Суровцев растерялся.
– Я? Человек…
– Это я вижу, – прозвучал откуда-то из недр то ли существа, то ли машины отрывистый голос. – Однако вид твой необычен, человек.
– Пожалуй, – согласился Иван, бросив на себя критический взгляд, и поправил подвернувшуюся на бегу штанину.
Теперь они стояли друг против друга, и Суровцев получил возможность рассмотреть получше удивительный феномен, который пока, к счастью, не проявлял никаких признаков агрессивности. Покачивающаяся башня, высотой с трехэтажный дом, которая напоминала шею жирафа, увенчивалась узкой головой. Длинная пасть, приоткрывшись, обнажила такие ровные и острые зубы, что Суровцев непроизвольно сделал шаг назад.
Существо повело шеей и, приподняв голову, легко перекусило засохшую ветку кедрача, толщиной с руку Ивана. Ветка с хрустом упала на землю.
В голове Суровцева мелькали мысли, одна нелепее другой. Космический пришелец?… Придет же в усталую голову этакая чушь!.. Суровцев рассмотрел, что вибрирующая платформа, образующая, так сказать, туловище чудища, опирается не на колеса, а на целую систему гибких щпалец. «Как у Тобора», – подумал он.
Иван машинально глянул на часы. Половина восьмого. До Аксена за оставшиеся полчаса он едва ли успеет добраться, разве что случится нечто сверхъестественное. А что может быть сверхъестественнее, чем вот это длинношее чудище, которое меланхолически покачивает головой?…
Неожиданно голос произнес:
– Я знаю тебя, человек.
– Вот как! Кто же я? – спросил Суровцев, решивший ничему не удивляться.
– Ты – старший инженер-воспитатель Зеленого городка. Тобор зовет тебя Ив.
– Ты и Тобора знаешь?
– Мы с ним – братья по биосинтезу, – произнес голос не без достоинства.
Суровцев воскликнул:
– Кто же ты, черт возьми?!
– Докладываю, человек, – отрапортовало чудище заученным тоном. – Я – белковая система № 14787, серии РМ, узкого профиля, предназначенная для работ, связанных с очисткой леса, а также…
– Стоп! – сказал Суровцев. – Почему же я тебя не знаю?
– Потому что я находился в биолаборатории, и информацию о внешнем мире получал от наладчика. Сегодня – мой первый выход на объект работы, – с важностью ответило чудище. Впрочем, важность в его голосе, как и прочие оттенки тона, Суровцеву, конечно же явно померещились, Голос, которым изъяснялась с ним белковая система, был сух и бесстрастен. Белковым узкой специализации, как известно, программировать эмоции ни к чему.
Ну и ну! Продукцию родимого ИСС не узнал!
Иван в растерянности выронил калькулятор, чудище подобрало его щупальцем и молча протянуло владельцу. И тут Суровцева осенило – второй раз за последние несколько часов.
– Послушай, серия РМ, – сказал он. – Мне нужно как можно быстрее выбраться из тайги. Скажи, каков кратчайший путь до учебного центра?
– Ты должен двигаться в том направлении, – указало чудище щупальцем. Суровцев собирался идти совсем в другую сторону.
– Сколько отсюда до учебного центра?
– Если путь измерять по прямой, а расстояние исчислять в километрах… – начала машина бесстрастным сбоим тоном, но Суровцев уже не слушал ее.
А что, если…
Оборвав машину на полуслове, Иван вскочил на мягкую, прогнувщуюся под ним платформу и выкрикнул:
– Дуй в учебный центр!.. К крайнему коттеджу, который за гостиницей, на самом отшибе.
Машина, однако, не двигалась с места. Белковая система не подчиняется команде человека?… Такое в практике Суровцева еще не встречалось.
– Ну… – выдохнул Иван и почувствовал, как у него перехватило дыхание.
– Дуй?… – негромко воспроизвела его команд машина, и в голосе ее впервые явственно послышались нотки растерянности.
– Ах ты, господи! – воскликнул Суровцев. – Ну, беги, скачи, прыгай, или, если тебе понятней, перемещайся в учебный центр с максимально возможной скоростью!
– Но мое задание…
– Всю ответственность я беру на себя, серия РМ, – поспешно перебил Суровцев. Что-что, а обращаться с белковыми системами он умел.
Машина тут же скакнула вперед, да так, что Иван едва удержался, обхватив шею-башню. Голова чудища, пригнувшись, извивалась меж стволов, как бы прокладывая путь.
Да, белковую машщу узкой специализации конструкторы и биологи отнюдь не предназначали на роль скаковой лошади. Истину эту Суровцев постиг с первых же секунд. Его жутко трясло, а ветви деревьев, как Иван ни изворачивался, прячась за мощную шею, пребольно хлестали его.
Вскоре лес начал редеть, и наконец показалась поляна, за которой, облитый разгоревшимся рассветом, белел знакомый коттедж.
– Стой, серия! – велел Суровцев, и аппарат послушно остановился.
Суровцев спрыгнул с платформы на траву, прихваченную утренним инеем, и побежал к дому, махнув рукой машине, чтобы возвращалась в лес.
До восьми оставалось совсем немного.
Дверь в комнату Акима Ксенофонтовича оказалась прикрытой. Суровцев осторожно постучал в филенку – пластик скрадывал звук, потом подергал ручку – дверь не поддавалась. Он переметнулся к окну, заглянул в комнату. Аксен резметавшись спал на диване. Клетчатый плед сполз на пол.
Видимо, Петрашевский лег спать совсем недавно – на тумбочке в изголовье еще дымилась чашка чаю или кофе.
Суровцев забарабанил в окно, но Аким Ксенофонтович даже не пошевелился.
Тогда Иван обернул руку курткой и высадил стекло. Осколки со звоном посыпались внутрь, на пол комнаты. Он перелез через подоконник, подошел к постели и затряс Акима Ксенофонтовича за плечо:
– Вставайте, шеф!
Петрашевский никак не мог прийти в себя, и Суровцев понял, что нужно любыми средствами как можно быстрее вывести его из этого состояния. Иначе Аким Ксенофонтович просто не сумеет сразу воспринять цепь умозаключений и лавину формул, которую Ивану не терпелось опрокинуть на него.
– В Зеленом городке высадились космические пришельцы, – громко произнес Суровцев.
Петрашевский сел.
– Голубчик, глотните воды… – сказал он сиплым после сна голосом, протирая глаза.
«Клюнуло! – отметил Суровцев.
– Я на одном из пришельцев только что приехал сюда верхом, – продолжал он.
– Разве вы не спали в соседней комнате?
– Я всю ночь провел в тайге.
– Ясное дело, в тайге, где же еще? А я за расчетами, только бесплодными… А сейчас, батенька, идите-ка к себе и отдыхайте как следует, поскольку спешить нам, увы, некуда. Вы переутомились, на вас лица нет…
– Вот-вот, переутомился! В этом самом переутомлении – вся суть!..
Иван схватил Петрашевского за руку и выпалил:
– Аким Ксенофонтович! Вчерашней загадки Тобора больше не существует!..
Петрашевский посмотрел на его взволнованное лицо и произнес:
– Ну-ка, голубчик, давайте по порядку. Да поживее.
Суровцев вытащил из кармана калькулятор и, перемежая рассказ формулами, вызываемыми на мембране счетно-решающего устройства, принялся излагать свое открытие.
Аким Ксенофонтович сосредоточенно слушал, опустив босые ноги на пол. Поначалу он поглядывал на своего молодого заместителя скептически, заполняя своим скептическим «гм-гм» каждую паузу, однако быстро проникся железной логикой вывода и, кргда Иван умолк, воскликнул:
– Когда вы это успели?
– Ночью.
– Да тут на добрую неделю кропотливой работы, и то, если знать основную идею!
– Ее-то я и угадал.
– А как именно, простите?
– Мне помог четвертый закон Ньютона.
– Но у Ньютона только три закона… – растерянно проговорил Петрашевский.
– Так и я думал до недавнего времени.
Шеф погрозил пальцем:
– Не морочьте голову, Ваня.
После чего, не мешкая, включил экран видеофона. Когда глубина его налилась пульсирующей грозовой синью, Петрашевский нажал клавишу всеобщей связи и медленно, как показалось Суровцеву, чуть театрально произнес:
– Всем, всем, всем!.. Испытания Тобора возобновляются. Всех, имеющих отношение к экзамену, попрошу срочно собраться в сферозале.
Дав отбой, Аким Ксенофонтович подмигнул Суровцеву:
– Ну, теперь ждите бури!
Он не ошибся. Иван не успел себя хоть чуть-чуть привести в порядок после ночных приключений, как на экране показалось нахмуренное лицо Коновницына.
– Что это значит, Аким Ксенофонтович? – спросил он. – Вы нарушаете наш договор.
– Выслушайте меня…
– Мы почти всю ночь общались, – раздраженно перебил Коновницын. – И, хотя с трудом, но выработали единую точку зрения. Что же вы делаете?
– У нас появились новые данные, связанные с Тобором. Мы выяснили, почему вчера он вел себя так странно.
– С потолка они, что ли, свалились, новые данные? – резко перебил Коновницын.
Чем больше волновался Коновницын, тем спокойнее становился Петрашевский.
– Почему с потолка? В окно влетели, – ответил он, бросов при этом взгляд на выбитое стекло.
– Мне не до шуток.
– Я никогда в жизни не был так серьезен, Сергей Сергеевич, – покачал головой Петрашевский. – И советую поторопиться. А то все хорошие места в зале займут.
– Данные убедительные?
– Встретимся – расскажу.
– Вы хоть понимаете, Аким Ксенофонтович, какую ответственность берете на себя? – воскликнул Коновницын.
– Как не понимать.
– Еще вопрос: разве ваши сотрудники входили ночью в контакт с Тобором?
Петрашевский улыбнулся.
– Нет, конечно, – сказал он. – По положению, любой контакт с белковой системой во время экзамена исключен.
– В таком случае, какое значение могут иметь все ваши новые данные? Изъяны-то у Тобора остались.
– В том-то и дело, что нет. Сегодня перед нами должен предстать Тобор, которого вы, Сергей Сергеевич, не узнаете!
– Ну, знаете это уж мистика получается! И все-таки очень хочется вам поверить…
Слушая торопливую перепалку двух корифеев биокибернетики, Суровцев представил себе, как в эти самые минуты на улицах, площадях, просеках, учебных полигонах, в лабораториях, библиотеках, аудиториях, – по всей огромной территории, именуемой Зеленым городком, – собираются перед экранами инфоров группы возбужденных и недоумевающих людей.
Еще бы! Ведь сейчас в руках их двоих – судьба детища института, Тобора, которым городок жил и гордился не один год.
Когда экран погас, Петрашевский с кряхтением нагнулся и принялся шарить под диваном.
– Что вы ищете? – спросил Суровцев.
– Что, что… – проворчал Аким Ксенофонтович, продолжая искать наощупь. – Где-то туфли тут были.
– Они на вас.
– А я не для себя, батенька. Не идти же вам босым, в самом деле. Да еще на такой представительный форум!
Иван опустил глаза и только тут вспомнил, что оставил обувь на берегу.
Петрашевский достал туфли, смахнул с них пыль и протянул Суровцеву:
– Быстренько надевайте. Да не спите, не спите, голубчик! Спать надо по ночам, а не шастать по тайге… Гм! Ну-ка живо смойте кровь со щеки. Откуда она у вас?
– Веткой, наверно, оцарапал, когда на платформе мчался, – сказал Иван. Так и не пришлось ему отдохнуть…
– Постарайтесь принять пристойный вид. Не то вас, чего доброго, за космического пришельца примут. Как вы его называли, белкового-то? Серией?
Они вышли и заторопились к залу. Суровцев несколько раз оглядывался на стену осенней тайги, пока она не исчезла за поворотом аллеи.
Да, он полюбил тайгу за годы пребывания в Зеленом. И она отплатила ему тем же. Разве не тайге, не чистой ее речке обязан он нынешним своим открытием? Чтобы прогнать усталость, Суровцев представил себе, как летит над тайгой, направляясь на работу или домой. Под прозрачным полом аппарата волнуются древесные волны. Киберпилот ведет машину низко, как любит Иван, днище аппарата едва не касается верхушек деревьев. Полет в таком режиме всегда напоминает Суровцеву гонки на морских лыжах. Мчишься за катером, а волны, кажется, того и гляди сомнут тебя, поглотят… Но ты взлетаешь на в воду, соскальзываешь, ловко сохраняя равновесие – и так до бесконечности. Только брызги разлетаются двумя радужными крыльями, да солнце в глаза, да ветер в лицо…
Сверху тайга похожа на море. Под ветром оно переливается, расходится волнами. Недаром ведь поется в старой-престарой песне, как под крылом самолета поет о чем-то зеленое море тайги. Уже и самолет увидишь разве что в музее авиации, a песня осталась.
И тайга осталась…
Аким Ксенофонтович торопливо шагал рядом, отчужденный, погруженный в какие-то свои мысли. «Сильно сдал Аксен, – подумал Суровцев, посмотрев на его заострившиеся черты. – Трудно ему вчерашний день достался. Потруднее, наверное, чем всем остальным».
Сердце Ивана сжало сомнение. Петрашевский, не задумываясь, взял всю ответственность за возобновление испытаний на себя. Он поверил в расчеты Суровцева. А что, если они окажутся ошибочными и Тобор погибнет на первом же препятствии?…
Утренние аллеи становились с каждой минутой многолюдней. Все торопились в одну сторону.
К ним пробился альпинист, как всегда, розовощекий и подтянутый. Он поклонился Акиму Ксенофонтовичу и пожал руку Суровцеву.
– Медведь ты, Костя, – поморщился Иван, потрясая слипшимися пальцами.
– С кем поведешься, – откликнулся весело Невзглядов, – от того и наберешься.
– Это с кем вы, собственно, водитесь? – полюбопытствовал Петрашевский.
– С Тобором, ясное дело! – сказал Невзглядов.
Они вышли на аллею, ведущую к куполу.
– Отдохнул за ночь, Ваня? – окликнул Суровцева кто-то из вестибулярников.
– Как сказать… – процедил тот, пожав плечами. Ему не хотелось ни с кем говорить, он и сам, подобно Тобору, чувствовал себя, словно студент перед решающим экзаменом.
Невзглядов взял под руку приотставшего Суровцева и сказал вполголоса:
– Зря я, выходит, волновался, что экзамен Тобора приостановят.
– Выходит, зря, – согласился Иван.
У входа образовалась толпа, пришлось приостановиться.
– У меня есть идея, – сказал Невзглядов, обращаясь к Петрашевскому и Суровцеву. – Давайте после испытания сразу мазнем ко мне в гости, как, договорились?
– Поистине, вы фонтан идей, Константин Дмитриевич, – восхитился Петрашевский. – Что ж, я думаю, хорошее дело нет смысла откладывать. А вы как считаете, Иван Васильевич?
– Испытания еще не кончены, – буркнул Суровцев. – Чего загадывать?
– Поменьше волнений, коллега, – посоветовал Петрашевский и обратился к Невзглядову: – Ну как, подумали о моем вчерашнем предложении?
Костя смутился.
– Не решил еще, Аким Ксенофонтович… – признался он. – Тут подумать надо, все обмозговать. А времнеи на это маловато было – спал как убитый. Отдыхал на всю катушку…
При последних словах Невзглядова Иван оживился.
– Отдыхал! – повторил он. – А знаешь, дружище, я должен поблагодарить тебя.
– За что?
– За то, что ты вчера подкинул мысль, которая здорово помогла мне. Весь вечер она торчала у меня в голове, как заноза.
– Не знаю, о чем ты.
– Разве не ты сказал под конец испытаний, что Тобору необходим отдых, как и человеку?
– Верно, верно, припоминаю, – подтвердил Аким Ксенофонтович. – Именно Константин Дмитриевич высказал эту мысль первым, хотя, возможно, и не сознавал всей ее ценности.
Невзглядов переводил взгляд с одного на другого: уж не разыгрывают ли? Однако лица его собеседников были серьезны.
– А что дает эта мысль? – спросил он.
– Потом, Костя, потом, – нетерпеливо произнес Суровцев, протискиваясь наконец в дверь. – Испытания Тобора идут уже 14 минут!
Едва Иван глянул на экран, у него отлегло от сердца: бег Тобора был обычным – упругим, резвым, размашистым. Бег, представляющий собой непрерывную цепь прыжков, и каждый из них производился в точном соответствии со сложной и тонкой легкоатлетической наукой, которая впитала в себя все достижения спортсменов – с древнейших времен до наших…
«Интересно, сколько при такой скорости остается Тобору до первого препятствия?» – подумал Суровцев. Он хотел было вытащить калькулятор, чтобы прикинуть, но Петрашевский угадал с мысль и сказал:
– Думаю, до болота ему бежать минут десять, никак не меньше.
Те, кто слышал утренний разговор Петрашевского с Коновницыным, нет-нет да и поглядывали на директора проекта «Тобор», ожидая разъяснений.
Каждого, конечно, интересовало: чем объяснить быструю метаморфозу Тобора? Куда девались его вялость, замедленность в движениях, которые вчера так взволновали всех? Каким образом вновь обрел он обычную свою форму? Даже на травмированное вчеpa щупальце Тобор теперь почти не припадал.
Петрашевский кашлянул.
– Нашему коллеге, Ивану Васильевичу Суровцеву, – сказал он, – минувшей ночью удалось сделать важное научное открытие. Думаю, оно будет иметь далеко идущие последствия и заставит нас заново пересмотреть всю систему подготовки белковых…
Взгляды обратились к Суровцеву.
– Суть дела в двух словах такова, – начал Иван. – Белковая клетка не может постоянно пребывать в напряжении. Она нуждается в периодах расслабления. Клетки, конечно, бывают разных типов. Самые, пожалуй, прочные и выносливые – те, которые мы синтезируем для Тобора. Но это едва не сыграло с нами злую шутку: мы ведь считали, что практически нет предела выносливости Тобора. И сравнивали его в этом смысле с машиной… Ну, а дело оказалось гораздо тоньше. Я заново пересчитал энергетический баланс клетки Тобора. И оказалось, что после определенного порога, – правда, довольно высокого, – в клетке должно образовываться вещество, аналогичное молочным кислотам. Онс вызывает то состояние, которое мы зовем усталостью…
– Усталостью? – переспросил Коновницын: ему показалось, что он ослышался.
– Именно усталостью, Сергей Сергеевич, – подтвердил Суровцев. – Этим явлением и объясняется вчерашняя вялость нашего воспитанника.
– Вот оно что… – протянул Коновницын. – Выходит, за ночь Тобор просто-напросто…
– Успел отдохнуть, – докончил Суровцев. – В отличие от меня, – добавил он, улыбнувшись.
Петрашевский уточнил:
– Белковая система пришла в норму.
На Суровцева посыпались вопросы.
– Какое время необходимо Тобору для того, чтобы прийти в обычное состояние? – деловито спросил один из инженеров испытательного полигона.
– Я прикинул ночью на калькуляторе, – сказал Иван. – Это был сложный расчет – параметров несколько тысяч, сами понимаете… Мы его в институте еще уточнять будем. Но примерным период полного отдыха для Тобора – шесть часов.
Невзглядов задумчиво сказал:
– Почти как у человека…
– Все это любопытно, – сказал Коновницын. – Но в таком случае у меня к вам вопрос, Аким Ксенсфонтович.
– Слушаю.
– Нужен ли был генеральный прогон, который вы устроили Тобору накануне решающих испытаний?
– Вопрос в яблочко, – опустил голову Петрашевский. – Теперь-то нам ясно, что прогон был ошибкой. Мы перегрузили Тобора. Или, если пользоваться терминологией Ивана Васильевича, переутомили его.
– В результате испытания едва не сорвались, – сказал Коновницын.
– А Тобор чуть-чуть не погиб, – добавил кто-то из членов Государственной комиссии.
Некоторое время все молча смотрели на стремительного Тобора, за которым едва поспевала камера автоматического слежения.
– Нет, прогон не был ошибкой! – прорезал тишину чуть охрипший от волнения голос альпиниста.
– Вот как, – усмехнулся Коновницын. – Вы считаете, молодой человек, что нет худа без добра?
– В данном случае, по-моему, добра больше, чем худа!.. – сказал Невзглядов.
– Любопытно, любопытно, – произнес Коновницын, становясь серьезным.
– Не объясните ли вы нам, Константин Дмитриевич, свою точку зрения? – попросил Петрашевский.
– В результате того, что произошло, мы определили порог выносливости Тобора, – произнес Невзглядов. Он так и сказал – «мы».
– Невзглядов прав, – поддержал приятеля Суровцев. – Хорошо, что вчерашний конфуз с Тобором произошел именно вчера, а не через год.
– И на полигоне Зеленого городка, а не в рабочих условиях, – добавил задумчиво вестибулярник.
Коновницын сказал:
– Дельно, товарищ альпинист.
Когда Невзглядов сел, Аким Ксенофонтович положил ему руку на плечо и веско произнес:
– Будем считать, Константин Дмитриевич, что ваше посвящение в рыцари, то бишь в воспитатели, состоялось!..
Невзглядов хотел что-то сказать, но Петрашевский жестом остановил его:
– И слушать ничего не хочу! Вопрос с вашим оформлением в ИСС будем считать решенным.
Костя улыбнулся:
– В таком случае – подчиняюсь!
Тобор продолжал продвигаться семимильными шагами, намного опережая временной график. Когда он с той же легкостью, без видимых усилий преодолел первое на сегодня препятствие под кодовым названием «Болото», в зале стихийно вспыхнули аплодисменты. Хлопали все, включая Сергея Сергеевича. Последним зааплодировал альпинист – он хлопал усерднее всех, сияя при этом так, словно это именно он, а не Тобор, только что преодолел топкие, коварные хляби с переменным профилем дна, который меняется во времени…
Впрочем, чувство естественной сопричастности к Тобору и к тому, что происходило в этот момент на экране, было в этот момент у каждого, кто присутствовал в сферозале и с радостным волнением следил за продвижением белкового и пустым штрафным табло.
Иван подумал: когда Тобор полетит к дальним звездам, когда он ступит на чужую планету, – разве не ступят на таинственную почву и все они вместе с ним, своим детищем? Разве не вобрал в себя он, Тобор, их бессонные ночи, треволнения каждого нового этапа обучения, бесконечную пытку испытательных полигонов, нудные в своем однообразии учебные поиски?…
Сколько раз любой из них готов был махнуть рукой на все, послать к дьяволу этот неуклюжий конгломерат белковых клеток, именуемый Тобором и выращенный в камерах синтеза Башни Безмолвия?
…Однако следующий, удачный ход Тобора искупал все, и ученые, позабыв о неудачах, шли дальше по долгому, очень долгому пути, который сами для себя (и Тобора!) наметили.
И она пришла – награда за все.
Суровцев вышел в холл.
В новенькой переговорной кабине остро пахло масляной краской, нагретым лаком и почему-то духами.
Иван набрал шифр и долго ждал ответа. Дома долго не отвечали, он начал даже беспокоиться. Наконец на видеоэкране показалось лицо Наташи.
– Наконец-то, Ив! – сказала она запыхавшимся голосом. – Рассказывай быстренько.
– Ты зовешь меня, как Тобор.
– Ну, как он?
– Тобор в порядке.
– А ты?
Иван улыбнулся:
– Я тоже.
– Почему вчера не позвонил? Мы так ждали, волновались…
– Не успел… – замялся Суровцев.
– Темнишь, воспитатель, – погрозила Наташа пальцем. – Ладно, дома разберемся.
Он шепотом признался:
– Соскучился, Нат.
– И я… Скажи честно, Ив: много у Тобора штрафных очков набежало?
– Вчера – много.
– Вот почему ты не звонил, – догадалась Наташа. – Ну, а сегодня?
– Сейчас Тобор идет с опережением графика.
– Ой, как здорово!
– Если так пойдет и дальше, экзамен завтра к полудню завершится.
– А потом – сразу разбор испытаний?
– Шеф шепнул мне только что: если экзамен закончится, как мы предполагаем, все получат трое суток отдыха! – сказал Суровцев.
Наташа всплеснула руками:
– Я расцелую его!
– Не пройдет, – покачал головой Иван. – Ты же знаешь, Аксен убежденный женоненавистник.
– Знаю.
– Так, может, я его заменю?
– Я? Человек…
– Это я вижу, – прозвучал откуда-то из недр то ли существа, то ли машины отрывистый голос. – Однако вид твой необычен, человек.
– Пожалуй, – согласился Иван, бросив на себя критический взгляд, и поправил подвернувшуюся на бегу штанину.
Теперь они стояли друг против друга, и Суровцев получил возможность рассмотреть получше удивительный феномен, который пока, к счастью, не проявлял никаких признаков агрессивности. Покачивающаяся башня, высотой с трехэтажный дом, которая напоминала шею жирафа, увенчивалась узкой головой. Длинная пасть, приоткрывшись, обнажила такие ровные и острые зубы, что Суровцев непроизвольно сделал шаг назад.
Существо повело шеей и, приподняв голову, легко перекусило засохшую ветку кедрача, толщиной с руку Ивана. Ветка с хрустом упала на землю.
В голове Суровцева мелькали мысли, одна нелепее другой. Космический пришелец?… Придет же в усталую голову этакая чушь!.. Суровцев рассмотрел, что вибрирующая платформа, образующая, так сказать, туловище чудища, опирается не на колеса, а на целую систему гибких щпалец. «Как у Тобора», – подумал он.
Иван машинально глянул на часы. Половина восьмого. До Аксена за оставшиеся полчаса он едва ли успеет добраться, разве что случится нечто сверхъестественное. А что может быть сверхъестественнее, чем вот это длинношее чудище, которое меланхолически покачивает головой?…
Неожиданно голос произнес:
– Я знаю тебя, человек.
– Вот как! Кто же я? – спросил Суровцев, решивший ничему не удивляться.
– Ты – старший инженер-воспитатель Зеленого городка. Тобор зовет тебя Ив.
– Ты и Тобора знаешь?
– Мы с ним – братья по биосинтезу, – произнес голос не без достоинства.
Суровцев воскликнул:
– Кто же ты, черт возьми?!
– Докладываю, человек, – отрапортовало чудище заученным тоном. – Я – белковая система № 14787, серии РМ, узкого профиля, предназначенная для работ, связанных с очисткой леса, а также…
– Стоп! – сказал Суровцев. – Почему же я тебя не знаю?
– Потому что я находился в биолаборатории, и информацию о внешнем мире получал от наладчика. Сегодня – мой первый выход на объект работы, – с важностью ответило чудище. Впрочем, важность в его голосе, как и прочие оттенки тона, Суровцеву, конечно же явно померещились, Голос, которым изъяснялась с ним белковая система, был сух и бесстрастен. Белковым узкой специализации, как известно, программировать эмоции ни к чему.
Ну и ну! Продукцию родимого ИСС не узнал!
Иван в растерянности выронил калькулятор, чудище подобрало его щупальцем и молча протянуло владельцу. И тут Суровцева осенило – второй раз за последние несколько часов.
– Послушай, серия РМ, – сказал он. – Мне нужно как можно быстрее выбраться из тайги. Скажи, каков кратчайший путь до учебного центра?
– Ты должен двигаться в том направлении, – указало чудище щупальцем. Суровцев собирался идти совсем в другую сторону.
– Сколько отсюда до учебного центра?
– Если путь измерять по прямой, а расстояние исчислять в километрах… – начала машина бесстрастным сбоим тоном, но Суровцев уже не слушал ее.
А что, если…
Оборвав машину на полуслове, Иван вскочил на мягкую, прогнувщуюся под ним платформу и выкрикнул:
– Дуй в учебный центр!.. К крайнему коттеджу, который за гостиницей, на самом отшибе.
Машина, однако, не двигалась с места. Белковая система не подчиняется команде человека?… Такое в практике Суровцева еще не встречалось.
– Ну… – выдохнул Иван и почувствовал, как у него перехватило дыхание.
– Дуй?… – негромко воспроизвела его команд машина, и в голосе ее впервые явственно послышались нотки растерянности.
– Ах ты, господи! – воскликнул Суровцев. – Ну, беги, скачи, прыгай, или, если тебе понятней, перемещайся в учебный центр с максимально возможной скоростью!
– Но мое задание…
– Всю ответственность я беру на себя, серия РМ, – поспешно перебил Суровцев. Что-что, а обращаться с белковыми системами он умел.
Машина тут же скакнула вперед, да так, что Иван едва удержался, обхватив шею-башню. Голова чудища, пригнувшись, извивалась меж стволов, как бы прокладывая путь.
Да, белковую машщу узкой специализации конструкторы и биологи отнюдь не предназначали на роль скаковой лошади. Истину эту Суровцев постиг с первых же секунд. Его жутко трясло, а ветви деревьев, как Иван ни изворачивался, прячась за мощную шею, пребольно хлестали его.
Вскоре лес начал редеть, и наконец показалась поляна, за которой, облитый разгоревшимся рассветом, белел знакомый коттедж.
– Стой, серия! – велел Суровцев, и аппарат послушно остановился.
Суровцев спрыгнул с платформы на траву, прихваченную утренним инеем, и побежал к дому, махнув рукой машине, чтобы возвращалась в лес.
До восьми оставалось совсем немного.
Дверь в комнату Акима Ксенофонтовича оказалась прикрытой. Суровцев осторожно постучал в филенку – пластик скрадывал звук, потом подергал ручку – дверь не поддавалась. Он переметнулся к окну, заглянул в комнату. Аксен резметавшись спал на диване. Клетчатый плед сполз на пол.
Видимо, Петрашевский лег спать совсем недавно – на тумбочке в изголовье еще дымилась чашка чаю или кофе.
Суровцев забарабанил в окно, но Аким Ксенофонтович даже не пошевелился.
Тогда Иван обернул руку курткой и высадил стекло. Осколки со звоном посыпались внутрь, на пол комнаты. Он перелез через подоконник, подошел к постели и затряс Акима Ксенофонтовича за плечо:
– Вставайте, шеф!
Петрашевский никак не мог прийти в себя, и Суровцев понял, что нужно любыми средствами как можно быстрее вывести его из этого состояния. Иначе Аким Ксенофонтович просто не сумеет сразу воспринять цепь умозаключений и лавину формул, которую Ивану не терпелось опрокинуть на него.
– В Зеленом городке высадились космические пришельцы, – громко произнес Суровцев.
Петрашевский сел.
– Голубчик, глотните воды… – сказал он сиплым после сна голосом, протирая глаза.
«Клюнуло! – отметил Суровцев.
– Я на одном из пришельцев только что приехал сюда верхом, – продолжал он.
– Разве вы не спали в соседней комнате?
– Я всю ночь провел в тайге.
– Ясное дело, в тайге, где же еще? А я за расчетами, только бесплодными… А сейчас, батенька, идите-ка к себе и отдыхайте как следует, поскольку спешить нам, увы, некуда. Вы переутомились, на вас лица нет…
– Вот-вот, переутомился! В этом самом переутомлении – вся суть!..
Иван схватил Петрашевского за руку и выпалил:
– Аким Ксенофонтович! Вчерашней загадки Тобора больше не существует!..
Петрашевский посмотрел на его взволнованное лицо и произнес:
– Ну-ка, голубчик, давайте по порядку. Да поживее.
Суровцев вытащил из кармана калькулятор и, перемежая рассказ формулами, вызываемыми на мембране счетно-решающего устройства, принялся излагать свое открытие.
Аким Ксенофонтович сосредоточенно слушал, опустив босые ноги на пол. Поначалу он поглядывал на своего молодого заместителя скептически, заполняя своим скептическим «гм-гм» каждую паузу, однако быстро проникся железной логикой вывода и, кргда Иван умолк, воскликнул:
– Когда вы это успели?
– Ночью.
– Да тут на добрую неделю кропотливой работы, и то, если знать основную идею!
– Ее-то я и угадал.
– А как именно, простите?
– Мне помог четвертый закон Ньютона.
– Но у Ньютона только три закона… – растерянно проговорил Петрашевский.
– Так и я думал до недавнего времени.
Шеф погрозил пальцем:
– Не морочьте голову, Ваня.
После чего, не мешкая, включил экран видеофона. Когда глубина его налилась пульсирующей грозовой синью, Петрашевский нажал клавишу всеобщей связи и медленно, как показалось Суровцеву, чуть театрально произнес:
– Всем, всем, всем!.. Испытания Тобора возобновляются. Всех, имеющих отношение к экзамену, попрошу срочно собраться в сферозале.
Дав отбой, Аким Ксенофонтович подмигнул Суровцеву:
– Ну, теперь ждите бури!
Он не ошибся. Иван не успел себя хоть чуть-чуть привести в порядок после ночных приключений, как на экране показалось нахмуренное лицо Коновницына.
– Что это значит, Аким Ксенофонтович? – спросил он. – Вы нарушаете наш договор.
– Выслушайте меня…
– Мы почти всю ночь общались, – раздраженно перебил Коновницын. – И, хотя с трудом, но выработали единую точку зрения. Что же вы делаете?
– У нас появились новые данные, связанные с Тобором. Мы выяснили, почему вчера он вел себя так странно.
– С потолка они, что ли, свалились, новые данные? – резко перебил Коновницын.
Чем больше волновался Коновницын, тем спокойнее становился Петрашевский.
– Почему с потолка? В окно влетели, – ответил он, бросов при этом взгляд на выбитое стекло.
– Мне не до шуток.
– Я никогда в жизни не был так серьезен, Сергей Сергеевич, – покачал головой Петрашевский. – И советую поторопиться. А то все хорошие места в зале займут.
– Данные убедительные?
– Встретимся – расскажу.
– Вы хоть понимаете, Аким Ксенофонтович, какую ответственность берете на себя? – воскликнул Коновницын.
– Как не понимать.
– Еще вопрос: разве ваши сотрудники входили ночью в контакт с Тобором?
Петрашевский улыбнулся.
– Нет, конечно, – сказал он. – По положению, любой контакт с белковой системой во время экзамена исключен.
– В таком случае, какое значение могут иметь все ваши новые данные? Изъяны-то у Тобора остались.
– В том-то и дело, что нет. Сегодня перед нами должен предстать Тобор, которого вы, Сергей Сергеевич, не узнаете!
– Ну, знаете это уж мистика получается! И все-таки очень хочется вам поверить…
Слушая торопливую перепалку двух корифеев биокибернетики, Суровцев представил себе, как в эти самые минуты на улицах, площадях, просеках, учебных полигонах, в лабораториях, библиотеках, аудиториях, – по всей огромной территории, именуемой Зеленым городком, – собираются перед экранами инфоров группы возбужденных и недоумевающих людей.
Еще бы! Ведь сейчас в руках их двоих – судьба детища института, Тобора, которым городок жил и гордился не один год.
Когда экран погас, Петрашевский с кряхтением нагнулся и принялся шарить под диваном.
– Что вы ищете? – спросил Суровцев.
– Что, что… – проворчал Аким Ксенофонтович, продолжая искать наощупь. – Где-то туфли тут были.
– Они на вас.
– А я не для себя, батенька. Не идти же вам босым, в самом деле. Да еще на такой представительный форум!
Иван опустил глаза и только тут вспомнил, что оставил обувь на берегу.
Петрашевский достал туфли, смахнул с них пыль и протянул Суровцеву:
– Быстренько надевайте. Да не спите, не спите, голубчик! Спать надо по ночам, а не шастать по тайге… Гм! Ну-ка живо смойте кровь со щеки. Откуда она у вас?
– Веткой, наверно, оцарапал, когда на платформе мчался, – сказал Иван. Так и не пришлось ему отдохнуть…
– Постарайтесь принять пристойный вид. Не то вас, чего доброго, за космического пришельца примут. Как вы его называли, белкового-то? Серией?
Они вышли и заторопились к залу. Суровцев несколько раз оглядывался на стену осенней тайги, пока она не исчезла за поворотом аллеи.
Да, он полюбил тайгу за годы пребывания в Зеленом. И она отплатила ему тем же. Разве не тайге, не чистой ее речке обязан он нынешним своим открытием? Чтобы прогнать усталость, Суровцев представил себе, как летит над тайгой, направляясь на работу или домой. Под прозрачным полом аппарата волнуются древесные волны. Киберпилот ведет машину низко, как любит Иван, днище аппарата едва не касается верхушек деревьев. Полет в таком режиме всегда напоминает Суровцеву гонки на морских лыжах. Мчишься за катером, а волны, кажется, того и гляди сомнут тебя, поглотят… Но ты взлетаешь на в воду, соскальзываешь, ловко сохраняя равновесие – и так до бесконечности. Только брызги разлетаются двумя радужными крыльями, да солнце в глаза, да ветер в лицо…
Сверху тайга похожа на море. Под ветром оно переливается, расходится волнами. Недаром ведь поется в старой-престарой песне, как под крылом самолета поет о чем-то зеленое море тайги. Уже и самолет увидишь разве что в музее авиации, a песня осталась.
И тайга осталась…
Аким Ксенофонтович торопливо шагал рядом, отчужденный, погруженный в какие-то свои мысли. «Сильно сдал Аксен, – подумал Суровцев, посмотрев на его заострившиеся черты. – Трудно ему вчерашний день достался. Потруднее, наверное, чем всем остальным».
Сердце Ивана сжало сомнение. Петрашевский, не задумываясь, взял всю ответственность за возобновление испытаний на себя. Он поверил в расчеты Суровцева. А что, если они окажутся ошибочными и Тобор погибнет на первом же препятствии?…
Утренние аллеи становились с каждой минутой многолюдней. Все торопились в одну сторону.
К ним пробился альпинист, как всегда, розовощекий и подтянутый. Он поклонился Акиму Ксенофонтовичу и пожал руку Суровцеву.
– Медведь ты, Костя, – поморщился Иван, потрясая слипшимися пальцами.
– С кем поведешься, – откликнулся весело Невзглядов, – от того и наберешься.
– Это с кем вы, собственно, водитесь? – полюбопытствовал Петрашевский.
– С Тобором, ясное дело! – сказал Невзглядов.
Они вышли на аллею, ведущую к куполу.
– Отдохнул за ночь, Ваня? – окликнул Суровцева кто-то из вестибулярников.
– Как сказать… – процедил тот, пожав плечами. Ему не хотелось ни с кем говорить, он и сам, подобно Тобору, чувствовал себя, словно студент перед решающим экзаменом.
Невзглядов взял под руку приотставшего Суровцева и сказал вполголоса:
– Зря я, выходит, волновался, что экзамен Тобора приостановят.
– Выходит, зря, – согласился Иван.
У входа образовалась толпа, пришлось приостановиться.
– У меня есть идея, – сказал Невзглядов, обращаясь к Петрашевскому и Суровцеву. – Давайте после испытания сразу мазнем ко мне в гости, как, договорились?
– Поистине, вы фонтан идей, Константин Дмитриевич, – восхитился Петрашевский. – Что ж, я думаю, хорошее дело нет смысла откладывать. А вы как считаете, Иван Васильевич?
– Испытания еще не кончены, – буркнул Суровцев. – Чего загадывать?
– Поменьше волнений, коллега, – посоветовал Петрашевский и обратился к Невзглядову: – Ну как, подумали о моем вчерашнем предложении?
Костя смутился.
– Не решил еще, Аким Ксенофонтович… – признался он. – Тут подумать надо, все обмозговать. А времнеи на это маловато было – спал как убитый. Отдыхал на всю катушку…
При последних словах Невзглядова Иван оживился.
– Отдыхал! – повторил он. – А знаешь, дружище, я должен поблагодарить тебя.
– За что?
– За то, что ты вчера подкинул мысль, которая здорово помогла мне. Весь вечер она торчала у меня в голове, как заноза.
– Не знаю, о чем ты.
– Разве не ты сказал под конец испытаний, что Тобору необходим отдых, как и человеку?
– Верно, верно, припоминаю, – подтвердил Аким Ксенофонтович. – Именно Константин Дмитриевич высказал эту мысль первым, хотя, возможно, и не сознавал всей ее ценности.
Невзглядов переводил взгляд с одного на другого: уж не разыгрывают ли? Однако лица его собеседников были серьезны.
– А что дает эта мысль? – спросил он.
– Потом, Костя, потом, – нетерпеливо произнес Суровцев, протискиваясь наконец в дверь. – Испытания Тобора идут уже 14 минут!
Едва Иван глянул на экран, у него отлегло от сердца: бег Тобора был обычным – упругим, резвым, размашистым. Бег, представляющий собой непрерывную цепь прыжков, и каждый из них производился в точном соответствии со сложной и тонкой легкоатлетической наукой, которая впитала в себя все достижения спортсменов – с древнейших времен до наших…
«Интересно, сколько при такой скорости остается Тобору до первого препятствия?» – подумал Суровцев. Он хотел было вытащить калькулятор, чтобы прикинуть, но Петрашевский угадал с мысль и сказал:
– Думаю, до болота ему бежать минут десять, никак не меньше.
Те, кто слышал утренний разговор Петрашевского с Коновницыным, нет-нет да и поглядывали на директора проекта «Тобор», ожидая разъяснений.
Каждого, конечно, интересовало: чем объяснить быструю метаморфозу Тобора? Куда девались его вялость, замедленность в движениях, которые вчера так взволновали всех? Каким образом вновь обрел он обычную свою форму? Даже на травмированное вчеpa щупальце Тобор теперь почти не припадал.
Петрашевский кашлянул.
– Нашему коллеге, Ивану Васильевичу Суровцеву, – сказал он, – минувшей ночью удалось сделать важное научное открытие. Думаю, оно будет иметь далеко идущие последствия и заставит нас заново пересмотреть всю систему подготовки белковых…
Взгляды обратились к Суровцеву.
– Суть дела в двух словах такова, – начал Иван. – Белковая клетка не может постоянно пребывать в напряжении. Она нуждается в периодах расслабления. Клетки, конечно, бывают разных типов. Самые, пожалуй, прочные и выносливые – те, которые мы синтезируем для Тобора. Но это едва не сыграло с нами злую шутку: мы ведь считали, что практически нет предела выносливости Тобора. И сравнивали его в этом смысле с машиной… Ну, а дело оказалось гораздо тоньше. Я заново пересчитал энергетический баланс клетки Тобора. И оказалось, что после определенного порога, – правда, довольно высокого, – в клетке должно образовываться вещество, аналогичное молочным кислотам. Онс вызывает то состояние, которое мы зовем усталостью…
– Усталостью? – переспросил Коновницын: ему показалось, что он ослышался.
– Именно усталостью, Сергей Сергеевич, – подтвердил Суровцев. – Этим явлением и объясняется вчерашняя вялость нашего воспитанника.
– Вот оно что… – протянул Коновницын. – Выходит, за ночь Тобор просто-напросто…
– Успел отдохнуть, – докончил Суровцев. – В отличие от меня, – добавил он, улыбнувшись.
Петрашевский уточнил:
– Белковая система пришла в норму.
На Суровцева посыпались вопросы.
– Какое время необходимо Тобору для того, чтобы прийти в обычное состояние? – деловито спросил один из инженеров испытательного полигона.
– Я прикинул ночью на калькуляторе, – сказал Иван. – Это был сложный расчет – параметров несколько тысяч, сами понимаете… Мы его в институте еще уточнять будем. Но примерным период полного отдыха для Тобора – шесть часов.
Невзглядов задумчиво сказал:
– Почти как у человека…
– Все это любопытно, – сказал Коновницын. – Но в таком случае у меня к вам вопрос, Аким Ксенсфонтович.
– Слушаю.
– Нужен ли был генеральный прогон, который вы устроили Тобору накануне решающих испытаний?
– Вопрос в яблочко, – опустил голову Петрашевский. – Теперь-то нам ясно, что прогон был ошибкой. Мы перегрузили Тобора. Или, если пользоваться терминологией Ивана Васильевича, переутомили его.
– В результате испытания едва не сорвались, – сказал Коновницын.
– А Тобор чуть-чуть не погиб, – добавил кто-то из членов Государственной комиссии.
Некоторое время все молча смотрели на стремительного Тобора, за которым едва поспевала камера автоматического слежения.
– Нет, прогон не был ошибкой! – прорезал тишину чуть охрипший от волнения голос альпиниста.
– Вот как, – усмехнулся Коновницын. – Вы считаете, молодой человек, что нет худа без добра?
– В данном случае, по-моему, добра больше, чем худа!.. – сказал Невзглядов.
– Любопытно, любопытно, – произнес Коновницын, становясь серьезным.
– Не объясните ли вы нам, Константин Дмитриевич, свою точку зрения? – попросил Петрашевский.
– В результате того, что произошло, мы определили порог выносливости Тобора, – произнес Невзглядов. Он так и сказал – «мы».
– Невзглядов прав, – поддержал приятеля Суровцев. – Хорошо, что вчерашний конфуз с Тобором произошел именно вчера, а не через год.
– И на полигоне Зеленого городка, а не в рабочих условиях, – добавил задумчиво вестибулярник.
Коновницын сказал:
– Дельно, товарищ альпинист.
Когда Невзглядов сел, Аким Ксенофонтович положил ему руку на плечо и веско произнес:
– Будем считать, Константин Дмитриевич, что ваше посвящение в рыцари, то бишь в воспитатели, состоялось!..
Невзглядов хотел что-то сказать, но Петрашевский жестом остановил его:
– И слушать ничего не хочу! Вопрос с вашим оформлением в ИСС будем считать решенным.
Костя улыбнулся:
– В таком случае – подчиняюсь!
Тобор продолжал продвигаться семимильными шагами, намного опережая временной график. Когда он с той же легкостью, без видимых усилий преодолел первое на сегодня препятствие под кодовым названием «Болото», в зале стихийно вспыхнули аплодисменты. Хлопали все, включая Сергея Сергеевича. Последним зааплодировал альпинист – он хлопал усерднее всех, сияя при этом так, словно это именно он, а не Тобор, только что преодолел топкие, коварные хляби с переменным профилем дна, который меняется во времени…
Впрочем, чувство естественной сопричастности к Тобору и к тому, что происходило в этот момент на экране, было в этот момент у каждого, кто присутствовал в сферозале и с радостным волнением следил за продвижением белкового и пустым штрафным табло.
Иван подумал: когда Тобор полетит к дальним звездам, когда он ступит на чужую планету, – разве не ступят на таинственную почву и все они вместе с ним, своим детищем? Разве не вобрал в себя он, Тобор, их бессонные ночи, треволнения каждого нового этапа обучения, бесконечную пытку испытательных полигонов, нудные в своем однообразии учебные поиски?…
Сколько раз любой из них готов был махнуть рукой на все, послать к дьяволу этот неуклюжий конгломерат белковых клеток, именуемый Тобором и выращенный в камерах синтеза Башни Безмолвия?
…Однако следующий, удачный ход Тобора искупал все, и ученые, позабыв о неудачах, шли дальше по долгому, очень долгому пути, который сами для себя (и Тобора!) наметили.
И она пришла – награда за все.
Суровцев вышел в холл.
В новенькой переговорной кабине остро пахло масляной краской, нагретым лаком и почему-то духами.
Иван набрал шифр и долго ждал ответа. Дома долго не отвечали, он начал даже беспокоиться. Наконец на видеоэкране показалось лицо Наташи.
– Наконец-то, Ив! – сказала она запыхавшимся голосом. – Рассказывай быстренько.
– Ты зовешь меня, как Тобор.
– Ну, как он?
– Тобор в порядке.
– А ты?
Иван улыбнулся:
– Я тоже.
– Почему вчера не позвонил? Мы так ждали, волновались…
– Не успел… – замялся Суровцев.
– Темнишь, воспитатель, – погрозила Наташа пальцем. – Ладно, дома разберемся.
Он шепотом признался:
– Соскучился, Нат.
– И я… Скажи честно, Ив: много у Тобора штрафных очков набежало?
– Вчера – много.
– Вот почему ты не звонил, – догадалась Наташа. – Ну, а сегодня?
– Сейчас Тобор идет с опережением графика.
– Ой, как здорово!
– Если так пойдет и дальше, экзамен завтра к полудню завершится.
– А потом – сразу разбор испытаний?
– Шеф шепнул мне только что: если экзамен закончится, как мы предполагаем, все получат трое суток отдыха! – сказал Суровцев.
Наташа всплеснула руками:
– Я расцелую его!
– Не пройдет, – покачал головой Иван. – Ты же знаешь, Аксен убежденный женоненавистник.
– Знаю.
– Так, может, я его заменю?