Страница:
Ни минуты покоя – походные костры, вагоны, рюкзаки, бараки. Чуть хуже, чуть лучше… Все время чего-то не хватало, все время кружка на цепи… То лекарств, то хлеба, то картошки… Чего там!..
Однокомнатная на троих и триста рублей на похороны… Уж чего-чего – скучать не скучали. Все затихли давно, а мы на целину поехали, а мы сельское хозяйство поднимали.
В мире рок-н-ролл, автомобили, видео, а мы на БАМ поехали. Опять в пургу, тайгу. Ведь поехали же. Нас никто и не обманывал. Сказали БАМ строить – мы поехали. Сказали Братск строить – мы поехали. Сказали затопить – мы затопили. Все сделали. Стоят, стоят Волго-Дон, Братск, БАМ, целина. Сам видел, все стоит. Города стоят – Братск, Ангарск, Нижнекамск, Нижневартовск, – и ничего в нашей жизни не изменилось. То хуже, то лучше в рамках очень плохого.
А мы не скучаем, поэмы пишем, у костра поем, вечные революционеры, тараканы-передвижники. Снуем на перевязанных ногах… И виноватые все передохли. Уже вторые виноватые скончались. А мы все снуем с песнями под гитару. Иногда кулачки в воздух подымаем: «Даешь Кузбасс, Донбасс, космос, Соликамск!..» – и с оркестром на поезда! Тридцать – сорок лет на севере, чтоб затем на юге немного без здоровья и зубов…
Не скучали. В антиалкогольную борьбу включились против себя и долго воевали, круша пивзаводы, вырубая виноградники. Не-не, с нами не соскучишься и у нас не заскучаешь.
В перестройку вот включились, на площадь пошли. в секс рванули… Оказывается, там тоже отставание. Мы ж-то не знали. Мы ж примитивной техником ковырялись, а там такие достижения… Один против трех. два против пяти… Четные пары уже устарели. В состоянии постели, в состоянии воды, в состоянии железнодорожного вагона, на базе парковой скамейки и, что главное, – открыто, азартно, при поддержке окружающих с часами в руках и мелом…
Ну, на нашем питании Италию и Францию не догнать, но с сексуально отсталыми, типа Камерун и голодающая Эфиопия, можем. Литература уже пошла косяком. Мужчина в разрезе замечательно показан. Теперь видишь, где у него, подлеца, зарождаются эти устремления и как он, мерзавец, действует в определенной обстановке. И конечно, неотразима дама в разрезе. Изучаешь эту красоту и понимаешь, куда у мужчины все силы, все средства, все заработанное в тайге на севере уходит.
Поразительно, как на тех же гнилых овощах, на тех же нехватках совсем другое тело получается. И жрать нечего, н надеть нечего, а нежная она и всяческая. И очень хочется ее, конечно, от этой жизни заслонить. Вынуть ее отсюда, ватой обернуть и самому пристально наслаждаться и рассматривать.
Но нет, протестует, вырывается, желает участвовать в общественной жизни всей полнотой своей, всем врожденным ароматом. Ну, ничего, может, хоть они нам жизнь исправят. У мужиков не получается. У них всегда позиции разные. Называется это – альтернатива. То есть стенка на стенку. Как один что-то придумал, так появляется второй и придумывает противоположное. В животном мире это давно есть: два петуха, два козла, два барана на мосту и так далее. Женщина их может примирить, но ей некогда, она еще и в сексуальной революции участвует, опровергая тезис большевиков, что советской женщины в сексе нет. Это неправда! Она там есть.
А чтоб успокоить родителей, скажу: секс, конечно, не панацея, но и не трагедия. Проблемы секса бояться нечего – по мере исчезновения продуктов исчезнет и она. Вы же видели мужика в разрезе: там эта линия прямо от желудка идет. Если он утром ничего в топку не бросит, он к вечеру не то что ужалить, жужжать не сможет. А у барышни наоборот – ничего не меняется, только лучше становится. Это из разреза хорошо видно.
В общем, секс, как и рынок, требует изобилия продуктов питания, богатого выбора одежды и развлечений. Мы только в начале сексуального пути находимся, когда мужик на остатках продуктов питания еще ярится, ва-банк идет, насилие устраивает, как бы демонстрируя превосходство грубой силы. Но это считанные дни. Мир это прошел. Мужика ожидает крупный спад, связанный с выходом на мировой рынок, с бизнесом. риском и банкротством. И тогда поднимется женщина уже как следует одетая, причесанная и предъявит счет. Настоящий. За все ночные унижения, холодные парадные, мокрые скамейки… Тут мужчине, кроме «мерседеса», предъявить нечего. Борьба у них пойдет – у кого какой «мерседес». И тогда женщина опять начнет подниматься, до следующего цикла подъема мужчины, связанного уже с нехваткой нефти. Опять мускульная сила и так далее…
Но нам все это еще предстоит пройти, мы в самом начале сексуальной революции. Мы впервые увидели отдельно мужчину в разрезе и женщину. Нам еще предстоит увидеть их вместе.
Телефонное одиночество
Что-то вы стали злым
Автопортрет
Судьба паучья
Население и народ
С Новым, возможно, годом
Однокомнатная на троих и триста рублей на похороны… Уж чего-чего – скучать не скучали. Все затихли давно, а мы на целину поехали, а мы сельское хозяйство поднимали.
В мире рок-н-ролл, автомобили, видео, а мы на БАМ поехали. Опять в пургу, тайгу. Ведь поехали же. Нас никто и не обманывал. Сказали БАМ строить – мы поехали. Сказали Братск строить – мы поехали. Сказали затопить – мы затопили. Все сделали. Стоят, стоят Волго-Дон, Братск, БАМ, целина. Сам видел, все стоит. Города стоят – Братск, Ангарск, Нижнекамск, Нижневартовск, – и ничего в нашей жизни не изменилось. То хуже, то лучше в рамках очень плохого.
А мы не скучаем, поэмы пишем, у костра поем, вечные революционеры, тараканы-передвижники. Снуем на перевязанных ногах… И виноватые все передохли. Уже вторые виноватые скончались. А мы все снуем с песнями под гитару. Иногда кулачки в воздух подымаем: «Даешь Кузбасс, Донбасс, космос, Соликамск!..» – и с оркестром на поезда! Тридцать – сорок лет на севере, чтоб затем на юге немного без здоровья и зубов…
Не скучали. В антиалкогольную борьбу включились против себя и долго воевали, круша пивзаводы, вырубая виноградники. Не-не, с нами не соскучишься и у нас не заскучаешь.
В перестройку вот включились, на площадь пошли. в секс рванули… Оказывается, там тоже отставание. Мы ж-то не знали. Мы ж примитивной техником ковырялись, а там такие достижения… Один против трех. два против пяти… Четные пары уже устарели. В состоянии постели, в состоянии воды, в состоянии железнодорожного вагона, на базе парковой скамейки и, что главное, – открыто, азартно, при поддержке окружающих с часами в руках и мелом…
Ну, на нашем питании Италию и Францию не догнать, но с сексуально отсталыми, типа Камерун и голодающая Эфиопия, можем. Литература уже пошла косяком. Мужчина в разрезе замечательно показан. Теперь видишь, где у него, подлеца, зарождаются эти устремления и как он, мерзавец, действует в определенной обстановке. И конечно, неотразима дама в разрезе. Изучаешь эту красоту и понимаешь, куда у мужчины все силы, все средства, все заработанное в тайге на севере уходит.
Поразительно, как на тех же гнилых овощах, на тех же нехватках совсем другое тело получается. И жрать нечего, н надеть нечего, а нежная она и всяческая. И очень хочется ее, конечно, от этой жизни заслонить. Вынуть ее отсюда, ватой обернуть и самому пристально наслаждаться и рассматривать.
Но нет, протестует, вырывается, желает участвовать в общественной жизни всей полнотой своей, всем врожденным ароматом. Ну, ничего, может, хоть они нам жизнь исправят. У мужиков не получается. У них всегда позиции разные. Называется это – альтернатива. То есть стенка на стенку. Как один что-то придумал, так появляется второй и придумывает противоположное. В животном мире это давно есть: два петуха, два козла, два барана на мосту и так далее. Женщина их может примирить, но ей некогда, она еще и в сексуальной революции участвует, опровергая тезис большевиков, что советской женщины в сексе нет. Это неправда! Она там есть.
А чтоб успокоить родителей, скажу: секс, конечно, не панацея, но и не трагедия. Проблемы секса бояться нечего – по мере исчезновения продуктов исчезнет и она. Вы же видели мужика в разрезе: там эта линия прямо от желудка идет. Если он утром ничего в топку не бросит, он к вечеру не то что ужалить, жужжать не сможет. А у барышни наоборот – ничего не меняется, только лучше становится. Это из разреза хорошо видно.
В общем, секс, как и рынок, требует изобилия продуктов питания, богатого выбора одежды и развлечений. Мы только в начале сексуального пути находимся, когда мужик на остатках продуктов питания еще ярится, ва-банк идет, насилие устраивает, как бы демонстрируя превосходство грубой силы. Но это считанные дни. Мир это прошел. Мужика ожидает крупный спад, связанный с выходом на мировой рынок, с бизнесом. риском и банкротством. И тогда поднимется женщина уже как следует одетая, причесанная и предъявит счет. Настоящий. За все ночные унижения, холодные парадные, мокрые скамейки… Тут мужчине, кроме «мерседеса», предъявить нечего. Борьба у них пойдет – у кого какой «мерседес». И тогда женщина опять начнет подниматься, до следующего цикла подъема мужчины, связанного уже с нехваткой нефти. Опять мускульная сила и так далее…
Но нам все это еще предстоит пройти, мы в самом начале сексуальной революции. Мы впервые увидели отдельно мужчину в разрезе и женщину. Нам еще предстоит увидеть их вместе.
Телефонное одиночество
Я когда-то писал: «Все! Все!», писал я. «Чайник выкипел, газ кончился. Коты разбежались. Все!» – писал я. Полное одиночество! И оно наступило. Разговор с другом шестьдесят рублей минута. Прочесть ему крохотный отрывок – триста рублей. Услышать его вздох – девяносто. Узнать, что ничего не вышло – сто двадцать… пятьсот десять – чтоб в этом убедиться.
Раньше неудача – двести грамм по рубль восемьдесят и бутерброд: килька с яйцом на белом хлебе – сорок копеек. Сейчас пятьсот десять плюс триста без выпивки. Восемьсот рублей за то, что ничего не вышло? Рынок!.. Это рынок. Полное одиночество продавца ненужных вещей.
По местному разговаривать не с кем. Наторгуешь своим телом и снова выходишь на связь. О рекомендациях разговора нет. Кто там что успевает? Одно замечание по языку – это четыре обеда в хорошем кафе. Если переписываться, ты узнаешь, что эту проблему стоит копнуть, когда уже ни этой проблемы, ни этого правительства, ни этого народа в помине нет.
Он оттуда звонит молнией, называет свой новый номер и бросает трубку, как кусок раскаленного угля. Он вообще мыслит шекелями, а говорит за рубли. За рубли он говорит очень охотно… Он говорит даже после того, как вы положили трубку. А для телефонной станции не имеет значения, кто разговор закончил, ей важно, кто продолжает…
«Все! – писал я. – Все!» Это литературные дела. А личные? Услышать, что она сдала на права, купила машину, заказала торт из мороженого, съела его с каким-то местным и теперь сидит, курит, обошлось в тысячу двести рублей, хотя никто ей не поверил…
Шестнадцать часов вкалывал, опоздал в гастроном, хлебной коркой обтер холодильник изнутри, чтобы услышать, что сейчас у нее ночь, но она проголодалась и жрет пудинг и бекон или, наоборот, и очень скучает, но хочет спать… В общем, нафальшивила на восемьсот двадцать рублей прямо мне на пустой желудок. «Я очень скучаю», – почему-то шептала она.
«Я нужен здесь», – твердил он. Вдвоем они набрехали на тысячу сто десять рублей. А узнавать, что она там ест, на чем спит, в каком бассейне торчит и еще платить за это дикие деньги?!
«Все! – писал я. – Все!» Такого одиночества еще не бывало. Унижаться можно, когда за это платят тебе, но унижаться и платить самому?!
«Все! – писал я. – Все!» Выставляйте счета! Ничто так не подчеркивает одиночество, как счета за телефон и свет!
Да! Если она рядом, нужно меньше света. Да!
Итак, попытки жить литературной и личной жизнью по телефону приводят к быстрому разорению, легкому помешательству и полному одиночеству торговца ненужным товаром.
– Чем вы торгуете? Стыд! Вы бы хоть их обработали. Совесть у вас есть?
– Совесть есть. Не хватает этих… А! Не хотите, не берите.
Раньше неудача – двести грамм по рубль восемьдесят и бутерброд: килька с яйцом на белом хлебе – сорок копеек. Сейчас пятьсот десять плюс триста без выпивки. Восемьсот рублей за то, что ничего не вышло? Рынок!.. Это рынок. Полное одиночество продавца ненужных вещей.
По местному разговаривать не с кем. Наторгуешь своим телом и снова выходишь на связь. О рекомендациях разговора нет. Кто там что успевает? Одно замечание по языку – это четыре обеда в хорошем кафе. Если переписываться, ты узнаешь, что эту проблему стоит копнуть, когда уже ни этой проблемы, ни этого правительства, ни этого народа в помине нет.
Он оттуда звонит молнией, называет свой новый номер и бросает трубку, как кусок раскаленного угля. Он вообще мыслит шекелями, а говорит за рубли. За рубли он говорит очень охотно… Он говорит даже после того, как вы положили трубку. А для телефонной станции не имеет значения, кто разговор закончил, ей важно, кто продолжает…
«Все! – писал я. – Все!» Это литературные дела. А личные? Услышать, что она сдала на права, купила машину, заказала торт из мороженого, съела его с каким-то местным и теперь сидит, курит, обошлось в тысячу двести рублей, хотя никто ей не поверил…
Шестнадцать часов вкалывал, опоздал в гастроном, хлебной коркой обтер холодильник изнутри, чтобы услышать, что сейчас у нее ночь, но она проголодалась и жрет пудинг и бекон или, наоборот, и очень скучает, но хочет спать… В общем, нафальшивила на восемьсот двадцать рублей прямо мне на пустой желудок. «Я очень скучаю», – почему-то шептала она.
«Я нужен здесь», – твердил он. Вдвоем они набрехали на тысячу сто десять рублей. А узнавать, что она там ест, на чем спит, в каком бассейне торчит и еще платить за это дикие деньги?!
«Все! – писал я. – Все!» Такого одиночества еще не бывало. Унижаться можно, когда за это платят тебе, но унижаться и платить самому?!
«Все! – писал я. – Все!» Выставляйте счета! Ничто так не подчеркивает одиночество, как счета за телефон и свет!
Да! Если она рядом, нужно меньше света. Да!
Итак, попытки жить литературной и личной жизнью по телефону приводят к быстрому разорению, легкому помешательству и полному одиночеству торговца ненужным товаром.
– Чем вы торгуете? Стыд! Вы бы хоть их обработали. Совесть у вас есть?
– Совесть есть. Не хватает этих… А! Не хотите, не берите.
Что-то вы стали злым
– Что-то вы стали злым, Миша…
– Да? С чего бы это? Ты смотри, а мне казалось у меня все тот же тихий незлобивый юмор. Что вы? Я никогда не был злым.
То была прекрасная, покойная жизнь, ничего не печаталось, он тихо и покойно жил на частные пожертвования в частной беседе на частной квартире. А политбюро все заседало и заседало. И ничего не печаталось, и ничего не выходило, и зарплаты не было, и был он невыездным все пятьдесят лет, и комиссия из двадцати человек обсуждала каждые полслова, а незнакомые люди обнимали и говорили:
– Ну, стрелять тебя надо!
– Что, не понравилось?
– Наоборот. Но как ты не боишься?
– Боюсь…
– А чего ж тогда?..
– А как же иначе…
– Ну, смотри… Главное, не становись злым.
– Да уж стараюсь…
Да, да, главное, не злиться. Тихо так, по-доброму. Ни квартиры, ни черта даже по этим масштабам. Шути без конца за выпивку, за ужин, выступай за телефон, за пылесос… Ничего, злым не стал, так, слегка раздраженным. А тут кончилось одно время, другое началось… И началось другое. Стал предметом вожделения. Девица. Все хотят. Тиражируют, зарабатывают. Где? Как? Я не разрешаю. Никто не спрашивает, записывают, крутят, печатают, снимают, показывают. Облепляют и по капелькам во все углы.
– Смотри, Миша, только не становись злым.
– Да где ж тут станешь злым. Зачем?
Кто-то звонит откуда-то:
– Вы в наш город не приедете? Очень зовем.
А он до сих пор не научился прямо и грубо говорить:
– Нет, не приеду. Сидите там сами. Он говорит:
– Я подумаю…
– Значит, мы можем надеяться?..
А он не решается сказать:
– Нет, не надейтесь. Живите так…
Он говорит:
– Ну что ж, надейтесь…
А через неделю:
– Ты что, согласился там выступать?
– Да нет…
– Как нет! Афиши висят, в газетах написано.
И он едет туда, едет, чтоб быть добрым. Не быть злым… И дописался.
В этой любимой стране, где всегда ждешь удара сверху, удар снизу считается неожиданным. Оказывается, ты опять чужой. Когда ты был чужой чужим – это понятно. Сейчас чужой своим. Они подсчитали. Они определили. Опять и снова. Снова и опять. Столько лет без устали. В одну точку. Жрать нечего, надеть нечего, работать некому, а здесь ведь хватает энтузиазма звонить, писать, обзывать неутолимо.
И уезжают все, бегут потоком, а эти неутолимо бьют и заводят тебя, чудовищным усилием сворачиваешься, чтоб не заорать в ответ, чтоб не плеснуть свою ненависть в этот пожар.
– А знаете, раньше вы как-то были добрее. Ваш юмор стал как-то более злым. Чем вы можете объяснить?..
– Даже не знаю, чем объяснить. Это и для меня загадка. Буду внимательнее.
– Да. Надо быть внимательнее. Люди ждут от вас доброты.
– Пожалуйста… Хорошо… Ладно… До свидания.
Ну что ж, вы правы, почему вы за свои деньги должны видеть злую перекошенную рожу. Нет-нет-нет. Надо вспомнить что-то хорошее. Все-таки пятьдесят шесть лет. Я должен, я обязан вспомнить что-то хорошее. Ведь оно же было. Я же был счастлив. Только вот от чего? Я вспомню. Обязательно. Обязательно… Сейчас-сейчас-сейчас. Нет – не это… И не это… И не это… Я позвоню.
– Да? С чего бы это? Ты смотри, а мне казалось у меня все тот же тихий незлобивый юмор. Что вы? Я никогда не был злым.
То была прекрасная, покойная жизнь, ничего не печаталось, он тихо и покойно жил на частные пожертвования в частной беседе на частной квартире. А политбюро все заседало и заседало. И ничего не печаталось, и ничего не выходило, и зарплаты не было, и был он невыездным все пятьдесят лет, и комиссия из двадцати человек обсуждала каждые полслова, а незнакомые люди обнимали и говорили:
– Ну, стрелять тебя надо!
– Что, не понравилось?
– Наоборот. Но как ты не боишься?
– Боюсь…
– А чего ж тогда?..
– А как же иначе…
– Ну, смотри… Главное, не становись злым.
– Да уж стараюсь…
Да, да, главное, не злиться. Тихо так, по-доброму. Ни квартиры, ни черта даже по этим масштабам. Шути без конца за выпивку, за ужин, выступай за телефон, за пылесос… Ничего, злым не стал, так, слегка раздраженным. А тут кончилось одно время, другое началось… И началось другое. Стал предметом вожделения. Девица. Все хотят. Тиражируют, зарабатывают. Где? Как? Я не разрешаю. Никто не спрашивает, записывают, крутят, печатают, снимают, показывают. Облепляют и по капелькам во все углы.
– Смотри, Миша, только не становись злым.
– Да где ж тут станешь злым. Зачем?
Кто-то звонит откуда-то:
– Вы в наш город не приедете? Очень зовем.
А он до сих пор не научился прямо и грубо говорить:
– Нет, не приеду. Сидите там сами. Он говорит:
– Я подумаю…
– Значит, мы можем надеяться?..
А он не решается сказать:
– Нет, не надейтесь. Живите так…
Он говорит:
– Ну что ж, надейтесь…
А через неделю:
– Ты что, согласился там выступать?
– Да нет…
– Как нет! Афиши висят, в газетах написано.
И он едет туда, едет, чтоб быть добрым. Не быть злым… И дописался.
В этой любимой стране, где всегда ждешь удара сверху, удар снизу считается неожиданным. Оказывается, ты опять чужой. Когда ты был чужой чужим – это понятно. Сейчас чужой своим. Они подсчитали. Они определили. Опять и снова. Снова и опять. Столько лет без устали. В одну точку. Жрать нечего, надеть нечего, работать некому, а здесь ведь хватает энтузиазма звонить, писать, обзывать неутолимо.
И уезжают все, бегут потоком, а эти неутолимо бьют и заводят тебя, чудовищным усилием сворачиваешься, чтоб не заорать в ответ, чтоб не плеснуть свою ненависть в этот пожар.
– А знаете, раньше вы как-то были добрее. Ваш юмор стал как-то более злым. Чем вы можете объяснить?..
– Даже не знаю, чем объяснить. Это и для меня загадка. Буду внимательнее.
– Да. Надо быть внимательнее. Люди ждут от вас доброты.
– Пожалуйста… Хорошо… Ладно… До свидания.
Ну что ж, вы правы, почему вы за свои деньги должны видеть злую перекошенную рожу. Нет-нет-нет. Надо вспомнить что-то хорошее. Все-таки пятьдесят шесть лет. Я должен, я обязан вспомнить что-то хорошее. Ведь оно же было. Я же был счастлив. Только вот от чего? Я вспомню. Обязательно. Обязательно… Сейчас-сейчас-сейчас. Нет – не это… И не это… И не это… Я позвоню.
Автопортрет
Талантом, а не трудом, он добился следующих прав:
Первое. Не вставать утром с целью наживы.
Второе. Вспоминать числа, а не дни недели.
Третье. Во время танцев не подниматься из-за стола. а танцевать там, внизу.
Четвертое. Неудачно шутить, лукаво глядя вокруг. Отсутствие смеха считать не своим, а их недостатком. И внутри злорадно: «Ничего, вечером поймут».
Пятое. «Ты меня не понимаешь», – говорить серьезно. Хотя что там понимать, так же как и чего там не понимать. Организм потребляет больше, чем производит. Отсюда болезни и горячая дружба с соболезниками. Добился права не понимать человека по своему усмотрению.
Шестое. Добился права не обижаться никогда. Это удел слабых.
Кто-то хочет на тебе заработать – пожалуйста, кто-то выдает себя за тебя, тебя за кого-то – ну что ж, ну что ж…
Кстати, как только поверил, что стал умным, наделал кучу глупостей. А вообще всем все пожалуйста в пределах совести, совесть в пределах Библии, Библия в пределах знания.
Седьмое. Стал понимать: радость – это друзья, женщины и растения. Счастье – когда они вместе. Видел уже друзей с женщинами среди растений. Знает, о чем говорит.
Восьмое. Отношение к женщинам – восторженное. Лучшего не бывает. К ним надо возвращаться даже после смерти. Понимает, что внешность женщины – работа мужчины. Но все остальное: и медленная голова на грудь, и медленная рука на плечо, и переход на «ты»… ждешь как-то, как-то… Да…
Короче, потребительское отношение к женщинам поменял на восторженное, а они, к сожалению, наоборот. Ну что ж, ничего.
Девятое. Ничего.
Десятое. Ничего.
Жаль, что на все простейшие вопросы организм отвечает невпопад.
Одиннадцатое. Жаль, что организм просыпается позже владельца и засыпает отдельно, и не подчиняется как раз тогда, когда все, буквально все на него рассчитывают.
О чем жалеет? Двоеточие.
Двенадцатое. Не там. Не там это все происходит.
Тринадцатое. Не тогда.
Четырнадцатое. Еле вырвался из прошлого, тут же влип в настоящее.
Пятнадцатое. Коль судьба не сложилась, хоть бы биография была. Не может понять, куда устремлена судьба, во что бьет биография? И кто следит за поступками?
Шестнадцатое. Пока все кричали: «Бога нет», – он в него верил… Как все изменилось.
Семнадцатое. Невозможно бежать в нашей толпе, ни на время, ни на расстояние. Только по кругу. Бежишь, враги мелькают, первые, вторые, снова первые. снова вторые. Стоят, прищурясь.
Очень хочется их уничтожить. Но страшно.
Надо среди них выбирать самых беспомощных.
Восемнадцатое. Возраст совпадает с размером одежды и мешает в шагу.
Девятнадцатое. Имущество здесь очень дорого, но имеет одну особенность – быть конфискованным. Это не зависит от имущества. Просто пришла пора. И тебя либо награждают орденом с конфискацией, либо выездом с конфискацией, либо просто поздравляют с конфискацией, и все.
И ты опять живешь.
И деньги, которые копил, вдруг пропадают.
И ты снова налегке, как тогда, в студенчестве.
Снова молод, снова чист и пуст, как зимний лес, где шелест ветвей не перейдет в плодовый стук, хотя по жизни разбросаны сверкания… То есть снова о женщинах и выпивке. Они слились. И хотя добавились стук сердца и головная боль, но отказаться невозможно. Останутся стук сердца и головная боль. Кто хочет с этим остаться?
Двадцатое. Отношения с детьми не сложились. Придется рожать до полного взаимопонимания.
Двадцать первое. Из имущества осталось место жительства.
Будет бороться за жительство в данном месте, хотя разумных аргументов в защиту этого не имеет.
Двадцать второе. Счастлив ли? В разное время дня на этот вопрос отвечает по-разному, но всегда отрицательно.
Двадцать третье. Вопросы творчества волнуют, но не интересуют. Просто не в силах переплюнуть парламент и межнациональные конфликты, с огромным успехом идущие по стране.
Сатиру отшибло полностью. Низы жалко, а верхи отвратительны.
Если нам разрезали живот, и не оперируют, и не зашивают – какая там сатира, кого высмеивать, кого успокаивать?
Низ достиг своего низа, верх достиг своего верха.
Все! И терпения больше нет.
Умные разбегаются, дураки не умеют. Хитрые в тупике.
До чего дошло! Хитрые в тупике. Вот и радость в этой жизни.
Хронические обманщики и демагоги в тупике.
А сатира бедная свернулась ежом, направляя иглы во все стороны, защищая саму себя.
Двадцать четвертое. Тем не менее к своей внешности относится тепло.
Многолетняя борьба с животом закончилась его победой. Война с лысиной проиграна. Глаза уже сами отбирают, что им видеть. Мелкое отсеивается… Роман целиком виден, отдельные буквы – нет.
Двадцать пятое. Забыл.
Двадцать шестое. Забыл.
Двадцать седьмое. Вспомнил. Безумно счастлив в личной жизни. Но одиночество лучше.
И это, как говорят наши депутаты, однозначно.
Двадцать восьмое. Культурный уровень понизился до здравого смысла!
Двадцать девятое. Жив еще… Хотя…
Тридцатое. Когда-то считал шестьдесят закатом, сейчас с этим не согласен!
Первое. Не вставать утром с целью наживы.
Второе. Вспоминать числа, а не дни недели.
Третье. Во время танцев не подниматься из-за стола. а танцевать там, внизу.
Четвертое. Неудачно шутить, лукаво глядя вокруг. Отсутствие смеха считать не своим, а их недостатком. И внутри злорадно: «Ничего, вечером поймут».
Пятое. «Ты меня не понимаешь», – говорить серьезно. Хотя что там понимать, так же как и чего там не понимать. Организм потребляет больше, чем производит. Отсюда болезни и горячая дружба с соболезниками. Добился права не понимать человека по своему усмотрению.
Шестое. Добился права не обижаться никогда. Это удел слабых.
Кто-то хочет на тебе заработать – пожалуйста, кто-то выдает себя за тебя, тебя за кого-то – ну что ж, ну что ж…
Кстати, как только поверил, что стал умным, наделал кучу глупостей. А вообще всем все пожалуйста в пределах совести, совесть в пределах Библии, Библия в пределах знания.
Седьмое. Стал понимать: радость – это друзья, женщины и растения. Счастье – когда они вместе. Видел уже друзей с женщинами среди растений. Знает, о чем говорит.
Восьмое. Отношение к женщинам – восторженное. Лучшего не бывает. К ним надо возвращаться даже после смерти. Понимает, что внешность женщины – работа мужчины. Но все остальное: и медленная голова на грудь, и медленная рука на плечо, и переход на «ты»… ждешь как-то, как-то… Да…
Короче, потребительское отношение к женщинам поменял на восторженное, а они, к сожалению, наоборот. Ну что ж, ничего.
Девятое. Ничего.
Десятое. Ничего.
Жаль, что на все простейшие вопросы организм отвечает невпопад.
Одиннадцатое. Жаль, что организм просыпается позже владельца и засыпает отдельно, и не подчиняется как раз тогда, когда все, буквально все на него рассчитывают.
О чем жалеет? Двоеточие.
Двенадцатое. Не там. Не там это все происходит.
Тринадцатое. Не тогда.
Четырнадцатое. Еле вырвался из прошлого, тут же влип в настоящее.
Пятнадцатое. Коль судьба не сложилась, хоть бы биография была. Не может понять, куда устремлена судьба, во что бьет биография? И кто следит за поступками?
Шестнадцатое. Пока все кричали: «Бога нет», – он в него верил… Как все изменилось.
Семнадцатое. Невозможно бежать в нашей толпе, ни на время, ни на расстояние. Только по кругу. Бежишь, враги мелькают, первые, вторые, снова первые. снова вторые. Стоят, прищурясь.
Очень хочется их уничтожить. Но страшно.
Надо среди них выбирать самых беспомощных.
Восемнадцатое. Возраст совпадает с размером одежды и мешает в шагу.
Девятнадцатое. Имущество здесь очень дорого, но имеет одну особенность – быть конфискованным. Это не зависит от имущества. Просто пришла пора. И тебя либо награждают орденом с конфискацией, либо выездом с конфискацией, либо просто поздравляют с конфискацией, и все.
И ты опять живешь.
И деньги, которые копил, вдруг пропадают.
И ты снова налегке, как тогда, в студенчестве.
Снова молод, снова чист и пуст, как зимний лес, где шелест ветвей не перейдет в плодовый стук, хотя по жизни разбросаны сверкания… То есть снова о женщинах и выпивке. Они слились. И хотя добавились стук сердца и головная боль, но отказаться невозможно. Останутся стук сердца и головная боль. Кто хочет с этим остаться?
Двадцатое. Отношения с детьми не сложились. Придется рожать до полного взаимопонимания.
Двадцать первое. Из имущества осталось место жительства.
Будет бороться за жительство в данном месте, хотя разумных аргументов в защиту этого не имеет.
Двадцать второе. Счастлив ли? В разное время дня на этот вопрос отвечает по-разному, но всегда отрицательно.
Двадцать третье. Вопросы творчества волнуют, но не интересуют. Просто не в силах переплюнуть парламент и межнациональные конфликты, с огромным успехом идущие по стране.
Сатиру отшибло полностью. Низы жалко, а верхи отвратительны.
Если нам разрезали живот, и не оперируют, и не зашивают – какая там сатира, кого высмеивать, кого успокаивать?
Низ достиг своего низа, верх достиг своего верха.
Все! И терпения больше нет.
Умные разбегаются, дураки не умеют. Хитрые в тупике.
До чего дошло! Хитрые в тупике. Вот и радость в этой жизни.
Хронические обманщики и демагоги в тупике.
А сатира бедная свернулась ежом, направляя иглы во все стороны, защищая саму себя.
Двадцать четвертое. Тем не менее к своей внешности относится тепло.
Многолетняя борьба с животом закончилась его победой. Война с лысиной проиграна. Глаза уже сами отбирают, что им видеть. Мелкое отсеивается… Роман целиком виден, отдельные буквы – нет.
Двадцать пятое. Забыл.
Двадцать шестое. Забыл.
Двадцать седьмое. Вспомнил. Безумно счастлив в личной жизни. Но одиночество лучше.
И это, как говорят наши депутаты, однозначно.
Двадцать восьмое. Культурный уровень понизился до здравого смысла!
Двадцать девятое. Жив еще… Хотя…
Тридцатое. Когда-то считал шестьдесят закатом, сейчас с этим не согласен!
Судьба паучья
Повис на всем своем, как на паутине.
Всем, что создал, сам опутан.
Быстро перебегаю от позднего к раннему.
Или жду, затаясь.
Кто-то запутался.
Еще один.
Запутались сами и дают мне пищу.
Их жизнь, их кровь, их ссоры.
Но они кончились.
Я перебежал и повис, раскачиваясь.
На том, что из меня, опустился ниже.
Еще ниже. Высматриваю.
Ветер колышет мою паутину.
Пусто.
Раскачиваюсь.
Тку еще.
Без пищи нет паутины.
Без паутины нет пищи.
Вишу на последнем. Высматриваю.
Передвигаюсь еще медленнее.
Неужели заметят и не запутаются?
Вишу, раскачиваюсь.
Глаза уже плохи.
Внутри пусто.
Побежал к раннему.
Никого.
К позднему… Ничего…
Сволочная судьба паучья.
Всем, что создал, сам опутан.
Быстро перебегаю от позднего к раннему.
Или жду, затаясь.
Кто-то запутался.
Еще один.
Запутались сами и дают мне пищу.
Их жизнь, их кровь, их ссоры.
Но они кончились.
Я перебежал и повис, раскачиваясь.
На том, что из меня, опустился ниже.
Еще ниже. Высматриваю.
Ветер колышет мою паутину.
Пусто.
Раскачиваюсь.
Тку еще.
Без пищи нет паутины.
Без паутины нет пищи.
Вишу на последнем. Высматриваю.
Передвигаюсь еще медленнее.
Неужели заметят и не запутаются?
Вишу, раскачиваюсь.
Глаза уже плохи.
Внутри пусто.
Побежал к раннему.
Никого.
К позднему… Ничего…
Сволочная судьба паучья.
Население и народ
Разговор начальников
– Ох, Петраков, народ терпеть не будет, если ты оставишь население без, допустим, газет.
– Какие могут быть, допустим, сомнения. Оставить население без газет нам не позволит народ.
– Народ, между прочим, может внезапно спросить: а как услуги населению?
– Платные?
– Безусловно.
– Или бесплатные?
– Конечно.
– Повышение платных услуг населению есть общенародная задача. Честно говоря, Василь Василич, население мне не нравится.
– А народ?
– Ну, народ… Наш народ с населением не сравнить. Вы ведь тоже чувствуете разницу.
– Да, кто же не чувствует.
– А группки, какие противные бывают группки, формирования…
– Есть еще отдельные элементы. Те вообще мерзкие.
– Есть еще горожане.
– Да, сельские жители и глубинка… Так, все, не отвлекайтесь. Мы с вас спросим. Мы уже спрашиваем: как с обеспечением населения, допустим, лекарствами?
– Допустим, населения?
– Да, да.
– И чем вы спрашиваете?
– Лекарствами.
– Обеспечим.
– Я в этом уверен?
– Безусловно.
– Здесь сомнений быть не может?
– Абсолютно.
– Народ будет обеспечен лекарствами?
– В первую очередь.
– А все остальные?
– Тоже.
– Пока о населении говорить не будем.
– Трудности с валютой.
– Народ не должен это чувствовать.
– Безусловно.
– Тут очень важна фондоотдача.
– Как никогда.
– Вы думаете над этим?
– Необычайно. В этом году необычайно.
– Население не должно испытывать тревог по этому поводу.
– Никаких.
– А отдельные элементы?
– Эти могут.
– Ну тут объяснения не помогают.
– Значит – изоляция. ОМОН. Резиновые палки.
– Скажите, а вы что, употребляете эти предметы против населения?
– Только против элементов.
– Значит, население может быть спокойно?
– Повсеместно.
– Теперь насчет лекарств.
– Повторяю. Полная уверенность. Тревожного положения нет. Небольшая авария на Уральском таблеточном. Обычный сбой.
– Есть ли жертвы среди населения?
– Человеческих нет.
– Ага…
– Только среди потребителей. Менее трех процентов. В пределах нормы.
– А нормы утверждены?
– После всенародного обсуждения мною лично.
– Значит, обеспечение лекарствами…
– …вопрос наибольшей важности, общенародная задача.
– А, даже так. Будем считать вопрос закрытым?
– Самым твердым образом.
– Товары, услуги, подготовка к зиме?
– Вне всяких сомнений. Предмет самого пристального изучения внимания. Уже на ближайшее время намечены самые широкие перспективы.
– Ага… Население может быть спокойно?
– Безусловно. Для беспокойства населения нет оснований, одни только поводы и спецотряд особого назначения.
– То есть беспокойство население…
– …проявлять не должно.
– Не имеет права.
– Значит, рост платных товаров, услуг, подготовка к зиме, спрос?..
– Вот здесь – в двух томах. Отработанные и переработанные просьбы, переплетенные и сжатые между собой. Мы уже приступили к выработке таких же унифицированных сжатых ответов. В самое ближайшее время будут приняты конкретные решения по проектам реконструкций предприятий и учреждений.
– Вот даже так?
– Безусловно.
– Значит, население?..
– Передайте населению горячий привет от Родины, а также от меня лично. В целях скорейшего обеспечения убыстрения нарастания получения продуктов для быстрейшего их употребления был посещен ряд предприятий общественного пропитания, где трудящиеся обратились со своими просьбами и проблемами, позволяющими сделать вывод, что питание работников общепита налажено, они нуждаются в транспорте и жилье.
– А вот могут они накормить посетителей?
– Это самый острый вопрос, на который только время даст ответ, хотя нас радует уже то, что хотя бы работники общепита отошли от общего стола.
– А если у них еще решатся проблемы с транспортом и жильем…
– …эта отрасль нас будет меньше всего беспокоить.
– Вопросы одежды?
– Одежда не является предметом первой необходимости. Тем не менее мы ею занимаемся упорно, и население может быть уверено, что страна и народ думают о том, как будет выглядеть население и его представители, к примеру, прохожие, очередники, призывники, отказники и космонавты. Дома моделей полным ходом разрабатывают одежду для разных слоев населения, мигрирующего по стране. Миграция нас беспокоит. Мигрируют семьи и отдельные мужья. Мигрируют одинокие женщины. Народ требует приковать их к месту. Наша задача – выполнить эти требования народа. Население к Новому году будет одето окончательно.
– К какому Новому году?
– Вопрос решается.
– Иностранные разведки?
– Как правило, озабочены нашим благосостоянием.
– Как мы можем их дезориентировать?
– Наиболее простым способом: непрерывно меняя благосостояние, или наоборот, не меняя его, что менее дорого.
– В чем разрушительная сила иностранных разведок?
– В вопросах.
– Как?
– Они стараются касаться вопросов, которых мы стараемся не касаться.
– Не есть ли они эти отдельные элементы?
– Они.
– Что в таком случае вызывает озабоченность.
– Не может не вызывать.
– Ага. Толково. Толково. В чем гарантия наших успехов?
– В непрерывном разоблачении происков и врагов, и друзей, и просто посторонних, которых еще очень много у нас.
– Значит мы можем передать населению, что вопросы одежды, питания, снабжения, лечения, обучения, привлечения и правовых знаний…
– …находятся под непрерывным всеулучшающимся контролем. Передайте, что народ сегодня живет гораздо лучше.
– В письмах спрашивают, можно ли где-нибудь повидать народ?
– К сожалению, я не уполномочен, хотя думаю, что проблем быть не должно.
– Просто мы много наслышаны о своем народе. действительно великий, талантливый, героический. Могло ли бы наше население рассчитывать на небольшую встречу, нам бы это многое дало?
– Не надо забывать, что он измучен революцией, Гражданской войной, Отечественной, индустриализацией, приватизацией…
– Мы все понимаем и много времени не отнимем.
– Я поговорю с народом. Ответ сообщу.
– Очень признательны.
– Простите, а насчет обещания накормить население?
– Абсолютно уверен.
– Когда примерно можно рассчитывать?
– Тут есть нюансы, о которых я сейчас не буду говорить. Но сама постановка вопроса сейчас совсем другая.
– Что, не кормить?
– Наоборот, попробовать накормить.
– Конечно, надо попробовать. Простите, когда будет сделана первая попытка?
– В принципе, я думаю, мы этот вопрос решим в ближайшие какие-то пятилетки. И из развлечений кое-что подбросим.
– (Смущен.)Ну, это уж… Даже страшно как-то… Последние годы как-то было не до этого. Да и отвыкли. Из развлечений пруд, овраг, рассвет-закат, ураган.
– Понимаю. А сейчас, я думаю, можно и кое-что подбросить.
– Тут уж на ваше усмотрение. Если это сложно, то население приспособилось. Смотрит вдаль и на огонь – и достаточно.
– Да нет. Многого не обещаю. Парочку развлечений к празднику.
– Спасибо.
– Значит, ждем.
– Если можно, еще встречу к Новому году?
– До свидания.
– …
– Какие могут быть, допустим, сомнения. Оставить население без газет нам не позволит народ.
– Народ, между прочим, может внезапно спросить: а как услуги населению?
– Платные?
– Безусловно.
– Или бесплатные?
– Конечно.
– Повышение платных услуг населению есть общенародная задача. Честно говоря, Василь Василич, население мне не нравится.
– А народ?
– Ну, народ… Наш народ с населением не сравнить. Вы ведь тоже чувствуете разницу.
– Да, кто же не чувствует.
– А группки, какие противные бывают группки, формирования…
– Есть еще отдельные элементы. Те вообще мерзкие.
– Есть еще горожане.
– Да, сельские жители и глубинка… Так, все, не отвлекайтесь. Мы с вас спросим. Мы уже спрашиваем: как с обеспечением населения, допустим, лекарствами?
– Допустим, населения?
– Да, да.
– И чем вы спрашиваете?
– Лекарствами.
– Обеспечим.
– Я в этом уверен?
– Безусловно.
– Здесь сомнений быть не может?
– Абсолютно.
– Народ будет обеспечен лекарствами?
– В первую очередь.
– А все остальные?
– Тоже.
– Пока о населении говорить не будем.
– Трудности с валютой.
– Народ не должен это чувствовать.
– Безусловно.
– Тут очень важна фондоотдача.
– Как никогда.
– Вы думаете над этим?
– Необычайно. В этом году необычайно.
– Население не должно испытывать тревог по этому поводу.
– Никаких.
– А отдельные элементы?
– Эти могут.
– Ну тут объяснения не помогают.
– Значит – изоляция. ОМОН. Резиновые палки.
– Скажите, а вы что, употребляете эти предметы против населения?
– Только против элементов.
– Значит, население может быть спокойно?
– Повсеместно.
– Теперь насчет лекарств.
– Повторяю. Полная уверенность. Тревожного положения нет. Небольшая авария на Уральском таблеточном. Обычный сбой.
– Есть ли жертвы среди населения?
– Человеческих нет.
– Ага…
– Только среди потребителей. Менее трех процентов. В пределах нормы.
– А нормы утверждены?
– После всенародного обсуждения мною лично.
– Значит, обеспечение лекарствами…
– …вопрос наибольшей важности, общенародная задача.
– А, даже так. Будем считать вопрос закрытым?
– Самым твердым образом.
– Товары, услуги, подготовка к зиме?
– Вне всяких сомнений. Предмет самого пристального изучения внимания. Уже на ближайшее время намечены самые широкие перспективы.
– Ага… Население может быть спокойно?
– Безусловно. Для беспокойства населения нет оснований, одни только поводы и спецотряд особого назначения.
– То есть беспокойство население…
– …проявлять не должно.
– Не имеет права.
– Значит, рост платных товаров, услуг, подготовка к зиме, спрос?..
– Вот здесь – в двух томах. Отработанные и переработанные просьбы, переплетенные и сжатые между собой. Мы уже приступили к выработке таких же унифицированных сжатых ответов. В самое ближайшее время будут приняты конкретные решения по проектам реконструкций предприятий и учреждений.
– Вот даже так?
– Безусловно.
– Значит, население?..
– Передайте населению горячий привет от Родины, а также от меня лично. В целях скорейшего обеспечения убыстрения нарастания получения продуктов для быстрейшего их употребления был посещен ряд предприятий общественного пропитания, где трудящиеся обратились со своими просьбами и проблемами, позволяющими сделать вывод, что питание работников общепита налажено, они нуждаются в транспорте и жилье.
– А вот могут они накормить посетителей?
– Это самый острый вопрос, на который только время даст ответ, хотя нас радует уже то, что хотя бы работники общепита отошли от общего стола.
– А если у них еще решатся проблемы с транспортом и жильем…
– …эта отрасль нас будет меньше всего беспокоить.
– Вопросы одежды?
– Одежда не является предметом первой необходимости. Тем не менее мы ею занимаемся упорно, и население может быть уверено, что страна и народ думают о том, как будет выглядеть население и его представители, к примеру, прохожие, очередники, призывники, отказники и космонавты. Дома моделей полным ходом разрабатывают одежду для разных слоев населения, мигрирующего по стране. Миграция нас беспокоит. Мигрируют семьи и отдельные мужья. Мигрируют одинокие женщины. Народ требует приковать их к месту. Наша задача – выполнить эти требования народа. Население к Новому году будет одето окончательно.
– К какому Новому году?
– Вопрос решается.
– Иностранные разведки?
– Как правило, озабочены нашим благосостоянием.
– Как мы можем их дезориентировать?
– Наиболее простым способом: непрерывно меняя благосостояние, или наоборот, не меняя его, что менее дорого.
– В чем разрушительная сила иностранных разведок?
– В вопросах.
– Как?
– Они стараются касаться вопросов, которых мы стараемся не касаться.
– Не есть ли они эти отдельные элементы?
– Они.
– Что в таком случае вызывает озабоченность.
– Не может не вызывать.
– Ага. Толково. Толково. В чем гарантия наших успехов?
– В непрерывном разоблачении происков и врагов, и друзей, и просто посторонних, которых еще очень много у нас.
– Значит мы можем передать населению, что вопросы одежды, питания, снабжения, лечения, обучения, привлечения и правовых знаний…
– …находятся под непрерывным всеулучшающимся контролем. Передайте, что народ сегодня живет гораздо лучше.
– В письмах спрашивают, можно ли где-нибудь повидать народ?
– К сожалению, я не уполномочен, хотя думаю, что проблем быть не должно.
– Просто мы много наслышаны о своем народе. действительно великий, талантливый, героический. Могло ли бы наше население рассчитывать на небольшую встречу, нам бы это многое дало?
– Не надо забывать, что он измучен революцией, Гражданской войной, Отечественной, индустриализацией, приватизацией…
– Мы все понимаем и много времени не отнимем.
– Я поговорю с народом. Ответ сообщу.
– Очень признательны.
– Простите, а насчет обещания накормить население?
– Абсолютно уверен.
– Когда примерно можно рассчитывать?
– Тут есть нюансы, о которых я сейчас не буду говорить. Но сама постановка вопроса сейчас совсем другая.
– Что, не кормить?
– Наоборот, попробовать накормить.
– Конечно, надо попробовать. Простите, когда будет сделана первая попытка?
– В принципе, я думаю, мы этот вопрос решим в ближайшие какие-то пятилетки. И из развлечений кое-что подбросим.
– (Смущен.)Ну, это уж… Даже страшно как-то… Последние годы как-то было не до этого. Да и отвыкли. Из развлечений пруд, овраг, рассвет-закат, ураган.
– Понимаю. А сейчас, я думаю, можно и кое-что подбросить.
– Тут уж на ваше усмотрение. Если это сложно, то население приспособилось. Смотрит вдаль и на огонь – и достаточно.
– Да нет. Многого не обещаю. Парочку развлечений к празднику.
– Спасибо.
– Значит, ждем.
– Если можно, еще встречу к Новому году?
– До свидания.
– …
С Новым, возможно, годом
Поздравляю всех, кто дожил до 199… года… Никто не ожидал. Они сами не ожидали. Чтоб так долго. В таких разнообразных условиях: от нехватки свободы до нехватки еды. От тюрьмы до сумы всего за шесть лет и все-таки дожили. И смотрим по сторонам. И ходим по улицам. Дожили. Доковыляли. Всех друзей проводили. Завтрак сократили. Обед разделили с беженцами. Ужин отдали врагам. В будущее смотрим тускло, себя там не видим. Главное – день сегодняшний. Начальство совсем оторвалось и парит в шумной пустоте, распадаясь и сливаясь, принимая то форму облака, то шара, то форму пирамиды. Мы за ним наблюдаем как бы из гроба, с некоторым прощальным любопытством.
Тепло проводили взглядом страны бывшей народной демократии, хочется их погладить по голове, но сил нет. Хочется сказать: «С Новым годом, как вас там теперь…», но только старый паровозный свист из большой груди СССР.
Поздравляют тех, кто дожил, но особенно горячо тех, кто не дожил. Просто со слезами на глазах. Молодцы! Самый правильный вариант. Можно было бы сказать: «Напрасно поторопились… могли бы попробовать», – но нет! Это от зависти! Как ни тяжело, приходится признаться – ваш вариант лучше!
Поздравляю вас всех! Привет нашим, которые гикнулись еще раньше. Передайте, что все еще тяжело. Передайте тем, кто рассчитывал, что детям будет легче, – НЕТ… Пока нет…
Тепло проводили взглядом страны бывшей народной демократии, хочется их погладить по голове, но сил нет. Хочется сказать: «С Новым годом, как вас там теперь…», но только старый паровозный свист из большой груди СССР.
Поздравляют тех, кто дожил, но особенно горячо тех, кто не дожил. Просто со слезами на глазах. Молодцы! Самый правильный вариант. Можно было бы сказать: «Напрасно поторопились… могли бы попробовать», – но нет! Это от зависти! Как ни тяжело, приходится признаться – ваш вариант лучше!
Поздравляю вас всех! Привет нашим, которые гикнулись еще раньше. Передайте, что все еще тяжело. Передайте тем, кто рассчитывал, что детям будет легче, – НЕТ… Пока нет…