Соич знал, что среди акватаунцев есть несколько человек из ведомства Арно Кампа, которые негласно охраняют его от возможных покушений неведомого террориста – автора письма-угрозы. Но сама угроза и боязнь покушения как-то потускнели, отошли на второй план перед лицом каждодневных проблем, больших и малых, всплывающих ежечасно и ежеминутно.
С погружением в глубь Земли давление и температура возрастали и все труднее становилось обуздывать грозный напор расплавленной магмы, омывающей ствол шахты.
Чем глубже погружались проходчики, тем больше удлинялись коммуникации, что также вносило дополнительные трудности.
Любые контакты с побережьем Соич запретил, и акватаунцы роптали: они привыкли к свежей рыбе, покупаемой у рыбаков прибрежного поселка. Правда, кое-какая рыба водилась и на дне впадины, но это были в основном глубоководные скаты, на вкус жесткие и отдающие ворванью.
Приходилось довольствоваться пищей, доставляемой в Акватаун сверху в контейнерах.
Три тысячи акватаунцев трудились денно и нощно, сцементированные волей Железного Ива. Связываться по радио сквозь толщу воды с внешним миром было невозможно. Письма туда и обратно доставлялись все в тех же контейнерах.
По-прежнему масса бедняков предлагала Соичу свои услуги, прельщенная не столько романтикой глубинной проходки, сколько системой оплаты, предусматривающей премию за каждый новый шаг в глубь Земли.
С последней почтой Ив Соич получил, как обычно, несколько десятков писем. Пренебрежительно отодвинув их в сторону, он вскрыл пакет от Арно Кампа. Шеф полиции настоятельно требовал, чтобы Ив Соич покинул Акватаун и поднялся на поверхность.
“Подходит критический срок, – писал Арно Камп. – Если забыли, то могу напомнить, что скоро будет полтора года, как на ваше имя пришло письмо с тюльпаном”.
– “Забыли”… Шутник этот Камп, – пробормотал Соич, покачав головой.
“Вы должны переждать критическое время под надежной охраной. Мы поместим вас в башню из слоновой кости, а точнее из бронированного стекла. Знаю, как вы преданы работе и как нелегко вам сейчас покинуть Акватаун. Но проходка ствола рассчитана на два года, так что, побыв на поверхности недели две, вы сможете вернуться к своим обязанностям…”
Оторвавшись от письма, Ив Соич живо представил себе, как Арно Камп в этом месте погладил своего бронзового любимца и произнес что-то вроде:
“Главное – чтобы ты пережил срок, названный в письме. А дальше мне до тебя дела нет, голубчик! Я на этом разбогатею и…”
“Главное – пережить срок, указанный в письме, – улыбнувшись своей догадливости, прочел Ив Соич. – Нельзя допустить, чтобы из-за нашей или вашей небрежности осуществилась угроза. Представьте, какое это вызовет смятение в умах?”
Соич опустил письмо на пульт, задумался. Требование Кампа выглядит разумным. Но он не, сможет выполнить его. Кампу неизвестно – Соич держит это пока в секрете, – что скорость проходки увеличена против проектной.
Благодаря его нажиму нужная глубина будет достигнута не через два года, а на шесть месяцев раньше, то есть на днях. Может ли он, хозяин и вдохновитель акватаунской эпопеи, покинуть объект в такое напряженное время? Еще несколько сот метров – и все акватаунцы поднимутся на поверхность, – триумфаторы, покорившие подземную стихию. Тогда и Ив Соич вместе со всеми поднимется к славе и богатству, к независимости. Ждать осталось недолго.
Пульт, на который облокотился Соич, жил обычной своей беспокойной жизнью, каждую минуту требуя к себе внимания.
Соич присовокупил письмо Арно Кампа к груде остальных и погрузился в тревожную жизнь волнующихся кривых, вспыхивающих экранов и торопливо бормочущих мембран.
Каждый вопрос требовал ответа, каждая задача – немедленного решения. Застопорится одно – на него налетит другое, третье и еще и еще – попробуй тогда развязать узел.
– Температура внизу ствола продолжает повышаться, – сообщила мембрана.
Соич распорядился увеличить подачу жидкого гелия.
В течение получаса температура не изменялась, затем снова поползла кверху. Соич не очень встревожился: такие вещи случались и раньше. Нужно только увеличить мощность криогенной установки. Однако он тут же убедился, что мощность установки уже на пределе.
Шахтный ствол продолжал нагреваться.
– Невыносимо! – прохрипела мембрана. Соич узнал голос старшего оператора.
– Держитесь, осталось немного. Охлаждение работает на полную мощность, – ответил Ив Соич.
– Дышать невозможно.
– Включите вентиляторы.
– Они гонят раскаленный воздух. Мы остановим проходку.
– Трусы! Я еду к вам, – закричал Ив Соич и бросился к манипулятору, чтобы спуститься вниз. Но прежде он хлопнул ладонью по зеленой кнопке, расположенной в центре пульта, тем самым заклинив подъемный транспортер. Отныне ни одна душа не могла покинуть ствол шахты.
Манипулятор смерчем пронесся по пустынной улице Акватауна – те, кто был свободен от смены, отсыпались после адского труда. Позади вздымался ил, голубоватый в прожекторном луче.
Вдали показались конструкции, подсвеченные снизу. Не сбавляя скорости, Соич влетел в шлюзовую камеру.
…По мере того как транспортер двигался вниз, температура в стволе шахты возрастала. Липкий пот заливал глаза.
Соича ждали. Большая площадка в основании шахты была полна народу, гудела как улей. Скудное освещение к краям площадки сходило на нет.
Спрыгивая с ленты транспортера, Соич вспомнил картины дантова ада.
Увидя Соича, проходчики притихли. Физики, геологи, электронщики, термоядерщики ждали, что скажет Железный Ив.
Соич вышел на середину, подошел к агрегату, щупальца которого сквозь толстые плиты защиты тянулись вниз, в глубину. Отсюда производились направленные взрывы, после чего автоматы наращивали новый участок ствола.
Перед агрегатом, производящим взрывы, в угрожающей позе стоял оператор.
– Почему не работает подъемник? – выкрикнул кто-то из толпы.
– Я выключил, – спокойно ответил Соич. Горячий воздух обжигал легкие, он казался плотным, почти осязаемым. Соич поднял руку – ропот утих. В наступившей тишине слышалось лишь, как захлебывается в трубах, пронизывающих стенки шахтного ствола, жидкий гелий – ледяная сверхтекучая жидкость, близкая к абсолютному нулю.
– Через три, от силы четыре дня мы достигнем проектной глубины, – сказал Ив Соич, – и тогда ваша миссия закончена. Я вам хорошо заплачу…
– Включите подъемник! – перебил чей-то голос.
– Я удваиваю премию! – сказал Соич. Фраза прозвучала гулко – воздух был насыщен испарениями и сильно резонировал.
– Шкура дороже, – отрезал оператор.
– По местам! – закричал Соич. – Готовить взрыв!
Он шагнул к агрегату, но на пути вырос оператор. Горячая волна захлестнула Соича. Теперь, когда до цели осталось полшага, когда осталось произвести один – взрыв, один-единственный… Неужели дело всей его жизни пойдет насмарку? И из-за чего? Из-за нелепой заминки перед самым финишем, из-за трусости оператора.
Уже не отдавая отчета в своих действиях, Соич размахнулся – оператор схватил его за руку и сильно дернул. Соич выхватил из кармана лучемет и направил его в бледное, отшатнувшееся лицо. Затем перешагнул через тело оператора и подошел к масляно поблескивающей установке.
Люди послушно разошлись по местам.
Несколько умелых команд Соича – и агрегат ожил. Там, внизу, под толстыми плитами защиты, споро и привычно готовился направленный ядерный взрыв – последний взрыв.
Стенки шахты вибрировали. Кажется, физически ощущалось огромное давление, которое выдерживали кессоны.
Неожиданно пол шахты дрогнул, затрясся. Слишком рано – до взрыва еще добрый десяток минут. Ствол шахты ярко засветился, будто вобрав в себя пыл развороченных земных недр.
Дохнуло нестерпимым жаром. На площадке стало светло как днем. Из десятков грудей вырвался крик.
– Вот он, тюльпан! – покрыл вопли чей-то возглас. Этот возглас – последнее, что зафиксировало сознание Ива Соича.
Гибель Акватауна и прибрежного поселка взбудоражила Оливию. Оппозиция докопалась, что задолго до трагических событий в редакцию самой влиятельной газеты пришло письмо, правда, без подписи, в котором автор квалифицированно доказывал неустойчивость глубинной шахты, заложенной в Акватауне, на дне впадины.
Какая же сила заставила редактора спрятать письмо под сукно? Почему письму не был дан ход? Почему работы в Акватауне не только не были свернуты, но, наоборот, ускорены?
Оппозиция добилась расследования, результаты которого, однако, не были преданы гласности, что породило массу слухов и толков.
Однако бурные события последних месяцев проходили стороной, почти не затрагивая Рину.
Вдова Гуго Ленца давно рассталась с коттеджем – он оказался ей не по карману. Рина снимала крохотный номер во второразрядном отеле. Она, подумывала о том, чтобы вернуться к прежней специальности, но найти работу медика было непросто. Можно было обратиться к Оре Дерви – Рина была уверена, что Ора ей не откажет. Однако Рина приберегала визит в клинику святого Варфоломея на самый крайний случай.
Из газет она покупала только “Шахматный вестник”.
Из прежних знакомых виделась только с Имантом Ардонисом, и то изредка, раз и навсегда пресекши попытки к сближению. Их связывала, кажется, только память о Гуго.
Они говорили о Ленце как о живом, вспоминали его привычки, любимые словечки, шутки. Ардонис рассказывал Рине, как продвигается работа по расщеплению кварков.
Однажды, едва Имант ушел, в дверь Рины осторожно постучали. Нет, это не был стук, – кто-то осторожно скребся в дверь. “Кошка”, – решила Рина и толкнула дверную ручку.
Перед ней стояла знакомая приземистая фигура.
– Робин, – прошептала Рина.
Да, это был Робин – без нагрудного знака, помятый и какой-то увядший.
– Проходи, – сказала Рина и заперла дверь. Сердце ее забилось.
Робин еле двигался, словно в замедленной съемке.
“Энергия кончается”, – догадалась Рина.
– Мне осталось существовать тридцать минут, – подтвердил Роб ее догадку.
Рина знала, что с этим ничего не поделаешь.
Существуют шариковые ручки, которые выбрасывают, когда паста кончается: ручки сконструированы так, что зарядить их снова невозможно.
Собратьев Робина выпускали по тому же принципу. Делалось это для того, чтобы робот в своем развитии не превзошел определенного уровня.
Стоя перед ней, Роб как бы застывал. Теперь он чем-то напоминал Рине Будду, статую которого они видели когда-то с Гуго в музее.
– Робин, кто убил доктора Ленца? – негромко спросила Рина.
– Я знал, что ты это спросишь. Потому я здесь, хотя добраться сюда было трудно, – сказал Робин. Покачнувшись, он произнес: – Доктора Ленца никто не убивал.
– Никто? – переспросила Рина.
– Никто. Он сам убил себя.
– Не понимаю…
– Вот, – сказал Робин, протягивая Рине истрепанную записную книжку. – Она принадлежала доктору Ленцу. Просмотри. Потом я отвечу на твои вопросы. Только поспеши. У меня остается 20 минут.
Рина принялась лихорадочно листать страницы, исписанные знакомым почерком Гуго. Формулы… Идеи опытов… Отрывочные фразы…
“…Удивительный способ обуздания кварков. Проверю сегодня же. Если моя догадка правильна, на расщепление кварков потребуется энергия вдесятеро меньше, чем до сих пор думали все, в том числе и мой дорогой Имант.
Попробую ночью, не хочу откладывать. Стоит, право, не поспать ночь, чтобы увидеть, какую рожу скорчит утром Ардонис, моя правая рука, когда узнает результат”.
Дальше следовало несколько строчек формул.
“Опыт крайне прост, никого не хочу пока посвящать в него. Тем более что годится прежняя аппаратура. Рина спит… Решено, лечу…”
Рина припомнила далекую апрельскую ночь, когда, проснувшись, она не застала Гуго и ждала его, волнуясь, до рассвета, обуреваемая тревожными мыслями. А потом, угадав приближение его орнитоптера, возвратилась в спальню, легла и притворилась спящей…
Так вот куда летал он. Неисправимый искатель, нетерпеливый, импульсивный Гуго.
“…До сих пор не могу опомниться. Чего же я не учел в расчетах? Нельзя было полагаться только на свои силы. Установка взорвалась. Защита на месте. Проверил. Дозиметр молчит. Но это ничего не значит. Ведь покушение на кварки совершено впервые в истории физики. Могло же при этом возникнуть новое излучение, не улавливаемое нашими приборами? Мысль эта неотступно меня гложет.
Сильное сердцебиение.
Быстро свыкся с мыслью, что я смертельно облучен.
Но сейчас речь не обо мне. Надо предупредить всех об опасности, которая угрожает Оливии, если физики не прекратят штурм твердыни материи; если капитал, узнав о возможности создать новое оружие массового поражения, возьмет его в свои руки, то возникнет большая беда.
Выступить перед студентами? Вступить в партию рабочих? Но уже поздно. Сделать заявление для печати? Сказать: не расщепляйте кварки, это гибельно для людей? Увы, печать подцензурна магнату, связанному с военно-промышленным комплексом… Так из меня получится террорист-одиночка…
Монах Шварц погиб при изобретении пороха. Что же, разве это помешало человечеству производить порох и применять его?
Правда, тут речь идет о вещи, по сравнению с которой порох – невинная хлопушка. Смертельное излучение, которое пронизывает любую защиту и не улавливается приборами.
Ученый – ребенок. Шаловливый и глупый. Как можно воздействовать на ребенка? Сказать: “Этого делать нельзя”? Не подействует. Скорее наоборот: запретный плод сладок.
Один выход остается – припугнуть. Да так, чтобы отпала всякая охота рубить сук, на котором сидишь, Вот к какой мысли я пришел.
Все время думаю, как это сделать. Голова раскалывается. У меня возник поистине удивительный план, но для его осуществления нужна помощь Люсинды”.
Рина, как все медики, имела много дел с разными видами облучения. Теперь, торопливо роясь в памяти, вспоминая Гуго последних месяцев его жизни, она все больше уверялась, что он не был поражен лучевой болезнью, пусть даже неизвестного типа.
Может ли быть излучение, не регистрируемое приборами?
Что же случилось с Гуго?
Неужели самовнушение?…
Глянув на Робина, Рина спохватилась: надо спешить.
На следующих страницах почерк Гуго разительно изменился. Буквы стали неуверенными, ломкими.
“Видно, таких задач Люсинде решать еще не приходилось. Машина строптивится, требует все новых и новых данных.
Странно, почему до сих пор никому не приходило в голову поставить перед электронным мозгом такую задачу: имеется определенный человек; известны все его физические, клинические и прочие параметры – от возраста, пульса и кровяного давления до энцефалограмм и анализа крови. Требуется вычислить время его жизни.
Так и сделаю. Сообщу Люсинде, что, несмотря на облучение, мой образ жизни не изменится”.
“Навязчивая идея? Так вот почему бедный Гуго так упорно отказывался лечь в клинику святого Варфоломея”, – подумала Рина.
“Что касается всех моих медицинских данных, то я привел их Люсинде по памяти”.
“По памяти!” – поразилась Рина. Гуго ненавидел медицинские обследования, проводившиеся в Ядерном центре, и едва ли помнил результаты анализов, несмотря на изумительную память: он попросту никогда не удостаивал внимания эти, по его словам, никчемные бумажки.
“Итак, допустим, мой пример устрашит физиков; они увидят, что незримая рука точно в названный заранее срок покарает меня – того, кто посмел ослушаться приказа и продолжать исследования кварков. (Правда, работу по кваркам и я буду продолжать только для вида, а на самом деле постараюсь так напутать, чтобы Имант и сотрудники не смогли после моей смерти разобраться.) Допустим, повторяю, таинственная карающая рука, казнившая меня в назначенный день, испугает физиков, и они откажутся от штурма кварков.
Но останутся геофизики, которые грозят направленными ядерными взрывами вызвать землетрясение на территории всей Оливии. Останутся медики, которые все более широким фронтом проводят киборгизацию, превращая простых людей в роботов. Останутся фабриканты смертоносного оружия, которые захотят нажиться на торговле.
Мой план таков: разослать угрожающие письма всем, кто ответствен за судьбу Оливии. И себе в первую очередь. В письме первом, адресованном физику Гуго Ленцу, укажу срок, названный Люсиндой, – три месяца. Постараюсь, чтобы мое письмо получило огласку, тогда требование, выдвинутое в нем, станет известным прогрессивным силам Оливии – рабочим, интеллигенции.
Меня, разумеется, будут охранять все полицейские силы Оливии. Тем не менее я умру в точно назначенный срок, и это потрясет всех. Никто не поймет, в чем причина смерти.
Со мной ясно. Кто же следующий? Попытаюсь за несколько дней собрать о нем хоть какие-то данные, необходимые для Люсинды.
Итак, кто же следующий? Один из злейших врагов Оливии – миллионер Ив Соич, чьей волей возник Акватаун. Имант рассказывал, что Соич самолично обнаружил на дне моря узкую глубоководную впадину, на дне которой и был воздвигнут подводный город.
Увы, карточку Соича мне раздобыть не удалось. Пришлось пойти по другому пути – посчитать время существования Акватауна. Соича не оторвать от его детища, он почти не покидает Акватауна. Погибнет подводный город – Соич разорится. Это для него гибель… Я достал об Акватауне все данные, какие только сумел, и Люсинда распорядилась ими наилучшим образом. Проходка шахты должна быть завершена через два года, Однако Люсинда, учтя принятые темпы проходки, производительность машин и даже такой фактор, как азарт наживы Соича, о котором я ей тоже рассказал, выдала более точный срок завершения проходки – полтора года. Сооружение, по мнению Люсинды, непрочно, несмотря на кажущуюся безопасность. Наибольшая опасность возникнет, когда проходка будет близка к завершению. Жаль мне Акватаун. Нельзя только допустить гибели рабочих… Поручу этим заняться Ардонису…”
Рина читала дальше.
“Тяжко мне, тяжко… В глазах красные пятна, словно огненные тюльпаны. Тюльпан? Тюльпан! Идея: к каждому письму приложить по цветку. Просто так. Бессмысленно? Тем вернее подействует угроза. Где я видел его? Тюльпан. Много цветов. Целый холм! Ах, ну конечно же, на клумбе перед главным корпусом.
…Сегодня вечером, когда сотрудники разошлись, не поленился и нарвал охапку чудесных тюльпанов. Имант будто чует что-то. Его вопросы выводят меня из себя. Еле дождался, пока он уйдет. Последними ушли Барн с Шеллой.
Все, что могла, Люсинда просчитала. Два дня ушло у меня на составление списка тех, кому необходимо послать тюльпаны. Чем больше писем, тем лучше. Целая пачка тюльпанов пойдет в Акватаун.
Отправлять все письма залпом не годится. Надо делать это постепенно, чтобы общий страх нарастал во времени. Когда умру, посылать письма будет Робин: я его соответственно запрограммирую. Никому не придет В голову проверять робота…”
Рина медленно опустила записную книжку.
Робин не шевелился.
– Ты все письма разослал? – спросила Рина.
– Нет.
– Почему?
– Энергия кончилась.
– Где остальные письма?
Вместо ответа Робин медленно распахнул на груди дверцу, на пол упала толстая пачка писем. Рина наугад подняла одно. “Рине Ленц”, – тихо повторила она адрес, четко отпечатанный на конверте. Потом надорвала пакет. Оттуда выпал засохший цветок.
Прочесть письмо, адресованное ей Гуго, Рина не успела Робин с грохотом упал на пол. Это был конец.
Рина опустилась на стул, закрыла глаза. Ей живо представилось, как больной Гуго возится с Люсиндой, весь в плену захватившей его идеи.