Однако высказать урбану все, что нахлынуло, он не успел. Вдали показалась машина воспитателя. Она неслась на полной скорости, так что ветер свистел под днищем. Румо побледнел.
– Почему вы вместе? – спросил воспитатель, круто осадив машину. Каждый землец должен работать на своем участке.
– Мы на минутку… пока белковые заняты… – пробормотал Румо.
Глаза урбана сверкнули.
– А какую инструкцию мы нарушили, воспитатель? – дерзко спросил он.
– С тобой мы еще разберемся, – бросил воспитатель и двинулся на участки. Квадрат новичка был в порядке – придраться было не к чему, как ни хотел того разъяренный воспитатель. Белковый, регулярно получая биокоманды, работал исправно, и дневной урок – два полных контейнера пшеницы – был выполнен.
Зато на участке Румо дела обстояли похуже. То ли юный землец отдавал нечеткие команды, то ли вообще позабыл о них, во всяком случае, поле являло собой печальную картину. Значительная часть его была – неслыханно! – вытоптана массивными ступнями белкового робота. Драгоценные зерна и колосья пшеницы были вдавлены в почву. Один контейнер заполнен лишь на треть, другой пуст.
Воспитатель вернулся к землецам, оба робота шагали за ним.
– Ты и твой робот будете наказаны, – сказал воспитатель, обращаясь к Румо. – Строго наказаны. Ну а с тобой, – обернулся он к бывшему урбану, – разговор особый. О чем ты говорил с ним? – кивнул он в сторону Румо.
– О счастливой доле землеца, – спокойно ответил тот.
Лицо воспитателя налилось кровью.
– Все на базу, – прохрипел он.
На базе Румо подвергли многочасовому унизительному допросу. Однако мальчик стойко отражал атаки. О чем они говорили с безногим? На нейтральные темы. Касались вопроса о том, какая почвенная смесь является наилучшей для пшеницы, обсуждали другие агрономические тонкости. Мегаполис? Нет, мегаполиса не касались. А какое могут иметь отношение землецы к мегаполису?
– Здесь я задаю вопросы, а не ты! – закричал, выходя из себя, воспитатель. Размахнувшись, он ударил Румо по щеке. Жаркая волна залила мальчика. Он ухватился слабыми руками за борт манипулятора, словно пытаясь выпрыгнуть. Но немощные руки подломились, и Румо рухнул на сиденье.
В это время в комнату вошел еще один воспитатель – тот самый, который утром в коридоре говорил своим коллегам, что для новоиспеченного землеца их тихая обитель окажется лишь пересадочной станцией.
– Оставь его, – сказал вошедший, пренебрежительно махнув рукой в сторону Румо. Отведя воспитателя, который допрашивал Румо, в сторонку, он что-то заговорил быстрым шепотом. Румо, как ни напрягал слух, уловил только два слова: «его белковый». Румо решил было, что проклятый белковый истукан нажаловался на него, но, к счастью, все обошлось.
– Может, выдумывает? – сомневаясь в чем-то, спросил воспитатель.
– Он на пленку записал. Я сам ее прослушал, – ответил вошедший. – Правда, дистанция была большая, слышно неважно, но разобрать можно.
Воспитатель потер руки.
– Значит, спекся голубчик, – сказал он довольным голосом.
– Я это сразу предсказывал, – заметил вошедший воспитатель.
– Ну а теперь куда же его?
– Ясно куда… С конечной станции может быть только один путь…
В продолжение этого разговора Румо сидел ни жив, ни мертв. В коридоре послышались тяжелые шаги. Дверь отворилась, и в помещение, мерно ступая, вошли два робота, те самые, которые сопровождали сегодня Румо и новичка-землеца. Они несли на могучих, сложенных крест-накрест руках нового знакомца Румо… Безногое тело его обмякло, но глаза с вызовом смотрели вокруг.
– Допрыгался, – бросил воспитатель Румо. – Не будешь больше воду мутить.
– Попляшешь на нитке, – добавил другой воспитатель и сделал всем понятный жест.
Взгляд безногого остановился на Румо.
– Посмотри-ка, посмотри-ка на него! – вдруг крикнул воспитатель, указывая на Румо. – Это настоящий землец, он-то и помог изобличить тебя…
Румо хотел что-то сказать, но от чудовищной лжи воспитателя у него перехватило дыхание. А когда он обрел способность говорить, несчастного новичка и двух роботов уже не было в комнате.
– Ты молодец, Румо, – ласково сказал его воспитатель как ни в чем не бывало. – Отличился сегодня. Я похлопочу, чтобы старший вручил тебе жетон «Настоящий землец».
Жетон Румо не вручили, но наказанию за пустые контейнеры он не подвергся.
Что касается безногого урбана, то его никто больше не видел.
…Он, Румо, – единственный человек на огромной площади в сотню квадратных лим.
В день совершеннолетия Румо вытащил жребий с изображением колоса и координат квадрата, с которого он отныне в течение долгих пяти лет должен был снимать урожай пшеницы. А потом что? Снова жеребьевка? А что толку? Грено говорит, что все пшеничные участки похожи друг на друга как две капли воды. Грено знает, он сменил не один десяток квадратов.
– Далее следует логический пропуск, – сообщил дешифратор и после короткой паузы продолжал.
Юноша закрывает глаза.
…И вот манипулятор мчит его к Стене. В пути Румо ощупывает в кармане пропуск – крохотный жетон, излучающий на определенной частоте, которая закодирована у перехватчиков Стены. Румо сидит внутри сверкающей капли, которая скользит на воздушной подушке. Раскачивается аппарат, да тихонько поет скорость. А вдали уже вырисовывается контур Стены. Именно такой он и представлял ее, хотя ни разу не видел. Серые плоскости уходят в небо. Если присмотреться, кажется, что они слегка колеблются и дрожат. Но Румо знает, что это защитное поле Стены искажает видимость.
Худо придется тому, кто осмелится без такого вот жетона приблизиться к Стене. Он увязнет в силовом поле, словно в трясине. Затем из башни ближайшего охранного поста выйдут белковые истуканы и втянут нарушителя за Стену.
Стена все ближе. Она заполняет собой все, разрезая мир надвое. Нет ей ни конца, ни края. Она похожа на волну невидимого моря, вдруг вставшую на дыбы.
Манипулятор замедляет ход, сейчас он врежется в Стену или увязнет в защитном поле… И тут совершается чудо. Поле гаснет, и в Стене открывается узкое отверстие. На один миг, но этого достаточно. Стена остается за спиной, и он в мегаполисе.
Мегаполис… Улицы словно бездонные ущелья. Тысячеэтажные дома-гнезда. Грено рассказывал, что в таких домах можно прожить всю жизнь, так и не выйдя ни разу на вольный воздух. Ну и пусть, и пусть! Он готов на все, что угодно, только бы попасть туда, в сказочную державу, навек заказанную для землеца.
Румо едва ли мог бы объяснить, какая сила влечет его в таинственный и запретный мир, называемый городом. Однако мечта его была неистребима.
Но что толку в мечтах? Его жребий определен до конца – пшеница, пшеница, пшеница… Соседние планеты платят за пшеницу бешеные деньги, там она не родится. Все предпочитают натуральный хлеб, а не синтетический, хотя последний и рекламируют на все лады.
Румо открыл глаза и вздохнул. Видение мегаполиса исчезло.
Одна только отрада – раз в декаду разрешается свидание с таким же землецом, который управляет обработкой одного из соседних квадратов. Спасибо судьбе, ниспославшей ему в соседи Грено. Старик много повидал, умеет рассказывать. Они подолгу беседуют, но каждый раз Румо кажется, что Грено чего-то недоговаривает.
Как губка водой, насыщен участок всякими химикалиями и биостимуляторами. Участок разбит на небольшие квадратики, подобно шахматной доске. Работа проходит по простому графику. Пока в одном углу проходит сев, в другом белковые уже снимают урожай. И так круглый год. Благодаря замкнутому циклу поток зерна, поступающий с бесчисленных квадратов, не иссякает. Сборщик, осуществляющий контроль, внимательно следит за каждым квадратом, его не проведешь.
И сегодня недобор. Сборщик опять поставит ему минус. Пять минусов, и Румо накажут токовым разрядом. Грено говорит – удовольствие ниже среднего.
В чем же все-таки дело? Почему начали падать сборы? Пульт неизменно подтверждает, что на территории квадрата все в порядке: глазок аварийного сигнала не светится. Это все белковые. Румо инстинктивно чувствует в них врагов, мстительных и злобных. Словами этого не объяснишь, но Румо уверен: белковые его ненавидят! За что? «Извечная ненависть развивающейся системы к тому, что ограничивает ее свободу», – говорит Грено. Может быть, он прав. Но Румо от этого не легче. Его замучила эта атмосфера ненависти и недоговоренности. В последнее время Румо начало казаться, что белковые замышляют что-то недоброе. Простая мнительность, говорит Грено. Хорошо, если так.
Пока Румо предавался мечтам и грустным размышлениям, низкое солнце успело приметно склониться к западу. С поля возвращалась группа белковых. Возвращалась немного позже, чем следовало, – по вызову Румо они должны были быть здесь еще полчаса назад. К этой группе Румо испытывал наибольшую антипатию.
Идолы шагали вперевалку, движения их были заучены раз и навсегда, но на этот раз в походке белковых Румо почудилось что-то вызывающее.
Неужели и землецы вот так же ходили когда-то? Румо невольно усмехнулся с чувством собственного превосходства. Неужели его предки, подобно этим белковым идолам, медленно перемещались, переставляя ноги и неуклюже размахивая для равновесия руками? Грено говорит, что землецы не ходят уже триста лет. К чему ходить пешком, если есть манипуляторы? Маник доставит тебя куда угодно, только пожелай этого.
Вечерело. Румо все оттягивал момент, когда придется заняться настройкой белковых.
Вдали на дороге, рассекающей надвое большой квадрат поля, показалась точка. Румо приставил ладонь козырьком. Сборщик? Но сегодня не его день. Вглядевшись, Румо вскрикнул от радости: Грено!
Румо двинулся навстречу гостю.
Грено испытывал необъяснимое чувство симпатии к этому юноше с живыми глазами, в которых постоянно отражалась пытливая работа мысли. Даже маник Румо двигался всегда порывисто, скачками, отвечая внутреннему состоянию хозяина. И мечта Румо о мегаполисе была близка, хотя об этом не знал никто.
– Опять недобор, – пожаловался Румо.
– Большой? – с сочувствием спросил Грено.
– Такого еще не бывало, – вздохнул Румо.
– Думаешь, они виноваты? – понизил голос старик, кивнув в сторону белковых, которые прохаживались перед хранилищем, разминая затекшие мускулы.
– А кто же еще? – горячо сказал Румо.
– Настройку проверил?
– Нет еще, – опустил голову Румо.
– Ладно, вместе посмотрим, в чем дело. Мои тоже капризничают.
Они помолчали, глядя на умирающий закат. На западе слабо светилась ровная дуга горизонта, подобная остывающему слитку металла. Там и сям высились башни искусственного климата, которые тоже обслуживались белковыми. Но даже башни климата не в силах были окрасить удручающего однообразия ровной, как стол, поверхности.
– Слышал я когда-то такие слова: лицо планеты, – сказал Румо, задумчиво глядя вдаль. Немного помолчав, затем повторил: – Лицо планеты… Бессмысленные слова! Что же это за лицо, если оно лишено всякого выражения? На тысячи лет одно и то же: ровное поле.
– Не всегда наша планета была такой гладкой, – возразил Грено. Когда-то лицо ее имело собственное выражение. Были и сопки, и овраги, и холмы…
– Куда же все это пропало?
– Сгладили. Так удобней выращивать и собирать пшеницу, – пояснил Грено. – Горы остались только где-то в заповедной зоне.
Они медленно двинулись к дороге. Их маники скользили рядом, бок о бок, словно две лодки.
– Скажи, Грено, – начал Румо, – я давно хотел спросить тебя… Ты так интересно рассказываешь о мегаполисе… А сам ты бывал в мегаполисе?
– Почему ты вдруг вспомнил мегаполис? – спросил Грено, не глядя на собеседника.
– Я думаю о нем всегда.
– Брось эти мысли, – строго сказал Грено. – Землец в город попасть не может.
– Знаю, – кивнул печально Румо.
– Да и что там хорошего, в мегаполисе? – продолжал Грено. – Суета, сумасшедшая гонка, ставки в которой – жизнь и смерть. Дым, копоть, чад… В общем, чувствуешь себя как в кипящей воде, – махнул рукой Грено, но Румо заметил, что глаза старика загорелись.
Маники продолжали скользить, а слева и справа к дороге подступала ветвистая пшеница. Стволы растений, толстые, как бамбук, с трудом удерживали налитые колосья. Кое-где зерно начинало течь: белковые явно не справлялись с работой.
– Я дал бы себе вырвать глаз, чтобы другим посмотреть на мегаполис, – сказал Румо.
– Запомни, мальчик: не всем быть урбанами, – рассудительно сказал старик. – Кому-то надо ходить в землецах. Вот как нам с тобой. И тут ничего не поделаешь. – Он высунул руку из манипулятора, отвел в сторону усатый колос и добавил: – Стену не пробьешь.
Загустевшие вечерние тени легли на пшеничные заросли.
– Послушай, Грено, – зашептал вдруг Румо. – А что, если бы мы сейчас разогнали маники до самой большой скорости…
– И?..
– И прямо в мегаполис!
– И расшиблись бы о силовую защиту. Или увязли в ней, как мухи в липучке.
– Знаю, – нахмурился Румо.
В этом месте послышался треск, и голос пропал. Очевидно, дешифратор размышлял над новым листком. Впрочем, пауза длилась недолго.
– …История, которая уходит корнями в глубь веков, – снова начал механический голос. – Год за годом город разрастался, поглощая окружающее пространство, подминая под себя окрестные селения. Наконец в перспективе возникла реальная опасность, что вся планета превратился в огромный город. Словно гигантский магнит, притягивал город людей. Приток их был беспрерывен и возрастал с каждым годом. Но синклит олигархов не мог отказаться от баснословных доходов, которые приносила пшеница. Для пшеницы же была необходима не только территория, но и люди – хотя бы по одному на каждый квадрат: слишком опасно было бы предоставить белковым полную самостоятельность.
Находить добровольных землецов становилось все труднее. Все уходили в мегаполис. И тогда синклит после долгих дебатов решился на крайние меры. Любой ценой нужно было оградить мегаполис от дальнейшего разрастания. И вот вокруг города выросла Стена, окаймленная защитным полем.
Но просто закрыть доступ в город было нельзя, как нельзя человеку перерезать артерии. По бесчисленным дорогам в город и из города непрерывно шли грузовые потоки – кровь, омывающая огромный организм. Тогда-то и придумали радиожетоны, позволяющие владельцу беспрепятственно проникать сквозь Стену…
Не знаю, кому попадут в руки эти записки. Знаю лишь, какая кара постигнет меня, если эти листки попадут к охране. Но все равно, я должен запечатлеть слово правды. Если я его не произнесу, оно убьет меня. Истина не жалует своих приверженцев, что ж! Зато по крайней мере я знаю, на что иду.
Итак, мегаполис оградили Стеной. Кстати, тогда же и возникло слово «город». Устало шагали века. Поколения рождались, жили и умирали, и с каждым из них углублялась пропасть между мегаполисом и остальным миром. Жители мегаполиса – урбаны – захватили все. На долю остальных землецов – осталось только одно: пшеница, пшеница, пшеница…
Урбаны были таковыми от рождения, по наследству. Они проносились над планетой в аппаратах, позволяющих видеть все, оставаясь невидимыми.
Принято было считать, что так от бога.
Среди землецов ходили об урбанах разные слухи. Говорили, например, что урбан в два раза выше землеца, что с лица он темен, потому что в кожу въедается городская копоть, которую не отмыть. Говорили также, что жители мегаполиса умеют ходить пешком и даже предпочитают пеший способ передвижения, поскольку на городских магистралях слишком много манипуляторов. Да мало ли что еще говорили?
Что до землецов, то уже три сотни лет нога их не касалась почвы. Благо, поля были достаточно обширны, чтобы два встречных манипулятора могли разминуться…
Ноги землецов постепенно атрофировались. Попробуй полежи три дня и ноги как чужие. А если три века!
– …Послушай, Грено, – сказал однажды Румо. – Силовое поле, окружающее город, захватывает машину, если у человека, сидящего внутри манипуляторов, нет жетона. Так?
– Конечно, – согласился Грено, не понимая, куда клонит юноша, – Ты что же, думаешь, жетон можно подделать?
– Не то, совсем не то! А что, если… – Румо перегнулся через борт маника и что-то быстро и горячо зашептал на ухо старику. Лицо Грено словно окаменело. Затем улыбка тронула обветренные губы.
– Неплохая идея, малыш, – сказал Грено. – Во всяком случае, для нас это единственный шанс попасть в мегаполис. Но ты представляешь, как много нам нужно трудиться?
– Какой землец боится труда! – воскликнул Румо.
– Что ж, тогда попробуем, – решил Грено.
…С некоторых пор Румо зачастил к Грено. Он бросал свой квадрат без присмотра, вернее, оставлял у пульта одного из белковых, хотя это строжайше возбранялось.
Грено и Румо запирались в просторном хранилище и долгие часы не выходили оттуда.
Если бы сборщик наткнулся на квадрат, брошенный землецом, виновному не поздоровилось бы. Но судьба благоволила к заговорщикам…
Дело подвигалось медленно. Осуществить то, что придумал Румо, оказалось куда труднее, чем могло показаться поначалу.
Первая попытка окончилась плачевно. Грено занял наблюдательную позицию у окна, откуда просматривалась главная дорога, по которой мог появиться сборщик. Наступила решительная минута.
– Ты первый. Давай, малыш, – сказал Грено. – Если что, я подам сигнал.
Румо отстегнул привязные ремни, осторожно отвел от висков эластичные щупальца-биоконтакты, с помощью которых его мысленные приказы передавались манипулятору. Теперь Румо был сам себе хозяин. Руки Румо слегка дрожали. Он перегнулся через борт манипулятора, и ему показалось, что пол где-то глубоко внизу…
– Не мешкай, – поторопил его Грено.
Румо взял двумя руками собственную ногу, легкую, будто ватную, и перенес ее через борт манипулятора. Затем то же проделал с другой ногой. Немного подождал, свесив ноги за борт. Затем наклонился и, оттолкнувшись руками, неловко спрыгнул. Ноги подогнулись, и Румо во весь рост растянулся на полу.
– Ушибся? – тревожно спросил Грено.
– Немного, – выдавил сквозь зубы Румо, пытаясь подняться. Это, однако, ему не удалось. Румо подполз к стене и ухватился за вертикальную стойку стеллажа. Перебирая по ней руками, он поднялся во весь рост и застыл, напряженно улыбаясь. Но старик видел, что Румо держится лишь на руках.
Переведя дух, Румо сделал попытку шагнуть… и снова рухнул на пол.
– Попробуем постепенно, – начал Грено.
– Пустая затея, – прервал его Румо, ударив кулаком по грязному пластику пола.
– Пожалуй, на сегодня хватит. Залезай-ка обратно в манипулятор, – сказал Грено.
Но добраться до маника Румо уже не мог: силы оставили его.
– Подзови к себе маник, – велел Грено.
Румо молчал.
– Отдай мысленный приказ, – громче сказал старик, но Румо не пошевелился. Встревоженный Грено переместился к Румо: юноша был в глубоком обмороке…
Кое-как Грено удалось водворить Румо обратно в полость манипулятора.
Когда Румо пришел в себя, он долго не хотел или не мог разговаривать, и в его больших глазах застыли слезы бессилия и ярости.
– Нет, я никогда не научусь ходить, – с отчаянием произнес он.
– Такие вещи не делаются сразу, – сказал Грено.
– Я не знал, что это так трудно.
– Мне будет труднее, малыш. Но я верю, что у нас получится. – Грено понизил голос и добавил: – Только бы никто не узнал. А теперь ступай на свой квадрат.
– Значит, до завтра?
– До завтра…
Грено смотрел на дорогу, пока не заслезились глаза. Машина, везущая Румо, казалось, скользила по земле – столь тонкой была воздушная подушка. Манипулятор мчался по прямой, как луч, дороге. Капля превратилась в точку, наконец и точка растаяла. А Грено все смотрел, смотрел…
Дешифратор запнулся, разбирая чужие символы. Стояла глубокая ночь. Звезды заглядывали в линга-центр сквозь купол, будто только мы двое интересовали их во всем безмолвном мире. Профиль Лены четко вырисовывался на фоне панелей, по которым скользили световые стрелки. Наверно, под влиянием странного рассказа мне в лице любимой почудилось что-то незнакомое.
Шли дни. Осень сменилась зимой. Выпал первый снег. Девственной пеленой скрыл он все изъяны стынущей почвы, сто раз истощенной и вновь искусственно подкармливаемой. Морозоустойчивым сортам пшеницы мороз был нипочем, они продолжали зреть, и хранилища не пустели.
Каждую свободную минуту Румо уделял теперь одному – тренировкам, которым предавался с фантастической настойчивостью. Правда, он не рисковал покидать манипулятор в присутствии своих белковых – любой из них мог бы донести сборщику на Румо, и нарушение главного запрета дорого бы обошлось молодому землецу. Румо старался массировать ноги, не выходя из машины, он щипал их, едва не плача не от боли, а оттого, что ее не было…
Чуть не каждое утро, кое-как справившись со своими нехитрыми обязанностями, Румо спешил к Грено. Здесь, под защитой старых, непрозрачных стен чудом сохранившегося древнего хранилища, оба, и старик и юноша, чувствовали себя в относительной безопасности. И они снова и снова пытались восстановить атрофировавшиеся в течение долгих столетий мышцы.
Так муравей, посаженный в банку, изо всех сил стремится вырваться наружу. Он ползет по вертикальной стенке, срывается, падает, но снова и снова идет на штурм. И наконец после сотой попытки муравей находит ту единственную траекторию, по которой оказывается возможным доползти до края банки и перевалить через нее…
Ноги двух землецов, как и всех остальных, представляли собой жалкие рудименты, ненужные придатки, давным-давно позабывшие, что такое самостоятельное движение, что такое упругий шаг.
Но два землеца были упорны, как муравьи.
И наступил день торжества.
– …Первый шаг, – радостно произнес Румо. Он только что шагнул от оконной фрамуги к стеллажу, на котором хранились запасные блоки для белковых. Шагнул – и тут же схватился за поручень. Шагнул зато сам, без помощи манипулятора, который сиротливо приткнулся в углу хранилища.
– Я же говорил, ты намного перегонишь меня, – сказал Грено, улыбаясь.
Прислонившись спиной к холодной кромке стеллажа, Румо отдыхал. Голова слегка кружилась, ноги дрожали от непосильного напряжения.
– Не беспокойся, я догоню тебя, – сказал Грено и принялся старательно разминать пальцами дряблые икры.
– Нам бы только поспеть к весне, пока сборщик… – Внезапно Румо замер на полуслове.
– Ты что? – побледнел Грено.
– Мне послышался шорох.
– Где?
– Снаружи.
Оба застыли, прислушиваясь. Шорох не повторился.
– Тебе почудилось. В эту пору все белковые заняты. Здесь некому быть, кроме нас, – сказал Грено, на щеки которого возвращался румянец.
– Может быть, – согласился Румо. Отдохнув, он сделал несколько шагов по направлению к манику, но покачнулся.
– Помочь? – спросил Грено.
– Пустяки.
Румо подозвал манипулятор. Тот будто этого и ждал. Он неслышно подлетел к своему хозяину и, обхватив его щупальцами, осторожно погрузил в свое чрево.
– Даже не верится, что землецы когда-то умели ходить, – сказал Румо.
– А урбаны ходят и теперь, – ответил Грено.
– Конечно. Иначе зачем бы мы с тобой учились ходить? – усмехнулся Румо.
В этот момент за окном хранилища мелькнула тень. На этот раз ее заметили оба. Они переглянулись, и, словно сговорившись, два манипулятора друг за другом вынеслись из помещения. Гладкая площадка перед хранилищем была пустынна. Лишь поодаль ковылял белковый. Накануне он при непонятных обстоятельствах расшибся, и Грено оставил его сегодня для починки – повреждения были незначительны, и он надеялся справиться собственными силами.
– Наверно, ласточка пролетела, – сказал Румо. – Или тень от облака. – Он кивнул в сторону удаляющейся фигуры. – И я небось хожу так же смешно, как этот, а?
– Это он, – тихо сказал Грено.
– Что он?
– Он следил за нами. Мы погибли.
От негромкого старческого голоса по телу Румо побежали мурашки. Он сразу сообразил, насколько серьезно положение. Белковые ничего не забывают. При очередном контроле этот проклятый идол, конечно, воспроизведет на экране то, что он только что высмотрел в хранилище, и тогда их тайна раскроется. Неужели белковый истукан в самом начале погубит их замысел?..
Румо, не раздумывая, отдал команду. Сжатый воздух со свистом вырвался из-под днища, взметнув облако снежной пыли. Манипулятор сделал огромный прыжок. Услышав за собой погоню, белковый побежал, но Румо настиг его. Послушный воле Румо, манипулятор высоко занес щупальца с зажатым в нем тяжелым металлическим брусом и с силой опустил его на макушку робота, в то место, из которого торчал аккуратный кустик антенны. Раз, другой…
Белковый будто нехотя повернулся и тяжко рухнул в сугроб.
Взбунтовавшийся автомат прекратил свое существование.
– Мы поспешили, – нарушил Грено тяжелое молчание.
– У нас не было выхода, – сказал Румо.
– Пожалуй, ты прав, – удрученно согласился Грено. Оба не отрываясь смотрели на серую глыбу, которую уже успел припорошить снег.
– Что же теперь? – перевел Румо взгляд на старика.
Тот помолчал, обдумывая ответ.
– Спрячем подальше, – наконец сказал Грено.
– Все равно при контрольном пересчете хватятся, – с отчаянием прошептал Румо. Взгляд его блуждал.
– Не болтай глупости, – сказал Грено. – Пересчет будет не раньше дня равнодействия. Мы к этому времени будем уже в мегаполисе, и там нас никто не достанет.
– А теперь куда его? – покосился Румо на сугроб.
– Закопаем в почву поглубже, – решил Грено.