Страница:
Михаил Михайлович Жванецкий
Женщины
Здравствуйте!
Пишет вам автор. Здесь много женщин под одной обложкой. Давно хотел их отобрать и собрать. Женские характеры:
«Всегда!»
«Иногда!»
«Никогда!»
«Может быть!»
Они решают за троих: отца, себя и ребёнка.
Вначале притягивают.
Потом удерживают.
Вначале обжигают.
Потом согревают.
Здесь знакомые вам незнакомые, то есть лучшая компания, когда, опираясь на одних, завоёвываешь остальных.
Моих женщин мне помогли собрать: сборщик Александр Сысоев из Нижнего Тагила, который много лет наблюдает за усилиями, и дорогие мне москвичи Катя Герасичева и Вадим Беляев.
Пусть для вас звучит мой голос и светит внешний вид.
Всегда неподалёку…
«Всегда!»
«Иногда!»
«Никогда!»
«Может быть!»
Они решают за троих: отца, себя и ребёнка.
Вначале притягивают.
Потом удерживают.
Вначале обжигают.
Потом согревают.
Здесь знакомые вам незнакомые, то есть лучшая компания, когда, опираясь на одних, завоёвываешь остальных.
Моих женщин мне помогли собрать: сборщик Александр Сысоев из Нижнего Тагила, который много лет наблюдает за усилиями, и дорогие мне москвичи Катя Герасичева и Вадим Беляев.
Пусть для вас звучит мой голос и светит внешний вид.
Всегда неподалёку…
Свободная
Я в городе не могу. Я хочу улицу на красный свет переходить. Я должна перебегать там, где я хочу. Я не могу ждать открытия парка или сезона, я должна делать то, что я хочу. Неужели это непонятно? Я не могу жить среди переходов, перекрёстков, звонков, свистков, ограждений.
Ну, дерево стоит. Оно же такое, как я. Почему его охраняют, а меня нет? Я не могу с восьми до пяти. Я не могу по звонку бежать на работу, я должна бежать, когда я хочу.
Мне девятнадцать. Я росла на берегу, на камнях. Я бегала с мальчиками. Я не хотела учить музыку, потому что я не могу сидеть. Я и так пою, зачем мне рояль? И бегаю босиком. Я должна бегать там, где я хочу. Я должна жить там, где я хочу.
Мы птиц охраняем, чтобы они летали, где хотят. Как же мы человеку говорим: живи здесь, ходи туда, здесь не ходи, здесь не лежи, здесь не пой. Вы меня извините, я в городе не могу.
Приезжайте в Батуми, пойдёте по дороге на Михенджаури, зайдите в лес и крикните: «Диана!» – и я выйду!
Ну, дерево стоит. Оно же такое, как я. Почему его охраняют, а меня нет? Я не могу с восьми до пяти. Я не могу по звонку бежать на работу, я должна бежать, когда я хочу.
Мне девятнадцать. Я росла на берегу, на камнях. Я бегала с мальчиками. Я не хотела учить музыку, потому что я не могу сидеть. Я и так пою, зачем мне рояль? И бегаю босиком. Я должна бегать там, где я хочу. Я должна жить там, где я хочу.
Мы птиц охраняем, чтобы они летали, где хотят. Как же мы человеку говорим: живи здесь, ходи туда, здесь не ходи, здесь не лежи, здесь не пой. Вы меня извините, я в городе не могу.
Приезжайте в Батуми, пойдёте по дороге на Михенджаури, зайдите в лес и крикните: «Диана!» – и я выйду!
Наша!
Все кричат: «Француженка, француженка!» – а я так считаю: нет нашей бабы лучше. Наша баба – самое большое наше достижение. Перед той – и так, и этак, и тюти-мути, встал, сел, поклонился, романы, помолвки… Нашей сто грамм дал, на трамвае прокатил – твоя.
Брак по расчёту не признаёт. Что ты ей можешь дать? Её богатство от твоего ничем не отличается. А непритязательная, крепкая, ясноглазая, выносливая, счастливая от ерунды. Пищу сама себе добывает. И проводку, и извёстку, и кирпичи, и шпалы, и ядро бросает невидимо куда. А кошёлки по пятьсот килограммов и впереди себя – коляску с ребёнком! Это же после того как просеку в тайге прорубила. А в очередь поставь – держит! Англичанка не держит, румынка не держит, наша держит. От пятерых мужиков отобьётся, до прилавка дойдёт, продавца скрутит, а точный вес возьмёт.
Вагоновожатой ставь – поведёт, танк дай – заведёт. Мужа по походке узнаёт. А по тому, как ключ в дверь вставляет, знает, что у него на работе, какой хмырь какую гнусность ему на троих предложил. А с утра – слышите? – ду-ду-ду, топ-топ-топ, страна дрожит: то наши бабы на работу пошли. Идут наши святые, плоть от плоти, рёбрышки наши дорогие. Ох, эти приезжают – финны, бельгийцы, новозеландцы. Лучше, говорят, ваших женщин в целом мире нет. Так и расхватывают, так и вывозят богатство наше национальное. В чём, говорят, её сила – она сама не соображает, какая она. Любишь дурочку – держи, любишь умную – изволь. Хочешь крепкую, хочешь слабую…
В любой город к нему едет, потерять работу не боится. В дождь приходит, в пургу уходит. Совсем мужчина растерялся и в сторону отошёл. Потерялся от многообразия, силы, глубины. Слабше значительно оказался наш мужчина, значительно менее интересный, примитивный. Очумел, дурным глазом глядит, начальство до смерти боится, ничего решить не может. На работе молчит, дома на гитаре играет. А эта ни черта не боится, ни одного начальника в грош не ставит. До Москвы доходит за себя, за сына, за святую душу свою. За мужчин перед мужчинами стоит.
Так и запомнится во весь рост: отец плачет в одно плечо, муж в другое, на груди ребёнок лет тридцати, за руку внук десяти лет держится. Так и стоит на той фотографии, что в мире по рукам ходит, – одна на всю землю!
Брак по расчёту не признаёт. Что ты ей можешь дать? Её богатство от твоего ничем не отличается. А непритязательная, крепкая, ясноглазая, выносливая, счастливая от ерунды. Пищу сама себе добывает. И проводку, и извёстку, и кирпичи, и шпалы, и ядро бросает невидимо куда. А кошёлки по пятьсот килограммов и впереди себя – коляску с ребёнком! Это же после того как просеку в тайге прорубила. А в очередь поставь – держит! Англичанка не держит, румынка не держит, наша держит. От пятерых мужиков отобьётся, до прилавка дойдёт, продавца скрутит, а точный вес возьмёт.
Вагоновожатой ставь – поведёт, танк дай – заведёт. Мужа по походке узнаёт. А по тому, как ключ в дверь вставляет, знает, что у него на работе, какой хмырь какую гнусность ему на троих предложил. А с утра – слышите? – ду-ду-ду, топ-топ-топ, страна дрожит: то наши бабы на работу пошли. Идут наши святые, плоть от плоти, рёбрышки наши дорогие. Ох, эти приезжают – финны, бельгийцы, новозеландцы. Лучше, говорят, ваших женщин в целом мире нет. Так и расхватывают, так и вывозят богатство наше национальное. В чём, говорят, её сила – она сама не соображает, какая она. Любишь дурочку – держи, любишь умную – изволь. Хочешь крепкую, хочешь слабую…
В любой город к нему едет, потерять работу не боится. В дождь приходит, в пургу уходит. Совсем мужчина растерялся и в сторону отошёл. Потерялся от многообразия, силы, глубины. Слабше значительно оказался наш мужчина, значительно менее интересный, примитивный. Очумел, дурным глазом глядит, начальство до смерти боится, ничего решить не может. На работе молчит, дома на гитаре играет. А эта ни черта не боится, ни одного начальника в грош не ставит. До Москвы доходит за себя, за сына, за святую душу свою. За мужчин перед мужчинами стоит.
Так и запомнится во весь рост: отец плачет в одно плечо, муж в другое, на груди ребёнок лет тридцати, за руку внук десяти лет держится. Так и стоит на той фотографии, что в мире по рукам ходит, – одна на всю землю!
Женский язык
Всё очень просто, если понимаешь женский язык. Едет женщина в метро. Молчит. Кольцо на правой руке – замужем. Спокойно, все стоят на своих местах. Кольцо на левой – развелась. Два кольца на левой – два раза развелась. Кольцо на правой, кольцо на левой – дважды замужем, второй раз удачно.
Кольцо на правой и серьги – замужем, но брак не устраивает.
Два кольца на правой, серьги – замужем, и есть ещё человек. Оба женаты. Один на мне. Оба недовольны жёнами. Кольцо на правой, одна серьга – вообще-то я замужем… Кольцо на левой, кольцо на правой, серьги, брошь – работаю в столовой. Тёмные очки, кольца, брошь, седой парик, платформы, будильник на цепи – барменша ресторана «Восточный». Мужа нет, вкуса нет, человека нет. Пьющий, едящий, курящий, стоящий и лежащий мужчина вызывает физическое отвращение. Трёхкомнатная в центре. Четыре телефона поют грузинским квартетом. В туалете хрустальная люстра, в ванной белый медведь, из пасти бьёт горячая вода. Нужен мужчина с щёткой, тряпкой и женской фигурой.
Ни одной серьги, джинсы, ожерелье из ракушек, оловянное колечко со старой монеткой, торба через плечо, обкусанные ногти, загадочные ноги: художник-фанатик, откликается на разговор о Ферапонтовом монастыре. Погружена в себя настолько, что другой туда не помещается…
Бриллианты, длинная шея, причёска вверх, разворот плеч, удивительная одежда, сильные ноги – балет Большого театра. Разговор бессмыслен. «Вы пешком, а я в «Мерседесе». Поговорим, если догонишь…»
Кольцо на правой, гладкая причёска, тёмный костюм, белая кофта, папироса «Беломор» – «Что вам, товарищ?..»
Кольцо на правой, русая гладкая головка, зелёный шерстяной костюм, скромные коричневые туфли и прекрасный взгляд милых серых глаз – твоя жена, болван!
Кольцо на правой и серьги – замужем, но брак не устраивает.
Два кольца на правой, серьги – замужем, и есть ещё человек. Оба женаты. Один на мне. Оба недовольны жёнами. Кольцо на правой, одна серьга – вообще-то я замужем… Кольцо на левой, кольцо на правой, серьги, брошь – работаю в столовой. Тёмные очки, кольца, брошь, седой парик, платформы, будильник на цепи – барменша ресторана «Восточный». Мужа нет, вкуса нет, человека нет. Пьющий, едящий, курящий, стоящий и лежащий мужчина вызывает физическое отвращение. Трёхкомнатная в центре. Четыре телефона поют грузинским квартетом. В туалете хрустальная люстра, в ванной белый медведь, из пасти бьёт горячая вода. Нужен мужчина с щёткой, тряпкой и женской фигурой.
Ни одной серьги, джинсы, ожерелье из ракушек, оловянное колечко со старой монеткой, торба через плечо, обкусанные ногти, загадочные ноги: художник-фанатик, откликается на разговор о Ферапонтовом монастыре. Погружена в себя настолько, что другой туда не помещается…
Бриллианты, длинная шея, причёска вверх, разворот плеч, удивительная одежда, сильные ноги – балет Большого театра. Разговор бессмыслен. «Вы пешком, а я в «Мерседесе». Поговорим, если догонишь…»
Кольцо на правой, гладкая причёска, тёмный костюм, белая кофта, папироса «Беломор» – «Что вам, товарищ?..»
Кольцо на правой, русая гладкая головка, зелёный шерстяной костюм, скромные коричневые туфли и прекрасный взгляд милых серых глаз – твоя жена, болван!
Сороковые
Общество наше, не то, в котором мы все состоим, а то, которое образуем, было подвергнуто тщательному наблюдению. Там обнаружено появление одиноких личностей сороковых с лишним годов. Эти люди, куда со всей силой входят женщины, пытаются вести беседы, затрагивающие вопросы политики, жалуются на сердце, тоску, вздыхают часто, смотрят наверх, не могут подать себе чашку чая. При появлении молодых женщин проявляют некоторую озабоченность, оставаясь неподвижными.
Глубокое недоумение вызывает внезапно затанцевавший сороковик.
Женщина-сорокапятка одинока, полногруда, золотозуба, брошиста, морщевата, подвижна. Легко идёт на контакты, если их разыщет. Танцует много, тяжело, со вскриком. Падает на диван, обмахиваясь. Во все стороны показывает колени, ждёт эффекта. В этой среде особенно популярны джинсы, подчёркивающие поражение в борьбе с собственным задом, женитьба на молодых, стремительно приближающая смертный час, и тост за здоровье всех присутствующих. Второй тост – за милых, но прекрасных дам – предвещает скучный вечер со словами: «А вам это помогает?.. Что вы говорите?..»
Романы сорок плюс сорок небольшие, честные, с двухнедельным уведомлением.
А в основном это люди, смирившиеся с одиночеством, твёрдо пропахшие жареным луком, и только не дай бог, если телефон откажет или будет стоять далеко от кровати…
Глубокое недоумение вызывает внезапно затанцевавший сороковик.
Женщина-сорокапятка одинока, полногруда, золотозуба, брошиста, морщевата, подвижна. Легко идёт на контакты, если их разыщет. Танцует много, тяжело, со вскриком. Падает на диван, обмахиваясь. Во все стороны показывает колени, ждёт эффекта. В этой среде особенно популярны джинсы, подчёркивающие поражение в борьбе с собственным задом, женитьба на молодых, стремительно приближающая смертный час, и тост за здоровье всех присутствующих. Второй тост – за милых, но прекрасных дам – предвещает скучный вечер со словами: «А вам это помогает?.. Что вы говорите?..»
Романы сорок плюс сорок небольшие, честные, с двухнедельным уведомлением.
А в основном это люди, смирившиеся с одиночеством, твёрдо пропахшие жареным луком, и только не дай бог, если телефон откажет или будет стоять далеко от кровати…
Какой взрослый мужчина…
Какой взрослый и крепкий мужчина не любит уйти в лес и полежать на траве?! Какой взрослый и крепкий мужчина не любит поплакать в тёплую шею, в тёплое родное плечо, в то самое место, созданное для мужских слёз?! Давят, давят перчатки. Тесен мне, тесен так плотно облегающий меня мир. Ещё немножко дай мне сил – я опять ринусь туда. Возвращаюсь, опалённый снаружи, раскалённый внутри, и припадаю.
Наши милые женщины, выращенные в небольшом объёме двухкомнатных квартир! Как бы хотелось, чтобы у вас было всё хорошо, чтобы наша могучая промышленность перестала рыть ходы под нами, а немножко поработала на вас. Чтобы мощные станы Новокраматорского завода выпускали нежные чулочки, такие скользкие и безумные, когда в них что-то есть. Чтобы перестал страшно дымить Липецкий химкомбинат, а выпустил очень вкусную блестящую помаду, делающую губы такими выпуклыми и желанными, и чтобы грохочущий и вспыхивающий по ночам УЗТМ полностью перешёл с бандажей товарных вагонов на тончайшие колье и ожерелья. Меньше дыма – больше толка. И на Кольском полуострове перестали бы наконец ковыряться в апатитах и выпустили духи, от которых все мужчины стали мужчинами и побледнели. И тогда наша маленькая и удивительная женщина не будет тратить столько сил на добычу и украшение самой себя. И из глаз у неё исчезнет большая озабоченность. И красота некоторых не будет стоить их мужьям такого длинного срока, а мозоли на лучших в Европе ногах пропадут вместе с теми сапогами, за качество которых мы так боролись. А мускулы останутся только у гимнасток. И мы будем смотреть на них и радоваться, что это не наша жена там кувыркается, мелькая широкими плечами и стальным голеностопом. А наша – здесь, ароматная, нежная, слушающая внимательно про всё безумие борьбы за технический прогресс и езды в переполненных автобусах. Должен же дома быть хоть один человек с не помятыми в автобусе боками!
Это и будет равноправие, когда каждый приносит другому всё, что может. Мы же все хотим после работы в лес, на траву.
Пусть этим лесом будет наша жена.
Наши милые женщины, выращенные в небольшом объёме двухкомнатных квартир! Как бы хотелось, чтобы у вас было всё хорошо, чтобы наша могучая промышленность перестала рыть ходы под нами, а немножко поработала на вас. Чтобы мощные станы Новокраматорского завода выпускали нежные чулочки, такие скользкие и безумные, когда в них что-то есть. Чтобы перестал страшно дымить Липецкий химкомбинат, а выпустил очень вкусную блестящую помаду, делающую губы такими выпуклыми и желанными, и чтобы грохочущий и вспыхивающий по ночам УЗТМ полностью перешёл с бандажей товарных вагонов на тончайшие колье и ожерелья. Меньше дыма – больше толка. И на Кольском полуострове перестали бы наконец ковыряться в апатитах и выпустили духи, от которых все мужчины стали мужчинами и побледнели. И тогда наша маленькая и удивительная женщина не будет тратить столько сил на добычу и украшение самой себя. И из глаз у неё исчезнет большая озабоченность. И красота некоторых не будет стоить их мужьям такого длинного срока, а мозоли на лучших в Европе ногах пропадут вместе с теми сапогами, за качество которых мы так боролись. А мускулы останутся только у гимнасток. И мы будем смотреть на них и радоваться, что это не наша жена там кувыркается, мелькая широкими плечами и стальным голеностопом. А наша – здесь, ароматная, нежная, слушающая внимательно про всё безумие борьбы за технический прогресс и езды в переполненных автобусах. Должен же дома быть хоть один человек с не помятыми в автобусе боками!
Это и будет равноправие, когда каждый приносит другому всё, что может. Мы же все хотим после работы в лес, на траву.
Пусть этим лесом будет наша жена.
Подруги
На углу стоят девять женщин.
Девятая (прощается). Девочки, я так рада, что мы наконец собрались. Мы в последнее время так редко собираемся. Я вас приглашаю на следующее воскресенье. Ладно, девочки?! Ну, я пошла… До свидания…
(Восемь женщин смотрят ей вслед.)
Первая. Хорошо, что она нас пригласила. Мы так давно вместе не собирались. Правда, девочки? И как здорово всё было приготовлено. С каким вкусом. Я ела и думала: откуда у неё деньги? В аптеке работает… Это всё яды… Она домой полную сумку ядов тащит. А сейчас за яды бешеные деньги дают: змей не хватает… Эх! Мне б яду!.. Ну, я пошла.
(Семь женщин смотрят ей вслед.)
Вторая. Видели, кофта на ней!.. Муж плавает на пароходе днём и ночью. Никто его не видит. Такие вещи привозит! Класть некуда. Могла бы сказать мне: «Капа! Я вижу, ты смотришь – на. Мы поносили, теперь ты поноси… На!.. Бери!..» Господи, я бы всё равно отказалась, разве мне нужны эти тряпки. Но она могла бы предложить?! Ну, я пошла…
(Шесть женщин смотрят ей вслед.)
Третья. Отсудила у мужа всё… Выбросила его на улицу голого и босого, там он простудился и слёг. А ещё два диплома имеет, образованная… До свидания, мои любимые!
(Пятеро смотрят ей вслед.)
Четвёртая. Образованная… Уж кто бы говорил, а она б молчала. Сама на свой диплом чайник ставит! А я, между прочим, без диплома и без аттестата – и все со мной советуются. Потому что все меня любят. Правда, девочки?
Все. Конечно, милая…
(Четвёртая уходит. Четверо смотрят ей вслед.)
Пятая. Ей уже сто лет. Водку пьёт, как мужчина, и ничего. Вот что значит организм… Ну, надо идти.
(Пятая уходит. Трое смотрят ей вслед.)
Шестая. Иди, милая, иди… Сама становится всё старше, а мужья всё моложе и моложе… Последний, кажется, в школу ходит. До свидания, девочки.
Двое. До свидания, родная.
(Шестая уходит. Двое смотрят ей вслед.)
Седьмая. А я вам скажу: у неё комплекс. Знаете, теперь есть такой комплекс ненормальности. Всё стучит шваброй в потолок, чтоб перестали мебель двигать. А у нас из мебели – ведро воды… Такая дура… За что её мужу Ленинскую премию дали?.. Пошла.
Восьмая. Пошла, пошла…
(Остаётся одна. Тоскливо смотрит по сторонам.)
Пошла… Пешком… А по ночам на «Волге» ездит. Скрывает… А от народа скрывать нечего. Народ ночью видит лучше, чем днём. Верно?.. Верно!.. Точно?.. Точно!
(Уходит направо. С левой стороны поднимается занавес. Восемь женщин стоят, смотрят ей вслед.)
Первая. Видели?.. Она улыбнулась. Челюсть у неё искусственная. А если копнуть глубже, парик!
Все. Что ты говоришь?
Первая. Да.
Девятая (прощается). Девочки, я так рада, что мы наконец собрались. Мы в последнее время так редко собираемся. Я вас приглашаю на следующее воскресенье. Ладно, девочки?! Ну, я пошла… До свидания…
(Восемь женщин смотрят ей вслед.)
Первая. Хорошо, что она нас пригласила. Мы так давно вместе не собирались. Правда, девочки? И как здорово всё было приготовлено. С каким вкусом. Я ела и думала: откуда у неё деньги? В аптеке работает… Это всё яды… Она домой полную сумку ядов тащит. А сейчас за яды бешеные деньги дают: змей не хватает… Эх! Мне б яду!.. Ну, я пошла.
(Семь женщин смотрят ей вслед.)
Вторая. Видели, кофта на ней!.. Муж плавает на пароходе днём и ночью. Никто его не видит. Такие вещи привозит! Класть некуда. Могла бы сказать мне: «Капа! Я вижу, ты смотришь – на. Мы поносили, теперь ты поноси… На!.. Бери!..» Господи, я бы всё равно отказалась, разве мне нужны эти тряпки. Но она могла бы предложить?! Ну, я пошла…
(Шесть женщин смотрят ей вслед.)
Третья. Отсудила у мужа всё… Выбросила его на улицу голого и босого, там он простудился и слёг. А ещё два диплома имеет, образованная… До свидания, мои любимые!
(Пятеро смотрят ей вслед.)
Четвёртая. Образованная… Уж кто бы говорил, а она б молчала. Сама на свой диплом чайник ставит! А я, между прочим, без диплома и без аттестата – и все со мной советуются. Потому что все меня любят. Правда, девочки?
Все. Конечно, милая…
(Четвёртая уходит. Четверо смотрят ей вслед.)
Пятая. Ей уже сто лет. Водку пьёт, как мужчина, и ничего. Вот что значит организм… Ну, надо идти.
(Пятая уходит. Трое смотрят ей вслед.)
Шестая. Иди, милая, иди… Сама становится всё старше, а мужья всё моложе и моложе… Последний, кажется, в школу ходит. До свидания, девочки.
Двое. До свидания, родная.
(Шестая уходит. Двое смотрят ей вслед.)
Седьмая. А я вам скажу: у неё комплекс. Знаете, теперь есть такой комплекс ненормальности. Всё стучит шваброй в потолок, чтоб перестали мебель двигать. А у нас из мебели – ведро воды… Такая дура… За что её мужу Ленинскую премию дали?.. Пошла.
Восьмая. Пошла, пошла…
(Остаётся одна. Тоскливо смотрит по сторонам.)
Пошла… Пешком… А по ночам на «Волге» ездит. Скрывает… А от народа скрывать нечего. Народ ночью видит лучше, чем днём. Верно?.. Верно!.. Точно?.. Точно!
(Уходит направо. С левой стороны поднимается занавес. Восемь женщин стоят, смотрят ей вслед.)
Первая. Видели?.. Она улыбнулась. Челюсть у неё искусственная. А если копнуть глубже, парик!
Все. Что ты говоришь?
Первая. Да.
Современная женщина
Что случилось с женщинами? Я постарел, или новая мода – невозможно глаз оторвать, трудно стало ходить по улицам.
