Страница:
В этом татарском городке, якобы покорившемся силе удалых, в честь русских богатырей устроили пир. Татарские старшины предложили ушкуйническим начальным людям повеселиться в шатре, а рядовым удальцам – на улице. Никто из них и не мог предположить, что возможна засада. Тем не менее десятники решили уважить старшин и выпить хотя бы немного вина и кумыса, а своим воинам велели организовать лагерь.
Тогда татары, во главе с мурзой Алтабаем, изменили план. Они вздумали захватить начальных людей и заставить всех остальных новгородцев прекратить сопротивление.
Пир – в полном разгаре, но вдруг по условному знаку Алтабая на каждого из десятников набросилось по четыре татарина, которые вмиг пообрывали с них сабли и кинжалы. Это было настолько неожиданно, что почти никто не оказал сопротивления. Кроме Кистеня. Приёмы русского боя и тут сослужили верную службу.
Сразу же два татарина, стукнутые друг о дружку лбами, замертво покатились по полу, третий получил удар ногой в лицо и с выбитым глазом заревел на всё селение, четвёртый, переброшенный через спину, рухнул на Алтабая, покалечив его и сломав себе три ребра. Два стражника, стоявшие у шатра, бросившиеся было с копьями, получили каждый по ножу в горло – эти заговорённые ножи Кистень всегда держал в сапогах. Два татарских силача, напавшие было на коренастого Дреговича, покатились с разбитыми черепами.
Это неожиданное сопротивление на какие-то секунды ошеломило остальных врагов и воодушевило десятников: у татар были отняты сабли, в них полетели тяжёлые блюда, бывшие на столах. Но спорее других действовал Кистень: его сабля сверкала с быстротой молнии – за какие-то мгновения было обезглавлено до десятка «радушных» хозяев. Он вдруг закричал волчьим криком, что ещё больше напугало суеверных татар, принявших неуязвимых русичей за оборотней…
Оставленный старшим в стане Ладожанин понял этот условный знак. Моментально все ушкуйники были на ногах и построились в боевой порядок – и вовремя. На них во весь опор уже летела татарская сотня, спрятавшаяся за холмом, однако её встретили роем стрел – несколько десятков татар упали. Но бешеную скачку никак не остановить, и оставшиеся продолжали нестись вперёд и гибнуть под стрелами новгородских удальцов.
Потом начали заворачивать назад, но поздно: часть новгородцев, под прикрытием лучников и самострельщиков, бросилась в атаку, поражая татар копьями. Но самая большая неприятность была впереди. Обезумевшие от ужаса татары, думавшие спастись бегством, вдруг были атакованы пятёркой десятских, которые, уничтожив татар в шатре, с ужасными криками и с татарскими же копьями бросились добивать окружённых и потерянных людей. Дрегович, взявшийся за опорный шест, поднял весь шатёр и начал крушить им уцелевших татар.
Эта страшная картина произвела ужасный переполох и вконец парализовала татарских воинов. Те спешились и, с развязанными поясами став на колени, ждали милости от победителей. Среди пятёрки десятников все, кроме Кистеня, были ранены, но не потеряли силу духа.
– Вытащите этого Алтабая, привяжите к хвосту лошади – и по полю, – приказал Кистень. – Всех остальных воинов – добить, селение сжечь, мирных – не трогать.
Два ушкуйника, привязав ещё живого татарского старшину к хвосту его любимой кобылы, сев на коней, стали погонять. Искалеченный Алтабай принял мучительную, но заслуженную казнь. Сдавшихся тридцать татарских воинов отпустили без оружия: Русь никогда не била лежачих…
Между тем Кистень, удачно выкрутившийся из ловушки, был наказан Прокопием: тот временно разжаловал его за пир с врагом в простого воя, до отличий. И это ещё была особая милость: с другим ушкуйнический воевода не стал бы нянчиться, с позором бы выгнал из отряда без денег и оружия…
Татарская валькирия
Жрецы Перуна
Тогда татары, во главе с мурзой Алтабаем, изменили план. Они вздумали захватить начальных людей и заставить всех остальных новгородцев прекратить сопротивление.
Пир – в полном разгаре, но вдруг по условному знаку Алтабая на каждого из десятников набросилось по четыре татарина, которые вмиг пообрывали с них сабли и кинжалы. Это было настолько неожиданно, что почти никто не оказал сопротивления. Кроме Кистеня. Приёмы русского боя и тут сослужили верную службу.
Сразу же два татарина, стукнутые друг о дружку лбами, замертво покатились по полу, третий получил удар ногой в лицо и с выбитым глазом заревел на всё селение, четвёртый, переброшенный через спину, рухнул на Алтабая, покалечив его и сломав себе три ребра. Два стражника, стоявшие у шатра, бросившиеся было с копьями, получили каждый по ножу в горло – эти заговорённые ножи Кистень всегда держал в сапогах. Два татарских силача, напавшие было на коренастого Дреговича, покатились с разбитыми черепами.
Это неожиданное сопротивление на какие-то секунды ошеломило остальных врагов и воодушевило десятников: у татар были отняты сабли, в них полетели тяжёлые блюда, бывшие на столах. Но спорее других действовал Кистень: его сабля сверкала с быстротой молнии – за какие-то мгновения было обезглавлено до десятка «радушных» хозяев. Он вдруг закричал волчьим криком, что ещё больше напугало суеверных татар, принявших неуязвимых русичей за оборотней…
Оставленный старшим в стане Ладожанин понял этот условный знак. Моментально все ушкуйники были на ногах и построились в боевой порядок – и вовремя. На них во весь опор уже летела татарская сотня, спрятавшаяся за холмом, однако её встретили роем стрел – несколько десятков татар упали. Но бешеную скачку никак не остановить, и оставшиеся продолжали нестись вперёд и гибнуть под стрелами новгородских удальцов.
Потом начали заворачивать назад, но поздно: часть новгородцев, под прикрытием лучников и самострельщиков, бросилась в атаку, поражая татар копьями. Но самая большая неприятность была впереди. Обезумевшие от ужаса татары, думавшие спастись бегством, вдруг были атакованы пятёркой десятских, которые, уничтожив татар в шатре, с ужасными криками и с татарскими же копьями бросились добивать окружённых и потерянных людей. Дрегович, взявшийся за опорный шест, поднял весь шатёр и начал крушить им уцелевших татар.
