Страница:
Раньше рожали непредсказуемо. Шли походными шеренгами из Рима на восток, скрипели на ухабах истории тяжелыми повозками, груженными боевыми доспехами, хлебом и вином, завоевывали новые земли, открывали миры. И любили, любили, любили в пути. Не задумываясь, хорошо ли, и что будет завтра.
Опасность умереть в бою рождает правильное отношение к любви. Привычная сытость делает сердце вялым. Кровь густеет, печень гниет, как зубы чревоугодника, и жажда жизни проявляет себя, как вера в бога – увы, слишком поздно, когда врачи беспомощно разводят руками, а близкие, если они есть, обреченно тоскуют и украдкой трут слезящиеся глаза… Чтобы быть сильным и не разучиться любить, мужчина должен иногда уходить на войну. Или хотя бы придумать себе войну, свою войну, в которой есть только он и его враг. Бывает, враг – это тоже он. Воевать с собой трудно – редко у кого получается быть беспощадным. Но если все же вступил на этот путь, однажды обязательно получишь в награду полные легкие радости…
…На верхней палубе прогулочного кораблика под брезентовым навесом накрыт стол. На мангале жарятся шашлыки. На столе нарезка – сыр, колбаса, соленая рыба, хлеб. Вокруг стола с рюмками в руках «пасутся» рослые спортивные парни… Я ненавижу их, ненавижу всю их воровскую породу, привыкшую красиво жить за счет других. Талантливые и не талантливые фильмы, книги и песни в последние годы зачем-то приучили нас презирать ментов, а этих окружили ореолом романтики, сделали из них героев. Но мне по душе другие герои, чье время, увы, прошло. Но, может быть, еще наступит снова.
Я в первый раз играю с Глазковым, раньше мы не работали вместе. Когда утром в вагончике проходили текст, все получалось. А сейчас он как будто не слышит меня, как будто за моей спиной зрительный зал мест на семьсот. Хочется крикнуть ему: «Паша, ау! Я здесь!» Может, и ему со мной неудобно? Или испытывает потребность в дистанции, чтобы от сцены к сцене ее сокращать? Или это потому, что во второй съемочный день все вокруг кажутся посторонними, и это создает эффект театра, а Паша – активно «практикующий» театральный актер. Мы с ним сейчас как будто играем в жмурки и оба водим – тыркаемся на ощупь с вытянутыми вперед руками, зовем друг друга, шарахаемся, пытаемся кричать. Хотя, порою, чтобы услышать и быть услышанным, требуется лишь шепот…
В лесной могиле под дождем…
Чайник с кипятком
Ужин с друзьями
Юля Гулько
Кровь
Опасность умереть в бою рождает правильное отношение к любви. Привычная сытость делает сердце вялым. Кровь густеет, печень гниет, как зубы чревоугодника, и жажда жизни проявляет себя, как вера в бога – увы, слишком поздно, когда врачи беспомощно разводят руками, а близкие, если они есть, обреченно тоскуют и украдкой трут слезящиеся глаза… Чтобы быть сильным и не разучиться любить, мужчина должен иногда уходить на войну. Или хотя бы придумать себе войну, свою войну, в которой есть только он и его враг. Бывает, враг – это тоже он. Воевать с собой трудно – редко у кого получается быть беспощадным. Но если все же вступил на этот путь, однажды обязательно получишь в награду полные легкие радости…
…На верхней палубе прогулочного кораблика под брезентовым навесом накрыт стол. На мангале жарятся шашлыки. На столе нарезка – сыр, колбаса, соленая рыба, хлеб. Вокруг стола с рюмками в руках «пасутся» рослые спортивные парни… Я ненавижу их, ненавижу всю их воровскую породу, привыкшую красиво жить за счет других. Талантливые и не талантливые фильмы, книги и песни в последние годы зачем-то приучили нас презирать ментов, а этих окружили ореолом романтики, сделали из них героев. Но мне по душе другие герои, чье время, увы, прошло. Но, может быть, еще наступит снова.
Я в первый раз играю с Глазковым, раньше мы не работали вместе. Когда утром в вагончике проходили текст, все получалось. А сейчас он как будто не слышит меня, как будто за моей спиной зрительный зал мест на семьсот. Хочется крикнуть ему: «Паша, ау! Я здесь!» Может, и ему со мной неудобно? Или испытывает потребность в дистанции, чтобы от сцены к сцене ее сокращать? Или это потому, что во второй съемочный день все вокруг кажутся посторонними, и это создает эффект театра, а Паша – активно «практикующий» театральный актер. Мы с ним сейчас как будто играем в жмурки и оба водим – тыркаемся на ощупь с вытянутыми вперед руками, зовем друг друга, шарахаемся, пытаемся кричать. Хотя, порою, чтобы услышать и быть услышанным, требуется лишь шепот…
В лесной могиле под дождем…
Под дулами пистолетов Глазков копает могилу. Главный мрачно пьет водку, облокотившись о крышку багажника черного БМВ, что с легкой руки нескольких талантливых парней превратился сначала в красивый символ эпохи, а потом в набивший оскомину штамп. Красивые символы почти всегда превращаются в штампы – рано или поздно. И в этом, по-моему, слабое место любого символизма.
– Не убивайте его! – кричу. – Филипп удачу приносит! Его еще в институте все называли везунчиком…
Ужасно смешно, по-моему, когда кого-то всерьез называют везунчиком, а этот кто-то на заднем плане размашисто орудует лопатой, роет себе могилу… Особенно, если это Филипп, с этим своим вертикальным чубчиком, похожим на козырек бейсболки.
– Какая, к черту, удача? Ты посмотри на него, Родион! – резонно негодует Главный. – Не дай бог, нам с тобой такую удачу!
– Зачем убивать? – упорствую. – Отдай его под мое начало, отработает в Тирасполе… Чего стоят несчастные десять тысяч долларов, что на нем висят, в сравнении с кучей лаве, что я с его помощью для тебя заработаю?
Практичный ум Главного мгновенно принимает решение:
– Ты прав, Родион. Эй, братва, расстрела не будет. Поехали!
Бросает Филиппу недопитую бутылку водки, садится в БМВ, машина с пробуксовкой срывается с места, разбрызгивая лесную грязь. А мы остаемся в лесу, в свежей могиле. Начинается дождь. Он игрушечный, как и казнь – нас обильно поливают рассеянной струей воды из брандспойта специально вызванной для этого из города пожарной машины. Пьем из горла игрушечную водку, орем от восторга, что оба живы, обнимаемся, танцуем под игрушечным дождем и изо всех сил стараемся сами не быть игрушечными.
Я наелся песку и подсадил горло. Когда прозвучала команда «Смена закончена, Всем спасибо!», на часах девять. Отвозят в ближайший пионерский лагерь мыться. Идем от проходной к душевым, по тропинке среди сосен. Смотрю на деревянные домики, где малышня готовится ко сну, и думаю, что предчувствие смерти – не обязательно тревога, холодный пот, влажные ладони или тоска под ложечкой. Может быть и случайное воспоминание. Детский сад или пионерский лагерь, или студенческая картошка. Что-то, о чем никогда раньше не вспоминал, а тут вдруг! За мгновение до выстрела на лесной опушке электрическая вспышка света в мозгу. Вспомнил и упал лицом в теплый грунт. Ушел в приоткрывшуюся на миг дверь. Чтобы где-то проснуться в уютном домике на лесной поляне от звука пионерского горна, трубящего «Подъем!». Чтобы снова начать сначала…
– Не убивайте его! – кричу. – Филипп удачу приносит! Его еще в институте все называли везунчиком…
Ужасно смешно, по-моему, когда кого-то всерьез называют везунчиком, а этот кто-то на заднем плане размашисто орудует лопатой, роет себе могилу… Особенно, если это Филипп, с этим своим вертикальным чубчиком, похожим на козырек бейсболки.
– Какая, к черту, удача? Ты посмотри на него, Родион! – резонно негодует Главный. – Не дай бог, нам с тобой такую удачу!
– Зачем убивать? – упорствую. – Отдай его под мое начало, отработает в Тирасполе… Чего стоят несчастные десять тысяч долларов, что на нем висят, в сравнении с кучей лаве, что я с его помощью для тебя заработаю?
Практичный ум Главного мгновенно принимает решение:
– Ты прав, Родион. Эй, братва, расстрела не будет. Поехали!
Бросает Филиппу недопитую бутылку водки, садится в БМВ, машина с пробуксовкой срывается с места, разбрызгивая лесную грязь. А мы остаемся в лесу, в свежей могиле. Начинается дождь. Он игрушечный, как и казнь – нас обильно поливают рассеянной струей воды из брандспойта специально вызванной для этого из города пожарной машины. Пьем из горла игрушечную водку, орем от восторга, что оба живы, обнимаемся, танцуем под игрушечным дождем и изо всех сил стараемся сами не быть игрушечными.
Я наелся песку и подсадил горло. Когда прозвучала команда «Смена закончена, Всем спасибо!», на часах девять. Отвозят в ближайший пионерский лагерь мыться. Идем от проходной к душевым, по тропинке среди сосен. Смотрю на деревянные домики, где малышня готовится ко сну, и думаю, что предчувствие смерти – не обязательно тревога, холодный пот, влажные ладони или тоска под ложечкой. Может быть и случайное воспоминание. Детский сад или пионерский лагерь, или студенческая картошка. Что-то, о чем никогда раньше не вспоминал, а тут вдруг! За мгновение до выстрела на лесной опушке электрическая вспышка света в мозгу. Вспомнил и упал лицом в теплый грунт. Ушел в приоткрывшуюся на миг дверь. Чтобы где-то проснуться в уютном домике на лесной поляне от звука пионерского горна, трубящего «Подъем!». Чтобы снова начать сначала…
Чайник с кипятком
Во время сцены совещания в офисе сижу во главе стола, молчу, зло рисую волка из «Ну, погоди!». Не знаю, когда, где и как научился его рисовать в моем далеком детстве.
Володя доволен.
– Этот рисунок точно передает твой характер. Родион ведь волк! Настоящий волк – вот что надо тебе играть! Если бы не сценарий, я бы даже сделал его в прошлом детдомовцем…
По ремаркам Наталья должна меня обнять, чтобы успокоить.
– Я обнимать не буду, – заявляет Яна. – По сценарию за день до этого Родион Наталье изменил.
– Мне кажется, на данном этапе у них не такие отношения, чтобы обижаться из-за интрижки на стороне, – отвечаю с улыбкой.
– А какие?
– Ну, более простые, что ли… Дружеский секс, если тебе это о чем-то говорит.
– Я в этом не разбираюсь. Расскажи поподробнее.
– Бесполезно. Есть вещи, которые не объяснить – ты должна сама через это пройти.
Неожиданно Яна откровенничает.
– Устала я с Валей… Мы вместе год. И кажется, отношения никуда не ведут.
Вспоминаю недавний разговор с Катариной в яхт-клубе. Видимо, в любых отношениях рано или поздно наступает момент, когда кажется, что впереди стена. Я уверен, не стоит гоняться за кем-то, кто не хочет, чтобы его поймали, но многие считают иначе…
– А куда отношения должны вести? – спрашиваю, изо всех сил отгоняя вопрос, который на самом деле беспокоит: «Валя – это он или она?»
– Ну, не знаю… У нас все время один сплошной быт – совместные походы по магазинам, уборка, обеды у родителей, выезды с друзьями на шашлыки… Блин, болото!
– Для того, чтобы летать, не обязательно быть с кем-то, – говорю как можно проще, чтобы она не подумала, что я ее подстрекаю на расставание. – Кстати, по-моему, одному летать намного легче.
– Почему? – хмурит лобик.
– Не надо никого на себе тащить.
– Это, если из вас двоих крылья только у тебя.
– А разве бывает по-другому?
– Конечно.
– У тебя было?
Замолчала, задумалась, уставилась в пустоту перед собой. Как будто вглядывается в монитор невидимого компьютера, на котором один за другим раскрываются интимные файлы, всплывают окна со списками уменьшительно-ласкательных имен без фотографий – не сразу разберешься, кто есть кто…
– Просто хочу сказать, что от жизни надо испытывать кайф, – формулирует, наконец, более обтекаемо.
– Вот именно, – радуюсь совпадению наших точек зрения. – Кайф не должен зависеть от кого-то. Никто не имеет права мешать тебе получать удовольствие от жизни!
Когда Вадим развозит нас по домам, сидим с Яной рядом, на заднем сиденье. Она наклоняется ко мне, шепчет на ухо:
– Знаешь, как-то трудно мне общаться с Бончем. А тебе?
– Почему трудно?
– Давит.
– Как давит?
– В смысле?
– Давит, как повышенное атмосферное давление? Или, как не разношенные новые туфли? Или, как неудачная пломба во рту? Или, как упавшее на грудь подгнившее дерево жизни? Или, как взгляд президента с экрана телевизора? Или, как гигантский Годзилла на юную Джессику Ланж. Или, как…
– Ты все шутишь, а я серьезно, – перебивает и отворачивается к окну.
– Я тоже серьезно.
Мне нравится Бонч, как режиссер. Он ставит внятные задачи, предлагает интересные ходы. И я понимаю его с полуслова. Но я знаю, о чем Яна. Взгляд у Бонча иногда бывает ошпаренным. В свое время я встречал такие взгляды на войне. Или, может, в детстве человека, например, умышленно облили кипятком из чайника, а потом тыкали пальцами и смеялись, видя, как дымится и трескается у него кожа? Прошли десятилетия, кожа зажила, он вырос в большого и сильного зверя, сам кого хочешь, накажет любым изощренным способом. А память осталась. Теперь он умеет вести за собой, быть душой любой компании, балагурить, травить анекдоты, заводить… Но один глаз у него все время напряжен. Ты быстро замечаешь этот глаз и начинаешь нервничать – в чем дело, что не так? А это он исподтишка следит за твоими руками. Не прячешь ли за спиной чайник с кипятком. Возможно, для него все незнакомцы потенциально прячут за спинами чайники с кипятком.
Пожалуй, я такой же, как Бонч – редко могу полностью расслабиться в присутствии чужих, не люблю, когда посторонние стоят за спиной, пряча руки в карманы… Мы делимся на тех, у кого случились в прошлом свои чайники с кипятком, и на тех, у кого их никогда не было и скорее всего не будет. Может, это потому, что одни, как магнит, притягивают к себе кипяток, а другие – нет.
После ужина отправляюсь в парк. Там тусуется толпа позитивной местной молодежи. Компании по 10–20 человек оккупировали лавочки поближе к кустам, разогнали стариков и птиц, звенят пивными бутылками и гитарами, с вызовом художественно рыгают и дискутируют, на что еще употребить разрывающую легкие молодость. Не без труда нахожу пустынное место – набережную у пруда, где не пытаются ущипнуть кого-то за попу, укусить за сосок или просунуть язык между чьих-то молочных зубов под улюлюканье и зловещий хохот товарищей.
В тишине и покое брожу вдоль перил, читаю сцены на завтра. Их не много, но они из тех, что требуют искрометной фантазии, волевой концентрации безвольного воображения и расшатанного временем внимания. Хорошие режиссеры ставят смелые задачи, предлагают ненавязчивый и точный рисунок. Но если ничего не сделаешь с текстом, эффекта не будет. Слова – как живые зернышки. Их надо прорастить в одиночестве, в темноте, во влажной ватке или марле в заветной коробочке из-под леденцов, чтобы посадить в почву только живые, только сильные, с мощными зелеными ростками.
Володя доволен.
– Этот рисунок точно передает твой характер. Родион ведь волк! Настоящий волк – вот что надо тебе играть! Если бы не сценарий, я бы даже сделал его в прошлом детдомовцем…
По ремаркам Наталья должна меня обнять, чтобы успокоить.
– Я обнимать не буду, – заявляет Яна. – По сценарию за день до этого Родион Наталье изменил.
– Мне кажется, на данном этапе у них не такие отношения, чтобы обижаться из-за интрижки на стороне, – отвечаю с улыбкой.
– А какие?
– Ну, более простые, что ли… Дружеский секс, если тебе это о чем-то говорит.
– Я в этом не разбираюсь. Расскажи поподробнее.
– Бесполезно. Есть вещи, которые не объяснить – ты должна сама через это пройти.
Неожиданно Яна откровенничает.
– Устала я с Валей… Мы вместе год. И кажется, отношения никуда не ведут.
Вспоминаю недавний разговор с Катариной в яхт-клубе. Видимо, в любых отношениях рано или поздно наступает момент, когда кажется, что впереди стена. Я уверен, не стоит гоняться за кем-то, кто не хочет, чтобы его поймали, но многие считают иначе…
– А куда отношения должны вести? – спрашиваю, изо всех сил отгоняя вопрос, который на самом деле беспокоит: «Валя – это он или она?»
– Ну, не знаю… У нас все время один сплошной быт – совместные походы по магазинам, уборка, обеды у родителей, выезды с друзьями на шашлыки… Блин, болото!
– Для того, чтобы летать, не обязательно быть с кем-то, – говорю как можно проще, чтобы она не подумала, что я ее подстрекаю на расставание. – Кстати, по-моему, одному летать намного легче.
– Почему? – хмурит лобик.
– Не надо никого на себе тащить.
– Это, если из вас двоих крылья только у тебя.
– А разве бывает по-другому?
– Конечно.
– У тебя было?
Замолчала, задумалась, уставилась в пустоту перед собой. Как будто вглядывается в монитор невидимого компьютера, на котором один за другим раскрываются интимные файлы, всплывают окна со списками уменьшительно-ласкательных имен без фотографий – не сразу разберешься, кто есть кто…
– Просто хочу сказать, что от жизни надо испытывать кайф, – формулирует, наконец, более обтекаемо.
– Вот именно, – радуюсь совпадению наших точек зрения. – Кайф не должен зависеть от кого-то. Никто не имеет права мешать тебе получать удовольствие от жизни!
Когда Вадим развозит нас по домам, сидим с Яной рядом, на заднем сиденье. Она наклоняется ко мне, шепчет на ухо:
– Знаешь, как-то трудно мне общаться с Бончем. А тебе?
– Почему трудно?
– Давит.
– Как давит?
– В смысле?
– Давит, как повышенное атмосферное давление? Или, как не разношенные новые туфли? Или, как неудачная пломба во рту? Или, как упавшее на грудь подгнившее дерево жизни? Или, как взгляд президента с экрана телевизора? Или, как гигантский Годзилла на юную Джессику Ланж. Или, как…
– Ты все шутишь, а я серьезно, – перебивает и отворачивается к окну.
– Я тоже серьезно.
Мне нравится Бонч, как режиссер. Он ставит внятные задачи, предлагает интересные ходы. И я понимаю его с полуслова. Но я знаю, о чем Яна. Взгляд у Бонча иногда бывает ошпаренным. В свое время я встречал такие взгляды на войне. Или, может, в детстве человека, например, умышленно облили кипятком из чайника, а потом тыкали пальцами и смеялись, видя, как дымится и трескается у него кожа? Прошли десятилетия, кожа зажила, он вырос в большого и сильного зверя, сам кого хочешь, накажет любым изощренным способом. А память осталась. Теперь он умеет вести за собой, быть душой любой компании, балагурить, травить анекдоты, заводить… Но один глаз у него все время напряжен. Ты быстро замечаешь этот глаз и начинаешь нервничать – в чем дело, что не так? А это он исподтишка следит за твоими руками. Не прячешь ли за спиной чайник с кипятком. Возможно, для него все незнакомцы потенциально прячут за спинами чайники с кипятком.
Пожалуй, я такой же, как Бонч – редко могу полностью расслабиться в присутствии чужих, не люблю, когда посторонние стоят за спиной, пряча руки в карманы… Мы делимся на тех, у кого случились в прошлом свои чайники с кипятком, и на тех, у кого их никогда не было и скорее всего не будет. Может, это потому, что одни, как магнит, притягивают к себе кипяток, а другие – нет.
После ужина отправляюсь в парк. Там тусуется толпа позитивной местной молодежи. Компании по 10–20 человек оккупировали лавочки поближе к кустам, разогнали стариков и птиц, звенят пивными бутылками и гитарами, с вызовом художественно рыгают и дискутируют, на что еще употребить разрывающую легкие молодость. Не без труда нахожу пустынное место – набережную у пруда, где не пытаются ущипнуть кого-то за попу, укусить за сосок или просунуть язык между чьих-то молочных зубов под улюлюканье и зловещий хохот товарищей.
В тишине и покое брожу вдоль перил, читаю сцены на завтра. Их не много, но они из тех, что требуют искрометной фантазии, волевой концентрации безвольного воображения и расшатанного временем внимания. Хорошие режиссеры ставят смелые задачи, предлагают ненавязчивый и точный рисунок. Но если ничего не сделаешь с текстом, эффекта не будет. Слова – как живые зернышки. Их надо прорастить в одиночестве, в темноте, во влажной ватке или марле в заветной коробочке из-под леденцов, чтобы посадить в почву только живые, только сильные, с мощными зелеными ростками.
Ужин с друзьями
После первой недели съемок, перед выходным, решили где-нибудь посидеть. Выбрали ресторан в закрытом спортивном клубе. Расположились на веранде, защищенной от ветра стеклянными щитами, за которыми зеленые лужайки и открытые корты. Глазков укатил в Москву на спектакль, поэтому из актеров – только Яна и я. Во главе стола Виталий Стариков и его подруга Наталья. Виталий, занимается серьезным бизнесом и на правах друга детства Бонча и Вознесенского снимается во всех их проектах. Бонч и Виталий заказывают аперитив. Им приносят в огромных коньячных бокалах по пятьдесят граммов коньяка и по стакану натурального виноградного сока. По тому, как они ловко и без колебаний выливают сок в коньяк, делаю вывод, что процедура происходит не в первый раз.
– Хочешь? – предлагает Виталий.
Беру бокал, подозрительно принюхиваюсь, делаю небольшой глоток.
– Честно говоря, похоже на портвейн, – сообщаю первое нелестное для коньяка впечатление.
– Так и есть, – кивает Виталий. – Хороший портвейн готовят из коньячных спиртов.
– Хороший портвейн не так просто найти, – замечает Володя.
– Как и вообще все хорошее, – добавляет Бонч.
– Вот, и приходится приличным людям, чтобы выпить портвейну, разбавлять очень хороший коньяк очень хорошим соком, – подмигивает Виталий.
Володя заказывает безалкогольное пиво, а я – пятьдесят грамм виски и виноградный сок. Когда закончится мой виски, незаметно буду доливать сок и пить, как виски.
– Я не пью алкоголь уже лет двенадцать, – говорит мне Володя. – Я так привык к безалкогольному пиву, что как будто немного пьянею.
«А я так привык жить один, что уже не замечаю одиночества, и порой устаю от общения с самим собой, – думаю. – Общение с самим собой бывает таким утомительным! Приходится отдыхать от себя с людьми…»
– Яна, ты сегодня не пьешь? – вдруг замечает Виталий.
– Я вообще не пью, – отвечает Яна и мило хлопает ресницами.
– На кого похожа Яна? – загадывает загадку Володя. – На какую американскую актрису?
Над столом повисает нетерпеливое молчание. То ли хотят поскорее узнать ответ, то ли надеются, что после ответа сразу прозвучит тост и можно будет, наконец, снова выпить.
«Как хорошо вот так сидеть со стаканом виски, болтать о пустяках и знать, что работа получается… – думаю, наблюдая, как мои новые друзья интересно молчат и интересно жуют закуску, и интересно тискают в пальцах стаканы со спиртным… – Красивые, интересные, талантливые люди. Мне опять повезло!»
– На Анжелину Джоли, – не дождавшись ответа, сообщает Володя.
– Что-то есть, – соглашается Виталий и впивается зубами в крупный кусок сырокопченой колбасы.
– На Джоли? Да, бросьте, господа, ничуть не похожа! – бурно возражает Бонч, вытягивая из глубокой тарелки с овощным салатом широкополый зеленый лист. – Яна, а ты когда-нибудь пила водку?
Он спрашивает с такой смысловой нагрузкой, как будто от того, пила Яна водку или нет, зависит – похожа она на губастую американскую секс-диву или нет.
– Да, конечно, – не моргнув глазом, отвечает Яна.
– Тогда ты обязательно должна сегодня выпить водку, – настаивает Виталий. – Такой повод, у вас закончилась первая неделя тяжелейших съемок!
– Конечно, вы правы! – энергично соглашается Яна.
Мгновенно приносят большой запотевший графин.
– У Яны такое выражение глаз всегда – не поймешь, с нами она или куда-то мысленно перенеслась, – замечает Володя.
«Это распространено среди актеров и актрис, – думаю. – Человек, сказавший, что в актеры идут закомплексованные, отчасти прав. Некоторые стесняются быть самими собой и находиться здесь и сейчас. Им легче мысленно отсутствовать, прятаться и что-то изображать. Пробиться к ним, настоящим, очень трудно».
– Ну, так что, Яна, мы пьем? – наседает Бонч, тянется к Яниной рюмке колбой с рукотворным портвейном.
– Нет-нет, не сегодня! – Яна неловко хлопает ресницами и даже как будто краснеет. Как у нее получается краснеть? Сыграть это почти невозможно. И, тем не менее, мне кажется, она играет. Я всю неделю наблюдаю за Яной. И чем дольше наблюдаю, тем очевидней – ускользающая девушка. Все время прячется, каждую секунду меняет маски, придуманные на ходу. Вот это импровизация! Тому, кто к ней привяжется, не позавидуешь – большую часть времени он будет искать в Яне Яну, ту, которую он полюбил. И не находить. И недоумевать, куда же она делась, ведь была же, была, черт возьми, он точно это знает! Такой и надо делать Наталью – ускользающей! Только так и можно оправдать, почему два серьезных мужчины, многое повидавших и через многое прошедших, всю жизнь борются из-за этой женщины, поставив на кон дружбу, богатство, власть… Если это вытащить на экран, может получиться гениальная главная женская роль!
– Знаешь, Виталик, нам очень повезло с актерами, – говорит Бонч, с каждым глотком коктейля заметно добрея.
– А нам с режиссерами и продюсерами! – тут же мило вставляет Яна, незаметно отодвинув рюмку с водкой подальше от себя.
– Вчера мы сняли шикарную сцену! – вспоминает Володя. – Она уже смонтирована. Толпа пытается взять приступом банк. На экране как будто документальные кадры 90-х. Чтобы оправдать ссадины в последующих сценах, Алексей так здорово отыграл удары из толпы! Но я бы на твоем месте, Леш, поберег голосовые связки. По сценарию тебе приходится много кричать и напрягаться – работай на репетициях вполноги…
– Вы женаты, Алексей? – спрашивает подруга Виталия Наталья. – А дети есть? А в театре работаете?
– Я тоже заканчивал актерский, – говорит Бонч. – Но я не смог работать в театре. Интриги и болото – не мое! Ушел в режиссуру.
Рассказываю, что актерское образование у меня второе, сначала окончил журфак.
– А чем занимался после журфака? – спрашивает Бонч.
Не люблю публично вспоминать прошлое. Отношусь к моему прошлому, как к заповеднику, вход в который разрешен только мне, да и то лишь на Новый год, Пасху и День Победы. Но сейчас мне хочется рассказать.
– Работал за рубежом военными корреспондентом и переводчиком. Создал в Москве одно из первых совместных предприятий. Торговал просроченным итальянским соком и контрабандным рисом, снимал рекламные ролики… Романтическое было время, кстати! После первых проданных фур мы с товарищем купили с выставки спортивный Ягуар – кабриолет. Это был первый новый Ягуар – кабриолет в Москве. С трудом договорились с дилером – они должны были вернуть выставочный образец в Англию. До закрытия выставки оставалось два дня. И мы по очереди дежурили на стенде, следили, чтобы наш автомобиль не сломали, не порезали ножиком брезентовую крышу, не написали на гламурном глянцевом боку какое-нибудь очередное восхваление России (У нас ведь национальная традиция – любить родину за счет кого-то)… Видели бы вы нас на этой машине! Помню, едем по Кутузовскому, а по тротуару дефилируют две роскошные стрекозы – короткие юбки, облегающие пестрые майки, голые загорелые пупки… Мы притормаживаем, включаем на всю улицу Барри Уайта и делаем вид, что не обращаем на них внимания. Красавицы долго улыбались, безуспешно строили глазки, а потом вдруг сорвали с себя маечки, стали, размахивать над головой, как флагами и танцевали, танцевали, танцевали под Барри Уайта, энергично вертя узкими бедрами и звонко стуча каблучками по мостовой… Потом мы на этой машине поехали в Стамбул. В Одессе проспали паром – паромы тогда ходили два раза в неделю – и решили ехать по суше. Прорвались через границу, где пропускают только румын и молдаван, да и то раз в сто лет. Три года я жил в Турции, делал бизнес. Когда случились неприятности, уходил через грузовой порт. А одного моего товарища, как Филиппа, заставили копать себе могилу в лесу. Только его собирались не расстрелять, а повесить. А сначала изображали, что отрезают по локоть руку. Десантным штык ножом с зазубринами, знаете? Его же собственным штык ножом с личными инициалами. Они ему кожу этими зазубринами рвали. Запугивали. Ломали, в общем.
– За что? – спросил Виталий.
– Денег был должен много.
– Мне тоже приставляли пистолет к голове, – помолчав, сказал Бонч.
– И мне, – вдруг сказал Володя, как будто только что вспомнил.
– И мне, – сказала Яна.
Мы переглянулись, удивленно посмотрели на Яну.
Яна снова сыграла, что покраснела:
– Ну, да, а что?
– А тебе-то чего? – удивился Виталий.
– Так…
– Повезло нашему поколению, – сказал Бонч. – Повидали разные времена. Есть, с чем сравнить. Умеем ориентироваться. И ценить жизнь. Когда я учился в киношколе в Польше, у большинства студентов главной темой творчества был суицид. У них там сытая благополучная жизнь. Им не о чем снимать кино… За что тебе приставляли к голове пистолет, Яна?
Яна молчит, хлопает ресницами.
– Может, Яна, ты все же выпьешь с нами? – снова спрашивает Виталий.
– Нет, спасибо, в другой раз, правда. И ко мне сегодня должны из Москвы прилететь.
– Кто у тебя там прилетает? – заинтересовался Володя. – Кто бы ни прилетел, приглашай к нам за стол.
У Яны звонит телефон, она торопливо отходит поговорить. Через минуту возвращается попрощаться.
Виталий и Наташа провожают ее до дороги.
Вернувшись, Виталий рассказывает несколько еврейских анекдотов. Я люблю еврейские анекдоты, потому что они часто похожи на притчу. А притча – мой любимый жанр.
Виталий стрижен коротко, как я. И постоянно улыбается. Всего пару раз за весь вечер он забывал о необходимости улыбаться. Тогда его взгляд становился холодным и пустым, как если бы ему когда-то годами молотком ломали пальцы, как Родиону в восьмой серии, и при этом твердили в лицо: «Ты верил в торжество добра и справедливости? Ну, так получи, еврей!»
С Наташей они нежны и как-то трепетны что ли. Она весь вечер обнимает его, поглаживает по спине, по лысеющей макушке, заглядывает в глаза. Как будто знает, что этот вечно смеющийся зрелый человек может в любой момент соскочить с катушек, и готова сразу его утешить. Ее рука все время у него на плече. А он обнимает ее и гладит. Это так непривычно видеть. Обычно взрослые россияне так себя не ведут в публичных местах. А жаль.
Разъезжаемся за полночь. Всех, коме Володи и Натальи, пошатывает.
– А этот сегодняшний твой коктейль, Виталий, оказался с загогулиной, – замечает Бонч. – Я могу пить водку. Могу и много выпить. Но после сегодняшнего коктейля как-то быстро я поплыл. Как будто он был с ЛСД.
Вхожу в новую квартиру. Сегодня с утра, перед съемками, я заехал сюда посмотреть и решил остаться. Пока снимался, администратор перевез мои вещи. Каждый день я оставлял вещи собранными на случай, если мне найдут квартиру. Это не так сложно – быть собранным. Для этого достаточно не иметь лишних вещей. Только самое необходимое. То, что обязательно возьмешь, если скажут собраться за пятнадцать минут и уйти, чтобы никогда больше не вернуться. Думаю, мне и девушка такая нужна – чтобы ее захотелось взять с собой даже, когда разрешат взять лишь самое необходимое: зубную щетку, бритву, мыло, охотничий нож… Чтобы, когда она рядом, не возникало чувства, что у тебя на руках гигантский багаж из ста тысяч фирменных чемоданов, коробок, свертков, тюков, каких-то непонятных блестящих розовых сумок…
Быстро распаковываюсь и ложусь.
Свежий воздух наполняет спальню, надувает белые паруса занавесок. Улыбаясь, проваливаюсь в сон, плыву…
– Хочешь? – предлагает Виталий.
Беру бокал, подозрительно принюхиваюсь, делаю небольшой глоток.
– Честно говоря, похоже на портвейн, – сообщаю первое нелестное для коньяка впечатление.
– Так и есть, – кивает Виталий. – Хороший портвейн готовят из коньячных спиртов.
– Хороший портвейн не так просто найти, – замечает Володя.
– Как и вообще все хорошее, – добавляет Бонч.
– Вот, и приходится приличным людям, чтобы выпить портвейну, разбавлять очень хороший коньяк очень хорошим соком, – подмигивает Виталий.
Володя заказывает безалкогольное пиво, а я – пятьдесят грамм виски и виноградный сок. Когда закончится мой виски, незаметно буду доливать сок и пить, как виски.
– Я не пью алкоголь уже лет двенадцать, – говорит мне Володя. – Я так привык к безалкогольному пиву, что как будто немного пьянею.
«А я так привык жить один, что уже не замечаю одиночества, и порой устаю от общения с самим собой, – думаю. – Общение с самим собой бывает таким утомительным! Приходится отдыхать от себя с людьми…»
– Яна, ты сегодня не пьешь? – вдруг замечает Виталий.
– Я вообще не пью, – отвечает Яна и мило хлопает ресницами.
– На кого похожа Яна? – загадывает загадку Володя. – На какую американскую актрису?
Над столом повисает нетерпеливое молчание. То ли хотят поскорее узнать ответ, то ли надеются, что после ответа сразу прозвучит тост и можно будет, наконец, снова выпить.
«Как хорошо вот так сидеть со стаканом виски, болтать о пустяках и знать, что работа получается… – думаю, наблюдая, как мои новые друзья интересно молчат и интересно жуют закуску, и интересно тискают в пальцах стаканы со спиртным… – Красивые, интересные, талантливые люди. Мне опять повезло!»
– На Анжелину Джоли, – не дождавшись ответа, сообщает Володя.
– Что-то есть, – соглашается Виталий и впивается зубами в крупный кусок сырокопченой колбасы.
– На Джоли? Да, бросьте, господа, ничуть не похожа! – бурно возражает Бонч, вытягивая из глубокой тарелки с овощным салатом широкополый зеленый лист. – Яна, а ты когда-нибудь пила водку?
Он спрашивает с такой смысловой нагрузкой, как будто от того, пила Яна водку или нет, зависит – похожа она на губастую американскую секс-диву или нет.
– Да, конечно, – не моргнув глазом, отвечает Яна.
– Тогда ты обязательно должна сегодня выпить водку, – настаивает Виталий. – Такой повод, у вас закончилась первая неделя тяжелейших съемок!
– Конечно, вы правы! – энергично соглашается Яна.
Мгновенно приносят большой запотевший графин.
– У Яны такое выражение глаз всегда – не поймешь, с нами она или куда-то мысленно перенеслась, – замечает Володя.
«Это распространено среди актеров и актрис, – думаю. – Человек, сказавший, что в актеры идут закомплексованные, отчасти прав. Некоторые стесняются быть самими собой и находиться здесь и сейчас. Им легче мысленно отсутствовать, прятаться и что-то изображать. Пробиться к ним, настоящим, очень трудно».
– Ну, так что, Яна, мы пьем? – наседает Бонч, тянется к Яниной рюмке колбой с рукотворным портвейном.
– Нет-нет, не сегодня! – Яна неловко хлопает ресницами и даже как будто краснеет. Как у нее получается краснеть? Сыграть это почти невозможно. И, тем не менее, мне кажется, она играет. Я всю неделю наблюдаю за Яной. И чем дольше наблюдаю, тем очевидней – ускользающая девушка. Все время прячется, каждую секунду меняет маски, придуманные на ходу. Вот это импровизация! Тому, кто к ней привяжется, не позавидуешь – большую часть времени он будет искать в Яне Яну, ту, которую он полюбил. И не находить. И недоумевать, куда же она делась, ведь была же, была, черт возьми, он точно это знает! Такой и надо делать Наталью – ускользающей! Только так и можно оправдать, почему два серьезных мужчины, многое повидавших и через многое прошедших, всю жизнь борются из-за этой женщины, поставив на кон дружбу, богатство, власть… Если это вытащить на экран, может получиться гениальная главная женская роль!
– Знаешь, Виталик, нам очень повезло с актерами, – говорит Бонч, с каждым глотком коктейля заметно добрея.
– А нам с режиссерами и продюсерами! – тут же мило вставляет Яна, незаметно отодвинув рюмку с водкой подальше от себя.
– Вчера мы сняли шикарную сцену! – вспоминает Володя. – Она уже смонтирована. Толпа пытается взять приступом банк. На экране как будто документальные кадры 90-х. Чтобы оправдать ссадины в последующих сценах, Алексей так здорово отыграл удары из толпы! Но я бы на твоем месте, Леш, поберег голосовые связки. По сценарию тебе приходится много кричать и напрягаться – работай на репетициях вполноги…
– Вы женаты, Алексей? – спрашивает подруга Виталия Наталья. – А дети есть? А в театре работаете?
– Я тоже заканчивал актерский, – говорит Бонч. – Но я не смог работать в театре. Интриги и болото – не мое! Ушел в режиссуру.
Рассказываю, что актерское образование у меня второе, сначала окончил журфак.
– А чем занимался после журфака? – спрашивает Бонч.
Не люблю публично вспоминать прошлое. Отношусь к моему прошлому, как к заповеднику, вход в который разрешен только мне, да и то лишь на Новый год, Пасху и День Победы. Но сейчас мне хочется рассказать.
– Работал за рубежом военными корреспондентом и переводчиком. Создал в Москве одно из первых совместных предприятий. Торговал просроченным итальянским соком и контрабандным рисом, снимал рекламные ролики… Романтическое было время, кстати! После первых проданных фур мы с товарищем купили с выставки спортивный Ягуар – кабриолет. Это был первый новый Ягуар – кабриолет в Москве. С трудом договорились с дилером – они должны были вернуть выставочный образец в Англию. До закрытия выставки оставалось два дня. И мы по очереди дежурили на стенде, следили, чтобы наш автомобиль не сломали, не порезали ножиком брезентовую крышу, не написали на гламурном глянцевом боку какое-нибудь очередное восхваление России (У нас ведь национальная традиция – любить родину за счет кого-то)… Видели бы вы нас на этой машине! Помню, едем по Кутузовскому, а по тротуару дефилируют две роскошные стрекозы – короткие юбки, облегающие пестрые майки, голые загорелые пупки… Мы притормаживаем, включаем на всю улицу Барри Уайта и делаем вид, что не обращаем на них внимания. Красавицы долго улыбались, безуспешно строили глазки, а потом вдруг сорвали с себя маечки, стали, размахивать над головой, как флагами и танцевали, танцевали, танцевали под Барри Уайта, энергично вертя узкими бедрами и звонко стуча каблучками по мостовой… Потом мы на этой машине поехали в Стамбул. В Одессе проспали паром – паромы тогда ходили два раза в неделю – и решили ехать по суше. Прорвались через границу, где пропускают только румын и молдаван, да и то раз в сто лет. Три года я жил в Турции, делал бизнес. Когда случились неприятности, уходил через грузовой порт. А одного моего товарища, как Филиппа, заставили копать себе могилу в лесу. Только его собирались не расстрелять, а повесить. А сначала изображали, что отрезают по локоть руку. Десантным штык ножом с зазубринами, знаете? Его же собственным штык ножом с личными инициалами. Они ему кожу этими зазубринами рвали. Запугивали. Ломали, в общем.
– За что? – спросил Виталий.
– Денег был должен много.
– Мне тоже приставляли пистолет к голове, – помолчав, сказал Бонч.
– И мне, – вдруг сказал Володя, как будто только что вспомнил.
– И мне, – сказала Яна.
Мы переглянулись, удивленно посмотрели на Яну.
Яна снова сыграла, что покраснела:
– Ну, да, а что?
– А тебе-то чего? – удивился Виталий.
– Так…
– Повезло нашему поколению, – сказал Бонч. – Повидали разные времена. Есть, с чем сравнить. Умеем ориентироваться. И ценить жизнь. Когда я учился в киношколе в Польше, у большинства студентов главной темой творчества был суицид. У них там сытая благополучная жизнь. Им не о чем снимать кино… За что тебе приставляли к голове пистолет, Яна?
Яна молчит, хлопает ресницами.
– Может, Яна, ты все же выпьешь с нами? – снова спрашивает Виталий.
– Нет, спасибо, в другой раз, правда. И ко мне сегодня должны из Москвы прилететь.
– Кто у тебя там прилетает? – заинтересовался Володя. – Кто бы ни прилетел, приглашай к нам за стол.
У Яны звонит телефон, она торопливо отходит поговорить. Через минуту возвращается попрощаться.
Виталий и Наташа провожают ее до дороги.
Вернувшись, Виталий рассказывает несколько еврейских анекдотов. Я люблю еврейские анекдоты, потому что они часто похожи на притчу. А притча – мой любимый жанр.
Виталий стрижен коротко, как я. И постоянно улыбается. Всего пару раз за весь вечер он забывал о необходимости улыбаться. Тогда его взгляд становился холодным и пустым, как если бы ему когда-то годами молотком ломали пальцы, как Родиону в восьмой серии, и при этом твердили в лицо: «Ты верил в торжество добра и справедливости? Ну, так получи, еврей!»
С Наташей они нежны и как-то трепетны что ли. Она весь вечер обнимает его, поглаживает по спине, по лысеющей макушке, заглядывает в глаза. Как будто знает, что этот вечно смеющийся зрелый человек может в любой момент соскочить с катушек, и готова сразу его утешить. Ее рука все время у него на плече. А он обнимает ее и гладит. Это так непривычно видеть. Обычно взрослые россияне так себя не ведут в публичных местах. А жаль.
Разъезжаемся за полночь. Всех, коме Володи и Натальи, пошатывает.
– А этот сегодняшний твой коктейль, Виталий, оказался с загогулиной, – замечает Бонч. – Я могу пить водку. Могу и много выпить. Но после сегодняшнего коктейля как-то быстро я поплыл. Как будто он был с ЛСД.
Вхожу в новую квартиру. Сегодня с утра, перед съемками, я заехал сюда посмотреть и решил остаться. Пока снимался, администратор перевез мои вещи. Каждый день я оставлял вещи собранными на случай, если мне найдут квартиру. Это не так сложно – быть собранным. Для этого достаточно не иметь лишних вещей. Только самое необходимое. То, что обязательно возьмешь, если скажут собраться за пятнадцать минут и уйти, чтобы никогда больше не вернуться. Думаю, мне и девушка такая нужна – чтобы ее захотелось взять с собой даже, когда разрешат взять лишь самое необходимое: зубную щетку, бритву, мыло, охотничий нож… Чтобы, когда она рядом, не возникало чувства, что у тебя на руках гигантский багаж из ста тысяч фирменных чемоданов, коробок, свертков, тюков, каких-то непонятных блестящих розовых сумок…
Быстро распаковываюсь и ложусь.
Свежий воздух наполняет спальню, надувает белые паруса занавесок. Улыбаясь, проваливаюсь в сон, плыву…
Юля Гулько
Просыпаюсь среди ночи от боли в горле. Нахожу в походной аптечке лечебные леденцы, кладу на язык и снова пытаюсь спать.
Утром горло по-прежнему болит. За окном безоблачное небо, яркое солнце. Надо бы двинуться на водохранилище, проведать Катарину и станцию виндсерфингистов. Но до следующего выходного шесть труднейших съемочных дней, поэтому решаю этот день провести дома.
Получаю из Москвы СМС от Юли Гулько.
– Привет! Я прилетела от родителей. Ты не в Москве? Ты, видимо, где-то там надолго?
Ну, наконец-то ты вышла на связь, Юленька! Знаю, ты должна была вернуться в Москву из Калининграда еще до моего отъезда. Но не вернулась. Или сделала вид, что не вернулась.
– Где-то там? Гм… Ну, да. Если хочешь, можешь приехать куда-то сюда… У меня где-то здесь квартира.
– А ты там по работе?
– Ну, конечно! Тут даже есть огромное водохранилище и школа виндсерфинга. Правда, пока не получается начать тренироваться.
– Водохранилище, виндсерфинг… Так классно!
Через несколько минут написала снова:
– Скорее приезжай!
– Это 16 серий, главная роль, съемки почти каждый день до декабря. Но я буду иногда вырываться…
– Ого!!! Как же долго!
Надо было думать, милая, когда ты занималась чем угодно – встречалась с бесконечными друзьями и подругами, ходила на фитнес, «грела связки» в караоке – только не проводила время со мной. И когда я в очередной раз предложил вечером встретиться и поехать ко мне, что-то пропищала про отсутствие романтики. А чем тебе не романтика – навестить человека в чужом городе, посмотреть, как он устроился, с кем подружился? Посидеть в уютном ресторанчике, в уютной компании его друзей или вдвоем, поглаживая его по спине, заглядывая в глаза, слушая голос, радуясь улыбке… Интересно, ты на такое способна? Или под романтикой ты понимаешь что-то другое? Например, совместное хождение по женским бутикам в поисках новых нарядов для тебя? Я же знаю, некоторые понимают романтику именно так… Да, я и не против, если есть еще что-то, кроме бутиков и нарядов… И кроме разговоров о том, каким должно быть счастье, и как должна выглядеть счастливая женщина… По-моему, счастье – это что-то простое. Если о нем надо договариваться, то это уже не счастье… Тем более, через два месяца знакомства!
Утром горло по-прежнему болит. За окном безоблачное небо, яркое солнце. Надо бы двинуться на водохранилище, проведать Катарину и станцию виндсерфингистов. Но до следующего выходного шесть труднейших съемочных дней, поэтому решаю этот день провести дома.
Получаю из Москвы СМС от Юли Гулько.
– Привет! Я прилетела от родителей. Ты не в Москве? Ты, видимо, где-то там надолго?
Ну, наконец-то ты вышла на связь, Юленька! Знаю, ты должна была вернуться в Москву из Калининграда еще до моего отъезда. Но не вернулась. Или сделала вид, что не вернулась.
– Где-то там? Гм… Ну, да. Если хочешь, можешь приехать куда-то сюда… У меня где-то здесь квартира.
– А ты там по работе?
– Ну, конечно! Тут даже есть огромное водохранилище и школа виндсерфинга. Правда, пока не получается начать тренироваться.
– Водохранилище, виндсерфинг… Так классно!
Через несколько минут написала снова:
– Скорее приезжай!
– Это 16 серий, главная роль, съемки почти каждый день до декабря. Но я буду иногда вырываться…
– Ого!!! Как же долго!
Надо было думать, милая, когда ты занималась чем угодно – встречалась с бесконечными друзьями и подругами, ходила на фитнес, «грела связки» в караоке – только не проводила время со мной. И когда я в очередной раз предложил вечером встретиться и поехать ко мне, что-то пропищала про отсутствие романтики. А чем тебе не романтика – навестить человека в чужом городе, посмотреть, как он устроился, с кем подружился? Посидеть в уютном ресторанчике, в уютной компании его друзей или вдвоем, поглаживая его по спине, заглядывая в глаза, слушая голос, радуясь улыбке… Интересно, ты на такое способна? Или под романтикой ты понимаешь что-то другое? Например, совместное хождение по женским бутикам в поисках новых нарядов для тебя? Я же знаю, некоторые понимают романтику именно так… Да, я и не против, если есть еще что-то, кроме бутиков и нарядов… И кроме разговоров о том, каким должно быть счастье, и как должна выглядеть счастливая женщина… По-моему, счастье – это что-то простое. Если о нем надо договариваться, то это уже не счастье… Тем более, через два месяца знакомства!
Кровь
Разрывными пулями проносятся съемочные дни, похожие один на другой. Приднестровье снимается в получасе езды от центра города, недалеко от военного городка. Поселок, куда по сценарию выдвигаемся спасать отца Натальи, воскрешает в памяти цыганские поселки на границе Украины, Молдавии и Румынии, что мы проезжали с Черновым, когда в начале девяностых прорывались на Ягуаре в Стамбул. Наш Ягуар жизнерадостно взрывал раскаленный синий воздух на проселочных дорогах Бессарабии и смотрелся, как сегодня на улицах Москвы смотрятся единичные Бугатти. То есть вызывал одновременно восхищение и желание выстрелить вслед из охотничьего ружья.