Прохожий
Современная женщина, идущая по городу, – отдельная, сладкая, близкая тема для разговора. Сказочная, как выставка мод. Будоражаще пахнущая издали. Стройная. В брючках, закатанных под коленки, открывая миру сапоги, а в них чулочки и только в них – ножки. А на торсике – вязанная самой собой кофтуля-свитерок с ниспадающим, открывающим, отрывающим от дела воротником, а уже в воротнике – шейка, служащая для подъёма и опускания груди с цепочкой и украшенная головкой со стекающей чёлкой на строгие-строгие неприступные глаза, закрытые для отдыха длинными, загнутыми вверх прохладными ресницами, вызывающими щекотку в определённые моменты, до которых ещё надо добраться, а для этого надо говорить и говорить, говорить и говорить, и быть мужественным, и хорошо пахнуть, не забывая подливать сладкий ликёр в рюмки, перекладывая билеты в Большой зал из маленького кармана в пистончик и попыхивая сигаретой с калифорнийским дымком, зажжённой от зажигалки «Ронсон», срабатывающей в шторм и лежащей тут же возле сбитых сливок, присыпанных шоколадом, в тридцати сантиметрах от гвоздик в хрустальной узкой вазе, закрывающей нежный подбородок, но открывающей губки, где тает мармелад!..
О боже, оркестр, ну что же ты?! Вот и датчане вышли в круг, вот и ритм… Но нет, не то. Пусть датчане прыгают, а мы спокойно, почти на месте, неподвижно, струя кровь мою от вашей в трёх сантиметрах и вашу влагу от моей – в пяти.
Ваша стройность перестала быть визуальной, она уже – здесь. А разность полов так очевидна, так ощутима. Мы так по-разному одеты и представители столь разных стай… Только наши шаги под этот оркестр. Из наших особей исчез интеллект и пропали глаза, мы ушли в слух. Его музыка, твоё дыхание и там, внизу, движение в такт контрабасу. И догорает сигарета, и допевает квартет, и ликёр из графина перетёк в наши глаза, а сливки с шоколадом ещё не кончились. Они припорошили губы, и мы будем их есть потом, позже, медленно.
Хороший режиссёр в этом месте ставит точку, потому что к нам приближаются официант, портье, милиционер и распорядитель танцев.
Наши мамы
Что же это за поколение такое? Родились в 1908—10—17-м. Пишут с ошибками, говорят с искажениями. Пережили голод двадцатых, дикий труд тридцатых, войну сороковых, нехватки пятидесятых, болезни, похоронки, смерти самых близких. По инерции страшно скупы, экономят на трамвае, гасят свет, выходя на секунду, хранят сахар для внуков. Уже три года не едят сладкого, солёного, вкусного, не могут выбросить старые ботинки, встают по-прежнему в семь и всё работают, работают, работают не покладая рук и не отдыхая, дома и в архиве, приходя в срок и уходя позже, выполняя обещанное, выполняя сказанное, выполняя оброненное, выполняя все просьбы по малым возможностям своим.
Пешком при таких ногах. Не забывая при такой памяти. Не имея силы, но обязательно написать, поздравить, напомнить, послать в другой город то, что там есть, но тут дешевле. Внимание оказать. Тащиться из конца в конец, чтоб предупредить, хотя там догадались, и не прилечь! Не прилечь под насмешливым взглядом с дивана:
– Мама! Ну кто это будет есть? Не надо, там догадаются. Нет смысла, мама, ну, во-первых…
Молодые – стервы. Две старухи тянут из лужи грязное тело: может, он и не пьян. А даже если пьян… Молодые стервы: «Нет смысла, мама…»
Кричат старухи, визжат у гроба. Потому что умер. Эти стесняются. Сдержанные вроде. Мужественные как бы… Некому учить. И книг нет. А умрут, на кого смотреть с дивана? Пока ещё ходят, запомним, как воют от горя, кричат от боли, что брать на могилы, как их мыть, как поднимать больного, как кормить гостя, даже если он на минуту, как говорить только то, что знаешь, любить другого ради него, выслушивать его ради него, и думать о нём, и предупредить его.
Давно родились, много помнят и всё работают, работают, работают, работают. Наше старое солнце.
Пешком при таких ногах. Не забывая при такой памяти. Не имея силы, но обязательно написать, поздравить, напомнить, послать в другой город то, что там есть, но тут дешевле. Внимание оказать. Тащиться из конца в конец, чтоб предупредить, хотя там догадались, и не прилечь! Не прилечь под насмешливым взглядом с дивана:
– Мама! Ну кто это будет есть? Не надо, там догадаются. Нет смысла, мама, ну, во-первых…
Молодые – стервы. Две старухи тянут из лужи грязное тело: может, он и не пьян. А даже если пьян… Молодые стервы: «Нет смысла, мама…»
Кричат старухи, визжат у гроба. Потому что умер. Эти стесняются. Сдержанные вроде. Мужественные как бы… Некому учить. И книг нет. А умрут, на кого смотреть с дивана? Пока ещё ходят, запомним, как воют от горя, кричат от боли, что брать на могилы, как их мыть, как поднимать больного, как кормить гостя, даже если он на минуту, как говорить только то, что знаешь, любить другого ради него, выслушивать его ради него, и думать о нём, и предупредить его.
Давно родились, много помнят и всё работают, работают, работают, работают. Наше старое солнце.
Мы гуляли в лесу под Ялтой
Пароход пока стоял. Мы углубились. Она сказала: «Давай закопаем вещи, документы и деньги, чтобы не мешали гулять. А место запомним – вот эти три дерева».
И я согласился.
И мы закопали.
Мы ещё гуляли часа два, а потом перестали.
Я к ней хорошо относился.
Собственно, а что из неё выжмешь?..
Паспорт можно восстановить.
Хуже…
Там ещё вот эта была…
Виза…
Перекопали мы…
Хуже, что лес заповедный…
Потом эта…. охотинспекция…
Пароход за это время два раза приходил…
Нам сверху видно…
Главное, не в чем из лесу…
Если кто появляется, уходим вглубь…
Копаем по ночам…
А что о себе…
Да охраняем… не даём туристам костры жечь, кабанов гоняем – не даём копать…
Там, где мы перекопали, уже побеги…
Аттестат зрелости не жалко, но там эта…
Сберегательная книжка и аккредитив… права… диплом, деньги, справки.
Многие спрашивают, как я к ней после этого.
А как?.. Хорошо.
И я согласился.
И мы закопали.
Мы ещё гуляли часа два, а потом перестали.
Я к ней хорошо относился.