Эта страшная картина произвела ужасный переполох и вконец парализовала татарских воинов. Те спешились и, с развязанными поясами став на колени, ждали милости от победителей. Среди пятёрки десятников все, кроме Кистеня, были ранены, но не потеряли силу духа.
– Вытащите этого Алтабая, привяжите к хвосту лошади – и по полю, – приказал Кистень. – Всех остальных воинов – добить, селение сжечь, мирных – не трогать.
Два ушкуйника, привязав ещё живого татарского старшину к хвосту его любимой кобылы, сев на коней, стали погонять. Искалеченный Алтабай принял мучительную, но заслуженную казнь. Сдавшихся тридцать татарских воинов отпустили без оружия: Русь никогда не била лежачих…
Между тем Кистень, удачно выкрутившийся из ловушки, был наказан Прокопием: тот временно разжаловал его за пир с врагом в простого воя, до отличий. И это ещё была особая милость: с другим ушкуйнический воевода не стал бы нянчиться, с позором бы выгнал из отряда без денег и оружия…
Татарская валькирия
Прокопий понял, как переживает Кистень из-за случившегося, и посоветовался со Смольянином:
– Может, простим молодшего, как-никак опыта у него ещё мало?
– Нет, пусть помучится, да и уроком это послужит другим своевольникам-повольникам! – ответил тот.
Но Прокопию было очень жалко парня, и он как-то в назидание рассказал одну любопытную историю.
…Набег русских витязей в 1360 году на камский городок был, как всегда, сокрушителен. Крики «окружили!» довершили начатое дело – татарское войско растерялось, перестало слушаться военачальников и в растерянности заметалось на небольшом пространстве, не сдаваясь и в то же время не сопротивляясь. Кони татар топтались на месте, всадники не знали, куда бежать. Ушкуйники, по своему обыкновению, не полезли в прямую драку, а стали расстреливать татар из самострелов и тугих луков, бросали в них дротики и метательные копья. Кучка воинов попыталась вырваться из окружения, но почти вся была уничтожена мечами новгородских молодцов. Войско погибло. И начался повальный грабёж. Основная масса удалых устремилась к богатому шатру, где было чем поживиться. За считанные секунды было сломлено слабое сопротивление охраны, и десяток добрых мулодцев во главе с атаманом ворвались в шатёр.
Внутренности шатра поразили своей роскошью даже бывалого, видавшего различные виды предводителя: богатое золотое оружие было развешано по стенам, ноги утопали в мягких дорогих хорезмийских коврах, везде было много золотой и серебряной посуды, украшенной драгоценными каменьями. Но самое большое удивление ждало атамана впереди. Очаровательная женщина в шальварах спокойно сидела в шатре, поджав под себя ноги, и обольстительно смотрела на ушкуйника. Казалось, её не тревожили крики о помощи гибнущих соплеменников, возможный грабеж и опасность от удалых. Она одна сохраняла невозмутимое спокойствие.
– Кто ты, мужчина: гость, друг, враг? – спросила она медовым голосом, несколько коверкая русские слова, но тем самым придавая им особую прелесть.
Ушкуйник смутился – он был сражён восточной красотой женщины.
– Ну уж во всяком случае не враг, – пробормотал Будила в смущении.
– Садись ближе, – пригласила женщина, – сними с себя доспехи – на них кровь, и выпей вина. Это очень древнее вино, ему больше сотни лет, посмотрим, справишься ли ты, богатырь, с кувшином доброго вина. И… – тут она лукаво посмотрела на атамана, – со слабой женщиной. Служанка вымоет тебе ноги. И дай своим воинам отдохнуть!
Смущённый, взволнованный таким необычным приёмом, соскучившийся по женской ласке, главный ушкуйник Будила, выгнав своих соратников, снял панцирь, скинул сапоги и долго умывался в серебряном тазу, услужливо поданным рабынями. Он был действительно красив той мужской красотой, которая нравится знатным женщинам.
– Какой багатур! – льстиво сказала красавица, лёгкими движениями поглаживая рельефные мускулы ушкуйника. – Я таких ещё не видела!
Будила приказал ушкуйникам расседлать коней, татары-прислужники выкатили две бочки вина, в которых было много сонного зелья. Через десять минут обе сотни валялись спящими вокруг шатра. Четверых непьющих новгородцев татары, неожиданно напав, зарубили саблями.
Ушкуйнический начальник был действительно богатырём: он пил кубок за кубком, и ничего ему не делалось. Тюлюбек (так звали красавицу) хлопнула в ладоши, и из занавески выбежали три гибкие, почти обнажённые девушки с бубнами и в такт ударов закружились в ритмичном танце. Танцовщицы были очень красивыми, но госпожа по стройности, грации и красоте намного превосходила их. Всё походило на какую-то волшебную сказку.
Опьянённый и засыпающий атаман уже не понимал, где явь, а где сон, всё сливалось у него в одно целое. Бубны и голоса танцовщиц заглушали крики гибнущих ушкуйников, но Будила был настолько очарован всем происходящим, что не мог ничего слышать. В сердце ханум закралось подозрение: «А что, если сон-трава не действует или служанки напутали?! Тогда придётся усыпить его навсегда». Она, нащупав в складках богатой одежды маленький кинжальчик, успокоилась: всего лишь один удар в горло – и этот неверный урус отправится прямиком к шайтану!
Коварная татарская красавица, притупив бдительность атамана, хотела уже исполнить своё намерение. Но Будилу спас… очередной кубок вина. Он, пробормотав что-то бессвязное, рухнул на ковёр и гору подушек.
– Свяжите эту русскую свинью, – презрительно-холодно сказала ханша вошедшим воинам-татарам. – А когда очнётся – позабавимся! – И добавила язвительным тоном: – Видно, никто из вас так и не научился воевать, так что придётся нам, слабым женщинам, взяться за мечи и копья. А вас мы пошлём собирать кизяк, на котором будете нам готовить пищу.
Женщины, бывшие в шатре, спрятали улыбки в платки, а кто-то из них и явственно хихикнул. Воины потупились: давно их так не оскорбляли!
Начальник ушкуйников очнулся, но не мог пошевелить руками: его спеленали верёвками и привязали к большому столбу, служившему у татар для закрепления на нём мишеней во время стрельбы из лука.
– Да, милый, тебе и не снился такой кошмар, как женщина-воин, – нарочито нежно-ласково обратилась Тюлюбек к мулодцу и вдруг, подняв лук, начала выпускать стрелу за стрелой, которые образовали маленький частокол около его лица. И уже презрительно, с гордым видом добавила: – Аллах не оставил свой избранный народ без милости, а вы, шакалы, умрёте мучительной смертью, но сначала мы повеселимся!
Тюлюбек была чертовски красива. Её чёрные волосы, прикрытые сверху голубой шапочкой, пронзительные синие глаза с холодным металлическим оттенком и красивые, но плотно сжатые губы, а также гордая посадка головы делали ханшу похожей на скандинавскую валькирию, летающую над полем сражения и издающую воинственные крики. Но сейчас она уже не казалась для Будилы обаятельной.
Да, она была прекрасной, но эта красота – из страшных детских снов про ведьму, похищающую младенцев, про которую ему рассказывала бабушка, чтобы утихомирить не в меру расшалившегося мальчишку. Он, как заворожённый, смотрел на синеокую красавицу, даже не думая, что ещё одна стрела, пущенная ханшей, может забрать его жизнь. Нет, страха не было, был непереносимый стыд, чтобы его, такого удалого и опытного воина, смогла перехитрить эта татарская колдунья! Было мучительно стыдно перед своими дружинниками, которых он сам загнал в ловушку.
– А теперь испробуй вот это! – крикнула Тюлюбек и, выхватив копьё у своего воина, с неожиданной для женщины силой вогнала его в дерево чуть повыше головы удальца. – Что, страшно, русский поросёнок? – насмешливо сказала она, подходя близко к нему и играя серебряным кинжалом, высоко подкидывая его кверху и ловя его за ручку. – Да ты не опускай глаза, смотри на женщину-воина!
Тюлюбек кинжалом подняла его подбородок и насмешливо, нараспев произнесла:
– Ба-га-тур-чик! А сейчас у нас будет другая забава, – сказала она, отходя от приговорённого к мучительной смерти начальника новгородских витязей.
Ушкуйник увидел её профиль: теперь лицо Тюлюбек и особенно нос с горбинкой уже не были красивыми, они напоминали какую-то хищную птицу, в которую превратилась эта ведьма. Ах ты, нечисть!..
Это, как ни странно, отрезвило ушкуйника. Будила осмотрелся, насколько позволяли верёвки и столб, и увидел своих друзей, связанных, сидевших на бугорке: их, около ста семидесяти удальцов, охраняла какая-то жалкая кучка татар!
От этого позора силы удесятерились. Вдруг резко выдернув столб, сделанный из столетнего дуба, богатырь бросился на валькирию, на врагов, которые от удивления застыли на месте. Двухметровый исполин летел, нагнувшись, на толпу с криком:
– С нами Бог! Кто на Великий Новгород? Бей басурман!
Первый удар бревна вскользь пришёлся по коварной и увёртливой ханше, и та упала без сознания.
Потом Будила изменил тактику и сделал, находясь всё в том же согнутом положении, круговое движение – шесть человек замертво рухнули. Татары как зачарованные смотрели на это чудо, позабыв про связанных новгородцев.
Среди очнувшихся от сонно-пьяного зелья ушкуйников несколько воинов также освободили руки и ждали только удобного случая для нападения. Один из мулодцев смог даже вытащить спрятанный засапожный нож, чтобы разрезать путы на руках соратников. И вот удобный момент настал.
Татары неожиданно были атакованы! Безоружные ушкуйники, мастерски используя приёмы русского боя, завладели кривыми саблями татар и начали их крошить. Однако спасти начальника уже не смогли: один из татар воткнул в него сбоку копьё, остриё которого показалось с другой стороны грудной клетки. Переход от полной победы к поражению деморализовал татар, они попытались купить себе жизнь покорностью, встав на колени и повесив пояса на шею. Но ушкуйники, ослеплённые яростью и обидой, никого не щадили! Лишь три помощника валькирии остались живы после этого побоища, но лучше бы им было погибнуть! И живые позавидовали мёртвым!
Дорого досталась победа новгородцам. Почти семьдесят удальцов были убиты, более сорока ранены, из них тяжело – шестнадцать человек. Но главная потеря – воевода Будила. Он ещё хрипло дышал и всё просил прощения у своих соратников. На него с жалостью смотрели ушкуйники, по каменным лицам многих из них текли слёзы.
Татарская ханум была без сознания. Если бы не доспехи, которые погнулись при ударе бревном, её грудная клетка была бы разбита. На неё бесцеремонно по приказу сотника вылили ведро грязной воды.
Тюлюбек постепенно приходила в себя. В толпе новгородцев раздались голоса:
– Сжечь ведьму, сжечь за её зелье и коварство!
Тюлюбек безрезультатно шарила по одежде.
– Уж не это ли ты ищешь, ханум? – ехидно спросил один из ушкуйников, показывая ей кинжальчик. – Не надейся, смертушку ты примешь нелёгкую!
Через какую-то минуту был ободран её шатёр для костра, снова вкопан столб, только что спасший ушкуйников от позора и верной гибели. С Тюлюбек сорвали драгоценные доспехи, и в изорванной одежде она мало чем отличалась от простых татарок, которые находились рядом и от ужаса визжали не переставая.
С ханшей произошла разительная перемена, так что если бы кто посмотрел на неё, то усомнился, воскликнув: «Да точно ли это Тюлюбек?!» Растрёпанные волосы, искажённое от злости и отчаяния лицо, тощие груди, выглядывавшие из одежды, длинные руки-когти – делали её похожей на какую-то страшную кикимору.
Ханшу приковали цепями к столбу.
– Ничего не хочешь нам сказать напоследок, хитрая ведьма? – спросил податаманье Борислав, ставший теперь главным.
– Вы думаете, – обратилась она с гордым видом к начальным людям, – я буду молить вас о пощаде, просить оставить жизнь несчастной женщине? Вы сто двадцать лет были рабами, и мне, татарской ханше, в жилах которой течёт кровь Субудая-богатыря, противно даже смотреть на вас!
– А, – вспомнил атаман, – это тот проходимец, который вместе с трусом Батыгой испугался драться с новгородцами? Пусть он сейчас из своего адского котла полюбуется, как его поганое семя будет гореть. Ладно, зажигай! – приказал Борислав, отвернувшись от Тюлюбек и, казалось, потеряв к ней всякий интерес, – а этих, – махнул он в сторону пленных татар, – перебить до единого!
Он хотел побыстрее убраться с этого пруклятого места. Ханша действительно не стала просить пощады. Она презрительно смотрела поверх голов ушкуйников, когда дым обволакивал её тело, но всё-таки пытки огнём не выдержала. Тюлюбек извивалась, насколько позволяла ей железная цепь, изо рта, как жабы, сыпались чудовищные проклятия, мало-помалу переходящие в непрерывный зловещий вой. Смерть долго не приходила к ней, но вот наконец ханша затихла. Селение и люди были стёрты с лица земли, и только дым расстилался над степью.
Ушкуйники угрюмо стали собираться в дорогу: грустно им было, таких ударов они не получали давно. Столько хороших воинов было погублено! А ведь предупреждал Прокопий! Но их ждало ещё одно испытание. Удалой Фока, любуясь ножичком ханши, порезал руку. На такие царапины мало-мальски уважающий себя ушкуйник не обращает внимания. Но Фока вдруг завалился набок и захрипел:
– Я, кажись, помираю, помираю из-за…
Он уже не мог издать ни звука и лишь рукой показал на маленький ханский кинжал.
– Вот колдунья! – выругался Борислав. – Отравленный ножик!
Для проверки своей догадки он уколол кинжальчиком ханскую собачку, приставшую к отряду, та взвизгнула и забилась в предсмертной судороге!..
– Я тогда их всех наказал, – закончил Прокопий свою назидательную историю, – все начальные люди у меня стали в простых ходить, а рядовых я лишил наполовину доли.
…Не всегда Кистень был таким удальцом: в жизни у него было больше горького, чем хорошего. Он, выросший сиротой, хорошо знал безрадостную судьбину бедняков. Родился удалой недалеко от Новгорода и получил своё имя благодаря отцу, Никите Меченому, который убил в этот день кистенём [3] двух волков. Тогда у русичей было два имени: одно мирское, русское, другое православное. Никита Меченый, наградив сына подобным именем, сам того не ожидая, стал невольным провидцем… Но об этом позже. А крестился Кистень Александром, что в переводе с греческого означало «защитник людей».
Счастье улыбалось им, казалось, славянская богиня судьбы Доля решила осчастливить семью: трудолюбивая и добрая мать, удачливый на охоте и в работе отец, послушный сын – чего ещё надо для жизни? Но своенравной богине не всегда любо, чтобы люди жили хорошо.
Как-то татарский отряд, прорвавшийся в Новгородчину, напал на их деревню. Нападение было внезапным, поэтому никто и не подготовился к обороне. Лишь боярин Аникей, дом которого стоял в центре, попытался со своей челядью организовать сопротивление. Но его быстро подавили, а самому Аникею и трём его израненным воинам татарский военачальник приказал сломать спины. После этого началась вакханалия убийств и насилий.
Никита Меченый как раз возвращался с охоты; к его досаде, она была неудачной: он не убил ни одного зверя, а в силки не попалось ни одной птицы. Каково же были его изумление и гнев, когда он увидел горящую деревню!..
Подойдя поближе и спрятавшись в кустах, он стал посылать в татар стрелу за стрелой из самострела. Меткость охотника была поразительной, но татары выследили, с какой стороны по ним ведётся стрельба. Сразу же несколько человек, вскочив на коней, стали обшаривать местность, однако они не могли и предположить такую дальность полёта!
Этим воспользовался Меченый, выпустив ещё две стрелы. Но его заметили. Выдернув из-за пояса кистень, Никита приготовился к своему последнему бою. Но внезапно наброшенный волосяной аркан плотно прижал руку с кистенём к туловищу. Торжествующий татарин поволок его по полю.
Через несколько минут, ободранный и окровавленный, он стоял перед татарским сотником, который с любопытством и даже с некоторым уважением смотрел на охотника.
– Кто ты и зачем стрэлал по моым воынам? – спросил он Меченого.
Охотник не ответил. Он смотрел, как татары связывают жителей деревни, готовя их к дальнему походу в Орду: полонянники всегда были ценной добычей. Тут же тихо голосили опозоренные, изнасилованные девки и бабы.
Самую красивую (а это была жена Никиты) подарили сотнику. Она стояла в стороне, потупив глаза. Сотник, ошеломлённый красотой и женственностью славянки, решил оставить её себе.
Никита вдруг увидел свою жену: жалость и ненависть пронзила его. Как будто бы издалека он услышал:
– Я ещё раз повтораю, зачем ты убыл моых воынов, собака?!
И когда, позабыв себя, Никита со связанными руками бросился на сотника, тот хладнокровно вонзил в его грудь кинжал. Мать увели в Орду, и след её был затерян.
Александр долго сидел в подполе. Потом попытался выбраться, но не смог – обгорелые брёвна не давали поднять крышку. Освободили свои же, деревенские, которые в этот день занимались рыбной ловлей и охотой и поэтому уцелели. Вместе они похоронили на скудельнице (кладбище) убитых родных, поставили деревянные кресты. Постепенно село стало обрастать новыми домами: уцелевшие мужики взяли из других деревень жён, которые нарожали детей. Казалось, и не было лихого наезда татарских нелюдей. Так и Русь, как птица феникс из пепла, возрождается из вроде бы смертельных для неё хваток.
А что оставалось десятилетнему сироте, жившему попервоначалу в шалаше, построенном им же самим, и питавшемуся чем Бог подаст? Идти в люди и быть как рабом? Об этом гордый мальчишка не позволял себе и думать. И летом, пока было тепло, он ловил рыбу и птицу в силки, питался грибами и ягодами. Но осенью, когда стало холодно и надвигалась зима, пристал он к бродячим скоромохам, которые случайно проходили разорённой деревней.
Они обратили внимание на гибкого подростка, научили разным фокусам, гимнастическим упражнениям, метанию ножей. А уж кидал их Кистень метко: за пятнадцать шагов мог воткнуть нож в яблоко. Скоромохи развили в нём необыкновенную гибкость и силу. Заставляли по триста раз приседать, сгибаться пополам и в таком виде держаться продолжительное время. Ещё его заставляли носить тяжёлую поклажу во время длинных переходов.
Высокий, узкий в талии, широкий в плечах, он был к тому же чрезвычайно жилистым, не по годам силён и вынослив. Не нравилось Александру, как те грабили и даже убивали заблудившихся или пьяных, а то и воровали мошны.
