История пестрит случаями, когда люди, захватывая власть, оказывались у разбитого корыта – и потом только за счет воли к власти, энергии, личных способностей без всяких ресурсов склеивали это корыто и из ничего создавали власть и функционирующее государство.
В самом деле: что было у Наполеона, когда он сбежал с Эльбы и высадился во Франции? Не очень новый мундир и кучка сочувствующих. И он вновь, второй раз взял власть почти над всей Францией и боролся до тех пор, пока в ней почти не осталось мужчин, способных носить оружие!
Другой классический пример – большевики. У них тоже не было ничего, у них не было государственности, не то что исполнительских структур, и не было даже представления о том, что такое государство!
Но они справились. Почему? – Потому что они сами добивались власти и обладали волей к ней, способной переломить если и не все, то, во всяком случае, очень многие неблагоприятные обстоятельства.
А вот гэкачеписты были людьми, которые оказались у власти случайно и бороться за нее по-настоящему готовы не были. Они не знали, зачем им эта власть, и не знали, что с ней делать.
Представьте себе: идете вы мимо дома, а он горит. И вы сетуете: ой, нехорошо как, надо бы потушить… А вам каску на голову – раз! Ранец на плечи – два! Шланг в руки – три! Респиратор в зубы – четыре! – и вперед, тушите!
Вот члены ГКЧП примерно как подобные «случайно мобилизованные» и выглядели.
Современные либералы склонны утверждать, что КГБ была насквозь пронизана номенклатурщиной, в результате чего ее руководство оказалось не в состоянии принять решение самостоятельно и было просто парализовано.
Однако это объяснение происходившего носит весьма неточный характер.
Ведь, безусловно, основная масса сотрудников спецслужб является исполнителями: это предопределено самим характером их деятельности. Им ставят задачу, и они ее выполняют, в том числе и творчески, в рамках установленных правил; сами же себе задачу они ставить не могут и не должны, ибо это создает реальную опасность государственного переворота.
Однако значительный пласт сотрудников спецслужб все же принимал решения профессионально. Да, они оказались парализованы, но не потому, что не были способны к самостоятельному принятию решения, хотя советская система образования и в целом культура действительно не способствовали умениям принимать решения. Причины пассивности спецслужб, помимо шока от непрофессионализма своего руководства, представляются сегодня совершенно иными.
Прежде всего, как это ни смешно звучит после 20 лет демократических реформ, сотрудники советских спецслужб действительно привыкли служить народу. Сегодня для их преемников это едва ли не пустые слова, но тогда у этих слов было реальное и массовое содержание. Офицеры специальных структур служили партии и начальству не только по привычке и ради престижа, званий, денег и квартиры, но и потому, что партия и начальство, с их точки зрения, выступали от имени народа и в определенном смысле были для них олицетворением его интересов.
И, когда эти сотрудники спецслужб увидели, что их руководство выступает против народа, они оказались парализованы: как офицеры, они не могли выступать против командиров, как граждане – против народа.
Это произошло не потому, что они не умели принимать решения, а потому, что разные олицетворения, символы, формы выражения Родины, которой они служили, вступили в конфликт друг с другом. Так ребенок, любящий обоих родителей, цепенеет при их ссоре и может даже впасть в кататонию.
При этом все понимали, что Верховного главнокомандующего нет, он в Форосе, а ведь в конечном-то счете офицеры подчиняются именно Верховному главнокомандующему, а не генералу Пупкину.
Горбачева к тому времени уже не то что «не любили» – его почти открыто презирали, но правосознание в Советском Союзе было высоким, и никакие самозванцы, пусть даже в виде ГКЧП, которые непонятно зачем пришли и непонятно почему начали командовать, на массовую активную поддержку рассчитывать не могли.
Кроме того, у сотрудников спецслужб в руках были, в конечном итоге, технологии убийства, к использованию которых они привыкли относиться весьма ответственно.
Вторая причина пассивности силовых структур заключается в том, что к моменту провозглашения ГКЧП почти всех представителей армии и спецслужб многократно «подставляли». В конце 1980-х – начале 1990-х годов и спецслужбы, и армия вовлекались в значительное количество разного рода конфликтов, и часто бывало так, что после выполнения ими того или иного приказа их обвиняли во всех смертных грехах и делали «крайними». И люди, отдававшие этот приказ, от него открещивались и не защищали, не прикрывали исполнителей.
В результате офицеры откровенно боялись выполнять приказы своего начальства, просто чтобы их не подставили, и каждый раз думали своим умом.
Даже высшее военное руководство, как выяснилось, вело интенсивные консультации не только с гэкачепистами, которым оно якобы подчинялось, но и с демократами. Масштабы этих последних консультаций, конечно, потом, после победы демократов, были сильно преувеличены, но вот классический пример «итальянской забастовки» военных: батальон генерала Лебедя, которому был дан приказ навести порядок на площади перед Белым домом.
А генерал Лебедь тогда был тем самым человеком, который в 1990 году, после сумгаитской резни, вводил танки в Баку.
Отдавшие эту команду подразумевали, что Лебедь должен, грубо говоря, зачистить площадь. По крайней мере, всех напугать, а в случае чего его можно будет «сдать».
Лебедь это прекрасно понимал – и совсем-совсем не хотел быть «крайним».
И он привел свой батальон и обнаружил на площади перед Белым домом полное отсутствие беспорядков. Да, люди стоят на проезжей площади, но все достаточно организованно, хулиганства нет, бесчинств тоже. И он объяснил честно: у меня приказ навести порядок, и, поскольку порядок в настоящее время – это вы, я с вами. При этом он не выходил из подчинения союзной власти – он просто выполнял полученный приказ дословно. И, когда ему поступил приказ удалиться, он торжественно, с развернутыми флагами, удалился.
А людей, способных отдать «горячий» приказ, который потенциально мог оказаться преступным, в письменном виде, в союзном руководстве уже не имелось.
И наконец, третье. Думаю, что ГКЧП планировали профессионалы, но на каком-то этапе они были отстранены от работы, и как планирование, так и осуществление операции из-за внутренней конкуренции было передано людям типа господина Грачева.
Этого министра обороны России прозвали хотя и не Табуреткиным, но Пашей-Мерседесом. Именно этот министр обороны России говорил, что Грозный 1 января 1995 года можно взять силами двух десантных полков. И это действительно было так – с маленькой поправкой: полками нужно было управлять.
При грамотном командовании взять Грозный тогда можно было и меньшими силами, но только вот грамотного командования уже не существовало. А если войсками не управлять, то взять ими нельзя ничего.
И при разработке ГКЧП, насколько можно судить, в какой-то момент произошел перехват управления, которое перешло к людям такого сорта. И они провалили все, как проваливали все, к чему прикасались, и до, и после ГКЧП.
ГКЧП полностью дискредитировал себя практически сразу, и поддерживать его тогда было практически невозможно.
Знаю немало людей, которые в дни путча приезжали в Москву из других городов поддерживать демократов, но практически никого, кто поехал бы поддерживать ГКЧП.
Прекрасно помню, как взрослые, серьезные, много повидавшие мужики в регионах, когда стало ясно, что путч захлебнулся, сидели и просто плакали перед телевизорами, плакали от счастья, потому что понимали, что их пожизненный страх кончился и теперь они сами могут творить свою судьбу. Никогда бы не думал, что эти люди вообще могут плакать.
После краха ГКЧП наше общество вдохновилось колоссальными надеждами.
Но эти святые надежды были безжалостно обмануты и растоптаны не только беспомощностью и прекраснодушием, но и корыстью демократов и их пособников.
Разные люди поняли это в разные сроки. Некоторые – уже 31 августа 1991 года: я в этот день разговаривал со своим однокурсником, который совершенно не занимался политикой, но очень искренне поддерживал Ельцина. В последний день августа я шел с работы из Белого дома. Мы случайно столкнулись около Горбатого моста на Пресне, и он мне сказал: все, ребята-демократы, вы заведете страну в худший тупик, чем эти коммуняки. Мой ровесник, без богатого личного опыта, понял все меньше чем за десять дней. А некоторые не поняли ничего до сих пор.
Мы видим: жизнь в Советском Союзе практически по всем параметрам, за исключением идеологического диктата, для основной массы населения была значительно лучше, чем в сегодняшней России. Достаточно вспомнить данные социологических опросов, например «Левада-центра», по которым уровень потребления «среднего класса» (наличие денег для покупки простой бытовой техники) характерен сегодня лишь для 16 % населения, а основная часть общества тратит на еду более половины своих расходов, то есть, по международным стандартам, является бедной. И это при том, что сфера платных услуг неизмеримо расширилась по сравнению с советскими временами, а уровень личной безопасности резко понизился.
Те же, кто находится сегодня в зоне «промывания мозгов», сейчас живут хуже тогдашнего и по этому параметру тоже.
В нашей стране воспроизведен поздний советский механизм в худшем его виде – от однопартийной системы с политическими репрессиями до демонстративной маразматичности руководства. Почти все плохое заботливо восстановлено, иногда еще и с перехлестом. Посмотрите на дополнительные права, дарованные президентом ФСБ, МВД и Следственному комитету, – у вас волосы встанут дыбом.
Устранено и последовательно уничтожается то, что в Советском Союзе было хорошего, – социальная защищенность, личная безопасность, большое количество возможностей, «социальные лифты». Ведь молодой человек в СССР мог уйти в личную жизнь, мог развиваться по специальности, мог расти по официальной общественной деятельности или заниматься диссидентством. Было много разных возможностей; в конце концов, после 1977 года можно было еще по еврейской линии рвануть за границу.
А сейчас «социальных лифтов» практически не стало. За границу можно выехать свободно – только денег нет и не будет.
Да, в моей семье все значительно лучше, чем могло бы быть при СССР. В Союзе я был бы сейчас старшим или обычным научным сотрудником, кандидатом наук, мучительно делал бы докторскую. Думаю, что семья у меня была бы, правда, детей было бы больше, чем сейчас: не пришлось бы несколько лет работать по 14 часов в сутки практически без выходных, да и работающая массовая медицина помогла бы поддержать здоровье. Но в любом случае уровень потребления у меня был бы ниже, хотя уровень безопасности, социальной защищенности и уверенности в завтрашнем дне – неизмеримо выше.
Однако я – москвич, попавший в очень узкий слой людей, до 15 %, которые действительно улучшили свои условия жизни и свои возможности. А если брать по России в целом, картина очень печальная. Например, средняя российская семья имеет менее 1,5 детей, а хочет иметь 2,5 ребенка. Разница между тем, что есть, и тем, что хочется, – это в чистом виде социальные последствия уничтожения страны.
На 70 % это нищета в сочетании с потребительской ориентацией, а на 30 % или несколько меньше – медицинские показатели, которые тоже вызваны нищетой и уничтожением системы здравоохранения.
При этом советская экономика отнюдь не была слаба.
Мы до сих пор ездим по дорогам, работаем на заводах, ходим в больницы, посылаем детей в школы, построенные Советским Союзом. Нам внушают, что мы жили за счет нефти, – но и зависимость от нефти была на порядок ниже, чем сейчас.
Хотя 60-е и 80-е годы, даже начало 70-х и начало 80-х, – это, по сути дела, две разные страны: перелом произошел, по-видимому, в первой половине семидесятых (хотя некоторые критерии – например, принудительное участие студентов в стройотрядах и неспособность быстро погасить продовольственный кризис – указывают на 1970 год), и во второй половине 70-х гниение системы вышло на поверхность и стало для мыслящей части общества неоспоримым.
Тем не менее Советский Союз до самого конца был второй страной мира по общему развитию, а по масштабам, по эффективности (с точки зрения общества, а не отдельной фирмы), по многим технологическим направлениям он был первой страной. И многие советские технологические решения американцы до сих пор, имея и специалистов, которых они у нас забрали, и всю документацию, не могут повторить, хотя пытаются.
После развала Советского Союза прогрессируют преступность, порноиндустрия, наркоторговля. По коррупции мы выходим на лидирующие позиции в мире…
Действительные успехи достигнуты только в сфере информационных технологий: здесь все хорошо, потому что государство в них долго не влезало. Но сейчас бюрократия начинает использовать их как новую сферу «откатов», когда простенькие интернет-сайты делают за миллионы долларов. Это чревато разложением целой отрасли, пока еще развитой в нашей стране.
Советские руководители отличались от нынешних добросовестностью и четким пониманием того, что народ нельзя обижать слишком сильно: тогда он может устроить Великий Октябрь. Это качественное, принципиальное отличие, так как многие нынешние наши руководители больше напоминают желающих убивать, как при расстреле Белого дома, и грабить, как во время немецкой оккупации, когда даже чернозем вывозили в Европу.
Расстрел Белого дома: конец демократии
В самом деле: что было у Наполеона, когда он сбежал с Эльбы и высадился во Франции? Не очень новый мундир и кучка сочувствующих. И он вновь, второй раз взял власть почти над всей Францией и боролся до тех пор, пока в ней почти не осталось мужчин, способных носить оружие!
Другой классический пример – большевики. У них тоже не было ничего, у них не было государственности, не то что исполнительских структур, и не было даже представления о том, что такое государство!
Но они справились. Почему? – Потому что они сами добивались власти и обладали волей к ней, способной переломить если и не все, то, во всяком случае, очень многие неблагоприятные обстоятельства.
А вот гэкачеписты были людьми, которые оказались у власти случайно и бороться за нее по-настоящему готовы не были. Они не знали, зачем им эта власть, и не знали, что с ней делать.
Представьте себе: идете вы мимо дома, а он горит. И вы сетуете: ой, нехорошо как, надо бы потушить… А вам каску на голову – раз! Ранец на плечи – два! Шланг в руки – три! Респиратор в зубы – четыре! – и вперед, тушите!
Вот члены ГКЧП примерно как подобные «случайно мобилизованные» и выглядели.
Современные либералы склонны утверждать, что КГБ была насквозь пронизана номенклатурщиной, в результате чего ее руководство оказалось не в состоянии принять решение самостоятельно и было просто парализовано.
Однако это объяснение происходившего носит весьма неточный характер.
Ведь, безусловно, основная масса сотрудников спецслужб является исполнителями: это предопределено самим характером их деятельности. Им ставят задачу, и они ее выполняют, в том числе и творчески, в рамках установленных правил; сами же себе задачу они ставить не могут и не должны, ибо это создает реальную опасность государственного переворота.
Однако значительный пласт сотрудников спецслужб все же принимал решения профессионально. Да, они оказались парализованы, но не потому, что не были способны к самостоятельному принятию решения, хотя советская система образования и в целом культура действительно не способствовали умениям принимать решения. Причины пассивности спецслужб, помимо шока от непрофессионализма своего руководства, представляются сегодня совершенно иными.
Прежде всего, как это ни смешно звучит после 20 лет демократических реформ, сотрудники советских спецслужб действительно привыкли служить народу. Сегодня для их преемников это едва ли не пустые слова, но тогда у этих слов было реальное и массовое содержание. Офицеры специальных структур служили партии и начальству не только по привычке и ради престижа, званий, денег и квартиры, но и потому, что партия и начальство, с их точки зрения, выступали от имени народа и в определенном смысле были для них олицетворением его интересов.
И, когда эти сотрудники спецслужб увидели, что их руководство выступает против народа, они оказались парализованы: как офицеры, они не могли выступать против командиров, как граждане – против народа.
Это произошло не потому, что они не умели принимать решения, а потому, что разные олицетворения, символы, формы выражения Родины, которой они служили, вступили в конфликт друг с другом. Так ребенок, любящий обоих родителей, цепенеет при их ссоре и может даже впасть в кататонию.
При этом все понимали, что Верховного главнокомандующего нет, он в Форосе, а ведь в конечном-то счете офицеры подчиняются именно Верховному главнокомандующему, а не генералу Пупкину.
Горбачева к тому времени уже не то что «не любили» – его почти открыто презирали, но правосознание в Советском Союзе было высоким, и никакие самозванцы, пусть даже в виде ГКЧП, которые непонятно зачем пришли и непонятно почему начали командовать, на массовую активную поддержку рассчитывать не могли.
Кроме того, у сотрудников спецслужб в руках были, в конечном итоге, технологии убийства, к использованию которых они привыкли относиться весьма ответственно.
Вторая причина пассивности силовых структур заключается в том, что к моменту провозглашения ГКЧП почти всех представителей армии и спецслужб многократно «подставляли». В конце 1980-х – начале 1990-х годов и спецслужбы, и армия вовлекались в значительное количество разного рода конфликтов, и часто бывало так, что после выполнения ими того или иного приказа их обвиняли во всех смертных грехах и делали «крайними». И люди, отдававшие этот приказ, от него открещивались и не защищали, не прикрывали исполнителей.
В результате офицеры откровенно боялись выполнять приказы своего начальства, просто чтобы их не подставили, и каждый раз думали своим умом.
Даже высшее военное руководство, как выяснилось, вело интенсивные консультации не только с гэкачепистами, которым оно якобы подчинялось, но и с демократами. Масштабы этих последних консультаций, конечно, потом, после победы демократов, были сильно преувеличены, но вот классический пример «итальянской забастовки» военных: батальон генерала Лебедя, которому был дан приказ навести порядок на площади перед Белым домом.
А генерал Лебедь тогда был тем самым человеком, который в 1990 году, после сумгаитской резни, вводил танки в Баку.
Отдавшие эту команду подразумевали, что Лебедь должен, грубо говоря, зачистить площадь. По крайней мере, всех напугать, а в случае чего его можно будет «сдать».
Лебедь это прекрасно понимал – и совсем-совсем не хотел быть «крайним».
И он привел свой батальон и обнаружил на площади перед Белым домом полное отсутствие беспорядков. Да, люди стоят на проезжей площади, но все достаточно организованно, хулиганства нет, бесчинств тоже. И он объяснил честно: у меня приказ навести порядок, и, поскольку порядок в настоящее время – это вы, я с вами. При этом он не выходил из подчинения союзной власти – он просто выполнял полученный приказ дословно. И, когда ему поступил приказ удалиться, он торжественно, с развернутыми флагами, удалился.
А людей, способных отдать «горячий» приказ, который потенциально мог оказаться преступным, в письменном виде, в союзном руководстве уже не имелось.
И наконец, третье. Думаю, что ГКЧП планировали профессионалы, но на каком-то этапе они были отстранены от работы, и как планирование, так и осуществление операции из-за внутренней конкуренции было передано людям типа господина Грачева.
Этого министра обороны России прозвали хотя и не Табуреткиным, но Пашей-Мерседесом. Именно этот министр обороны России говорил, что Грозный 1 января 1995 года можно взять силами двух десантных полков. И это действительно было так – с маленькой поправкой: полками нужно было управлять.
При грамотном командовании взять Грозный тогда можно было и меньшими силами, но только вот грамотного командования уже не существовало. А если войсками не управлять, то взять ими нельзя ничего.
И при разработке ГКЧП, насколько можно судить, в какой-то момент произошел перехват управления, которое перешло к людям такого сорта. И они провалили все, как проваливали все, к чему прикасались, и до, и после ГКЧП.
* * *
ГКЧП был последней судорогой умиравшей советской номенклатуры, а предпоследняя судорога произошла 15 июня 1991 года, когда премьер Павлов подписал постановление Кабинета министров Советского Союза, по сути дела, о восстановлении централизованно-планируемой системы.Точно так же, как сейчас, общее облегчение ситуации сопровождается откатами в виде предоставления безумных прав ФСБ и законопроекта «О полиции». Оттепель – это предоставление не прав, а всего лишь возможности бороться за них. И советские люди участвовали в этой борьбе.
Не то что дееспособной союзной власти – страны уже, по сути дела, не было, а борьба все еще велась. Так что когда мы сейчас говорим про оттепель и демократизацию, то должны всегда помнить, что эти движения отнюдь не были однозначными и однонаправленными – это была борьба.
ГКЧП полностью дискредитировал себя практически сразу, и поддерживать его тогда было практически невозможно.
Знаю немало людей, которые в дни путча приезжали в Москву из других городов поддерживать демократов, но практически никого, кто поехал бы поддерживать ГКЧП.
Прекрасно помню, как взрослые, серьезные, много повидавшие мужики в регионах, когда стало ясно, что путч захлебнулся, сидели и просто плакали перед телевизорами, плакали от счастья, потому что понимали, что их пожизненный страх кончился и теперь они сами могут творить свою судьбу. Никогда бы не думал, что эти люди вообще могут плакать.
После краха ГКЧП наше общество вдохновилось колоссальными надеждами.
Но эти святые надежды были безжалостно обмануты и растоптаны не только беспомощностью и прекраснодушием, но и корыстью демократов и их пособников.
Разные люди поняли это в разные сроки. Некоторые – уже 31 августа 1991 года: я в этот день разговаривал со своим однокурсником, который совершенно не занимался политикой, но очень искренне поддерживал Ельцина. В последний день августа я шел с работы из Белого дома. Мы случайно столкнулись около Горбатого моста на Пресне, и он мне сказал: все, ребята-демократы, вы заведете страну в худший тупик, чем эти коммуняки. Мой ровесник, без богатого личного опыта, понял все меньше чем за десять дней. А некоторые не поняли ничего до сих пор.
Мы видим: жизнь в Советском Союзе практически по всем параметрам, за исключением идеологического диктата, для основной массы населения была значительно лучше, чем в сегодняшней России. Достаточно вспомнить данные социологических опросов, например «Левада-центра», по которым уровень потребления «среднего класса» (наличие денег для покупки простой бытовой техники) характерен сегодня лишь для 16 % населения, а основная часть общества тратит на еду более половины своих расходов, то есть, по международным стандартам, является бедной. И это при том, что сфера платных услуг неизмеримо расширилась по сравнению с советскими временами, а уровень личной безопасности резко понизился.
Те же, кто находится сегодня в зоне «промывания мозгов», сейчас живут хуже тогдашнего и по этому параметру тоже.
В нашей стране воспроизведен поздний советский механизм в худшем его виде – от однопартийной системы с политическими репрессиями до демонстративной маразматичности руководства. Почти все плохое заботливо восстановлено, иногда еще и с перехлестом. Посмотрите на дополнительные права, дарованные президентом ФСБ, МВД и Следственному комитету, – у вас волосы встанут дыбом.
Устранено и последовательно уничтожается то, что в Советском Союзе было хорошего, – социальная защищенность, личная безопасность, большое количество возможностей, «социальные лифты». Ведь молодой человек в СССР мог уйти в личную жизнь, мог развиваться по специальности, мог расти по официальной общественной деятельности или заниматься диссидентством. Было много разных возможностей; в конце концов, после 1977 года можно было еще по еврейской линии рвануть за границу.
А сейчас «социальных лифтов» практически не стало. За границу можно выехать свободно – только денег нет и не будет.
Да, в моей семье все значительно лучше, чем могло бы быть при СССР. В Союзе я был бы сейчас старшим или обычным научным сотрудником, кандидатом наук, мучительно делал бы докторскую. Думаю, что семья у меня была бы, правда, детей было бы больше, чем сейчас: не пришлось бы несколько лет работать по 14 часов в сутки практически без выходных, да и работающая массовая медицина помогла бы поддержать здоровье. Но в любом случае уровень потребления у меня был бы ниже, хотя уровень безопасности, социальной защищенности и уверенности в завтрашнем дне – неизмеримо выше.
Однако я – москвич, попавший в очень узкий слой людей, до 15 %, которые действительно улучшили свои условия жизни и свои возможности. А если брать по России в целом, картина очень печальная. Например, средняя российская семья имеет менее 1,5 детей, а хочет иметь 2,5 ребенка. Разница между тем, что есть, и тем, что хочется, – это в чистом виде социальные последствия уничтожения страны.
На 70 % это нищета в сочетании с потребительской ориентацией, а на 30 % или несколько меньше – медицинские показатели, которые тоже вызваны нищетой и уничтожением системы здравоохранения.
При этом советская экономика отнюдь не была слаба.
Мы до сих пор ездим по дорогам, работаем на заводах, ходим в больницы, посылаем детей в школы, построенные Советским Союзом. Нам внушают, что мы жили за счет нефти, – но и зависимость от нефти была на порядок ниже, чем сейчас.
Хотя 60-е и 80-е годы, даже начало 70-х и начало 80-х, – это, по сути дела, две разные страны: перелом произошел, по-видимому, в первой половине семидесятых (хотя некоторые критерии – например, принудительное участие студентов в стройотрядах и неспособность быстро погасить продовольственный кризис – указывают на 1970 год), и во второй половине 70-х гниение системы вышло на поверхность и стало для мыслящей части общества неоспоримым.
Тем не менее Советский Союз до самого конца был второй страной мира по общему развитию, а по масштабам, по эффективности (с точки зрения общества, а не отдельной фирмы), по многим технологическим направлениям он был первой страной. И многие советские технологические решения американцы до сих пор, имея и специалистов, которых они у нас забрали, и всю документацию, не могут повторить, хотя пытаются.
После развала Советского Союза прогрессируют преступность, порноиндустрия, наркоторговля. По коррупции мы выходим на лидирующие позиции в мире…
Действительные успехи достигнуты только в сфере информационных технологий: здесь все хорошо, потому что государство в них долго не влезало. Но сейчас бюрократия начинает использовать их как новую сферу «откатов», когда простенькие интернет-сайты делают за миллионы долларов. Это чревато разложением целой отрасли, пока еще развитой в нашей стране.
Советские руководители отличались от нынешних добросовестностью и четким пониманием того, что народ нельзя обижать слишком сильно: тогда он может устроить Великий Октябрь. Это качественное, принципиальное отличие, так как многие нынешние наши руководители больше напоминают желающих убивать, как при расстреле Белого дома, и грабить, как во время немецкой оккупации, когда даже чернозем вывозили в Европу.
Как только российский народ оздоровит государство и вновь сделает его инструментом своего исторического творчества, с наших глаз спадет пелена, и мы сможем нормально воспринимать свою историю, потому что восстановим в обществе массовые представления о справедливости, честности и порядочности. Но до моральной революции, которая, в свою очередь, будет результатом оздоровления государства, мы будем вечно блуждать даже не в трех соснах, а вокруг одной-единственной даты, с которой и началась новейшая история России, – вокруг 19 августа 1991 года.Правда, по меньшей мере равнозначным этому событию в истории двадцатилетия национального предательства следует признать расстрел Белого дома в 1993 году.
Расстрел Белого дома: конец демократии
4 октября 1993 года четырьмя танками был расстрелян Дом Советов. Для некоторых это до сих пор торжество демократии, но для большинства россиян это трагический день, черный день в новейшей истории России, который имел очень жесткие и очень внятные, ощутимые нами всеми и сейчас, в основном негативные последствия.
Причин этого события было три.
Прежде всего, формальная: действительно, советская Конституция РСФСР, по которой пыталась жить страна с 1978 года, устанавливала власть Верховного Совета. Власть Верховного Совета в советской Конституции балансировалась статьей о руководящей роли партии. Когда знаменитую шестую статью убрали – питерские юристы были тогда уже очень сильны и эффективны – совершенно неожиданно для них оказалось, что власть в стране разбалансирована, то есть с формальной точки зрения она вся упала в руки, грубо говоря, парламенту.
Причин этого события было три.
Прежде всего, формальная: действительно, советская Конституция РСФСР, по которой пыталась жить страна с 1978 года, устанавливала власть Верховного Совета. Власть Верховного Совета в советской Конституции балансировалась статьей о руководящей роли партии. Когда знаменитую шестую статью убрали – питерские юристы были тогда уже очень сильны и эффективны – совершенно неожиданно для них оказалось, что власть в стране разбалансирована, то есть с формальной точки зрения она вся упала в руки, грубо говоря, парламенту.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента