— Тебя же выпускают!
— Я куда крепче тебя. И, кстати, я теперь летаю в капсуле, где не испытываешь перегрузок. А пилот должен вести корабль…
— Не тебе учить меня этому, Говор. Я хочу летать. И я был бы сейчас не слабее тебя, не облучись я тогда на Обероне. Но ведь я не виноват, что облучился, когда летал по твоим, Говор, делам!
— Если бы даже был виноват я — все равно, — произнес Говор после паузы. — Скажи по-человечески, чего ты хочешь, или — прощай. В конце концов, я занят серьезным делом: стремлюсь продлить жизнь хотя бы тебе! И у меня мало времени.
— Ну да, — пробормотал старик. — У тебя мало времени… Но где же твое бессмертие? Ты не представляешь, как оно мне пригодилось бы: я стал бы молод и опять уселся бы за пульт…
Говор непреклонно покачал головой.
— Даже тогда — нет. Бессмертие — не омоложение.
Старик моргнул, и губы его задрожали.
— Продлить райскую жизнь, — сказал он. — Чтобы меня подольше кормили из ложечки? Не так я жил, чтобы… Тебе не приходилось жалеть, что ты не погиб раньше? А я теперь каждый день думаю об этом. Умереть на орбите — вот о чем я мечтаю.
— И оставить меня на произвол судьбы? Спасибо! В общем, иди к черту! — сказал Говор, поднимаясь. — Когда я тоже не смогу больше работать — вот тогда ты изложишь мне свои взгляды на жизнь. И на бессмертие. Только имей в виду, что бессмертные — они будут не такими, как ты. И даже не как я. Они будут вечно молоды, понимаешь? Но, конечно, будут умнеть с годами. Пока это удается не всем. И оставь меня, пожалуйста, в покое. Понятно? Серегин, отправьте его домой. Иди, старина, иди, — як тебе, может быть, заеду как-нибудь вечерком.
— Нет, — сказал старик. — Ты не чудотворец, Говор. А я ожидал от тебя чуда.
— Куда вас отвезти? — спросил Серегин. — Я распоряжусь.
— Куда-нибудь подальше. Это в ваших интересах. Но пока меня не увезут за пределы Земли, вам от меня не избавиться. Тебе тоже, Говор. Я приду опять. И ты ничего не сможешь сделать: нельзя же не пустить в Институт человека, который много лет водил его корабли. Так что до скорого, Говор! На космодроме…
Последние слова были сказаны уже в дверях.
— Ну, — сказал Говор, — если бы не мое воспитание, я бы стал бить вас, Серегин, чем попало. А работай вы у Герта, он вас вообще уничтожил бы.
— Я и не знал…
— Должны были знать.
— И потом, мне жаль его.
— Достоинство, нечего сказать! А кому не жаль? — Говор постоял, плотно сжав губы, шумно сопя носом. — Да, у него окончательно разладилось с психикой. Мрачное напоминание всем старикам, Серегин, особенно облучавшимся. Впрочем, что вам до этого? Но, собственно, и сам я хорош: зачем вышел к нему?
— Вы вышли не к нему, — возразил Серегин.
— Вот как? А к кому?
— Пилот ждет вас.
— Ага, — сказал Говор. — Я же говорю, что вы всегда все помните. А где пилот? Я его не испугал, надеюсь?
— Я здесь, — негромко сказал кто-то из угла.
— Чудесно. Значит, вы не испугались? Проходите, прошу вас. Поговорим у меня. Вы тоже, Серегин. Да вы… Простите, как вас?
— Рогов.
— Рогов, Рогов… Ну да, Рогов. Так вот, вы должны простить нас, стариков. Меня и того, которого я попросту выгнал. Он тоже когда-то был пилотом. И даже неплохим: второго класса. Но — темпора мутантур… Да, старики — невыносимый подчас народ. Вы должны иметь это в виду, поступая ко мне. Дело не только в том. Садитесь, прошу вас. Что-нибудь тонизирующее? Ну, а я выпью. Серегин, вас, надеюсь, не нужно приглашать? Так вот, дело не только в том, что я старик. — Говор откинулся на спинку кресла, повертел в пальцах бокал, заглянул в него, словно в окуляр. — Мои недостатки не превышают обычного для этой возрастной категории уровня. Но нам приходится работать в основном со старцами. С долгоживущими. Мы занимаемся геронтологией, вы слышали об этой науке? Вы ведь знаете, что в каждом уголке космоса, большого или малого, существуют свои условия, не похожие ни на какие другие. И вот мы ищем, не могут ли эти условия — какая-то их комбинация — положительно повлиять на продолжительность жизни, а может быть, и… Словом, мы ищем людей, опыт которых мог бы со всей достоверностью нам сказать, что именно в данном месте существуют нужные условия. Тогда мы начнем изучать их как следует. Короче, нам приходится помногу летать: учет долгожителей даже в солнечной системе поставлен из рук вон плохо, она ведь, по сути, не так мала, система. Итак, я вас предупредил. Вы не боитесь того, что придется много летать?
— Нет, — сказал Рогов.
— Чудесно! Впрочем, чего вам бояться: вид у вас отличный, можно только пожелать такого же и себе. Корабли класса «Сигма-супер» вам, разумеется, знакомы?
— Да, — сказал Рогов. После паузы добавил: — В основном теоретически. Плюс месяц практики в Космическом резерве сейчас. Эти корабли появились, когда у меня был перерыв в полетах.
— Долго не летали?
— Довольно долго.
— Долго, Серегин, слышите? Гм… Скажите, Рогов, а летали вы на каких трассах?
— На межзвездных.
— Много? — спросил Серегин.
— Подождите, Серегин, я же разговариваю! Естественно, много: иначе он не был бы пилотом экстра-класса. Вы знаете, Рогов, я удивляюсь, что вас направили на такую скромную работу. Ведь пилотов экстра-класса не так много?
— Сейчас уже около двадцати.
— Все они — надпространственники, — сказал Серегин. — А как у вас с навыками работы в трех измерениях?
— Я почти все время работал именно в трех.
— Очень хорошо, — сказал Говор. — Исчерпывающий ответ. Вы еще что-то хотите спросить, Серегин?
— Только одно. Долго ли вы не летали? Точно.
— Да постойте, Серегин. Что вам дадут цифры? Ну, пусть он не летал даже пять лет — выработанные рефлексы и навыки ведь не исчезают. А вот почему вы не летали? Это важнее.
— Женился, — сказал Рогов. — Жил на Земле. Отдыхал, можно сказать.
— Я вас понимаю. Человеку необходимы перемены. А теперь, следовательно, семейная жизнь вам приелась, и вы решили…
— Нет, — сказал Рогов. — Не то чтобы мне надоело…
Было в его голосе что-то такое, что заставило обоих собеседников вглядеться в Рогова повнимательнее. Нет, все было в порядке: рослый, плечистый человек под сорок, с гладким лицом и уверенными движениями. Но вот только что им послышалось? Какое-то горькое превосходство, что ли?
— Вот как? А почему же вы решили, выражаясь высоким штилем, вновь покинуть Землю?
Рогов подумал и пожал плечами.
— Понимаю: вы затрудняетесь ответить. Это даже неплохо: ваше желание, значит, естественно, органично…
— Много ли у вас детей? — спросил Серегин. — И согласна ли жена?
— Дети выросли, — сказал Рогов. — Жена умерла.
— Простите, — сказал Серегин.
— Нет, позвольте! — возмутился Говор. — Что значит — простите? Как это — умерла жена? У нас стопроцентная гарантия жизни, каждый человек уже сегодня доживает до своего биологического рубежа, а вы говорите — умерла жена! Отчего? Непонятно.
— Очевидно, — сказал Рогов, — достигла своего рубежа.
— Во сколько же это лет, если не тайна?
— Ей было сто два, — сказал Рогов.
— Сто два? Простите, а сколько же тогда лет вам? — спросил Серегин.
— Двести двадцать семь, — сказал Рогов.
— Да нет, — поморщился Говор, — нас интересует не это. Не ваши релятивистские годы, не время, прошедшее на Земле, пока вы летали на околосветовых скоростях. Мы хотим знать ваш реальный, физический, собственный возраст. Годы, которые вы прожили. Ясно?
— Отчего же, — сказал Рогов. — Ясно.
— Итак, вам…
— Двести двадцать семь. Релятивистских — более трехсот.
Говор схватил бокал и снова со стуком поставил его на столик.
— Скажите, Серегин, — сердито спросил он, — кого вы мне рекомендуете? Я просил пилота, а наш друг Рогов, мне кажется, мистификатор. Потому что предложение чудес, как говорит Герт, на свете куда меньше спроса. Двести двадцать семь лет? А почему не больше?
— Двести двадцать семь, — сказал Рогов, пожимая плечами. Он не обиделся. — Больше не успел.
— Просто интересно!! Но вы понимаете, Рогов, в этом-то вопросе мы специалисты. Возраст — это, так сказать, наша профессия. И будь вам действительно… ну не двести двадцать семь, конечно, но хотя бы полтораста — учитывая ваш облик и состояние здоровья, мы изучали бы вас, как редчайшую из редкостей, биологический раритет. Но почему же мы до сих пор о вас ничего не слышали? А?
— Не знаю, — сказал Рогов. — Я не думал, что обо мне кто-то должен знать.
— Но позвольте! Вы же живете не в пустоте! Люди…
— Большую часть жизни, — сказал Рогов, — я провел как раз в пустоте.
— Да, конечно. Однако же…
— Позвольте мне, — вмешался Серегин. — Не думаю, чтобы он шутил. По его виду этого не скажешь. Да и зачем бы? И однако, это невероятно. Так что, я надеюсь, Рогов не обидится, если мы…
— Да, пожалуйста, — сказал Рогов.
— Тогда скажите, в каком году вы родились.
— В девятьсот шестьдесят пятом. Одна тысяча…
— С ума сойти! — не удержался Говор. — При всем желании я…
— Одну минуту. Когда вы начали летать?
— Вскоре после возникновения звездной космонавтики. На лунных трассах.
— Значит, вам было не так уж мало лет, когда…
— Но и не много. И опыт. И хорошее здоровье.
— Так. Затем?
— Участвовал в освоении планет. На периферии солнечной, потом в других системах… Это есть в послужном списке.
— Да, — сказал Говор. — Это релятивистские экспедиции до открытия надпространства. Но в таком случае мы крайне просто можем это… Серегин, свяжитесь, пожалуйста, со Звездной летописью.
Неторопливыми шагами Серегин прошел в угол кабинета, где, тяжелый и надменный, возвышался пульт информаторов. Серегин набрал номер. Засветился экран; он был вытянут снизу вверх, сохраняя традиционные пропорции книжной страницы. На экране зажглось название указанного Говором источника. Затем возникла первая страница, вторая…
— Быстрее, Серегин! — нетерпеливо прикрикнул Говор. — Рогов, где нам искать?
— В четырнадцатой. И девятнадцатой…
— Четырнадцатая экспедиция, Серегин. Что вы копаетесь?
Страница остановилась на экране. Серегин вглядывался в нее.
— Ведущий корабль «Улугбек», — вслух прочитал он. — Ведомый — «Анаксагор». На каком были вы?
— «Улугбек» не вернулся, — тихо сказал Рогов.
— «Анаксагор». Одну минуту… Так. Шеф-пилот — Мак-Манус. Пилоты: Монморанси — ого! — и Рогов. Да, Рогов.
Рогов вздохнул.
— Гм, — сказал Говор. — Это было сколько лет назад? Да… Удивительно. Посмотрите, Серегин: там должны быть фотографии членов экипажа. Вы, конечно, простите нас, друг мой. Вы понимаете: такие факты нельзя принимать на веру.
— Нет, пожалуйста, пожалуйста, — сказал Рогов, чуть улыбаясь.
— Вот Рогов, — сказал Серегин. Он впервые с откровенным интересом взглянул на пилота. — Посмотрите сами.
Говор торопливо прошагал к пульту информаторов. Несколько раз повернул голову, сравнивая.
— Да, — сказал он. — Сходство несомненное. Удивительное, а? Правда, на снимке вы несколько моложе.
— Я и был тогда моложе.
— Вот именно. На двести лет, а? Серегин, отыщите-ка и вторую!
Поиски второй экспедиции заняли столь же немного времени.
— Здесь вы совсем похожи, — констатировал Говор. — Что же, Серегин, будем считать факт установленным? Но я предвижу, что все наши коллеги будут требовать бесконечного количества доказательств. Может быть, посмотрим еще дальше?
— Я думаю, — сказал Серегин, — что это мы еще успеем сделать. Меня интересует другое: сколько лет вы уже не летаете?
— Семьдесят, — после паузы проговорил Рогов. Он поднял на Серегина спокойный взгляд. — Вы боитесь, что это повлияет?.. Я тоже опасался. Но, наверное, эти рефлексы не исчезают. Во всяком случае, в Резерве прошел все испытания, стажировался на последних моделях. Мне даже сохранили экстра-класс.
— Да нет, в этом мы не сомневаемся, друг мой, — вмешался Говор. — Дело не в этом. Мы не понимаем, как вы могли столько времени жить на Земле — и не попасть в картотеку. Хотя, возможно, у наших земных коллег служба поставлена хуже — на Земле столько народу…
— Не знаю, — сказал Рогов и пожал плечами. — Об этом я не думал. Просто жил, и все. Семьдесят лет — они уходят незаметно…
— Незаметно. Семьдесят лет. Тут невольно позавидуешь, а, Серегин? Человек просто жил… Кстати, Рогов первого класса не родня вам?
— Сын.
— Понятно. Но подождите, Рогов. А ваши друзья?
— Друзья, — повторил Рогов медленно, словно обдумывая это слово. — У меня их было много.
— Вот те, с кем вы летали.
— С кем летал… Ну, Мак-Манус и Мон — это раз. Они умерли.
— Давно?
— Да; я уж не помню точно когда. Потом выходили другие: Грюнер, Холлис, Семеркин…
— А эти?
— Тоже.
— Так, так, — сказал Говор. Наступила тишина, только едва слышно жужжал кристаллофон, записывающий весь разговор. — Ну, а кого еще вы помните из друзей?
— Пришлось бы долго перечислять, — сказал Рогов.
— Ну да, за столько лет… И все они умерли давно?
— Почти все, — кивнул Рогов. Он помолчал. — Только Тышкевич и Цинис…
— Ну, ну? Что же они?
— Они тоже жили долго.
— Ну сколько же? — Говор потер руки.
— Тышкевич погиб совсем недавно. Он работал на Южной термоцентрали. Что-то там произошло такое…
— Да, помню это событие. Итак, погиб. Сколько ему было?
— Он был года на три или четыре моложе меня. На три, кажется.
— Потрясающе, а, Серегин? — Говор ходил по кабинету, вздымая кулаки. — Значит, ему было тоже двести с лишним! И погиб несколько лет назад! А мы с вами раскатываем по всей солнечной… А второй, как его?
— Цинис? Он погиб раньше, в полете. Он не ушел на Землю. Ему было, помнится, сто шестьдесят… Это было давно. Мы тогда еще скрывали возраст — боялись, что спишут.
— Да, — гневно сказал Говор. — Да! — крикнул он. — Тут и не заметишь, как сойдешь с ума! Погиб. Вы понимаете, Серегин: никто из них не умер своей смертью. Оба погибли! Вы хоть соображаете, о чем это заставляет думать? Ах, если бы вы раньше!..
— Очень просто, — сказал Серегин. — На них не обращали внимания именно потому, что они — Рогов, например, — выглядят людьми средних лет. Конечно, будь у них морщины и борода…
— Это я понимаю. Но они сами не могли же не задуматься!
— Конечно, — сказал Рогов медленно, — мы понимали, что это необычно. Но мало ли каких необычностей насмотрелись мы по ту сторону атмосферы? Обо всем не расскажешь и в двести лет… Нам хотелось летать. А потом стало неудобно…
— Ну да, — сказал Серегин. — Он женился.
— Чепуха, — сказал Говор. — Я вам скажу, в чем дело: они все суеверны, Серегин. И боялись — ну, что мы их сглазим, например. А?
Рогов улыбнулся.
— И вам… не надоело жить?
— Нет, — сказал Рогов. — Мне хочется еще полетать. Только не так далеко. На ближних орбитах. Все-таки в конечном итоге лежать хочется в своей планете.
— «В своей планете»… — пробормотал Говор.
Засунув руки в карманы, он пересек кабинет по диагонали. Локти смешно торчали в стороны. В углу он постоял, опустив голову. Резко повернулся. Снова зашагал — на этот раз быстрее, резко ударяя каблуками.
— Лежать — в своей — планете, — повторил он громко, раздельно. Вытащив руки из карманов, он широко расставил их и резко опустил, хлопнув себя по бедрам.
— В своей планете! — крикнул он. — А? Каково?
В следующий миг он оказался возле пилота и неожиданно сильно ударил его по плечу.
— Этого не обещаю! — сказал он торжественно и помахал ушибленной ладонью. — Насчет своей планеты.
Рогов покосился на него.
— Думаете, не выдержу в рейсе?
— Нет, не это. Но похоже, что вам не суждено лежать в земле.
— Жаль, — сказал Рогов. — Где же?
— Нигде. Жить. Просто жить. Потому что все, что вы тут рассказали, а мы — поверили, чертовски смахивает… На что это смахивает, Серегин?
— На элементарное бессмертие, — сказал Серегин по обыкновению коротко и сухо.
— Да, — торжествующе сказал Говор. — Вот именно.
Во взгляде Говора было такое ликование, словно это именно он, а не кто-нибудь другой обрел бессмертие.
— Но, я вижу, Рогов, вы даже не очень взволнованы? Ничего, это придет позже, а пока продолжим. Отвечайте, где вы это подхватили?
Рогов задумчиво взглянул на свои ладони.
— Ну, быстрее. Надеюсь, там у вас нет шпаргалки? Итак, я имею в виду бессмертие. Когда вы… Ну, когда вы перестали стареть, что ли. Одним словом, когда вы это почувствовали?
Рогов покачал головой.
— Не знаю. Откровенно говоря, я и сейчас ничего не чувствую.
— Абсолютно ничего?
— Чувствую, что все в норме.
— Так, чудесно… Попробуем иначе. Эти два друга — те, которые погибли, — где вы с ними летали?
— Это был многоступенчатый рейс. Он так и называется. Мы были возле трех звезд. Планеты могу перечислить.
— Успеется. И высаживались?
— Само собой.
— И облучались? Вспомните, это очень важно…
Рогов пожал плечами.
— Хватало всего.
— Так… Есть ли подробные дневники экспедиции, журналы?
— Вряд ли они сохранились. Нас ведь потом спасли просто чудом. Корабль погиб. Там были довольно каверзные места, в этом рейсе. Такие хитрые трассы… Очень хорошо, что теперь на такие расстояния ходят в надпространстве.
— А вы не пробовали?
— Я, наверное, консерватор, — сказал Рогов. — Это не по мне. Люблю трехмерное пространство. Выше — для меня чересчур сложно.
— Мы отвлекаемся, — сказал Говор. — Значит, объяснить, где именно с вами произошло это, вы не в состоянии?
Рогов покачал головой.
— Надо повторить этот рейс, — сказал Серегин. — Рогов, вы пошли бы снова по этой многоступенчатой трассе? Без вас мы не восстановим всего.
— Рогов, подумайте! — сказал Говор.
— Пожалуй, я пойду, — ответил пилот.
— Хорошо, хорошо, — сказал Говор. — Но это позже. Вы же понимаете, Серегин: такая экспедиция даже в самом лучшем случае может рассчитывать примерно на один шанс из ста тысяч. Готов спорить, что они облучились — а я уверен, что они облучились чем-то, — не на основной трассе. Вернее всего, было даже не одно облучение. Комплекс их. Сочетание. И вот это сочетание произвело то действие, которое мы пытаемся… Нет, полет — это потом. А в первую очередь мы должны установить, что же за изменения произошли в организме Рогова. Для этого мы его исследуем. Фундаментальнейшим образом исследуем. Тогда нам станет ясно, что именно мы должны искать. Реконструкция обстоятельств будет нелегким делом, но это уже, так сказать, техническая задача. А исследование Рогова — первоочередная. Что скажете, Рогов?
— А полеты?
— Будут и полеты. Потом. Не понимаю, что вы за человек: вам сказали, что вы бессмертны, а вы хоть бы удивились, что ли.
Рогов улыбнулся.
— Нелегко нарушать законы природы, — сказал он. — И я никогда не любил выделяться. Поэтому мне не очень верится.
— Поверится, — сказал Говор. — Скажите, а что вы будете делать со своим бессмертием?
— Наверное, у меня теперь хватит времени, чтобы обдумать это, — сказал Рогов.
— Обдумывайте. Сейчас мы поместим вас в уютное местечко, где будут все условия для этого. Тишина, покой, уход… Вы, Рогов, скажу без преувеличения, сейчас самый дорогой для мира человек. Вы и представить себе не можете всей своей ценности…
— Откровенно говоря, — сказал Рогов, — я чувствую себя немного кроликом.
Говор мгновение помолчал.
— Иногда все мы попадаем в такое положение, — успокоительно сказал он затем. — Не бойтесь, вам не придется ждать долго, вы и соскучиться не успеете! — Он обнял поднявшегося Рогова за плечи. — Идите, друг мой. Серегин вас проводит. Готовьтесь: исследовать вас будем безжалостно, а это утомительный процесс. Хлеб кролика — он горький, друг мой, горький.
— Ну да, — сказал Рогов. — Я понимаю.
В голосе его не чувствовалось энтузиазма. Говор подозрительно посмотрел на него.
— Я надеюсь, вы не допустите никаких глупостей? Не сбежите, например? Хотя что я говорю. У пилотов всегда высоко развито чувство ответственности перед остальными людьми, иначе они не могли бы летать… Да, так что вас не устраивает?
— Да нет, — сказал Рогов и переступил с ноги на ногу. — Разве что… Я ведь был на испытательном полигоне, стажировался. В город приехал только что. Не успел даже оглядеться. Здесь многое изменилось.
— Ну, это естественно. Даже я замечаю изменения, а ведь я куда моложе… М-да. Итак, вы хотите прогуляться по городу. Серегин, как вы думаете?
— Лучше потом, — сказал Серегин.
— Безусловно. Может быть, Рогов, вы потерпите?
— Как прикажете, — сказал Рогов.
— Ну и чудесно! — Говор несколько мгновений смотрел на пилота. — Хотя знаете что? Идите. Погуляйте час-полтора. Сейчас половина девятого? Ну, до половины одиннадцатого. Только ведите себя хорошо! — Он повернулся к Серегину и, не стесняясь пилота, пояснил: — На прогулке он успокоится, а если просидит это время в ожидании, то станет излишне нервничать. А мы пока что успеем приготовиться к обзорному анализу. — Он снова повернулся к Рогову. — Только не опаздывайте.
Рогов кивнул.
— Я, пожалуй, съезжу только на космодром, — сказал он. — Хочется поглядеть на машины.
— Ну что ж, раз это вам нравится… В половине одиннадцатого!
Рогов кивнул еще раз. Он подошел к двери. Створки, щелкнув, поехали в стороны. Постояв секунду, Рогов решительно шагнул и оказался в коридоре. Створки мягко сомкнулись за ним.
Говор задумчиво проводил взглядом высокую фигуру пилота. Когда дверь бесшумно встала на место, он усмехнулся и покачал головой:
— Все-таки мы до старости остаемся детьми. А, Серегин? Знаете, мне очень хочется догнать его и никуда не отпускать от себя. Словно ребенок, который боится выпустить из рук новую игрушку… Смешно? — Он помолчал. — А наш пилот, кажется, начал понимать. Вы видели, как осторожно он выходил? Боялся, чтобы его не задело дверью. Как же, бессмертие — не шутка…
— Пилот экстра-класса, — сказал Серегин. — Но что это значит? Ничего. Тут надо быть человеком экстра-класса.
— Вовсе нет. Экстра-класс — это нечто исключительное. А ведь бессмертие — биологическое бессмертие — не может быть исключительным явлением. Оно должно принадлежать всем — или никому. Массовое, как прививка оспы, — прививка от смерти. Иначе оно сразу же превратится в награду. А этого произойти не должно.
— Потому что награду не всегда получает достойный?
— Дело даже не в этом. Ведь есть уже другое бессмертие — в человеческой памяти. И оно, как правило, приходит, если заслужено. А вот человек прожил двести с лишним лет, и кто знает о нем? Мы, специалисты, и то узнали случайно.
— Мне кажется, вы начинаете жалеть…
— Жалеть? Нет. Но я боюсь. Представьте себе миллиарды, десятки миллиардов людей, все Большое Человечество, которое, как Рогов нынче, боится выйти в дверь! — Он поднял плечи и развел руки, изображая растерявшееся человечество, затем фыркнул: — Ну говорите!
— Разве вы не думали о подобном, когда начинали работать?
Говор отмахнулся:
— Ну да, ну да. Я работал: это была величественная научная проблема, огромная задача. Но, откровенно говоря, я не думал, что она решится так скоро. Разные вещи: решать абстрактную проблему — или вдруг оказаться перед неизбежностью практического применения.
— Что же, — сказал Серегин. — Еще не поздно. Еще можно ничего не сделать.
Говор взглянул на него словно на сумасшедшего.
— Ну хорошо, — сказал Говор после паузы. — Соберите сотрудников. Надо поставить задачу. Приготовить всю аппаратуру. Работы будет очень много. О, наконец-то у нас будет настоящая работа!
— Погодите. Все же ваши сомнения…
— Что же, — сказал Говор. — Будем надеяться, что сомнения эти — просто результат склеротических процессов в моем организме. Страхи старого дурака. Будем верить, что бессмертие — шаг в лучшую сторону.
Перед лифтом Рогов остановился. Гладкие двери, рокоча, раскатились, кабина осветилась. Рогов постоял, не двигаясь с места, охватив пальцами подбородок. За спиной вежливо кашлянули. Рогов поспешно сделал шаг в сторону, пропуская. Человек вошел в кабину и оттуда вопросительно взглянул на пилота. Прикрыв глаза, Рогов медленно покачал головой. Створки сомкнулись. Растерянная улыбка появилась на лице пилота.
Скоростной лифт мог сорваться и упасть. Стопоры могли не сработать. Падение с такой высоты означало смерть.
Смерть же вдруг стала страшной, потому что перестала быть неизбежной.
Рогов спустился по лестнице. Так было дольше, но надежнее.
Внизу он постоял, не сразу решившись выйти на улицу. Помнится, когда-то он слышал, как что-то упало сверху прямо на человека; человек этот умер.
Если хорошенько подумать, выходить на улицу больше не следовало. Можно было вернуться к Говору и устроиться в палате. Тут его будут охранять. Будут следить за каждым его шагом…
Рогов повернулся. Он не сделал следующего шага назад лишь потому, что наверх пришлось бы подниматься на лифте. Пожалуй, улица была все же безопаснее.
— Я куда крепче тебя. И, кстати, я теперь летаю в капсуле, где не испытываешь перегрузок. А пилот должен вести корабль…
— Не тебе учить меня этому, Говор. Я хочу летать. И я был бы сейчас не слабее тебя, не облучись я тогда на Обероне. Но ведь я не виноват, что облучился, когда летал по твоим, Говор, делам!
— Если бы даже был виноват я — все равно, — произнес Говор после паузы. — Скажи по-человечески, чего ты хочешь, или — прощай. В конце концов, я занят серьезным делом: стремлюсь продлить жизнь хотя бы тебе! И у меня мало времени.
— Ну да, — пробормотал старик. — У тебя мало времени… Но где же твое бессмертие? Ты не представляешь, как оно мне пригодилось бы: я стал бы молод и опять уселся бы за пульт…
Говор непреклонно покачал головой.
— Даже тогда — нет. Бессмертие — не омоложение.
Старик моргнул, и губы его задрожали.
— Продлить райскую жизнь, — сказал он. — Чтобы меня подольше кормили из ложечки? Не так я жил, чтобы… Тебе не приходилось жалеть, что ты не погиб раньше? А я теперь каждый день думаю об этом. Умереть на орбите — вот о чем я мечтаю.
— И оставить меня на произвол судьбы? Спасибо! В общем, иди к черту! — сказал Говор, поднимаясь. — Когда я тоже не смогу больше работать — вот тогда ты изложишь мне свои взгляды на жизнь. И на бессмертие. Только имей в виду, что бессмертные — они будут не такими, как ты. И даже не как я. Они будут вечно молоды, понимаешь? Но, конечно, будут умнеть с годами. Пока это удается не всем. И оставь меня, пожалуйста, в покое. Понятно? Серегин, отправьте его домой. Иди, старина, иди, — як тебе, может быть, заеду как-нибудь вечерком.
— Нет, — сказал старик. — Ты не чудотворец, Говор. А я ожидал от тебя чуда.
— Куда вас отвезти? — спросил Серегин. — Я распоряжусь.
— Куда-нибудь подальше. Это в ваших интересах. Но пока меня не увезут за пределы Земли, вам от меня не избавиться. Тебе тоже, Говор. Я приду опять. И ты ничего не сможешь сделать: нельзя же не пустить в Институт человека, который много лет водил его корабли. Так что до скорого, Говор! На космодроме…
Последние слова были сказаны уже в дверях.
— Ну, — сказал Говор, — если бы не мое воспитание, я бы стал бить вас, Серегин, чем попало. А работай вы у Герта, он вас вообще уничтожил бы.
— Я и не знал…
— Должны были знать.
— И потом, мне жаль его.
— Достоинство, нечего сказать! А кому не жаль? — Говор постоял, плотно сжав губы, шумно сопя носом. — Да, у него окончательно разладилось с психикой. Мрачное напоминание всем старикам, Серегин, особенно облучавшимся. Впрочем, что вам до этого? Но, собственно, и сам я хорош: зачем вышел к нему?
— Вы вышли не к нему, — возразил Серегин.
— Вот как? А к кому?
— Пилот ждет вас.
— Ага, — сказал Говор. — Я же говорю, что вы всегда все помните. А где пилот? Я его не испугал, надеюсь?
— Я здесь, — негромко сказал кто-то из угла.
— Чудесно. Значит, вы не испугались? Проходите, прошу вас. Поговорим у меня. Вы тоже, Серегин. Да вы… Простите, как вас?
— Рогов.
— Рогов, Рогов… Ну да, Рогов. Так вот, вы должны простить нас, стариков. Меня и того, которого я попросту выгнал. Он тоже когда-то был пилотом. И даже неплохим: второго класса. Но — темпора мутантур… Да, старики — невыносимый подчас народ. Вы должны иметь это в виду, поступая ко мне. Дело не только в том. Садитесь, прошу вас. Что-нибудь тонизирующее? Ну, а я выпью. Серегин, вас, надеюсь, не нужно приглашать? Так вот, дело не только в том, что я старик. — Говор откинулся на спинку кресла, повертел в пальцах бокал, заглянул в него, словно в окуляр. — Мои недостатки не превышают обычного для этой возрастной категории уровня. Но нам приходится работать в основном со старцами. С долгоживущими. Мы занимаемся геронтологией, вы слышали об этой науке? Вы ведь знаете, что в каждом уголке космоса, большого или малого, существуют свои условия, не похожие ни на какие другие. И вот мы ищем, не могут ли эти условия — какая-то их комбинация — положительно повлиять на продолжительность жизни, а может быть, и… Словом, мы ищем людей, опыт которых мог бы со всей достоверностью нам сказать, что именно в данном месте существуют нужные условия. Тогда мы начнем изучать их как следует. Короче, нам приходится помногу летать: учет долгожителей даже в солнечной системе поставлен из рук вон плохо, она ведь, по сути, не так мала, система. Итак, я вас предупредил. Вы не боитесь того, что придется много летать?
— Нет, — сказал Рогов.
— Чудесно! Впрочем, чего вам бояться: вид у вас отличный, можно только пожелать такого же и себе. Корабли класса «Сигма-супер» вам, разумеется, знакомы?
— Да, — сказал Рогов. После паузы добавил: — В основном теоретически. Плюс месяц практики в Космическом резерве сейчас. Эти корабли появились, когда у меня был перерыв в полетах.
— Долго не летали?
— Довольно долго.
— Долго, Серегин, слышите? Гм… Скажите, Рогов, а летали вы на каких трассах?
— На межзвездных.
— Много? — спросил Серегин.
— Подождите, Серегин, я же разговариваю! Естественно, много: иначе он не был бы пилотом экстра-класса. Вы знаете, Рогов, я удивляюсь, что вас направили на такую скромную работу. Ведь пилотов экстра-класса не так много?
— Сейчас уже около двадцати.
— Все они — надпространственники, — сказал Серегин. — А как у вас с навыками работы в трех измерениях?
— Я почти все время работал именно в трех.
— Очень хорошо, — сказал Говор. — Исчерпывающий ответ. Вы еще что-то хотите спросить, Серегин?
— Только одно. Долго ли вы не летали? Точно.
— Да постойте, Серегин. Что вам дадут цифры? Ну, пусть он не летал даже пять лет — выработанные рефлексы и навыки ведь не исчезают. А вот почему вы не летали? Это важнее.
— Женился, — сказал Рогов. — Жил на Земле. Отдыхал, можно сказать.
— Я вас понимаю. Человеку необходимы перемены. А теперь, следовательно, семейная жизнь вам приелась, и вы решили…
— Нет, — сказал Рогов. — Не то чтобы мне надоело…
Было в его голосе что-то такое, что заставило обоих собеседников вглядеться в Рогова повнимательнее. Нет, все было в порядке: рослый, плечистый человек под сорок, с гладким лицом и уверенными движениями. Но вот только что им послышалось? Какое-то горькое превосходство, что ли?
— Вот как? А почему же вы решили, выражаясь высоким штилем, вновь покинуть Землю?
Рогов подумал и пожал плечами.
— Понимаю: вы затрудняетесь ответить. Это даже неплохо: ваше желание, значит, естественно, органично…
— Много ли у вас детей? — спросил Серегин. — И согласна ли жена?
— Дети выросли, — сказал Рогов. — Жена умерла.
— Простите, — сказал Серегин.
— Нет, позвольте! — возмутился Говор. — Что значит — простите? Как это — умерла жена? У нас стопроцентная гарантия жизни, каждый человек уже сегодня доживает до своего биологического рубежа, а вы говорите — умерла жена! Отчего? Непонятно.
— Очевидно, — сказал Рогов, — достигла своего рубежа.
— Во сколько же это лет, если не тайна?
— Ей было сто два, — сказал Рогов.
— Сто два? Простите, а сколько же тогда лет вам? — спросил Серегин.
— Двести двадцать семь, — сказал Рогов.
— Да нет, — поморщился Говор, — нас интересует не это. Не ваши релятивистские годы, не время, прошедшее на Земле, пока вы летали на околосветовых скоростях. Мы хотим знать ваш реальный, физический, собственный возраст. Годы, которые вы прожили. Ясно?
— Отчего же, — сказал Рогов. — Ясно.
— Итак, вам…
— Двести двадцать семь. Релятивистских — более трехсот.
Говор схватил бокал и снова со стуком поставил его на столик.
— Скажите, Серегин, — сердито спросил он, — кого вы мне рекомендуете? Я просил пилота, а наш друг Рогов, мне кажется, мистификатор. Потому что предложение чудес, как говорит Герт, на свете куда меньше спроса. Двести двадцать семь лет? А почему не больше?
— Двести двадцать семь, — сказал Рогов, пожимая плечами. Он не обиделся. — Больше не успел.
— Просто интересно!! Но вы понимаете, Рогов, в этом-то вопросе мы специалисты. Возраст — это, так сказать, наша профессия. И будь вам действительно… ну не двести двадцать семь, конечно, но хотя бы полтораста — учитывая ваш облик и состояние здоровья, мы изучали бы вас, как редчайшую из редкостей, биологический раритет. Но почему же мы до сих пор о вас ничего не слышали? А?
— Не знаю, — сказал Рогов. — Я не думал, что обо мне кто-то должен знать.
— Но позвольте! Вы же живете не в пустоте! Люди…
— Большую часть жизни, — сказал Рогов, — я провел как раз в пустоте.
— Да, конечно. Однако же…
— Позвольте мне, — вмешался Серегин. — Не думаю, чтобы он шутил. По его виду этого не скажешь. Да и зачем бы? И однако, это невероятно. Так что, я надеюсь, Рогов не обидится, если мы…
— Да, пожалуйста, — сказал Рогов.
— Тогда скажите, в каком году вы родились.
— В девятьсот шестьдесят пятом. Одна тысяча…
— С ума сойти! — не удержался Говор. — При всем желании я…
— Одну минуту. Когда вы начали летать?
— Вскоре после возникновения звездной космонавтики. На лунных трассах.
— Значит, вам было не так уж мало лет, когда…
— Но и не много. И опыт. И хорошее здоровье.
— Так. Затем?
— Участвовал в освоении планет. На периферии солнечной, потом в других системах… Это есть в послужном списке.
— Да, — сказал Говор. — Это релятивистские экспедиции до открытия надпространства. Но в таком случае мы крайне просто можем это… Серегин, свяжитесь, пожалуйста, со Звездной летописью.
Неторопливыми шагами Серегин прошел в угол кабинета, где, тяжелый и надменный, возвышался пульт информаторов. Серегин набрал номер. Засветился экран; он был вытянут снизу вверх, сохраняя традиционные пропорции книжной страницы. На экране зажглось название указанного Говором источника. Затем возникла первая страница, вторая…
— Быстрее, Серегин! — нетерпеливо прикрикнул Говор. — Рогов, где нам искать?
— В четырнадцатой. И девятнадцатой…
— Четырнадцатая экспедиция, Серегин. Что вы копаетесь?
Страница остановилась на экране. Серегин вглядывался в нее.
— Ведущий корабль «Улугбек», — вслух прочитал он. — Ведомый — «Анаксагор». На каком были вы?
— «Улугбек» не вернулся, — тихо сказал Рогов.
— «Анаксагор». Одну минуту… Так. Шеф-пилот — Мак-Манус. Пилоты: Монморанси — ого! — и Рогов. Да, Рогов.
Рогов вздохнул.
— Гм, — сказал Говор. — Это было сколько лет назад? Да… Удивительно. Посмотрите, Серегин: там должны быть фотографии членов экипажа. Вы, конечно, простите нас, друг мой. Вы понимаете: такие факты нельзя принимать на веру.
— Нет, пожалуйста, пожалуйста, — сказал Рогов, чуть улыбаясь.
— Вот Рогов, — сказал Серегин. Он впервые с откровенным интересом взглянул на пилота. — Посмотрите сами.
Говор торопливо прошагал к пульту информаторов. Несколько раз повернул голову, сравнивая.
— Да, — сказал он. — Сходство несомненное. Удивительное, а? Правда, на снимке вы несколько моложе.
— Я и был тогда моложе.
— Вот именно. На двести лет, а? Серегин, отыщите-ка и вторую!
Поиски второй экспедиции заняли столь же немного времени.
— Здесь вы совсем похожи, — констатировал Говор. — Что же, Серегин, будем считать факт установленным? Но я предвижу, что все наши коллеги будут требовать бесконечного количества доказательств. Может быть, посмотрим еще дальше?
— Я думаю, — сказал Серегин, — что это мы еще успеем сделать. Меня интересует другое: сколько лет вы уже не летаете?
— Семьдесят, — после паузы проговорил Рогов. Он поднял на Серегина спокойный взгляд. — Вы боитесь, что это повлияет?.. Я тоже опасался. Но, наверное, эти рефлексы не исчезают. Во всяком случае, в Резерве прошел все испытания, стажировался на последних моделях. Мне даже сохранили экстра-класс.
— Да нет, в этом мы не сомневаемся, друг мой, — вмешался Говор. — Дело не в этом. Мы не понимаем, как вы могли столько времени жить на Земле — и не попасть в картотеку. Хотя, возможно, у наших земных коллег служба поставлена хуже — на Земле столько народу…
— Не знаю, — сказал Рогов и пожал плечами. — Об этом я не думал. Просто жил, и все. Семьдесят лет — они уходят незаметно…
— Незаметно. Семьдесят лет. Тут невольно позавидуешь, а, Серегин? Человек просто жил… Кстати, Рогов первого класса не родня вам?
— Сын.
— Понятно. Но подождите, Рогов. А ваши друзья?
— Друзья, — повторил Рогов медленно, словно обдумывая это слово. — У меня их было много.
— Вот те, с кем вы летали.
— С кем летал… Ну, Мак-Манус и Мон — это раз. Они умерли.
— Давно?
— Да; я уж не помню точно когда. Потом выходили другие: Грюнер, Холлис, Семеркин…
— А эти?
— Тоже.
— Так, так, — сказал Говор. Наступила тишина, только едва слышно жужжал кристаллофон, записывающий весь разговор. — Ну, а кого еще вы помните из друзей?
— Пришлось бы долго перечислять, — сказал Рогов.
— Ну да, за столько лет… И все они умерли давно?
— Почти все, — кивнул Рогов. Он помолчал. — Только Тышкевич и Цинис…
— Ну, ну? Что же они?
— Они тоже жили долго.
— Ну сколько же? — Говор потер руки.
— Тышкевич погиб совсем недавно. Он работал на Южной термоцентрали. Что-то там произошло такое…
— Да, помню это событие. Итак, погиб. Сколько ему было?
— Он был года на три или четыре моложе меня. На три, кажется.
— Потрясающе, а, Серегин? — Говор ходил по кабинету, вздымая кулаки. — Значит, ему было тоже двести с лишним! И погиб несколько лет назад! А мы с вами раскатываем по всей солнечной… А второй, как его?
— Цинис? Он погиб раньше, в полете. Он не ушел на Землю. Ему было, помнится, сто шестьдесят… Это было давно. Мы тогда еще скрывали возраст — боялись, что спишут.
— Да, — гневно сказал Говор. — Да! — крикнул он. — Тут и не заметишь, как сойдешь с ума! Погиб. Вы понимаете, Серегин: никто из них не умер своей смертью. Оба погибли! Вы хоть соображаете, о чем это заставляет думать? Ах, если бы вы раньше!..
— Очень просто, — сказал Серегин. — На них не обращали внимания именно потому, что они — Рогов, например, — выглядят людьми средних лет. Конечно, будь у них морщины и борода…
— Это я понимаю. Но они сами не могли же не задуматься!
— Конечно, — сказал Рогов медленно, — мы понимали, что это необычно. Но мало ли каких необычностей насмотрелись мы по ту сторону атмосферы? Обо всем не расскажешь и в двести лет… Нам хотелось летать. А потом стало неудобно…
— Ну да, — сказал Серегин. — Он женился.
— Чепуха, — сказал Говор. — Я вам скажу, в чем дело: они все суеверны, Серегин. И боялись — ну, что мы их сглазим, например. А?
Рогов улыбнулся.
— И вам… не надоело жить?
— Нет, — сказал Рогов. — Мне хочется еще полетать. Только не так далеко. На ближних орбитах. Все-таки в конечном итоге лежать хочется в своей планете.
— «В своей планете»… — пробормотал Говор.
Засунув руки в карманы, он пересек кабинет по диагонали. Локти смешно торчали в стороны. В углу он постоял, опустив голову. Резко повернулся. Снова зашагал — на этот раз быстрее, резко ударяя каблуками.
— Лежать — в своей — планете, — повторил он громко, раздельно. Вытащив руки из карманов, он широко расставил их и резко опустил, хлопнув себя по бедрам.
— В своей планете! — крикнул он. — А? Каково?
В следующий миг он оказался возле пилота и неожиданно сильно ударил его по плечу.
— Этого не обещаю! — сказал он торжественно и помахал ушибленной ладонью. — Насчет своей планеты.
Рогов покосился на него.
— Думаете, не выдержу в рейсе?
— Нет, не это. Но похоже, что вам не суждено лежать в земле.
— Жаль, — сказал Рогов. — Где же?
— Нигде. Жить. Просто жить. Потому что все, что вы тут рассказали, а мы — поверили, чертовски смахивает… На что это смахивает, Серегин?
— На элементарное бессмертие, — сказал Серегин по обыкновению коротко и сухо.
— Да, — торжествующе сказал Говор. — Вот именно.
Во взгляде Говора было такое ликование, словно это именно он, а не кто-нибудь другой обрел бессмертие.
— Но, я вижу, Рогов, вы даже не очень взволнованы? Ничего, это придет позже, а пока продолжим. Отвечайте, где вы это подхватили?
Рогов задумчиво взглянул на свои ладони.
— Ну, быстрее. Надеюсь, там у вас нет шпаргалки? Итак, я имею в виду бессмертие. Когда вы… Ну, когда вы перестали стареть, что ли. Одним словом, когда вы это почувствовали?
Рогов покачал головой.
— Не знаю. Откровенно говоря, я и сейчас ничего не чувствую.
— Абсолютно ничего?
— Чувствую, что все в норме.
— Так, чудесно… Попробуем иначе. Эти два друга — те, которые погибли, — где вы с ними летали?
— Это был многоступенчатый рейс. Он так и называется. Мы были возле трех звезд. Планеты могу перечислить.
— Успеется. И высаживались?
— Само собой.
— И облучались? Вспомните, это очень важно…
Рогов пожал плечами.
— Хватало всего.
— Так… Есть ли подробные дневники экспедиции, журналы?
— Вряд ли они сохранились. Нас ведь потом спасли просто чудом. Корабль погиб. Там были довольно каверзные места, в этом рейсе. Такие хитрые трассы… Очень хорошо, что теперь на такие расстояния ходят в надпространстве.
— А вы не пробовали?
— Я, наверное, консерватор, — сказал Рогов. — Это не по мне. Люблю трехмерное пространство. Выше — для меня чересчур сложно.
— Мы отвлекаемся, — сказал Говор. — Значит, объяснить, где именно с вами произошло это, вы не в состоянии?
Рогов покачал головой.
— Надо повторить этот рейс, — сказал Серегин. — Рогов, вы пошли бы снова по этой многоступенчатой трассе? Без вас мы не восстановим всего.
— Рогов, подумайте! — сказал Говор.
— Пожалуй, я пойду, — ответил пилот.
— Хорошо, хорошо, — сказал Говор. — Но это позже. Вы же понимаете, Серегин: такая экспедиция даже в самом лучшем случае может рассчитывать примерно на один шанс из ста тысяч. Готов спорить, что они облучились — а я уверен, что они облучились чем-то, — не на основной трассе. Вернее всего, было даже не одно облучение. Комплекс их. Сочетание. И вот это сочетание произвело то действие, которое мы пытаемся… Нет, полет — это потом. А в первую очередь мы должны установить, что же за изменения произошли в организме Рогова. Для этого мы его исследуем. Фундаментальнейшим образом исследуем. Тогда нам станет ясно, что именно мы должны искать. Реконструкция обстоятельств будет нелегким делом, но это уже, так сказать, техническая задача. А исследование Рогова — первоочередная. Что скажете, Рогов?
— А полеты?
— Будут и полеты. Потом. Не понимаю, что вы за человек: вам сказали, что вы бессмертны, а вы хоть бы удивились, что ли.
Рогов улыбнулся.
— Нелегко нарушать законы природы, — сказал он. — И я никогда не любил выделяться. Поэтому мне не очень верится.
— Поверится, — сказал Говор. — Скажите, а что вы будете делать со своим бессмертием?
— Наверное, у меня теперь хватит времени, чтобы обдумать это, — сказал Рогов.
— Обдумывайте. Сейчас мы поместим вас в уютное местечко, где будут все условия для этого. Тишина, покой, уход… Вы, Рогов, скажу без преувеличения, сейчас самый дорогой для мира человек. Вы и представить себе не можете всей своей ценности…
— Откровенно говоря, — сказал Рогов, — я чувствую себя немного кроликом.
Говор мгновение помолчал.
— Иногда все мы попадаем в такое положение, — успокоительно сказал он затем. — Не бойтесь, вам не придется ждать долго, вы и соскучиться не успеете! — Он обнял поднявшегося Рогова за плечи. — Идите, друг мой. Серегин вас проводит. Готовьтесь: исследовать вас будем безжалостно, а это утомительный процесс. Хлеб кролика — он горький, друг мой, горький.
— Ну да, — сказал Рогов. — Я понимаю.
В голосе его не чувствовалось энтузиазма. Говор подозрительно посмотрел на него.
— Я надеюсь, вы не допустите никаких глупостей? Не сбежите, например? Хотя что я говорю. У пилотов всегда высоко развито чувство ответственности перед остальными людьми, иначе они не могли бы летать… Да, так что вас не устраивает?
— Да нет, — сказал Рогов и переступил с ноги на ногу. — Разве что… Я ведь был на испытательном полигоне, стажировался. В город приехал только что. Не успел даже оглядеться. Здесь многое изменилось.
— Ну, это естественно. Даже я замечаю изменения, а ведь я куда моложе… М-да. Итак, вы хотите прогуляться по городу. Серегин, как вы думаете?
— Лучше потом, — сказал Серегин.
— Безусловно. Может быть, Рогов, вы потерпите?
— Как прикажете, — сказал Рогов.
— Ну и чудесно! — Говор несколько мгновений смотрел на пилота. — Хотя знаете что? Идите. Погуляйте час-полтора. Сейчас половина девятого? Ну, до половины одиннадцатого. Только ведите себя хорошо! — Он повернулся к Серегину и, не стесняясь пилота, пояснил: — На прогулке он успокоится, а если просидит это время в ожидании, то станет излишне нервничать. А мы пока что успеем приготовиться к обзорному анализу. — Он снова повернулся к Рогову. — Только не опаздывайте.
Рогов кивнул.
— Я, пожалуй, съезжу только на космодром, — сказал он. — Хочется поглядеть на машины.
— Ну что ж, раз это вам нравится… В половине одиннадцатого!
Рогов кивнул еще раз. Он подошел к двери. Створки, щелкнув, поехали в стороны. Постояв секунду, Рогов решительно шагнул и оказался в коридоре. Створки мягко сомкнулись за ним.
Говор задумчиво проводил взглядом высокую фигуру пилота. Когда дверь бесшумно встала на место, он усмехнулся и покачал головой:
— Все-таки мы до старости остаемся детьми. А, Серегин? Знаете, мне очень хочется догнать его и никуда не отпускать от себя. Словно ребенок, который боится выпустить из рук новую игрушку… Смешно? — Он помолчал. — А наш пилот, кажется, начал понимать. Вы видели, как осторожно он выходил? Боялся, чтобы его не задело дверью. Как же, бессмертие — не шутка…
— Пилот экстра-класса, — сказал Серегин. — Но что это значит? Ничего. Тут надо быть человеком экстра-класса.
— Вовсе нет. Экстра-класс — это нечто исключительное. А ведь бессмертие — биологическое бессмертие — не может быть исключительным явлением. Оно должно принадлежать всем — или никому. Массовое, как прививка оспы, — прививка от смерти. Иначе оно сразу же превратится в награду. А этого произойти не должно.
— Потому что награду не всегда получает достойный?
— Дело даже не в этом. Ведь есть уже другое бессмертие — в человеческой памяти. И оно, как правило, приходит, если заслужено. А вот человек прожил двести с лишним лет, и кто знает о нем? Мы, специалисты, и то узнали случайно.
— Мне кажется, вы начинаете жалеть…
— Жалеть? Нет. Но я боюсь. Представьте себе миллиарды, десятки миллиардов людей, все Большое Человечество, которое, как Рогов нынче, боится выйти в дверь! — Он поднял плечи и развел руки, изображая растерявшееся человечество, затем фыркнул: — Ну говорите!
— Разве вы не думали о подобном, когда начинали работать?
Говор отмахнулся:
— Ну да, ну да. Я работал: это была величественная научная проблема, огромная задача. Но, откровенно говоря, я не думал, что она решится так скоро. Разные вещи: решать абстрактную проблему — или вдруг оказаться перед неизбежностью практического применения.
— Что же, — сказал Серегин. — Еще не поздно. Еще можно ничего не сделать.
Говор взглянул на него словно на сумасшедшего.
— Ну хорошо, — сказал Говор после паузы. — Соберите сотрудников. Надо поставить задачу. Приготовить всю аппаратуру. Работы будет очень много. О, наконец-то у нас будет настоящая работа!
— Погодите. Все же ваши сомнения…
— Что же, — сказал Говор. — Будем надеяться, что сомнения эти — просто результат склеротических процессов в моем организме. Страхи старого дурака. Будем верить, что бессмертие — шаг в лучшую сторону.
Перед лифтом Рогов остановился. Гладкие двери, рокоча, раскатились, кабина осветилась. Рогов постоял, не двигаясь с места, охватив пальцами подбородок. За спиной вежливо кашлянули. Рогов поспешно сделал шаг в сторону, пропуская. Человек вошел в кабину и оттуда вопросительно взглянул на пилота. Прикрыв глаза, Рогов медленно покачал головой. Створки сомкнулись. Растерянная улыбка появилась на лице пилота.
Скоростной лифт мог сорваться и упасть. Стопоры могли не сработать. Падение с такой высоты означало смерть.
Смерть же вдруг стала страшной, потому что перестала быть неизбежной.
Рогов спустился по лестнице. Так было дольше, но надежнее.
Внизу он постоял, не сразу решившись выйти на улицу. Помнится, когда-то он слышал, как что-то упало сверху прямо на человека; человек этот умер.
Если хорошенько подумать, выходить на улицу больше не следовало. Можно было вернуться к Говору и устроиться в палате. Тут его будут охранять. Будут следить за каждым его шагом…
Рогов повернулся. Он не сделал следующего шага назад лишь потому, что наверх пришлось бы подниматься на лифте. Пожалуй, улица была все же безопаснее.