Он потащил Игоря вглубь тайги.
Берлога, действительно, была в двух шагах от озера. Медведь, обезумевший от страха, давно покинул её и теперь носился по лесу в поисках пристанища. Именно в берлоге и решили укрыться дед с внуком от гнусных тварей, вот-вот готовых заполнить своею массою окрестную тайгу.
Февраль — март 1991 г., август 1993 г.
Москва
Берлога, действительно, была в двух шагах от озера. Медведь, обезумевший от страха, давно покинул её и теперь носился по лесу в поисках пристанища. Именно в берлоге и решили укрыться дед с внуком от гнусных тварей, вот-вот готовых заполнить своею массою окрестную тайгу.
2.
Уже не менее тридцати метров отделяло кишащую массу от края бездны.
Меченый и Плохой словно одеревенели, глубокая апатия овладела, обоими: они смирились со всем.
— Послушай, Плохой, — вдруг прохрипел Меченый, — подыхать, так с музыкой. Может, шарахнуть по этим тварям, а?
Плохой не отозвался. Тогда Меченый вынул из кармана запасной «рожок» и заменил им пустой.
— Получайте, мать вашу!.. — проревел он, и неясно было, что мгновением позже прозвучало громче: отборная матерная брань или длинная автоматная очередь.
Бездна взорвалась нечеловеческими воплями и жутким металлическим скрежетом. Чудовища заметались по каменному колодцу, топча друг друга, теряя лапы, усы и челюсти, вгрызаясь в брюха соседей, поедая трупы себе подобных, отвратительно чавкая, шипя и извиваясь от боли. Объятые паникой, они совершали гигантские прыжки — и тогда их толстые, словно витые канаты, усы оказывались над краем бездны.
Меченый дико захохотал и тут же выпустил вторую очередь по обезумевшей бурлящей массе. Плохого выворачивало наизнанку.
И вновь тайга пришла в неистовство. Снова застонал лес, исполненный боли и страдания, снова неведомая сила принялась корчить, гнуть и валить деревья. Снова лес превратился в кромешный ад. Только теперь всё было иначе. Деревья не просто гнулись и корчились — они завязывались в узлы, раздувались, словно резиновые, до неимоверных размеров и внезапно лопались, осыпая окружающее пространство крупными бурыми пятнами; та же бурая жидкость, вязкая и дурно пахнущая, изливалась из поверженных стволов, сочилась из ран и бурлящими ручейками стекала в бездну.
И вот настал тот момент, когда кишащая масса достигла земной поверхности. Гигантские тараканы зловонным потоком хлынули в тайгу, круша всё на своём пути. Во мгновение ока оба бандита были сметены живой волной, отброшены на десятки метров в лес и тут же затоптаны. В довершение ко всему одно чудовище на ходу отхватило голову Меченого и, хрустнув челюстями, мигом проглотило.
Были они метров пяти длиной, стремительные, беспощадные, с огромными круглыми глазами-шарами, с вечно жующими челюстями и длинными мохнатыми лапами. Они сыпались из бездны в тайгу, тут же вскакивали на лапы и двумя правильными потоками текли: одни — на юго-запад, другие — на юго-восток. Многие, оказавшиеся брюхом кверху, не успевали встать на лапы и оказывались раздавленными своими же сородичами. Деревья сыпались под их напором, словно спичечные коробки, срезались острыми челюстями подобно хлебным колосьям, отбрасывались как никчемные сорняки.
А дно тем временем поднималось всё выше и выше, вздымая к чёрно-свинцовой мгле всё новых и новых посланников ада. Гора из копошащихся тел неуклонно росла и становилась похожей на гигантский муравейник. С хрустом, с треском сыпались тараканы с её вершины, ломая усы, лапы и головы. Вот один из них сорвался, попытался спланировать на куцых крыльях, но напоролся брюхом на обгоревший остов сосны и, пронзённый насквозь, долго ещё бился в конвульсиях, судорожно царапая лапами небесный мрак.
Гул, подобный топоту сотен табунов, нёсся по тайге. Земля дрожала…
Меченый и Плохой словно одеревенели, глубокая апатия овладела, обоими: они смирились со всем.
— Послушай, Плохой, — вдруг прохрипел Меченый, — подыхать, так с музыкой. Может, шарахнуть по этим тварям, а?
Плохой не отозвался. Тогда Меченый вынул из кармана запасной «рожок» и заменил им пустой.
— Получайте, мать вашу!.. — проревел он, и неясно было, что мгновением позже прозвучало громче: отборная матерная брань или длинная автоматная очередь.
Бездна взорвалась нечеловеческими воплями и жутким металлическим скрежетом. Чудовища заметались по каменному колодцу, топча друг друга, теряя лапы, усы и челюсти, вгрызаясь в брюха соседей, поедая трупы себе подобных, отвратительно чавкая, шипя и извиваясь от боли. Объятые паникой, они совершали гигантские прыжки — и тогда их толстые, словно витые канаты, усы оказывались над краем бездны.
Меченый дико захохотал и тут же выпустил вторую очередь по обезумевшей бурлящей массе. Плохого выворачивало наизнанку.
И вновь тайга пришла в неистовство. Снова застонал лес, исполненный боли и страдания, снова неведомая сила принялась корчить, гнуть и валить деревья. Снова лес превратился в кромешный ад. Только теперь всё было иначе. Деревья не просто гнулись и корчились — они завязывались в узлы, раздувались, словно резиновые, до неимоверных размеров и внезапно лопались, осыпая окружающее пространство крупными бурыми пятнами; та же бурая жидкость, вязкая и дурно пахнущая, изливалась из поверженных стволов, сочилась из ран и бурлящими ручейками стекала в бездну.
И вот настал тот момент, когда кишащая масса достигла земной поверхности. Гигантские тараканы зловонным потоком хлынули в тайгу, круша всё на своём пути. Во мгновение ока оба бандита были сметены живой волной, отброшены на десятки метров в лес и тут же затоптаны. В довершение ко всему одно чудовище на ходу отхватило голову Меченого и, хрустнув челюстями, мигом проглотило.
Были они метров пяти длиной, стремительные, беспощадные, с огромными круглыми глазами-шарами, с вечно жующими челюстями и длинными мохнатыми лапами. Они сыпались из бездны в тайгу, тут же вскакивали на лапы и двумя правильными потоками текли: одни — на юго-запад, другие — на юго-восток. Многие, оказавшиеся брюхом кверху, не успевали встать на лапы и оказывались раздавленными своими же сородичами. Деревья сыпались под их напором, словно спичечные коробки, срезались острыми челюстями подобно хлебным колосьям, отбрасывались как никчемные сорняки.
А дно тем временем поднималось всё выше и выше, вздымая к чёрно-свинцовой мгле всё новых и новых посланников ада. Гора из копошащихся тел неуклонно росла и становилась похожей на гигантский муравейник. С хрустом, с треском сыпались тараканы с её вершины, ломая усы, лапы и головы. Вот один из них сорвался, попытался спланировать на куцых крыльях, но напоролся брюхом на обгоревший остов сосны и, пронзённый насквозь, долго ещё бился в конвульсиях, судорожно царапая лапами небесный мрак.
Гул, подобный топоту сотен табунов, нёсся по тайге. Земля дрожала…
3.
— Скорее! — торопил дед Мартын Игоря. — Скорее же, Игорь!
Они мчались по агонизирующему лесу, настигаемые полчищами гигантских тараканов. Так уж распорядилась судьба, что медвежья берлога оказалась на пути одного из тараканьих потоков. Вернее, поток должен был лишь краем зацепить брошенное жилище хищника — и тем не менее… Тем не менее берлога не могла служить идеальным убежищем для двух погибающих мужчин. Но иного выхода у них не было.
Игорь бежал впереди, а дед Мартын подталкивал его сзади, одновременно указывая верное направление. Чудовища быстро настигали беглецов.
— Беги один, Игорь! — крикнул дед Мартын. — Я постараюсь их задержать!
— А ты, дедушка? — остановился мальчик в растерянности. — Я останусь с тобой.
— Беги!! — грозно загремел старый лесник, ловко скидывая с плеча двустволку. — Вон у того оврага возьмёшь чуть правее и как раз выйдешь на берлогу. И чтобы духу твоего здесь не было! Слышишь?
— Слышу, — сквозь слёзы прошептал Игорь. — А как же ты, дедушка?
— Я следом за тобой, вот только… Да уберёшься ты отсюда или нет?
Последний окрик подстегнул Игоря, и он стремглав бросился к оврагу.
А дед Мартын, с ружьём наперевес, широко расставив ноги, стоял и ждал тараканьего авангарда. Самый первый из них, с обломанным усом, нёсся прямо на человека. Дед Мартын вскинул ружьё и тщательно прицелился. Когда до чудовища осталось не больше десяти метров, грянул выстрел. Бронированные челюсти страшного хищника, постоянно что-то жующие, разлетелись в разные стороны, словно разодранные невидимым великаном, а сам таракан встал как вкопанный, тут же взвился на дыбы и грохнулся на спину. Раздался ужасающий хруст. Образовался затор. Вновь прибывающие тараканы спотыкались, падали, пятились, пытались подняться, встать на лапы, но их тут же безжалостно топтали, топтали, топтали… Всеобщая сумятица дала Игорю выигрыш в десять-пятнадцать секунд, и этих секунд как раз хватило, чтобы укрыться в берлоге.
Проводив внука взглядом, дед Мартын улыбнулся одними уголками рта.
— Слава Богу… Теперь и умереть не страшно.
Он повернулся лицом к опасности и снова вскинул ружьё. Но выстрелить он не успел: напиравший сзади поток перевалил через незначительную преграду из нескольких задавленных тел и захлестнул его…
Когда Игорь невзначай обернулся, деда Мартына он не увидел; лишь старая двустволка, отброшенная лапой одного из чудовищ, изуродованная и помятая, одиноко висела на суку чудом уцелевшей сосны и мерно покачивалась над потоком полированных спин, сотни и тысячи которых чёрными тенями растекались по тайге…
Глотая горькие слёзы, Игорь нырнул в берлогу. Тоска и чувство невосполнимой утраты сжали его сердце железными тисками, хотелось выть от отчаяния и внезапного одиночества. Бедный, бедный дедушка… Земля под ним вдруг всколыхнулась, оглушительные рокот и гул наполнили атмосферу, сверху посыпались комья грязи, прошлогодние ветви и сухие листья — то правильной колонной шли гигантские тараканы, шли на юго-запад. Неведомая сила гнала их вперёд, вперёд, вперёд и только вперёд…
Поток ширился, и теперь фланг его как раз проходил над бывшей берлогой. Ветхое медвежье строение с трудом выдерживало натиск тяжёлых, подобных танкам, чудовищ и вот-вот готово было рухнуть. Дважды уже тараканьи лапы пробивали ненадёжную кровлю берлоги и, неистово царапая тьму, заставляли едва живого от страха мальчика забиваться в самый дальний угол.
Сколько прошло времени, Игорь не знал. Нескончаемый тараканий поток продолжал тянуться сквозь тайгу. И вот наконец произошло то, чего бедный мальчик боялся больше всего: берлога не выдержала и рухнула. Страшная тяжесть навалилась на него, смрадное дыхание обожгло лицо. Игорь закричал и потерял сознание.
Они мчались по агонизирующему лесу, настигаемые полчищами гигантских тараканов. Так уж распорядилась судьба, что медвежья берлога оказалась на пути одного из тараканьих потоков. Вернее, поток должен был лишь краем зацепить брошенное жилище хищника — и тем не менее… Тем не менее берлога не могла служить идеальным убежищем для двух погибающих мужчин. Но иного выхода у них не было.
Игорь бежал впереди, а дед Мартын подталкивал его сзади, одновременно указывая верное направление. Чудовища быстро настигали беглецов.
— Беги один, Игорь! — крикнул дед Мартын. — Я постараюсь их задержать!
— А ты, дедушка? — остановился мальчик в растерянности. — Я останусь с тобой.
— Беги!! — грозно загремел старый лесник, ловко скидывая с плеча двустволку. — Вон у того оврага возьмёшь чуть правее и как раз выйдешь на берлогу. И чтобы духу твоего здесь не было! Слышишь?
— Слышу, — сквозь слёзы прошептал Игорь. — А как же ты, дедушка?
— Я следом за тобой, вот только… Да уберёшься ты отсюда или нет?
Последний окрик подстегнул Игоря, и он стремглав бросился к оврагу.
А дед Мартын, с ружьём наперевес, широко расставив ноги, стоял и ждал тараканьего авангарда. Самый первый из них, с обломанным усом, нёсся прямо на человека. Дед Мартын вскинул ружьё и тщательно прицелился. Когда до чудовища осталось не больше десяти метров, грянул выстрел. Бронированные челюсти страшного хищника, постоянно что-то жующие, разлетелись в разные стороны, словно разодранные невидимым великаном, а сам таракан встал как вкопанный, тут же взвился на дыбы и грохнулся на спину. Раздался ужасающий хруст. Образовался затор. Вновь прибывающие тараканы спотыкались, падали, пятились, пытались подняться, встать на лапы, но их тут же безжалостно топтали, топтали, топтали… Всеобщая сумятица дала Игорю выигрыш в десять-пятнадцать секунд, и этих секунд как раз хватило, чтобы укрыться в берлоге.
Проводив внука взглядом, дед Мартын улыбнулся одними уголками рта.
— Слава Богу… Теперь и умереть не страшно.
Он повернулся лицом к опасности и снова вскинул ружьё. Но выстрелить он не успел: напиравший сзади поток перевалил через незначительную преграду из нескольких задавленных тел и захлестнул его…
Когда Игорь невзначай обернулся, деда Мартына он не увидел; лишь старая двустволка, отброшенная лапой одного из чудовищ, изуродованная и помятая, одиноко висела на суку чудом уцелевшей сосны и мерно покачивалась над потоком полированных спин, сотни и тысячи которых чёрными тенями растекались по тайге…
Глотая горькие слёзы, Игорь нырнул в берлогу. Тоска и чувство невосполнимой утраты сжали его сердце железными тисками, хотелось выть от отчаяния и внезапного одиночества. Бедный, бедный дедушка… Земля под ним вдруг всколыхнулась, оглушительные рокот и гул наполнили атмосферу, сверху посыпались комья грязи, прошлогодние ветви и сухие листья — то правильной колонной шли гигантские тараканы, шли на юго-запад. Неведомая сила гнала их вперёд, вперёд, вперёд и только вперёд…
Поток ширился, и теперь фланг его как раз проходил над бывшей берлогой. Ветхое медвежье строение с трудом выдерживало натиск тяжёлых, подобных танкам, чудовищ и вот-вот готово было рухнуть. Дважды уже тараканьи лапы пробивали ненадёжную кровлю берлоги и, неистово царапая тьму, заставляли едва живого от страха мальчика забиваться в самый дальний угол.
Сколько прошло времени, Игорь не знал. Нескончаемый тараканий поток продолжал тянуться сквозь тайгу. И вот наконец произошло то, чего бедный мальчик боялся больше всего: берлога не выдержала и рухнула. Страшная тяжесть навалилась на него, смрадное дыхание обожгло лицо. Игорь закричал и потерял сознание.
Глава седьмая
В те дни люди будут искать смерти, но не найдут её; пожелают умереть, но смерть убежит от них.
Откровение Иоанна Богослова
1.
Он брёл по лесу, теряя последние силы. Сознание, словно вспышки солнечного света сквозь густую пелену облаков, озаряло порой помутившийся разум. Вспышки эти были слишком недолговечны, и всё же в их короткие мгновения Игорь успевал вспомнить всё, что с ним произошло накануне.
…очнулся он от собственного же стона. Тело страшно ломило, голова раскалывалась от нестерпимой боли. Он с трудом размежил свинцовые веки.
Тайга стояла безмолвная, неподвижная. Ни звука, ни шороха, ни дуновения ветерка — лишь откуда-то с края земли, из-за тысячи вёрст, доносился приглушённый гул. Тараканы ушли. Ушли, забрав с собой жизнь деда Мартына. Игорь пошевелил рукой. Острая боль пронзила плечо, и он снова застонал. Он лежал в ложбине, под поваленным стволом, слегка присыпанный ветвями, грязным снегом и обломками ледяного наста.
Близился вечер. В лесу царили запустение и хаос, тайга напоминала место, где накануне произошла страшная битва и где дух смерти нашёл себе последнее пристанище. Туман клочьями висел над землёй, заполняя собой всё видимое пространство. С небес, обретших свой естественный цвет, мутным грязным пятном глядело солнце. Игорь попытался встать, но не смог. В глаза, мозг, тело нахлынул мрак, и мальчик снова провалился в небытие.
…как пролетела ночь, он не помнил. Следующий проблеск сознания застал его продирающимся сквозь заросли колючего можжевельника, на дне сырого, болотистого оврага. Он стал похож на бродягу — да он, по существу, таковым теперь и являлся. Лес стал прежним, по тайге неслась опомнившаяся весна. Было тепло, снег интенсивно таял, становясь рыхлым, мокрым и тяжёлым. Он шёл наугад, так как давно уже потерял представление о времени и направлении. К чему забивать голову ненужными проблемами? Если судьбе будет угодно, она сама позаботится о нём. Он слишком устал, чтобы…
«Тараканий тракт» остался где-то в стороне. Гул стих — видно, посланцы ада ушли слишком далеко. Тайга судорожно, нехотя, будто тоже полагаясь исключительно на судьбу, а не на собственную страсть к жизни, просыпалась от зимней спячки. Птиц не было вообще. Ни одной.
…снег почти сошёл, из обнажённой, заваленной лесным мусором земли местами пробивался бледный стреловидный папоротник. Небо подёрнулось мутной пеленой, и солнце, размазанное по нему от края и до края, неохотно роняло на землю чахлые лучи.
Неизвестно, чем он питался все эти дни, наверное, инстинкт далёких предков помогал ему найти в полумёртвой тайге какие-то крохи, способные поддержать искру жизни в измождённом, доведённом до истощения теле. Уродливо распухшие почки, вот-вот готовые лопнуть, липкими гроздьями застревали в волосах несчастного путника, когда тот, не в силах поднять воспалённые веки, шёл напролом сквозь липовый молодняк, сквозь заросли орешника, через густые ельники. От земли, медленно прогреваемой дневным светилом, невидимыми струйками поднимались вверх нездоровые запахи гнили, кладбища и плесени.
…лес покрылся первыми, бледно-зелёными, с желтоватым отливом, очагами распускающейся растительности. Но очаги эти вселяли не надежду, а скорее уныние, тоску и пессимизм. Похоже, очередное пробуждение к жизни давалось Природе с большим трудом. Действительно, к чему все эти усилия? Ведь это — последнее пробуждение, пробуждение перед смертью, а затем — вечное небытие. Так стоит ли стараться?..
…теперь их стало трое…
Как-то раз, пробудившись от тяжёлого, лишённого сновидений сна, он увидел перед собой жёлтое мутное пятно. Когда пятно обрело более чёткие контуры, он понял, что это лицо. Мутант с интересом наблюдал за ним; чуть поодаль, кивая большой косматой головой, стоял жёлтый Марс. Пёс понимающе улыбался.
Ни страха, ни отчаяния — ничего. К чему? Так ли уж страшна жизнь в шкуре жёлтого безумца? По крайней мере, хуже уже не будет. Пусть судьба решает сама…
Судьба решила. Жёлтые морщинистые руки протянулись к его лицу. Он закрыл глаза, затаил дыхание. Мягкое прикосновение… ласковое поглаживание по щеке… дыхание у самого уха… И дикий восторг!
Он вскочил на ноги, раскрыл глаза. Мир был жёлтым, жёлтым и тёплым, словно парное молоко. От радости хотелось визжать, кубарем кататься по чахлой таёжной траве, беззаботно скакать — и ни о чём не думать. Силы вновь вернулись к нему — вдвое, втрое, вдесятеро. Гигантские уши-лопухи порхали у его плеч, когда они — он и его новый друг — взявшись за руки, носились по обречённой земле. Вот оно — счастье!
…он снова один. Но восторг не покидает его. Он весел и сыт — что ещё нужно человеку?
Перед ним покинутая деревня. Кое-где видны обуглившиеся остовы домов. Это особенно смешно. По кривым деревенским улочкам, на старом дребезжащем мопеде носится престарелый мутант с длинной, развевающейся на ветру, бородой. Жёлтая пыль стелется вдоль дороги… Он падает на землю и захлёбывается в собственном хохоте.
…сны. Сны не дают ему покоя по ночам. Во сне он снова становится прежним человеком — уродливым, отчаявшимся, одиноким, дрожащим от холода и страха, потерявшим надежду. От этих кошмаров он просыпается в холодном поту — и тут же всё забывает.
…их снова трое. Особенно рад он Марсу. Наверное потому, что пёс любит таскать его за уши, а вечерами грызёт задеревеневшие пятки. Обувь давно уже развалилась.
Там, где оставались их следы, рождалась жёлтая жизнь…
…очнулся он от собственного же стона. Тело страшно ломило, голова раскалывалась от нестерпимой боли. Он с трудом размежил свинцовые веки.
Тайга стояла безмолвная, неподвижная. Ни звука, ни шороха, ни дуновения ветерка — лишь откуда-то с края земли, из-за тысячи вёрст, доносился приглушённый гул. Тараканы ушли. Ушли, забрав с собой жизнь деда Мартына. Игорь пошевелил рукой. Острая боль пронзила плечо, и он снова застонал. Он лежал в ложбине, под поваленным стволом, слегка присыпанный ветвями, грязным снегом и обломками ледяного наста.
Близился вечер. В лесу царили запустение и хаос, тайга напоминала место, где накануне произошла страшная битва и где дух смерти нашёл себе последнее пристанище. Туман клочьями висел над землёй, заполняя собой всё видимое пространство. С небес, обретших свой естественный цвет, мутным грязным пятном глядело солнце. Игорь попытался встать, но не смог. В глаза, мозг, тело нахлынул мрак, и мальчик снова провалился в небытие.
…как пролетела ночь, он не помнил. Следующий проблеск сознания застал его продирающимся сквозь заросли колючего можжевельника, на дне сырого, болотистого оврага. Он стал похож на бродягу — да он, по существу, таковым теперь и являлся. Лес стал прежним, по тайге неслась опомнившаяся весна. Было тепло, снег интенсивно таял, становясь рыхлым, мокрым и тяжёлым. Он шёл наугад, так как давно уже потерял представление о времени и направлении. К чему забивать голову ненужными проблемами? Если судьбе будет угодно, она сама позаботится о нём. Он слишком устал, чтобы…
«Тараканий тракт» остался где-то в стороне. Гул стих — видно, посланцы ада ушли слишком далеко. Тайга судорожно, нехотя, будто тоже полагаясь исключительно на судьбу, а не на собственную страсть к жизни, просыпалась от зимней спячки. Птиц не было вообще. Ни одной.
…снег почти сошёл, из обнажённой, заваленной лесным мусором земли местами пробивался бледный стреловидный папоротник. Небо подёрнулось мутной пеленой, и солнце, размазанное по нему от края и до края, неохотно роняло на землю чахлые лучи.
Неизвестно, чем он питался все эти дни, наверное, инстинкт далёких предков помогал ему найти в полумёртвой тайге какие-то крохи, способные поддержать искру жизни в измождённом, доведённом до истощения теле. Уродливо распухшие почки, вот-вот готовые лопнуть, липкими гроздьями застревали в волосах несчастного путника, когда тот, не в силах поднять воспалённые веки, шёл напролом сквозь липовый молодняк, сквозь заросли орешника, через густые ельники. От земли, медленно прогреваемой дневным светилом, невидимыми струйками поднимались вверх нездоровые запахи гнили, кладбища и плесени.
…лес покрылся первыми, бледно-зелёными, с желтоватым отливом, очагами распускающейся растительности. Но очаги эти вселяли не надежду, а скорее уныние, тоску и пессимизм. Похоже, очередное пробуждение к жизни давалось Природе с большим трудом. Действительно, к чему все эти усилия? Ведь это — последнее пробуждение, пробуждение перед смертью, а затем — вечное небытие. Так стоит ли стараться?..
…теперь их стало трое…
Как-то раз, пробудившись от тяжёлого, лишённого сновидений сна, он увидел перед собой жёлтое мутное пятно. Когда пятно обрело более чёткие контуры, он понял, что это лицо. Мутант с интересом наблюдал за ним; чуть поодаль, кивая большой косматой головой, стоял жёлтый Марс. Пёс понимающе улыбался.
Ни страха, ни отчаяния — ничего. К чему? Так ли уж страшна жизнь в шкуре жёлтого безумца? По крайней мере, хуже уже не будет. Пусть судьба решает сама…
Судьба решила. Жёлтые морщинистые руки протянулись к его лицу. Он закрыл глаза, затаил дыхание. Мягкое прикосновение… ласковое поглаживание по щеке… дыхание у самого уха… И дикий восторг!
Он вскочил на ноги, раскрыл глаза. Мир был жёлтым, жёлтым и тёплым, словно парное молоко. От радости хотелось визжать, кубарем кататься по чахлой таёжной траве, беззаботно скакать — и ни о чём не думать. Силы вновь вернулись к нему — вдвое, втрое, вдесятеро. Гигантские уши-лопухи порхали у его плеч, когда они — он и его новый друг — взявшись за руки, носились по обречённой земле. Вот оно — счастье!
…он снова один. Но восторг не покидает его. Он весел и сыт — что ещё нужно человеку?
Перед ним покинутая деревня. Кое-где видны обуглившиеся остовы домов. Это особенно смешно. По кривым деревенским улочкам, на старом дребезжащем мопеде носится престарелый мутант с длинной, развевающейся на ветру, бородой. Жёлтая пыль стелется вдоль дороги… Он падает на землю и захлёбывается в собственном хохоте.
…сны. Сны не дают ему покоя по ночам. Во сне он снова становится прежним человеком — уродливым, отчаявшимся, одиноким, дрожащим от холода и страха, потерявшим надежду. От этих кошмаров он просыпается в холодном поту — и тут же всё забывает.
…их снова трое. Особенно рад он Марсу. Наверное потому, что пёс любит таскать его за уши, а вечерами грызёт задеревеневшие пятки. Обувь давно уже развалилась.
Там, где оставались их следы, рождалась жёлтая жизнь…
2.
И всё-таки тайга пробудилась от зимнего сна — судорожно, болезненно, с заметным опозданием, но пробудилась.
Чахлая трава, куцые сморщенные листочки, бледные цветы — это, пожалуй, всё, что смогла из себя выжать обречённая Природа. Ни жужжания пчёл, ни трескотни кузнечиков, ни суеты юрких белок, ни гордого шествия грациозного оленя, ни мерного стука красноголового дятла, ни ночного шелеста летучих мышей — ничего этого не было и в помине, всё это исчезло, растаяло, растворилось в прошлом. Тайга вымерла, и даже деревья не шелестели своей листвой, так как вот уже несколько дней стояло полное безветрие.
Но словно грибы после тёплого дождя, возникали в тайге островки новой жизни. То была жёлтая жизнь, жизнь-мутант.
Разрывая рыхлую землю, выползали на свет Божий фантастические змееподобные мясистые стебли, в считанные часы возносились ввысь, на недосягаемую высоту, обхватывали стволы ближайших сосен и, подобно тропическим лианам, карабкались к мутному солнцу. Огромные жёлтые цветы, испускающие удушливый, приторный аромат, в одночасье покрывали лесные поляны; гигантские грибы разбухали буквально на глазах. В тайге появились птицы, но то были птицы-мутанты — огромные, лишённые оперения, с выпученными глазами. Они не пели — они выли подобно диким волкам.
Нет, жизнь не ушла из тайги, она сконцентрировалась в жёлтых островках. Бурная активность жёлтой флоры на фоне полусонного бледно-зелёного леса казалась исступлением, безумным вихрем, бешенством. Жёлтая зараза с жадностью расползалась по тайге, оккупируя всё новые и новые территории. Тайга не сопротивлялась, она знала, что обречена.
Но и жёлтая жизнь — не жизнь, а лишь агония, прелюдия к всеобщей смерти.
Пир обречённой Природы во время последней чумы…
Чахлая трава, куцые сморщенные листочки, бледные цветы — это, пожалуй, всё, что смогла из себя выжать обречённая Природа. Ни жужжания пчёл, ни трескотни кузнечиков, ни суеты юрких белок, ни гордого шествия грациозного оленя, ни мерного стука красноголового дятла, ни ночного шелеста летучих мышей — ничего этого не было и в помине, всё это исчезло, растаяло, растворилось в прошлом. Тайга вымерла, и даже деревья не шелестели своей листвой, так как вот уже несколько дней стояло полное безветрие.
Но словно грибы после тёплого дождя, возникали в тайге островки новой жизни. То была жёлтая жизнь, жизнь-мутант.
Разрывая рыхлую землю, выползали на свет Божий фантастические змееподобные мясистые стебли, в считанные часы возносились ввысь, на недосягаемую высоту, обхватывали стволы ближайших сосен и, подобно тропическим лианам, карабкались к мутному солнцу. Огромные жёлтые цветы, испускающие удушливый, приторный аромат, в одночасье покрывали лесные поляны; гигантские грибы разбухали буквально на глазах. В тайге появились птицы, но то были птицы-мутанты — огромные, лишённые оперения, с выпученными глазами. Они не пели — они выли подобно диким волкам.
Нет, жизнь не ушла из тайги, она сконцентрировалась в жёлтых островках. Бурная активность жёлтой флоры на фоне полусонного бледно-зелёного леса казалась исступлением, безумным вихрем, бешенством. Жёлтая зараза с жадностью расползалась по тайге, оккупируя всё новые и новые территории. Тайга не сопротивлялась, она знала, что обречена.
Но и жёлтая жизнь — не жизнь, а лишь агония, прелюдия к всеобщей смерти.
Пир обречённой Природы во время последней чумы…
Новая глава
Но ад не вечен, когда-нибудь жизнь начнётся снова…
Альбер Камю
Февраль — март 1991 г., август 1993 г.
Москва