Собственно, а что из неё выжмешь?..
Паспорт можно восстановить.
Хуже…
Там ещё вот эта была…
Виза…
Перекопали мы…
Хуже, что лес заповедный…
Потом эта…. охотинспекция…
Пароход за это время два раза приходил…
Нам сверху видно…
Главное, не в чем из лесу…
Если кто появляется, уходим вглубь…
Копаем по ночам…
А что о себе…
Да охраняем… не даём туристам костры жечь, кабанов гоняем – не даём копать…
Там, где мы перекопали, уже побеги…
Аттестат зрелости не жалко, но там эта…
Сберегательная книжка и аккредитив… права… диплом, деньги, справки.
Многие спрашивают, как я к ней после этого.
А как?.. Хорошо.
В кулуарах
Видишь – девочка, хочешь познакомлю? 226-15-48. А вот блондинка идёт – 245-14-69. Лида. А вот её рабочий – 227-49-53, с девяти до шести, перерыв с тринадцати до четырнадцати. Жуковского, тридцать восемь, квартира семь, пятый подъезд. Эта вышла замуж недавно, живут хорошо, в новом доме. Ленинский проспект, шестьдесят восемь, корпус три, квартира четыре, но уже пол трескается, и плитка в ванной обвалилась. Вот идёт Лида Скрябина – аспирантура строительного, сто пять рублей и два месяца каникулы. Рабочий – 246-42-38, домашний – 247-49-25, волосы крашеные, что-то с почками.
А вот муж и жена Островские – Петя и Катя. Одеты просто, а бриллианты зашиты в мешочках с нафталином, что цепляются на ковёр от моли. Здравствуйте!.. Основной – в левом верхнем мешочке, восемьдесят четыре карата. Здравствуйте. Как дела? Ничего, спасибо…
А это Женя, симпатичная девочка, подходить не стоит – любит одного актёра, тратит все деньги, чтобы он её заметил. Ну, он её заметил, теперь там трагедия. Вчера была у гадалки…
Здравствуйте!.. Сидор Иванович. Выпихивают на пенсию, не хочет, насмерть стоит. А его молодёжь снизу подпирает. Сегодня всю ночь писал в горком. Написал, в кармане держит, в правом.
Здравствуйте!.. Двадцать девять лет, не мужчина… Мама в отчаянии. По всем курортам – головой об стенку. Завтра везут в Ленинград к знаменитому профессору Зильберману. Но сам Зильберман, как показала его последняя свадьба… Здравствуйте!.. У неё посаженный отец. Артель. Розовые очки. Обеды устраивал, по сто человек приглашал, а кому-то обед не понравился – хлоп… Здравствуйте!.. 283-48-19, добавочный 51, с утра до одиннадцати. Могу познакомить. Три комнаты в центре с родителями. Если нажать, папа построит кооператив; внешне хромает, заставляет желать лучшую, но кооператив!.. Здравствуйте!.. Шепелявит, картавит, прихрамывает – умна как бес. Курит и пьёт. Но первое время скрывает. Защищает диссертацию.
Ого, целый автобус пришёл: Оля – 287-48-19, Катя – 211-15-49, Маня – стара, 187-49-34.
Послушай, а когда ты сам, тебе уже пятьдесят?!
А вот муж и жена Островские – Петя и Катя. Одеты просто, а бриллианты зашиты в мешочках с нафталином, что цепляются на ковёр от моли. Здравствуйте!.. Основной – в левом верхнем мешочке, восемьдесят четыре карата. Здравствуйте. Как дела? Ничего, спасибо…
А это Женя, симпатичная девочка, подходить не стоит – любит одного актёра, тратит все деньги, чтобы он её заметил. Ну, он её заметил, теперь там трагедия. Вчера была у гадалки…
Здравствуйте!.. Сидор Иванович. Выпихивают на пенсию, не хочет, насмерть стоит. А его молодёжь снизу подпирает. Сегодня всю ночь писал в горком. Написал, в кармане держит, в правом.
Здравствуйте!.. Двадцать девять лет, не мужчина… Мама в отчаянии. По всем курортам – головой об стенку. Завтра везут в Ленинград к знаменитому профессору Зильберману. Но сам Зильберман, как показала его последняя свадьба… Здравствуйте!.. У неё посаженный отец. Артель. Розовые очки. Обеды устраивал, по сто человек приглашал, а кому-то обед не понравился – хлоп… Здравствуйте!.. 283-48-19, добавочный 51, с утра до одиннадцати. Могу познакомить. Три комнаты в центре с родителями. Если нажать, папа построит кооператив; внешне хромает, заставляет желать лучшую, но кооператив!.. Здравствуйте!.. Шепелявит, картавит, прихрамывает – умна как бес. Курит и пьёт. Но первое время скрывает. Защищает диссертацию.
Ого, целый автобус пришёл: Оля – 287-48-19, Катя – 211-15-49, Маня – стара, 187-49-34.
Послушай, а когда ты сам, тебе уже пятьдесят?!
На веранде
Софья Львовна. Тогда я Милочке сказала, что мне всё равно. Пусть будет так, как есть, но ты же не можешь жить одна.
Моя мама. Почему одна?
С.Л. И мы пошли к Татьяне Ефимовне. Вы её знаете. Женщина очень интеллигентная. Она Мишу знает и любит. Я у неё видела книгу воспоминаний этого… ну, вы его читали, Миша, ну мама знает. Он чудесно пишет и на фотографии такое умное лицо.
Мама. Это наша родственница, Миша, Софья Львовна, у неё своя дача, она нам сливы приносила. Очень вкусные.
С.Л. Да. Он очень умный и пишет в основном о своих встречах с писателями, о знаменитых артистах, очень хорошо пишет, очень спокойно, достойно. Я б хотела, чтобы вы прочитали, Миша. Вот она. Я вам специально принесла с собой. Нет. Это я взяла ключ для закрутки. Ха-ха… Ой! Этим летом необычно большой урожай абрикосов, и слив, и яблок, и груш. Я хочу, чтоб вы у нас побывали с мамой и с Мишей. У нас сосед разводит вьетнамские кабачки. Он нас угостил, но это для питания скотов, крупные косточки, а Милочка говорит, ты, мама, не беспокойся, значит, я рожу от какого-то мужчины (плачет). Главное для меня – ребёнок. Я хочу иметь ребёнка. Я говорю, как же… Но я уже понимаю, что теперь другое время. И ваш товарищ мог вполне прийти к нам.