Ведь нарочно делали свои представления на главных площадях городов. И покуда зеваки, разинув рты, смотрят на фокусы, то другие ловкачи в толпе быстренько отрезали у богатеньких мошны – скоромошничали. Осуждающе смотрел на тех ловкачей, которые хвастались перед товарищами своими воровскими удачами и смеялись над жертвами, называвшимися тогда простофилями. Уже в то время была разветвлённая преступность, особенно в городах.
Однажды Кистень простудился и тяжко заболел, тем самым став обузой для скоромошьей шайки. Комэха – лихорадка – довела его до крайности. Скоромохи хотели было бросить его умирать прямо посреди дороги, но не допустил друг Братила. Он потащил Александра к кудесникам, которые когда-то, давным-давно, чудесным образом излечили его самого от смертельной чахотки.
Эти жрецы Перуна после Крещения Руси ушли в глухие леса и вплоть до второй половины XIV века сохранили древние обычаи, верования, искусство врачевания и даже приёмы древнерусской борьбы как с оружием, так и без него.
Вот в одно из таких мест и притащил на себе Братила своего друга Кистеня. Капище находилось в глубоком лесу, оно представляло собой небольшое огороженное частоколом место. Особенно были жутки потурчи – заострённые сверху колья, на которых были воткнуты черепа лошадей, что придавало жилью страшный вид. Они были своеобразными оберегами от нечистой силы.
– Может, простим молодшего, как-никак опыта у него ещё мало?
– Нет, пусть помучится, да и уроком это послужит другим своевольникам-повольникам! – ответил тот.
Но Прокопию было очень жалко парня, и он как-то в назидание рассказал одну любопытную историю.
…Набег русских витязей в 1360 году на камский городок был, как всегда, сокрушителен. Крики «окружили!» довершили начатое дело – татарское войско растерялось, перестало слушаться военачальников и в растерянности заметалось на небольшом пространстве, не сдаваясь и в то же время не сопротивляясь. Кони татар топтались на месте, всадники не знали, куда бежать. Ушкуйники, по своему обыкновению, не полезли в прямую драку, а стали расстреливать татар из самострелов и тугих луков, бросали в них дротики и метательные копья. Кучка воинов попыталась вырваться из окружения, но почти вся была уничтожена мечами новгородских молодцов. Войско погибло. И начался повальный грабёж. Основная масса удалых устремилась к богатому шатру, где было чем поживиться. За считанные секунды было сломлено слабое сопротивление охраны, и десяток добрых мулодцев во главе с атаманом ворвались в шатёр.
Внутренности шатра поразили своей роскошью даже бывалого, видавшего различные виды предводителя: богатое золотое оружие было развешано по стенам, ноги утопали в мягких дорогих хорезмийских коврах, везде было много золотой и серебряной посуды, украшенной драгоценными каменьями. Но самое большое удивление ждало атамана впереди. Очаровательная женщина в шальварах спокойно сидела в шатре, поджав под себя ноги, и обольстительно смотрела на ушкуйника. Казалось, её не тревожили крики о помощи гибнущих соплеменников, возможный грабеж и опасность от удалых. Она одна сохраняла невозмутимое спокойствие.
– Кто ты, мужчина: гость, друг, враг? – спросила она медовым голосом, несколько коверкая русские слова, но тем самым придавая им особую прелесть.
Ушкуйник смутился – он был сражён восточной красотой женщины.
– Ну уж во всяком случае не враг, – пробормотал Будила в смущении.
– Садись ближе, – пригласила женщина, – сними с себя доспехи – на них кровь, и выпей вина. Это очень древнее вино, ему больше сотни лет, посмотрим, справишься ли ты, богатырь, с кувшином доброго вина. И… – тут она лукаво посмотрела на атамана, – со слабой женщиной. Служанка вымоет тебе ноги. И дай своим воинам отдохнуть!
Смущённый, взволнованный таким необычным приёмом, соскучившийся по женской ласке, главный ушкуйник Будила, выгнав своих соратников, снял панцирь, скинул сапоги и долго умывался в серебряном тазу, услужливо поданным рабынями. Он был действительно красив той мужской красотой, которая нравится знатным женщинам.
– Какой багатур! – льстиво сказала красавица, лёгкими движениями поглаживая рельефные мускулы ушкуйника. – Я таких ещё не видела!
Будила приказал ушкуйникам расседлать коней, татары-прислужники выкатили две бочки вина, в которых было много сонного зелья. Через десять минут обе сотни валялись спящими вокруг шатра. Четверых непьющих новгородцев татары, неожиданно напав, зарубили саблями.
Ушкуйнический начальник был действительно богатырём: он пил кубок за кубком, и ничего ему не делалось. Тюлюбек (так звали красавицу) хлопнула в ладоши, и из занавески выбежали три гибкие, почти обнажённые девушки с бубнами и в такт ударов закружились в ритмичном танце. Танцовщицы были очень красивыми, но госпожа по стройности, грации и красоте намного превосходила их. Всё походило на какую-то волшебную сказку.
Опьянённый и засыпающий атаман уже не понимал, где явь, а где сон, всё сливалось у него в одно целое. Бубны и голоса танцовщиц заглушали крики гибнущих ушкуйников, но Будила был настолько очарован всем происходящим, что не мог ничего слышать. В сердце ханум закралось подозрение: «А что, если сон-трава не действует или служанки напутали?! Тогда придётся усыпить его навсегда». Она, нащупав в складках богатой одежды маленький кинжальчик, успокоилась: всего лишь один удар в горло – и этот неверный урус отправится прямиком к шайтану!
Коварная татарская красавица, притупив бдительность атамана, хотела уже исполнить своё намерение. Но Будилу спас… очередной кубок вина. Он, пробормотав что-то бессвязное, рухнул на ковёр и гору подушек.
– Свяжите эту русскую свинью, – презрительно-холодно сказала ханша вошедшим воинам-татарам. – А когда очнётся – позабавимся! – И добавила язвительным тоном: – Видно, никто из вас так и не научился воевать, так что придётся нам, слабым женщинам, взяться за мечи и копья. А вас мы пошлём собирать кизяк, на котором будете нам готовить пищу.
Женщины, бывшие в шатре, спрятали улыбки в платки, а кто-то из них и явственно хихикнул. Воины потупились: давно их так не оскорбляли!
Начальник ушкуйников очнулся, но не мог пошевелить руками: его спеленали верёвками и привязали к большому столбу, служившему у татар для закрепления на нём мишеней во время стрельбы из лука.
– Да, милый, тебе и не снился такой кошмар, как женщина-воин, – нарочито нежно-ласково обратилась Тюлюбек к мулодцу и вдруг, подняв лук, начала выпускать стрелу за стрелой, которые образовали маленький частокол около его лица. И уже презрительно, с гордым видом добавила: – Аллах не оставил свой избранный народ без милости, а вы, шакалы, умрёте мучительной смертью, но сначала мы повеселимся!
Тюлюбек была чертовски красива. Её чёрные волосы, прикрытые сверху голубой шапочкой, пронзительные синие глаза с холодным металлическим оттенком и красивые, но плотно сжатые губы, а также гордая посадка головы делали ханшу похожей на скандинавскую валькирию, летающую над полем сражения и издающую воинственные крики. Но сейчас она уже не казалась для Будилы обаятельной.
Да, она была прекрасной, но эта красота – из страшных детских снов про ведьму, похищающую младенцев, про которую ему рассказывала бабушка, чтобы утихомирить не в меру расшалившегося мальчишку. Он, как заворожённый, смотрел на синеокую красавицу, даже не думая, что ещё одна стрела, пущенная ханшей, может забрать его жизнь. Нет, страха не было, был непереносимый стыд, чтобы его, такого удалого и опытного воина, смогла перехитрить эта татарская колдунья! Было мучительно стыдно перед своими дружинниками, которых он сам загнал в ловушку.
– А теперь испробуй вот это! – крикнула Тюлюбек и, выхватив копьё у своего воина, с неожиданной для женщины силой вогнала его в дерево чуть повыше головы удальца. – Что, страшно, русский поросёнок? – насмешливо сказала она, подходя близко к нему и играя серебряным кинжалом, высоко подкидывая его кверху и ловя его за ручку. – Да ты не опускай глаза, смотри на женщину-воина!
Тюлюбек кинжалом подняла его подбородок и насмешливо, нараспев произнесла:
– Ба-га-тур-чик! А сейчас у нас будет другая забава, – сказала она, отходя от приговорённого к мучительной смерти начальника новгородских витязей.
Ушкуйник увидел её профиль: теперь лицо Тюлюбек и особенно нос с горбинкой уже не были красивыми, они напоминали какую-то хищную птицу, в которую превратилась эта ведьма. Ах ты, нечисть!..
Это, как ни странно, отрезвило ушкуйника. Будила осмотрелся, насколько позволяли верёвки и столб, и увидел своих друзей, связанных, сидевших на бугорке: их, около ста семидесяти удальцов, охраняла какая-то жалкая кучка татар!
От этого позора силы удесятерились. Вдруг резко выдернув столб, сделанный из столетнего дуба, богатырь бросился на валькирию, на врагов, которые от удивления застыли на месте. Двухметровый исполин летел, нагнувшись, на толпу с криком:
– С нами Бог! Кто на Великий Новгород? Бей басурман!
Первый удар бревна вскользь пришёлся по коварной и увёртливой ханше, и та упала без сознания.
Потом Будила изменил тактику и сделал, находясь всё в том же согнутом положении, круговое движение – шесть человек замертво рухнули. Татары как зачарованные смотрели на это чудо, позабыв про связанных новгородцев.
Среди очнувшихся от сонно-пьяного зелья ушкуйников несколько воинов также освободили руки и ждали только удобного случая для нападения. Один из мулодцев смог даже вытащить спрятанный засапожный нож, чтобы разрезать путы на руках соратников. И вот удобный момент настал.
Татары неожиданно были атакованы! Безоружные ушкуйники, мастерски используя приёмы русского боя, завладели кривыми саблями татар и начали их крошить. Однако спасти начальника уже не смогли: один из татар воткнул в него сбоку копьё, остриё которого показалось с другой стороны грудной клетки. Переход от полной победы к поражению деморализовал татар, они попытались купить себе жизнь покорностью, встав на колени и повесив пояса на шею. Но ушкуйники, ослеплённые яростью и обидой, никого не щадили! Лишь три помощника валькирии остались живы после этого побоища, но лучше бы им было погибнуть! И живые позавидовали мёртвым!
Дорого досталась победа новгородцам. Почти семьдесят удальцов были убиты, более сорока ранены, из них тяжело – шестнадцать человек. Но главная потеря – воевода Будила. Он ещё хрипло дышал и всё просил прощения у своих соратников. На него с жалостью смотрели ушкуйники, по каменным лицам многих из них текли слёзы.
Татарская ханум была без сознания. Если бы не доспехи, которые погнулись при ударе бревном, её грудная клетка была бы разбита. На неё бесцеремонно по приказу сотника вылили ведро грязной воды.
Тюлюбек постепенно приходила в себя. В толпе новгородцев раздались голоса:
– Сжечь ведьму, сжечь за её зелье и коварство!
Тюлюбек безрезультатно шарила по одежде.
– Уж не это ли ты ищешь, ханум? – ехидно спросил один из ушкуйников, показывая ей кинжальчик. – Не надейся, смертушку ты примешь нелёгкую!
Через какую-то минуту был ободран её шатёр для костра, снова вкопан столб, только что спасший ушкуйников от позора и верной гибели. С Тюлюбек сорвали драгоценные доспехи, и в изорванной одежде она мало чем отличалась от простых татарок, которые находились рядом и от ужаса визжали не переставая.
С ханшей произошла разительная перемена, так что если бы кто посмотрел на неё, то усомнился, воскликнув: «Да точно ли это Тюлюбек?!» Растрёпанные волосы, искажённое от злости и отчаяния лицо, тощие груди, выглядывавшие из одежды, длинные руки-когти – делали её похожей на какую-то страшную кикимору.
Ханшу приковали цепями к столбу.
– Ничего не хочешь нам сказать напоследок, хитрая ведьма? – спросил податаманье Борислав, ставший теперь главным.
– Вы думаете, – обратилась она с гордым видом к начальным людям, – я буду молить вас о пощаде, просить оставить жизнь несчастной женщине? Вы сто двадцать лет были рабами, и мне, татарской ханше, в жилах которой течёт кровь Субудая-богатыря, противно даже смотреть на вас!
