Страница:
Михаил Мамаев
Месть негодяя
Сюжет этой книги основан на реальных событиях. Но я не пытался точно воссоздать их, а дал воображению некоторую свободу. Выражаю сердечную благодарность тем, кто, вольно или невольно, так или иначе вдохновил меня на это. В то же время, приношу искренние извинения каждому, чье имя, фамилия, внешность, черты характера, род занятий и т. п. могут, полностью или частично, не желательно обнаружиться у отдельных героев сего текста. Вряд ли эти совпадения случайны, но, смею вас заверить, не имеют злого умысла.
Автор
Чемодан (пролог)
Завтра улечу в чужой город и там осяду. Такая у меня работа – время от времени отчаливать и оседать на несколько месяцев вдали от дома. Не всякому это подойдет. Особенно, если больше всего на свете боишься потерять любую дорогую для сердца мелочь, заполняющую равнодушную пустоту вокруг. Я не боюсь. И у меня таких мелочей нет. Да и стараюсь не заполнять пустоту мелочами, несмотря на то, что пустота, по-моему, именно этого обычно от нас и ждет (может, именно поэтому с годами мы и сами имеем обыкновение становиться мельче и мелочнее). Я долго, терпеливо перестраивал, перекраивал и перетряхивал жизнь прежде чем привел ее в боевой походный строй. Теперь она мобильная, компактная и надежная, как проверенный временем и многочисленными офицерскими командировками старый отцовский чемодан, защищенный от ударов судьбы двумя блестящими английскими замками и прочными, как гильзы от орудийных снарядов, железными набойками по углам. Мне почему-то кажется, точно такой чемодан был у Чкалова, когда он полетел в Америку через Северный полюс, и у Жукова на Халхин-Голе и на Главной Войне, и у Гагарина, когда он стартовал в командировку в космос… Лично я последние лет пять путешествую с прочной, спортивного вида сумкой всемирно известного итальянского бренда, на крупных металлических молниях и из художественно потертой мягкой коричневой кожи. Но если бы мне вдруг приказали покинуть Землю навсегда и разрешили взять с собой всего один предмет багажа, я бы, пожалуй, взял чемодан моего отца. Наверное, потому что в критические минуты до сих пор стараюсь быть похожим и на Чкалова, и на Жукова, и на Гагарина, но в первую очередь, на отца…
Кстати, и пресловутый гагаринский развязавшийся шнурок можно легко объяснить с помощью чемодана. Воображение рисует такую историю. Самолет из Байконура благополучно приземляется в Москве, подруливает к красной ковровой дорожке, на другом конце которой уже толпятся счастливые члены правительства, мусоля в карманах ордена для Первого Космонавта Земли и полковничьи погоны. Гагарин подходит к люку самолета, волнуется, одергивает парадную шинель, поправляет фуражку, сдувает с груди серебряные космические пылинки, сжимает в руке свой дорожный чемоданчик. Вид у него безупречный, но кто-то из сухарей-сопровождающих вдруг замечает, что не по протоколу докладывать с чемоданом в руке. И не по уставу. Типа, оставь чемодан в самолете, брат, потом заберешь. Глупость, конечно. Я бы на их месте тут же изменил протокол и устав, и обязал всех последующих космонавтов по возвращении из космоса докладывать правительству с переходящим кожаным чемоданчиком Юрия Гагарина в руках! Но я не они, а они не я – короче, отвлекли Гагарина разговорами о чемодане, не дали закончить скрупулезный осмотр себя. И вот уже Юрий Алексеевич шагает по ковровой дорожке без чемодана, но со свободно болтающимся на ботинке шнурком. Кстати, ходить с развязанными шнурками вполне могло бы стать однажды новой традицией в нашей стране, где веками ожидавшаяся и наконец наступившая свобода самовыражения нередко понимается рабами лишь, как возможность развязно себя вести! Но страх споткнуться и воткнуться со всей дури носом в асфальт все-таки пересилил, и у нас так не ходят. Страх всегда пересиливает, если ты раб. А вот афроамериканские реперы ходят, не боятся. Впрочем, на то они и рэперы, и афроамериканцы…
Я люблю жить в пути. В безликих номерах отелей, в не запоминающихся съемных квартирах, в пансионах, в купе поездов дальнего следования, в каютах морских и речных кораблей, в таежных заимках и брезентовых походных палатках…
Думаю, всех без исключения настоящих путешественников роднит стойкая симпатия к аскетичному обезличенному пространству – не важно, стандартный ли это номер дешевого пансиона на берегу Женевского озера, где я пару раз останавливался прежде, чем у одного моего приятеля появился там дом, или борт космического корабля «Союз» накануне старта. А еще их роднит умение мгновенно приспосабливать мир под себя, настраивать на свою волну, а когда придет время – уйти, не оглядываясь.
Раньше я всегда брал в дорогу записную книжку. Теперь – портативный компьютер, диктофон и фотоаппарат. Но записная книжка по-прежнему в кармане – на всякий случай. Немного перефразируя слова героини фильма «Милые кости», мне нравится ловить необычные моменты жизни прежде, чем они исчезнут!
Да, забыл сказать – когда-то, лет сто назад, я был журналистом-международником. В «смутные» времена поменял кучу профессий. Например, работал переводчиком с турецкого, таксистом, экскурсоводом по городам Золотого кольца, весело торговал просроченным итальянским соком, снисходительно редактировал стенгазету круизного турбохода Федор Шаляпин с портом приписки в Городе-Герое Одессе… А когда случились кое-какие неприятности, и пришлось около полугода отсиживаться в глухой таежной деревушке на берегу Северной Двины, то, чтобы не сойти с ума от безделья, обреченно выучился на лесоруба и сплавщика леса…
Теперь я актер. Уже лет десять. И по-моему, это самое подходящее для путешественника занятие, так как позволяет не только обживать новые географические места и осваивать экзотические профессии, но и с головой погружаться в других людей, не пытаясь это скрыть, что очень и очень кстати – большинство людей терпеть не может, когда в них погружаются. Ну уж, по крайней мере, не с головой…
Там, куда я завтра отправляюсь, у меня будет съемная квартира в центре, служебный автомобиль, медицинская страховка, абонемент в фитнес, безлимитный интернет и, как говорят, толпы красивых девчонок на улицах… Что еще надо одинокому мужчине средних лет, любящему работать, умеющему ценить свободное время и мечтающему как можно интереснее прожить мимолетную жизнь мотылька, коей наградила, а может, наказала нас природа…
По контракту могу наведываться в Москву в любое время, если позволит КПП – календарно-производственный план. Но, наверное, не трудно догадаться, мне нравится сидеть на съемках безвылазно. Не отвлекаясь на бытовые мелочи, придумывать персонажу, которого играю, прошлое, страхи, мечты… В свое время сам я столько беспризорно боялся и необузданно мечтал, что на сегодняшний день мой личный лимит исчерпан. А от третьего лица – пожалуйста. От третьего лица удобно делать многое из того, что вряд ли когда-нибудь сделаешь от первого или второго… По крайней мере, до тех пор, пока оно – это чужое и, как правило, набросанное в самых общих чертах лицо – не стало подробным и твоим…
Кстати, и пресловутый гагаринский развязавшийся шнурок можно легко объяснить с помощью чемодана. Воображение рисует такую историю. Самолет из Байконура благополучно приземляется в Москве, подруливает к красной ковровой дорожке, на другом конце которой уже толпятся счастливые члены правительства, мусоля в карманах ордена для Первого Космонавта Земли и полковничьи погоны. Гагарин подходит к люку самолета, волнуется, одергивает парадную шинель, поправляет фуражку, сдувает с груди серебряные космические пылинки, сжимает в руке свой дорожный чемоданчик. Вид у него безупречный, но кто-то из сухарей-сопровождающих вдруг замечает, что не по протоколу докладывать с чемоданом в руке. И не по уставу. Типа, оставь чемодан в самолете, брат, потом заберешь. Глупость, конечно. Я бы на их месте тут же изменил протокол и устав, и обязал всех последующих космонавтов по возвращении из космоса докладывать правительству с переходящим кожаным чемоданчиком Юрия Гагарина в руках! Но я не они, а они не я – короче, отвлекли Гагарина разговорами о чемодане, не дали закончить скрупулезный осмотр себя. И вот уже Юрий Алексеевич шагает по ковровой дорожке без чемодана, но со свободно болтающимся на ботинке шнурком. Кстати, ходить с развязанными шнурками вполне могло бы стать однажды новой традицией в нашей стране, где веками ожидавшаяся и наконец наступившая свобода самовыражения нередко понимается рабами лишь, как возможность развязно себя вести! Но страх споткнуться и воткнуться со всей дури носом в асфальт все-таки пересилил, и у нас так не ходят. Страх всегда пересиливает, если ты раб. А вот афроамериканские реперы ходят, не боятся. Впрочем, на то они и рэперы, и афроамериканцы…
Я люблю жить в пути. В безликих номерах отелей, в не запоминающихся съемных квартирах, в пансионах, в купе поездов дальнего следования, в каютах морских и речных кораблей, в таежных заимках и брезентовых походных палатках…
Это написано лет пятнадцать назад. С тех пор у меня мало что изменилось. Разве что печень стала чуть больше, а женщин по ночам чуть меньше.
Живу в пути, меж городами,
не верю слухам и врачам.
И женщины с большими ртами
грызут мне печень по ночам…[1]
Думаю, всех без исключения настоящих путешественников роднит стойкая симпатия к аскетичному обезличенному пространству – не важно, стандартный ли это номер дешевого пансиона на берегу Женевского озера, где я пару раз останавливался прежде, чем у одного моего приятеля появился там дом, или борт космического корабля «Союз» накануне старта. А еще их роднит умение мгновенно приспосабливать мир под себя, настраивать на свою волну, а когда придет время – уйти, не оглядываясь.
Раньше я всегда брал в дорогу записную книжку. Теперь – портативный компьютер, диктофон и фотоаппарат. Но записная книжка по-прежнему в кармане – на всякий случай. Немного перефразируя слова героини фильма «Милые кости», мне нравится ловить необычные моменты жизни прежде, чем они исчезнут!
Да, забыл сказать – когда-то, лет сто назад, я был журналистом-международником. В «смутные» времена поменял кучу профессий. Например, работал переводчиком с турецкого, таксистом, экскурсоводом по городам Золотого кольца, весело торговал просроченным итальянским соком, снисходительно редактировал стенгазету круизного турбохода Федор Шаляпин с портом приписки в Городе-Герое Одессе… А когда случились кое-какие неприятности, и пришлось около полугода отсиживаться в глухой таежной деревушке на берегу Северной Двины, то, чтобы не сойти с ума от безделья, обреченно выучился на лесоруба и сплавщика леса…
Теперь я актер. Уже лет десять. И по-моему, это самое подходящее для путешественника занятие, так как позволяет не только обживать новые географические места и осваивать экзотические профессии, но и с головой погружаться в других людей, не пытаясь это скрыть, что очень и очень кстати – большинство людей терпеть не может, когда в них погружаются. Ну уж, по крайней мере, не с головой…
Там, куда я завтра отправляюсь, у меня будет съемная квартира в центре, служебный автомобиль, медицинская страховка, абонемент в фитнес, безлимитный интернет и, как говорят, толпы красивых девчонок на улицах… Что еще надо одинокому мужчине средних лет, любящему работать, умеющему ценить свободное время и мечтающему как можно интереснее прожить мимолетную жизнь мотылька, коей наградила, а может, наказала нас природа…
По контракту могу наведываться в Москву в любое время, если позволит КПП – календарно-производственный план. Но, наверное, не трудно догадаться, мне нравится сидеть на съемках безвылазно. Не отвлекаясь на бытовые мелочи, придумывать персонажу, которого играю, прошлое, страхи, мечты… В свое время сам я столько беспризорно боялся и необузданно мечтал, что на сегодняшний день мой личный лимит исчерпан. А от третьего лица – пожалуйста. От третьего лица удобно делать многое из того, что вряд ли когда-нибудь сделаешь от первого или второго… По крайней мере, до тех пор, пока оно – это чужое и, как правило, набросанное в самых общих чертах лицо – не стало подробным и твоим…
Чернов
Созвонился с Черновым, заехал за ним. Двинулись на берег.
– Я тебе сегодня звонил несколько раз, – говорю. – Чего не подходил?
– Отдыхал после вчерашнего.
– …?
– Так, посидели в одном месте. Пришлось успокаивать людей.
– …?
– Ну, как …? Экономический кризис. Проблемы. Американские кредиторы требуют погашения долгов.
– Кого успокаивал?
– Илюшу, что машины из Америки таскает. Когда хорошие деньги капают, а потом вдруг – Бац! – и все, некоторые, начинают хандрить. Когда были деньги, он жену бросил, связался с одной из Крыма. А сейчас у него голяк, так она уехала отдыхать с другим. Илюша моложе нас лет на десять, у него лаве не превращалось в фантики, как у нас 98 м… Я ему: «Все нормально: вдохни – выдохни… Новую найдешь. И товар твой никуда не денется – это не рис и не сок! Уйдет со временем. Еще с руками оторвут…»
– А он?
– Скучает по ней. И за стоянки нечем платить. Машины у него никто не покупает. Цены надо опускать, а он уже и так опустил ниже плинтуса. В общем, материт родину, хочет свалить за кордон и там замутить.
– Ну, это не страшно, это пусть хочет, на здоровье. Помнишь, как в одном хорошем фильме: «Это место – как будто ты кого-то трахнул и так и не слез». Ну и что, что время от времени жизнь становится похожа на это место? Кого теперь этим удивишь?! Тут главное мечтой за что-нибудь зацепиться. Чтобы голову занять. Если реальность – дрянь, учись мечтать! Пока будет мечтать о своей загранице, глядишь, и тут наладится.
– Я ему так и сказал.
– А он?
– Говорит, просыпаюсь утром – колбасит!
– Надо было сказать: «А ты сделай над собой усилие, начни снова засыпать не один, тогда и по утрам все будет чики-пуки!» В такие моменты лучше пусть утром подташнивает, чем оставаться в темноте одному. Ему бы хоть кого-то найти на первое время. Тут ведь не только из Крыма вертятся смазливые мордочки, есть и из Владивостока, и из Владикавказа, и еще черт знает, откуда – только успевай!
– Ну, да? А чего тогда сам один живешь?
– Я – другое дело… Ты же знаешь, честные женщины меня всегда пугали, мне казалось, с ними сложно… А со шлюхами в последнее время мне стало еще сложнее…
– Старик, я тебе всегда говорил – завязывай читать шлюхам Бродского, для этого продаются сборники анекдотов от Петросяна…
– Ну, я же еще не знаю, что она шлюха, когда начинаю читать… Вокруг давно нет в чистом виде ни белого, ни черного! И серого тоже нет – все какое-то серо-буро-малиновое…
Посмеялись.
– Да, я и не много вроде выпил вчера, – печалится Чернов. – Так, водки граммов четыреста – это же нормально для человека моего возраста и комплекции? Но потом, чудак, взял две бутылки пива. Засиделись до четырех, а вставать в семь. Просыпаюсь в четверть восьмого все еще пьяный. Иду на стоянку за тачкой и как будто не по Москве иду, а по Чили! Ну, в смысле, их там пару месяцев назад трясло, и даже люди гибли, ты помнишь? Короче, постоял на газоне, подышал глубоко – не помогло. Пробежался вокруг квартала – эффект тот же. Пришлось вернуться домой и два пальца в рот, чтобы прийти в себя.
«Одна из непременных черт нашей непутевой жизни – пока не сунешь два пальца в рот, ничего хорошего не жди… – думаю с не привычной для этого времени суток грустью. – Какого черта? Почему ни один пряник не дали просто так, почему за все хорошее мы всегда платили? Или это карма у нас с Черновым такая контрафактная? А кто-то с нормальной кармой выпивает за ночь литр водки, запивает литром пива, спит всего час и на утро свеженький, обмакивает чресла в океан, поет под душем гимн Гавайской Народной Республики, к обеду получает Оскар или Нобелевскую премию и бесплатную турпутевку на Юпитер, а вечером садится в частный самолет и отправляется на VIP-дегустацию продукции Московского завода „Кристалл“…»
Термометр в машине показывает +27. Жарко даже у воды. Какое-то время гуляем молча. Чернов подбирает камушки, бросает в воду. У него тоже в жизни не всегда все гладко. Но он никогда не жалуется. В этом мы с ним похожи. Недаром столько лет вместе.
– У тебя-то как с работой? – спрашивает. – Кризис чувствуешь?
Вспоминаю, как 10 лет назад стал актером. Тоже был кризис. Мы с Черновым остались на бобах. За долги пришлось отдать наш фасовочный цех. Отдали и новое жилье в Крылатском, и Ягуар, и даже гигантскую гору не фасованного вьетнамского риса на складе в Люберцах. Пытались отсрочить расчет на два месяца – нам позарез нужны были эти два месяца, чтобы перекрутиться. Но братва не захотела ждать. И чтобы запугать, отравила ротвейлера Чернова. Чернов был холост, а я женат. Поэтому он не испугался – купил себе нового ротвейлера. А я даже очень испугался – за жену! Напрасно – ничего с ней не случилось. С женщинами, я заметил, вообще редко что-то такое случается. По крайней мере, намного реже, чем с мужчинами и ротвейлерами. Есть в них – женщинах – такая агрессивная непотопляемость, умело прикрытая бесконечными разговорами о слабости и беззащитности. Может, именно поэтому с ними бывает так непросто жить, а без них тоже никак:
А вообще, кто бы что ни говорил, у меня была хорошая жена. Кстати, а почему жена должна быть обязательно умной? По-моему, это миф, который придумали сами умные, но не наделенные модельной внешностью одинокие дамы, в борьбе за генетически здоровых тупиц, способных лишь на воспроизводство генетически здорового потомства. Это все равно, что утверждать, что во что бы то ни стало должен быть умен, например, художник-мультипликатор. А зачем ему, если от него требуется только, чтобы после его мультиков мы улыбались и продолжали верить в добро и чудо? Жизнеспособные женские мозги с зашкаливающим IQ в семье, конечно, не помешают – кто бы возражал? – но в сто раз важнее, по-моему, чтобы ты с ней почаще улыбался. А какого беса ты улыбаешься, – это интимное дело каждого, и мозги тут совершено ни причем. Словом, я любил жену. Даже, насколько помню, изменить ей ни разу не успел. Не хотелось. И прожил в браке почти три года. Думаю, прожил бы и еще тридцать три, если бы мы с ней родились где-нибудь, где не так трясет все время.
После развода я снял крохотную однушку в Выхино, в хрущевке на первом этаже. Сократил расходы, потуже затянул ремень От Версаче за 400 баксов, оставшийся с лучших времен, и принялся зализывать раны. Просыпаюсь как-то утром с бодуна, шаркаю на кухню. Случайно глянул под ноги, а на обшарпанном паркете белыми прописными буквами пьяного граффити, жирно, как с издевкой, напшикано «Старт». Огляделся – и на стенах, на видавших виды обоях «Старт», и на пожелтевшем от времени потолке «Старт», и на кухонном столе, и на чайнике… Даже на приговоренном к пожизненному дождю неряшливом столичном небе, за оконными железными решетками от воров, тоже этот чертов «Старт»… Вот такая, блин, история! Пашешь, ночами не спишь, рискуешь, теряешь близких… А в один прекрасный момент – упс! – давай, парень, начинай сначала!
Чем только мы не занимались тогда, как только не крутились, во что только не пытались влезть. Даже хотели записаться добровольцами на Кавказ – против сепаратистов, разумеется… В конце концов, арендовали контейнер на вещевом рынке и стали перепродавать турецкие шмотки под слюнявой охраной молодого черновского ротвейлера № 2. А в свободное время я стоял с гитарой в переходе под Калининским – это Новый Арбат теперь, если кто не знает. Бренчал, что знал со времен моего лихого дворового периода – Визбора, Высоцкого, «Битлов», «Машину времени»… Тогда по стране многие так стояли с гитарами, аккордеонами и балалайками. Песня нам всегда помогала – и строить, и жить, и шагать, и даже напиваться. С девчонками там, в переходе, знакомился, на выручку от «бренчания» водил в Селигер – кафе такое было рядом, на углу, где сейчас городской банк. Трешка швейцару за вход, остальное на шампанское, салаты и курицу жареную с лимонным соусом – спасибо, родная, шестиструнная, за веселый и сытный вечер!
Как-то в переходе ко мне подошла одна дама, ассистентка с Мосфильма, и предложила «попробовать силы в кино». Ну, я попробовал, и в очередной раз мои «богатырские» силы меня не подвели.
Кино – иная реальность. Кто-то стремится туда влезть, чтобы стать богатым и известным. Кто-то потому, что ошибочно думает – это легче, чем разгружать вагоны. А мне нужно было спрятаться. Залечь. Зарыться в ил. Убежать от себя, одним словом. Вот, до сих пор и бегаю…
– Улетаю завтра, – говорю Чернову. – На полгода.
– На полгода, это хорошо, – одобрительно кивает Чернов. Мы никогда не говорим о кинематографических заработках, но знаю – сейчас он мысленно прикинул, сколько я примерно могу заработать, и порадовался за меня. Когда я в первый раз снялся в кино, он не поверил и долго смеялся. Когда я поступил в театральный, он не разговаривал со мной месяц, почему-то решив, что я его предал. Когда я закончил за два года с красным дипломом, он поставил ящик французского коньяка, перепавшего ему по случаю от одного нашего общего знакомого-таможенника, который, кстати, был должен нам обоим… Теперь Чернов – мой главный болельщик. Мы оба это знаем. Я всегда беру его на премьеры и, даже если не созваниваемся месяцами, мне кажется, он со мной все время на площадке. Часто я мысленно читаю ему вызывающий сомнения текст и если вижу, что ему там, в моих мыслях, не нравится, переделываю… «Давай, Леха, расскажи с экрана, чем простые люди живут!», – любит он напутствовать, когда мы выпиваем и речь заходит о кино. Чернов по-прежнему причисляет себя к расплывчатой и в моем ассоциативном ряду отдающей ранним Достоевским категории «простые люди». А сам ездит на новеньком спортивном Мерседесе, взятом, правда, в кредит, одежду покупает в Европе и капризно придирчив в дорогих московских ресторанах, хотя, случается, на пару месяцев берет в долг даже у меня…
– Ну, ты только там без фанатизма, – говорит Чернов. – А то знаем мы тебя! И если что не так – свисни! Своих в обиду не дадим…
Настоящее «если что не так» было так давно, что я и забыл, как оно выглядит. Но нам ведь не дано предугадать, когда оно снова повторится, это «если что не так», поэтому растроганно киваю и с благодарностью жму руку моему единственному проверенному кнутом и пряниками другу.
– Я тебе сегодня звонил несколько раз, – говорю. – Чего не подходил?
– Отдыхал после вчерашнего.
– …?
– Так, посидели в одном месте. Пришлось успокаивать людей.
– …?
– Ну, как …? Экономический кризис. Проблемы. Американские кредиторы требуют погашения долгов.
– Кого успокаивал?
– Илюшу, что машины из Америки таскает. Когда хорошие деньги капают, а потом вдруг – Бац! – и все, некоторые, начинают хандрить. Когда были деньги, он жену бросил, связался с одной из Крыма. А сейчас у него голяк, так она уехала отдыхать с другим. Илюша моложе нас лет на десять, у него лаве не превращалось в фантики, как у нас 98 м… Я ему: «Все нормально: вдохни – выдохни… Новую найдешь. И товар твой никуда не денется – это не рис и не сок! Уйдет со временем. Еще с руками оторвут…»
– А он?
– Скучает по ней. И за стоянки нечем платить. Машины у него никто не покупает. Цены надо опускать, а он уже и так опустил ниже плинтуса. В общем, материт родину, хочет свалить за кордон и там замутить.
– Ну, это не страшно, это пусть хочет, на здоровье. Помнишь, как в одном хорошем фильме: «Это место – как будто ты кого-то трахнул и так и не слез». Ну и что, что время от времени жизнь становится похожа на это место? Кого теперь этим удивишь?! Тут главное мечтой за что-нибудь зацепиться. Чтобы голову занять. Если реальность – дрянь, учись мечтать! Пока будет мечтать о своей загранице, глядишь, и тут наладится.
– Я ему так и сказал.
– А он?
– Говорит, просыпаюсь утром – колбасит!
– Надо было сказать: «А ты сделай над собой усилие, начни снова засыпать не один, тогда и по утрам все будет чики-пуки!» В такие моменты лучше пусть утром подташнивает, чем оставаться в темноте одному. Ему бы хоть кого-то найти на первое время. Тут ведь не только из Крыма вертятся смазливые мордочки, есть и из Владивостока, и из Владикавказа, и еще черт знает, откуда – только успевай!
– Ну, да? А чего тогда сам один живешь?
– Я – другое дело… Ты же знаешь, честные женщины меня всегда пугали, мне казалось, с ними сложно… А со шлюхами в последнее время мне стало еще сложнее…
– Старик, я тебе всегда говорил – завязывай читать шлюхам Бродского, для этого продаются сборники анекдотов от Петросяна…
– Ну, я же еще не знаю, что она шлюха, когда начинаю читать… Вокруг давно нет в чистом виде ни белого, ни черного! И серого тоже нет – все какое-то серо-буро-малиновое…
Посмеялись.
– Да, я и не много вроде выпил вчера, – печалится Чернов. – Так, водки граммов четыреста – это же нормально для человека моего возраста и комплекции? Но потом, чудак, взял две бутылки пива. Засиделись до четырех, а вставать в семь. Просыпаюсь в четверть восьмого все еще пьяный. Иду на стоянку за тачкой и как будто не по Москве иду, а по Чили! Ну, в смысле, их там пару месяцев назад трясло, и даже люди гибли, ты помнишь? Короче, постоял на газоне, подышал глубоко – не помогло. Пробежался вокруг квартала – эффект тот же. Пришлось вернуться домой и два пальца в рот, чтобы прийти в себя.
«Одна из непременных черт нашей непутевой жизни – пока не сунешь два пальца в рот, ничего хорошего не жди… – думаю с не привычной для этого времени суток грустью. – Какого черта? Почему ни один пряник не дали просто так, почему за все хорошее мы всегда платили? Или это карма у нас с Черновым такая контрафактная? А кто-то с нормальной кармой выпивает за ночь литр водки, запивает литром пива, спит всего час и на утро свеженький, обмакивает чресла в океан, поет под душем гимн Гавайской Народной Республики, к обеду получает Оскар или Нобелевскую премию и бесплатную турпутевку на Юпитер, а вечером садится в частный самолет и отправляется на VIP-дегустацию продукции Московского завода „Кристалл“…»
Термометр в машине показывает +27. Жарко даже у воды. Какое-то время гуляем молча. Чернов подбирает камушки, бросает в воду. У него тоже в жизни не всегда все гладко. Но он никогда не жалуется. В этом мы с ним похожи. Недаром столько лет вместе.
– У тебя-то как с работой? – спрашивает. – Кризис чувствуешь?
Вспоминаю, как 10 лет назад стал актером. Тоже был кризис. Мы с Черновым остались на бобах. За долги пришлось отдать наш фасовочный цех. Отдали и новое жилье в Крылатском, и Ягуар, и даже гигантскую гору не фасованного вьетнамского риса на складе в Люберцах. Пытались отсрочить расчет на два месяца – нам позарез нужны были эти два месяца, чтобы перекрутиться. Но братва не захотела ждать. И чтобы запугать, отравила ротвейлера Чернова. Чернов был холост, а я женат. Поэтому он не испугался – купил себе нового ротвейлера. А я даже очень испугался – за жену! Напрасно – ничего с ней не случилось. С женщинами, я заметил, вообще редко что-то такое случается. По крайней мере, намного реже, чем с мужчинами и ротвейлерами. Есть в них – женщинах – такая агрессивная непотопляемость, умело прикрытая бесконечными разговорами о слабости и беззащитности. Может, именно поэтому с ними бывает так непросто жить, а без них тоже никак:
Когда инстинкт самосохранения в нас – мужчинах – включается, начинаем лихорадочно искать свою вторую половинку. Мы же по жизни, как ротвейлеры – пыжимся, храбримся, брызжем свирепой слюной, надуваем грудь колесом, уверяем весь мир и себя, любимых, что все под контролем, а потом в сорок вдруг венки от коллег и друзей… А они – женщины – любят похныкать, пожаловаться на свою нелегкую долю, пилят мужей, тормошат любовников, исподтишка ищут более выгодные варианты, но в результате пенсионерок у нас в два раза больше, чем пенсионеров. Если не в три… Вот и моя благоверная тоже – подстраховалась, решила не искушать судьбу – усвистела на выходные в Стамбул, якобы за покупками, и появилась лишь через полгода с ровным средиземноморским загаром и документами на развод. После этого я больше не женился.
Мужчине за тридцатник нужен тыл,
Чтоб он себя случайно не убил…
А вообще, кто бы что ни говорил, у меня была хорошая жена. Кстати, а почему жена должна быть обязательно умной? По-моему, это миф, который придумали сами умные, но не наделенные модельной внешностью одинокие дамы, в борьбе за генетически здоровых тупиц, способных лишь на воспроизводство генетически здорового потомства. Это все равно, что утверждать, что во что бы то ни стало должен быть умен, например, художник-мультипликатор. А зачем ему, если от него требуется только, чтобы после его мультиков мы улыбались и продолжали верить в добро и чудо? Жизнеспособные женские мозги с зашкаливающим IQ в семье, конечно, не помешают – кто бы возражал? – но в сто раз важнее, по-моему, чтобы ты с ней почаще улыбался. А какого беса ты улыбаешься, – это интимное дело каждого, и мозги тут совершено ни причем. Словом, я любил жену. Даже, насколько помню, изменить ей ни разу не успел. Не хотелось. И прожил в браке почти три года. Думаю, прожил бы и еще тридцать три, если бы мы с ней родились где-нибудь, где не так трясет все время.
После развода я снял крохотную однушку в Выхино, в хрущевке на первом этаже. Сократил расходы, потуже затянул ремень От Версаче за 400 баксов, оставшийся с лучших времен, и принялся зализывать раны. Просыпаюсь как-то утром с бодуна, шаркаю на кухню. Случайно глянул под ноги, а на обшарпанном паркете белыми прописными буквами пьяного граффити, жирно, как с издевкой, напшикано «Старт». Огляделся – и на стенах, на видавших виды обоях «Старт», и на пожелтевшем от времени потолке «Старт», и на кухонном столе, и на чайнике… Даже на приговоренном к пожизненному дождю неряшливом столичном небе, за оконными железными решетками от воров, тоже этот чертов «Старт»… Вот такая, блин, история! Пашешь, ночами не спишь, рискуешь, теряешь близких… А в один прекрасный момент – упс! – давай, парень, начинай сначала!
Датировано 98-ым. Когда я прочитал эти строки Чернову, он, спросил, какого беса у ангела труба розовая. «Скажи спасибо, что не голубая!» – как сейчас помню, огрызнулся я и подумал: «Как можно спрашивать такое? Чернов лицезрел когда-нибудь ангела? И я не лицезрел, но ангела вижу так! А если выпадет честь познакомиться, обязательно подарю ему что-нибудь на память земное. Ну, хоть этот ремень от Версаче. И будет тогда мой ангел с ремнем. Вернее, в ремне… А то „ангел с ремнем“ звучит, как будто он выпороть меня планирует!» Хотя, конечно, выпороть было за что, да и до сих пор есть, конечно…
Так трудно начинать с нуля,
Когда вокруг горит земля
И отказался быть с тобой
Твой ангел с розовой трубой…
Чем только мы не занимались тогда, как только не крутились, во что только не пытались влезть. Даже хотели записаться добровольцами на Кавказ – против сепаратистов, разумеется… В конце концов, арендовали контейнер на вещевом рынке и стали перепродавать турецкие шмотки под слюнявой охраной молодого черновского ротвейлера № 2. А в свободное время я стоял с гитарой в переходе под Калининским – это Новый Арбат теперь, если кто не знает. Бренчал, что знал со времен моего лихого дворового периода – Визбора, Высоцкого, «Битлов», «Машину времени»… Тогда по стране многие так стояли с гитарами, аккордеонами и балалайками. Песня нам всегда помогала – и строить, и жить, и шагать, и даже напиваться. С девчонками там, в переходе, знакомился, на выручку от «бренчания» водил в Селигер – кафе такое было рядом, на углу, где сейчас городской банк. Трешка швейцару за вход, остальное на шампанское, салаты и курицу жареную с лимонным соусом – спасибо, родная, шестиструнная, за веселый и сытный вечер!
Как-то в переходе ко мне подошла одна дама, ассистентка с Мосфильма, и предложила «попробовать силы в кино». Ну, я попробовал, и в очередной раз мои «богатырские» силы меня не подвели.
Кино – иная реальность. Кто-то стремится туда влезть, чтобы стать богатым и известным. Кто-то потому, что ошибочно думает – это легче, чем разгружать вагоны. А мне нужно было спрятаться. Залечь. Зарыться в ил. Убежать от себя, одним словом. Вот, до сих пор и бегаю…
– Улетаю завтра, – говорю Чернову. – На полгода.
– На полгода, это хорошо, – одобрительно кивает Чернов. Мы никогда не говорим о кинематографических заработках, но знаю – сейчас он мысленно прикинул, сколько я примерно могу заработать, и порадовался за меня. Когда я в первый раз снялся в кино, он не поверил и долго смеялся. Когда я поступил в театральный, он не разговаривал со мной месяц, почему-то решив, что я его предал. Когда я закончил за два года с красным дипломом, он поставил ящик французского коньяка, перепавшего ему по случаю от одного нашего общего знакомого-таможенника, который, кстати, был должен нам обоим… Теперь Чернов – мой главный болельщик. Мы оба это знаем. Я всегда беру его на премьеры и, даже если не созваниваемся месяцами, мне кажется, он со мной все время на площадке. Часто я мысленно читаю ему вызывающий сомнения текст и если вижу, что ему там, в моих мыслях, не нравится, переделываю… «Давай, Леха, расскажи с экрана, чем простые люди живут!», – любит он напутствовать, когда мы выпиваем и речь заходит о кино. Чернов по-прежнему причисляет себя к расплывчатой и в моем ассоциативном ряду отдающей ранним Достоевским категории «простые люди». А сам ездит на новеньком спортивном Мерседесе, взятом, правда, в кредит, одежду покупает в Европе и капризно придирчив в дорогих московских ресторанах, хотя, случается, на пару месяцев берет в долг даже у меня…
– Ну, ты только там без фанатизма, – говорит Чернов. – А то знаем мы тебя! И если что не так – свисни! Своих в обиду не дадим…
Настоящее «если что не так» было так давно, что я и забыл, как оно выглядит. Но нам ведь не дано предугадать, когда оно снова повторится, это «если что не так», поэтому растроганно киваю и с благодарностью жму руку моему единственному проверенному кнутом и пряниками другу.
Светка
Времени – около полуночи. Она выходит к машине из темноты, из глубины двора, спрятав лицо в длинные светлые волосы. В минувшие выходные она упала лицом в асфальт, поэтому стесняется.
Пока едем, поглядываю на ее распухший нос, на синяки вокруг глаз, легко читающиеся даже в темноте.
– Не думала, что нос ломать так легко, – говорит с наигранной беспечностью. – Правда, я была под анестезией – мы сначала пили пиво. Потом перешли на водку. Пили, не разбавляя. А потом мы с Лизкой (это дочка ее) стали играть в футбол. Я не заметила, что у меня шнурок на кроссовке развязался, побежала за мячом, споткнулась… Было немого больно ставить нос на место. Товарищ мужа на той же вечеринке упал и ушиб ногу и бедро. В травмпункте его спросили:
«– Как это произошло?
– Пил водку и вином запивал, – ответил.
– Ну, вот и продолжайте так лечиться».
По телевизору у меня дома – канал MTV. Там целуются в засос лесбиянки.
– Смотри, что показывают! – возмущается Светка. – Руки за это поотрывать! И губы…
– Да, они такое часто показывают, особенно по ночам. Ты что, телевизор не смотришь? Развращают наших детей.
– У тебя нет детей, забыл? – заявляет, таким тоном, как будто я только и делаю, что доказываю ей обратное.
– А я, может, о твоей Лизке переживаю. Да и не век же мне бобылем жить. Появятся еще…
Чокаемся стаканами с коньяком-колой. На душе сразу становится спокойно и оптимистично, как если бы мы оказались в танке, перекрашенном в бледно-розовый металлик, со светлым кожаным салоном и коробкой автомат (в аналогичного вида Бэнтли было бы оптимистично, но совсем не спокойно).
Переключил на модный сериал про богатую жизнь богатой американской семьи.
– В браке люди ищут друг друга… – вещает главный герой.
– Ну, кто хорошее дело назовет браком? – замечает Светка с подтекстом, но в чей огород камень, не ясно.
– Тебе грех жаловаться, у тебя муж золотой вроде?
– Ага, золотой! Месяцами в командировках!
– Так это же хорошо.
– Чего ж хорошего?
– Он семью кормит. Ну, и свободное время у тебя…
– А оно мне надо, это время? Во-во, гляди-ка! Зачем она выходит замуж, если не любит этого, а любит того?
– Потому что тот никогда с ней не будет, – (я немного смотрел этот ночной сериал прошлым летом, поэтому могу комментировать). – Знаешь, что интересно? В реальной жизни, если ты решил подняться за счет брака, то скорее всего тебе придется жениться на «кошмарике», потому что королевы и короли красоты почти всегда без гроша в кармане. А в этом сериале, посмотри, какие все богатые симпатяги, но друг от друга нос воротят!
– Нет, ну, извини меня! – заводится Светка. – Ну, да красивый, да, бабы за ним табуном бегают. А пообщаешься, и, ну, никак, ну, вообще!
На своем веку я пассивно участвовал в стольких подобных обсуждениях мужчин, что давно пришел к выводу: относиться к женским словам в наш адрес серьезно величайшая глупость – девушки сами не знают, чего хотят. Если она четко это знает, значит до тебя она общалась с мужчиной, умеющим ловко вправить мозги. И если, положим, она тебе очень сильно нравится, но ее взгляды на добро и зло в корне противоречат твоим, не стоит вешать нос и делать поспешных выводов. Переубеди, заставь поверить в своих богов и своих демонов, надень ей на глаза очки с линзами того же цвета, что и у тебя! Ты мужчина и все в твоей власти – дерзай! Но только делай это незаметно – девушки терпеть не могут, когда их воспитывают, поучают, наставляют на путь, дают почувствовать чужое превосходство… Ну, как все дети, одним словом.
– А этот актер очень хороший, он когда-то даже Казанову играл, – комментирую.
– Ну, не знаю, Казанову как-то он не потянет, он же страшный.
– А Казанова и не был красавцем. И потом ты сама только что говорила, что…
– А как же он успех такой имел у женщин?
– А он и не имел. Сам он был охотником, это да, но толпы женщин не стояли в очереди за его благосклонностью. То, что он описал в мемуарах, это…
– Фантазии?
– Никто уже не узнает.
– Может, он и имел успех, но только с «кошмариками», – неожиданно предполагает. – А описал их потом, как красавиц.
«А ведь это Дар – видеть красоту там, где другие ее не замечают, – думаю вдруг. – Чтобы дать кому-то шанс сделать тебя счастливым, надо для начала разглядеть его красоту!»
Поднимаю стакан, чокаюсь с ее стаканом, стоящим на стеклянном журнальном столе, смотрю на ее распухший нос.
– Ну, ладно, Свет, все, давай, допивай и иди в ванну, – говорю. – А то завтра мне рано вставать…
– Только у меня нос, не забудь… – отвечает, послушно вставая и прямо в гостиной начиная раздеваться.
– А причем здесь нос? Мы же не боксом будем заниматься… Впрочем, если хочешь, могу выдать тебе боксерский шлем, чтобы ты расслабилась и забыла о своем носе…
В два идем ловить такси.
– Ну, и когда ты теперь объявишься? – спрашивает на дороге. – Не боишься?
– Чего?
– Однажды вернешься, а здесь никого…
Пытаюсь при свете уличных фонарей разглядеть признаки улыбки на ее травмированном лице. Собираюсь сказать, что сокрытие улыбки в ночи должно стать уголовно наказуемо, ибо заставляет Землю вращаться чуть медленнее и отдаляет рассвет… Собираюсь сказать, что когда люди духовно близки, совершено не обязательно встречаться по расписанию, такие люди – как праздник, который всегда с тобой, чтобы не случилось. И не только живые но и ушедшие навсегда. Особенно ушедшие. Для тех, кто живет в пути, наиболее подходит договориться о встрече «в шесть часов вечера после войны»… То есть где-то, когда-то, не известно где, и когда, но под залпы видимых и невидимых салютов и выстрелы открываемого шампанского. Собираюсь сказать, что близкие нужны, чтобы не отмечать в одиночестве свои победы, а поражения можно и в одиночестве, потому как поражения делают тебя сильнее, а победы не делают. Хотя как это соотнести с утверждением Пастернака, что «пораженья от победы ты сам не должен отличать», я не знаю, если честно – я всегда отличаю и стараюсь не привыкать ни к тому, ни к другому… Много чего еще хочу сказать я Светке на прощание. Но останавливается такси. Такси всегда останавливается именно в тот момент, когда главные слова готовы сорваться с языка. И опять не срываются. Потому что, конечно, мир спасает Красота, но еще чаще мир спасает Недосказанность…
Пока едем, поглядываю на ее распухший нос, на синяки вокруг глаз, легко читающиеся даже в темноте.
– Не думала, что нос ломать так легко, – говорит с наигранной беспечностью. – Правда, я была под анестезией – мы сначала пили пиво. Потом перешли на водку. Пили, не разбавляя. А потом мы с Лизкой (это дочка ее) стали играть в футбол. Я не заметила, что у меня шнурок на кроссовке развязался, побежала за мячом, споткнулась… Было немого больно ставить нос на место. Товарищ мужа на той же вечеринке упал и ушиб ногу и бедро. В травмпункте его спросили:
«– Как это произошло?
– Пил водку и вином запивал, – ответил.
– Ну, вот и продолжайте так лечиться».
По телевизору у меня дома – канал MTV. Там целуются в засос лесбиянки.
– Смотри, что показывают! – возмущается Светка. – Руки за это поотрывать! И губы…
– Да, они такое часто показывают, особенно по ночам. Ты что, телевизор не смотришь? Развращают наших детей.
– У тебя нет детей, забыл? – заявляет, таким тоном, как будто я только и делаю, что доказываю ей обратное.
– А я, может, о твоей Лизке переживаю. Да и не век же мне бобылем жить. Появятся еще…
Чокаемся стаканами с коньяком-колой. На душе сразу становится спокойно и оптимистично, как если бы мы оказались в танке, перекрашенном в бледно-розовый металлик, со светлым кожаным салоном и коробкой автомат (в аналогичного вида Бэнтли было бы оптимистично, но совсем не спокойно).
Переключил на модный сериал про богатую жизнь богатой американской семьи.
– В браке люди ищут друг друга… – вещает главный герой.
– Ну, кто хорошее дело назовет браком? – замечает Светка с подтекстом, но в чей огород камень, не ясно.
– Тебе грех жаловаться, у тебя муж золотой вроде?
– Ага, золотой! Месяцами в командировках!
– Так это же хорошо.
– Чего ж хорошего?
– Он семью кормит. Ну, и свободное время у тебя…
– А оно мне надо, это время? Во-во, гляди-ка! Зачем она выходит замуж, если не любит этого, а любит того?
– Потому что тот никогда с ней не будет, – (я немного смотрел этот ночной сериал прошлым летом, поэтому могу комментировать). – Знаешь, что интересно? В реальной жизни, если ты решил подняться за счет брака, то скорее всего тебе придется жениться на «кошмарике», потому что королевы и короли красоты почти всегда без гроша в кармане. А в этом сериале, посмотри, какие все богатые симпатяги, но друг от друга нос воротят!
– Нет, ну, извини меня! – заводится Светка. – Ну, да красивый, да, бабы за ним табуном бегают. А пообщаешься, и, ну, никак, ну, вообще!
На своем веку я пассивно участвовал в стольких подобных обсуждениях мужчин, что давно пришел к выводу: относиться к женским словам в наш адрес серьезно величайшая глупость – девушки сами не знают, чего хотят. Если она четко это знает, значит до тебя она общалась с мужчиной, умеющим ловко вправить мозги. И если, положим, она тебе очень сильно нравится, но ее взгляды на добро и зло в корне противоречат твоим, не стоит вешать нос и делать поспешных выводов. Переубеди, заставь поверить в своих богов и своих демонов, надень ей на глаза очки с линзами того же цвета, что и у тебя! Ты мужчина и все в твоей власти – дерзай! Но только делай это незаметно – девушки терпеть не могут, когда их воспитывают, поучают, наставляют на путь, дают почувствовать чужое превосходство… Ну, как все дети, одним словом.
– А этот актер очень хороший, он когда-то даже Казанову играл, – комментирую.
– Ну, не знаю, Казанову как-то он не потянет, он же страшный.
– А Казанова и не был красавцем. И потом ты сама только что говорила, что…
– А как же он успех такой имел у женщин?
– А он и не имел. Сам он был охотником, это да, но толпы женщин не стояли в очереди за его благосклонностью. То, что он описал в мемуарах, это…
– Фантазии?
– Никто уже не узнает.
– Может, он и имел успех, но только с «кошмариками», – неожиданно предполагает. – А описал их потом, как красавиц.
«А ведь это Дар – видеть красоту там, где другие ее не замечают, – думаю вдруг. – Чтобы дать кому-то шанс сделать тебя счастливым, надо для начала разглядеть его красоту!»
Поднимаю стакан, чокаюсь с ее стаканом, стоящим на стеклянном журнальном столе, смотрю на ее распухший нос.
– Ну, ладно, Свет, все, давай, допивай и иди в ванну, – говорю. – А то завтра мне рано вставать…
– Только у меня нос, не забудь… – отвечает, послушно вставая и прямо в гостиной начиная раздеваться.
– А причем здесь нос? Мы же не боксом будем заниматься… Впрочем, если хочешь, могу выдать тебе боксерский шлем, чтобы ты расслабилась и забыла о своем носе…
В два идем ловить такси.
– Ну, и когда ты теперь объявишься? – спрашивает на дороге. – Не боишься?
– Чего?
– Однажды вернешься, а здесь никого…
Пытаюсь при свете уличных фонарей разглядеть признаки улыбки на ее травмированном лице. Собираюсь сказать, что сокрытие улыбки в ночи должно стать уголовно наказуемо, ибо заставляет Землю вращаться чуть медленнее и отдаляет рассвет… Собираюсь сказать, что когда люди духовно близки, совершено не обязательно встречаться по расписанию, такие люди – как праздник, который всегда с тобой, чтобы не случилось. И не только живые но и ушедшие навсегда. Особенно ушедшие. Для тех, кто живет в пути, наиболее подходит договориться о встрече «в шесть часов вечера после войны»… То есть где-то, когда-то, не известно где, и когда, но под залпы видимых и невидимых салютов и выстрелы открываемого шампанского. Собираюсь сказать, что близкие нужны, чтобы не отмечать в одиночестве свои победы, а поражения можно и в одиночестве, потому как поражения делают тебя сильнее, а победы не делают. Хотя как это соотнести с утверждением Пастернака, что «пораженья от победы ты сам не должен отличать», я не знаю, если честно – я всегда отличаю и стараюсь не привыкать ни к тому, ни к другому… Много чего еще хочу сказать я Светке на прощание. Но останавливается такси. Такси всегда останавливается именно в тот момент, когда главные слова готовы сорваться с языка. И опять не срываются. Потому что, конечно, мир спасает Красота, но еще чаще мир спасает Недосказанность…