14 мая. Суббота. Развернув газету, увидел довольно подробное известие о болезни С. Ф. Фортунатова. Оказывается, вчера на Курсах после экзамена с ним случился удар в то время, как, выйдя в швейцарскую, он подписывал поданную ему служителем повестку. Он упал, лишившись языка. Была вызвана карета скорой медицинской помощи, и он был отвезен в 1-ю Городскую больницу в клинику Dr. Готье. По сообщению «Русских ведомостей», вечером ему уже было лучше. Речь вернулась, но рука и нога поражены параличом. Известие не из приятных.
Другое тоже неприятное, хотя и не в такой степени, известие было от Барковой, говорившей по телефону из Сергиева Посада. Архимандрит-наместник Кронид не разрешил ей, как женщине, заниматься в монастырской библиотеке. Она спрашивала моего совета, но говорила по телефону неясно, и я ей ничего не мог посоветовать, ограничиваясь только восклицаниями сожаления. И мне неловко перед Платоновым, которому я, положившись на уверения Туницкого, писал, что доступ женщинам наместник теперь разрешает. Но Кронид, увидев перед собою молоденькую и хорошенькую барышню, видимо, побоялся всяких возможных в монастыре сплетен и пересудов, если бы она стала работать в монастырской библиотеке. Досадно вообще, и на Туницкого в особенности. Уже не первое доказательство, что на слово этого человека нельзя полагаться. Будем впредь осторожнее.
Получил телеграмму от В. И. Саитова из Петрограда о том, что великий князь приглашает на заседание Общества 24 мая в 9 ч. вечера. Вероятно, по поводу юбилея Общества, исполняющегося 23 мая165. По этому поводу мне звонил по телефону Матвей Кузьмич [Любавский], и мы решили на всякий случай заказать билеты, а затем запросить Саитова о предметах заседания, стоит ли ехать. Может быть, чтонибудь настолько неважное, что и не стоит.
У меня был Н. В. Лысогорский, вернувшийся из Петрограда, где прошла его диссертация о единоверии, и он теперь, приобретя докторскую степень, остается все же доцентом, хотя у нас есть профессора магистры и есть 3 места свободных: две ординатуры и одна экстра-ординатура. Вот и порядки в Академии! Мы позавтракали втроем: он, я и Миня.
Выйдя погулять, я встретил Д. Н. Егорова, спешащего в типографию по делам журнала. В 5 часов у меня была С. Н. Нюберг, заходившая по делам Государственной комиссии на Курсах. Она ездила в Петроград к Игнатьеву делегаткой от слушательниц, держащих государственные экзамены, с ходатайством об освобождении их от экзамена по тем предметам, которые полностью сданы ими на курсах. Русская история читается и сдается ими, действительно, в очень полном виде. Игнатьев предоставил решить дело самой комиссии. Так как я не член комиссии, а только экзаменатор, то направил ее к Матвею Кузьмичу [Любавскому]. Возможно, что экзамен по русской истории и совсем не состоится, если русская история сдана всеми, а кажется, без этого не выдают диплома. Все это показывает совершенную ненужность комиссии и сдавания одного и того же экзамена двукратно.
Вечер дома, читал Зайончковского. Хорошо описана осада Силистрии166, и, несмотря на то что это plusquamperfectum[32], тяжело читать. Стоит необычайно холодная погода весь май. Сегодня только 3–4° тепла. Мы выходим в драповых пальто. Совсем не тянет на дачу.
15 мая. Воскресенье. Продолжается очень большой холод. Небо затянуто облачным тентом, и получается какое-то давящее состояние. Утро над Петром. В четвертом часу ко мне пришли оставленные по русской истории Л. И. Львов и И. Ф. Рыбаков. Первый сделал довольно много, второй меньше, но очень основательно. Были также за чаем Липа с Мишей. Я отправился их провожать и вечер провел у них. Разговор с Шуриком о лермонтовском «Демоне».
16 мая. Понедельник. Утро над Петром, все ушло на разыскания биографических сведений о боярине А. С. Шеине, главнокомандующем во 2-м Азовском походе167. После завтрака заходил в Архив МИД посоветоваться с С. А. Белокуровым по поводу дела девицы Барковой, не допущенной наместником Лавры к занятиям в Лаврской библиотеке. Обо всем этом прислал мне вчера подробное письмо Туницкий. С. А. [Белокуров] обещал в случае, если понадобится, выписать сборники, нужные для Барковой, в Общество Истории и Древностей с тем, что заниматься ими она могла бы в Архиве МИД. Б. М. Соколов подарил мне свою книгу: собрание сказок и песен Белозерского края, записанных им вместе с братом и изъятых из продажи168. Вернувшись домой, я написал Туницкому, и только что отнес письмо в ящик, как по телефону от Троицы Туницкий мне сообщил, что дело приняло благоприятный оборот. Баркова получила от Платонова, которого она обо всем известила, телеграмму: «Волжиным телеграфировано митрополиту. Допущена». Значит, С. Ф. [Платонов] съездил к обер-прокурору и выхлопотал разрешение сверху. Интересно, как поступит теперь наместник. Вечером у нас были П. И. и Л. С. Живаго.
17 мая. Вторник. Утро ознаменовалось большим и радостным событием: я, наконец, купил себе новую обувь – штиблеты за 22 р. 80 к. (прежде за такие платил 8—10 руб.) и большие сапоги для деревни за 22 р. (прежде цена им была 10 р.) Но хорошо, что нашел в магазине Офицерского общества. Повсюду только и разговоров о том, что обуви нигде нет. Прямо хоть поставь ее на стол под стекло, да и любуйся как редкостью.
У нас завтракал профессор Академии Иван Васильевич Попов. Миня необыкновенно радовался покупке мною сапог, надевал их и с торжеством показывал Ивану Васильевичу [Попову]. Остальной день за работой.
18 мая. Среда. Утром выходил по делам. Был на Курсах, отдал сочинение Николаевой и зачетный список за семинарий. Оттуда проехал в Университет в канцелярию Совета взять отдельный паспорт Лизе. Из Университета прошел в контору Джамгаровых застраховать выигрышный билет на 1 июля, что стоит уже 34 р. 50 к. Это последний раз, дальше страховка сделается непосильной. Вернулся домой в 12 час., спешил, потому что к нам хотел прийти к завтраку другой профессор Академии С. И. Смирнов. С. И. [Смирнов] был у доктора, проф. Шервинского по поводу своих немощей, Шервинский, однако, ничего у него не нашел. Разговор, разумеется, более всего об Академии.
После его ухода я принялся за Петра и поработал особенно интенсивно до 7 час. вечера, порядочно написав. Стала необычайно понижаться температура. Утром было +10°, часов с 4-х термометр начал быстро понижаться, и в 7 час. вечера было уже только + 2°. Вечером я читал Мине из «Таинственного острова», а затем сделал прогулку по холоду.
19 мая. Четверг. Вознесение. Продолжает стоять сильный холод. По газетам, ночью был мороз. Сегодня докончил описание 1695 г. В те дни, когда не удается работать над биографией Петра, не чувствую себя нормально. Заходил ко мне студент, сын покойного проф. Шостьина, занес мне некролог отца, составленный А. М. Туберовским. Юноша необычайной скромности. Очень доволен тем, что поступил в Университет. Говорил со мной о войне и о том, что уже над ним тяготеет возможность призыва. Он родился в 1897 г. Я его успокоил, сказав, что берут только студентов, достигших 21 года, а потом в газетах прочел, что Игнатьев вносит предложение в Совет министров брать родившихся в 1896 и в 1897 году, но не трогать студентов 3-го и 4-го курсов. Вечер дома. Читал Мине из «Таинственного острова», а затем за книгой. На театре военных действий полное затишье кроме Вердена. Что-то дальше! В Государственной думе пошлейшая речь Чхенкели169.
20 мая. Пятница. Утро за работой над январем и февралем 1696 г. После завтрака заходил в Архив МИД расплатиться за шкаф из обстановки покойного архитектора Никитина, старейшего члена ОИДР, умершего в прошлом году. Его вещи распродавал Н. В. Рождественский. В архиве все служащие сидели без дела, т. к. директор куда-то уехал и увез с собою ключ от несгораемого шкафа, где хранятся ключи от всех шкафов архива, забыв их выдать. Оттуда я прошел в Сберегательную кассу, где подписался еще на 500 руб. военного займа, а всего таким образом на 4 000. По дороге встретил Ю. В. Готье, у которого сегодня умерла мать [Наталья Степановна Готье], долго болевшая. Смерти ее ожидали со дня на день.
В Кассе меня довольно долго продержали. Оттуда я заходил в магазин Аралова запастись почтовой бумагой и перьями на лето. Все это страшно подорожало – вдвое; но хорошо, что все-таки нашлось. Зашел еще в университетскую лавку за маслом. Из путешествия вернулся домой в 5 часов. Стало несколько теплее. Вечером мне позвонил Д. Н. Егоров, позвав меня к себе. У него просидел до 12 вместе с С. К. Богоявленским.
21 мая. Суббота. Утром был государственный экзамен на В. Ж. К. Экзаменовалось всего 6 девиц: три у меня и три у М. К. Любавского. Все державшие у меня отвечали плохо и получили по «удовлетворительно»; все державшие у М. К. [Любавского] по «в[есьма] удовлетворительно]». Большинство, видимо, рассчитывавшее на освобождение их от русской истории, к экзамену не приготовились и отложили его до осени. На Курсах видел Поржезинского и Савина. С Курсов я проехал в университетскую библиотеку. Затем весь день дома за подготовительной работой над 2-м Азовским походом.
22 мая. Воскресенье. Утром на похоронах матери Ю. В. Готье в церкви Ржевской Богоматери на Пречистенском бульваре170. За отпеванием довольно много народа. У меня была приходившая за моими лекциями А. И. Елагина, пившая у нас чай. Беседа с Лизой о воспитании младенцев. У нас обедали все Холи, С. К. Богоявленский, Маргарита и Егоровы вместо завтрашних именин171.
23 мая. Понедельник. Утром я ушел на государственный экзамен в Университет. У меня экзаменовалось человек 8, и еще несколько отставших студентов сдавали полукурсовые экзамены. К двум часам мы с М. К. Любавским и Ю. В. Готье кончили. Зайдя в библиотеку и к казначею вместе с Готье, отправились по домам. Дома полый разгром – укладка на дачу. Я должен был уложиться для Петрограда и для дачи. В конце 9-го часа я выехал в Петроград, заехав за М. К. Любавским.
24 мая. Вторник. Достаточно хорошо выспавшись в комфортабельном отделении 1-го класса спального вагона международного общества, подъезжали мы к Петрограду при великолепнейшей погоде, что редко бывает. Ясно, солнечно, тепло. В гостинице «Дагмара», где мы всегда останавливаемся с Матвеем Кузьмичом [Любавским], для нас была оставлена комната. Водворившись, М. К. [Любавский] отправился к А. В. Никитскому, бывшему нашему профессору, а затем попечителю Оренбургского учебного округа, который доставал нам в Петрограде обратные билеты, а я, позавтракав, пошел в Государственный архив справиться, нет ли чего в отделе Кабинета Петра Великого172, касающегося описываемых мною Азовских походов. Был любезно принят Я. Л. Барсковым и С. А. Князьковым. Как я и ожидал, для такого раннего времени ничего, что не было бы известно ранее, судя, по крайней мере, по описям, не оказалось. Конечно, при более интенсивных поисках в самых делах могут быть сделаны и находки, и притом там, где их и не ожидаешь. Но пока пришлось довольствоваться только описями. Просмотром их я и занялся. Во время работы ко мне подошел новый, очень молодой директор Архива князь Н. В. Голицын, москвич, питомец нашего университета. От него я узнал о предмете заседания Исторического общества, в которое мы вызывались, о рескрипте на имя великого князя [Николая Михайловича], грамоте Обществу и пожалованиях. На Общество возложено поручение выработать проект чествования памяти императора Александра II по случаю столетия со дня его рождения 18 апреля 1917 г. Вместе с Голицыным и Барсковым мы говорили о том, что Общество могло бы издать в память этого дня из относящегося к императору Александру II, предполагая, что роль Общества такою издательскою деятельностью и ограничивается. В Архиве я пробыл до пятого часа, и Я. Л. Барсков был так любезен, что просидел после срока окончания занятий, чтобы дать мне возможность закончить работу. Вернувшись домой, я от М. К. [Любавского] узнал о крупных успехах наших войск на южном фронте – взято в плен около 40 000 австрийцев и несколько десятков орудий173. О себе лично М. К. [Любавский] узнал в Министерстве народного просвещения, где он был, о получении им ордена св. Станислава 1-ой степени174, что было для него сюрпризом. Развернув «Речь»175– газету, купленную мною, – мы увидели подтверждение этого, а также и пожалование мне св. Владимира 4-ой степени176. Оказывается, что все члены Общества получили следующие им очередные награды. Пообедав в ресторане гостиницы, мы стали собираться во дворец к великому князю [Николаю Михайловичу], куда и отправились ровно к 9 часам. Войдя в переднюю, мы увидали самого великого князя, стоящего на площадке лестницы и встречавшего гостей. Он нас встретил словами: «Здравия желаю! А Филиппов отчего же не приехал?» Только что мы с ним поздоровались, как какой-то господин, по-видимому, делопроизводитель Общества, подал нам запечатанные больших размеров пакеты и попросил расписаться. В пакетах заключались орден, препроводительное письмо от великого князя и № прибавления к «Правительственному вестнику»177 с текстом рескриптов и грамот. В приемной и в гостиной в. кн. мы нашли уже значительное число членов Общества, между прочим, Платонова, Рождественского, Лихачева и др. Минут через 10 великий князь открыл заседание несколькими приветственными словами по поводу исполнившегося пятидесятилетия его деятельности, очень краткими. Ответил на это сидевший рядом с ним А. Н. Куломзин пожеланием всего хорошего великому князю как председателю. Затем великий князь сказал: «Не стану читать того, что все уже читали» (рескрипты и грамоты), хотя Матвей Кузьмич [Любавский], например, еще текстов этих актов не читал. «Сообщу еще, что я послал от имени Общества приветственные телеграммы императрице Марии Федоровне и Государю. Что императрица Мария Федоровна нам ответила на приветствие, это не удивительно, но ответную телеграмму Государя из ставки надо считать особою милостью для Общества». Далее великий [князь] прочитывал текст своих телеграмм, которые мы выслушивали сидя, и тексты ответов, при чтении которых мы поднимались. При этом он сам поднимался как-то посмеиваясь. После этих предварительных сообщений он начал речь по делу, для которого собрано заседание. «Это поручение не только почетное, но и ответственное. Я прошу вас высказываться, что кто имеет предложить, все я выслушаю и приму во внимание, для того я и собрал Общество. Подробно же разработает проект Особая комиссия», и великий князь прочел список назначенных им членов комиссии. Из этого списка мы узнали, что туда не вошли ни Платонов, ни Рождественский, но зато попал туда Лаппо-Данилевский. С этой минуты лицо Платонова приняло насмешливо-скептическое выражение, хранившееся им до конца заседания. Заседание комиссии назначено на 26 мая в 11 час. утра, и к нему уже приглашены министр народного просвещения [П. Н. Игнатьев] и почему-то А. Ф. Кони. Затем разные члены начали высказываться после некоторой, весьма, впрочем, продолжительной паузы. Первым сказал Куломзин, что в память столетия со дня рождения Александра I основанные при нем учебные заведения получили название Александровских, можно также основать другие учебные заведения. Сам в. кн. сказал, что ему приходила в голову мысль о медали и о памятнике, который можно бы поставить на Марсовом поле178, обратив это поле в сквер. Но, разумеется, можно бы только устроить закладку такого памятника. Говорили еще разные лица. Барон Таубе выступил с речью систематизирующего характера и был постоянно перебиваем другими. Великий князь говорил о возможности издать мемуары Д. А. Милютина179. Поднялись разговоры об этих мемуарах. Были полный беспорядок и полнейшая бессистемность в прениях, так что записать их нет решительно никакой возможности. Великий князь не представил никакого определенного или хотя бы в общих чертах набросанного проекта и совершенно не руководил прениями. Держал себя фамильярно и слишком по-домашнему. Смольянинову, попросившему позволения говорить, он дал слово, сказав: «Валяйте, валяйте». Дельное, на мой взгляд, предложение сделал князь Н. В. Голицын, указав на необходимость издания в Сборниках И. Р. О.180 дипломатических документов, относящихся к царствованию Александра II. В. кн. заметил на это, что будут препоны со стороны Министерства иностранных дел. При этом сообщил, что Сазонов не явился на заседание, потому что завтра едет в ставку, что он очень расстроен известием о гибели лорда Китченера и всей английской миссии, ехавшей в Россию181. «Я сейчас только, получив телеграмму, заезжал к английскому послу [Джорджу Бьюкенену] выразить соболезнование». Так мы с М. К. [Любавским], да, кажется, и большинство членов Общества узнали эту ужасную весть о гибели Китченера. Говорили еще об издании брошюр об Александре II для низшей и средней школы. Тут выступил с замечаниями М. К. [Любавский]. Последнее предложение сделано было мною: издать письма и бумаги Александра II наподобие того, как издаются письма и бумаги Петра Великого182. Я указал на то, что это издание начато было также по поводу юбилея со дня рождения Петра Великого в 1672 г. Конечно, нельзя рассчитывать на быстрое движение этого дела, но хорошо положить ему основание, закладку. В. кн. слушал весьма благосклонно, но потом заметил: «Это прекрасно. Но будет препятствовать ваш сосед слева» – В. В. Щеглов, заведующий собственными библиотеками Государя. Щеглов ответил, что он только хранитель и препятствий устраивать не будет, если будет разрешено свыше. На этом прения кончились, и в половине 11-го заседание, ни к чему, конечно, не придя, было закрыто. Мы вышли вместе с М. К. [Любавским], Платоновым и Рождественским. Жаль, что все это было так беспорядочно. Возможно, что таким же манером идут в разных наших высоких совещаниях и дела большой государственной важности. С такими впечатлениями мы вернулись домой пешком вдоль Летнего сада.
25 мая. Среда. Я плохо спал ночь; под влиянием, очевидно, беспорядка вчерашних прений. Утром гулял в Летнем саду довольно долго. После завтрака я отправился к 3 часам к Лаппо-Данилевскому, как мы условились. Только что мы начали с ним разговор, пришел к нему барон Икскуль-фон-Гильденбандт, также член Общества, бывший государственный секретарь, член Государственного совета. Он долго сидел, и мы вели очень интересный разговор о еврейском и польском вопросах, о войне, о занятиях в Государственном совете и пр. Барон и Лаппо-Данилевский ругали Куломзина, причем барон называл его «Анатолий». «Анатолий-то как плох! Ах, как плох!» Досталось также и Платонову, но так как я при попытке его бранить хранил упорное молчание, то выпады против него не были продолжительны. В заключение оба мои собеседника принялись ругать правительство. Я же доказывал, что правительство не хуже нас и что всякий народ достоин своего правительства. В общем, однако, Ю. А. фон Гильденбандт произвел на меня хорошее впечатление. Когда он ушел, Л [аппо]-Данилевский изложил мне проект петроградских историков об издании истории России на английском языке, приглашая меня принять участие в отделе о Петре Великом183. Так как я мог бы ради этой цели воспользоваться этюдом о Петре, напечатанным у Сытина в «Государях из дома Романовых»184, то согласился, хотя прекрасно понимаю, что предприятие это едва ли удастся.
УМ. К. [Любавского] был сегодня его сын, юнкер Михайловского Артиллерийского училища, и мы вместе обедали. Вечер провели у С. Ф. Платонова в обществе Рождественского, Васенки и Преснякова. С. Ф. [Платонов] очень уязвлен тем, что не попал в Особую комиссию по юбилею Александра II.
26 мая. Четверг. Был в архиве Морского министерства в поисках за документами об Азовских походах. Ничего также не нашел. Матвей Кузьмич [Любавский] был у министра. Передал ходатайство о субсидии «Историческим известиям» и получил обещание. Министр сообщил ему, что депутат М. М. Новиков не раз являлся к нему с просьбой вернуть в Университет Мануйлова и Минакова. Игнатьев отвечал, что он не препятствует избранию их Университетом, но назначить их сверхштатными профессорами не считает возможным без ходатайства со стороны Университета. Тогда Новиков изобрел такую уловку: ходатайство уже было, это ходатайство, сделанное Советом тогда же в 1911 г. тотчас же по удалении. Закон не указывает сроков для удовлетворения ходатайств, и поэтому министр мог бы удовлетворить его теперь. М. К. [Любавский] указал на всю неприемлемость такого положения, т. к. состав Совета теперь совсем не тот, в каком ходатайство возбуждалось. Возвращение поднимет, несомненно, раздоры в Университете и т. д.
Вечером мы выехали в Москву с поездом в 8 ч. 25'. Вместо международного вагона нам был дан взамен вагон 1-го класса за недостатком международных. На вокзале невероятная сутолока, и мы с трудом нашли свои места. Всегда большее удовольствие мне доставляет покидать Петроград, чем приезжать в него.
27 мая. Пятница. В Москве. Прекрасная жаркая погода. Дома не застал уже своих, и самому захотелось к ним в деревню. Устраивал разные дела, был на почте, у Джамгаровых, в газетах менял адреса и т. д. Устал до полусмерти. В особенности досадна была задержка в конторе «Русского слова», где из-за такого пустяка, как перемена адреса, меня задержали на 40 минут. Этим делом занята одна барышня, без перерыва стучащая на «Ремингтоне», а публики множество, и нужно было стоять в очереди и дожидаться, как в продовольственной лавке. И здесь кулак-купец, стоящий во главе «Русского слова», которое также иногда проводит либеральные взгляды и не прочь ругать правительство за непорядки, сказался во всей красоте. Я не удержался и высказал неудовольствие довольно громко, будучи поддержан своим соседом по очередной стоянке, но, разумеется, это осталось гласом вопиющего в пустыне. Заведующего отделением, которого я просил мне указать, не было, а служащие сами терпят от этой эксплуатации. Вот он, наш купецкий либерализм, и вот истинная ему цена.
28 мая. Суббота. Утро я провел за писанием дневника за время петроградской поездки. К часу дня отправился в факультетское заседание для поддержки представляемого мною В. С. Бартенева. Собрание было далеко не полным; пришлось довольно долго ждать декана [А. А. Грушку], который, страдая бессонницей, спит по утрам до 12 часов. Представления наши о Бартеневе и об Иванове-Полосине, которого рекомендует А. И. Яковлев, прошли вполне гладко. Виппер оставляет П. Ф. Преображенского, очень способного молодого человека, хорошо занимавшегося и у меня в семинарии. Это представление было также встречено сочувственно, но затем разыгралась история. М. М. Покровский представил студента Раппепорта, о назначении стипендии которому он и ранее очень хлопотал. Самого М. М. [Покровского] не было в заседании, он уже находится в Крыму. Прочитан был его довольно обширный доклад, а затем выступили с возражениями против Раппепорта Соболевский и Грушка, указавшие, что работы его ничем особенным не отличались и считать его выдающимся студентом нет оснований. Он получил, правда, в гимназии хорошую подготовку, но и ничего более. В особенности уничтожающую критику дал Грушка, рассказавший об его плохих ответах на государственных экзаменах. Дело стало принимать дурной оборот. Попытка Поржезинского защищать Раппепорта была очень слабой, он его мало знает. Можно было думать, что решение будет отрицательное. Однако принято было среднее решение: ввиду отсутствия Покровского – отложить дело до осени. Только что отрицательное отношение стало обозначаться, как произошел весьма странный и глупый эпизод: Поржезинский вынул из бокового кармана сюртука бумагу, подал ее декану. Это оказалось коротенькое, но энергичное заявление М. М. Покровского, что в случае отклонения его ходатайства большинством факультета он просит все дело переслать в министерство. Это всех крайне удивило. Покровский обнаружил полное незнакомство с элементами хода дел в Университете. М. К. Любавский объяснил, что если он недоволен решением факультета, то может жаловаться в министерство, которое само тогда вытребует дело. Факультет же по собственной инициативе дела передавать в высшую инстанцию права не имеет, и он как ректор такой передачи допустить не может. Я заметил, что заявление Покровского даже не может быть и принято, так как не основано ни на каком законе и совершенно не имеет прецедентов. Я не сказал только, что оно совершенно глупо. Было решено дело о Раппепорте отложить до осени, а бумагу Покровского считать несуществующей. Поржезинский конфузливо положил ее в карман. После этого мы стали расходиться. Пообедав в ресторане Empire[33] и наскоро уложившись, я поехал в 71/2 ч. вечера на Ярославский вокзал, без твердой надежды выехать именно сегодня же из Москвы. Теперь твердых надежд никаких иметь нельзя. Так оно и вышло. Хорошо еще, что удалось нанять извозчика за 2 р. 50 к. и перевезти вещи на вокзал; и то был уже большой успех. На вокзале я увидал не предвещавшую ничего доброго массу народа. Сдав вещи на хранение, я до поезда пошел к Богоявленским и побыл у них до времени, когда открывалась продажа билетов на поезд, с которым я должен был ехать. В 9 ч. 50' – за час до отхода этого поезда – мы с С. К. Богоявленским и с Котиком были опять на вокзале. У кассы стояла громадная очередь, вившаяся по вестибюлю вокзала и простиравшаяся в буфетную залу, где и пришлось стать. У дачных касс были такие же очереди. Такой наплыв пассажиров объяснялся, конечно, тем, что это был канун праздника Троицы, и многие стремились уехать из Москвы на два праздничные дня. С. К. [Богоявленский] и Котик уговорили меня махнуть рукой на поездку сегодня и, переночевав у них, ехать завтра с утренним поездом. Так и пришлось сделать. Иначе, вероятно, надо было бы ехать, стоя всю ночь в коридоре вагона. Мы посидели до 12 ч. у Богоявленских. С. К. [Богоявленский] рассказывал мне о том, что Веселовский наводит справки, не собирается ли факультет возводить его в степень доктора русской истории, что он спрашивал об этом прямо у Л. М. Лопатина, который поселяется у него в доме. Это довольно откровенно! Он же поручил Б. М. Соколову собрать «библиографию» о нем, т. е. все рецензии на его сочинения для А. Н. Филиппова, который собирается возводить его в новую степень доктора истории русского права. Если это так, пусть и возводит. Почетными докторами русской истории в Московском университете делались люди уже к концу их ученой деятельности, когда видны были большие результаты. Веселовский слишком для этого еще молод. Это было бы несправедливо также относительно А. И. Яковлева, который одновременно издал две книги, притом на разные темы. Почему же мы будем Яковлева подвергать двукратному мытарству за то же, что Веселовский получит без этих ученых истязаний.
29 мая. Воскресенье. Великолепно выспавшись у С. К. Богоявленского в кабинете, я порадовался, что не пустился в ночную поездку с риском получить место на крыше вагона III класса, взяв билет 1-го. Напуганный очередями, я попросил Котика пойти заранее на станцию занять место. К 9 часам утра мы пришли туда же с С. К. [Богоявленским] и к удивлению увидали, что у кассы совершенно никого нет. Картина вокзала та же, что и при обыкновенных моих поездках с этим поездом к Троице. Были и свободные носильщики, но вещи мне донесли С. К. [Богоявленский] и Котик. Они посидели у меня в свободном купе до 2-го звонка. Наконец я вырвался из Москвы. День был томительно жаркий. К 6 часам вечера я приехал в Ярославль. Едва нашел извозчика за 2 р. до пристани. Ничего не ев с утра или точнее со вчерашнего обеда в Empire, я осведомился о лучшем ресторане в Ярославле и направился, согласно указанию извозчика и двух городовых, в гостиницу «Бристоль». Ресторан, действительно, великолепный. Обеда я уже не застал. Мне дали рыбную солянку за 1 р. 25 к. и за такую же цену отбивную телячью котлету. Каждая из этих порций рассчитана на двоих. Всего я не мог далеко истребить. Значит, эти наши столичные цены просто искусственно взвинчены, и жалобы на недостаток продуктов вздуты. Можно еще жить в русской земле! Не думаю, чтобы в Германии где-либо можно было получить нечто подобное за такую цену!
Другое тоже неприятное, хотя и не в такой степени, известие было от Барковой, говорившей по телефону из Сергиева Посада. Архимандрит-наместник Кронид не разрешил ей, как женщине, заниматься в монастырской библиотеке. Она спрашивала моего совета, но говорила по телефону неясно, и я ей ничего не мог посоветовать, ограничиваясь только восклицаниями сожаления. И мне неловко перед Платоновым, которому я, положившись на уверения Туницкого, писал, что доступ женщинам наместник теперь разрешает. Но Кронид, увидев перед собою молоденькую и хорошенькую барышню, видимо, побоялся всяких возможных в монастыре сплетен и пересудов, если бы она стала работать в монастырской библиотеке. Досадно вообще, и на Туницкого в особенности. Уже не первое доказательство, что на слово этого человека нельзя полагаться. Будем впредь осторожнее.
Получил телеграмму от В. И. Саитова из Петрограда о том, что великий князь приглашает на заседание Общества 24 мая в 9 ч. вечера. Вероятно, по поводу юбилея Общества, исполняющегося 23 мая165. По этому поводу мне звонил по телефону Матвей Кузьмич [Любавский], и мы решили на всякий случай заказать билеты, а затем запросить Саитова о предметах заседания, стоит ли ехать. Может быть, чтонибудь настолько неважное, что и не стоит.
У меня был Н. В. Лысогорский, вернувшийся из Петрограда, где прошла его диссертация о единоверии, и он теперь, приобретя докторскую степень, остается все же доцентом, хотя у нас есть профессора магистры и есть 3 места свободных: две ординатуры и одна экстра-ординатура. Вот и порядки в Академии! Мы позавтракали втроем: он, я и Миня.
Выйдя погулять, я встретил Д. Н. Егорова, спешащего в типографию по делам журнала. В 5 часов у меня была С. Н. Нюберг, заходившая по делам Государственной комиссии на Курсах. Она ездила в Петроград к Игнатьеву делегаткой от слушательниц, держащих государственные экзамены, с ходатайством об освобождении их от экзамена по тем предметам, которые полностью сданы ими на курсах. Русская история читается и сдается ими, действительно, в очень полном виде. Игнатьев предоставил решить дело самой комиссии. Так как я не член комиссии, а только экзаменатор, то направил ее к Матвею Кузьмичу [Любавскому]. Возможно, что экзамен по русской истории и совсем не состоится, если русская история сдана всеми, а кажется, без этого не выдают диплома. Все это показывает совершенную ненужность комиссии и сдавания одного и того же экзамена двукратно.
Вечер дома, читал Зайончковского. Хорошо описана осада Силистрии166, и, несмотря на то что это plusquamperfectum[32], тяжело читать. Стоит необычайно холодная погода весь май. Сегодня только 3–4° тепла. Мы выходим в драповых пальто. Совсем не тянет на дачу.
15 мая. Воскресенье. Продолжается очень большой холод. Небо затянуто облачным тентом, и получается какое-то давящее состояние. Утро над Петром. В четвертом часу ко мне пришли оставленные по русской истории Л. И. Львов и И. Ф. Рыбаков. Первый сделал довольно много, второй меньше, но очень основательно. Были также за чаем Липа с Мишей. Я отправился их провожать и вечер провел у них. Разговор с Шуриком о лермонтовском «Демоне».
16 мая. Понедельник. Утро над Петром, все ушло на разыскания биографических сведений о боярине А. С. Шеине, главнокомандующем во 2-м Азовском походе167. После завтрака заходил в Архив МИД посоветоваться с С. А. Белокуровым по поводу дела девицы Барковой, не допущенной наместником Лавры к занятиям в Лаврской библиотеке. Обо всем этом прислал мне вчера подробное письмо Туницкий. С. А. [Белокуров] обещал в случае, если понадобится, выписать сборники, нужные для Барковой, в Общество Истории и Древностей с тем, что заниматься ими она могла бы в Архиве МИД. Б. М. Соколов подарил мне свою книгу: собрание сказок и песен Белозерского края, записанных им вместе с братом и изъятых из продажи168. Вернувшись домой, я написал Туницкому, и только что отнес письмо в ящик, как по телефону от Троицы Туницкий мне сообщил, что дело приняло благоприятный оборот. Баркова получила от Платонова, которого она обо всем известила, телеграмму: «Волжиным телеграфировано митрополиту. Допущена». Значит, С. Ф. [Платонов] съездил к обер-прокурору и выхлопотал разрешение сверху. Интересно, как поступит теперь наместник. Вечером у нас были П. И. и Л. С. Живаго.
17 мая. Вторник. Утро ознаменовалось большим и радостным событием: я, наконец, купил себе новую обувь – штиблеты за 22 р. 80 к. (прежде за такие платил 8—10 руб.) и большие сапоги для деревни за 22 р. (прежде цена им была 10 р.) Но хорошо, что нашел в магазине Офицерского общества. Повсюду только и разговоров о том, что обуви нигде нет. Прямо хоть поставь ее на стол под стекло, да и любуйся как редкостью.
У нас завтракал профессор Академии Иван Васильевич Попов. Миня необыкновенно радовался покупке мною сапог, надевал их и с торжеством показывал Ивану Васильевичу [Попову]. Остальной день за работой.
18 мая. Среда. Утром выходил по делам. Был на Курсах, отдал сочинение Николаевой и зачетный список за семинарий. Оттуда проехал в Университет в канцелярию Совета взять отдельный паспорт Лизе. Из Университета прошел в контору Джамгаровых застраховать выигрышный билет на 1 июля, что стоит уже 34 р. 50 к. Это последний раз, дальше страховка сделается непосильной. Вернулся домой в 12 час., спешил, потому что к нам хотел прийти к завтраку другой профессор Академии С. И. Смирнов. С. И. [Смирнов] был у доктора, проф. Шервинского по поводу своих немощей, Шервинский, однако, ничего у него не нашел. Разговор, разумеется, более всего об Академии.
После его ухода я принялся за Петра и поработал особенно интенсивно до 7 час. вечера, порядочно написав. Стала необычайно понижаться температура. Утром было +10°, часов с 4-х термометр начал быстро понижаться, и в 7 час. вечера было уже только + 2°. Вечером я читал Мине из «Таинственного острова», а затем сделал прогулку по холоду.
19 мая. Четверг. Вознесение. Продолжает стоять сильный холод. По газетам, ночью был мороз. Сегодня докончил описание 1695 г. В те дни, когда не удается работать над биографией Петра, не чувствую себя нормально. Заходил ко мне студент, сын покойного проф. Шостьина, занес мне некролог отца, составленный А. М. Туберовским. Юноша необычайной скромности. Очень доволен тем, что поступил в Университет. Говорил со мной о войне и о том, что уже над ним тяготеет возможность призыва. Он родился в 1897 г. Я его успокоил, сказав, что берут только студентов, достигших 21 года, а потом в газетах прочел, что Игнатьев вносит предложение в Совет министров брать родившихся в 1896 и в 1897 году, но не трогать студентов 3-го и 4-го курсов. Вечер дома. Читал Мине из «Таинственного острова», а затем за книгой. На театре военных действий полное затишье кроме Вердена. Что-то дальше! В Государственной думе пошлейшая речь Чхенкели169.
20 мая. Пятница. Утро за работой над январем и февралем 1696 г. После завтрака заходил в Архив МИД расплатиться за шкаф из обстановки покойного архитектора Никитина, старейшего члена ОИДР, умершего в прошлом году. Его вещи распродавал Н. В. Рождественский. В архиве все служащие сидели без дела, т. к. директор куда-то уехал и увез с собою ключ от несгораемого шкафа, где хранятся ключи от всех шкафов архива, забыв их выдать. Оттуда я прошел в Сберегательную кассу, где подписался еще на 500 руб. военного займа, а всего таким образом на 4 000. По дороге встретил Ю. В. Готье, у которого сегодня умерла мать [Наталья Степановна Готье], долго болевшая. Смерти ее ожидали со дня на день.
В Кассе меня довольно долго продержали. Оттуда я заходил в магазин Аралова запастись почтовой бумагой и перьями на лето. Все это страшно подорожало – вдвое; но хорошо, что все-таки нашлось. Зашел еще в университетскую лавку за маслом. Из путешествия вернулся домой в 5 часов. Стало несколько теплее. Вечером мне позвонил Д. Н. Егоров, позвав меня к себе. У него просидел до 12 вместе с С. К. Богоявленским.
21 мая. Суббота. Утром был государственный экзамен на В. Ж. К. Экзаменовалось всего 6 девиц: три у меня и три у М. К. Любавского. Все державшие у меня отвечали плохо и получили по «удовлетворительно»; все державшие у М. К. [Любавского] по «в[есьма] удовлетворительно]». Большинство, видимо, рассчитывавшее на освобождение их от русской истории, к экзамену не приготовились и отложили его до осени. На Курсах видел Поржезинского и Савина. С Курсов я проехал в университетскую библиотеку. Затем весь день дома за подготовительной работой над 2-м Азовским походом.
22 мая. Воскресенье. Утром на похоронах матери Ю. В. Готье в церкви Ржевской Богоматери на Пречистенском бульваре170. За отпеванием довольно много народа. У меня была приходившая за моими лекциями А. И. Елагина, пившая у нас чай. Беседа с Лизой о воспитании младенцев. У нас обедали все Холи, С. К. Богоявленский, Маргарита и Егоровы вместо завтрашних именин171.
23 мая. Понедельник. Утром я ушел на государственный экзамен в Университет. У меня экзаменовалось человек 8, и еще несколько отставших студентов сдавали полукурсовые экзамены. К двум часам мы с М. К. Любавским и Ю. В. Готье кончили. Зайдя в библиотеку и к казначею вместе с Готье, отправились по домам. Дома полый разгром – укладка на дачу. Я должен был уложиться для Петрограда и для дачи. В конце 9-го часа я выехал в Петроград, заехав за М. К. Любавским.
24 мая. Вторник. Достаточно хорошо выспавшись в комфортабельном отделении 1-го класса спального вагона международного общества, подъезжали мы к Петрограду при великолепнейшей погоде, что редко бывает. Ясно, солнечно, тепло. В гостинице «Дагмара», где мы всегда останавливаемся с Матвеем Кузьмичом [Любавским], для нас была оставлена комната. Водворившись, М. К. [Любавский] отправился к А. В. Никитскому, бывшему нашему профессору, а затем попечителю Оренбургского учебного округа, который доставал нам в Петрограде обратные билеты, а я, позавтракав, пошел в Государственный архив справиться, нет ли чего в отделе Кабинета Петра Великого172, касающегося описываемых мною Азовских походов. Был любезно принят Я. Л. Барсковым и С. А. Князьковым. Как я и ожидал, для такого раннего времени ничего, что не было бы известно ранее, судя, по крайней мере, по описям, не оказалось. Конечно, при более интенсивных поисках в самых делах могут быть сделаны и находки, и притом там, где их и не ожидаешь. Но пока пришлось довольствоваться только описями. Просмотром их я и занялся. Во время работы ко мне подошел новый, очень молодой директор Архива князь Н. В. Голицын, москвич, питомец нашего университета. От него я узнал о предмете заседания Исторического общества, в которое мы вызывались, о рескрипте на имя великого князя [Николая Михайловича], грамоте Обществу и пожалованиях. На Общество возложено поручение выработать проект чествования памяти императора Александра II по случаю столетия со дня его рождения 18 апреля 1917 г. Вместе с Голицыным и Барсковым мы говорили о том, что Общество могло бы издать в память этого дня из относящегося к императору Александру II, предполагая, что роль Общества такою издательскою деятельностью и ограничивается. В Архиве я пробыл до пятого часа, и Я. Л. Барсков был так любезен, что просидел после срока окончания занятий, чтобы дать мне возможность закончить работу. Вернувшись домой, я от М. К. [Любавского] узнал о крупных успехах наших войск на южном фронте – взято в плен около 40 000 австрийцев и несколько десятков орудий173. О себе лично М. К. [Любавский] узнал в Министерстве народного просвещения, где он был, о получении им ордена св. Станислава 1-ой степени174, что было для него сюрпризом. Развернув «Речь»175– газету, купленную мною, – мы увидели подтверждение этого, а также и пожалование мне св. Владимира 4-ой степени176. Оказывается, что все члены Общества получили следующие им очередные награды. Пообедав в ресторане гостиницы, мы стали собираться во дворец к великому князю [Николаю Михайловичу], куда и отправились ровно к 9 часам. Войдя в переднюю, мы увидали самого великого князя, стоящего на площадке лестницы и встречавшего гостей. Он нас встретил словами: «Здравия желаю! А Филиппов отчего же не приехал?» Только что мы с ним поздоровались, как какой-то господин, по-видимому, делопроизводитель Общества, подал нам запечатанные больших размеров пакеты и попросил расписаться. В пакетах заключались орден, препроводительное письмо от великого князя и № прибавления к «Правительственному вестнику»177 с текстом рескриптов и грамот. В приемной и в гостиной в. кн. мы нашли уже значительное число членов Общества, между прочим, Платонова, Рождественского, Лихачева и др. Минут через 10 великий князь открыл заседание несколькими приветственными словами по поводу исполнившегося пятидесятилетия его деятельности, очень краткими. Ответил на это сидевший рядом с ним А. Н. Куломзин пожеланием всего хорошего великому князю как председателю. Затем великий князь сказал: «Не стану читать того, что все уже читали» (рескрипты и грамоты), хотя Матвей Кузьмич [Любавский], например, еще текстов этих актов не читал. «Сообщу еще, что я послал от имени Общества приветственные телеграммы императрице Марии Федоровне и Государю. Что императрица Мария Федоровна нам ответила на приветствие, это не удивительно, но ответную телеграмму Государя из ставки надо считать особою милостью для Общества». Далее великий [князь] прочитывал текст своих телеграмм, которые мы выслушивали сидя, и тексты ответов, при чтении которых мы поднимались. При этом он сам поднимался как-то посмеиваясь. После этих предварительных сообщений он начал речь по делу, для которого собрано заседание. «Это поручение не только почетное, но и ответственное. Я прошу вас высказываться, что кто имеет предложить, все я выслушаю и приму во внимание, для того я и собрал Общество. Подробно же разработает проект Особая комиссия», и великий князь прочел список назначенных им членов комиссии. Из этого списка мы узнали, что туда не вошли ни Платонов, ни Рождественский, но зато попал туда Лаппо-Данилевский. С этой минуты лицо Платонова приняло насмешливо-скептическое выражение, хранившееся им до конца заседания. Заседание комиссии назначено на 26 мая в 11 час. утра, и к нему уже приглашены министр народного просвещения [П. Н. Игнатьев] и почему-то А. Ф. Кони. Затем разные члены начали высказываться после некоторой, весьма, впрочем, продолжительной паузы. Первым сказал Куломзин, что в память столетия со дня рождения Александра I основанные при нем учебные заведения получили название Александровских, можно также основать другие учебные заведения. Сам в. кн. сказал, что ему приходила в голову мысль о медали и о памятнике, который можно бы поставить на Марсовом поле178, обратив это поле в сквер. Но, разумеется, можно бы только устроить закладку такого памятника. Говорили еще разные лица. Барон Таубе выступил с речью систематизирующего характера и был постоянно перебиваем другими. Великий князь говорил о возможности издать мемуары Д. А. Милютина179. Поднялись разговоры об этих мемуарах. Были полный беспорядок и полнейшая бессистемность в прениях, так что записать их нет решительно никакой возможности. Великий князь не представил никакого определенного или хотя бы в общих чертах набросанного проекта и совершенно не руководил прениями. Держал себя фамильярно и слишком по-домашнему. Смольянинову, попросившему позволения говорить, он дал слово, сказав: «Валяйте, валяйте». Дельное, на мой взгляд, предложение сделал князь Н. В. Голицын, указав на необходимость издания в Сборниках И. Р. О.180 дипломатических документов, относящихся к царствованию Александра II. В. кн. заметил на это, что будут препоны со стороны Министерства иностранных дел. При этом сообщил, что Сазонов не явился на заседание, потому что завтра едет в ставку, что он очень расстроен известием о гибели лорда Китченера и всей английской миссии, ехавшей в Россию181. «Я сейчас только, получив телеграмму, заезжал к английскому послу [Джорджу Бьюкенену] выразить соболезнование». Так мы с М. К. [Любавским], да, кажется, и большинство членов Общества узнали эту ужасную весть о гибели Китченера. Говорили еще об издании брошюр об Александре II для низшей и средней школы. Тут выступил с замечаниями М. К. [Любавский]. Последнее предложение сделано было мною: издать письма и бумаги Александра II наподобие того, как издаются письма и бумаги Петра Великого182. Я указал на то, что это издание начато было также по поводу юбилея со дня рождения Петра Великого в 1672 г. Конечно, нельзя рассчитывать на быстрое движение этого дела, но хорошо положить ему основание, закладку. В. кн. слушал весьма благосклонно, но потом заметил: «Это прекрасно. Но будет препятствовать ваш сосед слева» – В. В. Щеглов, заведующий собственными библиотеками Государя. Щеглов ответил, что он только хранитель и препятствий устраивать не будет, если будет разрешено свыше. На этом прения кончились, и в половине 11-го заседание, ни к чему, конечно, не придя, было закрыто. Мы вышли вместе с М. К. [Любавским], Платоновым и Рождественским. Жаль, что все это было так беспорядочно. Возможно, что таким же манером идут в разных наших высоких совещаниях и дела большой государственной важности. С такими впечатлениями мы вернулись домой пешком вдоль Летнего сада.
25 мая. Среда. Я плохо спал ночь; под влиянием, очевидно, беспорядка вчерашних прений. Утром гулял в Летнем саду довольно долго. После завтрака я отправился к 3 часам к Лаппо-Данилевскому, как мы условились. Только что мы начали с ним разговор, пришел к нему барон Икскуль-фон-Гильденбандт, также член Общества, бывший государственный секретарь, член Государственного совета. Он долго сидел, и мы вели очень интересный разговор о еврейском и польском вопросах, о войне, о занятиях в Государственном совете и пр. Барон и Лаппо-Данилевский ругали Куломзина, причем барон называл его «Анатолий». «Анатолий-то как плох! Ах, как плох!» Досталось также и Платонову, но так как я при попытке его бранить хранил упорное молчание, то выпады против него не были продолжительны. В заключение оба мои собеседника принялись ругать правительство. Я же доказывал, что правительство не хуже нас и что всякий народ достоин своего правительства. В общем, однако, Ю. А. фон Гильденбандт произвел на меня хорошее впечатление. Когда он ушел, Л [аппо]-Данилевский изложил мне проект петроградских историков об издании истории России на английском языке, приглашая меня принять участие в отделе о Петре Великом183. Так как я мог бы ради этой цели воспользоваться этюдом о Петре, напечатанным у Сытина в «Государях из дома Романовых»184, то согласился, хотя прекрасно понимаю, что предприятие это едва ли удастся.
УМ. К. [Любавского] был сегодня его сын, юнкер Михайловского Артиллерийского училища, и мы вместе обедали. Вечер провели у С. Ф. Платонова в обществе Рождественского, Васенки и Преснякова. С. Ф. [Платонов] очень уязвлен тем, что не попал в Особую комиссию по юбилею Александра II.
26 мая. Четверг. Был в архиве Морского министерства в поисках за документами об Азовских походах. Ничего также не нашел. Матвей Кузьмич [Любавский] был у министра. Передал ходатайство о субсидии «Историческим известиям» и получил обещание. Министр сообщил ему, что депутат М. М. Новиков не раз являлся к нему с просьбой вернуть в Университет Мануйлова и Минакова. Игнатьев отвечал, что он не препятствует избранию их Университетом, но назначить их сверхштатными профессорами не считает возможным без ходатайства со стороны Университета. Тогда Новиков изобрел такую уловку: ходатайство уже было, это ходатайство, сделанное Советом тогда же в 1911 г. тотчас же по удалении. Закон не указывает сроков для удовлетворения ходатайств, и поэтому министр мог бы удовлетворить его теперь. М. К. [Любавский] указал на всю неприемлемость такого положения, т. к. состав Совета теперь совсем не тот, в каком ходатайство возбуждалось. Возвращение поднимет, несомненно, раздоры в Университете и т. д.
Вечером мы выехали в Москву с поездом в 8 ч. 25'. Вместо международного вагона нам был дан взамен вагон 1-го класса за недостатком международных. На вокзале невероятная сутолока, и мы с трудом нашли свои места. Всегда большее удовольствие мне доставляет покидать Петроград, чем приезжать в него.
27 мая. Пятница. В Москве. Прекрасная жаркая погода. Дома не застал уже своих, и самому захотелось к ним в деревню. Устраивал разные дела, был на почте, у Джамгаровых, в газетах менял адреса и т. д. Устал до полусмерти. В особенности досадна была задержка в конторе «Русского слова», где из-за такого пустяка, как перемена адреса, меня задержали на 40 минут. Этим делом занята одна барышня, без перерыва стучащая на «Ремингтоне», а публики множество, и нужно было стоять в очереди и дожидаться, как в продовольственной лавке. И здесь кулак-купец, стоящий во главе «Русского слова», которое также иногда проводит либеральные взгляды и не прочь ругать правительство за непорядки, сказался во всей красоте. Я не удержался и высказал неудовольствие довольно громко, будучи поддержан своим соседом по очередной стоянке, но, разумеется, это осталось гласом вопиющего в пустыне. Заведующего отделением, которого я просил мне указать, не было, а служащие сами терпят от этой эксплуатации. Вот он, наш купецкий либерализм, и вот истинная ему цена.
28 мая. Суббота. Утро я провел за писанием дневника за время петроградской поездки. К часу дня отправился в факультетское заседание для поддержки представляемого мною В. С. Бартенева. Собрание было далеко не полным; пришлось довольно долго ждать декана [А. А. Грушку], который, страдая бессонницей, спит по утрам до 12 часов. Представления наши о Бартеневе и об Иванове-Полосине, которого рекомендует А. И. Яковлев, прошли вполне гладко. Виппер оставляет П. Ф. Преображенского, очень способного молодого человека, хорошо занимавшегося и у меня в семинарии. Это представление было также встречено сочувственно, но затем разыгралась история. М. М. Покровский представил студента Раппепорта, о назначении стипендии которому он и ранее очень хлопотал. Самого М. М. [Покровского] не было в заседании, он уже находится в Крыму. Прочитан был его довольно обширный доклад, а затем выступили с возражениями против Раппепорта Соболевский и Грушка, указавшие, что работы его ничем особенным не отличались и считать его выдающимся студентом нет оснований. Он получил, правда, в гимназии хорошую подготовку, но и ничего более. В особенности уничтожающую критику дал Грушка, рассказавший об его плохих ответах на государственных экзаменах. Дело стало принимать дурной оборот. Попытка Поржезинского защищать Раппепорта была очень слабой, он его мало знает. Можно было думать, что решение будет отрицательное. Однако принято было среднее решение: ввиду отсутствия Покровского – отложить дело до осени. Только что отрицательное отношение стало обозначаться, как произошел весьма странный и глупый эпизод: Поржезинский вынул из бокового кармана сюртука бумагу, подал ее декану. Это оказалось коротенькое, но энергичное заявление М. М. Покровского, что в случае отклонения его ходатайства большинством факультета он просит все дело переслать в министерство. Это всех крайне удивило. Покровский обнаружил полное незнакомство с элементами хода дел в Университете. М. К. Любавский объяснил, что если он недоволен решением факультета, то может жаловаться в министерство, которое само тогда вытребует дело. Факультет же по собственной инициативе дела передавать в высшую инстанцию права не имеет, и он как ректор такой передачи допустить не может. Я заметил, что заявление Покровского даже не может быть и принято, так как не основано ни на каком законе и совершенно не имеет прецедентов. Я не сказал только, что оно совершенно глупо. Было решено дело о Раппепорте отложить до осени, а бумагу Покровского считать несуществующей. Поржезинский конфузливо положил ее в карман. После этого мы стали расходиться. Пообедав в ресторане Empire[33] и наскоро уложившись, я поехал в 71/2 ч. вечера на Ярославский вокзал, без твердой надежды выехать именно сегодня же из Москвы. Теперь твердых надежд никаких иметь нельзя. Так оно и вышло. Хорошо еще, что удалось нанять извозчика за 2 р. 50 к. и перевезти вещи на вокзал; и то был уже большой успех. На вокзале я увидал не предвещавшую ничего доброго массу народа. Сдав вещи на хранение, я до поезда пошел к Богоявленским и побыл у них до времени, когда открывалась продажа билетов на поезд, с которым я должен был ехать. В 9 ч. 50' – за час до отхода этого поезда – мы с С. К. Богоявленским и с Котиком были опять на вокзале. У кассы стояла громадная очередь, вившаяся по вестибюлю вокзала и простиравшаяся в буфетную залу, где и пришлось стать. У дачных касс были такие же очереди. Такой наплыв пассажиров объяснялся, конечно, тем, что это был канун праздника Троицы, и многие стремились уехать из Москвы на два праздничные дня. С. К. [Богоявленский] и Котик уговорили меня махнуть рукой на поездку сегодня и, переночевав у них, ехать завтра с утренним поездом. Так и пришлось сделать. Иначе, вероятно, надо было бы ехать, стоя всю ночь в коридоре вагона. Мы посидели до 12 ч. у Богоявленских. С. К. [Богоявленский] рассказывал мне о том, что Веселовский наводит справки, не собирается ли факультет возводить его в степень доктора русской истории, что он спрашивал об этом прямо у Л. М. Лопатина, который поселяется у него в доме. Это довольно откровенно! Он же поручил Б. М. Соколову собрать «библиографию» о нем, т. е. все рецензии на его сочинения для А. Н. Филиппова, который собирается возводить его в новую степень доктора истории русского права. Если это так, пусть и возводит. Почетными докторами русской истории в Московском университете делались люди уже к концу их ученой деятельности, когда видны были большие результаты. Веселовский слишком для этого еще молод. Это было бы несправедливо также относительно А. И. Яковлева, который одновременно издал две книги, притом на разные темы. Почему же мы будем Яковлева подвергать двукратному мытарству за то же, что Веселовский получит без этих ученых истязаний.
29 мая. Воскресенье. Великолепно выспавшись у С. К. Богоявленского в кабинете, я порадовался, что не пустился в ночную поездку с риском получить место на крыше вагона III класса, взяв билет 1-го. Напуганный очередями, я попросил Котика пойти заранее на станцию занять место. К 9 часам утра мы пришли туда же с С. К. [Богоявленским] и к удивлению увидали, что у кассы совершенно никого нет. Картина вокзала та же, что и при обыкновенных моих поездках с этим поездом к Троице. Были и свободные носильщики, но вещи мне донесли С. К. [Богоявленский] и Котик. Они посидели у меня в свободном купе до 2-го звонка. Наконец я вырвался из Москвы. День был томительно жаркий. К 6 часам вечера я приехал в Ярославль. Едва нашел извозчика за 2 р. до пристани. Ничего не ев с утра или точнее со вчерашнего обеда в Empire, я осведомился о лучшем ресторане в Ярославле и направился, согласно указанию извозчика и двух городовых, в гостиницу «Бристоль». Ресторан, действительно, великолепный. Обеда я уже не застал. Мне дали рыбную солянку за 1 р. 25 к. и за такую же цену отбивную телячью котлету. Каждая из этих порций рассчитана на двоих. Всего я не мог далеко истребить. Значит, эти наши столичные цены просто искусственно взвинчены, и жалобы на недостаток продуктов вздуты. Можно еще жить в русской земле! Не думаю, чтобы в Германии где-либо можно было получить нечто подобное за такую цену!
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента