Весь день опять за рефератами для семинария. Две очень хороших работы студентов Егина и С. Каптерева. Последняя очень велика по объему. Устал. После семинария, зайдя домой пообедать, был на В. Ж. К. на заседании факультета, чтобы наблюсти за составлением плана преподавания на будущий год. Оставался там недолго; ушли вместе с Готье, с которым и возвращались. По дороге из Университета встретил профессора Академии И. В. Попова. Разговор об академических делах.
18 марта. Пятница. Утро за семестровыми сочинениями академиков. На В. Ж. К. видел Д. М. Петрушевского, который подробно расспрашивал о нашем Историческом обществе и будущем журнале97. Я подумал, не выражается ли в этих вопросах желание вступить в Общество, и спросил его, почему он уклонялся от вступления. Но он ответил, что предпочитает «оставаться частным человеком». Оказывается, что и в Петрограде затевается журнал с библиографией98. Вот уж, как говорится, не было ни гроша да вдруг алтын. Издавать два такие журнала непроизводительно, но мы от своего намерения отказаться не можем.
Вечером заседание ОИДР. Очень интересный доклад С. К. Богоявленского о Мещанской слободе в Москве в XVII в., полный живых бытовых подробностей. В документах, на которых доклад построен, есть ценные сведения о самоуправлении слободы, о ее сходах и выборах – все это бросает свет и на такие же, вероятно, порядки и в других московских слободах. Произошли оживленные дебаты. Мне пришлось спорить с А. Н. Филипповым о значении на языке Екатерины II слова «мещане». Я доказывал, что слово это в ее Городовом положении" употребляется в двух смыслах: а) все городовые обыватели или средний род людей; Ь) прежние «посадские» люди. Филиппов утверждал, что термин этот имеет точный и ясный смысл, и этим показал, что не читал книги Кизеветтера «Городовое положение»100. После общества я поспешил домой, т. к. надо было рано вставать.
19 марта. Суббота. Встав в 7-м часу, выехал в Академию на экзамен по систематической философии; приехал уже к концу экзамена, т. к. Ф. К. Андреев вел дело очень быстро. Затем был у И. В. Попова, где обедал в обычной компании с С. И. Смирновым и Туницким. Разговоры все еще возвращаются к последнему Совету. Домой вернулся с последним поездом. Дождь и грязь.
20 марта. Воскресенье. Ужасное злодеяние немцев: нападение подводной лодки на безоружное госпитальное судно «Португалия» в Черном море101 показывает, с каким врагом мы имеем дело и чего должны ждать в случае поражения. Для современного немца нравственного закона, очевидно, не существует. Это принцип зла, вооруженный всеми сложными приспособлениями науки. После таких злодеяний война, естественно, должна принять беспощадный характер, и конец ее, видимо, ознаменуется еще большими жестокостями, чем начало.
Было собрание «Высокого Комитета» нашего нового Исторического общества у М. К. Любавского, где шла речь о разных мерах относительно журнала, который будет обществом издаваться. Говорили за чаем об отставках военного министра и ген. Иванова, главнокомандующего Юго-Западным фронтом, получившего очень почетное назначение состоять при особе государя102. Вечер у Холей; был С. К. Богоявленский. Беседа с Шуриком о летописях; он к ним почувствовал какое-то влечение.
21 марта. Понедельник. Подписался в сберегательной кассе на новый заем103 на 3 000 рублей, куда вошли 1 625, полученные с Сытина за второе издание 2-ой части учебника, 550 рублей академической премии104. Был у меня С. А. Голубцов, закончивший занятия первым вопросом своей программы. Он изложил мне ход этих занятий и произвел на меня самое лучшее впечатление. Все у него очень толково и дельно. Затем пришел Шурик, интересующийся летописями. Ему я разъяснял в доступной форме состав Лаврентьевского списка105. Слушал охотно и внимательно и, кажется, все понял. Был у меня также студент – издатель моих лекций с заявлением, что студенческое издательство встречает препятствия литографировать мой курс нынешнего года, а предлагает издать его в печатном виде. Хотя и рискованно печатать текущий, далеко не принявший окончательной формы курс, однако для удобства студентов я согласился106.
22 марта. Вторник. Все утро убил, в буквальном смысле слова убил, потратил даром на составление разных бумаг, требующихся в Академии: отчета о пройденном, списки баллов семестровых сочинений и т. п. Сколько там этого формализма! Одну и ту же программу читаемого курса приходится писать и представлять под разными названиями 4 раза в год: проспект будущего курса, экзаменная программа, отчет о пройденном, для годового отчета 1-го октября. Все форма и бумага!
На факультетском заседании. Рассматривали сообщение министра о прибавке профессорам ввиду дороговизны до 5 и 4 тысяч рублей. Затруднения возбудил вопрос о приватдоцентах, какую категорию из них подвести под выражение циркуляра: «читающие обязательные курсы». Я энергично отстаивал С. И. Смирнова. Другое дело, долго обсуждавшееся, было письмо бывшего варшавского ректора Карского о принятии его сверхштатным профессором в наш Университет. Однако курсы, которые он предлагает, у нас уже читаются, так что нечем ходатайство о нем мотивировать. Против его привлечения говорил Щепкин, но, вероятно, из личных мотивов.
Вечером заседание Исторического общества с живым докладом молодого ученого Диесперова об Эразме, ценный множеством приведенных цитат и потому переносящий в эпоху. На меня повеяло добрыми старыми временами, лекциями В. И. Герье о гуманизме, который он нам излагал довольно подробно. Однако доклад был несоразмерно велик. После чтения в течение 1 часа 20' был сделан перерыв. Автор говорил, что ему осталось прочитать еще столько же. Было уже 10 час. вечера, и я незаметно в перерыве удалился.
23 марта. Среда. Я должен был ехать в Академию, чтобы присутствовать на продолжении экзамена по систематической философии у доцента Андреева. Но т. к. он экзаменует очень быстро и кончает в двенадцатом часу, а я мог приехать только без четверти 11, то решил не тратить времени на эту бессмысленную поездку вовсе. Надо слишком не жалеть времени, чтобы провести больше 6 часов в трамвае, на вокзале и в вагоне для того, чтобы полчаса посидеть в виде куклы на председательском кресле. Кончил я семестровые сочинения – всего их было 47. Есть и хорошие работы. Ну всетаки одним тяжелым делом меньше! Заходил после завтрака в Архив МИД за книгой С. В. Рождественского «История Министерства народного просвещения»107, нужной мне для следующей лекции. Вечером экзамен в Государственной комиссии108 по русской истории. Всего было 26 человек, и втроем мы к 11 часам покончили работу. Эта работа, однако, не для вечерних часов, и я чувствовал себя, спросив 11 человек, утомленным.
24 марта. Четверг. Стоит великолепная весенняя теплая погода. 13° тепла в тени. Утро было занято подготовкой к лекции о школах при Николае I и чтением рефератов для семинария. Из трех референтов, однако, двое прислали мне письма: один – о выезде из Москвы, другой – о возможном отсутствии. Третий принес реферат сегодня же в 12 часов, и я успел его прочесть; но на семинарий и этот третий студент почему-то не явился, хотя и простился со мной до 4-х часов. Так что наше заседание не состоялось; мне было крайне досадно на такое невежество, на затраченный труд и потерянное время. Что-нибудь одно: или, пользуясь отсрочкой, оставаться в университете, и тогда надо уже работать вовсю, или же отбывать воинскую повинность. У нас же, в особенности в весеннее полугодие, громадное большинство студентов только числится в университете, никогда в него не показываясь. Правда, впрочем, что жизнь в Москве по дороговизне квартир и продовольствия для очень многих из наших студентов едва ли и возможна. Из Университета я заходил в Петровские линии в издательство Кнебель и взял только что вышедший выпуск «Истории искусств» Грабаря с московской архитектурой XVIII века109. Пользуясь весенним днем, оттуда вернулся далеким путем по линии бульваров. Вечер дома за Грабарем. Умер М. М. Ковалевский, один из наиболее разносторонних и плодовитых русских ученых. Едва ли кто писал за последнее время больше Ковалевского. Нельзя, однако, сказать, чтобы глубина его исследований соответствовала их широте. У него была какая-то французская манера касаться до многого слегка и скользить по поверхности. Но все же в области сравнительного изучения истории права им сделано очень много. Именно широта эрудиции была ценным качеством его работ.
25 марта. Пятница. Погода вдруг за одну ночь с необыкновенной резкостью переменилась: сегодня снег, холод, сильнейший пронизывающий ветер. Весь день я провел за подготовкой к лекции о школе при Николае Павловиче, которую всю написал для облегчения издателя. Вечером была О. И. Летник со «своей магистерской программой», из которой, конечно, кроме кокетства, ничего не выйдет. Показывала письмо, полученное ею от Виппера, в котором он сообщает ей, что никого теперь не принимает, требует для экзамена по древней истории непременно знаний греческого языка и заканчивает письмо словами «а без греческого языка нет и экзамена. С искренним уважением Р. Виппер». Ничего более сухого мне никогда, кажется, читать не приходилось.
Миня с утра был что-то расстроен и раздражителен, а в середине дня почувствовал боль в горле и жар и слег. У него, очевидно, жаба. Не выходит из головы Ковалевский: какой ум и эрудиция и какое легкомыслие было с высшей школой в Париже!110
26 марта. Суббота. Оказалось сверх ожидания довольно много студентов в аудитории, которым и читал о народном просвещении при Николае I. Читал с оживлением, потому что касался вопросов, задевающих за живое. Сознавал, что читаю в последний раз. Едва ли после Пасхи что будет. В профессорской Яковлев, Сперанский, Поржезинский – разговор о последней субботе и о ненормальной краткости весеннего полугодия. Благодаря этому мы, вероятно, выпускаем больших неучей. После лекции остался на заседании Совета. Матвей Кузьмич [Любавский] произнес небольшую речь, посвященную памяти А. С. Алексеева и М. М. Ковалевского. Затем начались длиннейшие и скучнейшие доклады математического факультета. Филиппов, Готье и я бежали, хотя и сознавали, что не исполняем обязанностей. С Филипповым по дороге домой разговор о государственности великорусского племени и об опасности ему от окраин и инородцев. Дома послелекционное состояние приятно-возбужденной усталости. Читал статью о Шварце, подаренную Соболевским. Письма Шварца интересны, но автор статьи – тоже своеобразно интересен. За три последние дня я получил много книг: новый выпуск «Старины и новизны» от гр. Шереметева111, книгу Писаревского112, выпуск Грабаря, книжку «Русской старины» и др. Солнечный, ясный, но холодный день. Миня все в постели.
Газеты принесли сегодня весть о смерти М. Ф. Владимирского-Буданова. О нем сказал несколько слов в Совете Филиппов. Боюсь, не содействовал ли я каким-нибудь образом ускорению его конца своей рецензией113, которую, думаю, ему прочесть было не особенно приятно. Я, впрочем, старался написать ее в самых мягких выражениях, все время помня о его преклонном возрасте. Я намеренно и не послал ему ее – и, может быть, он, живя где-то в Полтавской глуши, о ней ничего и не знал. Тем лучше.
27 марта. Воскресенье. Был у меня некто Феменоменов[29], преподаватель одной из варшавских гимназий, подготовляющийся к магистерскому экзамену. Нельзя сказать, чтобы он производил на меня впечатление благоприятное. Что-то поверхностное и скользящее. Очень опасаюсь, как бы не провалился. Будет скандал. Весь день я подготовлял лекции для издания. Вечером у меня Н. Н. Фирсов – в весьма радостном настроении. Он получил все, чего мог только желать. Опять избран и на этот раз утвержден в Казанском университете. Он без Казани не мыслим и по Казани тосковал как по родине. Я его с этим успехом от души поздравил. Был также С. К. Богоявленский.
28 марта. Понедельник. Встал в седьмом часу утра и выехал к Троице на последний экзамен по философии. Опять приехал уже к концу экзамена. Дело не обошлось без инцидента. И. В. Попов, член этой комиссии, перепутал дни и опоздал к началу, пришлось за ним посылать. Доцент Андреев почему-то не решался начать этой глупой и пустой формальности один и просил ректора [епископа Волоколамского Феодора (Поздеевского)], который и присутствовал до прихода Ив. Васильевича [Попова]. Умные философы могут быть иногда странными формалистами. Я после экзамена заходил к ректору принести извинения за причиненное (по глупости) беспокойство. Действительно, в этой среде только и можно быть бумажно-формальным. По дороге читал «Кремль Иловайского». Выпады против Середонина, Сперанского М. Н. и С. П. Шестакова.
29 марта. Вторник. Утром работал над подготовкой прочитанного курса к изданию. Заседание факультета, в которое пошел поддержать просьбу Туницкого, желающего вступить в приват-доценты. Грушка сделал заявление о своем разговоре с Туницким, по-видимому, ожидая возможных выходок со стороны Щепкина. Но Щепкин отнесся к заявлению снисходительно, сказав, что он знаком с Туницким по его книге о Клименте114, что это работа тонкая, умная, «ювелирная», что Туницкий практически знает славянские языки, хотя школы не проходил, и поэтому едва ли будет выступать с лингвистическими курсами. Сперанский также отозвался с похвалами. Затем сказал несколько слов я о том, что Т[уницкий] в Академии пользуется успехом как прекрасный лектор. Готье, с которым я говорил утром по телефону, тоже дал краткий отзыв о книге. Так что ходатайство было встречено благосклонно. Вечер я провел дома за вторым томом Зайончковского.
Сколько богатств ежедневно топится на дно-море и уничтожается на суше в виде ни к чему не нужных снарядов, на которые идет такая масса ценного металла! Как человечество с каждым днем войны беднеет! У нас одеваться, например, можно уже только с трудом. Скоро мы все будем ходить обтрепанными и потертыми. Придется облачиться в какие-либо упрощенные косоворотки.
30 марта. Среда. Утром продолжал подготовлять курс для печати. Совсем это не то, что следовало бы. Нормально было бы издать нечто вроде обширного обязательного учебника, а в курсах ежегодно разрабатывать какие-нибудь отдельные темы, каждый год новые. Но каких бы трудов и какого бы количества времени и сил это потребовало! Проходя по Арбату, увидал, наконец, на окне книжного магазина книгу Лукомского «Памятники старинной архитектуры», которую так неудачно искал с месяц тому назад. Оказалось, что это уже второе издание и по более высокой цене —10 руб. Чувствовал удовлетворение, получив эту книгу в руки. В магазине видел М-me Грушка, уезжающую на этих днях в деревню до осени. Вечер провел дома за книгами Зайончковского и Лукомского.
31 марта. Четверг. Отчаянно плохая погода – весь день непрерывный мокрый снег, и к вечеру дождь. У меня, что бывало очень редко, появилась сильнейшая головная боль: прямо как будто весь череп готов был треснуть. Я кончил подготовку курса к печати и более уже ничего делать не мог.
Предпринятая большая прогулка облегчения не принесла. Вечером позвал меня Егоров, лишившийся совершенно голоса, посидеть с ним. Итак, мы встретились в виде двух инвалидов. Явился, однако, еще Кончаловский с мрачными вестями о войне, источником которых оказался, однако, его брат П. П. [Кончаловский] – прапорщик, в начале войны разыскивавшийся в газетах. Он и перед войной говорил, помню, что у нас все скверно и что нас вздуют. Теперь он сообщил Дмитрию Петровичу [Кончаловскому], что у нас нет снарядов. Я – и, сознаюсь, довольно резко – возразил Д. П-у [Кончаловскому], что для меня свидетельство его брата – прапорщика – не имеет значения, что прапорщики далее тех канав и кустов, где они стоят, видеть ничего не могут. Кончаловский говорил также резко, и с каким-то апломбом, что все наши генералы никуда не годятся, что (буквально!) если бы поручить вести войну им, прапорщикам, среди которых есть много талантов, дела приняли бы иной оборот. Все это бахвальство слушать было крайне неприятно, в особенности при сильнейшей головной боли – я пожалел, зачем пошел к Егорову. Да, если у нас много офицеров, настроенных так же!
1 апреля. Пятница. Наконец, я вернулся к Петру, и, как всегда при таких возвращениях, разводить остывшие котлы и приводить в ход остановившуюся машину было нелегко. Был на Курсах, виделся с А. Н. Веселовским, Розановым. Вечер дома за книгой Зайончковского. Вот прошла 1/4 текущего года. К концу войны мы много-много ближе, чем были 19 июля 1914 г. Но когда и при каких обстоятельствах он наступит, а ведь наступит же.
2 апреля. Суббота (вербная). Ясная, теплая, совсем летняя погода, так что мы с Миней ходили на вербное гулянье в летних пальто. Утро за Петром, и дело шло уже успешнее. Во время моего отсутствия заезжал ко мне П. Г. Виноградов; на визитной английской карточке его рукою сделана надпись «академик Виноградов». Этот визит меня удивил, т. к. я еще не был у него. Вечер за книгой Зайончковского, а затем у Карцевых, которым ходил платить деньги за квартиру115.
3 апреля. Воскресенье (вербное). Превосходная весенняя погода. Утренняя прогулка с чувством свободы от обязательных повинностей в виде подготовки к лекциям и т. п. Занятия Петром. Обещал сегодня быть у меня Туницкий, и мы его ждали, но напрасно. Были у нас Готье, все семейство за чаем, перед отъездом в Крым. Затем я отправился пешком к Богоявленским и по дороге зашел в «Национальную]» гостиницу116 оставить карточку у Виноградова. Заходил также в две церкви на Мясницкой ко всенощной, но в обеих служба была без певчих. Вечер у Богоявленских; были еще Холи и Марковы.
4 апреля. Понедельник. Утро у обедни, и затем работа над Петром до 5 часов вечера. Путешествие в Сберегательную кассу для подписки еще на 500 рублей военного займа. В Главной кассе в этот, правда, поздний час был я один. Неужели так вообще идет подписка! У всенощной в церкви Николы Явленного117 с Л[изой] и Миней. Вечер у Савина, где были П. Г. Виноградов, Егоров, Богоявленский, Гершензон, Гензель и Яковлев. Сначала мы выслушали обзор военных событий на Западном, Восточном, Кавказском и Балканском фронтах. Затем разговор разбился. Много повествовал Гензель о своем плену. Затем он развил теорию, что было бы выгоднее перевезти человеческий материал на Западный фронт, чем возить пушки и снаряды на Восточный. Эта мысль была разбита Виноградовым. За ужином заговорили об отмене водки118. Я сказал, что считаю эту реформу более важной, чем освобождение крестьян, потому что то было лишь освобождение крестьян, а это освобождение всего народа. Я сказал далее, что это великое дело – всецело заслуга императора Николая II. Виноградов почему-то с этим не согласился. Или, лучше сказать, согласился, скрепя сердце и бормоча что-то сквозь зубы. Я стал развивать мысль далее и сказал, что в стране с парламентарной формой правления, т. е. с правлением партий, отмена водки нигде не прошла бы так быстро, пришлось бы вести борьбу с кабатчиками, продолжительную и упорную, вести агитацию, и уже за это время при мобилизации все бы спились. Мое положение о том, что есть выгода в государственной форме с сильной монархической властью, вызвало почему-то скептические восклицания и почтенного академика. По его отъезде Гензель говорил весьма односторонне о том, что пьянство было вредно единственно только в финансовом отношении, тем, что вытягивало деньги из народных карманов в казну. Мы ему возражали, указывая на вред в моральном, психическом, физиологическом, экономическом отношениях и на безобразие в бытовом. Этот разговор велся уже по отъезде Виноградова. Когда все стали уходить, Егоров удержал меня, и мы просидели еще с полчаса. Он опять совершенно неосновательно говорил о продажности будто бы наших высших учреждений. Все это так с какого-то ветру, со ссылкой на «говорят» и т. д. Основой всех этих пессимистических речей служит, видимо, какое-то личное недовольство и раздражение, прямо должно быть у него финансовые дела плохи.
5 апреля. Вторник. У обедни были с Л [изой] в церкви Николы Явленного. Потом был на В. Ж. К., куда был вызван за получением вознаграждения за участие в Государственной комиссии осенью. Там видел А. Н. Веселовского и С. А. Чаплыгина. С последним и ехал оттуда на трамвае. С Курсов отправился в Университет за получением жалованья, гонорара и дополнительного вознаграждения по поводу дороговизны. В Казначейской хоть открывай заседание Совета – такой приток профессоров. Видел Челпанова, Виппера и несколько медиков. Денег в общем получил довольно много. Итак, занимался хождением «в полюдье», совсем несоответствующее значению дня. Весь вечер за книгой Зайончковского. Наши войска с каждым днем приближаются к Трапезунду. Его падение вероятно119.
6 апреля. Среда. Трапезунд взят, но подробностей еще нету. У обедни в церкви Успения на Могильцах120. Затем занятия Петром и все-таки не без давящего чувства от нескольких еще не просмотренных студенческих сочинений, которые опять должны оторвать меня от этой работы. Неожиданный визит А. С. Шацких, однако, к счастью, непродолжительный. После завтрака визит другой ученой дамы – Терешкович – по поводу ее магистерского экзамена, о котором она никакого представления не имеет. Сколько же, однако, этих будущих магистров в юбках! Этот визит был продолжителен и тягостен. Сбылось и предчувствие мое по поводу сочинений. По телефону позвонил бывший студент Бартенев, сочинение которого все еще у меня на руках. Обещал. Вечером у меня Ст. Б. Веселовский, принесший свою книгу 2-ю часть «Сошного письма»121. Разговор о внутреннем положении с обычным его нытьем.
7 апреля. Четверг. День ушел на чтение кандидатской работы Бартенева о декабристе Н. Муравьеве. Написано с большою любовью и не без таланта. Был в церкви за всенощной у Успения на Могильцах, но до конца не мог достоять из-за духоты; казалось, что упаду в обморок. Может быть, это опасение было и ложно.
8 апреля. Пятница. Занятия мои над Петром были прерваны пришедшими Холями. Они у нас завтракали. Затем мы отправились к Алексею Павловичу [Басистову] пригласить его к нам на завтрак и далее к ним. С ними я ходил ко всенощной в церковь Николы на Ваганькове122, где поет великолепный хор Юхова123 – человек 40, дивные голоса. Всенощная была исполнена превосходно. Пообедав у них, я вернулся домой уже поздно вечером.
9 апреля. Суббота. У обедни у Троицы на Арбате124. Оттуда прошли с Миней в кондитерскую Флея125 покупать шоколадные яйца с сюрпризами, о чем он мечтал. Там я увидел М. М. Покровского, который меня тотчас же остановил и продержал за разговором минут 15–20. Был у меня артиллерист Бартенев, бывший наш студент; я ему сообщил свою рецензию на его сочинение и сказал, что не прочь его оставить при Университете. Это привело его в восторженное состояние, и он просил сделать это теперь же, не дожидаясь конца войны, как я думал. Вечером зашел Алексей Павлович [Басистов], и мы отправились к Холям, где и пробыли до 101/2 часов, слушая напевы Страстной недели в граммофоне.
10 апреля. Светлое Воскресенье. Как и первый день Рождества, это для меня один из тоскливейших дней. До 3 часов с половины десятого проводил его не по-праздничному в работе над Петром, так что порядочно устал. Затем отправились к вечерне к Успенью на Могильцах, но так как не было певчих, то продолжили благочестивое путешествие в Зачатьевский монастырь126, а потом мы с Миней в Храм Спасителя127. Вернулись под накрапывающим дождем. Вечером опять прошелся. Читал новую книжку «Старых годов».
11 апреля. Понедельник. Работа над Петром все утро. У нас Маргарита и Надя за завтраком. Обедать заходил в «Прагу», где цены изрядно подняты. Вечер за книгой Зайончковского. То же как впоследствии: доблестный солдат и неспособный генерал. Второй день без известий.
12 апреля. Вторник. Великолепная солнечная погода. Утром работа над Петром. За завтраком у нас В. А. Михайловский. После него опять за работой, которая прервана была приходом А. Н. Филиппова. С ним о современном положении. Я доказывал, что у нас революций быть не может: революция есть резкая смена одного порядка другим порядком, старого порядка новым. У нас же может быть только смена хоть какого-либо теперь существующего порядка – беспорядком, анархией или, лучше сказать, смена меньшего беспорядка большим. Где у нас тот общественный класс, который выносил бы в себе предварительно какой-нибудь новый порядок вроде третьего сословия в 1789 г.?128 Уж не товарищи ли Иваны?
Вечер провел у О. И. Летник в обществе С. Ф. Фортунатова, Кизеветтера и нескольких дам из круга С. Ф. [Фортунатова]. Разговор о столкновении Америки с Германией129, а затем разговор разменялся на мелочи.
13 апреля. Среда. Утром Петр. К завтраку пришел Алексей Павлович [Басистов] и уговорил ввиду великолепной погоды идти гулять. Отправились за Москву-реку в МарфоМариинскую обитель130 к вечерне. Но ворота оказались запертыми, так как вечерня бывает там только в 5 ч. Ждать было долго, и мы вернулись. Вечер за Зайончковским. Идущая теперь война Германии с Англией не напоминает ли войн Рима с Карфагеном?131
18 марта. Пятница. Утро за семестровыми сочинениями академиков. На В. Ж. К. видел Д. М. Петрушевского, который подробно расспрашивал о нашем Историческом обществе и будущем журнале97. Я подумал, не выражается ли в этих вопросах желание вступить в Общество, и спросил его, почему он уклонялся от вступления. Но он ответил, что предпочитает «оставаться частным человеком». Оказывается, что и в Петрограде затевается журнал с библиографией98. Вот уж, как говорится, не было ни гроша да вдруг алтын. Издавать два такие журнала непроизводительно, но мы от своего намерения отказаться не можем.
Вечером заседание ОИДР. Очень интересный доклад С. К. Богоявленского о Мещанской слободе в Москве в XVII в., полный живых бытовых подробностей. В документах, на которых доклад построен, есть ценные сведения о самоуправлении слободы, о ее сходах и выборах – все это бросает свет и на такие же, вероятно, порядки и в других московских слободах. Произошли оживленные дебаты. Мне пришлось спорить с А. Н. Филипповым о значении на языке Екатерины II слова «мещане». Я доказывал, что слово это в ее Городовом положении" употребляется в двух смыслах: а) все городовые обыватели или средний род людей; Ь) прежние «посадские» люди. Филиппов утверждал, что термин этот имеет точный и ясный смысл, и этим показал, что не читал книги Кизеветтера «Городовое положение»100. После общества я поспешил домой, т. к. надо было рано вставать.
19 марта. Суббота. Встав в 7-м часу, выехал в Академию на экзамен по систематической философии; приехал уже к концу экзамена, т. к. Ф. К. Андреев вел дело очень быстро. Затем был у И. В. Попова, где обедал в обычной компании с С. И. Смирновым и Туницким. Разговоры все еще возвращаются к последнему Совету. Домой вернулся с последним поездом. Дождь и грязь.
20 марта. Воскресенье. Ужасное злодеяние немцев: нападение подводной лодки на безоружное госпитальное судно «Португалия» в Черном море101 показывает, с каким врагом мы имеем дело и чего должны ждать в случае поражения. Для современного немца нравственного закона, очевидно, не существует. Это принцип зла, вооруженный всеми сложными приспособлениями науки. После таких злодеяний война, естественно, должна принять беспощадный характер, и конец ее, видимо, ознаменуется еще большими жестокостями, чем начало.
Было собрание «Высокого Комитета» нашего нового Исторического общества у М. К. Любавского, где шла речь о разных мерах относительно журнала, который будет обществом издаваться. Говорили за чаем об отставках военного министра и ген. Иванова, главнокомандующего Юго-Западным фронтом, получившего очень почетное назначение состоять при особе государя102. Вечер у Холей; был С. К. Богоявленский. Беседа с Шуриком о летописях; он к ним почувствовал какое-то влечение.
21 марта. Понедельник. Подписался в сберегательной кассе на новый заем103 на 3 000 рублей, куда вошли 1 625, полученные с Сытина за второе издание 2-ой части учебника, 550 рублей академической премии104. Был у меня С. А. Голубцов, закончивший занятия первым вопросом своей программы. Он изложил мне ход этих занятий и произвел на меня самое лучшее впечатление. Все у него очень толково и дельно. Затем пришел Шурик, интересующийся летописями. Ему я разъяснял в доступной форме состав Лаврентьевского списка105. Слушал охотно и внимательно и, кажется, все понял. Был у меня также студент – издатель моих лекций с заявлением, что студенческое издательство встречает препятствия литографировать мой курс нынешнего года, а предлагает издать его в печатном виде. Хотя и рискованно печатать текущий, далеко не принявший окончательной формы курс, однако для удобства студентов я согласился106.
22 марта. Вторник. Все утро убил, в буквальном смысле слова убил, потратил даром на составление разных бумаг, требующихся в Академии: отчета о пройденном, списки баллов семестровых сочинений и т. п. Сколько там этого формализма! Одну и ту же программу читаемого курса приходится писать и представлять под разными названиями 4 раза в год: проспект будущего курса, экзаменная программа, отчет о пройденном, для годового отчета 1-го октября. Все форма и бумага!
На факультетском заседании. Рассматривали сообщение министра о прибавке профессорам ввиду дороговизны до 5 и 4 тысяч рублей. Затруднения возбудил вопрос о приватдоцентах, какую категорию из них подвести под выражение циркуляра: «читающие обязательные курсы». Я энергично отстаивал С. И. Смирнова. Другое дело, долго обсуждавшееся, было письмо бывшего варшавского ректора Карского о принятии его сверхштатным профессором в наш Университет. Однако курсы, которые он предлагает, у нас уже читаются, так что нечем ходатайство о нем мотивировать. Против его привлечения говорил Щепкин, но, вероятно, из личных мотивов.
Вечером заседание Исторического общества с живым докладом молодого ученого Диесперова об Эразме, ценный множеством приведенных цитат и потому переносящий в эпоху. На меня повеяло добрыми старыми временами, лекциями В. И. Герье о гуманизме, который он нам излагал довольно подробно. Однако доклад был несоразмерно велик. После чтения в течение 1 часа 20' был сделан перерыв. Автор говорил, что ему осталось прочитать еще столько же. Было уже 10 час. вечера, и я незаметно в перерыве удалился.
23 марта. Среда. Я должен был ехать в Академию, чтобы присутствовать на продолжении экзамена по систематической философии у доцента Андреева. Но т. к. он экзаменует очень быстро и кончает в двенадцатом часу, а я мог приехать только без четверти 11, то решил не тратить времени на эту бессмысленную поездку вовсе. Надо слишком не жалеть времени, чтобы провести больше 6 часов в трамвае, на вокзале и в вагоне для того, чтобы полчаса посидеть в виде куклы на председательском кресле. Кончил я семестровые сочинения – всего их было 47. Есть и хорошие работы. Ну всетаки одним тяжелым делом меньше! Заходил после завтрака в Архив МИД за книгой С. В. Рождественского «История Министерства народного просвещения»107, нужной мне для следующей лекции. Вечером экзамен в Государственной комиссии108 по русской истории. Всего было 26 человек, и втроем мы к 11 часам покончили работу. Эта работа, однако, не для вечерних часов, и я чувствовал себя, спросив 11 человек, утомленным.
24 марта. Четверг. Стоит великолепная весенняя теплая погода. 13° тепла в тени. Утро было занято подготовкой к лекции о школах при Николае I и чтением рефератов для семинария. Из трех референтов, однако, двое прислали мне письма: один – о выезде из Москвы, другой – о возможном отсутствии. Третий принес реферат сегодня же в 12 часов, и я успел его прочесть; но на семинарий и этот третий студент почему-то не явился, хотя и простился со мной до 4-х часов. Так что наше заседание не состоялось; мне было крайне досадно на такое невежество, на затраченный труд и потерянное время. Что-нибудь одно: или, пользуясь отсрочкой, оставаться в университете, и тогда надо уже работать вовсю, или же отбывать воинскую повинность. У нас же, в особенности в весеннее полугодие, громадное большинство студентов только числится в университете, никогда в него не показываясь. Правда, впрочем, что жизнь в Москве по дороговизне квартир и продовольствия для очень многих из наших студентов едва ли и возможна. Из Университета я заходил в Петровские линии в издательство Кнебель и взял только что вышедший выпуск «Истории искусств» Грабаря с московской архитектурой XVIII века109. Пользуясь весенним днем, оттуда вернулся далеким путем по линии бульваров. Вечер дома за Грабарем. Умер М. М. Ковалевский, один из наиболее разносторонних и плодовитых русских ученых. Едва ли кто писал за последнее время больше Ковалевского. Нельзя, однако, сказать, чтобы глубина его исследований соответствовала их широте. У него была какая-то французская манера касаться до многого слегка и скользить по поверхности. Но все же в области сравнительного изучения истории права им сделано очень много. Именно широта эрудиции была ценным качеством его работ.
25 марта. Пятница. Погода вдруг за одну ночь с необыкновенной резкостью переменилась: сегодня снег, холод, сильнейший пронизывающий ветер. Весь день я провел за подготовкой к лекции о школе при Николае Павловиче, которую всю написал для облегчения издателя. Вечером была О. И. Летник со «своей магистерской программой», из которой, конечно, кроме кокетства, ничего не выйдет. Показывала письмо, полученное ею от Виппера, в котором он сообщает ей, что никого теперь не принимает, требует для экзамена по древней истории непременно знаний греческого языка и заканчивает письмо словами «а без греческого языка нет и экзамена. С искренним уважением Р. Виппер». Ничего более сухого мне никогда, кажется, читать не приходилось.
Миня с утра был что-то расстроен и раздражителен, а в середине дня почувствовал боль в горле и жар и слег. У него, очевидно, жаба. Не выходит из головы Ковалевский: какой ум и эрудиция и какое легкомыслие было с высшей школой в Париже!110
26 марта. Суббота. Оказалось сверх ожидания довольно много студентов в аудитории, которым и читал о народном просвещении при Николае I. Читал с оживлением, потому что касался вопросов, задевающих за живое. Сознавал, что читаю в последний раз. Едва ли после Пасхи что будет. В профессорской Яковлев, Сперанский, Поржезинский – разговор о последней субботе и о ненормальной краткости весеннего полугодия. Благодаря этому мы, вероятно, выпускаем больших неучей. После лекции остался на заседании Совета. Матвей Кузьмич [Любавский] произнес небольшую речь, посвященную памяти А. С. Алексеева и М. М. Ковалевского. Затем начались длиннейшие и скучнейшие доклады математического факультета. Филиппов, Готье и я бежали, хотя и сознавали, что не исполняем обязанностей. С Филипповым по дороге домой разговор о государственности великорусского племени и об опасности ему от окраин и инородцев. Дома послелекционное состояние приятно-возбужденной усталости. Читал статью о Шварце, подаренную Соболевским. Письма Шварца интересны, но автор статьи – тоже своеобразно интересен. За три последние дня я получил много книг: новый выпуск «Старины и новизны» от гр. Шереметева111, книгу Писаревского112, выпуск Грабаря, книжку «Русской старины» и др. Солнечный, ясный, но холодный день. Миня все в постели.
Газеты принесли сегодня весть о смерти М. Ф. Владимирского-Буданова. О нем сказал несколько слов в Совете Филиппов. Боюсь, не содействовал ли я каким-нибудь образом ускорению его конца своей рецензией113, которую, думаю, ему прочесть было не особенно приятно. Я, впрочем, старался написать ее в самых мягких выражениях, все время помня о его преклонном возрасте. Я намеренно и не послал ему ее – и, может быть, он, живя где-то в Полтавской глуши, о ней ничего и не знал. Тем лучше.
27 марта. Воскресенье. Был у меня некто Феменоменов[29], преподаватель одной из варшавских гимназий, подготовляющийся к магистерскому экзамену. Нельзя сказать, чтобы он производил на меня впечатление благоприятное. Что-то поверхностное и скользящее. Очень опасаюсь, как бы не провалился. Будет скандал. Весь день я подготовлял лекции для издания. Вечером у меня Н. Н. Фирсов – в весьма радостном настроении. Он получил все, чего мог только желать. Опять избран и на этот раз утвержден в Казанском университете. Он без Казани не мыслим и по Казани тосковал как по родине. Я его с этим успехом от души поздравил. Был также С. К. Богоявленский.
28 марта. Понедельник. Встал в седьмом часу утра и выехал к Троице на последний экзамен по философии. Опять приехал уже к концу экзамена. Дело не обошлось без инцидента. И. В. Попов, член этой комиссии, перепутал дни и опоздал к началу, пришлось за ним посылать. Доцент Андреев почему-то не решался начать этой глупой и пустой формальности один и просил ректора [епископа Волоколамского Феодора (Поздеевского)], который и присутствовал до прихода Ив. Васильевича [Попова]. Умные философы могут быть иногда странными формалистами. Я после экзамена заходил к ректору принести извинения за причиненное (по глупости) беспокойство. Действительно, в этой среде только и можно быть бумажно-формальным. По дороге читал «Кремль Иловайского». Выпады против Середонина, Сперанского М. Н. и С. П. Шестакова.
29 марта. Вторник. Утром работал над подготовкой прочитанного курса к изданию. Заседание факультета, в которое пошел поддержать просьбу Туницкого, желающего вступить в приват-доценты. Грушка сделал заявление о своем разговоре с Туницким, по-видимому, ожидая возможных выходок со стороны Щепкина. Но Щепкин отнесся к заявлению снисходительно, сказав, что он знаком с Туницким по его книге о Клименте114, что это работа тонкая, умная, «ювелирная», что Туницкий практически знает славянские языки, хотя школы не проходил, и поэтому едва ли будет выступать с лингвистическими курсами. Сперанский также отозвался с похвалами. Затем сказал несколько слов я о том, что Т[уницкий] в Академии пользуется успехом как прекрасный лектор. Готье, с которым я говорил утром по телефону, тоже дал краткий отзыв о книге. Так что ходатайство было встречено благосклонно. Вечер я провел дома за вторым томом Зайончковского.
Сколько богатств ежедневно топится на дно-море и уничтожается на суше в виде ни к чему не нужных снарядов, на которые идет такая масса ценного металла! Как человечество с каждым днем войны беднеет! У нас одеваться, например, можно уже только с трудом. Скоро мы все будем ходить обтрепанными и потертыми. Придется облачиться в какие-либо упрощенные косоворотки.
30 марта. Среда. Утром продолжал подготовлять курс для печати. Совсем это не то, что следовало бы. Нормально было бы издать нечто вроде обширного обязательного учебника, а в курсах ежегодно разрабатывать какие-нибудь отдельные темы, каждый год новые. Но каких бы трудов и какого бы количества времени и сил это потребовало! Проходя по Арбату, увидал, наконец, на окне книжного магазина книгу Лукомского «Памятники старинной архитектуры», которую так неудачно искал с месяц тому назад. Оказалось, что это уже второе издание и по более высокой цене —10 руб. Чувствовал удовлетворение, получив эту книгу в руки. В магазине видел М-me Грушка, уезжающую на этих днях в деревню до осени. Вечер провел дома за книгами Зайончковского и Лукомского.
31 марта. Четверг. Отчаянно плохая погода – весь день непрерывный мокрый снег, и к вечеру дождь. У меня, что бывало очень редко, появилась сильнейшая головная боль: прямо как будто весь череп готов был треснуть. Я кончил подготовку курса к печати и более уже ничего делать не мог.
Предпринятая большая прогулка облегчения не принесла. Вечером позвал меня Егоров, лишившийся совершенно голоса, посидеть с ним. Итак, мы встретились в виде двух инвалидов. Явился, однако, еще Кончаловский с мрачными вестями о войне, источником которых оказался, однако, его брат П. П. [Кончаловский] – прапорщик, в начале войны разыскивавшийся в газетах. Он и перед войной говорил, помню, что у нас все скверно и что нас вздуют. Теперь он сообщил Дмитрию Петровичу [Кончаловскому], что у нас нет снарядов. Я – и, сознаюсь, довольно резко – возразил Д. П-у [Кончаловскому], что для меня свидетельство его брата – прапорщика – не имеет значения, что прапорщики далее тех канав и кустов, где они стоят, видеть ничего не могут. Кончаловский говорил также резко, и с каким-то апломбом, что все наши генералы никуда не годятся, что (буквально!) если бы поручить вести войну им, прапорщикам, среди которых есть много талантов, дела приняли бы иной оборот. Все это бахвальство слушать было крайне неприятно, в особенности при сильнейшей головной боли – я пожалел, зачем пошел к Егорову. Да, если у нас много офицеров, настроенных так же!
1 апреля. Пятница. Наконец, я вернулся к Петру, и, как всегда при таких возвращениях, разводить остывшие котлы и приводить в ход остановившуюся машину было нелегко. Был на Курсах, виделся с А. Н. Веселовским, Розановым. Вечер дома за книгой Зайончковского. Вот прошла 1/4 текущего года. К концу войны мы много-много ближе, чем были 19 июля 1914 г. Но когда и при каких обстоятельствах он наступит, а ведь наступит же.
2 апреля. Суббота (вербная). Ясная, теплая, совсем летняя погода, так что мы с Миней ходили на вербное гулянье в летних пальто. Утро за Петром, и дело шло уже успешнее. Во время моего отсутствия заезжал ко мне П. Г. Виноградов; на визитной английской карточке его рукою сделана надпись «академик Виноградов». Этот визит меня удивил, т. к. я еще не был у него. Вечер за книгой Зайончковского, а затем у Карцевых, которым ходил платить деньги за квартиру115.
3 апреля. Воскресенье (вербное). Превосходная весенняя погода. Утренняя прогулка с чувством свободы от обязательных повинностей в виде подготовки к лекциям и т. п. Занятия Петром. Обещал сегодня быть у меня Туницкий, и мы его ждали, но напрасно. Были у нас Готье, все семейство за чаем, перед отъездом в Крым. Затем я отправился пешком к Богоявленским и по дороге зашел в «Национальную]» гостиницу116 оставить карточку у Виноградова. Заходил также в две церкви на Мясницкой ко всенощной, но в обеих служба была без певчих. Вечер у Богоявленских; были еще Холи и Марковы.
4 апреля. Понедельник. Утро у обедни, и затем работа над Петром до 5 часов вечера. Путешествие в Сберегательную кассу для подписки еще на 500 рублей военного займа. В Главной кассе в этот, правда, поздний час был я один. Неужели так вообще идет подписка! У всенощной в церкви Николы Явленного117 с Л[изой] и Миней. Вечер у Савина, где были П. Г. Виноградов, Егоров, Богоявленский, Гершензон, Гензель и Яковлев. Сначала мы выслушали обзор военных событий на Западном, Восточном, Кавказском и Балканском фронтах. Затем разговор разбился. Много повествовал Гензель о своем плену. Затем он развил теорию, что было бы выгоднее перевезти человеческий материал на Западный фронт, чем возить пушки и снаряды на Восточный. Эта мысль была разбита Виноградовым. За ужином заговорили об отмене водки118. Я сказал, что считаю эту реформу более важной, чем освобождение крестьян, потому что то было лишь освобождение крестьян, а это освобождение всего народа. Я сказал далее, что это великое дело – всецело заслуга императора Николая II. Виноградов почему-то с этим не согласился. Или, лучше сказать, согласился, скрепя сердце и бормоча что-то сквозь зубы. Я стал развивать мысль далее и сказал, что в стране с парламентарной формой правления, т. е. с правлением партий, отмена водки нигде не прошла бы так быстро, пришлось бы вести борьбу с кабатчиками, продолжительную и упорную, вести агитацию, и уже за это время при мобилизации все бы спились. Мое положение о том, что есть выгода в государственной форме с сильной монархической властью, вызвало почему-то скептические восклицания и почтенного академика. По его отъезде Гензель говорил весьма односторонне о том, что пьянство было вредно единственно только в финансовом отношении, тем, что вытягивало деньги из народных карманов в казну. Мы ему возражали, указывая на вред в моральном, психическом, физиологическом, экономическом отношениях и на безобразие в бытовом. Этот разговор велся уже по отъезде Виноградова. Когда все стали уходить, Егоров удержал меня, и мы просидели еще с полчаса. Он опять совершенно неосновательно говорил о продажности будто бы наших высших учреждений. Все это так с какого-то ветру, со ссылкой на «говорят» и т. д. Основой всех этих пессимистических речей служит, видимо, какое-то личное недовольство и раздражение, прямо должно быть у него финансовые дела плохи.
5 апреля. Вторник. У обедни были с Л [изой] в церкви Николы Явленного. Потом был на В. Ж. К., куда был вызван за получением вознаграждения за участие в Государственной комиссии осенью. Там видел А. Н. Веселовского и С. А. Чаплыгина. С последним и ехал оттуда на трамвае. С Курсов отправился в Университет за получением жалованья, гонорара и дополнительного вознаграждения по поводу дороговизны. В Казначейской хоть открывай заседание Совета – такой приток профессоров. Видел Челпанова, Виппера и несколько медиков. Денег в общем получил довольно много. Итак, занимался хождением «в полюдье», совсем несоответствующее значению дня. Весь вечер за книгой Зайончковского. Наши войска с каждым днем приближаются к Трапезунду. Его падение вероятно119.
6 апреля. Среда. Трапезунд взят, но подробностей еще нету. У обедни в церкви Успения на Могильцах120. Затем занятия Петром и все-таки не без давящего чувства от нескольких еще не просмотренных студенческих сочинений, которые опять должны оторвать меня от этой работы. Неожиданный визит А. С. Шацких, однако, к счастью, непродолжительный. После завтрака визит другой ученой дамы – Терешкович – по поводу ее магистерского экзамена, о котором она никакого представления не имеет. Сколько же, однако, этих будущих магистров в юбках! Этот визит был продолжителен и тягостен. Сбылось и предчувствие мое по поводу сочинений. По телефону позвонил бывший студент Бартенев, сочинение которого все еще у меня на руках. Обещал. Вечером у меня Ст. Б. Веселовский, принесший свою книгу 2-ю часть «Сошного письма»121. Разговор о внутреннем положении с обычным его нытьем.
7 апреля. Четверг. День ушел на чтение кандидатской работы Бартенева о декабристе Н. Муравьеве. Написано с большою любовью и не без таланта. Был в церкви за всенощной у Успения на Могильцах, но до конца не мог достоять из-за духоты; казалось, что упаду в обморок. Может быть, это опасение было и ложно.
8 апреля. Пятница. Занятия мои над Петром были прерваны пришедшими Холями. Они у нас завтракали. Затем мы отправились к Алексею Павловичу [Басистову] пригласить его к нам на завтрак и далее к ним. С ними я ходил ко всенощной в церковь Николы на Ваганькове122, где поет великолепный хор Юхова123 – человек 40, дивные голоса. Всенощная была исполнена превосходно. Пообедав у них, я вернулся домой уже поздно вечером.
9 апреля. Суббота. У обедни у Троицы на Арбате124. Оттуда прошли с Миней в кондитерскую Флея125 покупать шоколадные яйца с сюрпризами, о чем он мечтал. Там я увидел М. М. Покровского, который меня тотчас же остановил и продержал за разговором минут 15–20. Был у меня артиллерист Бартенев, бывший наш студент; я ему сообщил свою рецензию на его сочинение и сказал, что не прочь его оставить при Университете. Это привело его в восторженное состояние, и он просил сделать это теперь же, не дожидаясь конца войны, как я думал. Вечером зашел Алексей Павлович [Басистов], и мы отправились к Холям, где и пробыли до 101/2 часов, слушая напевы Страстной недели в граммофоне.
10 апреля. Светлое Воскресенье. Как и первый день Рождества, это для меня один из тоскливейших дней. До 3 часов с половины десятого проводил его не по-праздничному в работе над Петром, так что порядочно устал. Затем отправились к вечерне к Успенью на Могильцах, но так как не было певчих, то продолжили благочестивое путешествие в Зачатьевский монастырь126, а потом мы с Миней в Храм Спасителя127. Вернулись под накрапывающим дождем. Вечером опять прошелся. Читал новую книжку «Старых годов».
11 апреля. Понедельник. Работа над Петром все утро. У нас Маргарита и Надя за завтраком. Обедать заходил в «Прагу», где цены изрядно подняты. Вечер за книгой Зайончковского. То же как впоследствии: доблестный солдат и неспособный генерал. Второй день без известий.
12 апреля. Вторник. Великолепная солнечная погода. Утром работа над Петром. За завтраком у нас В. А. Михайловский. После него опять за работой, которая прервана была приходом А. Н. Филиппова. С ним о современном положении. Я доказывал, что у нас революций быть не может: революция есть резкая смена одного порядка другим порядком, старого порядка новым. У нас же может быть только смена хоть какого-либо теперь существующего порядка – беспорядком, анархией или, лучше сказать, смена меньшего беспорядка большим. Где у нас тот общественный класс, который выносил бы в себе предварительно какой-нибудь новый порядок вроде третьего сословия в 1789 г.?128 Уж не товарищи ли Иваны?
Вечер провел у О. И. Летник в обществе С. Ф. Фортунатова, Кизеветтера и нескольких дам из круга С. Ф. [Фортунатова]. Разговор о столкновении Америки с Германией129, а затем разговор разменялся на мелочи.
13 апреля. Среда. Утром Петр. К завтраку пришел Алексей Павлович [Басистов] и уговорил ввиду великолепной погоды идти гулять. Отправились за Москву-реку в МарфоМариинскую обитель130 к вечерне. Но ворота оказались запертыми, так как вечерня бывает там только в 5 ч. Ждать было долго, и мы вернулись. Вечер за Зайончковским. Идущая теперь война Германии с Англией не напоминает ли войн Рима с Карфагеном?131