Милн Алан Александр. Когда-то, давным-давно

   - Вы считаете, что она просто ошибалась, когда превращала вас в...
   Удо поспешно поднял руку.
   - Я это отлично помню. Будьте уверены, она свое получит. Покажите мне дорогу в ее сад.
   Гиацинта уже не знала, что и думать о своем госте. Когда она впервые увидела его в человеческом облике, контраст с прежней внешностью был столь разителен, что он показался ей почти тем самым принцем из ее снов. Но каждая следующая минута приносила разочарование: лицо слишком тяжелое, манеры слишком напыщенные, а в недалеком будущем он наверняка растолстеет.
   Более того, он вел себя излишне самоуверенно. Принцесса, конечно, нуждалась в его помощи, но не до такой степени, чтобы он хозяйничал в доме, как вздумается.
   А Удо, предчувствуя увлекательный день, направился в сад графини. Он уже бывал здесь раньше, но сейчас сад показался ему намного красивее, а женщина, вновь ожидавшая его появления, гораздо более привлекательной.
   Бельвейн подвинулась, освободив место на скамье.
   - Я всегда сочиняю в саду. Не знаю, как ваше высочество относится к поэзии...
   - Чрезвычайно, - ответил Удо. - Сам я, правда, не пишу и не особенно много читал, но я от всего сердца восхищаюсь теми, кто... ээ... ею восхищается. Но я пришел сюда не для того, чтобы говорить о поэзии, графиня.
   - Не для того? - удивилась графиня. - Но вашему высочеству, без сомнения, знакомы произведения Сахарино - величайшего из бардов Арабии.
   - Сахарино... Как же, как же. Кровь за что-то, он, кто кто-то. Я хочу сказать, что это действительно прелестно. Но я должен побеседовать с вами о другом.
   Кровь за кровь, и острый меч на крепкий щит.
   Моя песня для того, кто ночью вскачь во мглу летит...
   мягким голосом процитировала графиня. - Это, возможно, самая драгоценная из жемчужин его творчества.
   - Это оно! - восторженно вскричал Удо. - Я это знал! Я знал, только не мог... - Он внезапно оборвал сам себя, вспомнив, при каких обстоятельствах он не мог. Удо внушительно откашлялся и в третий раз объяснил, что целью его прихода отнюдь не являлась беседа о поэзии.
   - Но мне кажется, что самая прекрасная его вещь - перебила графиня, спокойно пропуская его слова мимо ушей, - это ода к вашему высочеству на день совершеннолетия. Сейчас, минутку...
   Неукротимый и прекрасный Принц восемнадцати годов
   Отныне - это видно ясно - к великим подвигам готов.
   А взор его и светел и суров,
   Его краса и мужество в расцвете.
   А ведь всего лишь восемнадцать лет назад
   (По крайней мере, все так говорят)
   Его еще и не было на свете.
   Удо изобразил некоторое смущение и сказал, что эти придворные поэты ужасные льстецы.
   Если он рассчитывал на комплимент, то ошибся.
   - Я не могу судить об этом, пока не узнаю вас как следует, - серьезно проговорила графиня, глядя ему в глаза. - А ваше высочество действительно такой... неукротимый?
   - Я... ну, я... то есть... - Он неловко заерзал на скамье, чувствуя себя все менее неукротимым. Ему сразу следовало понять, что на такой вопрос лучше и не пытаться отвечать.
   - Но ваше высочество не должны быть слишком уж неукротимы в отношении нас, бедных евралийцев...
   Тут ему опять пришлось сказать, что он пришел для решительного объяснения и что графиня неверно оценила его намерения.
   - О, простите меня, ваше высочество. А я была совершенно уверена, что вы хотите поделиться мыслями о прекрасном с родственной душой.
   - Н-нет, - сказал Удо, - не совсем.
   - Тогда в чем же дело? - воскликнула графиня.
   Удо поднялся и выпрямился во весь рост. Он чувствовал, что пора наконец проявить твердость. Он отошел на несколько шагов и обернулся к графине, поставив локти на солнечные часы.
   - Графиня, - начал он решительно, - десять дней назад, выехав в Евралию по приглашению принцессы, я внезапно подвергся...
   - Одну минуту, - озабоченно прошептала графиня, вскочила, прихватив со скамьи подушечку, бросилась к принцу и подложила ему подушечку под локоть.
   - Бедный, ему, наверное, так неудобно, - и скользнула обратно на скамью. Потом она села, уперев локти в колени и положила подбородок на руки, не сводя с принца восхищенного взгляда. - Вот теперь продолжайте, - еле слышно выдохнула она и приготовилась слушать.
   Удо открыл было рот с намерением продолжать, но никак не мог подыскать нужных слов. Он чувствовал себя полным идиотом, стоя вот так - с локтем на этой подушечке, словно он собирался произнести публичную речь. Он посмотрел на подушечку, как будто ожидал увидеть рядом стакан с водой, а Бельвейн перехватила его взгляд и сделала вид, будто собирается бежать за стаканом. (Это было очень на нее похоже.) Удо в гневе отшвырнул подушечку ("Осторожнее, мои розы!" - вскрикнула графиня) и сердито направился к ней. Бельвейн смотрела на него широко открытыми невинными глазами.
   - Вы... вы... О, немедленно перестаньте смотреть так!
   - Как? - спросила Бельвейн, продолжая смотреть так.
   - Не делайте этого! - закричал Удо и пнул ногой подушечку. - Прекратите!
   Она прекратила.
   - Вы знаете, - произнесла она кокетливо, - а я вас немного боюсь, когда вы сердитесь.
   - Я сержусь. Я очень сержусь. Я страшно разгневан.
   - Я так и думала, что вы рассердитесь. - Она вздохнула.
   - И вам очень хорошо известно, почему.
   Графиня кивнула.
   - Это все мой ужасный характер. Стоит мне выйти из себя, и я могу натворить Бог знает что.
   Она снова вздохнула и в раскаянии потупила взор.
   - Ну, вам не следовало бы... - неловко начал Удо.
   - Видите ли, принц, мне всегда казалось, что мужчины относятся к женщинам слишком уж свысока и что это несправедливо. Вот и на этот раз мне стала невыносимой мысль о том, что мы, женщины, не можем управлять страной сами даже некоторое время - и что нужно звать на помощь мужчину. - Она застенчиво взглянула на принца. - Правда, я тогда не знала, какой это мужчина, но теперь...
   Вдруг она умоляюще простерла руки к Удо:
   - Останьтесь с нами, принц Удо, и помогите нам! Мужчины так умны, так храбры, так... великодушны. Им неведомо это мелочное чувство мстительности, присущее женщинам.
   - Помилуйте, графиня... мы... ээ... вы... ээ... конечно, в том, что вы говорите, много правды, и я...
   - Не могли бы вы снова присесть, принц?
   Удо сел рядом с ней.
   - А теперь давайте обсудим все это спокойно, как старые друзья.
   - Конечно, - начал Удо, - я вас понимаю. Вы меня никогда не видели, ничего обо мне не знали - для вас я был просто одним из мужчин.
   - Я немного узнала вас, когда вы приехали. Внешняя... маска не могла скрыть отваги и достоинства. Но даже если бы у меня была возможность вернуть вам прежний облик, я думаю, что побоялась бы это сделать, потому что никак не предполагала, что вы настолько добры и великодушны.
   Все выглядело так, словно было совершенно очевидно, что принц ее уже простил. Когда очень красивая женщина благодарит вас за то, что вы ей еще не дали, джентльмену остается только одно. Удо успокаивающе похлопал графиню по руке.
   - О, благодарю вас, ваше высочество.
   Бельвейн встряхнулась, встала со скамьи и молвила:
   - А теперь позвольте мне показать вам мой прелестный сад.
   - Любой сад, где находитесь вы, графиня, не может не показаться прелестным, - галантно ответствовал Удо, и это, мне кажется, было неплохо для человека, который еще накануне питался одним салатом и овсянкой.
   И они стали гулять по саду вместе. У принца уже не оставалось никаких сомнений - день действительно выдался удачный.
   Час спустя он вернулся в библиотеку. Гиацинта бросилась к нему навстречу.
   - Ну и как?
   Удо мудро покивал головой.
   - Я поговорил с ней о ее поведении в отношении меня. Никаких затруднений больше не предвидится. Всему виной - обычное женское легкомыслие. Она все объяснила, и я решил ее простить.
   - Но ее воровство, ее заговор, ее интриги против меня?!
   Удо оторопело уставился на принцессу, но быстро опомнился.
   - Об этом, - сказал он многозначительно, - я буду говорить с ней завтра.
   Глава 17
   Король Бародии меняет лицо
   Король Веселунг сидел в своей палатке с запрокинутой назад головой и глазами, устремленными в потолок. Его всегда румяные щеки были на этот раз белее снега. Человек по имени Карло крепко держал его за нос. Но Веселунг не сопротивлялся и не протестовав - его брили.
   Придворный цирюльник находился, по обыкновению в прекрасном расположении духа и болтал без умолку. Он на минуту отпустил королевский нос и стал править бритву, заметив:
   - До чего неприятная штука - эта война.
   - Ужасная, - согласился король.
   - Конца-краю не видно.
   - Ну, ну, - сказал Веселунг, - там посмотрим...
   Цирюльник снова приступил к работе.
   - Знаете, что бы я сделал с королем Бародии, попадись он мне в руки?
   Веселунг не отважился ответить, но показал правым глазом, что разговор ему интересен.
   - Я бы ему бакенбарды сбрил, - решительно объявил Карло.
   Веселунг внезапно дернулся, - в тот же момент снежное поле окрасилось следами битвы, потом король снова откинул голову, и через несколько минут операция была завершена.
   - Скоро пройдет, - сказал Карло, похлопывая короля по подбородку. - Вашему величеству не следовало шевелиться.
   - Я сам виноват, Карло. Вы меня натолкнули на мысль, вот в чем дело.
   - Рад служить вашему величеству. До свидания, ваше величество.
   Как только Карло вышел, король достал свой блокнот. Он всегда записывал великие мысли, приходившие ему в голову за день.
   Теперь он нацарапал в нем следующее: "И уста последнего из малых сих могут обронить жемчуга мудрости".
   Король ударил в гонг, чтобы вызвать к себе Советника.
   - У меня родилась великая идея, - сказал он Советнику.
   Советник постарался скрыть удивление и изобразить восторг.
   - Сегодня я предполагаю совершить тайную вылазку в стан противника. Мне нужны данные разведки. В какой из всех этих палаток скрывается король Бародии?
   - Самая большая в центре, над ней королевский штандарт.
   - Я так и думал. На самом деле, я часто видел, как он туда заходит, но все должно быть по правилам. В соответствии с информацией, предоставленной моими надежными разведчиками, я намереваюсь сегодня ночью пробраться в палатку короля Бародии и...
   Советник содрогнулся от негодования.
   - ...и сбрить ему бакенбарды.
   Советник содрогнулся от восхищения.
   - Ваше величество, - заговорил он тоном, исполненным благоговения. - Сорок лет, юношей и мужем, служил я вашему величеству и вашему до сих пор оплакиваемому батюшке, но никогда мне не приходилось присутствовать при рождении столь блистательного плана.
   Веселунг некоторое время боролся с собой, но природная честность победила.
   - Он возник после одного замечания моего брадобрея, - сказал он как бы между прочим, - но, конечно, по-настоящему разработал его я.
   - И уста последнего из малых сих могут обронить жемчуга мудрости, назидательно изрек Советник.
   - Разумеется, - с отсутствующим видом проговорил Веселунг, взяв блокнот и вычеркивая только что написанную фразу. - Как, по-вашему, это не запрещено правилами?
   - Ни в коем случае, ваше величество. В анналах Евралии существует множество примеров подобного юмора - юмора, который, если можно так выразиться, являя невежественному уму лишь свою поверхностную сторону, тем не менее корнями уходит в самые фундаментальные стратегические соображения.
   Веселунг внимал ему с искренним восторгом. Вот это Советник так Советник!
   - И я так подумал. С одной стороны, это поможет нам без труда выиграть войну, а с другой - король Бародии окажется в очень смешном положении, лишившись бакенбардов. Нынче же ночью я приведу план в исполнение.
   И вот в полночь он отправился на подвиг. Советник с тревогой ожидал его возвращения. Уже много веков рыжие бакенбарды были неотъемлемой принадлежностью правящей династии Бародии. В те времена даже ходила пословица: "Потерянный, как король Бародии без бакенбардов". Король, лишившийся этой регалии в самый критический момент для страны, - это было бы нечто из ряда вон выходящее. Ему, по меньшей мере, пришлось бы удалиться в изгнание до тех пор, пока бакенбарды не отрастут снова, а, лишенная предводителя, армия Бародии стала бы легкой добычей.
   Советника эта возможность ничуть не печалила. Он с нетерпением ожидал возвращения в Евралию, в свой уютный дом. Не то чтобы на войне ему было скучно - забот у него было не меньше, чем у всякого другого. В его обязанности входила, например, проверка всех новых претендентов на должность чародея или заклинателя, которых приводили в лагерь. Такой-то и такой-то заявлял, что за пятьсот золотых он превратит короля Бародии в маленькую черную свинью. Его вели к Советнику.
   - Ты говоришь, что можешь превратить человека в маленькую черную свинью? спрашивал Советник.
   - Да, ваша милость, этому меня научила бабушка.
   - Тогда преврати меня, - просто-напросто говорил Советник.
   Новоявленный мудрец начинал творить чудеса. Как только он произносил последнее заклинание, Советник смотрелся в зеркало. Потом он кивал солдатам, самозванца сажали на мула лицом к хвосту и с позором выпроваживали из лагеря. Таких самозванцев являлось немало (каждый, как-никак, получал награду в виде мула), и нельзя сказать, чтобы жизнь Советника была лишена треволнений.
   Но он скучал по нехитрым радостям домашнего очага. Он любил, вернувшись из дворца, покопаться в саду, любил после ужина рассказывать жене о важных делах, совершенных им после того, как они виделись в последний раз, внушать ей, что ему доступны государственные тайны, о которых она не должна даже и пытаться его расспрашивать. Женщина, обладающая меньшим чувством такта, так бы и поступала, но жена Советника знала, что он только и ждет, чтобы из него "вытянули" все секреты. Однако, поскольку эти тайны всегда казались ей слишком скучными, чтобы делиться ими с соседками, большого вреда в том не было.
   - Помогите-ка мне снять этот дурацкий плащ, - вдруг сказал кто-то совсем рядом.
   Советник пошарил руками в воздухе, пока не обнаружил нечто твердое. Он расстегнул плащ, и перед ним предстал король.
   - Благодарю вас. Ну вот, я это сделал. В последний момент у меня дрогнула рука - такие они были красивые, но я себя заставил. Бедняга спал как младенец. Интересно, что он скажет, когда проснется.
   - А вы принесли их с собой? - спросил Советник в величайшем возбуждении.
   - Дорогой Советник, что за вопрос?! - Король вытащил бакенбарды из кармана. - Утром мы вывесим их на флагштоке на обозрение всей Бародии.
   - Вот уж он не обрадуется, - захихикал Советник.
   - Не представляю себе, что он теперь станет делать, - произнес Веселунг, которому уже стало жалко поверженного врага.
   Король Бародии тоже не представлял.
   Он проснулся утром и тут же ощутил непривычный холодок на щеках. Пощупав их, он немедленно понял, что случилось самое худшее.
   - Эй там! - позвал он часового.
   - Слушаю, ваше величество, - ответил часовой, осторожно появляясь в дверях.
   Король немедленно отвернулся к стене и натянул на голову одеяло.
   - Пришлите ко мне Советника.
   Когда Советник вошел в палатку, он увидел лишь спину августейшего монарха.
   - Советник, - начал король, - приготовьтесь, вас ожидает удар.
   - Да, сир, - ответил Советник, заранее дрожа от страха.
   - Вы сейчас увидите то, чего не видел ни один человек за всю историю Бародии.
   Советник схватился за сердце. В следующий миг палатка поплыла у него перед глазами, и больше он уже ничего не видел.
   Когда он пришел в себя, король поливал его водой из кувшина и бормотал в ухо грубые слова утешения:
   - О, ваше величество, - лепетал бедный Советник, - ваше величество! Я не знаю, что сказать, ваше величество.
   Он пытался стряхнуть с себя воду, и она тонкими струйками стекала на пол.
   - Возьмите себя в руки, - твердо приказал король. - Нам понадобится вся ваша мудрость, хоть ее и нельзя назвать чрезмерной, чтобы выпутаться из этой историк.
   - Ваше величество, кто осмелился совершить это вопиющее преступление?
   - Откуда мне знать, идиот? Вы что, думаете, я бы им дался, если бы не спал?
   Советник приосанился и слегка надулся. На самом деле, он привык выслушивать и не такое, но от человека с парой устрашающих рыжих бакенбардов. А когда вас оскорбляет человек с простым, круглым и не внушающим никакого трепета лицом - это совсем другое дело.
   - Что ваше величество намерено предпринять? - холодно осведомился Советник.
   - Я полагаю, надо поступить следующим образом. Основная тяжесть ляжет на ваши плечи...
   Советник не удивился. К этому он тоже привык.
   - От вас потребуется сообщить эту новость народу в наиболее пристойной форме. Вы скажете, что я веду переговоры с одним великим волшебником, тайно посетившим меня, и поэтому сегодня утром не выйду. Попозже вы сообщите, что волшебник нашел способ победить подлых евралийцев, но что победа может быть достигнута лишь путем великой жертвы с моей стороны и что для блага моего народа я согласен ее принести. Потом вы торжественно объявите, что жертва уже принесена и что она состоит в том... А почему все эти идиоты так развеселились?
   На улице к небу взлетали взрывы мощного хохота.
   - В чем дело?! Пойдите и посмотрите. Советник осторожно выглянул наружу. Он вернулся к королю и, изо всех сил стараясь, чтобы его голос звучал как можно более беспечно, доложил:
   - Да так - шуточная эмблема, которую вывесили евралийцы над своим лагерем. Вряд ли она позабавит ваше величество.
   - Действительно, мне сейчас не до шуток. Вернемся к делу. Как я уже говорил, вы объявите людям, что великая жертва, которую ради них принес государь, состоит в том... Опять они... Я должен посмотреть сам. Откиньте полог!
   - Но вашему величеству это не покажется смешным.
   - Вы что, намекаете, что у меня нет чувства юмора? - заносчиво спросил король.
   - О нет, сир, но ведь бывают определенного рода шутки - шутки несколько дурного тона, которые, естественно, не рассчитаны на такой деликатный вкус, как у вашего величества. Эта произвела на меня именно такое впечатление.
   - Я и сам разберусь, без вашей помощи. Сейчас же откройте дверь.
   Советник открыл дверь, и глазам короля, развеваясь на легком ветерке чуть пониже королевского штандарта Евралии, предстали его собственные горячо любимые бакенбарды.
   Короля Бародии трудно было назвать симпатичным человеком, и дочери его отнюдь не блистали красотой, но бывали моменты, когда он не мог не вызывать искреннего восхищения. Вот, например, как сейчас.
   - Можете закрыть дверь, - обратился он к Советнику. - Инструкции, только что полученные вами, - продолжал он тем же ледяным тоном, - отменяются. Мне надо подумать.
   И он стал думать, меряя решительными шагами палатку.
   - Вы тоже можете думать, - неожиданно мягко сказал он Советнику, - и если вам придет в голову что-нибудь не совсем бессмысленное, предлагайте.
   Он продолжал расхаживать по палатке и вдруг остановился как вкопанный перед большим зеркалом. В первый раз, с тех пор как ему исполнилось семнадцать, он увидел свое лицо, не украшенное бакенбардами. Не в силах оторвать взгляда от отражения, он поманил рукой Советника.
   - Идите-ка сюда, - сказал он, притягивая его за рукав. - Посмотрите, - он указал рукой на зеркало.
   - Это действительно я? Зеркало не врет? Это правда мое лицо?
   - Да, сир.
   Король еще некоторое время как зачарованный вглядывался в отражение, а потом повернулся к Советнику и с негодованием заявил ему в лицо:
   - Ты трус! Малодушное, жалкое, начиненное бумажной трухой подобие человека! И ты раболепствуешь перед таким королем?! Да мне надо дать пинка!
   Советник вспомнил двадцатиодномильный пинок, некогда полученный им самим, и отвел было ногу для удара, но призадумался.
   - Но вы можете дать мне сдачи, - предположил он.
   - Конечно, дам, - без тени сомнения в голосе отвечал король.
   Советник пребывал некоторое время в нерешительности, а потом выразился следующим образом:
   - Я думаю, мелкие личные ссоры перед лицом общего врага следует считать предосудительными.
   Король взглянул на него, коротко рассмеялся и снова стал ходить.
   - Опять это лицо... Нет, ничего не выйдет. Я не смогу править страной в таком виде. Придется отречься.
   - Но, ваше величество, это ужасное решение! Разве вы не можете удалиться в изгнание на то время, пока бакенбарды не отрастут. В конце концов, это...
   Король остановился прямо напротив Советника и мрачно посмотрел на него сверху вниз.
   - Советник, эти бакенбарды, которые вы только что видели развевающимися на ветру, целых сорок лет были моим проклятием. Все эти сорок лет я жил по их указке. Приходилось вести себя не так, как мне велел характер - добродушный и общительный, - а как хотели эти дурацкие штуки. Я играл роль, которая сначала причиняла мне одни неудобства, но потом, увы, я к ней привык. И все равно, то, что вы наблюдали каждый день, никогда не было моей подлинной сущностью, которую вы без труда прочтете на этом вот лице. - Он показал рукой на зеркало.
   После продолжительного молчания, во время которого король продолжал разглядывать себя в зеркале. Советник рискнул предложить:
   - Но, ваше величество, зачем же отрекаться? Подумайте, с какой радостью примет страна этого нового короля, которого вы мне сейчас открыли! И все же, добавил он с сожалением, - это будет уже не то...
   Король круто обернулся к нему.
   - Вот это речь истинного бародианца! Конечно, это будет совсем не то. Мои подданные привыкли видеть в своем монархе определенные качества, и им их будет не хватать. Новый король может приучить их к чему-нибудь другому, но, чтобы изменился я, они не захотят. Нет, Советник, я отрекусь. И, пожалуйста, не делайте такого печального лица. Я ожидаю большой радости от будущего!
   Советник печалился вовсе не о нем, а о самом себе. Он думал, что новый король вполне может отказаться не только от прежней внешности, но и от прежнего Советника.
   - Но что же вы станете делать?
   - Я буду простым подданным нового короля и стану зарабатывать на жизнь собственным трудом.
   Советник удивленно поднял брови.
   - Вы, наверное, думаете, - надменно заметил король, - что у меня ума не хватит заработать на жизнь?
   Советник, откашлявшись, стал объяснять, что весьма достойные качества, присущие монарху, не всегда находят должное соответствие и применение и т.д.
   - Все, что вы сказали, свидетельствует лишь о том, как мало вы в этом разбираетесь. Представьте себе, я случайно обнаружил, что во мне есть задатки замечательного свинопаса.
   - Свинопаса?!
   - Ну да, человека, который... ээ... пасет свиней. Вас, наверное, удивит, что, выступая в роли свинопаса, я беседовал с представителем этой профессии о его ремесле, и он даже ничего не заподозрил. Это будет как раз та деятельная жизнь на свежем воздухе, которая доставит мне массу удовольствия. Пасешь и доишь, доишь и... ээ... пасешь, и так идет день за днем. - Счастливая улыбка, которую Советнику никогда не доводилось видеть, разлилась по лицу короля. Он игриво хлопнул Советника по спине. - Я стану просто счастливым человеком.
   - А как вы об этом объявите? - Советнику удалось найти на редкость удачный тон, представлявший собой нечто среднее между обращением к монарху и обращением к пастуху.
   - А вот это уж ваша забота. Теперь, когда я скинул с себя бремя этих проклятых бакенбардов, гордость мне не пристала, но даже свинопас может испытывать некоторую неловкость, если его насильно побреют во сне. Мысль, что именно этому обстоятельству будет посвящено последнее упоминание обо мне в истории Бародии, невыносима. Поэтому вы объявите, что я был сражен сегодня глубокой ночью в честном бою с королем Евралии и что мои бакенбарды прикреплены к его королевскому знамени как символ победы. - Он подмигнул Советнику и добавил: - Нелишним будет упомянуть о том, что накануне поединка похитили мой заколдованный меч.
   Советник лишился дара речи от восхищения мудростью плана и от радости. Как и его евралийский собрат, он тоже рвался домой. Право же, причиной войны послужило личное оскорбление, нанесенное королю. А если король больше не король, так и воевать не из-за чего.
   Будущий свинопас сказал:
   - Я считаю, что мне следует послать Ноту королю Евралии и предложить свой план. Сегодня под покровом темноты я выберусь из лагеря, а завтра начну новую жизнь. Не вижу причин, чтобы завтра же не распустить людей по домам. Между прочим, часовой знает, что прошлой ночью меня не убили. Подумайте об этом.
   - Я думаю, - ответил Советник, который уже предвкушал возвращение домой и вовсе не желал, чтобы все расстроилось из-за простого солдата, - я думаю, мне удастся убедить часового в том, что вы действительно погибли прошлой ночью.
   - Ну, тогда все в порядке. - Король снял кольцо с пальца. - Может быть, это вам поможет. Теперь оставьте меня - я начну письмо королю Евралии.
   Король Веселунг несказанно обрадовался этому письму. В нем недвусмысленно объявлялось об окончании войны и о том, что король Бародии отказывается от престола. Вместо него станет править сын - безобидный простак, который не причинит Евралии ни малейшего беспокойства. Король Бародии надеется, что дело будет представлено таким образом, будто бакенбарды были выиграны в честном бою - это наилучший выход для них обоих. Лично он весьма рад от них избавиться, но есть же у человека чувство собственного достоинства. Он хочет отныне посвятить себя личной жизни, и, если пойдет молва о том, что его сразил король Евралии, это только облегчит его существование.