Минаков Василий. Гневное небо Тавриды

   - Не ваша ли утренняя воскресла?- ехидничает Борис.
   - Наши не воскресают!
   Пошли в набор, нырнули в облака. Несколько секунд летели по приборам. Пробили облачность, пошли над ней по курсу "доры"- поймать момент, когда она проглянется в просвете.
   - Вон она!
   Карпов стремительно переводит машину в пике, бьет с двухсот метров из всех стволов сквозь полупрозрачную дымку. Вражеские стрелки открыть ответный огонь не успевают, "дорнье" задирает нос вверх. Уйти в облака? Карпов спешит с разворотом, чтобы успеть еще врезать...
   Но "дора" вдруг неуклюже встает на хвост, "сыплется" с переворотом и через минуту взрывается на воде.
   - Везет тебе, Саша, опять угодил прямо в летчика! - Это им на меня везет! Избавляю от "хендехоха"...
   Апрель, май... Последние бои за Крым, за Севастополь...
   13 апреля - разведка конвоев. Потом съемка аэродромов в Евпатории и Саки. В Саки несколько транспортников Ю-52. Готовится драпать начальство? Или вывозить что-то ценное?
   - Вот бы врезать, а, Боря?
   - Врежут, Саша, без нас! Каждому своя работа.
   - Да, но и мы ведь живые люди...
   Во второй половине дня снова разведка с Крыловым. Гидроаэродром в Донузлаве пуст, в Евпатории - пара Ю-88. В Саки тоже два транспортника, возле них бензозаправщики: сейчас улизнут...
   Решение приходит моментально. Карпов чуть не вертикально устремляется на распластавшиеся на земле громадины. За ним, со свистом, Крылов. Внизу переполох, никакого сопротивления. Карпов не отпускал гашетку до тех пор, пока не увидел пробоины от собственных пуль на крыльях "юнкерса"...
   - Живые же люди,- пояснил Борису, через силу отпаявшись от спинки сиденья и прогнав черноту из глаз.- Мы-то.
   - А я уж подумал, ты на таран... Решил заработать орден посмертно...
   На аэродроме их встретил полковой фотограф. Так и заснял вместе - в летном, в шлемофонах с поднятыми очками, с ремешками планшетов поверх регланов. "И с искрами из глаз",- неизменно добавлял Александр, показывая друзьям этот снимок...
   ...И снова разведка.
   В один из апрельских дней Карпов обнаружил конвой в составе двадцати четырех кораблей. Одиннадцать из них тут же были уничтожены штурмовой, бомбардировочной и торпедоносной авиацией флота...
   ...И снова Ю-52. Пару свалили их в воздухе, как доложили потом, "между делом". В праздник как раз, 1 Мая, вылетели с Борисом в район Севастополя на разведку плавсредств. Один конвой обнаружили на траверзе
   Евпатории, передали, пошли дальше. Вдруг навстречу армада - десяток Ю-52 под прикрытием нескольких "фокке-вульфов". Александр, не раздумывая, взмыл в сторону солнца, развернулся на головной. Борис прикрыл его сзади. "Фоккеры" не успели опомниться, как первый "юнкерс", вращаясь винтом, поволок хвост книзу. Остальные раздвинулись в стороны, вокруг пары разведчиков образовался простор. Крылов развернулся, нагнал уползающий вправо "юнкерс", хлестнул по мотору и бензобакам. Проводил взглядом падающие в море обломки. Затем догнал Александра, и они спокойно продолжили "свою" работу...
   Так воевал Александр Карпов в боях за освобождение Крыма, в последующих боях. Разведчик по летной своей специальности, об этом и записи прежде всего. А самолеты уничтожал "между делом". Как и другие морские, наземные цели...
   Двести пятьдесят боевых вылетов - двести пятьдесят записей. Каждая - две строки. И неизвестно, которая стоила ему больше. Как и не видно по книжке, что больше - четыре те года или же вся остальная жизнь...
    
   И еще один друг
   С Колей Савельевым мы вместе встречали Новый год в родных Минводах 1941-й. Сразу после выпуска из училища, в новенькой летно-морской форме, с гордой скромностью принимая шумные поздравления школьных друзей, повзрослевших наших девчонок...
   Николай, правда, с нами не учился - работал на пятигорском ремонтном заводе, с ним я сдружился в аэроклубе. Но парень живой, обаятельный, сразу для всех стал своим. Много было мечтаний в ту памятную ночь, много песен, веселья, счастливых признаний...
   Потом вместе служили на Тихом, потом...
   Раньше удалось вырваться на фронт мне, Коля прибыл на Черное море лишь в ноябре сорок третьего. Получил назначение в 30-й разведывательный, по пути заглянул в Геленджик. "Постараюсь догнать тебя", - улыбнулся на прощанье. Потом как-то в Скадовске увиделись на минутку. "Ну как, догоняешь?" "Стараюсь, Вася". Больше встречаться не довелось. Разве что, может быть, в небе...
   В мае сорок четвертого, уже после освобождения Севастополя, на нашем аэродроме в Сокологорном приземлился известный на флоте разведчик капитан Александр Рожков. На вопрос о Николае ответил не сразу.
   - Здорово воевал парень!
   Оставалось спросить, как...
   Христофору Александровичу Рождественскому он тоже понравился с первой встречи. Знаменитый командир воздушных разведчиков, прославившийся еще первыми полетами на Сулину, моментально разглядел в молодом лейтенанте не только талантливого летчика, но и надежного, неустрашимого человека, которому можно довериться, как самому себе. А у разведчиков, зачастую выполняющих задание в одиночку, это качество ценится больше всего.
   ...От крымских партизан поступило сообщение, что на Керченском полуострове приземлились "мессершмитты" эскадры "Удет" - отборного соединения гитлеровских "люфтваффе". Наши истребители, прикрывавшие десант северо-восточнее Керчи, уже имели с ними встречу. Бой был на редкость ожесточенным...
   Христофор Александрович поправил очки, кивком подозвал Савельева и его штурмана к карте.
   - Наши уже осмотрели аэродромы Керчь-2, Багерово, Владиславовка. Истребителей на них нет. Надо как следует обшарить южную оконечность полуострова и особенно район Марфовки. Полетите одни. Понимаю, что без прикрытия истребителей искать "мессеры", да еще из "Удета"... Но - погода. Все равно потерялись бы в воздухе...
   Оторвавшись от земли, самолет сразу растаял в серой изморозной дымке. Курс на мыс Чауда, затем к озеру Тобечикское. Замысел прост: создать у противника впечатление, что они возвращаются домой после выполнения задания. Над Камыш-Буруном развернулись - начало поиска. Летя вдоль дороги, увидели колонну мотопехоты.
   - Не стрелять! - предупредил Николай.
   До Марфовки прошли на предельно малой высоте.
   Сменили курс - раз, другой, третий... Фашисты кой-где открывали огонь, но - ничего похожего. Виртуозно владея машиной, Николай напряженно вглядывался в землю. До боли в глазах вглядывались штурман, стрелки. И вот - блеснуло. Сквозь дымку мелькнули характерные темные пятна. Разворот на них - обложили огнем зенитки...
   Сделав вид, что напоролся нечаянно, Николай ушел на восток. Описал полукруг вне видимости, появился с противоположной стороны.
   - Держись, ребята!
   Гитлеровцы пристреливались, экипаж считал вражеские самолеты, фотографировал. Затем резкая смена курса, прорыв к морю, полет на бреющем, посадка с ходу.
   - Нашел?
   - Нашел, товарищ подполковник. Не менее тридцати "мессеров"!
   - Молодец! Устал? После удара штурмовиков придется тебе же лететь на уточнение результата.
   Похоже было, что новичок с первых дней становится для командира полка незаменимым.
   ...В январе сорок четвертого получил задачу сфотографировать сильно защищенные порты Киик-Атлама, Феодосия и прилегающие к ним бухты. С вечера перелетел в Анапу, к истребителям 11-го гвардейского.
   - Действуй, прикроем! - пообещали прославленные асы Литвинчук и Снесарев.
   В воздух ушли в восемь утра. Море штормило, по стеклу кабины скользили капли мороси. Над мысом видимость улучшилась, появились "мессеры". Ястребки моментально связали их боем, отвели в сторону, Савельев приступил к фотографированию. На третьем маршруте увидел еще пару - заходили в атаку с ходу. Скомандовал выключить фотоаппараты, развернулся навстречу. Заработали пулеметы. Трасса прошила левую плоскость, гитлеровцы оказались за хвостом. Но к ним уже спешил Литвинчук со своим ведомым...
   Под ожесточенным огнем зениток прошли последний маршрут. Ястребки за это время срезали два "мессера". В тот же день по обнаруженному Савельевым скоплению вражеских торпедных катеров нанесли сокрушительный удар наши штурмовики...
   Три года на Тихом не прошли для Николая даром. Стремительный рост боевого мастерства новичка вызывал изумление. О его дерзких, "нахальных" решениях разгорались споры даже среди бывалых разведчиков полка.
   Как-то в марте произвел разведку плавсредств в северо-западной акватории Черного моря, сфотографировал порт Сулина. Решил еще и Одессу. Высота облачности доходила до пяти тысяч, видимость стопроцентная.
   - Наверняка поймают "мессеры", - предупредил штурман.
   - Стоит рискнуть.
   - Как думаешь фотографировать?
   - Порт - планово, с тысячи метров. Город - перспективно.
   Штурман только присвистнул. Безумие!
   Зашли от Большого Фонтана, не сводя глаз с вражеского аэродрома. Проскочили на порт сквозь стену огня. В конце маршрута пара "мессеров" пересекла курс. Савельев спикировал под нее, на предельной скорости ушел в море...
   "Везучка! - говорили одни. - Не имел права так рисковать. Ведь на борту были добытые данные". "А что же тогда - инициатива? - возражали другие. Важна не работа, важен результат!"
   Без результата Савельев не возвращался. Однажды зашел на Ак-Мечеть. Атаковали "фокке-вульфы". Отбился, отошел. Мог спокойно вернуться: полная видимость, в небе кишат вражеские истребители. Нет, выждал, зашел с другой стороны. Немцы атаковали четверкой. Еле ушел в море. Обогнул Тарханкут, вышел прямо со стороны суши. Немцы и рот раскрыли. Сфотографировал с прямой и, выжав из машины все, что возможно, ушел от преследования на бреющем...
   Повторяли уже восхищенно: "Нахальство!" Савельев улыбался: "А с ними и надо нахально. Кто их сюда звал?" Возвращался с изрешеченными плоскостями. Возвращался на одном моторе. На одном с поврежденным вторым. Ничего себе нахальство...
   9 апреля пошел на Констанцу. На пути, по всему горизонту - грозовой фронт. Набрал семь тысяч. В наушниках треск, справа, слева - черные горы. Вошел в облачность. Сквозь сплошной уже треск - крики стрелков: "Командир, горим!" За плоскостями - языки, целые полотнища голубого, фиолетового пламени. "Электричество!" - крикнул. Машину встряхивало, бросало, подкидывало, валило, едва не переворачивало колесами вверх. Бешено прыгали стрелки приборов, штурвал вырывало из рук, на месте винтов полыхали огненные круги...
   Пробились.
   И тут - пара "мессеров". Ребята за пулеметы - молчат. Пока налаживали, гитлеровцы взяли безоружную машину в "клещи". Савельев близко увидел осклабившуюся физиономию - немец делал ему знаки: "За мной, за мной!" Стремительно бросил машину вниз - такого от "бостона" немцы не ожидали. Нырнул в облака, ушел...
   9 мая, после известия об освобождении Севастополя, вылетел на разведку плавсредств. Штурманом в экипаже летел Александр Андреевич, стрелки - Михаил Лысенко и Петр Гусенков. Вскоре в полк поступили одно за другим три точных и обстоятельных сообщения об обнаруженных конвоях с отступающими гитлеровцами. Последнее - из района Херсонесского маяка.
   Больше донесений не поступало...
   Тридцать семь боевых вылетов совершил лейтенант Николай Андреевич Савельев. И почти все - на сильно защищенные, трудные для разведки объекты. И по всем обнаруженным целям были нанесены разящие удары наших штурмовиков, бомбардировщиков, торпедоносцев...
   Что успел - сделал. И сделал так, как едва ли кто мог.
   Многого не успел.
   В том числе и получить первый свой орден - Красного Знамени, - которым был награжден.
    
   Полет в бессмертие
   О гибели нашего любимого комдива Николая Александровича Токарева я узнал только в апреле, вернувшись из командировки в полк перед началом сражения за Крым.
   Погиб в торпедной атаке. Не сразу поверил ушам. За всю войну пришлось слышать лишь о трех случаях, когда на низкое торпедирование водили группы командиры полков. Все три случая имели место на Севере и все три окончились трагически. Двое из этих храбрецов - майор Филипп Васильевич Костькин и подполковник Борис Павлович Сыромятников - были сбиты шквальным огнем зениток над конвоями противника, третий - бывший наш командир полка на Тихом океане майор Николай Никитович Ведмеденко - погиб при возвращении с удара.
   А тут - комдив, генерал...
   У каждого на войне свое место, у каждого соответствующие навыки, которые надо поддерживать изо дня в день. Да и что за необходимость...
   Да, вот в этом и весь вопрос. Разная бывает необходимость. И далеко не всегда она совпадает с очевидной целесообразностью.
   Но эти размышления пришли после. А тогда, сразу - отрывки воспоминаний, без выбора, наугад.
   ...Самолет катится к кучам щебенки на недостроенной бетонной полосе, тормоза выжаты до отказа... В последний момент отворачиваю, колеса вязнут в расквашенном грунте, машина становится на нос, из-под капота вырываются языки пламени. Фонарь заклинен, переворачиваюсь вниз головой, ногой выдавливаю дверцу, вываливаюсь на крыло, с крыла на землю, бегу, ложусь за ближайшую кучу щебня, успеваю заметить: ребята отбежали дальше... Взрыв! Тринадцать "соток"... И - тишина. На месте машины - огромная дымящаяся воронка. Дым рассеивается, глаза слепит солнце, потом какие-то блики... Блики на лаке подъехавшей "эмки", губы комбрига шевелятся беззвучно, затем, как в наушниках ларингофона с плохим контактом: "...правильно комполка говорит... В рубашке родился ты, Минаков! Только все же учти: парашют понадежней твоей рубашки..."
   Взлетал на чужом самолете, в воздухе загорелся мотор, бомбы сбросить некуда...
   ...В другой раз - то же, с контактной миной. Самолет удалось спасти. И опять, как назло, "эмка". "И как это ты умудряешься, Минаков? Каждый раз - к моему приезду! Или у тебя каждый день такое?" Спокойный, насмешливый голос. И все напряжение- как рукой...
   ...Ясный солнечный день, ясный до страшности, как только во сне бывает. Армада бомбардировщиков готовится к взлету. Массированный удар. По Севастопольскому порту, средь бела дня! "Ты, Минаков, как мне удалось заметить, большой мастер по аварийным посадкам. Полетишь в моей четверке. Если меня срежут, постараюсь дотянуть до Качи. Садись и ты. Улизнем из-под носа у фрицев! Идет?"
   Садиться, по счастью, не пришлось. Но и сесть тоже было бы счастьем. Как бы не большим еще...
   Или с Лобановым.
   Приземлился, видит - комбриг. Подбегает, докладывает: летал на дальнюю воздушную разведку, задание выполнил. Вид, понятно, измотанный до предела. Но старается перед начальством держаться бодро.
   "Сколько часов были в воздухе?" - "Более десяти".- "Который вылет в этом месяце?" - "Двенадцатый".- "За пятнадцать дней? Садитесь в мою машину! Начальник штаба, доложите командиру полка: забираю капитана на профилактику". - "Так у меня же все вроде нормально, товарищ полковник..." - "Нормально, нормально, садитесь!"
   Привез в лазарет. И - Челушкину Константину Александровичу, начальнику медслужбы: "Под вашу личную ответственность! Обеспечьте капитану полноценный отдых. Стол с усиленным питанием. Для тонуса можно коньяк. Воздух и море. Выписывать только с моего разрешения!"
   О жизненном пути Николая Александровича мне больше всего удалось узнать от его ближайших боевых друзей - штурманов Петра Ильича Хохлова и Александра Федоровича Толмачева.
   Дед и отец - туляки, потомственные оружейники. Сам тоже родился в Туле. Комсомолец двадцатых годов. С 1926-го - коммунист. Мечтал стать инженером, окончил рабфак, поехал в Москву. Жизнь решила иначе: авиация призывала лучших из лучших в свои ряды. После окончания школы пилотов имени А. Ф. Мясникова стал летчиком-инструктором. Затем был направлен на Черноморский флот, в часть, которая называлась минно-торпедным авиационным отрядом.
   Этот вид авиации был тогда новым, вокруг него велись споры. Молодой командир с первых дней сделался горячим поклонником нового оружия, новой тактики поражения морских целей. С энтузиазмом осваивает новые приемы пилотирования воздушного корабля, в короткое время достигает незаурядных успехов.
   Вскоре, однако, уясняет, что для успешной торпедной атаки одной дерзости, даже и помноженной на личное летное мастерство, недостаточно, что основа победы должна быть заложена в тщательно разработанном плане боя. С каждым полетом усложняя для себя и для летчиков отряда условия торпедометания, ищет приемы сближения с противником, способы определения упреждений, наиболее выгодные дистанции для поражения движущихся и маневрирующих кораблей, тщательно изучает штурманскую работу на торпедоносцах...
   О Токареве распространяется слава как о летчике с характером. Одни считают его человеком честолюбивым и самоуверенным, другие - увлеченным фанатиком своего дела; кто-то поражается его безошибочному летному чутью, кто-то необыкновенному "везению". Однако всем ясно: это незаурядно одаренный летчик, человек большой авиационной судьбы.
   За успехи в боевой и политической подготовке в феврале 1938 года Токарев награждается орденом "Знак Почета".
   В 1939 году переводится на Балтику. Сначала в должности заместителя командира эскадрильи, затем комэска, вновь весь без остатка отдается любимому делу. Освоение нового самолета, отработка групповой слетанности, совершенствование тактических приемов...
   Здесь он начал летать со штурманом Петром Хохловым. Боевое содружество вскоре превратилось в большую личную дружбу, окончательно окрепшую в дни первых военных испытаний.
   ...Утро 30 ноября 1939 года. Серое балтийское небо, колющий ветер. Метеорологи обещают погоду "в полоску". На аэродроме снега по колено, а под ним вязкая, хлюпающая, не промерзшая и на сантиметр земля.
   Задание эскадрилье поставлено трудное: найти замаскированные в шхерных лабиринтах Ботнического залива финские броненосцы береговой обороны и нанести по ним удар.
   Сложный взлет на перегруженных самолетах проходит благополучно. Эскадрилья выстраивается в журавлиный клин, берет курс к вражеским берегам. Первое в жизни боевое задание, первая настоящая проверка.
   При подходе к Турку бомбардировщиков встречает гряда густых облаков и плотный туман, опустившийся чуть не до самой воды. Вдобавок с неба начинают падать крупные хлопья снега. Токарев снижается к воде, высота пятнадцать двадцать метров. Все еще пытается пробиться к шхерам, во что бы то ни стало выполнить боевой приказ. Вслед за ним, в белой мгле над черной водой, скользит весь журавлиный клин. Но уже ясно: природу не переспорить. Если сейчас и наткнешься на броненосец, все равно ударить с такой высоты нельзя: подорвешься на собственных бомбах. Но вероятность встречи ничтожна: шхеры накрыты таким туманом, что в нем может укрыться сотня кораблей...
   Штурман эскадрильи Хохлов тяжело переживал неудачу. Больше за командира, чем за себя. Возвратиться на аэродром с бомбами в первый день войны... А ведь надо еще посадить самолеты с огромными "пятисотками" на вязком, расквашенном поле. Подобных посадок в учебных целях никогда не производилось, о таком и помыслить в мирное время никто не мог.
   Еще десять - пятнадцать минут рискованного, но совершенно безнадежного поиска...
   Приземлились благополучно. Токарев слез по трапу, неуклюже переступая в снегу отяжелевшими ногами в собачьих унтах, молча двинулся на КП. За ним Хохлов. Спрятав лицо в меховой воротник, отвернувшись, будто от ветра, чтобы не видеть ссутулившуюся спину и опущенные плечи своего командира и друга...
   В ту лютую зиму Токарев летал без устали. Топил транспорты, уничтожал воинские эшелоны, вел ожесточенные воздушные бои с вражескими "бристоль-бульдогами". Совершил пятьдесят семь успешных боевых вылетов.
   Отлично воевали и его подчиненные. Эскадрилья за время боев с белофиннами уничтожила много важных целей, сбила одиннадцать самолетов врага и была награждена орденом Красного Знамени. Ее командир - орденом Ленина.
   А 21 апреля 1940 года Николаю Александровичу Токареву было присвоено звание Героя Советского Союза.
   Он назначается командиром полка. Со всей энергией, свойственной его натуре, принимается за решение проблем, диктуемых сложной и напряженной обстановкой того периода.
   Но молодому командиру не повезло. В начале 1941 года в полку произошла тяжелая авиационная катастрофа. Один из летчиков, выполняя сложный полет, потерял ориентировку в тумане. Погиб весь экипаж, погиб видный изобретатель, находившийся на борту самолета. В феврале пришел приказ о переводе Токарева на Юг с понижением в должности.
   Взыскание не обидело боевого командира: он сам острее всех переживал потерю. В чем-то, конечно, была и его вина. Не хватало опыта, кое-где подводил и характер: горячность, стремление добиться своего, не считаясь со сроками и возможностями подчиненных... Став на должность заместителя командира 2-го минно-торпедного авиаполка Черноморского флота, майор Токарев отлично организовал летную подготовку. Сам летал больше всех. В короткое время полк освоил ночные полеты, довел до виртуозности пилотирование по приборам...
   И вот - Великая Отечественная война...
   С первых дней - налеты на Констанцу. Один за другим, по два раза в день. Пять часов длится полет. Токарев отдыхает столько, сколько требуется для ремонта и заправки самолета. И снова - в воздух. Не пропускает ни одного группового полета. И это не только азарт боевого летчика, не только неукротимый токаревский темперамент. Руководитель полетов, неизменный ведущий боевых групп тщательно изучает противовоздушную оборону военных объектов врага, ищет наименее опасные подходы к целям, наиболее эффективные тактические приемы для их поражения. Вылет за вылетом, бомбежка за бомбежкой. Корабли на Дунае, батареи Тульчи, военные склады в Сулине, нефтяные заводы Плоешти, военные сооружения Констанцы, аэродромы, скопления вражеской техники на дорогах и переправах...
   Потом оборона Одессы, Перекопа, бои в небе Ростова, Севастополя, Керчи...
   В конце августа в полк возвратился из госпиталя штурман Александр Федорович Толмачев. 13 толя он вылетел со своим командиром капитаном Семспюком к составе семерки, ведомой Токаревым. Задача бомбоудар по кораблям на Дунае, в Тульче. Экипаж Сгменюка должен был отвлечь на себя огонь зенитных батарей противника. На подходе к цели самолет атаковали дни истребителя. Толмачев успел прицельно сбросить бомбы, уничтожил батарею, но в этот момент в машину попал снаряд. Летчик был убит, штурман ранен. Неуправляемый самолет устремился к земле. Очнувшись, Толмачев откинул педали, вставил аварийную ручку управления и вывел машину в горизонтальный полет. Истекая кровью, сумел дотянуть до своей территории и совершить посадку в поле...
   Токарев предложил Толмачеву летать с ним. Толмачев, разумеется, согласился. С тех пор они были неразлучны. Их боевое содружество стало образцом для всех экипажей полка.
   С осени сорок первого Токарев стал командовать полком. Забот прибавилось. Но это не мешало ему чуть не каждый день водить в бой своих подчиненных.
   Весной сорок второго года 2-й минно-торпедный полк был переименован в 5-й гвардейский. Преклонив колени перед новым, почетным знаменем, летчики и их командир поклялись биться с врагом еще самоотверженней, беспощадней.
   Наступил самый тяжелый период войны. Фашистские полчища подошли к Сталинграду, к отрогам Главного Кавказского хребта...
   На новороссийском направлении идут тяжелые, кровопролитные бои. Немцы подтягивают подкрепления, готовясь к удару со стороны Неберджаевской.
   24 августа, с утра, майор Токарев поднял в воздух восемнадцать бомбардировщиков. Ведущим пошел сам. Летели журавлиным клином, без прикрытия: свободных истребителей не было. Разбомбили колонну автомашин на дороге Крымская - Новороссийск. На обратном пути успешно отбились от "мессеров".
   Тут же приказ на повторный удар. Пока подвешиваются бомбы и заправляются баки, командир полка делает разбор полета: огонь зениток не так силен, можно понизить высоту бомбометания до тысячи ста метров. Вылетает вторично ведущим первой девятки. Вторую ведет комэск Минчугов.
   На подходе к дороге - огненная завеса. Снаряды рвутся в опасной близости. Группа проскакивает заслон без потерь, отбивает атаку семерки "мессеров". Узкая дорога у Неберджаевской забита потоком машин и пехоты. Толмачев сбрасывает часть бомб на головной отряд. Самолет атакуют два вражеских истребителя...
   Осколок снаряда ожег руку штурмана, пулеметная очередь пробила бензобак. Появился огонь на правой плоскости. Толмачев затягивает руку бинтом, не отрывая глаз от дороги. "Мессершмитты" продолжают атаку.
   - Правая плоскость горит,- повторяет доклад стрелок-радист Петр Конкин, ловя в прицел своего раскаленного пулемета наседающего сверху "мессера". Толмачев выводит самолет на участок дороги, где автомашины с гитлеровцами сомкнулись в сплошную цепочку.
   - Горим,- еще раз напоминает стрелок. Командир молчит. Напряженно дышит раненый штурман.
   - Сброс,- докладывает Толмачев, поворачивая прицел, чтобы проследить падение бомб.
   Бомбы несутся на дорогу, с дороги навстречу - прерывистые дымные трассы автоматических пушек "эрликон".
   - И левая плоскость горит!- докладывает Конкин. Все бомбы сброшены, ветер свищет в пробоинах, из левой плоскости валит дым, пламя с правой уже не сбить. Надо командовать прыгать с парашютом. Токарев колеблется.
   - Дотянем до Мысхако,- подсказывает Толмачев.
   На Мысхако - выдвинутый на крайнюю линию к фронту маленький полевой аэродром истребителей. Садиться на него и для ястребка - лишний раз испытывать судьбу.