– А, – вспомнил атаман, – это тот проходимец, который вместе с трусом Батыгой испугался драться с новгородцами? Пусть он сейчас из своего адского котла полюбуется, как его поганое семя будет гореть. Ладно, зажигай! – приказал Борислав, отвернувшись от Тюлюбек и, казалось, потеряв к ней всякий интерес, – а этих, – махнул он в сторону пленных татар, – перебить до единого!
Он хотел побыстрее убраться с этого пруклятого места. Ханша действительно не стала просить пощады. Она презрительно смотрела поверх голов ушкуйников, когда дым обволакивал её тело, но всё-таки пытки огнём не выдержала. Тюлюбек извивалась, насколько позволяла ей железная цепь, изо рта, как жабы, сыпались чудовищные проклятия, мало-помалу переходящие в непрерывный зловещий вой. Смерть долго не приходила к ней, но вот наконец ханша затихла. Селение и люди были стёрты с лица земли, и только дым расстилался над степью.
Ушкуйники угрюмо стали собираться в дорогу: грустно им было, таких ударов они не получали давно. Столько хороших воинов было погублено! А ведь предупреждал Прокопий! Но их ждало ещё одно испытание. Удалой Фока, любуясь ножичком ханши, порезал руку. На такие царапины мало-мальски уважающий себя ушкуйник не обращает внимания. Но Фока вдруг завалился набок и захрипел:
– Я, кажись, помираю, помираю из-за…
Он уже не мог издать ни звука и лишь рукой показал на маленький ханский кинжал.
– Вот колдунья! – выругался Борислав. – Отравленный ножик!
Для проверки своей догадки он уколол кинжальчиком ханскую собачку, приставшую к отряду, та взвизгнула и забилась в предсмертной судороге!..
– Я тогда их всех наказал, – закончил Прокопий свою назидательную историю, – все начальные люди у меня стали в простых ходить, а рядовых я лишил наполовину доли.
…Не всегда Кистень был таким удальцом: в жизни у него было больше горького, чем хорошего. Он, выросший сиротой, хорошо знал безрадостную судьбину бедняков. Родился удалой недалеко от Новгорода и получил своё имя благодаря отцу, Никите Меченому, который убил в этот день кистенём [3] двух волков. Тогда у русичей было два имени: одно мирское, русское, другое православное. Никита Меченый, наградив сына подобным именем, сам того не ожидая, стал невольным провидцем… Но об этом позже. А крестился Кистень Александром, что в переводе с греческого означало «защитник людей».
Счастье улыбалось им, казалось, славянская богиня судьбы Доля решила осчастливить семью: трудолюбивая и добрая мать, удачливый на охоте и в работе отец, послушный сын – чего ещё надо для жизни? Но своенравной богине не всегда любо, чтобы люди жили хорошо.
Как-то татарский отряд, прорвавшийся в Новгородчину, напал на их деревню. Нападение было внезапным, поэтому никто и не подготовился к обороне. Лишь боярин Аникей, дом которого стоял в центре, попытался со своей челядью организовать сопротивление. Но его быстро подавили, а самому Аникею и трём его израненным воинам татарский военачальник приказал сломать спины. После этого началась вакханалия убийств и насилий.
Никита Меченый как раз возвращался с охоты; к его досаде, она была неудачной: он не убил ни одного зверя, а в силки не попалось ни одной птицы. Каково же были его изумление и гнев, когда он увидел горящую деревню!..
Подойдя поближе и спрятавшись в кустах, он стал посылать в татар стрелу за стрелой из самострела. Меткость охотника была поразительной, но татары выследили, с какой стороны по ним ведётся стрельба. Сразу же несколько человек, вскочив на коней, стали обшаривать местность, однако они не могли и предположить такую дальность полёта!
Этим воспользовался Меченый, выпустив ещё две стрелы. Но его заметили. Выдернув из-за пояса кистень, Никита приготовился к своему последнему бою. Но внезапно наброшенный волосяной аркан плотно прижал руку с кистенём к туловищу. Торжествующий татарин поволок его по полю.
Через несколько минут, ободранный и окровавленный, он стоял перед татарским сотником, который с любопытством и даже с некоторым уважением смотрел на охотника.
– Кто ты и зачем стрэлал по моым воынам? – спросил он Меченого.
Охотник не ответил. Он смотрел, как татары связывают жителей деревни, готовя их к дальнему походу в Орду: полонянники всегда были ценной добычей. Тут же тихо голосили опозоренные, изнасилованные девки и бабы.
Самую красивую (а это была жена Никиты) подарили сотнику. Она стояла в стороне, потупив глаза. Сотник, ошеломлённый красотой и женственностью славянки, решил оставить её себе.
Никита вдруг увидел свою жену: жалость и ненависть пронзила его. Как будто бы издалека он услышал:
– Я ещё раз повтораю, зачем ты убыл моых воынов, собака?!
И когда, позабыв себя, Никита со связанными руками бросился на сотника, тот хладнокровно вонзил в его грудь кинжал. Мать увели в Орду, и след её был затерян.
Александр долго сидел в подполе. Потом попытался выбраться, но не смог – обгорелые брёвна не давали поднять крышку. Освободили свои же, деревенские, которые в этот день занимались рыбной ловлей и охотой и поэтому уцелели. Вместе они похоронили на скудельнице (кладбище) убитых родных, поставили деревянные кресты. Постепенно село стало обрастать новыми домами: уцелевшие мужики взяли из других деревень жён, которые нарожали детей. Казалось, и не было лихого наезда татарских нелюдей. Так и Русь, как птица феникс из пепла, возрождается из вроде бы смертельных для неё хваток.
А что оставалось десятилетнему сироте, жившему попервоначалу в шалаше, построенном им же самим, и питавшемуся чем Бог подаст? Идти в люди и быть как рабом? Об этом гордый мальчишка не позволял себе и думать. И летом, пока было тепло, он ловил рыбу и птицу в силки, питался грибами и ягодами. Но осенью, когда стало холодно и надвигалась зима, пристал он к бродячим скоромохам, которые случайно проходили разорённой деревней.
Они обратили внимание на гибкого подростка, научили разным фокусам, гимнастическим упражнениям, метанию ножей. А уж кидал их Кистень метко: за пятнадцать шагов мог воткнуть нож в яблоко. Скоромохи развили в нём необыкновенную гибкость и силу. Заставляли по триста раз приседать, сгибаться пополам и в таком виде держаться продолжительное время. Ещё его заставляли носить тяжёлую поклажу во время длинных переходов.
Высокий, узкий в талии, широкий в плечах, он был к тому же чрезвычайно жилистым, не по годам силён и вынослив. Не нравилось Александру, как те грабили и даже убивали заблудившихся или пьяных, а то и воровали мошны.
Ведь нарочно делали свои представления на главных площадях городов. И покуда зеваки, разинув рты, смотрят на фокусы, то другие ловкачи в толпе быстренько отрезали у богатеньких мошны – скоромошничали. Осуждающе смотрел на тех ловкачей, которые хвастались перед товарищами своими воровскими удачами и смеялись над жертвами, называвшимися тогда простофилями. Уже в то время была разветвлённая преступность, особенно в городах.
Однажды Кистень простудился и тяжко заболел, тем самым став обузой для скоромошьей шайки. Комэха – лихорадка – довела его до крайности. Скоромохи хотели было бросить его умирать прямо посреди дороги, но не допустил друг Братила. Он потащил Александра к кудесникам, которые когда-то, давным-давно, чудесным образом излечили его самого от смертельной чахотки.
Эти жрецы Перуна после Крещения Руси ушли в глухие леса и вплоть до второй половины XIV века сохранили древние обычаи, верования, искусство врачевания и даже приёмы древнерусской борьбы как с оружием, так и без него.
Вот в одно из таких мест и притащил на себе Братила своего друга Кистеня. Капище находилось в глубоком лесу, оно представляло собой небольшое огороженное частоколом место. Особенно были жутки потурчи – заострённые сверху колья, на которых были воткнуты черепа лошадей, что придавало жилью страшный вид. Они были своеобразными оберегами от нечистой силы.
Жрецы Перуна
Братила нисколько не удивился, если бы из-за ворот вышел не сухонький старичок в белой рубахе, перепоясанной трижды верёвкой, а Баба-Яга в окружении своих чертовских слуг. Это было капище Перуна, одного из главных славянских богов – бога воинов. За версту до частокола стояли ещё и Чуры – деревянные изображения богов границ. Они как бы предупреждали о владениях кудесников. И горе тому, кто смог бы с чёрной мыслью прийти к ним! Для непрошеных гостей были приготовлены ловушки и волчьи ямы, различные устрашающие чучела. Сюда боялись заходить даже разбойники… Среди окрестных деревень это место считалось нечистым. «С нежитью там знаются», – шёпотом говорили крестьяне, стараясь обходить этот лес. Ещё с незапамятных времён, когда была сильна вера в языческих богов, никто не решался взять из этого леса даже сухую ветку – за это святотатство полагалась смерть от волхвов. Сюда как-то заехала татарская полусотня от баскаков, которые захотели поживиться добром кудесников (почему Орде дани-выходы не платите?!), у которых, как сообщили им «весельчаки»-новгородцы, было полным-полно золота, но никто из них не вернулся: все, даже лошади, словно под землю провалились. Посланный на поиски совместный отряд русичей и татар нашёл только один бурелом и звериные тропы, по которым нельзя было пройти ни пешему, ни конному. Пришлось дать ответ, что вся полусотня заблудилась и утонула в болоте. Между тем, когда нужно было вылечить безнадёжно больного, люди обращались не к христианским священникам, а именно к этим кудесникам. И те лечили, и часто – успешно.
Братила всегда поражался тому, что эти старички обязательно носили на поясе либо длинный нож, либо короткий меч. Вот и у этого древнего старика на поясе был меч в ножнах. На его одежде было множество пуговиц. Круглая пуговица символизировала солнце и изначально являлась оберегом от нечистой силы – пугала её.
– Будь здрав, Великий Волхв Перуна, – почтительно поздоровался Братила, кланяясь старику в пояс.
– Да хранит тебя великий Перун, – ответил кудесник, поклонился и сказал полуутвердительно, полувопросительно: – Опять к нам за помощью?
– Хочу, чтобы вылечили моего друга, он так в этой жизни сильно пострадал!
– Ну что ж, сам видишь: дорога к нам не заколодела, милости просим, если с чистыми помыслами.
Старик внимательно посмотрел на Кистеня, в его мутные, воспалённые глаза и сказал:
– Великим воином будет сей человек, много пользы принесёт для Руси, буду лично его знахарствовать!
Волхвы Перуна чаще всего наследовали свою профессию от отца к сыну, но иногда и избирались, если какому-либо человеку были видения с богом Перуном. Женщины в прислужники бога Перуна не допускались, потому что он был Богом воинов. Кудесники очень не любили князя Владимира, который изгнал религию предков. Призвание на Русь христианства с греческими священниками, женитьба князя на ромейке Апраксии раскололи Русь: с одной стороны язычники, с другой Православие. Руси пришлось бороться со множеством врагов, но главным из них был враг внутренний – распри между князьями.
Братила всегда поражался тому, что эти старички обязательно носили на поясе либо длинный нож, либо короткий меч. Вот и у этого древнего старика на поясе был меч в ножнах. На его одежде было множество пуговиц. Круглая пуговица символизировала солнце и изначально являлась оберегом от нечистой силы – пугала её.
– Будь здрав, Великий Волхв Перуна, – почтительно поздоровался Братила, кланяясь старику в пояс.
– Да хранит тебя великий Перун, – ответил кудесник, поклонился и сказал полуутвердительно, полувопросительно: – Опять к нам за помощью?
– Хочу, чтобы вылечили моего друга, он так в этой жизни сильно пострадал!
– Ну что ж, сам видишь: дорога к нам не заколодела, милости просим, если с чистыми помыслами.
Старик внимательно посмотрел на Кистеня, в его мутные, воспалённые глаза и сказал:
– Великим воином будет сей человек, много пользы принесёт для Руси, буду лично его знахарствовать!
Волхвы Перуна чаще всего наследовали свою профессию от отца к сыну, но иногда и избирались, если какому-либо человеку были видения с богом Перуном. Женщины в прислужники бога Перуна не допускались, потому что он был Богом воинов. Кудесники очень не любили князя Владимира, который изгнал религию предков. Призвание на Русь христианства с греческими священниками, женитьба князя на ромейке Апраксии раскололи Русь: с одной стороны язычники, с другой Православие. Руси пришлось бороться со множеством врагов, но главным из них был враг внутренний – распри между князьями.