Страница:
если соблазняет тебя рука твоя, отсеки ее: лучше тебе увечному войти в жизнь, нежели с двумя руками идти в геенну, в огонь неугасимый, где червь их не умирает и огонь не угасает(Map. 9:43-46, также 45-49)
Там будет плачь и скрежет зубов — не раз повторял Спаситель о геенне (Матф. 8:12 и др.). В Откровении Иоанна Богослова это место или состояние называется
озеро огненное(Откр. 19:20). И у ап. Павла:
В пламенеющем огне совершающего отмщение не познавшим Бога и не покоряющимся благовествованию Господа нашего Иисуса Христа(1 Сол. 1:8). Образы: червь неумирающий и огонь неугасающий, очевидно, символичны, и указывают на тяжесть мучений. Св. Иоанн Дамаскин замечает: «грешники преданы будут огню вечному не такому вещественному, как у нас, но такому, какой известен одному Богу» (изложение православной веры).
«Знаю, — пишет св. Златоуст, — что многие ужасаются одной только геенны; но я думаю, что лишение славы Царствия Божия, есть мучение более страшное, нежели геенна» (на евангелие от Матф. Беседа 23). «Это лишение благ причинит такую муку, такую скорбь и тесноту, что если бы и никакая казнь не ожидала согрешивших здесь, то оно само по себе сильнее геенских мук может растерзать и возмутить наши души… Многие безрассудные желают только избавиться от геенны, но я считаю гораздо мучительнейшим геенны наказанием не быть в оной славе; и тому, кто лишился ее, думаю, плакать должно не столько о геенских мучениях, сколько о лишении небесных благ; ибо это одно есть жесточайшее из всех наказаний» (слово к Феодору).
Такое же изъяснение читаем и у Иринея (против ересей).
Св. Григорий Богослов поучает: «Признавай воскресение, суд и воздаяние праведным судом Божиим. И это воздаяние для очищенных сердцем будет свет, то есть Бог видимый и познаваемый по мере чистоты, что и называем Царствием Небесным, — а для слепых умом, то есть для отчужденных от Бога по мере здешней близорукости, будет «тьма» (слово на крещение).
Церковь, основываясь на слове Божием, признает геенские мучения вечными и нескончаемыми, и поэтому она осудила на 5-м вселенском соборе лжеучение оригенистов, будто демоны и нечестивые люди будут страдать в аду только до определенного времени, а потом будут восстановлены в первобытном невинном состоянии (apokat astasis). Осуждение на Всеобщем суде названо в Откровении св. Иоанна Богослова «смертью второй» (20:14).
Стремление понять геенские мучения в относительном смысле — вечности, как некоего «века, периода», может быть и длительного, но конечного; а то и вообще отрицание реальности этих мучений — как в древности так и ныне встречается. Приводятся соображения логического свойства, указывается на несоответствие мучений с благостью Божией, на несоразмерность между временными преступлениями и вечностью наказаний, на несоответствие их с конечной целью творения человека, которое есть блаженство в Боге. Но не нам определять границы между неизреченной милостью Божией и правдой — справедливостью Его. Знаем, что Господь хочет всем спастись и в познание истины прийти. Но человек способен собственной злой волей оттолкнуть милосердие Божие и средства спасения. Златоуст о Страшном суде замечает: «Когда Господь говорил о царстве, то, сказал: придите, благословенные, наследуйте царство, уготованное вам от создания мира, а говоря об огне, сказал не так, но прибавил: уготованный диаволу и ангелам его. Ибо Я царство готовил вам, огонь же не вам, но диаволу и ангелам его. Но так как вы сами ввергли себя в огонь, то и вините в том сами себя» (на евангелие от Матф.).
Не имеем права понимать слова Господа только условно, как угрозу, как некую педагогическую меру, применяемую Спасителем. Если так поймем, то погрешим, так как Спаситель не внушал нам такого понимания, и подвергнем себя гневу Божию, по слову псалмопевца: Зачем нечестивый пренебрегает Бога, говоря в сердце своем: «Ты не взыщешь»(Пс. 9:34). Впрочем само понятие «гнев» по отношению к Богу является условным и человекообразным, как об этом поучаемся из наставлений преп. Антония Великого. Он говорит:
«Бог благ и бесстрастен и неизменен. Если кто, признавая благословенным и истинным то, что Бог не изменяется, недоумевает однако ж, как Он (будучи таковым) о добрых радуется, злых отвращается, на грешников гневается, а когда они каются, является милостив к ним: то на сие надобно сказать, что Бог не радуется и не гневается, ибо радость и гнев суть страсти. Нелепо думать, чтобы Богу было хорошо или плохо от дел человеческих. Бог благ и только благое творит, вредить же никому не вредит, пребывая всегда одинаковым. А мы, когда бываем добры, то вступаем в общение с Богом, по сходству с Ним, а когда становимся злыми, то отдаляемся от Него, по несходству с Ним. Живя добродетельно, мы бываем Божиими, а делаясь злыми, становимся отверженными от Него, а это не значит, чтобы Он гнев имел на нас, но то что наши грехи не попускают Богу воссиять на нас, а соединяют с демонами мучителями. Если потом молитвами и благотворениями получаем разрешение во грехах, то это не значит, что мы Бога ублажили и Его переменили, но что посредством таких действий и нашего обращения к Богу, уврачевав сущее в нас зло, опять делаемся способными вкушать Божию благость; так что сказать: Бог отвращается от злых, есть то же что сказать: солнце скрывается от лишенных зрения» (Добротолюбие т. 1, наст. 50).
Достойно внимания также простое рассуждение по этому поводу еп. Феофана Вышенского затворника:
«Пойдут праведники в жизнь вечную, а осатаневшие грешники — в муку вечную, в сообщество с бесами. Кончатся ли эти муки? Если кончится злоба сатанинская и осатанение, то и муки кончатся. А кончатся ли злоба сатаны и осатанение? Посмотрим и увидим тогда… А до того будем верить, что как жизнь вечная не имеет конца, так и мука вечная, угрожающая грешникам, не будет иметь конца. Никакое гадание не доказывает возможности прекращения сатанинства. Чего не видел сатана по падении своем! Сколько явлено сил Божиих! Как сам он поражен силой Креста Господня! Как доселе поражается этой силой всякая его хитрость и злоба! И все ему неймется, все идет против: и чем дальше идет, тем больше упорствует. Нет, никакой нет надежды исправиться ему! А если ему нет надежды, то нет надежды и людям, осатаневшим по его действию. Значит нельзя не быть в аду с вечными муками».
Писания преподобных христианских подвижников показывают, что чем выше поднимается нравственное сознание, тем острее становится чувство нравственной ответственности, страх оскорбить Бога и сознание неизбежности наказания за уклонение от заповедей Божиих. Но столь же растет и упование на милость Божию, надеяться на которую и просить которой у Господа каждому из нас должно и утешительно.
Царство славы
Приложение
Течения в русской философско-богословской мысли
Вопрос развития догматов
Философия и Богословие
«Знаю, — пишет св. Златоуст, — что многие ужасаются одной только геенны; но я думаю, что лишение славы Царствия Божия, есть мучение более страшное, нежели геенна» (на евангелие от Матф. Беседа 23). «Это лишение благ причинит такую муку, такую скорбь и тесноту, что если бы и никакая казнь не ожидала согрешивших здесь, то оно само по себе сильнее геенских мук может растерзать и возмутить наши души… Многие безрассудные желают только избавиться от геенны, но я считаю гораздо мучительнейшим геенны наказанием не быть в оной славе; и тому, кто лишился ее, думаю, плакать должно не столько о геенских мучениях, сколько о лишении небесных благ; ибо это одно есть жесточайшее из всех наказаний» (слово к Феодору).
Такое же изъяснение читаем и у Иринея (против ересей).
Св. Григорий Богослов поучает: «Признавай воскресение, суд и воздаяние праведным судом Божиим. И это воздаяние для очищенных сердцем будет свет, то есть Бог видимый и познаваемый по мере чистоты, что и называем Царствием Небесным, — а для слепых умом, то есть для отчужденных от Бога по мере здешней близорукости, будет «тьма» (слово на крещение).
Церковь, основываясь на слове Божием, признает геенские мучения вечными и нескончаемыми, и поэтому она осудила на 5-м вселенском соборе лжеучение оригенистов, будто демоны и нечестивые люди будут страдать в аду только до определенного времени, а потом будут восстановлены в первобытном невинном состоянии (apokat astasis). Осуждение на Всеобщем суде названо в Откровении св. Иоанна Богослова «смертью второй» (20:14).
Стремление понять геенские мучения в относительном смысле — вечности, как некоего «века, периода», может быть и длительного, но конечного; а то и вообще отрицание реальности этих мучений — как в древности так и ныне встречается. Приводятся соображения логического свойства, указывается на несоответствие мучений с благостью Божией, на несоразмерность между временными преступлениями и вечностью наказаний, на несоответствие их с конечной целью творения человека, которое есть блаженство в Боге. Но не нам определять границы между неизреченной милостью Божией и правдой — справедливостью Его. Знаем, что Господь хочет всем спастись и в познание истины прийти. Но человек способен собственной злой волей оттолкнуть милосердие Божие и средства спасения. Златоуст о Страшном суде замечает: «Когда Господь говорил о царстве, то, сказал: придите, благословенные, наследуйте царство, уготованное вам от создания мира, а говоря об огне, сказал не так, но прибавил: уготованный диаволу и ангелам его. Ибо Я царство готовил вам, огонь же не вам, но диаволу и ангелам его. Но так как вы сами ввергли себя в огонь, то и вините в том сами себя» (на евангелие от Матф.).
Не имеем права понимать слова Господа только условно, как угрозу, как некую педагогическую меру, применяемую Спасителем. Если так поймем, то погрешим, так как Спаситель не внушал нам такого понимания, и подвергнем себя гневу Божию, по слову псалмопевца: Зачем нечестивый пренебрегает Бога, говоря в сердце своем: «Ты не взыщешь»(Пс. 9:34). Впрочем само понятие «гнев» по отношению к Богу является условным и человекообразным, как об этом поучаемся из наставлений преп. Антония Великого. Он говорит:
«Бог благ и бесстрастен и неизменен. Если кто, признавая благословенным и истинным то, что Бог не изменяется, недоумевает однако ж, как Он (будучи таковым) о добрых радуется, злых отвращается, на грешников гневается, а когда они каются, является милостив к ним: то на сие надобно сказать, что Бог не радуется и не гневается, ибо радость и гнев суть страсти. Нелепо думать, чтобы Богу было хорошо или плохо от дел человеческих. Бог благ и только благое творит, вредить же никому не вредит, пребывая всегда одинаковым. А мы, когда бываем добры, то вступаем в общение с Богом, по сходству с Ним, а когда становимся злыми, то отдаляемся от Него, по несходству с Ним. Живя добродетельно, мы бываем Божиими, а делаясь злыми, становимся отверженными от Него, а это не значит, чтобы Он гнев имел на нас, но то что наши грехи не попускают Богу воссиять на нас, а соединяют с демонами мучителями. Если потом молитвами и благотворениями получаем разрешение во грехах, то это не значит, что мы Бога ублажили и Его переменили, но что посредством таких действий и нашего обращения к Богу, уврачевав сущее в нас зло, опять делаемся способными вкушать Божию благость; так что сказать: Бог отвращается от злых, есть то же что сказать: солнце скрывается от лишенных зрения» (Добротолюбие т. 1, наст. 50).
Достойно внимания также простое рассуждение по этому поводу еп. Феофана Вышенского затворника:
«Пойдут праведники в жизнь вечную, а осатаневшие грешники — в муку вечную, в сообщество с бесами. Кончатся ли эти муки? Если кончится злоба сатанинская и осатанение, то и муки кончатся. А кончатся ли злоба сатаны и осатанение? Посмотрим и увидим тогда… А до того будем верить, что как жизнь вечная не имеет конца, так и мука вечная, угрожающая грешникам, не будет иметь конца. Никакое гадание не доказывает возможности прекращения сатанинства. Чего не видел сатана по падении своем! Сколько явлено сил Божиих! Как сам он поражен силой Креста Господня! Как доселе поражается этой силой всякая его хитрость и злоба! И все ему неймется, все идет против: и чем дальше идет, тем больше упорствует. Нет, никакой нет надежды исправиться ему! А если ему нет надежды, то нет надежды и людям, осатаневшим по его действию. Значит нельзя не быть в аду с вечными муками».
Писания преподобных христианских подвижников показывают, что чем выше поднимается нравственное сознание, тем острее становится чувство нравственной ответственности, страх оскорбить Бога и сознание неизбежности наказания за уклонение от заповедей Божиих. Но столь же растет и упование на милость Божию, надеяться на которую и просить которой у Господа каждому из нас должно и утешительно.
Царство славы
С кончиной этого века и преобразованием мира в мир новый, лучший, откроется вечное царство Божие, царство славы. Тогда закончится «царство благодати» — бытие Церкви на земле, Церкви воинствующей; Церковь небесная войдет в это царство славы и сольется с ним.
А затем конец, когда Он предаст Царство Богу и Отцу, когда упразднит всякое начальство и всякую власть и силу; ибо Ему надлежит царствовать, доколе низложит всех врагов под ноги Свои. Последний же враг истребится — смерть…Когда же все покорит Ему (Отцу), тогда и Сам Сын покорится Покорившему все Ему, да будет Бог все во всем(1 Кор. 15:24-26, 28). Эти слова о конце Царства Христова должно понимать, как исполнение посланничества Сына, принятого Им от Отца и состоящего в приведении человечества к Богу через Церковь. Тогда будет царствовать Сын в царстве славы вместе с Отцом и Святым Духом, и
царствию Его не будет конца. «Ибо, — как говорит св. Кирилл Иерусалимский, — Тот, Который царствовал прежде, нежели низложил врагов, не будет ли тем паче царствовать после того, как победит их?» (огласительные слова).
Смерть не будет иметь силы в царстве славы. Последний же враг упразднится смерть…. тогда сбудется слово написанное: «поглощена смерть победою»(1 Кор. 15:26 и 54). «И времени не будет к тому».
Вечная блаженная жизнь образно представлена в Откровении 21 гл. И увидел я новое небо и землю новую; ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет. В будущем царстве все будет одухотворенное, бессмертное и святое.
Главное же то, что достигшие будущей блаженной жизни и ставшие «причастниками Божеского естества» (2 Пет. 1:4), будут участниками той совершеннейшей жизни, которой источник в одном Боге. В частности, будущие члены царствия Божия сподобятся, подобно ангелам, зреть Бога(Матф. 5:8), будут созерцать Его славу не как сквозь тусклое стекло, не гадательно, но лицом к лицу, — и не только созерцать, но и сами участвоватьв ней, сияя как солнце в царствии Отца их (Матф. 13:43), будучи «сонаследниками Христовыми», восседая со Христом на престоле и разделяя с Ним Его царское величие (Откр. 3:21; 2 Тим. 2:11-12).
Как символически изображено в Откровении, «они не будут уже ни алкать ни жаждать, и не будет палить их солнце и никакой зной, ибо Агнец, Который посреди престола, будет пасти их и водить их на живые источники вод; и отрет Бог всякую слезу с очей их» (Откр. 7:16). Как говорит прор. Исайя: не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его(Ис. 64:4; 1 Кор. 2:9). Блаженство в Боге будет тем вожделеннее, что оно будет нескончаемо вечным: и пойдут праведники в жизнь вечную.
Однако эти слова о Боге, по мысли св. Отцов Церкви, будут иметь свои степени, соответственно нравственному достоинству каждого, о чем можно заключить из слов Священного Писания: В доме Отца Моего обителей много(Иоан. 14:2); каждый получит свою награду по своему труду(1 Кор. 3:8); звезда от звезды разнится в славе(1 Кор. 15:41).
Св. Ефрем Сирин говорит: «Как лучами солнца чувственного наслаждается всякий по мере чистоты зрительной силы и впечатления, и как от одного светильника, освещающего дом, каждый луч имеет свое место, между тем как свет не делится на много светильников, так в будущий век все праведные водворятся нераздельно в единой радости, но каждый по свое мере, будет озаряться единым мысленным солнцем и, по степени достоинства, почерпать радость и веселие, как бы в одном воздухе и месте. И никто не увидит меры высшего и низшего, чтобы, смотря на превосходящую благодать другого и на свое лишение, не иметь в этом для себя причины к скорби и беспокойству. Да не будет сего там, где нет ни печали, ни воздыхания, но всякий по должной ему благодати, в своей мере будет веселиться внутренне, а по внешности у всех будет одно созерцание и одна радость» (о небесных обителях).
«Даруй же нам, Господи, — всем всегда — живую и неумолкающую память Твоего будущего славного пришествия. Твоего последнего, страшного суда над нами, Твоего праведнейшего и вечного воздаяния праведникам и грешникам, — да при свете ее и Твоей благодатной помощи, целомудренно и праведно, и благочестиво жили в нынешнем веке(Титу 2:12); и таким образом достигнем, наконец, и вечно-блаженной жизни на небе, чтобы всем существом славословить Тебя, со безначальным Твоим Отцом и пресвятым и благим и животворящим Твоим Духом, во веки веков» (Макарий, митроп. Московский «Православное догматическое богословие»).
Смерть не будет иметь силы в царстве славы. Последний же враг упразднится смерть…. тогда сбудется слово написанное: «поглощена смерть победою»(1 Кор. 15:26 и 54). «И времени не будет к тому».
Вечная блаженная жизнь образно представлена в Откровении 21 гл. И увидел я новое небо и землю новую; ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет. В будущем царстве все будет одухотворенное, бессмертное и святое.
Главное же то, что достигшие будущей блаженной жизни и ставшие «причастниками Божеского естества» (2 Пет. 1:4), будут участниками той совершеннейшей жизни, которой источник в одном Боге. В частности, будущие члены царствия Божия сподобятся, подобно ангелам, зреть Бога(Матф. 5:8), будут созерцать Его славу не как сквозь тусклое стекло, не гадательно, но лицом к лицу, — и не только созерцать, но и сами участвоватьв ней, сияя как солнце в царствии Отца их (Матф. 13:43), будучи «сонаследниками Христовыми», восседая со Христом на престоле и разделяя с Ним Его царское величие (Откр. 3:21; 2 Тим. 2:11-12).
Как символически изображено в Откровении, «они не будут уже ни алкать ни жаждать, и не будет палить их солнце и никакой зной, ибо Агнец, Который посреди престола, будет пасти их и водить их на живые источники вод; и отрет Бог всякую слезу с очей их» (Откр. 7:16). Как говорит прор. Исайя: не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его(Ис. 64:4; 1 Кор. 2:9). Блаженство в Боге будет тем вожделеннее, что оно будет нескончаемо вечным: и пойдут праведники в жизнь вечную.
Однако эти слова о Боге, по мысли св. Отцов Церкви, будут иметь свои степени, соответственно нравственному достоинству каждого, о чем можно заключить из слов Священного Писания: В доме Отца Моего обителей много(Иоан. 14:2); каждый получит свою награду по своему труду(1 Кор. 3:8); звезда от звезды разнится в славе(1 Кор. 15:41).
Св. Ефрем Сирин говорит: «Как лучами солнца чувственного наслаждается всякий по мере чистоты зрительной силы и впечатления, и как от одного светильника, освещающего дом, каждый луч имеет свое место, между тем как свет не делится на много светильников, так в будущий век все праведные водворятся нераздельно в единой радости, но каждый по свое мере, будет озаряться единым мысленным солнцем и, по степени достоинства, почерпать радость и веселие, как бы в одном воздухе и месте. И никто не увидит меры высшего и низшего, чтобы, смотря на превосходящую благодать другого и на свое лишение, не иметь в этом для себя причины к скорби и беспокойству. Да не будет сего там, где нет ни печали, ни воздыхания, но всякий по должной ему благодати, в своей мере будет веселиться внутренне, а по внешности у всех будет одно созерцание и одна радость» (о небесных обителях).
«Даруй же нам, Господи, — всем всегда — живую и неумолкающую память Твоего будущего славного пришествия. Твоего последнего, страшного суда над нами, Твоего праведнейшего и вечного воздаяния праведникам и грешникам, — да при свете ее и Твоей благодатной помощи, целомудренно и праведно, и благочестиво жили в нынешнем веке(Титу 2:12); и таким образом достигнем, наконец, и вечно-блаженной жизни на небе, чтобы всем существом славословить Тебя, со безначальным Твоим Отцом и пресвятым и благим и животворящим Твоим Духом, во веки веков» (Макарий, митроп. Московский «Православное догматическое богословие»).
Приложение
Течения в русской философско-богословской мысли
Содержание:
Вопрос развития догматов
Философия и Богословие
Религиозно-философская система Владимира Соловьева
Учение о премудрости Божией в Священном Писании
София, премудрость Божия
Вопрос развития догматов
Тема о догматическом развитии давно оказалась предметом дискуссии в богословской литературе: можно ли признать, с церковной точки зрения, развитие догматов или нет? В большинстве случаев спор в сущности идет о словах; расхождение получается из-за того, что вкладывается разный смысл в термин «развитие». Понимать ли «развитие», как раскрытие уже данного, или как открытие нового? Общий же взгляд богословской мысли сходится в том, что церковное сознание от апостолов и до конца жизни Церкви, будучи руководимо Духом Святым, в своем существе одно и то же. Христианское учение, объем Божественного Откровения неизменны. Вероучение Церкви не развивается, и церковное самосознание с течением веков не становится богаче, глубже и шире, чем каким оно являлось у апостолов и не подлежит дополнениям. Церковь всегда водима Духом Святым, но мы не видим в ее истории и не ожидаем новых догматических откровений.