Мама. Это Толик.
С.Л. Он математик одинокий.
Мама. Он бегает по утрам.
С.Л. Ну что делать. Ей уже 37 лет. Он, наверное, плохой человек.
Миша. Да нет, что вы, прекрасный.
С.Л. А почему вы сказали, «будь он проклят»?
Миша. Когда?
С.Л. Минуту назад, Мишенька, вы сказали, «ну и мерзавец».
Миша. Да что вы? Как я мог… Это мой друг детства. Нас всего пятеро. Мы всю жизнь. Да что вы.
Мама. Нет. Он этого не говорил.
С.Л. Милочка говорит, он математик, ему сорок с лишним, он преподаёт, и он должен был к нам прийти. Познакомиться. И я вам скажу кто. Это ваш друг математик или физик.
Мама. Это Толик.
С.Л. Вы о нём хорошего мнения?
Миша. Да. Это мой друг детства. Нас всего несколько человек. Мы ещё с пятого класса. Он окончил физмат, преподаёт математику.
С.Л. А правда, что он холостяк?
Миша. Правда.
С.Л. А почему он вам не нравится?
Миша. Он мне очень нравится. Он мне не может не нравиться. Мы дружим с детства. Нас пятеро или шестеро. Мы так и дружим. Он очень хороший человек.
Мама. Он бегает по утрам. Он морж. Купается зимой.
С.Л. Да. Ну что делать, что делать, если она одна. И она говорит, мама, ну что делать, ну что делать, если я одна. Я отвечаю, да, Милочка, что делать, если ты одна, тебе уже 37 лет. Выглядит она прекрасно. Они сегодня пошли в театр, и я хочу, чтобы вы у нас побывали. В этом году необычайный урожай.
Мама. Софья Львовна специально пришла в темноте, чтоб тебя повидать. Это очень трогательно. Сейчас темно.
С.Л. Я чуть не упала, но здесь недалеко.
Мама. Мы вас проводим обязательно, и речи быть не может.
С.Л. Что вы, не стоит беспокоиться.
Мама. И речи быть не может. Ты слышал, я ничего не хочу слышать. Обязательно проводи. Знать ничего не хочу.
С.Л. Да. Я хочу, чтоб вы у нас побывали. В этом году необычайный урожай. Так много слив, абрикосов. Вы обязательно должны у нас побывать. У меня такой чудесный зять. Милочка его очень любит. У них двое детей.
Мама. Это у старшей?
С.Л. Да. Они чудесные такие дети. Они без меня не могут. «Бабушка, бабушка». Они рисуют меня. Всё время меня рисуют. Который час?
Мама. Четверть двенадцатого.
С.Л. Они уже спят (переходит на шёпот). Милочка мне говорит: «Мама, они так крепко спят», – но я не могу на неё смотреть без слёз. Умница, начитанная, её нельзя назвать красавицей, но мила бесконечно. Мне обещали познакомить её с одним математиком. Довольно молодой, лет 45. Спортсмен, читает физику, бегает, плавает, в общем, очень современный. Пусть познакомятся, пусть даже поживут, я уже тоже стала современная. Мне говорили, очень хороший парень. И я выяснила, что это ваш друг, Миша.
Мама. Это Толик.
С.Л. Я специально пришла, чтоб расспросить вас о нём.
Мама. Да. Мы вас проводим обязательно. Софья Львовна шла одна в темноте. Обязательно, и я ничего не хочу знать. Сейчас же.
С.Л. Сейчас Миша мне расскажет о нём.
Миша. Он мой товарищ. Мы дружим с детства. Нас где-то всегда было пятеро или шестеро, как когда. Он прекрасный человек. Ему сорок пять. Холост. Читает математику.
С.Л. Пусть познакомятся.
Мама. Пусть познакомятся.
Миша. Пусть познакомятся.
Мама. Он спортсмен, бегает по утрам, плавает зимой, прекрасно выглядит.
С.Л. Да. Что делать. Какой уж есть. Ей уже 37 лет. Она не красавица. Да, я очень хочу, чтоб мы посидели у нас. Я даже найду, чем вас угостить. Милочка испекла чудесные пончики с яблоками. И чай. Сейчас я поставлю. Миша, вы должны попробовать.
Миша. Нет, нет.
Мама. Не беспокойтесь, Софья Львовна. Здесь такая темнота, я не знаю, как вы добрались.
С.Л. Что делать. Мне же надо было узнать об этом математике, но у нас на воротах выключатель, я, когда иду, я всегда зажигаю, и полпути мне светло. Миша, когда будете выходить, зажжёте.
Мама. Что вы, что вы!
С.Л. Обязательно. Вы слышите, Миша? Справа на столбе.
Голос Миши. Я найду.
Мама. Он включит, и мы пойдём.
С.Л. Прекрасный вечер.
Мама. Чудесный. Жаль, скоро лето кончается.
С.Л. До свидания.
Мама. До свидания.
С.Л. Заходите обязательно. Вы же здесь недалеко.
Мама. Конечно. Я вас провожу.
Моя мама. Почему одна?
С.Л. И мы пошли к Татьяне Ефимовне. Вы её знаете. Женщина очень интеллигентная. Она Мишу знает и любит. Я у неё видела книгу воспоминаний этого… ну, вы его читали, Миша, ну мама знает. Он чудесно пишет и на фотографии такое умное лицо.
Мама. Это наша родственница, Миша, Софья Львовна, у неё своя дача, она нам сливы приносила. Очень вкусные.
С.Л. Да. Он очень умный и пишет в основном о своих встречах с писателями, о знаменитых артистах, очень хорошо пишет, очень спокойно, достойно. Я б хотела, чтобы вы прочитали, Миша. Вот она. Я вам специально принесла с собой. Нет. Это я взяла ключ для закрутки. Ха-ха… Ой! Этим летом необычно большой урожай абрикосов, и слив, и яблок, и груш. Я хочу, чтоб вы у нас побывали с мамой и с Мишей. У нас сосед разводит вьетнамские кабачки. Он нас угостил, но это для питания скотов, крупные косточки, а Милочка говорит, ты, мама, не беспокойся, значит, я рожу от какого-то мужчины (плачет). Главное для меня – ребёнок. Я хочу иметь ребёнка. Я говорю, как же… Но я уже понимаю, что теперь другое время. И ваш товарищ мог вполне прийти к нам.
Мама. Это Толик.
С.Л. Он математик одинокий.
Мама. Он бегает по утрам.
С.Л. Ну что делать. Ей уже 37 лет. Он, наверное, плохой человек.
Миша. Да нет, что вы, прекрасный.
С.Л. А почему вы сказали, «будь он проклят»?
Миша. Когда?
С.Л. Минуту назад, Мишенька, вы сказали, «ну и мерзавец».
Миша. Да что вы? Как я мог… Это мой друг детства. Нас всего пятеро. Мы всю жизнь. Да что вы.
Мама. Нет. Он этого не говорил.
С.Л. Милочка говорит, он математик, ему сорок с лишним, он преподаёт, и он должен был к нам прийти. Познакомиться. И я вам скажу кто. Это ваш друг математик или физик.
Мама. Это Толик.
С.Л. Вы о нём хорошего мнения?
Миша. Да. Это мой друг детства. Нас всего несколько человек. Мы ещё с пятого класса. Он окончил физмат, преподаёт математику.
С.Л. А правда, что он холостяк?
Миша. Правда.
С.Л. А почему он вам не нравится?
Миша. Он мне очень нравится. Он мне не может не нравиться. Мы дружим с детства. Нас пятеро или шестеро. Мы так и дружим. Он очень хороший человек.
Мама. Он бегает по утрам. Он морж. Купается зимой.
С.Л. Да. Ну что делать, что делать, если она одна. И она говорит, мама, ну что делать, ну что делать, если я одна. Я отвечаю, да, Милочка, что делать, если ты одна, тебе уже 37 лет. Выглядит она прекрасно. Они сегодня пошли в театр, и я хочу, чтобы вы у нас побывали. В этом году необычайный урожай.
Мама. Софья Львовна специально пришла в темноте, чтоб тебя повидать. Это очень трогательно. Сейчас темно.
С.Л. Я чуть не упала, но здесь недалеко.
Мама. Мы вас проводим обязательно, и речи быть не может.
С.Л. Что вы, не стоит беспокоиться.
Мама. И речи быть не может. Ты слышал, я ничего не хочу слышать. Обязательно проводи. Знать ничего не хочу.
С.Л. Да. Я хочу, чтоб вы у нас побывали. В этом году необычайный урожай. Так много слив, абрикосов. Вы обязательно должны у нас побывать. У меня такой чудесный зять. Милочка его очень любит. У них двое детей.
Мама. Это у старшей?
С.Л. Да. Они чудесные такие дети. Они без меня не могут. «Бабушка, бабушка». Они рисуют меня. Всё время меня рисуют. Который час?
Мама. Четверть двенадцатого.
С.Л. Они уже спят (переходит на шёпот). Милочка мне говорит: «Мама, они так крепко спят», – но я не могу на неё смотреть без слёз. Умница, начитанная, её нельзя назвать красавицей, но мила бесконечно. Мне обещали познакомить её с одним математиком. Довольно молодой, лет 45. Спортсмен, читает физику, бегает, плавает, в общем, очень современный. Пусть познакомятся, пусть даже поживут, я уже тоже стала современная. Мне говорили, очень хороший парень. И я выяснила, что это ваш друг, Миша.
Мама. Это Толик.
С.Л. Я специально пришла, чтоб расспросить вас о нём.
Мама. Да. Мы вас проводим обязательно. Софья Львовна шла одна в темноте. Обязательно, и я ничего не хочу знать. Сейчас же.
С.Л. Сейчас Миша мне расскажет о нём.
Миша. Он мой товарищ. Мы дружим с детства. Нас где-то всегда было пятеро или шестеро, как когда. Он прекрасный человек. Ему сорок пять. Холост. Читает математику.
С.Л. Пусть познакомятся.
Мама. Пусть познакомятся.
Миша. Пусть познакомятся.
Мама. Он спортсмен, бегает по утрам, плавает зимой, прекрасно выглядит.
С.Л. Да. Что делать. Какой уж есть. Ей уже 37 лет. Она не красавица. Да, я очень хочу, чтоб мы посидели у нас. Я даже найду, чем вас угостить. Милочка испекла чудесные пончики с яблоками. И чай. Сейчас я поставлю. Миша, вы должны попробовать.
Миша. Нет, нет.
Мама. Не беспокойтесь, Софья Львовна. Здесь такая темнота, я не знаю, как вы добрались.
С.Л. Что делать. Мне же надо было узнать об этом математике, но у нас на воротах выключатель, я, когда иду, я всегда зажигаю, и полпути мне светло. Миша, когда будете выходить, зажжёте.
Мама. Что вы, что вы!
С.Л. Обязательно. Вы слышите, Миша? Справа на столбе.
Голос Миши. Я найду.
Мама. Он включит, и мы пойдём.
С.Л. Прекрасный вечер.
Мама. Чудесный. Жаль, скоро лето кончается.
С.Л. До свидания.
Мама. До свидания.
С.Л. Заходите обязательно. Вы же здесь недалеко.
Мама. Конечно. Я вас провожу.
Рассказ пожилой женщины
Я три года над ними работала. Он несчастный парень, она еле дышит. Я их познакомила. Он приходит ко мне: «Она сидит у телевизора, даже в мою сторону не глядит».
Я к ней: «Почему так, Розочка, ты не можешь пошевелиться?»
А она мне: «Он же мужчина, он так сидит, и я так сижу».
Я к нему: «Что же вы так сидите, Славик, вы же мужчина, не может же девушка броситься вам на шею. Ну сядьте поближе, пойдите в кино».
Я к ней: «Почему так, Розочка, ты не можешь пошевелиться?»
А она мне: «Он же мужчина, он так сидит, и я так сижу».
Я к нему: «Что же вы так сидите, Славик, вы же мужчина, не может же девушка броситься вам на шею. Ну сядьте поближе, пойдите в кино».