Михаил Цетлин (Амари). Цельное чувство. Собрание стихотворений

Чайльд-Гарольд (На смерть Байрона)

   Гейне

   На просторной барке черной,
   В даль плывущей – труп лежит,
   Погребальный, страж печальный
   Прах поэта сторожит.
 
   Спит он мертвый, распростертый,
   На глазах покрова нет.
   Иль он ими, голубыми,
   Смотрит в небо, видит свет?
 
   Это волны, стонов полны,
   Бьются o борт без конца?
   Иль русалке бледной жалко
   Опочившего певца?
   1911

IV. Picicato

Анемоны

 
Ярки ситцы анемонов,
Жарок красочный их звон,
Словно он
В перекличке повторен
Ловких, смелых и умелых,
Во сноровках почернелых
И кующих
Сильных рук.
Каждый звук
Певуче груб,
Как из девичьих, поющих,
Алых, шалых, не усталых
И цветущих,
Не завялых,
Алых губ.
Словно девки в сарафанах,
В ярких бусах,
Краской пьяных,
Между русых,
Между льняных,
Милых кос!..
 

«Твои глаза так пепельно-серы…»

 
Твои глаза так пепельно-серы,
В них еще много наивной веры,
Но щеки, как кожа спелых гранат,
От страсти пылают и рдяно горят.
 
 
Ты словно уголь под слоем пепла,
Сила души твоей еще не окрепла,
Ты уголек золотой, золотой
Под серебряной, матово-серой фатой.
 
 
Я смешанных красок люблю сочетанье,
Багряных отсветов в серебре трепетанье,
Они вспыхнут, погаснут и вспыхнут вновь,
Как твоя багряная, густая кровь.
 

«Милый ангел, ты слишком добра…»

 
Милый ангел, ты слишком добра,
Добрый ангел, ты слишком щедра!
Всем звенит твой серебряный смех,
Золотые улыбки – для всех.
 
 
Впрочем, я не жалею для них
Ни улыбок, ни взоров твоих:
Для себя сохраню я один,
Я, сокровищ твоих господин,
 
 
Только кружево легкое грез,
Да жемчужины теплые слез,
Только горсть поцелуев твоих —
Раскаленное золото их!
 

Picicato при луне

 
Хорошо им сидеть на скамейке,
Хорошо быть шестнадцати лет, —
Пусть луна из серебряной лейки
Льет, как влагу густую, свой свет.
 
 
Хорошо быть счастливо влюбленной,
Знать, что рядом герой и поэт, —
Пусть луна всё рядит в осребренный,
Лунно-матовый призрачный свет.
 
 
Хорошо быть прозрачно струистой
И вдыхать смутный сон, тихий бред,
И в глазах отражать так лучисто
Нежно чистый таинственный свет.
 
 
Хорошо быть у ног гимназистки, —
Мира нет, горя нет, завтра нет!
Звезды лунные бледны, но близки,
Мир весь в лунные ткани одет.
 
 
Бьют сердца так любовно, неровно,
Перебоем друг другу в ответ,
И луна лишь одна хладнокровно
Молча слушает нежный дуэт.
 
 
«Я люблю вас, люблю вас навеки,
Не нарушу свой гордый обет».
Тихо катятся лунные реки,
Лунный, струнный звенит менуэт.
 
 
«Ах, как жалко, что завтра экзамен,
Надо спать, а уж скоро рассвет».
На востоке зардевшийся пламень
Гасит таинственный свет.
 
 
«А какой?» – «Да латынь и словесность». —
Груб и прост прозаичный ответ,
А луна выпивает телесность,
Миг – и вот – тела нет, тела нет!
 
 
Вот исчезнет, прольется, растает
В свежесть рос, в дымный пар, в бледный свет.
Сыро стало, и он предлагает
Ей закутаться в английский плэд.
 

Première communion

 
Белые юбочки,
Как тучки на ранней заре.
«Милые, голубочки, —
Говорит прихожанке кюре.
 
 
– Пленительна дочка ваша.
О, сладкий Иисус!
Она всех девочек краше,
Ваше платье – прелестный вкус».
 
 
Небо сине без меры,
Небо сине до слез,
Нимб детской, чистой веры
Вкруг мягких прядей волос.
 
 
Сияет лучезарно
Нежность детских личек,
Девочки идут попарно,
Как стая дрессированных птичек.
 
 
Смеются, тряся косичками,
Умиленно, ласково, нежно,
Чувствуют себя сестричками
И любят друг друга безбрежно.
 
 
Жжет ножки раскаленный камень,
Туфельки легки и тонки,
Веры пламень
Жжет сердце девочки-ребенка.
 
 
Бабочки шумным роем
Вылетели рано
И летят попарно и правильным строем,
Как это странно!
 
 
Прорван тяжелый кокон,
Бабочки вылетели для жизни короткой,
У девочек каждый нерв и каждый локон
Дрожит, и в руках дрожат четки.
 
 
Дрожат от счастья без меры,
Или вы, проходящие люди,
Не знаете о чуде веры,
О свершившемся светлом чуде.
 
 
Или вы не знаете, что ныне
Выросли детские души?
Молитесь же светлой святыне,
Грешные души…
 

Айседора
<поэма>

   Сегодня пир, сегодня радость солнца,
   Сегодня брызги слез в моей душе.
   Один я дома, комната тесна,
   Один я дома, но зажгу я свечи,
   Все яркие и радостные свечи,
   Как набожный еврей свой семисвечник
   Молитвенной рукою зажигает,
   Чтобы невесту Саббат встретить. Радость!
   Войди в мой дом, в душе цари и властвуй.
   Войди в мой дом, танцуя и ликуя,
   Ты – свет моей души, ты, Айседора.
 
   Какая-то таинственная связь
   Во мне возникла, – как, зачем, не знаю, –
   Меж образом безбольной Айседоры
   И мальчиком, давно уж мной забытым,
   Еврейским мальчиком, который нес
   Проклятье нищеты и умер рано,
   И умер рано, в жизни не узнав
   О нежном, светлом имени твоем,
   Столь сладостно прекрасном, Айседора.
   И только с смутной силой ощущал
   Полурасцветшею душой, что есть
   На свете красота и радость…
 
   Он был немного сгорблен, некрасив, –
   Еврейские так дети вырастают
   В трущобах тесных – чахлые, больные, –
   На хилом теле голова большая
   Неправильной и угловатой формы,
   Подстриженные коротко, неровно
   Щетинистые волосы, на тонких,
   Немного злых губах усмешка скорби
   И что-то старческое в складках рта.
   И лишь глаза глубокие, большие,
   Как горные прозрачные озера.
 
   Он сыном был портного, в детстве помнил
   Старуху молодую – мать, отца,
   Склоненного над вечною работой,
   Подвал, полоску неба, грязный двор,
   Немного травки чахлой у сарая,
   Какой-то кустик у ворот и стаю
   Крикливых и задорных мальчуганов.
 
   Он был такой прозрачный, хрупкий, нежный,
   Он был слабей других, и вот его
   За это били и прозвали «Малхамовэс»,
   Что значит – ангел смерти.
   Айседора!
   Ты жизнь и свет, ты жизнь и красота,
   Ты радость радости и жизни жизнь…
 
   Он не узнал, что значит слово старость,
   Он был нетерпелив, он не дождался,
   Он знал лишь детство, отрочество, смерть.
 
   И в детстве раннем свет мелькал порою:
   Проснешься радостно и знаешь – Пасха.
   Не только что работать, – и ходить
   Нельзя сегодня много. Быстро вскочишь,
   Скорее в воду окунешь лицо
   (Отец не любит заспанных, хоть он
   Сегодня добр). Скорее на молитву,
   Знакомые слова бормочешь быстро,
   Но всё же совестливо, – пропускать
   Слова молитвы грех, – вот достоишь
   Перед концом «большое шэминэсрэ»,
   А там горячий чай с мацой творожной,
   А там игра в орехи на дворе,
 
   И маленькое сердце так трепещет
   И бьется, как орешек на доске.
   А вечером светла, как радость, скатерть,
   И мальчик нараспев, он самый младший, –
   Герой и принц, – сначала тихо, тихо,
   К концу ж задорно спрашивает деда,
   Что значит эта радость, эта ночь.
 
   О Пасха, о божественная радость,
   Сухая, как маца, без поцелуев,
   Без звонов колокольных, без цветов.
   Ты всё ж прекрасна и свята – зачем
   Сюда прокралась ты? Иль без тебя
   Нет жизни? Посмотри, как эти люди
   Бледны и некрасивы, их глаза
   В труде потускли, но сияешь в них
   Ты, как в глазах у Айседоры…
 
   Пасхальная, весенняя, святая,
   Ты радости пылинки золотые
   На нас свеваешь – пыль цветов нездешних.
   Тебе земных цветов послали люди,
   Две розовые яблони, – вокруг них,
   Едва зацветших, предвесенне-нежных,
   Кружилась ты, как мотылек, кружилась
   И славила зацветшую любовь…
 
   К нему пришла любовь под гул колес,
   Под стук машин на дьявольской работе.
   Мелькнуло нежное лицо в веснушках,
   Зазолотились кудерьки волос.
   Как колокольчик прозвенело имя,
   Как колокольчик – Дина – колокольчик
   Лиловый, средь полей, звенящий солнцу.
   Под краном в рот воды набрав, плеснувши
   На руки, смывши грязь и копоть дня,
   Они спешили – птицы вон из клетки –
 
   К реке, катящей медленные воды,
   С холма смотрели на речную гладь
   В прощальном свете солнца, а потом
   Гуляли под руку в пыли бульвара,
   Под музыку военного оркестра,
   Среди толпы гудящей – так тянулся
   Роман их, словно кто-то уронил
   На фабрику цветок, не полевой,
   А городской, пробившийся на свет
   В газонах жалких сквера.
   Скоро
   Одна любовь другую заменила:
   Неясная, как солнце сквозь туман,
   Мечта проникла в бедные кварталы,
   В подвалы и лачуги городка,
   Зажгла повсюду страсть и бред надежды.
   В углах старинных синагог шептались
   О чем-то возбужденно. С верой древней
   В Мессию, в чудо, – новые слова
   Смешались, и звучали странно дико
   Те чужеземные слова меж ветхих стен.
 
   И для него настало время страсти,
   И страсть преобразила всё, и яркой
   Казалась бедность жизни и борьбы.
   Над книгами склонялся он всю ночь,
   Пока гудок не звал опять работать,
   А сердце билось в буйном диком ритме
   Ликующего танца Айседоры.
 
   В твоих победных танцах, Айседора,
   Звенящая, сияющая медь!
   В твоих победных танцах, Айседора,
   Я слышу шаг грядущих легионов,
   Их полубог ведет, над ним орел,
   Над ним орел и гордые знамена!
 
   И знамя реяло – звучите, трубы,
   Звучите, трубы, пойте гимн победы,
   Герольды, славьте сей турнир прекрасный:
   Не рыцари, одетые в доспехи,
   Но горсточка подростков безоружных
   Врагам бросает вызов. Впереди
   В манишке чистой, в галстуке цветном
   Идет он, как на праздник. Честь ему
   На долю выпала – он держит знамя,
   И знамя в слабой худенькой руке
   Дрожит и бьется, бьется в гневной дрожи.
   ………………………………………………
   ………………………………………………
   Твой труп не выдали родным, в ночи,
   Кто знает, где тебя похоронили.
   Но если б можно честь тебе воздать,
   Но если бы нашлась твоя могила, –
   И знаю, что безумная мечта
   Мое желанье, – но хотел бы я,
   Чтобы на ней, погибший, бедный мальчик,
   Чтоб на твоей могиле Айседора,
   Безумная, плясала б пляску битвы
   И смерти, чтобы волосы ее,
   От пляски растрепавшись, пели, пели
   Тебе прощальный гимн и чтоб она,
   Сорвав цветы с твоей могилы, плавно
   И радостно, и радостно, и быстро,
   Кружилась, опьяненная цветами,
   Весной и солнцем…
   Знаю я, что есть
   Святая в смерти радость, в жизни радость!

Глухие слова. 1916

I

 
Меня коснувшися едва,
Прошло, не вылившись в слова,
Волненье вдохновенья;
Еще мелодия в ушах,
И слезы на моих щеках,
Но не сомкнулись звенья —
И песня замерла в устах.
Благодарю за свет, за миг
Надежды, за восторг, за страх
И боль невоплощенья;
За то, что ты светло возник
И вот исчез, туманный лик
Уже забытого виденья.
 

II

 
Одна звезда упала,
Сияя сияньем кристалла,
Влажным блеском росинки,
Теплым светом слезинки.
Но пожелать я успел
В тот быстрый миг
(Словно песню я тихую спел
Иль тайну постиг),
Тебе пожелал я счастья,
О, сестра моя!
Тебе пожелал я звездной доли,
О, звезда моя!
 

III

 
У заката сегодня краски роз,
Вянущих чайных роз,
Тех роз, которые кто-то принес
И случайно забыл на столе.
И смятые чайные розы лежат,
И какой-то теплый струят аромат
В усталой и алой мгле.
 

IV

   Посв. М. А. Беневской

 
Ты радость вешняя, ты цвет и прелесть мира,
О, неужели ты грустна, больна,
И неуютна и тесна твоя квартира,
И вкруг тебя холодная страна!
 
 
Судьбы тяжелые, уверенные цепы,
Чтоб вымолоть для жизни нам зерна,
Бьют по цветам и по колосьям слепо,
Как будто радость васильков нам не нужна.
 

V

 
Смотрю в туманный день осенний
Сквозь веток черный переплет
На верный зову опасений
Птиц передзимний перелет.
 
 
Летят, летят, за стаей стая…
О, если бы могла велеть
Мне сила мудрая, простая —
Куда лететь, чего хотеть?!
 

VI

 
В утро туманное и раннее,
На сером и сыром вокзале,
В тягучей скуке расставания
В холодной мгле, в унылом зале,
Перед разлукой без свидания
Слова прощенья и прощания
Вы сухо, как урок, сказали.
 
 
«Ведь это и мое желание,
И ведь иначе не могли Вы».
О странной тайне неслияния
Я думал хмуро и лениво;
Не Вас я слушал (знал всё ранее),
Но где-то болью расставания
Свистящие локомотивы!
 

VII

   Посв. В. М. Рудневой

 
Не связанный в жизни ничем,
Живу я так скучно:
Равно благосклонный ко всем,
Ко всем равнодушный!
 
 
Иду отделен от людей
Дорогой особой:
Мне чужды они со своей
Любовью и злобой.
 
 
С одним я народом скорблю
(С ним связан я кровью);
Другой безнадежно люблю
Ненужной любовью.
 
 
И медленно вянет душа
И чахнет искусство.
И трудно мне жить, не спеша,
Без цельного чувства.
 

VIII

 
В летние ночи плохо спится,
Темно и смутно мне в постели,
Я жду, чтоб утром птицы, птицы
В саду запели, засвистели.
 
 
Как лодку ветерок попутный,
Меня повлекши, заструится
Сон, и я буду слышать смутно,
Как нежно-остро свищут птицы.
 

IX

 
Мало творческой боли,
Мало было труда,
Мало страсти и воли
И на «нет» и на «да».
 
 
И теперь, вспоминая
Лет бесцветную нить,
Проклинаю и знаю:
Надо всё изменить.
 
 
Нужны новые силы
И в добре и во зле,
Но унылый, бескрылый
Дух мой никнет к земле.
 
 
Ищет твердой опоры,
Ищет темной норы,
Ищет мрака, в который
Заползти до поры.
 
 
Чтобы жить, чтобы плакать,
Чтоб иметь свой ночлег
И в осеннюю слякоть,
И в слепительный снег.
 
 
И молиться, не веря,
И о чем-то просить,
Душу робкого зверя
Пожалеть, полечить…
 

X

 
Выше пышных курений, курений заката,
В высоте еле зримой, неисследимой
Еле зримые, нежные дымы!
Я едва вспоминаю о том, что когда-то
Вы мною были любимы…
 

XI

 
Хрустальная музыка чеховских слов,
Словно с родины зов, словно дальний зов.
Я хотел бы вернуться, о, Боже мой,
Я хотел бы еще вернуться домой!
И увидеть московский монастырь,
Где схоронен он… и поля… и ширь…
 

XII

 
Как исследил сердца людские
Ты, нежный, тихий человек,
Всепроникавшим взором Вия,
Не подымая грустных век?
 

XIII

 
О, неуимчивое сердце,
Стучишь-стучишь, стучишь-стучишь
В грудь, в глухо запертую дверцу!
Но отзвучишь… Но замолчишь…
 

XIV

 
Далёко, одна на кладбище, лежишь ты,
и я на кладбище том не был.
Далёко, одна… Над могилой синеет неяркое, русское небо.
Далёко! И если судьба не захочет, я там никогда и не буду,
И что-то мне шепчет, что я там не буду,
и, может быть, в жизни тебя позабуду.
 
 
Есть странная, страшная сила, забвенье – та сила.
Я знаю: быть может, и ты меня тоже забыла.
Ведь если надрежем мы дерево, новые соки его заживляют,
кора зарастает бесследно.
Что было бы с бедной душою без силы целебной,
без силы победной!
 
 
Но мнится мне, ты пред концом, с другими,
с друзьями, с родными,
Средь слез расставания вспомнила старое,
старое, полузабытое имя,
Шепнула его и вздохнула с любовью,
иль горечью, или прощеньем,
Наверно, с прощеньем, мой грех невелик был,
наверно с прощеньем.
 
 
Мой грех невелик был: я только любил и не лгал пред тобою.
Быть может, так было и нужно, и так суждено мне судьбою —
Тебя разбудить от дремоты, когда же, проснувшись,
с еще полусонной улыбкой
На мир и меня ты взглянула, – уйти, отвернуться
и горькой признать всё ошибкой.
 
 
Но мной пробужденная к жизни, ты в жизни осталась,
Забыла, что было, творила, любила, смеялась
И шла без меня такою уверенной твердой походкой,
Как будто и не было той, которую я покидал
заплаканной, бедной сироткой.
Но что же твой образ душе как упрек и как бремя?
О, тяжесть ошибок, которых уже не искупит ни время,
Ни горечь рыданий, ни страстность молитв, которых не смоет
 
 
Вся вечность, что будет, и миг отошедший
тяжелыми волнами скроет.
Вся вечность! Такое простое и всё ж невозможное слово
«навеки»:
Над темной могилой струятся всё более темные
и полноводные реки.
Ужели навеки? И вот, когда и меня унесут эти воды,
Не будет свиданья, не будет бессмертья, не будет свободы.
 

XV

 
Сердце гонит усталую кровь,
Ширясь чутко и верно.
И сжимается вновь
Мерно, мерно.
 
 
Мерно, мерно… Покамест иглой
Старой боли
Тихий кто-то его, тихо злой
Не уколет!
 

XVI

   Посв. Р. И. Гавронской

 
Как дымно дышат дали,
Как бел победно снег…
Мы так с тобой страдали,
Был судеб беден бег,
Мы долго напрасно ждали
Таких целительных нег!
 
 
И вот дождались ныне
Неведомых чудес.
О, дым молочно-синий
Безбережных небес!
Бесследно в снежной пустыне,
Как дым, наш бред исчез.
 

XVII

 
Чуть теплится огонь
И сердце чем-то сжато.
Не тронь, не тронь
Цветок без аромата!
Жизнь – как под всадником тяжелым слабый конь.
 
 
Нетворческая грусть,
Нет радости в надежде,
Так пусть же, пусть
Всё будет так, как прежде,
Жизнь – скучные стихи, твердимые без чувства наизусть.
 

XVIII

 
В темной жажде божества,
О, рыбарь, мы ждем ловитвы;
Но забыли мы слова
Для призыва и молитвы.
 
 
О, сердец и душ рыбарь,
Ты когда ж расставишь сети?
Затрепещутся ль, как встарь,
Божьи рыбки, – видишь – эти
 
 
Истомленные сердца?
Долго ль ждать нам молчаливо,
Чтоб достигли до Отца
Бессловесные призывы?
 

XIX

 
Кто, Строгий, спросит отчета,
Кто, Мастер, посмотрит в срок,
Сработана ли работа,
Исправен ли твой урок?
 
 
Как дни безнадежно серы,
Как видно всю будничность дел!
Без трудной, радостной веры
Как скуден бедный удел!
 

XX

   Посв. Р. И. Ф.

 
Не настало время молиться,
Нет в душе и слов для молитв.
Нам завет – в себя углубиться,
Будет сердце медленно биться,
Как в предчувствии бурь и битв.
 
 
Говорить придет еще время,
Нужно только слушать, таясь,
Прорастает ли светлое семя,
И носить, как женщинам бремя,
С чем-то тайным темную связь.
 

XXI

 
Всё течет, как вода между пальцев.
Как песчинки года жизни пленной.
Где ж пристанище для скитальцев
По холодным вокзалам вселенной?
 

XXII

 
Стал кровавой отравой
Утолявший и чистый родник.
Солнце встало со славой,
Но багровым погас его лик!
 

XXIII

 
Вновь отогретая земля,
Полна волшебного бродила,
Несметных травок острия
Вверх протолкнула, породила.
 
 
Впивают корни жадно ток
Отстоенный, подземный, острый;
И вспыхнули цветы в свой срок,
Как фейерверк внезапно пестрый.
 
 
Повсюду долго спавших сил
Стихийно молодые взрывы:
Их дождь весенний оросил
Под бурь гремучие порывы.
 
 
И вновь мои тревожны сны,
И ненадолго вновь забуду,
Что так обманчиво весны
Всегда одно и то же чудо!
 

XXIV

 
Не знаю, как она придет,
В ночной ли тьме, в дневном ли блеске;
Не с легким ветром ли впорхнет,
Чуть шевельнувши занавески;
От книги глаз не подыму,
Ее почуяв за спиною,
Но вздрогну, вспомню и пойму,
И медленно, сухой рукою,
Глаза усталые закрою…
 

XXV

 
Ах, жизнь была разнообразной
И всё же истомила скукой;
Была ненужной, праздной мукой
Или забавой столь же праздной;
Во что-то верою напрасной
И в чем-то лживою порукой…
О, дорогая, забаюкай
Песенкой тихой и несвязной!
 

XXVI

 
В мире простом, со всеми в мире,
Я твердо жить хочу – в тепле,
В уютной и жилой квартире,
Не думая о зле, о мгле.
Но нет, не быстрое ль движенье
Земли среди планет, в эфире
Дает мне головокруженье?
И вот мне неуютно в мире
На твердой и земной земле.
 

XXVII

 
На день в вагоне жизнь кажется мне сегодня похожей:
Тряска, копоть и каменный уголь
Проникают в уши и в глаза черной пылью.
Жизнь мне кажется похожей на каменные и железные вокзалы,
На их холодные, пыльные залы.
Даже ты не утешила меня, подруга
Светлая, у которой ищу утешенья.
Ты тоже
Бессильна…
 

XXVIII

 
Дождь, затихая, еле-еле
Незвучно к нам в окно стучит.
И в затененном свете лампы
Белеют по стенам эстампы.
Вещей знакомых милый вид.
 
 
Какое странное прозренье,
Какая боль, какой испуг!
О, неужели, неужели
Нам суждено с тобой без цели
Скитаться в мире, бедный друг?..
 

Переводы. Из Гёльдерлина (1770–1843)

I. К Паркам

 
Одно лишь лето дайте, вы, мощные,
Одну лишь осень зрелых напевов мне,
Чтоб легче сердце, сладким пеньем
Долу насытившись, умерло бы.
 
 
Ведь душам, в жизни не воплощающим
Извечных и божественных прав своих,
Не даст забвенья даже Лета.
Если же песнь моя мне удастся:
 
 
Привет тебе тогда, ты, о мир теней!
Я буду светел, если б и не было
Со мной там лиры. Всё ж однажды
Жил я, как боги, а это – благо.
 

II. «Душа приятное в сей жизни уж вкусила…»

 
Душа приятное в сей жизни уж вкусила.
Где то, что в молодости было мило?
Апрель и май, июнь прошли. Как дни унылы!
Что я? Ничто. Жить не хочу, нет силы…
 

III. «Увесили вы берег…»

 
Увесили вы берег
Над озером розами
И желтыми цветами,
О, милые лебеди;
И в безумии страсти
Погрузили голову
В священную, трезвую воду.
 
 
Увы мне, где обрету я,
Когда зима настанет, цветы
И сияние солнца,
И тень земную?
Стены стоят
Безмолвны и холодны, под ветром
Треплются флаги.
 

IV. Вечерняя фантазия

 
Под мирной сенью хижины пахарю
Очаг отраден, малым доволен он.
В долине путник слышит звоны,
Колокол тихий на близкой церкви.
 
 
Вернулись в гавань все корабельщики,
Далекий город шумы веселые
Смиряет. Тихо. И в беседках
Мирно друзья коротают вечер.
 
 
А что же я? О, если б я жил, как все,
Труда поденщик, в смене размеренной
Забот и мира. Спят все. Что же
В сердце моем не смирилось жало?
 
 
В вечернем небе, словно весна цветет,
Несчетны розы. В славе и золоте
Сияет мир. Туда, туда бы
К тучам пурпурным, там в свете и в воздухе
 
 
Растает, растворится и жизнь, и боль!
Мольбой ли глупой вспугнуто, кануло
Очарованье? Смеркло. Снова
Я одинок, как всегда, под небом.
 
 
Приди же, сладкий сон! Слишком многого
Так жаждет сердце! Но отпылаешь ты,
Мечтательная так тревожно
Юность… И ясною будет старость.
 

V. Прощанье

   (Диотиме)

 
Если я со стыдом сгину, и дерзким, им
Не отмщу и сойду в гроб обесславленным,
И меня одолеют
Силы, духу враждебные —
 
 
Пусть тогда и тобой буду забыт, навек,
О, красней за меня, мучься и ты стыдом,
Ты, любимая мною!
Нет, и тут пусть не будет так!
 
 
Но предчувствую я: буду один, один…
Гений светлый, и ты бросишь! И духи лишь
Смерти будут мне струны
Сердца, струны все, рвать и рвать.
 
 
Кудри юности, о, осеребритесь же!
Краток будет мой день, завтра же что нас ждет?..
…меня на пустынный здесь
Двух дорог перекресток
Боль разящая кинула!
 

VI. «В младые годы был я так утру рад…»

 
В младые годы был я так утру рад,
И плакал горько вечером! Ныне же
Я день сомненьем начинаю —
Радостен, свят мне тихий мой вечер.
 

Прозрачные тени. Образы. 1920

«Благословляю малый дар…»