Такой взгляд о догматическом развитии присущ и русской богословской мысли 19 века. Кажущаяся разница в суждениях разных лиц зависела от обстановки дискуссий. В дискуссии с протестантами естественно было отстаивать право Церкви на развитие догматов, в смысле права соборов устанавливать и санкционировать догматические положения. С римо-католиками приходилось возражать против своевольных нововведений, сделанных Римской церковью в новое время и, таким образом, против принципа создания новых догматов, не преданных древней Церковью. В частности, вопрос по сближению старокатоликов с православием (конец 19 в.), с отталкиванием обеих сторон от Ватиканского догмата непогрешимости папы, — усилил в русской богословской мысли точку зрения, не одобряющую установления новых догматических определений.
В 80-ых годах мы встречаемся с иным подходом к данному вопросу. Вл. Соловьев, склонявшийся к соединению православия с Римской церковью, желая оправдать догматическое развитие Римской церкви, отстаивает идею развития догматического сознания Церкви. Он приводит аргумент, что «Тело Христово изменяется и совершенствуется», как всякий организм; первоначальный «залог» веры в истории христианства раскрывается и уясняется; «Православие держится не одной только стариной, а вечно живет Духом Божиим».
Отстаивать это точку зрения побуждали Соловьева не только симпатии к Римской церкви, но и его собственные религиозно-философские построения. Это были его мысли о Софии — Премудрости Божией, о Богочеловечестве, как историческом процессе, и др. Увлеченный своей метафизической системой, Соловьев в 90-ых годах стал проводить учение о «вечной Женственности, которая не есть только бездейственный образ в уме Божием, а живое духовное существо, обладающее всей полнотой сил и действий. Весь мировой и исторический процесс есть процесс ее реализации и воплощения в великом многообразии форм и степеней… Небесный предмет нашей любви только один, всегда и для всех один и тот же — вечная Женственность Божия…»
Так ряд новых понятий стал входить в русскую религиозную мысль. Эти понятия не вызывали особого отпора в русской богословской науке, так как высказывались, как мысли философские больше чем богословские.
Соловьев умел вдохнуть своими выступлениями литературными и устными интерес к религиозным проблемам в широкие круги русского образованного общества. Однако этот интерес соединялся с уклоном от подлинного православного образа мыслей. Это выразилось, напр., на Петербургских религиозно-философских собраниях 1901-3 гг. Здесь поднимались вопросы: «Можно ли считать догматическое учение Церкви завершенным? Нельзя ли ожидать новых откровений? В чем может выражаться новое религиозное творчество в христианстве, и каким образом оно может быть согласовано со Св. Писанием и Преданием Церкви, определениями вселенских соборов и учением свв. Отцов?» Особенно характерны были прения о «догматическом развитии».
В русской религиозно-общественной мысли с началом текущего столетия появилось ожидание пробуждения «нового религиозного сознания» на православной почве. Стали высказываться мысли, что богословие не должно бояться новых откровений, что догматика должна шире пользоваться рациональным базисом, не игнорируя современное личное пророческое вдохновение, что круг основных проблем догматики должен быть расширен, т. к. она представляет собой полную философско-богословскую систему мировоззрения. Идеи Соловьева получили дальнейшее развитие, между ними на первом месте была софиологическая проблема. Выдающимися представителями нового течения были свящ. Павел Флоренский («Столп и утверждение истины» и др.), Сергей Булгаков, впоследствии протоиерей («Свет невечерний, Купина Неопалимая» и др.)
В связи с этими вопросами естественно нам самим поставить вопрос: удовлетворяет ли догматическая наука, в ее обычном построении, потребности христианина составить целостное мировоззрение? Не остается ли догматика, отказываясь от развития, безжизненным собранием разрозненных догматов?
Со всей уверенностью нужно сказать, что круг откровенных истин, входящих в принятые системы догматического богословия, дает полную возможность составить высокое, ясное и простое мировоззрение. Догматическое богословие, построенное на фундаменте твердых догматических истин, говорит о Личном Боге, невыразимо нам близком, не нуждающемся в посредниках между Ним и тварью, о Боге в Святой Троице «Который над всеми, и через всех, и во всех нас»(Ефес. 4:6) — над нами, с нами и в нас; о Боге, любящем Свои творения, человеколюбивом и снисходительном к нашим немощам, но не лишающим Своих тварей свободы, говорит о человеке и высоком назначении человечества и его высоких духовных возможностях, — и в то же время о наличии у него печального нравственного уровня, его падении; представляет путь и средства к возвращению в потерянный рай, открытые воплощением и крестной смертью Сына Божия, и путь к достижению вечной блаженной жизни. Все это жизненно необходимые истины. Здесь вера и жизнь, знание и применение его в действии нераздельны.
Догматическая наука не претендует на то, чтобы всесторонне удовлетворить пытливость человеческого ума. Нет сомнения, что нашему духовному взору открыта Божественным Откровением только небольшая часть ведения о Боге и о духовном мире. Мы видим, по слову апостола, как зеркалом в гадании. Бесчисленное количество тайн Божиих остается закрытым для нас.
Но нужно сказать, что попытки расширить границы богословия на мистической или рациональной основе, появлявшиеся как в древнее время, так и в новое, не приводят к более полному познанию Бога и мира. Эти построения заводят в дебри тонких умственных спекуляций и ставят мысль перед новыми затруднениями. Главное же — туманные рассуждения о внутренней жизни в Боге не гармонируют с чувством благоговения, с чувством близости к святости Божией, и заглушают это чувство. Впрочем, этими соображениями не отрицается всякое развитие в догматической области. Что же подлежит в ней развитию?
История Церкви показывает, что количество догматов в тесном смысле слова постепенно увеличивалось. Не догматы развивались, но область догматов в истории Церкви расширялась, пока не дошла до своего, данного Св. Писанием, предела. Иначе говоря, увеличилось количество истин веры, получивших точную формулировку на вселенских соборах или ими утвержденных. Работа Церкви в этом направлении состояла в точном определении догматических положений, в их объяснении, обоснованием на слове Божием, подтверждения их церковным Преданием, объявлением их обязательности для всех верующих. При этой работе Церкви объем догматических истин по существу остается всегда одним и тем же. Но в виду вторжения инославных мнений и учений, Церковь православные положения санкционирует, а еретические отвергает. Благодаря догматическим определениям, содержание веры становилось более ясным в сознании церковного народа и самой церковной иерархии.
Подлежит, далее, развитию богословская наука. Догматическая наука может разнообразиться в методах, пополняться материалом для изучения, шире или уже пользоваться данными истолкованиями Св. Писания, библейской филологии, церковной истории, святоотеческих писаний, а также рациональными соображениями; может полнее или слабее откликаться на ереси, лжеучения и разные течения современной религиозной мысли. Но богословская наука есть внешний предмет по отношению к духовной жизни Церкви. Она только изучает работу Церкви и ее догматические и иные определения. Догматическое богословие, как наука, может развиваться само, но не может развивать и совершенствовать учения Церкви. (Приблизительную аналогию можно видеть в изучении творчества какого-нибудь писателя: растет пушкиноведение, но от этого не увеличивается сумма образов и мыслей, вложенных поэтом в свои произведения). Расцвет или упадок богословской науки может совпадать или не совпадать с общим уровнем, подъемом или ослаблением духовной жизни в Церкви в тот или другой исторический период. Развитие богословской науки может задержаться без ущерба для существа духовной жизни. Богословская наука не призвана руководить Церковью в ее целом: ей подлежит самой искать и строго держаться руководства церковного сознания.
Нам дано знать то, что нужно для блага наших душ. Знание о Боге, Божественной жизни и промысле дается людям в той мере, в какой оно имеет непосредственное нравственное, жизненное приложение. Этому учит нас апостол, когда пишет: «Как от Божественной силы Его даровано нам все потребное для жизни и благочестия,… то вы, прилагая к сему все старание, покажите в вере вашей добродетель, в добродетели рассудительность, в рассудительности воздержание, в воздержании терпение, в терпении благочестие, в благочестии братолюбие, в братолюбии любовь»(2 Петр. 1:3-7). Для христианина самое существенное есть нравственное совершенствование. Все же остальное, что ему дает слово Божие и Церковь, является средством к этой основной цели.
Такой взгляд о догматическом развитии присущ и русской богословской мысли 19 века. Кажущаяся разница в суждениях разных лиц зависела от обстановки дискуссий. В дискуссии с протестантами естественно было отстаивать право Церкви на развитие догматов, в смысле права соборов устанавливать и санкционировать догматические положения. С римо-католиками приходилось возражать против своевольных нововведений, сделанных Римской церковью в новое время и, таким образом, против принципа создания новых догматов, не преданных древней Церковью. В частности, вопрос по сближению старокатоликов с православием (конец 19 в.), с отталкиванием обеих сторон от Ватиканского догмата непогрешимости папы, — усилил в русской богословской мысли точку зрения, не одобряющую установления новых догматических определений.
В 80-ых годах мы встречаемся с иным подходом к данному вопросу. Вл. Соловьев, склонявшийся к соединению православия с Римской церковью, желая оправдать догматическое развитие Римской церкви, отстаивает идею развития догматического сознания Церкви. Он приводит аргумент, что «Тело Христово изменяется и совершенствуется», как всякий организм; первоначальный «залог» веры в истории христианства раскрывается и уясняется; «Православие держится не одной только стариной, а вечно живет Духом Божиим».
Отстаивать это точку зрения побуждали Соловьева не только симпатии к Римской церкви, но и его собственные религиозно-философские построения. Это были его мысли о Софии — Премудрости Божией, о Богочеловечестве, как историческом процессе, и др. Увлеченный своей метафизической системой, Соловьев в 90-ых годах стал проводить учение о «вечной Женственности, которая не есть только бездейственный образ в уме Божием, а живое духовное существо, обладающее всей полнотой сил и действий. Весь мировой и исторический процесс есть процесс ее реализации и воплощения в великом многообразии форм и степеней… Небесный предмет нашей любви только один, всегда и для всех один и тот же — вечная Женственность Божия…»
Так ряд новых понятий стал входить в русскую религиозную мысль. Эти понятия не вызывали особого отпора в русской богословской науке, так как высказывались, как мысли философские больше чем богословские.
Соловьев умел вдохнуть своими выступлениями литературными и устными интерес к религиозным проблемам в широкие круги русского образованного общества. Однако этот интерес соединялся с уклоном от подлинного православного образа мыслей. Это выразилось, напр., на Петербургских религиозно-философских собраниях 1901-3 гг. Здесь поднимались вопросы: «Можно ли считать догматическое учение Церкви завершенным? Нельзя ли ожидать новых откровений? В чем может выражаться новое религиозное творчество в христианстве, и каким образом оно может быть согласовано со Св. Писанием и Преданием Церкви, определениями вселенских соборов и учением свв. Отцов?» Особенно характерны были прения о «догматическом развитии».
В русской религиозно-общественной мысли с началом текущего столетия появилось ожидание пробуждения «нового религиозного сознания» на православной почве. Стали высказываться мысли, что богословие не должно бояться новых откровений, что догматика должна шире пользоваться рациональным базисом, не игнорируя современное личное пророческое вдохновение, что круг основных проблем догматики должен быть расширен, т. к. она представляет собой полную философско-богословскую систему мировоззрения. Идеи Соловьева получили дальнейшее развитие, между ними на первом месте была софиологическая проблема. Выдающимися представителями нового течения были свящ. Павел Флоренский («Столп и утверждение истины» и др.), Сергей Булгаков, впоследствии протоиерей («Свет невечерний, Купина Неопалимая» и др.)
В связи с этими вопросами естественно нам самим поставить вопрос: удовлетворяет ли догматическая наука, в ее обычном построении, потребности христианина составить целостное мировоззрение? Не остается ли догматика, отказываясь от развития, безжизненным собранием разрозненных догматов?
Со всей уверенностью нужно сказать, что круг откровенных истин, входящих в принятые системы догматического богословия, дает полную возможность составить высокое, ясное и простое мировоззрение. Догматическое богословие, построенное на фундаменте твердых догматических истин, говорит о Личном Боге, невыразимо нам близком, не нуждающемся в посредниках между Ним и тварью, о Боге в Святой Троице «Который над всеми, и через всех, и во всех нас»(Ефес. 4:6) — над нами, с нами и в нас; о Боге, любящем Свои творения, человеколюбивом и снисходительном к нашим немощам, но не лишающим Своих тварей свободы, говорит о человеке и высоком назначении человечества и его высоких духовных возможностях, — и в то же время о наличии у него печального нравственного уровня, его падении; представляет путь и средства к возвращению в потерянный рай, открытые воплощением и крестной смертью Сына Божия, и путь к достижению вечной блаженной жизни. Все это жизненно необходимые истины. Здесь вера и жизнь, знание и применение его в действии нераздельны.
Догматическая наука не претендует на то, чтобы всесторонне удовлетворить пытливость человеческого ума. Нет сомнения, что нашему духовному взору открыта Божественным Откровением только небольшая часть ведения о Боге и о духовном мире. Мы видим, по слову апостола, как зеркалом в гадании. Бесчисленное количество тайн Божиих остается закрытым для нас.
Но нужно сказать, что попытки расширить границы богословия на мистической или рациональной основе, появлявшиеся как в древнее время, так и в новое, не приводят к более полному познанию Бога и мира. Эти построения заводят в дебри тонких умственных спекуляций и ставят мысль перед новыми затруднениями. Главное же — туманные рассуждения о внутренней жизни в Боге не гармонируют с чувством благоговения, с чувством близости к святости Божией, и заглушают это чувство. Впрочем, этими соображениями не отрицается всякое развитие в догматической области. Что же подлежит в ней развитию?
История Церкви показывает, что количество догматов в тесном смысле слова постепенно увеличивалось. Не догматы развивались, но область догматов в истории Церкви расширялась, пока не дошла до своего, данного Св. Писанием, предела. Иначе говоря, увеличилось количество истин веры, получивших точную формулировку на вселенских соборах или ими утвержденных. Работа Церкви в этом направлении состояла в точном определении догматических положений, в их объяснении, обоснованием на слове Божием, подтверждения их церковным Преданием, объявлением их обязательности для всех верующих. При этой работе Церкви объем догматических истин по существу остается всегда одним и тем же. Но в виду вторжения инославных мнений и учений, Церковь православные положения санкционирует, а еретические отвергает. Благодаря догматическим определениям, содержание веры становилось более ясным в сознании церковного народа и самой церковной иерархии.
Подлежит, далее, развитию богословская наука. Догматическая наука может разнообразиться в методах, пополняться материалом для изучения, шире или уже пользоваться данными истолкованиями Св. Писания, библейской филологии, церковной истории, святоотеческих писаний, а также рациональными соображениями; может полнее или слабее откликаться на ереси, лжеучения и разные течения современной религиозной мысли. Но богословская наука есть внешний предмет по отношению к духовной жизни Церкви. Она только изучает работу Церкви и ее догматические и иные определения. Догматическое богословие, как наука, может развиваться само, но не может развивать и совершенствовать учения Церкви. (Приблизительную аналогию можно видеть в изучении творчества какого-нибудь писателя: растет пушкиноведение, но от этого не увеличивается сумма образов и мыслей, вложенных поэтом в свои произведения). Расцвет или упадок богословской науки может совпадать или не совпадать с общим уровнем, подъемом или ослаблением духовной жизни в Церкви в тот или другой исторический период. Развитие богословской науки может задержаться без ущерба для существа духовной жизни. Богословская наука не призвана руководить Церковью в ее целом: ей подлежит самой искать и строго держаться руководства церковного сознания.
Нам дано знать то, что нужно для блага наших душ. Знание о Боге, Божественной жизни и промысле дается людям в той мере, в какой оно имеет непосредственное нравственное, жизненное приложение. Этому учит нас апостол, когда пишет: «Как от Божественной силы Его даровано нам все потребное для жизни и благочестия,… то вы, прилагая к сему все старание, покажите в вере вашей добродетель, в добродетели рассудительность, в рассудительности воздержание, в воздержании терпение, в терпении благочестие, в благочестии братолюбие, в братолюбии любовь»(2 Петр. 1:3-7). Для христианина самое существенное есть нравственное совершенствование. Все же остальное, что ему дает слово Божие и Церковь, является средством к этой основной цели.
Философия и Богословие
В современную богословскую мысль проникает взгляд, что христианское догматическое богословие должно быть восполнено, освещено философским обоснованием и должно воспринять в себя философские понятия. «Оправдать веру наших отцов, возвести ее на новую ступень разумного сознания…»: так определяет Вл. Соловьев свою задачу в начале одного из своих сочинений («История и будущность теократии»). В такой формулировке этой задачи нет ничего предосудительного, но нужно опасаться смешения двух областей — догматической науки и философии. Смешение это готово привести к путанице и к затемнению их назначения, содержания и их методов.
В первые века христианства Отцы Церкви и церковные писатели широко откликались на философские идеи своего времени и сами пользовались выработанными философией понятиями. Почему? Этим они перебрасывали мост от греческой философии к христианской. Христианство выступало, как мировоззрение, которое должно заменить философские взгляды древнего мира, как стоящее выше их. Ставши с 4 го века официально государственной религией, оно призывалось заменить собой все прежде существовавшие системы мировоззрений. Этим можно объяснить, что на первом вселенском соборе происходил, в присутствии императора, диспут христианских учителей веры с «философом». Но нужна была не просто замена. Христианская апологетика взяла на себя задачу овладеть языческой философской мыслью и направить ее понятие в русло христианства. Идеи Платона являлись как бы подготовительным этапом от язычества к Божественному откровению. Кроме того, силой вещей, православию приходилось бороться с арианством не столько на почве Священного Писания, сколько философским путем. Причина этому та, что арианство восприняло свои основные заблуждения от греческой философии, именно, учение о Логосе, как начале, посредствующем между Богом и миром, стоящем ниже Самого Божества. Но при всем этом общее направление всей святоотеческой мысли было таково, чтобы обосновывать все истины христианской веры на фундаменте Божественного откровения, а не на рациональных отвлеченных умозаключениях. Св. Василий Великий в трактате «Какую пользу можно извлекать из языческих сочинений» дает примеры того, как пользоваться содержащимся в них назидательным материалом. С всеобщим распространением христианских понятий постепенно угасает в святоотеческих писаниях интерес к греческой философии.
Это и понятно. Богословие и философия различаются прежде всего по своему содержанию. Проповедь Спасителя на земле возвещала людям не отвлеченные идеи, а новую жизнь для Царства Божия; проповедь апостолов была проповедью спасения во Христе. Поэтому христианское догматическое богословие имеет самым главным предметом всестороннее рассмотрение учения о спасении, о его необходимости и о путях к нему. По своему основному содержанию оно сотериологично (от греч, слова — спасение). Вопросы сущности бытия — о Боге в Самом Себе, о сущности мира и природе человека — догматическое Богословие трактует в очень ограниченном виде. Это происходит не только потому, что в таком ограниченном виде (а о Боге — в прикрытой форме) они нам даны в Св. Писании, но и по психологическим основаниям. Умолчание относительно внутренней жизни в Боге есть выражение живого чувства всеприсутствия Божия, благоговения перед Ним, страха Божия. В Ветхом Завете это чувство приводило к страху называть Само имя Божие. Только в подъеме благоговейного чувства, мысль Отцов Церкви поднимается в отдельные моменты к созерцанию внутрибожественной жизни. Главная область их умозрения это открытая в Новом Завете истина Святой Троицы. По этой линии идет и христианское православное богословие в целом.
В первые века христианства Отцы Церкви и церковные писатели широко откликались на философские идеи своего времени и сами пользовались выработанными философией понятиями. Почему? Этим они перебрасывали мост от греческой философии к христианской. Христианство выступало, как мировоззрение, которое должно заменить философские взгляды древнего мира, как стоящее выше их. Ставши с 4 го века официально государственной религией, оно призывалось заменить собой все прежде существовавшие системы мировоззрений. Этим можно объяснить, что на первом вселенском соборе происходил, в присутствии императора, диспут христианских учителей веры с «философом». Но нужна была не просто замена. Христианская апологетика взяла на себя задачу овладеть языческой философской мыслью и направить ее понятие в русло христианства. Идеи Платона являлись как бы подготовительным этапом от язычества к Божественному откровению. Кроме того, силой вещей, православию приходилось бороться с арианством не столько на почве Священного Писания, сколько философским путем. Причина этому та, что арианство восприняло свои основные заблуждения от греческой философии, именно, учение о Логосе, как начале, посредствующем между Богом и миром, стоящем ниже Самого Божества. Но при всем этом общее направление всей святоотеческой мысли было таково, чтобы обосновывать все истины христианской веры на фундаменте Божественного откровения, а не на рациональных отвлеченных умозаключениях. Св. Василий Великий в трактате «Какую пользу можно извлекать из языческих сочинений» дает примеры того, как пользоваться содержащимся в них назидательным материалом. С всеобщим распространением христианских понятий постепенно угасает в святоотеческих писаниях интерес к греческой философии.
Это и понятно. Богословие и философия различаются прежде всего по своему содержанию. Проповедь Спасителя на земле возвещала людям не отвлеченные идеи, а новую жизнь для Царства Божия; проповедь апостолов была проповедью спасения во Христе. Поэтому христианское догматическое богословие имеет самым главным предметом всестороннее рассмотрение учения о спасении, о его необходимости и о путях к нему. По своему основному содержанию оно сотериологично (от греч, слова — спасение). Вопросы сущности бытия — о Боге в Самом Себе, о сущности мира и природе человека — догматическое Богословие трактует в очень ограниченном виде. Это происходит не только потому, что в таком ограниченном виде (а о Боге — в прикрытой форме) они нам даны в Св. Писании, но и по психологическим основаниям. Умолчание относительно внутренней жизни в Боге есть выражение живого чувства всеприсутствия Божия, благоговения перед Ним, страха Божия. В Ветхом Завете это чувство приводило к страху называть Само имя Божие. Только в подъеме благоговейного чувства, мысль Отцов Церкви поднимается в отдельные моменты к созерцанию внутрибожественной жизни. Главная область их умозрения это открытая в Новом Завете истина Святой Троицы. По этой линии идет и христианское православное богословие в целом.