словно она очень устала и смертельно хотела спать, а Раймонд поднес зеленый пузырек к ее ноздрям. Лицо Мэри побледнело, став белее платья. Она еще недолго слабо сопротивлялась, а затем, словно почувствовав какой-то сильный внутренний порыв, подчинилась и скрестила руки на груди, как это делают маленькие дети, произносящие молитву. Яркий свет лампы полностью заливал ее, и Кларк мог отмечать мимолетные изменения на ее лице, похожие на изменения в холмах, когда летом плывущие облака время от времени закрывают солнце.
Постепенно Мэри становилась все более бледной и неподвижной. Доктор приподнял одно ее веко и стало ясно, что она находится в полном беспамятстве. Раймонд с силой нажал на один из рычагов, и кресло резко откинулось назад. Кларк увидел, как он срезал похожий на тонзуру круг с ее шевелюры и приблизил лампу. Доктор взял из небольшого шкафа маленький, блестевший на свету инструмент, и Кларк с дрожью отвернулся. Когда он снова посмотрел на Раймонда, тот зажимал разрез, который только что сделал.
«Она придет в сознание через пять минут». Раймонд сохранял абсолютное хладнокровие. «Больше делать нечего, нам остается только ждать».
Минуты текли невыносимо медленно; они могли слышать тяжелое неспешное тиканье часов, висевших в коридоре. Кларк чувствовал усталость и слабость, его колени тряслись, и он едва мог сидеть.
Они продолжали внимательно следить за Мэри, когда внезапно услышали протяжный вздох. Щеки девушки обрели прежний цвет, а ее глаза открылись. Они вызвали у Кларка содрогание. Глаза горели жутким огнем, устремив свой взор куда-то далеко. Огромное изумление отражалось на ее лице, а ее руки протягивались, словно касались чего-то невидимого для них. Но спустя мгновение это странное выражение стерлось с ее лица, уступив место гораздо большему ужасу. Мускулы лица задергались в страшных судорогах, Мэри лихорадочно задрожала с головы до ног. Казалось, что внутри ее тела душа вела какую-то отчаянную борьбу. Это было ужасное зрелище. Кларк бросился вперед, когда она с пронзительным криком рухнула на пол.
Спустя три дня Раймонд подвел Кларка к постели Мэри. Она лежала в сильном напряжении, словно постоянно ожидала какую-то опасность. Девушка непрестанно качала головой из стороны в сторону, а на лице ее блуждала бессмысленная усмешка.
«Да, — промолвил доктор, по-прежнему совершенно спокойный, — очень жаль, она впала в состояние безнадежного идиотизма. Однако, все равно мы не могли бы ей помочь. Самое главное — это то, что она увидела Великого бога Пана».
«Мне удалось выполнить приготовления в течение несколько дней; сейчас это не так сложно. Но нет ли у вас тревоги, Раймонд? Это совершенно безопасно?»
Двое мужчин медленно прогуливались по террасе перед домом доктора Раймонда. Солнце еще цеплялось за линию гор на западе, но его тусклое красное зарево уже не вызывало тени. Воздух был спокоен; приятное дуновение доносилось со стороны покрывающего склоны холмов большого леса, а с ним с интервалами слышалось мягкое воркование диких голубей. Внизу в длинной живописной долине между разбросанными холмами петляла река, и по мере того, как солнце, плавно опускаясь, исчезало на западе, легкий белесый туман начал надвигаться со стороны холмов.
Доктор Раймонд резко повернулся к своему другу.
«Безопасно? Да, конечно. Сама по себе операция совершенно проста, любой хирург мог бы сделать ее».
«И на других ее этапах не возникнет угрозы?»
«Нет, абсолютно никакой физической опасности не существует, даю вам слово. Вы всегда очень осторожны, Кларк, но ведь вы знаете мою историю. Последние двадцать лет своей жизни я посвятил трансцендентной медицине. Мне самому доводилось слышать, как меня называли шарлатаном и мошенником, но несмотря ни на что, я знаю, что нахожусь на верном пути. Пять лет назад я достиг цели, и с тех пор каждый день являлся подготовкой к тому, что мы осуществим сегодня ночью».
«Я бы с радостью поверил в то, что все это правда, — Кларк нахмурился и в сомнении посмотрел на доктора Раймонда. — Вы совершенно уверены, Раймонд, что ваша теория — не фантасмагория? Безусловно, это великолепная гипотеза, но, в конце концов, всего лишь гипотеза?»
Доктор Раймонд остановился и резко развернулся. Это был тощий и изможденный человек среднего возраста, с бледным желтым лицом, но когда он встал перед Кларком и начал отвечать ему, на щеках у него выступил румянец.
«Посмотрите вокруг себя, Кларк. Вы видите горы, холмы, следующие один за другим, как волна за волной, поля спелой пшеницы, луга, переходящие в камышовые заросли у реки. Вы видите меня стоящим перед вами, слышите мой голос, но я скажу вам, что все эти явления — от этой только что загоревшейся на небе звезды до почвы под нашими ногами, — так вот, я утверждаю, что это лишь иллюзии и тени; тени, которые скрывают от нас настоящий мир. Существует истинная Вселенная, но она находится за этими призрачными образами, словно за вуалью. Я не знаю, поднимали ли когда-либо люди эту вуаль, но я знаю, Кларк, что вы и я увидим ее снятой прежде, чем это увидят другие глаза. Вы можете решить, что все это странно и нелепо; может быть, странно, но это правда, и древние люди знали, что означает убрать покров. Они называли это созерцанием бога Пана».
Кларк поежился — белый туман, собирающийся над рекой, был прохладным.
«Это и в самом деле удивительно, — сказал он. — Мы стоим у края иного мира, Раймонд, если то, что вы говорите, верно. Так ли уж совершенно необходим нож?»
«Да; легкое повреждение серого вещества — это все; пустяковое нарушение нескольких клеток, микроскопическое изменение, которое ускользнет от внимания девяносто девяти специалистов по мозгу из ста. Мне бы не хотелось утомлять вас, Кларк, понятиями, доступными узкому кругу профессионалов. Можно привести массу технических подробностей, которые произведут на вас впечатление, но оставят столь же несведущим, как и сейчас. Но мне кажется, вы мельком прочли в конце вашей газеты статью о том, что недавно произошел грандиозный прорыв в области физиологии мозга. Кстати, в другом номере я видел статью, посвященную теории Дигби и открытиям Брауна Фабера. Теории и открытия! Тот этап, на котором они остановились сейчас, я прошел пятнадцать лет назад, и не стоит говорить вам о том, что последние пятнадцать лет я не стоял на месте. Достаточно сказать, что пять лет назад я сделал открытие, о котором упоминал, когда сказал, что достиг своей цели. Несколько лет я провел в упорном труде, работая все дни и ночи на ощупь в темноте, что приносило лишь разочарование, а порой и отчаяние. Временами меня посещали приводящие в дрожь и холод мысли о том, что, возможно, и другие ученые занимаются поисками тех же вещей, что я пытаюсь найти. Наконец, спустя долгое время, мою душу потряс порыв внезапной радости, и я понял, что подошел к концу моего длинного пути. И тогда, и сейчас, представляется игрой случая, что осознание незначительной сиюминутной мысли, возникшей, когда я в сотый раз двигался знакомыми маршрутами и линиями, оказалось вспышкой великой истины. Следуя направлению своего поиска, я обнаружил неизвестный мир — континенты и острова, огромные океаны, которые (по моему мнению) не бороздил ни один корабль с тех пор, как Человек впервые открыл глаза и увидел Солнце, звезды на небесах и гостеприимную землю под ногами. Вы вправе считать, Кларк, что все это лишь пафосные слова, но это трудно описать буквально. Я не знаю, как еще передать то, что не может быть выражено простыми и обыденными терминами. К примеру, сейчас наш мир густо опутан телеграфными проводами и кабелями; мысль проносится со стороны восхода в сторону заката, с севера на юг, через моря и пустыни с помощью того, что медленнее самой мысли. Теперь предположим, что электрики — строители этой системы — внезапно поймут, что они как будто всего лишь поиграли в камешки и тем самым нарушили основы мироздания. Представим, что тогда эти люди увидят самое далекое пространство ближе нашего, так что слова молниеносно пролетают к Солнцу и сквозь него к потусторонним мирам, а голос человека отзывается эхом в вакууме, ограничивающем нашу мысль. Это является прекрасной аналогией тому, что произошло со мной; в настоящий момент вы в состоянии понять лишь немногое из того, что я почувствовал, когда стоял здесь и видел перед собой невыразимую, немыслимую бездну, глубоко вклинивающуюся между двумя мирами — миром материи и миром духа. Я видел перед собой смутные очертания далеко распростершейся великой пустоты, и в это мгновение как будто луч света проложил мост от нашей земли к неведомому берегу, и пропасть была преодолена. Если хотите, можете просмотреть книгу Брауна Фабера, из которой вы поймете, что на сегодняшний день ученые мужи неспособны непосредственно объяснить и определить функции особой группы нервных клеток мозга. Так уж сложилось, что эта группа стала своего рода заброшенной областью, которая допускает любые, самые фантастические теории. В отличие от Брауна Фабера и других специалистов я прекрасно представляю себе возможные функции этих нервных центров в системе мозга. Своим прикосновением я заставлю их заработать, одно касание запустит нужный процесс, который установит связь между миром сознания и… эту фразу мы сможем завершить позже. Да, нож необходим, но вдумайтесь, какое действие произведет этот нож. Он полностью сравняет прочную стену сознания, и, быть может, впервые с тех пор, как был создан человек, его дух встретится с миром духа. Кларк, Мэри увидит бога Пана!»
«Но помните ли вы о том, что написали мне? Насколько я понял, окажется неизбежным то, что она…»
Остальные слова он прошептал доктору в ухо.
«Вовсе нет. Это полный вздор, уверяю вас. На самом деле, я полностью убежден в том, что этот метод лучший из тех, что существуют».
«Хорошенько обдумайте это дело, Раймонд. На вас лежит большая ответственность. Если произойдет какая-то трагедия, до конца дней своих вы будете ощущать себя самым несчастным человеком».
«Нет, я так не думаю, даже если и случится худшее. Как вы знаете, я вытащил Мэри из грязной подворотни, спас ее от постоянного голода, когда она была еще ребенком. Полагаю, ее жизнь принадлежит мне, и я распоряжусь ею так, как посчитаю целесообразным. Уже поздно, нам лучше уйти».
Доктор Раймонд направился к дому, прошел через холл и далее спустился вниз по длинному темному коридору. Там он вынул из кармана ключ и открыл массивную дверь, а затем провел Кларка в лабораторию. Когда-то эта комната служила бильярдной и освещалась стеклянной куполообразной лампой, висевшей в центре потолка. Она все еще испускала унылое сумеречное сияние. Доктор зажег тусклый светильник и поставил его на стол, расположенный в центре помещения.
Кларк наблюдал за ним. Одна из стен едва ли на фут оставалась свободной, повсюду ее занимали полки, заставленные бутылками и пузырьками всех форм и цветов, а в одном из углов стоял маленький книжный шкаф в стиле чиппендель. Кларк обратил на него внимание.
«Вы видите этот пергамент Освальда Кроллиуса? Именно он был первым человеком, кто указал мне верный путь, хотя я не думаю, что он отыскал его самостоятельно. Вот одно из его странных высказываний: ‘В каждом пшеничном зерне таится душа звезды’».
Больше никакой мебели в лаборатории не было. Стол в центре, каменная плита с водоотводом в углу, два кресла, в которые уселись Раймонд и Кларк, — это все, за исключением странно выглядящего кресла в дальнем конце комнаты. Кларк посмотрел на него, и его брови поползли вверх.
«Кстати, вот это кресло, — сказал Раймонд. — Мы можем переставить его в более подходящее место».
Он встал и принялся вертеть загадочное кресло на свету, поднимая и опуская его, надавливая на сидение, сгибая под разными углами спинку и регулируя подставку для ног. Кресло выглядело вполне комфортабельным. Кларк пощупал мягкую зеленую обивку из вельвета, в то время как доктор манипулировал с какими-то рычагами.
«А теперь, Кларк, располагайтесь удобнее. Мне еще предстоит работа на пару часов, поскольку я посчитал нужным оставить некоторые вещи напоследок».
Раймонд отошел к каменной плите, а Кларк со скукой наблюдал, как он перевернул несколько пузырьков и зажег пламя под тигелем. На полке над оборудованием у доктора имелась маленькая ручная лампа, светившая не хуже больших. Кларк, сидевший в тени, разглядывал большую темную комнату и забавлялся причудливому эффекту контраста между яркими лучами света и сумеречной тьмой. Вскоре он почувствовал в комнате странный запах, поначалу едва уловимый. Однако по мере того, как аромат усиливался, Кларк с удивлением отметил, что он совсем не напоминает запахи в аптеке или больнице. Кларк поймал себя на том, что лениво пытается проанализировать свои ощущения, связанные с запахом, и на середине мысли вспомнил один день из своей жизни пятнадцать лет назад.
Он проводил этот день, бродя по лесам и лугам возле своего дома. Стояла августовская жара, знойное марево искажало расстояния и очертания всех предметов. Люди, смотревшие на термометр, говорили об аномальных значениях температуры, почти как в тропиках.
Странно, что этот удивительно жаркий день из пятидесятых всплыл в памяти Кларка. Ощущение ослепительных, заливающих все вокруг солнечных лучей, казалось, затмевало тень и свет в лаборатории, и он вновь чувствовал порывы обжигающего воздуха, ударяющего его в лицо, видел слабое мерцание, исходящее от торфа, и слышал бесчисленные шорохи лета.
«Надеюсь, запах не раздражает вас, Кларк? В нем нет ничего вредного. Он может лишь вызвать у вас легкую сонливость, не более».
Кларк отчетливо слышал слова Раймонда и понимал, что тот обращается к нему, но не мог заставить себя выйти из этого состояния апатии. Он был способен лишь думать об этой прогулке в одиночестве пятнадцать лет назад. Это было его последнее воспоминание о полях и лесах, которое он сохранил со времен своего детства. И теперь оно предстало перед ним в ярком свете, как на картине. Сначала он вспомнил призрачные ароматы лета — смешанный запах цветов, благоухание лесов и прохладный воздух тенистых полян, прячущихся в зеленой чаще, где их находили теплые солнечные лучи. Затем его ноздрей коснулся запах плодородной почвы, расстилающийся так, словно его разносили чьи-то руки. И, наконец, все перекрыли улыбающиеся губы.
Его мысли блуждали, как бродил он сам давным-давно, от полей к лесам, по маленьким тропинкам между буковыми подлесками. В этом воспоминании подобно чистой мелодии звучало журчание струйки воды, падающей с известняковой скалы. Вскоре воспоминания стали сбиваться и путаться с другими; буковая аллея превратилась в дорогу между падубами, там и здесь с сука на сук вилась лоза, спуская вниз наполненные красным виноградом колышущиеся ветви; редкие серо-зеленые листья дикой оливы выделялись на фоне темных тенистых падубов. Где-то в глубине этих грез таилось осознание того, что дорога от дома его отца привела Кларка к неизвестной стране. Он поразился странному впечатлению, когда внезапно бесконечная тишина поглотила все шорохи и шелесты летней природы, и лес замолчал. На мгновение он оказался лицом к лицу с сущностью, которая не была ни человеком, ни зверем, ни живым, ни мертвым, но смесью всех вещей, формой всего, но лишенной всякой формы. В этот момент блаженное таинство души и тела пропало, и Кларку показалось, как чей-то голос прокричал: «Дай нам умереть!», а затем наступила запредельная вечная тьма.
Когда Кларк очнулся, он сперва увидел Раймонда, наливавшего несколько капель какой-то маслянистой жидкости в зеленый пузырек, который он затем плотно заткнул пробкой.
«Вы задремали, — сказал он. — Поездка, должно быть, утомила вас. Теперь все готово. Я собираюсь привести Мэри, вернусь минут через десять».
Кларк сел обратно в кресло и почувствовал некоторое недоумение. Казалось, будто он перешел из одного сна в другой. Он втайне немного надеялся на то, что увидит, как растают и исчезнут стены лаборатории, и он проснется в Лондоне, содрогаясь от собственных фантазий. Но вот, наконец, дверь открылась, и вошел вернувшийся доктор, а с ним девушка лет семнадцати, одетая во все белое. Она была столь прекрасна, что Кларк совершенно не удивился тому, что написал ему доктор. От волнения у нее покраснели лицо, шея и руки, но Раймонд казался невозмутимым.
«Мэри, — произнес он, — время пришло. Ты совершенно свободна. Согласна ли ты полностью довериться мне?»
«Да, дорогой».
«Вы слышали, Кларк? Теперь вы мой свидетель. Вот кресло, Мэри. Это совсем легко, просто сядь и откинься. Ты готова?»
«Да, вполне, милый. Поцелуй меня, прежде чем начнешь».
Доктор наклонился и ласково поцеловал ее в губы.
«А теперь закрой глаза», - сказал он. Девушка опустила веки, словно она очень устала и смертельно хотела спать, а Раймонд поднес зеленый пузырек к ее ноздрям. Лицо Мэри побледнело, став белее платья. Она еще недолго слабо сопротивлялась, а затем, словно почувствовав какой-то сильный внутренний порыв, подчинилась и скрестила руки на груди, как это делают маленькие дети, произносящие молитву. Яркий свет лампы полностью заливал ее, и Кларк мог отмечать мимолетные изменения на ее лице, похожие на изменения в холмах, когда летом плывущие облака время от времени закрывают солнце.
Постепенно Мэри становилась все более бледной и неподвижной. Доктор приподнял одно ее веко и стало ясно, что она находится в полном беспамятстве. Раймонд с силой нажал на один из рычагов, и кресло резко откинулось назад. Кларк увидел, как он срезал похожий на тонзуру круг с ее шевелюры и приблизил лампу. Доктор взял из небольшого шкафа маленький, блестевший на свету инструмент, и Кларк с дрожью отвернулся. Когда он снова посмотрел на Раймонда, тот зажимал разрез, который только что сделал.
«Она придет в сознание через пять минут». Раймонд сохранял абсолютное хладнокровие. «Больше делать нечего, нам остается только ждать».
Минуты текли невыносимо медленно; они могли слышать тяжелое неспешное тиканье часов, висевших в коридоре. Кларк чувствовал усталость и слабость, его колени тряслись, и он едва мог сидеть.
Они продолжали внимательно следить за Мэри, когда внезапно услышали протяжный вздох. Щеки девушки обрели прежний цвет, а ее глаза открылись. Они вызвали у Кларка содрогание. Глаза горели жутким огнем, устремив свой взор куда-то далеко. Огромное изумление отражалось на ее лице, а ее руки протягивались, словно касались чего-то невидимого для них. Но спустя мгновение это странное выражение стерлось с ее лица, уступив место гораздо большему ужасу. Мускулы лица задергались в страшных судорогах, Мэри лихорадочно задрожала с головы до ног. Казалось, что внутри ее тела душа вела какую-то отчаянную борьбу. Это было ужасное зрелище. Кларк бросился вперед, когда она с пронзительным криком рухнула на пол.
Спустя три дня Раймонд подвел Кларка к постели Мэри. Она лежала в сильном напряжении, словно постоянно ожидала какую-то опасность. Девушка непрестанно качала головой из стороны в сторону, а на лице ее блуждала бессмысленная усмешка.
«Да, — промолвил доктор, по-прежнему совершенно спокойный, — очень жаль, она впала в состояние безнадежного идиотизма. Однако, все равно мы не могли бы ей помочь. Самое главное — это то, что она увидела Великого бога Пана».
Глава II
Материалы мистера Кларка
Мистер Кларк, джентльмен, выбранный доктором Раймондом для того, чтобы быть свидетелем странного эксперимента, связанного с богом Паном, был личностью, в чьем характере причудливым образом смешивались осторожность и любопытство. По здравому размышлению он понимал сомнительность и эксцентричность этого отвратительного опыта. Однако в глубине души у него неизменно присутствовала неуемная жажда познания всех наиболее замысловатых и эзотерических сторон человеческой сущности. Именно вторая черта преобладала в нем, когда он получил приглашение от Раймонда, хотя он всегда пребывал в твердом убеждении, что идеи доктора отличаются дикой нелепостью. Тем не менее, его фантазия втайне сохраняла доверие к этой теории, и Кларк был бы рад получить подтверждения его вере.
Ужасные события в лаборатории, свидетелем которых он стал, имели и определенный полезный результат: Кларк осознал свою вовлеченность в недостойное предприятие. В течение многих лет после этих событий он твердо придерживался устоев нормальной жизни, отвергая все возможности пуститься в оккультные изыскания. И действительно, разделяя некоторые принципы гомеопатии, Кларк одно время посещал сеансы выдающихся медиумов, надеясь, что неуклюжие выходки этих клоунов вызовут в нем отвращение к мистицизму любого рода. Однако это средство хоть и было весьма противным, не вызывало никакого эффекта.
Кларк осознавал, что по-прежнему изнывает от тоски по непознанному, и мало-помалу, по мере того, как искаженное и потрясенное неведомым ужасом лицо Мэри медленно изглаживалось из его памяти, старая страсть вновь начала утверждать себя. Занимаясь каждый день важной и нужной работой, Кларк испытывал сильное искушение в вечернем отдыхе, особенно в зимние месяцы, когда огонь распространял тепло по его уютным холостяцким апартаментам, а бутылка элитного бордо стояла наготове у него под рукой.
Как-то раз, хорошо поужинав, он собрался немного почитать вечернюю газету, но заурядный перечень новостей вскоре надоел ему, и Кларк почувствовал, что бросает жадный, полный желания, взгляд в направлении старого японского бюро, которой стояло на порядочном удалении от камина. Подобно ребенку, пробравшемуся к буфету, он еще в течение нескольких минут в нерешительности колебался, но, в итоге, желание, как всегда, победило, и Кларк прекратил валяться в кресле, зажег свечу и сел за стол.
Ящики бюро были забиты материалами на самые жуткие темы, вдобавок там покоился большой рукописный том, в который Кларк складывал наиболее ценные находки из своей с трудом добытой коллекции. Кларк испытывал сильное презрение к изданной литературе; любой рассказ, вызывавший в нем воодушевление, переставал интересовать Кларка, стоило ему быть напечатанным. Его единственным увлечением было чтение, сбор и классификация того, что он называл «Материалы, подтверждающие существование Дьявола», и когда Кларк вновь занялся этой работой, казалось, стремительно пролетел вечер, и ночь наступила слишком быстро.
Одним отвратительным туманным и промозглым декабрьским вечером Кларк поторопился разделаться со своим ужином и едва удостоил вниманием традиционный ритуал — взять и положить обратно газету. Он два или три раза прошелся по комнате, открыл ящик бюро, минуту постоял и, наконец, сел в кресло, где, откинувшись назад, ненадолго растворился в одной из тех грез, что была посвящена самому себе. Затем Кларк некоторое время листал свою книгу, в итоге открыв ее на последней записи. Три или четыре страницы были густо испещрены его круглым четким почерком, а в начале текста крупными буквами было написано:
«Необыкновенная история, рассказанная мне моим другом доктором Филлипсом».
«Доктор Филлипс гарантирует мне, что все факты, изложенные здесь, полностью и точным образом соответствуют истине, но отказывается сообщить как фамилии указанных персонажей, так и места, где происходили эти экстраординарные события».
Мистер Кларк принялся в десятый раз перечитывать это сообщение, периодически встречая карандашные пометки, которые он сделал, слушая и записывая рассказ своего друга. Собственный несомненный литературный талант вызывал в нем ощущение гордости; он высоко оценил стиль своих записей, в которых он, подобно драматургу, старательно изложил все рассказанные Филлипсом события. Итак, он читал следующее повествование:
«Личностями, упоминаемыми в этом сообщении, являются: Элен В., которой, если она еще жива, должно быть двадцать три года; Рэчел М., ныне покойная, бывшая на год младше предыдущей персоны; и Тревор В., в настоящее время слабоумный юноша восемнадцати лет. Эти лица на момент описываемых событий проживали в деревне на границе с Уэльсом. Это место имело большое значение в эпоху римского господства, но ныне превратилось в мелкое разбросанное поселение с не более чем пятью сотнями душ. Деревня расположена на возвышенности примерно в шести милях от морского побережья и окружена большим живописным лесом.
Около одиннадцати лет тому назад Элен В. прибыла в деревню при своеобразных обстоятельствах. Известно, что она, будучи сиротой, в раннем детстве воспитывалась у отдаленного родственника. Он содержал ее в своем доме до тех пор, пока девочке не исполнилось двенадцать лет. Полагая, однако, что Элен будет лучше иметь друзей-ровесников, он разослал несколько писем в места, где находятся комфортабельные сельские дома, подходящие для двенадцатилетней девочки. На одно из этих обращений ответил мистер Р., зажиточный фермер из описанной выше деревни. Его справочные данные выглядели удовлетворительно, и джентльмен, воспитывавший ребенка, направил свою приемную дочь к Р. Он сопроводил ее письмом, в котором оговорил условие, что у Элен должна быть своя собственная комната, а также что новый опекун не должен испытывать материальных затруднений с ее образованием, пока она не овладеет в достаточной мере той профессией, которой будет заниматься во взрослой жизни. Фактически мистеру Р. дали понять, что девочке должно быть позволено выбирать для себя занятия самой и проводить время так, как она пожелает.
Мистер Р. вовремя встретил Элен на ближайшей железнодорожной станции, расположенной в городке в семи милях от его жилища. Кажется, он не заметил ничего необычного в этом ребенке, кроме того, что она была очень сдержанна в отношении прошлого периода своей жизни и отчима. Вообще же она очень отличалась от местных жителей — ее кожа была смуглой, оливкового цвета, а в чертах лица сильно выделялось что-то чужое. Тем не менее, она вполне легко адаптировалась в сельском быту и стала любимицей местных детей, которые иногда ходили с ней на прогулки в лес, что являлось для нее основным развлечением. Мистер Р. утверждает, что обратил внимание на то, что она уходила одна сразу после раннего завтрака и не возвращалась вплоть до наступления сумерек. Он сначала забеспокоился по поводу того, что маленькая девочка остается в одиночестве столько часов, и связался с ее отчимом. Тот ответил короткой запиской, сказав, что Элен вольна поступать, как решит сама.
Зимой, когда лесные тропы становились непроходимыми, она проводила большую часть времени в спальне, где она ночевала одна по настоянию своего родственника.
Примерно через год после ее приезда в деревню произошло первое загадочное событие, связанное с этой девушкой. Это случилось во время одной из ее традиционных прогулок по лесу. Прошедшая зима была особенно суровой, выпавший снег образовал глубокие сугробы, а морозы затянулись беспрецедентно долго. Затем наступило лето, которое запомнилось сильнейшей жарой. Именно этим летом, в один из чрезвычайно знойных дней, Элен В. покинула ферму, чтобы совершить одну из своих длительных прогулок по лесу. По обыкновению она взяла с собой лишь немного хлеба и сыра, чтобы позавтракать. Несколько человек видели ее в поле направляющейся к старой дороге римской эпохи, которая большей частью проходила через лес. Эта дорога представляла собой покрытую зеленью мощеную тропу. Люди были удивлены, заметив, что девочка не взяла с собой шляпу, хотя стояла почти тропическая жара.
В то же время рабочий по имени Джозеф В. трудился в лесу неподалеку от Римской дороги. В двенадцать часов его маленький сын, Тревор, принес ему обед. После еды мальчик, которому тогда было семь лет, оставил отца за работой, и, по его словам, отправился искать цветы в лесу. Дровосек, временами слыша его возгласы по поводу удачных находок, не испытывал беспокойства. Однако внезапно он сильно встревожился, когда услышал ужасные вопли, вызванные, очевидно, крайним потрясением. Джозеф поспешно бросил свои инструменты и кинулся разузнать, что же случилось. Выбирая дорогу по звуку, он встретил мальчика, бежавшего сломя голову, и, вероятно, смертельно напуганного. Расспросив его, мужчина выяснил, что, собрав букет цветов, мальчик утомился, прилег на траву и крепко уснул. Он неожиданно проснулся, согласно своему утверждению, от необычного шума, который напоминал своеобразное пение. Заглянув сквозь ветви деревьев, Тревор увидел, как Элен В. играла на траве со „странным голым человеком“, которого он не смог описать более определенно. Он рассказал, что почувствовал сильный страх и убежал, привлекая внимание отца криками. Джозеф В. проследовал маршрутом, указанным его сыном, и обнаружил Элен В. сидящей посреди поляны, на которой были видны остатки кострищ из древесного угля. Он сердито потребовал у нее объяснить, что так напугало мальчика, но она полностью отвергла его обвинения и лишь посмеялась над детской страшилкой про „странного человека“, к которой он и сам не питал особого доверия. Джозеф В. пришел к заключению, что мальчик проснулся от внезапного испуга, как это бывает с детьми, однако Тревор настаивал на своей истории и продолжал испытывать столь явный страх, что отец, в конце концов, отвел его домой, рассчитывая, что мать сможет успокоить мальчика. Тем не менее, еще в течение нескольких недель Тревор вызывал у родителей сильное беспокойство; он стал нервным, и поведение его было странным. Мальчик избегал покидать коттедж в одиночку. Он постоянно тревожил семью, просыпаясь ночью с криками: „Человек в лесу! Папа! Папа!“
Ужасные события в лаборатории, свидетелем которых он стал, имели и определенный полезный результат: Кларк осознал свою вовлеченность в недостойное предприятие. В течение многих лет после этих событий он твердо придерживался устоев нормальной жизни, отвергая все возможности пуститься в оккультные изыскания. И действительно, разделяя некоторые принципы гомеопатии, Кларк одно время посещал сеансы выдающихся медиумов, надеясь, что неуклюжие выходки этих клоунов вызовут в нем отвращение к мистицизму любого рода. Однако это средство хоть и было весьма противным, не вызывало никакого эффекта.
Кларк осознавал, что по-прежнему изнывает от тоски по непознанному, и мало-помалу, по мере того, как искаженное и потрясенное неведомым ужасом лицо Мэри медленно изглаживалось из его памяти, старая страсть вновь начала утверждать себя. Занимаясь каждый день важной и нужной работой, Кларк испытывал сильное искушение в вечернем отдыхе, особенно в зимние месяцы, когда огонь распространял тепло по его уютным холостяцким апартаментам, а бутылка элитного бордо стояла наготове у него под рукой.
Как-то раз, хорошо поужинав, он собрался немного почитать вечернюю газету, но заурядный перечень новостей вскоре надоел ему, и Кларк почувствовал, что бросает жадный, полный желания, взгляд в направлении старого японского бюро, которой стояло на порядочном удалении от камина. Подобно ребенку, пробравшемуся к буфету, он еще в течение нескольких минут в нерешительности колебался, но, в итоге, желание, как всегда, победило, и Кларк прекратил валяться в кресле, зажег свечу и сел за стол.
Ящики бюро были забиты материалами на самые жуткие темы, вдобавок там покоился большой рукописный том, в который Кларк складывал наиболее ценные находки из своей с трудом добытой коллекции. Кларк испытывал сильное презрение к изданной литературе; любой рассказ, вызывавший в нем воодушевление, переставал интересовать Кларка, стоило ему быть напечатанным. Его единственным увлечением было чтение, сбор и классификация того, что он называл «Материалы, подтверждающие существование Дьявола», и когда Кларк вновь занялся этой работой, казалось, стремительно пролетел вечер, и ночь наступила слишком быстро.
Одним отвратительным туманным и промозглым декабрьским вечером Кларк поторопился разделаться со своим ужином и едва удостоил вниманием традиционный ритуал — взять и положить обратно газету. Он два или три раза прошелся по комнате, открыл ящик бюро, минуту постоял и, наконец, сел в кресло, где, откинувшись назад, ненадолго растворился в одной из тех грез, что была посвящена самому себе. Затем Кларк некоторое время листал свою книгу, в итоге открыв ее на последней записи. Три или четыре страницы были густо испещрены его круглым четким почерком, а в начале текста крупными буквами было написано:
«Необыкновенная история, рассказанная мне моим другом доктором Филлипсом».
«Доктор Филлипс гарантирует мне, что все факты, изложенные здесь, полностью и точным образом соответствуют истине, но отказывается сообщить как фамилии указанных персонажей, так и места, где происходили эти экстраординарные события».
Мистер Кларк принялся в десятый раз перечитывать это сообщение, периодически встречая карандашные пометки, которые он сделал, слушая и записывая рассказ своего друга. Собственный несомненный литературный талант вызывал в нем ощущение гордости; он высоко оценил стиль своих записей, в которых он, подобно драматургу, старательно изложил все рассказанные Филлипсом события. Итак, он читал следующее повествование:
«Личностями, упоминаемыми в этом сообщении, являются: Элен В., которой, если она еще жива, должно быть двадцать три года; Рэчел М., ныне покойная, бывшая на год младше предыдущей персоны; и Тревор В., в настоящее время слабоумный юноша восемнадцати лет. Эти лица на момент описываемых событий проживали в деревне на границе с Уэльсом. Это место имело большое значение в эпоху римского господства, но ныне превратилось в мелкое разбросанное поселение с не более чем пятью сотнями душ. Деревня расположена на возвышенности примерно в шести милях от морского побережья и окружена большим живописным лесом.
Около одиннадцати лет тому назад Элен В. прибыла в деревню при своеобразных обстоятельствах. Известно, что она, будучи сиротой, в раннем детстве воспитывалась у отдаленного родственника. Он содержал ее в своем доме до тех пор, пока девочке не исполнилось двенадцать лет. Полагая, однако, что Элен будет лучше иметь друзей-ровесников, он разослал несколько писем в места, где находятся комфортабельные сельские дома, подходящие для двенадцатилетней девочки. На одно из этих обращений ответил мистер Р., зажиточный фермер из описанной выше деревни. Его справочные данные выглядели удовлетворительно, и джентльмен, воспитывавший ребенка, направил свою приемную дочь к Р. Он сопроводил ее письмом, в котором оговорил условие, что у Элен должна быть своя собственная комната, а также что новый опекун не должен испытывать материальных затруднений с ее образованием, пока она не овладеет в достаточной мере той профессией, которой будет заниматься во взрослой жизни. Фактически мистеру Р. дали понять, что девочке должно быть позволено выбирать для себя занятия самой и проводить время так, как она пожелает.
Мистер Р. вовремя встретил Элен на ближайшей железнодорожной станции, расположенной в городке в семи милях от его жилища. Кажется, он не заметил ничего необычного в этом ребенке, кроме того, что она была очень сдержанна в отношении прошлого периода своей жизни и отчима. Вообще же она очень отличалась от местных жителей — ее кожа была смуглой, оливкового цвета, а в чертах лица сильно выделялось что-то чужое. Тем не менее, она вполне легко адаптировалась в сельском быту и стала любимицей местных детей, которые иногда ходили с ней на прогулки в лес, что являлось для нее основным развлечением. Мистер Р. утверждает, что обратил внимание на то, что она уходила одна сразу после раннего завтрака и не возвращалась вплоть до наступления сумерек. Он сначала забеспокоился по поводу того, что маленькая девочка остается в одиночестве столько часов, и связался с ее отчимом. Тот ответил короткой запиской, сказав, что Элен вольна поступать, как решит сама.
Зимой, когда лесные тропы становились непроходимыми, она проводила большую часть времени в спальне, где она ночевала одна по настоянию своего родственника.
Примерно через год после ее приезда в деревню произошло первое загадочное событие, связанное с этой девушкой. Это случилось во время одной из ее традиционных прогулок по лесу. Прошедшая зима была особенно суровой, выпавший снег образовал глубокие сугробы, а морозы затянулись беспрецедентно долго. Затем наступило лето, которое запомнилось сильнейшей жарой. Именно этим летом, в один из чрезвычайно знойных дней, Элен В. покинула ферму, чтобы совершить одну из своих длительных прогулок по лесу. По обыкновению она взяла с собой лишь немного хлеба и сыра, чтобы позавтракать. Несколько человек видели ее в поле направляющейся к старой дороге римской эпохи, которая большей частью проходила через лес. Эта дорога представляла собой покрытую зеленью мощеную тропу. Люди были удивлены, заметив, что девочка не взяла с собой шляпу, хотя стояла почти тропическая жара.
В то же время рабочий по имени Джозеф В. трудился в лесу неподалеку от Римской дороги. В двенадцать часов его маленький сын, Тревор, принес ему обед. После еды мальчик, которому тогда было семь лет, оставил отца за работой, и, по его словам, отправился искать цветы в лесу. Дровосек, временами слыша его возгласы по поводу удачных находок, не испытывал беспокойства. Однако внезапно он сильно встревожился, когда услышал ужасные вопли, вызванные, очевидно, крайним потрясением. Джозеф поспешно бросил свои инструменты и кинулся разузнать, что же случилось. Выбирая дорогу по звуку, он встретил мальчика, бежавшего сломя голову, и, вероятно, смертельно напуганного. Расспросив его, мужчина выяснил, что, собрав букет цветов, мальчик утомился, прилег на траву и крепко уснул. Он неожиданно проснулся, согласно своему утверждению, от необычного шума, который напоминал своеобразное пение. Заглянув сквозь ветви деревьев, Тревор увидел, как Элен В. играла на траве со „странным голым человеком“, которого он не смог описать более определенно. Он рассказал, что почувствовал сильный страх и убежал, привлекая внимание отца криками. Джозеф В. проследовал маршрутом, указанным его сыном, и обнаружил Элен В. сидящей посреди поляны, на которой были видны остатки кострищ из древесного угля. Он сердито потребовал у нее объяснить, что так напугало мальчика, но она полностью отвергла его обвинения и лишь посмеялась над детской страшилкой про „странного человека“, к которой он и сам не питал особого доверия. Джозеф В. пришел к заключению, что мальчик проснулся от внезапного испуга, как это бывает с детьми, однако Тревор настаивал на своей истории и продолжал испытывать столь явный страх, что отец, в конце концов, отвел его домой, рассчитывая, что мать сможет успокоить мальчика. Тем не менее, еще в течение нескольких недель Тревор вызывал у родителей сильное беспокойство; он стал нервным, и поведение его было странным. Мальчик избегал покидать коттедж в одиночку. Он постоянно тревожил семью, просыпаясь ночью с криками: „Человек в лесу! Папа! Папа!“