Михайлик Яков. Соколиная семья

   Подрулив к взлетно-посадочной полосе, Евгений Петрович прибавил обороты и пошел на взлет, но в середине разбега убрал газ и остановился. Было видно, что машина послушно выполняет волю летчика.
   Потом командир снова начал взлет. Скорость нарастала. Самолет приподнял переднее колесо и, пробежав еще несколько метров, оторвался от земли. Мы наблюдали за действиями подполковника. Со стороны все было так же, как и на наших самолетах.
   Сделав два круга над аэродромом, Мельников пошел на посадку. После третьего разворота выпустил шасси. Посадка была классическая - сначала на основные два колеса, затем, во второй половине пробега, самолет плавно опустил нос и покатился на трех точках.
   Так мы познакомились с новой боевой машиной, затем начали изучать ее, стали летать на ней. Прав был Чичико Бенделиани: принцип действия всех самолетов одинаков.
   - Летать вроде бы научились, - сказал однажды Василий Лимаренко, - да на чем воевать-то? В полку всего четыре машины.
   - Все будет в свое время, - пообещал Мельников. И в самом деле, вскоре полковник Крупинин отобрал из полка двадцать четыре летчика и приказал готовиться к отъезду в Красноярск.
   - Там и получим аэрокобры. А оттуда лётом до самого Курска, - закончил инструктаж заместитель командира дивизии.
   Наши войска, наступая на запад, освобождали один город за другим. Сердце переполнялось радостью за родную землю, вновь обретшую свободу, за советских людей, сбросивших ярмо фашистского рабства, за армию, мужающую от победы к победе. Сумы, Сталине, Нежин, Чернигов, Полтава, Хотимск были отбиты буквально за каких-нибудь двадцать дней.
   Объезжая заморского скакуна - аэрокобру, я мечтал вместе со своими однополчанами подоспеть к штурму Кременчуга, неподалеку от которого прошло мое детство, отрочество и юность. Но мечты мои не сбылись: в конце сентября 1943 года войска Степного фронта освободили Кременчуг, несмотря на то что враг превратил его в сильный опорный пункт на левом берегу Днепра.
   Сообщил мне об этом парторг полка Шувалов в конце дня, когда я сделал последний полет на новом самолете, заканчивая программу переучивания.
   - Подарок тебе, Яков. Большой подарок, - радостно сказал он, взобравшись на крыло аэрокобры.
   - Какой подарок? За что? - удивился я.
   - Самый дорогой, какой только можешь себе представить, - возбужденно ответил парторг. - Наши освободили город Кременчуг, твою родину, Яша. Поздравляю!
   Не помню, как выскочил из кабины, как начал тискать в объятиях Шувалова. Пришел в себя от умоляющего голоса парторга:
   - Кости, кости переломаешь, медведь!.. Эка силища!
   - Спасибо, Шувалыч, спасибо, друг!
   - Что за эмоции? - полюбопытствовал Мельников,
   - Сдурел от радости парень, - разминая плечи, ответил Шувалов. - Я ему об освобождении Кременчуга сказал, а он набросился на меня медведем.
   Командир полка улыбнулся и шутливо заметил:
   - Да, если при нынешних темпах продвижения наших войск каждый будет вот так проявлять свои чувства, то, пожалуй, мы останемся без парторга. До смерти затискают, черти... Ну, Михайлик, - обратился ко мне Евгений Петрович, освоил кобру?
   - Хоть сейчас в бой.
   - Потерпи, теперь уже скоро. А сегодня надо ехать в Красноярск за машинами. Крупинин торопит. Так что собирайся в дорогу.
   В тот же день я написал письмо на родину, в Максимовский сельский Совет, в котором просил срочно сообщить о судьбе моих родных - отца, Данилы Дмитриевича, и матери, Харитины Тимофеевны. Невольно вспомнилось родное село Максимовка, растянувшееся вдоль шоссейной дороги Кременчуг - Градижск на добрые семь километров.
   Максимовка раскинулась на небольшой возвышенности по левобережью Днепра, протекавшему когда-то У самого села. Потом, по рассказу деда, слышавшего эту историю от своего деда, река изменила русло, отошла от села влево, и на месте бывшего русла образовались плавни с безымянной речушкой, впадающей в реку Холодная. А сама Холодная бежала к Днепру, чтобы слить свои воды со знаменитой рекой, дивно воспетой Николаем Васильевичем Гоголем.
   Своеобразный островок, образованный безымянной речушкой, зеленел могучими старыми дубами, стройными тополями и раскидистыми плакучими ивами, склоняющими свои красивые ветви до самой воды. Птиц на этом островке было видимо-невидимо. Заберешься, бывало, с ватагой сельских мальчишек в эти приднепровские джунгли и слушаешь веселые птичьи концерты, замирая от восторга. Озерки на этом благодатном пятачке земли полным-полны рыбой. Особенно славилось озеро Вертебо, о котором ходило немало легенд. Какой-нибудь досужий рыболов или охотник соберет нас, сельских мальчишек, и начинает рассказывать разные были и небылицы. Слушаешь его и мысленно уносишься в сказочный мир, полный таинственности, приключений, романтики...
   Каково-то сейчас там, в стране моего детства? Живы ли дорогие моему сердцу люди? На месте ли уютные белые хаты, окруженные садами? По-прежнему ли звенят веселые птахи в зарослях островка? Так же ли плещется рыба в тихой прозрачной воде? Что с тобой стало после лихолетья, край мой любимый, край, о котором сложены стихи:
   Ты знаешь край, где все обильем дышит,
   Где реки льются чище серебра,
   Где ветерок степной ковыль колышет,
   В вишневых рощах тонут хутора?
   С мыслями об освобожденной Полтавщине ехал я на восток страны, в далекий сибирский город Красноярск, что стоит на славном Енисее, тоже овеянном седыми легендами. Там я и получил долгожданную весточку с родины. Потрясенный великой радостью, долго смотрел я на неровные буквы, выведенные натруженной, мозолистой рукой отца. Смотрю на обратный адрес и не верю своим глазам: Полтавская область, Градижский район, Максимовский сельский Совет, село Максимовна, Михайлику Даниле Дмитриевичу. Жив, жив батька! - ликовало во мне все. Дрожащими от волнения руками вскрываю толстый конверт.
   Первое, что увидел, - сложенный вчетверо приказ.
   Читаю.
   1. В этой деревне разрешается жить только оседлым местным жителям, а пришлым из других местностей - только с разрешения германского командования.
   2. В темноте гражданскому населению не разрешается покидать ни домов, ни местности. В крайне исключительных случаях гражданским лицам разрешается покидать местность лишь в сопровождении германского солдата.
   3. Строго воспрещается давать приют, снабжать продовольствием и оказывать помощь партизанам и пришельцам из других местностей. Виновные в этом будут немедленно расстреляны.
   О всяком появлении партизан или чужих пришельцев должно быть заявлено немедленно местному старшине и через него ближайшему германскому местному коменданту.
   4. Неисполнение этого приказа карается смертной казнью...
   Я отшвырнул ненавистную бумажонку о введении нового порядка с бесконечными угрозами расстрела. Зачем ее прислал отец?
   ...Почитай, сынок, этот приказ - а их был не один десяток - и узнаешь, в какой тюрьме мы жили все это время... Ты знаешь, что Максимовка наша была верст десять в длину, а нынче осталось от нее с десяток хат. Нашу хату тоже разорили и сожгли немцы. А бабку твою хотели сжечь, заперев ее в хате. Спасибо матери, Харитине Тимофеевне, она вытащила ее, когда уже все занялось полымем. Обгорелую, но вытащила. Теперь понемногу поправляется, но дюже плоха...
   А теперь опишу все, как было, по череду - от прихода германцев до той поры, пока их не турнули с Полтавщины...
   Я читаю письмо, едва сдерживая набегающие слезы, и вижу непокорную мужицкую Максимовку. Ни поджоги, ни виселицы, ни публичные расстрелы, ни насилия - ничто не сломило могучий советский корень, душу наших людей.
   Как не потечет вспять Днепр наш батюшка, так не заставить нас идти против совести, против власти нашей законной, какую сами вырвали в семнадцатом для себя, сыновей, внуков и правнуков своих, - писал отец. - Так что ты, сынок, не сомневайся: не опозорили мы чести и имен детей своих, будучи в немецкой неволе...
   А еще сообщаю тебе, что старший твой брат Иван пал в бою под Минском еще в начале войны. Не обошло нас лихо, как и другие семьи... Мать дюже горевала, все слезы выплакала, осталась одна чернота на душе... Теперь молит бога, чтобы хоть ты с Гришей остались целы. Гриша-то в Горьком покамест служит, то ли в школе, то ли в училище артиллерийском. Хорошо бы вам повидаться. Ежели выйдет оказия - слетай к нему, может, начальство отпустит.
   О нас ты, Яша, не беспокойся. Теперь все будет по-прежнему, потому как вернулась законная советская власть.
   Низко кланяется тебе и обнимает твоя мать. И еще просит она: напиши, старик, Яше, чтобы он не дюже высоко и шибко летал, а то ведь страшно, наверно, в вышине... Что взять со старухи? Приходится писать.
   Ну, будь здоров, сокол. Бей паршивую немчуру покруче, отомсти за наше горе, за наши слезы. Ждем от тебя ответ. Твой отец Данила Михайлик.
   На уголке была приписка:
   Тут прислала свой адрес какая-то дивчина, Катюша. Просит тебя написать ей письмо. Ежели ты женился, то сообщи нам, чтобы мы знали все о своей невестке.
   В эту ночь я уснуть не мог.
   Находясь далеко на востоке, мы пристально, можно сказать даже ревностно, следили за боевыми действиями своей армии, за событиями своего фронта, за тем, как обстоят дела на всем театре борьбы Красной Армии с немецко-фашистскими войсками.
   Нам было приятно узнать, что 6 октября 250 самолетов 16-й воздушной армии нанесли мощный удар по железнодорожному узлу Гомель, где находились бронепоезд и 10 эшелонов под погрузкой. Во время этого налета было сожжено 65 вагонов, выведено из строя 3 паровоза, бронепоезд, 20 платформ и 40 автомашин.
   Недели две спустя мы узнали о том, что Центральный фронт переименован в Белорусский и что он, этот фронт, с 10 ноября начал осуществлять Гомельско-Речицкую наступательную операцию.
   - Эх, успеть бы, - горели нетерпением летчики, особенно те, кто был родом из Белоруссии.
   - Успеем, друзья, - успокаивал полковник Крупинин. - А кто сегодня проводит политинформацию? Михайлик? Докладывай, что нового.
   Каждый день дежурный политинформатор сообщал однополчанам известия, пользуясь газетными материалами и радиосообщениями. Это занимало пять - десять минут. Красные флажки на карте изо дня в день все дальше шагали на запад.
   21 ноября ударная группировка нашего фронта продвинулась на 75 километров и вышла в глубокий тыл вражеским войскам, оборонявшимся в районе Гомеля. Потом наступление в районе Пропойска (ныне Славгород), освобождение города Брагин, форсирование Березины, изгнание немцев из Гомеля и продвижение в направлении на Жлобин. Особенно отрадно было то, что успеху наземных войск активно содействовали авиаторы нашей 16-й воздушной армии.
   Наконец в Красноярск прибыла партия аэрокобр. Через день-другой мы приняли их, оформили документацию и приступили к облету. Рассчитывая на прыжок по воздуху в несколько тысяч километров - от Красноярска до Курска, мы на каждый самолет подвесили дополнительные бензобаки емкостью 600 литров.
   С таким баком аэрокобра вела себя довольно неустойчиво, особенно при выпуске шасси после четвертого разворота. Да и с убранными шасси самолет как будто был на игле, очень неустойчив.
   - Я говорил, - горячился Саша Денисов, - что это не самолет, а каракатица. Сто раз пожалеешь о своих яках. Еще неизвестно, как эти кобры в бою будут себя вести, а то наплачешься с ними.
   - Это уже от тебя зависит, - возразил ему Лимаренко. - Как ты будешь себя вести, так и самолет.
   Убедившись в исправности машин, мы стартовали. День выдался погожий. Под крылом тайга да снег - насколько хватает глаз.
   Из Красноярска до Новосибирска добрались благополучно, но вскоре разыгралась жестокая метель, и нам долго пришлось ожидать благоприятной погоды. Так и летели - час-два в воздухе, сутки-двое на земле.
   Омск... Курган... Свердловск... Ижевск... Йошкар-Ола... Горький.
   Гриша в Горьком покамест служит, - вспомнилась мне строка из отцовского письма. Отпросившись у полковника Крупинина, я отправился на поиски брата, которого не видел с довоенного времени. Шел в комбинезоне и унтах, потому что другой одежды с собой не было. Шел и думал: Застану Гришу или он уже уехал на фронт?
   Вот и улица, указанная в письме, дом, в котором должен быть брат. Я остановился, унимая волнение.
   Набрав полные легкие воздуха, единым духом взбежал на второй этаж. Стучу.
   - Войдите, - послышался женский голос. Не ошибся ли?
   Открыл дверь. Небольшая комната, перегороженная цветной ширмочкой.
   - Здравствуйте, - поздоровался с женщиной, державшей на руках грудного ребенка.
   - Здравствуйте, - оглядывая меня с ног до головы, ответила незнакомка. Вам кого?
   Из-за ширмы вышел старший лейтенант с погонами артиллериста.
   - Вы к кому, товарищ?
   - Да так... - замялся я для виду, - переночевать бы...
   - Переночевать? - Гриша оглядел свою тесную комнатенку, как бы прикидывая, где бы положить этакого медведя. - С удовольствием, но, извините, без комфорта.
   - Вижу, Гриша, вижу, братуха! Но все равно останусь у тебя!
   - Яшка! - кинулся ко мне брат. - Что же ты мне голову морочил? Яшка-а!
   Мы обнялись.
   - Познакомься, - брат представил мне свою супругу. - А это самая юная из рода Михайликов, - Гриша взял у жены дочь и, словно куклу, поднес ее к моему лицу. - Похожа? То-то! Танюшей зовут.
   Это был один из самых мирных и милых вечеров, какие отвела мне судьба за все время войны.
   Только вперед!
   Над полями, лесами, озерами
   Боевые летят корабли,
   И свобода встает над просторами
   Возвращенной народу земли.
   Владимир Луговской
   Наш полк снова вошел в состав 16-й воздушной армии, обеспечивающей действия войск Белорусского фронта, которому совместно с 1-м Прибалтийским и Западным фронтами предстояло принять участие в разгроме витебской, оршанской и бобруйской группировок противника с выходом на рубеж Полоцк, Лопель, Могилев, река Птичь в общем направлении на Минск.
   8 января 1944 года на левом крыле Белорусского фронта загудели орудия. Войска перешли в наступление на Мозырь и Калинковичи. К середине месяца они были взяты. Регулярным войскам в этой операции оказали содействие партизаны Полесья. Примерно через месяц после этого Белорусский фронт был переименован в 1-й Белорусский, и его полки и дивизии, прорвав оборону врага в районе Рогачева, овладели этим важным опорным пунктом на бобруйском направлении. В течение полутора месяцев, когда осуществлялись Калинковичско-Мозырская (8 января - 8 февраля) и Рогачевско-Жлобинская (21 - 26 февраля) наступательные операции, мы получили боевое крещение на новых самолетах, летая на сопровождение наших бомбардировщиков и штурмовиков, наносивших удары по коммуникациям и войскам противника.
   Война заставила менять тактику. Новые тактические приемы применялись и в авиации. В частности, петляковы все чаще и чаще наносили удары по врагу с пикирования. Такой способ существенно отличался от бомбометания с горизонтального полета, был эффективнее: точность поражения целей резко возрастала.
   - Обеспечивать работу пикировщиков теперь сложнее, - подтвердил командир полка на одном из методических совещаний. - Поэтому взаимодействие с ними надо отрабатывать особенно тщательно. Чем лучше мы продумаем этот вопрос на земле, тем организованнее будем действовать в воздухе. - И Мельников начал объяснять основные способы прикрытия.
   - Карусель какая-то получается, - заметил озадаченный Гагин. Младший лейтенант был необстрелянным летчиком, и усложненный способ обеспечения боевой работы Пе-2 казался ему очень мудреным.
   - Да, - ответил подполковник Мельников, - если хотите, то это можно назвать организованным беспорядком. Со стороны смотреть - кажется неразбериха, а в самом деле - четкая организация строя с конкретной задачей для каждой подгруппы истребителей.
   Опытные однополчане отлично разбирались во всей этой карусели. К району бомбометания пешки шли обычным клином, а у самой цели перестраивались в правый пеленг и начинали бомбить вражеские войска с пикирования, как бы выписывая траекторией полета цилиндр.
   Истребители при этом разбивались на три, иногда на четыре подгруппы. В самом верхнем ярусе - ударная, не допускающая мессершмиттов или фокке-вульфов к нашим самолетам. Остальные подгруппы непосредственного прикрытия распределялись так: одна на высоте ввода Пе-2 в пикирование, другая - еще ниже. Эти две подгруппы выполняли полет по внешнему кругу то по часовой стрелке, то против нее. И на самой малой высоте - третья подгруппа истребителей. Она ходила с противоположным курсом, не давая возможности мессам подойти к петляковым на выходе из пикирования и переходе в набор высоты для очередного бомбометания. Такой строго продуманный, рассчитанный боевой порядок называли этажеркой. Что и говорить, он был сложен, но надежно обеспечивал безопасность бомбардировщиков и почти исключал потери от зенитной артиллерии, так как отдельные экипажи выполняли специальную задачу по уничтожению зенитных точек врага. Впрочем, на них обрушивал огонь тот, кто первый заметит..
   ...Над аэродромом Тростынь, куда мы перелетели еще в декабре прошлого года, прочертила дугу долгожданная зеленая ракета. Долгожданная потому, что, как известно, с 17 апреля войска 1-го Белорусского фронта находились в обороне. Правда, мы и в этот - период летали на разведку, на перехват самолетов противника, выполняли другие боевые задания, однако настоящего ратного напряжения не было. И только 22 июня, когда войскам фронта было приказано провести разведку боем на довольно обширном фронтальном участке, мы приступили наконец к настоящему делу. Шестерка аэрокобр, возглавляемая капитаном Балюком, взмыла в белорусское небо. Вскоре мы увидели группу Пе-2 и пристроились к ее флангам с небольшим превышением. В районе бомбометания уже барражировали летчики из второй эскадрильи, посланной Мельниковым несколько раньше. Это была ударная группа. Она ходила на высоте 3000 - 3500 метров.
   Пикировщики перестроились. Иван Федорович Балюк со своим ведомым остался наверху. Я и Николай Крючков пошли следом за первым Пе-2, охраняя его от ударов вражеских истребителей. Там, внизу, мы и остались до конца выполнения бомбардировщиками своей задачи. Илья Чумбарев и Саша Денисов - в середине общего боевого порядка. Петляковы друг за другом начали пикировать, сбрасывая по одной-две бомбы. Внизу разрывы, всплески огня и клубы дыма. Прицельно, точно бомбят ребята. Жарко фашистам на земле белорусской. Для многих из них этот день - последний в жизни: то, что искали, наконец нашли... Победно рокоча моторами, петляковы пошли на второй заход. То снижаясь почти до самой земли, то набирая высоту до 2000 - 2500 метров, я и Николай Крючков просматриваем воздушное пространство, чтобы не прозевать подход немецких истребителей. Мы хорошо изучили фокке-вульфов. Они обычно. подкрадываются к нашим самолетам на малых высотах и нападают на них во время выхода из пикирования. Но фашистов пока не видно, и Пе-2 делают третий заход по переднему краю врага.
   Но вот в наушниках послышался предостерегающий голос командира эскадрильи: - Внимание, фоккеры!
   Едва успев ответить ему, я заметил два вражеских самолета, показавшихся на малой высоте. Идя на большой скорости, друг за другом, они, видимо, решили с ходу атаковать бомбардировщик, устремившийся в пикирование.
   Осмотревшись еще раз и оценив обстановку, я несколько подвернул свою аэрокобру влево и передал Николаю по радио:
   - Смотри в оба, атакую!
   В своем ведомом я был уверен, Крючков не подведет, надежно прикроет. Поэтому я ни на одно мгновение не выпускал из поля зрения фокке-вульфа, устремившегося на Пе-2. Вот уже дистанция открытия огня. Еще секунда-другая, и будет поздно: гитлеровец ударит по бомбардировщику. Нет, прошло время, когда мы кусали губы от отчаяния, упуская врага безнаказанным. Заработали пушка и два крупнокалиберных пулемета. Фокке-вульф загорелся и врезался в землю. Почти одновременно задымил его ведомый. Это Коля Крючков всадил в него свинцовую очередь.
   Надо помочь Балюку. Однако не успели мы сделать полного круга, чтобы осмотреться, как сверху камнем упал третий фашистский истребитель. Значит, и там, в верхнем ярусе, не теряются наши летчики. Петляковы уже отбомбились и шли по кругу, ожидая, когда замыкающие самолеты выйдут из пикирования, чтобы собраться в общий боевой порядок и возвращаться домой.
   На аэродроме царило оживление. И это было естественно: успешный боевой вылет после большой оперативной паузы как бы вдохнул в каждого из нас новый заряд физических сил и наступательного духа.
   До сих пор мы отдавали дань восторга летчикам авиации дальнего действия, которые со второй половины мая наносили бомбардировочные удары по скоплению вражеских эшелонов на железнодорожных узлах, расположенных на различном удалении от нашего аэродромного узла. Брест, Полоцк, Минск, Барановичи, Холм объекты ударов АДД в мае. В июне авиаэскадрильи полка дальнего действия наносили удары по аэродромам противника в Бресте, Белостоке, Барановичах, Минске, Бобруйске, Орше, Лунннце и Пинске.
   Было совершенно ясно, что эти массовые налеты рассчитаны на уничтожение живой силы и боевой техники немцев, на ослабление их противодействия перед началом общей Белорусской наступательной операции, предусматривающей разгром группы вражеских армий Центр. Ту же цель преследовали и активнейшие действия партизан, нанесших одновременный удар по железнодорожным коммуникациям неприятеля в целом ряде районов, в том числе в Бресте, Ленево, Городце, Лухинце, Янове, Полоцке, Молодечно, Вильно, Двинске. Читая об этом сообщении в газетах, мы ждали и своего часа. И вот он настал, этот час. И значимость его тем более увеличивалась, что мы, фронтовики, повседневно ощущали всемерную заботу партии и правительства, всего советского народа. Участники боев за Москву и Кавказ ко всем своим прочим наградам добавляли теперь медали За оборону Москвы и За оборону Кавказа. Многие авиационные подразделения и части получали на вооружение новые типы истребителей, прежде всего Ла-7 конструкции С. А. Лавочкина и модернизированный як.
   - Вот это настоящие метеоры, не то что наши кобры, - говорил Александр Денисов.
   - Ты всегда чем-нибудь недоволен, - упрекнул его Николай Крючков.
   - А именно?
   - То отсутствием второго фронта, то самолетами.
   - Если ты думаешь, что, стоило американо-английским войскам высадиться на побережье Северной Франции и тем самым открыть второй фронт в Западной Европе, так сразу же нам с тобой стало намного легче, то ты ошибаешься. Я, например, не ощущаю этого. Когда-то еще они там расшевелятся, - скептически заметил Денисов.
   - Вот перейдем границу фашистской Германии, начнем штурмовать ее города, тогда союзники и начнут форсированное наступление, - вступил в разговор Геннадий Шерстнев.
   - Тут все, братцы, с большой политикой связано, - резюмировал адъютант эскадрильи Михаил Савченко. - А наше первейшее дело сейчас - помогать наземным войскам выкуривать оккупантов с белорусской земли.
   Перед Бобруйской наступательной операцией командование дивизии организовало летно-тактическую игру на тему Прикрытие наземных войск в период прорыва танковыми корпусами линии обороны противника. Она преследовала цель проверить готовность частей и подразделений к боевым действиям.
   20 июня мы перелетели на аэродром Неговка, а 24, 25 и 26-го уже летали на сопровождение штурмовиков и бомбардировщиков 3-го бомбардировочного авиакорпуса, действовавшего в интересах наших наземных войск. Таким образом, во взятии Жлобина и глубоком охвате с севера и с юга бобруйской группировки противника была и наша лепта - летчиков 16-й воздушной армии.
   Вот как оценило командование 241-й бомбардировочной авиадивизии нашу помощь:
   Летный состав 241-й дивизии просит передать благодарность всему личному составу истребителей, участвовавшему в боевой работе 24.6.44 г., и выражает уверенность, что боевое содружество наших частей будет впредь еще более крепким и позволит наносить эффективные удары по войскам врага{9}.
   Через три дня операция успешно закончилась. Враг был изгнан из Бобруйска, из Слуцка, из сотен других населенных пунктов. Войска соседних фронтов освободили Витебск, Оршу и Могилев.
   Помнится, с каким подъемом в связи с этим прошел у нас митинг. Открыл его представитель политотдела дивизии. Затем командир полка зачитал приказ Верховного Главнокомандующего, в котором всем воинам нашего фронта объявлялась благодарность.
   Вслед за Мельниковым выступил Герой Советского Союза гвардии капитан Балюк:
   - В течение двухдневных ожесточенных боев с ненавистным врагом воины нашего фронта добились больших успехов и удостоены благодарности Верховного Главнокомандующего. Фашисты отступают по тем же дорогам, по которым в Отечественную войну 1812 года бежала хваленая гвардия Наполеона, разбитая русским народом.
   Мы, летчики и техники, клянемся, что отдадим все силы и умение для полного уничтожения фашистского зверя в его собственной берлоге. Только таким путем мы избавим нашу страну и другие порабощенные народы от коричневой чумы.
   Слово попросил гвардии старший техник-лейтенант Пащенко. Его звено - одно из лучших в полку - обслужило 1308 самолето-вылетов и восстановило 17 подбитых в воздушных боях самолетов. Пащенко имел три правительственные награды, ряд поощрений от командования эскадрильи и полка. Пользовался большим авторитетом среди сослуживцев. Коммунисты избрали его заместителем секретаря партийной организации эскадрильи. В своем выступлении он сказал: