— Ты доводишь вещи до абсурда… — колеблется он. По его тонкому лицу пробегает кривая усмешка.
— Он прав, Артур! — слышу я голос Инны. — Я готова!
Она встает и подходит к нам. Глаза ее горят, она трет лоб ладонью. Мы молчим. Странная, немного грустная мелодия струится из астрофона. Она наполняет кабину, мы будто плаваем в ней.
— Ты нет! — говорю я. — Только мы!
Артур молчит, значит, согласен. Вынимаю записную книжку, вырываю два листка и отворачиваюсь, чтобы поставить крестик на одном из них. Вот в ладони две судьбы.
— На одном из листков — крестик. Тяни!.. Мне, по старому обычаю, достанется второй.
Артур даже не задумывается. Для него решено — значит решено. Протягивает руку и берет свой жребий. Листок пуст.
А я даже не открываю свою бумажку. Это лишнее, мы все знаем, что в ней. Комкаю ее и отбрасываю в сторону.
— Сами видите… — говорю. Ничего более убедительного на ум не приходит.
Артур смотрит куда-то в сторону. В первый раз вижу его неуверенным. Он все еще не может примириться с тем, что все решено таким неразумным на его взгляд методом. Даже, наверное, упрекает себя за то, что согласился. Не мучайся, Артур! Судьба знает, кого избрать. Идите…
— Идите… — повторяю я, — у вас нет времени.
И вдруг понимаю, что говорю бессмыслицу. У кого нет времени? Их ожидает целая вечность жизни и счастья. Это у меня, у меня нет времени! Но они ничего не замечают. Инна сжимает губы и медленно отходит к астрофону. Какое-то странное сходство есть между ней и этой далекой мелодией! Нежные и бесплотные. Инна подходит к пульту астрофона, потом опускает руку, оборачивается.
— Пойдем все вместе, — неуверенно говорит она. Не отвечаю. Что ты мне предлагаешь, Инна? Жизнь?
Но ты не понимаешь, какую жизнь! Не только я, но и все трое перестанем быть людьми.
— Ну-ка, — говорю, — подойдите ко мне.
Артур смотрит на меня. Какие у него глаза! Изменившиеся, чем-то старческим веет от них, древним и мрачным.
Но у нас… у меня нет времени…
— Прощай, Инна. Прощай, Артур.
Сказано все, что нужно. Не знаю, как прощаются люди в таких случаях. Протягиваю им руки. Мне тяжело. Не потому, я не думаю о том, что меня ожидает, просто мне тяжело, что больше их никогда не увижу.
Артур поворачивается и идет первым — не хочет, чтобы я видел боль на его лице. Инна прикусывает губу и медленно идет следом за ним. Инна! Ты ничего не знаешь, Инна! Ты его любишь. Он чудесный человек, верный до смерти друг. Но пройдет время, и ты все больше будешь думать о другом, о том, который остался здесь и которого давно уже не будет в живых. И ты станешь любить того, другого, тень. Ты сама еще не знаешь, что это будет за ад. Артур все поймет и будет страдать. Мне больно за вас, дорогие мои.
Вышли.
Как тихо кругом. Мы одни — я и мелодия. Мне нужно еще несколько минут, всего несколько минут для себя, я имею на это право. Хочу помечтать о чем-то хорошем, прежде чем войти туда…
…Взошла луна. Пахнет смолой, землей и еще чем-то — упоительный запах. Иду по лесной тропинке, усыпанной сосновыми иглами. Она извивается, сжимаемая янтарными стволами. Кажется, что это иду не я, а кто-то другой, живший тысячи лет назад…
Довольно. Последний взгляд вокруг. Там, на полу у астрофона, лежит скомканная белая бумажка. Я один во всей Вселенной знаю, что этот жребий так же чист, пуст, как и жребий Артура. Я не поставил крестика ни на одном из них. Я неплохо сыграл свою последнюю роль…
Прощай, Земля! Один человек очень любил тебя…
Прощай!
Загадка Белой долины
— Ты слышишь? Вот… теперь снова…
Антоний Зеелинген еще раз затянулся из трубки, потом вынул ее изо рта и неохотно повернул голову в ту сторону, откуда доносился шепот.
Перед брезентовой палаткой прямо на земле был расстелен резиновый походный матрац. На нем, обливаясь потом, метался крупный светловолосый мужчина. Его давно нестриженные волосы прилипли к вискам. Когда он временами поднимался на локте, глаза его, огромные и страшные, лихорадочно блестели.
— Вот… слышишь?
Да, Зеелинген слышит. Но он спокойно выбивает трубку о залепленный грязью сапог. Потом всматривается вверх, ухом опытного охотника прислушивается к жизни бескрайних джунглей. Огромная темно-красная луна выплыла над горизонтом. Ее мутный от испарений свет делает лес еще более мрачным и страшным. Среди тысячи лесных шумов Зеелинген улавливает то, о чем шепчет и чего боится его товарищ. Это глухой и отрывистый звук. Сначала он слышится редко, потом чаще и чаще. Зеелинген знает: это говорят джунгли. Где-то там, среди зарослей, вокруг костра сидят полуголые смуглые люди. Рядом с одним из них полое дерево с натянутой кожей. Мужчина ударяет ладонью по коже, прислушивается, потом бьет все быстрее и быстрее. Это голос джунглей. Смысл его понятен:
— Два человека хотят убежать с одной из моих тайн! Остановите их! Убейте их!
Зеелинген поворачивается к больному и успокаивающе кивает:
— Они нас не найдут.
Потом снова принимается набивать трубку. То, что он говорит, — ложь. Он с детства живет в джунглях Ориноко и прекрасно знает, что оба они обречены. Но сказать больше нечего, да и зачем говорить. Уже целую неделю они пытаются уйти от своих преследователей. Были дни, когда удары рокового барабана еле слышались и была надежда, что они вырвутся. Но вчера Карлсон заболел, и это решило все. Только чудо могло их спасти. До ближайшей станции на берегу Ориноко, где их ждет вертолет, не меньше ста миль. Спасения нет.
— Послушай, Антоний, — шепчет Карлсон, — мне конец. Оставь меня и беги… Тебя им не догнать. Отнесешь лианы. Скажи…
— Ты болтаешь глупости! Лежи и молчи. Хочешь пить?
— Беги… они придут… мне страшно. Беги! Зачем обоим? Отнеси лианы и скажи…
Страх. Гигант Карлсон боится смерти, одиночества перед смертью. Старик Зеелинген это прекрасно понимает. Карлсон умрет. Лучше умереть одному, чем обоим. Но жизнь научила его, что если человек хоть раз убежит от другого человека, ему никогда не удастся убежать от самого себя. К чертям! Лучше остаться здесь до конца!
Зеелинген слышит далекие глухие звуки и постепенно припоминает начало всей этой странной истории…
Все началось в тот вечер, когда он сидел за стаканом аранхо на террасе трактира «Два пезоса» в Сан-Фернандо. Он вернулся после полугодового скитания по джунглям и подсчитывал прибыль от продажи шкур, когда кто-то подошел к столику и вежливо, с иностранным акцентом спросил:
— Извините, пожалуйста, я говорю с сеньором Зеелингеном?
Антоний поднял голову. Перед ним стоял низенький чернобородый человек с симпатичными умными глазами и немного старомодными бакенбардами. В нем было что-то располагающее к себе. Может быть, открытый и ясный взгляд или что-то другое, но этот человек ему сразу понравился.
— Разрешите представиться, — сказал мужчина, — доктор Эриксен.
— Прошу.
Эриксен сел на свободный стул и заговорил, внимательно подбирая слова: он неважно знал испанский.
— Видите ли, — сказал Эриксен, — я не знаю, как вы отнесетесь к моему предложению, но я много слышал о вас и искал встречи с вами. Я работаю в Международном институте физиологии и занимаюсь невробиохимией. Да, я понимаю, что вам это ничего не говорит. Короче, я изучаю вещества, которые могут вызывать или устранять у людей какие-то чувства, усиливать память и оказывать влияние на те стороны нервной деятельности, которые до сих пор мало исследованы…
Антоний слушал молча, потягивая аранхо.
— Извините, я несколько отвлекся, — продолжал Эриксен. — Как я понял, вы, сеньор, хорошо знаете джунгли. Вы слышали о Белой долине?
Вопрос был поставлен в упор. Зеелинген опустил стакан и внимательно посмотрел на собеседника. Эриксен молчал.
— Ну, — протянул Зеелинген, — положим, что слышал. Что из этого? Что вам нужно?
— Видите ли, — подхватил Эриксен, — существует легенда, что где-то в джунглях живет племя, владеющее тайной телепатии — ведь вы знаете, это передача мыслей на расстоянии. Каждый год в первое полнолуние сухого сезона племя выбирает юношу, который идет в джунгли, находит там лиану определенного вида и приносит ее ветку. Старейшины племени особым способом варят эту лиану и дают юноше выпить напиток из нее. Потом он идет со старейшинами в Белую долину и видит оттуда весь мир. Читает мысли любого из людей. Но только в течение одной ночи. К утру юноша теряет рассудок и бродит по долине, пока не погибнет. Ведь вы слышали об этом? Нам, ученым, известно, что телепатия имеет чисто материальную основу, и если найти химическое соединение, которое ее вызывает…
— Понятно, — сказал Зеелинген, — ну и что?
— Мы располагаем кое-какими сведениями. Это не только легенда. Видимо, племя существует на самом деле. И Белая долина тоже. Я предлагаю вам быть нашим проводником, моим и моего сотрудника Карлсона. Мы вам хорошо заплатим.
Зеелинген криво усмехнулся.
— Вы предлагаете мне деньги. За что? За мою жизнь? Тот, кто уходил в Белую долину, живым не возвращался.
Эриксен встал.
— Извините, сеньор, я думал….
— Подождите! — прервал его Зеелинген. — Ваши деньги меня не интересуют. Но я поведу вас. Еще не родился человек, который может сказать, что Антоний Зеелинген боится чего-либо. Я вас поведу.
Так все началось. Через неделю они втроем — Эриксен, Карлсон и Зеелинген — сели в вертолет, принадлежавший институту, и направились по верхнему течению Ориноко до притока Араука. Сели на последней базе, выгрузили багаж и договорились с пилотом — молодым веселым итальянцем — о маршруте в джунглях. Связь с вертолетом, который должен был следовать за ними, поддерживалась посредством маленького радиопередатчика, которым занялся Карлсон.
Вскоре они вошли в джунгли. Зеелинген шел впереди, выбирая тропинки, протоптанные животными, спускавшимися на водопой. В некоторых местах путешественники пытались идти по берегу реки, шагая по песку, пробираясь через поваленные деревья, а потом снова оказывались в чаще. Ветви сплетались здесь так, что солнечные лучи едва пробивались сквозь их завесу. От теплой влажной земли поднимались густые испарения, было трудно дышать.
Повсюду кишели змеи. Они то расползались с шипением, то лениво разматывали свои кольца, безучастно глядя на людей.
Днем джунгли наполняли крики тысяч обезьян, прыгавших по ветвям. Маленькие пестрые колибри порхали вокруг загадочных орхидей. Дорогу приходилось прокладывать через сплетения лиан, высоких папоротников и гниющих стволов. Продвигались медленно и очень осторожно. Каждый шаг мог оказаться роковым. Смерть скрывалась за каждым кустом, за каждой неосторожно отброшенной веткой.
К вечеру джунгли утихали. Но тишина эта была обманчивой. В этот час выходили из логовищ самые страшные хищники. Бесшумными кошачьими шагами отправлялся на охоту ягуар, в кустах поблескивали желтые глаза пумы. Правда, животные чаще всего разбегались при звуке человеческого голоса. Но на смену им появлялись новые враги — тучи москитов. Они облепляли лица, лезли в глаза и уши. Идти дальше становилось невозможно. Тогда Зеелинген подавал знак, и они останавливались, раскладывали костер из сырых веток, дым которых отгонял рои насекомых. Они терпеливо намазывали лица и руки специальной пастой. Карлсон клял бога и дьявола, утверждая, что подобной гадости в жизни не видел. Эриксен смеялся при виде разгневанного приятеля и рассказывал анекдот. Потом натягивали две брезентовые палатки и готовили ужин.
Приходила ночь, таинственная ночь в диких джунглях. Высоко в небе сияли звезды Южного Креста. Доктор Эриксен развертывал карты и вместе с Зеелингеном делал на них отметки. Потом Карлсон приспосабливал наушники от маленького радиопередатчика и сообщал на станцию координаты группы. После ужина разговор обычно не клеился. Зеелинген молчал, погруженный в собственные мысли.
Карлсон вынимал фотографии жены и троих сыновей и сосредоточенно рассматривал их. Эриксен располагался на резиновом матраце, изредка бросая несколько слов.
Как-то вечером, когда Карлсон уже совсем было собрался вытащить свои фотографии, Эриксен переглянулся с Зеелингеном и насмешливо сказал:
— Карлсон начинает сеанс. Антоний, он нам до смерти надоест, давайте и мы вытащим семейные фотографии.
— У меня нет фотографий, — глухо сказал Зеелинген. — Я не храню фотографии мертвых.
Эриксен посмотрел на Карлсона.
— Мне очень жаль, Антоний. Я не знал.
— И знать нечего. У меня была жена в Сан-Фернандо. Нашла кого-то и сбежала.
— Бывает, — осторожно сказал Карлсон. — Все бывает. Но она жива? Все-таки может…
— Это не важно. Убежавший умирает. Давайте поговорим о чем-нибудь другом.
Они замолчали.
Как и было условлено, вертолет следовал за ними в течение нескольких дней, а потом вернулся на базу, так как практически не мог быть им полезен. Продвигались они все медленнее и медленнее — заросли стали совсем непроходимыми. К вечеру совершенно без сил они садились у костра и молча курили. Распределив дежурства, мгновенно засыпали.
Как-то под вечер они неожиданно оказались на берегу реки, не значившейся на карте. Эриксен долго не мог поверить.
— Не может быть! — говорил он. — Ведь меня уверяли, что это самая точная карта!
— Сам видишь, — посмеивался Карлсон. — Надо переправляться.
Они надули две резиновые лодки. В первой поплыл Зеелинген, во вторую сели Эриксен и Карлсон. Река была небольшая, но оказалась очень глубокой. Зеелинген с помощью весла подыскивал место, где удобнее выйти.
И тут случилось несчастье. Зеелинген уже вытаскивал свою лодку на берег, когда лодка Эриксена и Карлсона завертелась и накренилась. Карлсон поднялся, но потерял равновесие и, взмахнув руками, упал на борт. Эриксен инстинктивно потянулся к нему, лодка накренилась еще больше и зачерпнула воды. Течение завертело ее и понесло. Эриксен прыгнул в воду. Карлсон пытался выправить лодку, но поняв, что сделать это ему не удастся, тоже выпрыгнул. В тот же момент Зеелинген дал очередь из автомата. Пули просвистели почти над головой Эриксена, отскочив, он выругался:
— Ты что, с ума сошел? Что за дикость!
Вместо ответа Зеелинген показал автоматом на плывшую по реке корягу. При виде ее только что выбравшийся на берег Карлсон потерял дар речи. Это был гигантский аллигатор. Увидев, что жертвы ускользнули, он медленно повернулся и поплыл вверх по течению.
— Тут их много, — сказал Зеелинген. — Подожди здесь, я попытаюсь перехватить лодку.
Но она уже скрылась из виду. Им не удалось найти ее ни в этот день, ни на следующий. Потерю лодки вполне можно было пережить, но вместе с нею исчез радиопередатчик. Теперь они могли рассчитывать только на то, что потерявший связь пилот вылетит на поиски.
Вечером Эриксен долго сидел над картой. Вымерял оставшееся расстояние.
— Возвращаться глупо, — решил он в конце концов. — Ведь мы уже у цели.
На следующее утро они пошли дальше. Заросли становились реже. В нескольких местах они видели человеческие следы. Наконец вышли на узкую тропинку. Было совершенно ясно, что они приближаются к какому-то селению. Вскоре из-за деревьев послышались лай собак и громкие голоса. Тропинка круто повернула, и путники оказались перед десятком тростниковых хижин. Катавшиеся в траве голые ребятишки с воплями разбежались при появлении незнакомцев. Из хижин выглянули и тут же спрятались женщины. Потом на тропинке появилась группа мужчин. Двое из них держали наготове луки. Остальные несли трубки из бамбука и колчаны со стрелами.
Один из них что-то крикнул на индейском наречии. Зеелинген ответил и пошел вперед, высоко подняв руки и показывая тем самым свои миролюбивые намерения. Только тогда мужчины опустили луки.
Они провели в селении два дня. Зеелинген пытался хоть что-нибудь разузнать о загадочном растении, но это ему не удалось. Однако он как-то проведал, что приближается праздник «большой луны». Путники долго обдумывали положение.
— Совершенно ясно, — сказал Эриксен, — что, если мы останемся здесь, они скроют от нас все. Сделаем вид, что уходим. Отойдем на расстояние одного — двух дней пути, оставим свой багаж и незаметно вернемся. Другого выхода я не вижу.
Это было единственно приемлемое решение. Назавтра они углубились в джунгли, а через несколько дней снова приблизились к селению. Осмотрелись и стали ждать того вечера, когда…
— Начинают… опять, — шептал Карлсон.
Зеелинген встает, чтобы стереть пот с его лба, и по привычке прислушивается. Да, барабан бьет, как будто ближе. Глухой удар, потом еще два, еще два… Так он бил в тот вечер, когда им удалось выследить вышедшего из селения юношу. Сначала он бежал по тропинке, потом свернул в джунгли. Он был как во сне, околдованный полной луной, и было удивительно, что он их не заметил. Он уходил все дальше и дальше в девственный лес. Им уже казалось, что они совсем потеряли туземного юношу, как вдруг совершенно неожиданно увидели на освещенной луной поляне его с лианой в руке. Он быстро шел обратно.
— Найдите растение, от которого он отрезал ветку, — только и успел прошептать Эриксен и кинулся за юношей.
Зеелинген считал, что они без труда разыщут лиану. Но только с приближением рассвета им удалось ее обнаружить. Карлсон отрезал быстро несколько веток и засунул их в карман.
— Я вернусь в наш лагерь, чтобы спрятать их, — сказал он, — а ты попытайся догнать Эриксена! Нам больше ничего не нужно.
И они разошлись в разные стороны. Зеелинген двигался на то затихавший, то снова усиливавшийся звук барабанов. Когда он подошел к селению, внезапно все стихло. Неясная тревога носилась в воздухе. Что-то происходило. Задыхаясь от быстрой ходьбы, Зеелинген укрылся за хижиной. При виде происходящего он буквально окаменел.
Там, в центре селения, собралось все племя. Невозмутимо скрестив руки на груди, посреди туземцев стоял Эриксен. Из толпы вышел старик.
— Чужеземец, — медленно произнес он, — ты хотел отнять у нас то, что мы унаследовали от отцов. Ты хотел узнать тайну Белой долины! Так вот на, пей!
И подал ему небольшой глиняный сосуд.
Зеелинген даже охнуть не успел, как Эриксен, протянув руку, взял сосуд и выпил его содержимое. Толпа молчала. Эриксен блуждающим взглядом посмотрел вокруг и медленно сделал несколько неверных шагов. Круг разомкнулся. Эриксен двинулся вперед. Но вот он поднял руки и, пробормотав что-то, упал на землю. Зеелинген в два прыжка очутился рядом с ним. Выхватив пистолет, он навел его на толпу.
— Назад! — закричал он, сознавая бессмысленность своей угрозы.
Из толпы вышел все тот же старик с темным, как кора дерева, лицом и тихо произнес:
— Убери оружие, чужеземец! Оно не нужно, никто не хочет проливать кровь. Возьми своего друга и уходи! Он еще жив, но очень, очень близок к смерти — не каждый может пить этот напиток. Бери его и уходи! Пока он жив, никто не будет тебя преследовать, но как только он умрет, ты осужден!
Зеелинген поднял безжизненное тело Эриксена и, шатаясь, пошел к джунглям.
Теперь их двое — он и больной Карлсон. В джунглях осталась могила доктора Эриксена. Они несут драгоценные ветки лианы, но это бесполезно, потому что удары барабана с каждой ночью становятся все более громкими.
Зеелинген машет рукой, словно для того, чтобы прогнать горькие мысли, и снова тянется к трубке. Но так и застывает с протянутой рукой. Вместе с глухими ударами он слышит слабое жужжание.
Зеелинген вскакивает и смотрит вверх. Жужжание превращается в треск, кружит над ними. Это… это вертолет. Их ищут! Он подбрасывает ветки в огонь. В следующее мгновение пламя вспыхивает с новой силой. Вертолет устремляется сюда, останавливается над ними, спускается. Пилот-итальянец выскакивает из люка, бежит к костру.
— Где Эриксен? Мы вас ищем уже целую неделю. Где он? На прошлой неделе мы все одновременно видели его во сне… Мы уже потеряли надежду на то, что вы живы, но он упрямо показывал на одно и то же место на карте… Где он?
Зеелинген молчит. В темноте горят огромные, страшные глаза Карлсона.
Через месяц в бюллетене Международного института физиологии нервной системы появилось небольшое сообщение:
ЭМИЛ ЗИДАРОВ
От семи до восьми
— Он прав, Артур! — слышу я голос Инны. — Я готова!
Она встает и подходит к нам. Глаза ее горят, она трет лоб ладонью. Мы молчим. Странная, немного грустная мелодия струится из астрофона. Она наполняет кабину, мы будто плаваем в ней.
— Ты нет! — говорю я. — Только мы!
Артур молчит, значит, согласен. Вынимаю записную книжку, вырываю два листка и отворачиваюсь, чтобы поставить крестик на одном из них. Вот в ладони две судьбы.
— На одном из листков — крестик. Тяни!.. Мне, по старому обычаю, достанется второй.
Артур даже не задумывается. Для него решено — значит решено. Протягивает руку и берет свой жребий. Листок пуст.
А я даже не открываю свою бумажку. Это лишнее, мы все знаем, что в ней. Комкаю ее и отбрасываю в сторону.
— Сами видите… — говорю. Ничего более убедительного на ум не приходит.
Артур смотрит куда-то в сторону. В первый раз вижу его неуверенным. Он все еще не может примириться с тем, что все решено таким неразумным на его взгляд методом. Даже, наверное, упрекает себя за то, что согласился. Не мучайся, Артур! Судьба знает, кого избрать. Идите…
— Идите… — повторяю я, — у вас нет времени.
И вдруг понимаю, что говорю бессмыслицу. У кого нет времени? Их ожидает целая вечность жизни и счастья. Это у меня, у меня нет времени! Но они ничего не замечают. Инна сжимает губы и медленно отходит к астрофону. Какое-то странное сходство есть между ней и этой далекой мелодией! Нежные и бесплотные. Инна подходит к пульту астрофона, потом опускает руку, оборачивается.
— Пойдем все вместе, — неуверенно говорит она. Не отвечаю. Что ты мне предлагаешь, Инна? Жизнь?
Но ты не понимаешь, какую жизнь! Не только я, но и все трое перестанем быть людьми.
— Ну-ка, — говорю, — подойдите ко мне.
Артур смотрит на меня. Какие у него глаза! Изменившиеся, чем-то старческим веет от них, древним и мрачным.
Но у нас… у меня нет времени…
— Прощай, Инна. Прощай, Артур.
Сказано все, что нужно. Не знаю, как прощаются люди в таких случаях. Протягиваю им руки. Мне тяжело. Не потому, я не думаю о том, что меня ожидает, просто мне тяжело, что больше их никогда не увижу.
Артур поворачивается и идет первым — не хочет, чтобы я видел боль на его лице. Инна прикусывает губу и медленно идет следом за ним. Инна! Ты ничего не знаешь, Инна! Ты его любишь. Он чудесный человек, верный до смерти друг. Но пройдет время, и ты все больше будешь думать о другом, о том, который остался здесь и которого давно уже не будет в живых. И ты станешь любить того, другого, тень. Ты сама еще не знаешь, что это будет за ад. Артур все поймет и будет страдать. Мне больно за вас, дорогие мои.
Вышли.
Как тихо кругом. Мы одни — я и мелодия. Мне нужно еще несколько минут, всего несколько минут для себя, я имею на это право. Хочу помечтать о чем-то хорошем, прежде чем войти туда…
…Взошла луна. Пахнет смолой, землей и еще чем-то — упоительный запах. Иду по лесной тропинке, усыпанной сосновыми иглами. Она извивается, сжимаемая янтарными стволами. Кажется, что это иду не я, а кто-то другой, живший тысячи лет назад…
Довольно. Последний взгляд вокруг. Там, на полу у астрофона, лежит скомканная белая бумажка. Я один во всей Вселенной знаю, что этот жребий так же чист, пуст, как и жребий Артура. Я не поставил крестика ни на одном из них. Я неплохо сыграл свою последнюю роль…
Прощай, Земля! Один человек очень любил тебя…
Прощай!
Загадка Белой долины
(
Перевод Д.Хлыновой)
Телепатин, или гармин — сложное химическое соединение, алкалоид, найденный в стеблях южноамериканской лианы Banisteria Kaapi. Он оказывает особое, еще недостаточно изученное действие на некоторые центры головного мозга…
«АЛКАЛОИДЫ», том II, стр. 347
— Ты слышишь? Вот… теперь снова…
Антоний Зеелинген еще раз затянулся из трубки, потом вынул ее изо рта и неохотно повернул голову в ту сторону, откуда доносился шепот.
Перед брезентовой палаткой прямо на земле был расстелен резиновый походный матрац. На нем, обливаясь потом, метался крупный светловолосый мужчина. Его давно нестриженные волосы прилипли к вискам. Когда он временами поднимался на локте, глаза его, огромные и страшные, лихорадочно блестели.
— Вот… слышишь?
Да, Зеелинген слышит. Но он спокойно выбивает трубку о залепленный грязью сапог. Потом всматривается вверх, ухом опытного охотника прислушивается к жизни бескрайних джунглей. Огромная темно-красная луна выплыла над горизонтом. Ее мутный от испарений свет делает лес еще более мрачным и страшным. Среди тысячи лесных шумов Зеелинген улавливает то, о чем шепчет и чего боится его товарищ. Это глухой и отрывистый звук. Сначала он слышится редко, потом чаще и чаще. Зеелинген знает: это говорят джунгли. Где-то там, среди зарослей, вокруг костра сидят полуголые смуглые люди. Рядом с одним из них полое дерево с натянутой кожей. Мужчина ударяет ладонью по коже, прислушивается, потом бьет все быстрее и быстрее. Это голос джунглей. Смысл его понятен:
— Два человека хотят убежать с одной из моих тайн! Остановите их! Убейте их!
Зеелинген поворачивается к больному и успокаивающе кивает:
— Они нас не найдут.
Потом снова принимается набивать трубку. То, что он говорит, — ложь. Он с детства живет в джунглях Ориноко и прекрасно знает, что оба они обречены. Но сказать больше нечего, да и зачем говорить. Уже целую неделю они пытаются уйти от своих преследователей. Были дни, когда удары рокового барабана еле слышались и была надежда, что они вырвутся. Но вчера Карлсон заболел, и это решило все. Только чудо могло их спасти. До ближайшей станции на берегу Ориноко, где их ждет вертолет, не меньше ста миль. Спасения нет.
— Послушай, Антоний, — шепчет Карлсон, — мне конец. Оставь меня и беги… Тебя им не догнать. Отнесешь лианы. Скажи…
— Ты болтаешь глупости! Лежи и молчи. Хочешь пить?
— Беги… они придут… мне страшно. Беги! Зачем обоим? Отнеси лианы и скажи…
Страх. Гигант Карлсон боится смерти, одиночества перед смертью. Старик Зеелинген это прекрасно понимает. Карлсон умрет. Лучше умереть одному, чем обоим. Но жизнь научила его, что если человек хоть раз убежит от другого человека, ему никогда не удастся убежать от самого себя. К чертям! Лучше остаться здесь до конца!
Зеелинген слышит далекие глухие звуки и постепенно припоминает начало всей этой странной истории…
Все началось в тот вечер, когда он сидел за стаканом аранхо на террасе трактира «Два пезоса» в Сан-Фернандо. Он вернулся после полугодового скитания по джунглям и подсчитывал прибыль от продажи шкур, когда кто-то подошел к столику и вежливо, с иностранным акцентом спросил:
— Извините, пожалуйста, я говорю с сеньором Зеелингеном?
Антоний поднял голову. Перед ним стоял низенький чернобородый человек с симпатичными умными глазами и немного старомодными бакенбардами. В нем было что-то располагающее к себе. Может быть, открытый и ясный взгляд или что-то другое, но этот человек ему сразу понравился.
— Разрешите представиться, — сказал мужчина, — доктор Эриксен.
— Прошу.
Эриксен сел на свободный стул и заговорил, внимательно подбирая слова: он неважно знал испанский.
— Видите ли, — сказал Эриксен, — я не знаю, как вы отнесетесь к моему предложению, но я много слышал о вас и искал встречи с вами. Я работаю в Международном институте физиологии и занимаюсь невробиохимией. Да, я понимаю, что вам это ничего не говорит. Короче, я изучаю вещества, которые могут вызывать или устранять у людей какие-то чувства, усиливать память и оказывать влияние на те стороны нервной деятельности, которые до сих пор мало исследованы…
Антоний слушал молча, потягивая аранхо.
— Извините, я несколько отвлекся, — продолжал Эриксен. — Как я понял, вы, сеньор, хорошо знаете джунгли. Вы слышали о Белой долине?
Вопрос был поставлен в упор. Зеелинген опустил стакан и внимательно посмотрел на собеседника. Эриксен молчал.
— Ну, — протянул Зеелинген, — положим, что слышал. Что из этого? Что вам нужно?
— Видите ли, — подхватил Эриксен, — существует легенда, что где-то в джунглях живет племя, владеющее тайной телепатии — ведь вы знаете, это передача мыслей на расстоянии. Каждый год в первое полнолуние сухого сезона племя выбирает юношу, который идет в джунгли, находит там лиану определенного вида и приносит ее ветку. Старейшины племени особым способом варят эту лиану и дают юноше выпить напиток из нее. Потом он идет со старейшинами в Белую долину и видит оттуда весь мир. Читает мысли любого из людей. Но только в течение одной ночи. К утру юноша теряет рассудок и бродит по долине, пока не погибнет. Ведь вы слышали об этом? Нам, ученым, известно, что телепатия имеет чисто материальную основу, и если найти химическое соединение, которое ее вызывает…
— Понятно, — сказал Зеелинген, — ну и что?
— Мы располагаем кое-какими сведениями. Это не только легенда. Видимо, племя существует на самом деле. И Белая долина тоже. Я предлагаю вам быть нашим проводником, моим и моего сотрудника Карлсона. Мы вам хорошо заплатим.
Зеелинген криво усмехнулся.
— Вы предлагаете мне деньги. За что? За мою жизнь? Тот, кто уходил в Белую долину, живым не возвращался.
Эриксен встал.
— Извините, сеньор, я думал….
— Подождите! — прервал его Зеелинген. — Ваши деньги меня не интересуют. Но я поведу вас. Еще не родился человек, который может сказать, что Антоний Зеелинген боится чего-либо. Я вас поведу.
Так все началось. Через неделю они втроем — Эриксен, Карлсон и Зеелинген — сели в вертолет, принадлежавший институту, и направились по верхнему течению Ориноко до притока Араука. Сели на последней базе, выгрузили багаж и договорились с пилотом — молодым веселым итальянцем — о маршруте в джунглях. Связь с вертолетом, который должен был следовать за ними, поддерживалась посредством маленького радиопередатчика, которым занялся Карлсон.
Вскоре они вошли в джунгли. Зеелинген шел впереди, выбирая тропинки, протоптанные животными, спускавшимися на водопой. В некоторых местах путешественники пытались идти по берегу реки, шагая по песку, пробираясь через поваленные деревья, а потом снова оказывались в чаще. Ветви сплетались здесь так, что солнечные лучи едва пробивались сквозь их завесу. От теплой влажной земли поднимались густые испарения, было трудно дышать.
Повсюду кишели змеи. Они то расползались с шипением, то лениво разматывали свои кольца, безучастно глядя на людей.
Днем джунгли наполняли крики тысяч обезьян, прыгавших по ветвям. Маленькие пестрые колибри порхали вокруг загадочных орхидей. Дорогу приходилось прокладывать через сплетения лиан, высоких папоротников и гниющих стволов. Продвигались медленно и очень осторожно. Каждый шаг мог оказаться роковым. Смерть скрывалась за каждым кустом, за каждой неосторожно отброшенной веткой.
К вечеру джунгли утихали. Но тишина эта была обманчивой. В этот час выходили из логовищ самые страшные хищники. Бесшумными кошачьими шагами отправлялся на охоту ягуар, в кустах поблескивали желтые глаза пумы. Правда, животные чаще всего разбегались при звуке человеческого голоса. Но на смену им появлялись новые враги — тучи москитов. Они облепляли лица, лезли в глаза и уши. Идти дальше становилось невозможно. Тогда Зеелинген подавал знак, и они останавливались, раскладывали костер из сырых веток, дым которых отгонял рои насекомых. Они терпеливо намазывали лица и руки специальной пастой. Карлсон клял бога и дьявола, утверждая, что подобной гадости в жизни не видел. Эриксен смеялся при виде разгневанного приятеля и рассказывал анекдот. Потом натягивали две брезентовые палатки и готовили ужин.
Приходила ночь, таинственная ночь в диких джунглях. Высоко в небе сияли звезды Южного Креста. Доктор Эриксен развертывал карты и вместе с Зеелингеном делал на них отметки. Потом Карлсон приспосабливал наушники от маленького радиопередатчика и сообщал на станцию координаты группы. После ужина разговор обычно не клеился. Зеелинген молчал, погруженный в собственные мысли.
Карлсон вынимал фотографии жены и троих сыновей и сосредоточенно рассматривал их. Эриксен располагался на резиновом матраце, изредка бросая несколько слов.
Как-то вечером, когда Карлсон уже совсем было собрался вытащить свои фотографии, Эриксен переглянулся с Зеелингеном и насмешливо сказал:
— Карлсон начинает сеанс. Антоний, он нам до смерти надоест, давайте и мы вытащим семейные фотографии.
— У меня нет фотографий, — глухо сказал Зеелинген. — Я не храню фотографии мертвых.
Эриксен посмотрел на Карлсона.
— Мне очень жаль, Антоний. Я не знал.
— И знать нечего. У меня была жена в Сан-Фернандо. Нашла кого-то и сбежала.
— Бывает, — осторожно сказал Карлсон. — Все бывает. Но она жива? Все-таки может…
— Это не важно. Убежавший умирает. Давайте поговорим о чем-нибудь другом.
Они замолчали.
Как и было условлено, вертолет следовал за ними в течение нескольких дней, а потом вернулся на базу, так как практически не мог быть им полезен. Продвигались они все медленнее и медленнее — заросли стали совсем непроходимыми. К вечеру совершенно без сил они садились у костра и молча курили. Распределив дежурства, мгновенно засыпали.
Как-то под вечер они неожиданно оказались на берегу реки, не значившейся на карте. Эриксен долго не мог поверить.
— Не может быть! — говорил он. — Ведь меня уверяли, что это самая точная карта!
— Сам видишь, — посмеивался Карлсон. — Надо переправляться.
Они надули две резиновые лодки. В первой поплыл Зеелинген, во вторую сели Эриксен и Карлсон. Река была небольшая, но оказалась очень глубокой. Зеелинген с помощью весла подыскивал место, где удобнее выйти.
И тут случилось несчастье. Зеелинген уже вытаскивал свою лодку на берег, когда лодка Эриксена и Карлсона завертелась и накренилась. Карлсон поднялся, но потерял равновесие и, взмахнув руками, упал на борт. Эриксен инстинктивно потянулся к нему, лодка накренилась еще больше и зачерпнула воды. Течение завертело ее и понесло. Эриксен прыгнул в воду. Карлсон пытался выправить лодку, но поняв, что сделать это ему не удастся, тоже выпрыгнул. В тот же момент Зеелинген дал очередь из автомата. Пули просвистели почти над головой Эриксена, отскочив, он выругался:
— Ты что, с ума сошел? Что за дикость!
Вместо ответа Зеелинген показал автоматом на плывшую по реке корягу. При виде ее только что выбравшийся на берег Карлсон потерял дар речи. Это был гигантский аллигатор. Увидев, что жертвы ускользнули, он медленно повернулся и поплыл вверх по течению.
— Тут их много, — сказал Зеелинген. — Подожди здесь, я попытаюсь перехватить лодку.
Но она уже скрылась из виду. Им не удалось найти ее ни в этот день, ни на следующий. Потерю лодки вполне можно было пережить, но вместе с нею исчез радиопередатчик. Теперь они могли рассчитывать только на то, что потерявший связь пилот вылетит на поиски.
Вечером Эриксен долго сидел над картой. Вымерял оставшееся расстояние.
— Возвращаться глупо, — решил он в конце концов. — Ведь мы уже у цели.
На следующее утро они пошли дальше. Заросли становились реже. В нескольких местах они видели человеческие следы. Наконец вышли на узкую тропинку. Было совершенно ясно, что они приближаются к какому-то селению. Вскоре из-за деревьев послышались лай собак и громкие голоса. Тропинка круто повернула, и путники оказались перед десятком тростниковых хижин. Катавшиеся в траве голые ребятишки с воплями разбежались при появлении незнакомцев. Из хижин выглянули и тут же спрятались женщины. Потом на тропинке появилась группа мужчин. Двое из них держали наготове луки. Остальные несли трубки из бамбука и колчаны со стрелами.
Один из них что-то крикнул на индейском наречии. Зеелинген ответил и пошел вперед, высоко подняв руки и показывая тем самым свои миролюбивые намерения. Только тогда мужчины опустили луки.
Они провели в селении два дня. Зеелинген пытался хоть что-нибудь разузнать о загадочном растении, но это ему не удалось. Однако он как-то проведал, что приближается праздник «большой луны». Путники долго обдумывали положение.
— Совершенно ясно, — сказал Эриксен, — что, если мы останемся здесь, они скроют от нас все. Сделаем вид, что уходим. Отойдем на расстояние одного — двух дней пути, оставим свой багаж и незаметно вернемся. Другого выхода я не вижу.
Это было единственно приемлемое решение. Назавтра они углубились в джунгли, а через несколько дней снова приблизились к селению. Осмотрелись и стали ждать того вечера, когда…
— Начинают… опять, — шептал Карлсон.
Зеелинген встает, чтобы стереть пот с его лба, и по привычке прислушивается. Да, барабан бьет, как будто ближе. Глухой удар, потом еще два, еще два… Так он бил в тот вечер, когда им удалось выследить вышедшего из селения юношу. Сначала он бежал по тропинке, потом свернул в джунгли. Он был как во сне, околдованный полной луной, и было удивительно, что он их не заметил. Он уходил все дальше и дальше в девственный лес. Им уже казалось, что они совсем потеряли туземного юношу, как вдруг совершенно неожиданно увидели на освещенной луной поляне его с лианой в руке. Он быстро шел обратно.
— Найдите растение, от которого он отрезал ветку, — только и успел прошептать Эриксен и кинулся за юношей.
Зеелинген считал, что они без труда разыщут лиану. Но только с приближением рассвета им удалось ее обнаружить. Карлсон отрезал быстро несколько веток и засунул их в карман.
— Я вернусь в наш лагерь, чтобы спрятать их, — сказал он, — а ты попытайся догнать Эриксена! Нам больше ничего не нужно.
И они разошлись в разные стороны. Зеелинген двигался на то затихавший, то снова усиливавшийся звук барабанов. Когда он подошел к селению, внезапно все стихло. Неясная тревога носилась в воздухе. Что-то происходило. Задыхаясь от быстрой ходьбы, Зеелинген укрылся за хижиной. При виде происходящего он буквально окаменел.
Там, в центре селения, собралось все племя. Невозмутимо скрестив руки на груди, посреди туземцев стоял Эриксен. Из толпы вышел старик.
— Чужеземец, — медленно произнес он, — ты хотел отнять у нас то, что мы унаследовали от отцов. Ты хотел узнать тайну Белой долины! Так вот на, пей!
И подал ему небольшой глиняный сосуд.
Зеелинген даже охнуть не успел, как Эриксен, протянув руку, взял сосуд и выпил его содержимое. Толпа молчала. Эриксен блуждающим взглядом посмотрел вокруг и медленно сделал несколько неверных шагов. Круг разомкнулся. Эриксен двинулся вперед. Но вот он поднял руки и, пробормотав что-то, упал на землю. Зеелинген в два прыжка очутился рядом с ним. Выхватив пистолет, он навел его на толпу.
— Назад! — закричал он, сознавая бессмысленность своей угрозы.
Из толпы вышел все тот же старик с темным, как кора дерева, лицом и тихо произнес:
— Убери оружие, чужеземец! Оно не нужно, никто не хочет проливать кровь. Возьми своего друга и уходи! Он еще жив, но очень, очень близок к смерти — не каждый может пить этот напиток. Бери его и уходи! Пока он жив, никто не будет тебя преследовать, но как только он умрет, ты осужден!
Зеелинген поднял безжизненное тело Эриксена и, шатаясь, пошел к джунглям.
Теперь их двое — он и больной Карлсон. В джунглях осталась могила доктора Эриксена. Они несут драгоценные ветки лианы, но это бесполезно, потому что удары барабана с каждой ночью становятся все более громкими.
Зеелинген машет рукой, словно для того, чтобы прогнать горькие мысли, и снова тянется к трубке. Но так и застывает с протянутой рукой. Вместе с глухими ударами он слышит слабое жужжание.
Зеелинген вскакивает и смотрит вверх. Жужжание превращается в треск, кружит над ними. Это… это вертолет. Их ищут! Он подбрасывает ветки в огонь. В следующее мгновение пламя вспыхивает с новой силой. Вертолет устремляется сюда, останавливается над ними, спускается. Пилот-итальянец выскакивает из люка, бежит к костру.
— Где Эриксен? Мы вас ищем уже целую неделю. Где он? На прошлой неделе мы все одновременно видели его во сне… Мы уже потеряли надежду на то, что вы живы, но он упрямо показывал на одно и то же место на карте… Где он?
Зеелинген молчит. В темноте горят огромные, страшные глаза Карлсона.
Через месяц в бюллетене Международного института физиологии нервной системы появилось небольшое сообщение:
«В результате продолжительных исследований, при которых погиб наш сотрудник д-р Марк Эриксен, открыта новая разновидность алкалоида — телепатин. Найденное вещество обладает особым действием на некоторые центры головного мозга. Исследования продолжаются».
ЭМИЛ ЗИДАРОВ
От семи до восьми
(
Перевод Ю.Топаловой.)
Асен украдкой посмотрел на девушку. Она сидела на круглом вертящемся стуле и смущенно теребила в руках синюю вязаную шапочку.
«Стесняется, — подумал Асен. — Первый раз в лаборатории. Обычно ждет в коридоре».
— Вам не жарко? Может быть, вы разденетесь, — предложил он, удивляясь собственной любезности, — он терпеть не мог таких молоденьких девушек.
— Нет, мне хорошо, спасибо! Только запах у вас здесь неприятный.
«Запах! В какой же химической лаборатории нет запаха?»
Но все же он открыл одно окно. Возле камина суетился худой парень в белом переднике. Лампочка едва освещала его лицо, и на мгновение Асену почудилось, что оно приклеилось к колбе.
— Опусти предохранительный шлем! — грубо сказал он. — И не наклоняйся вперед!
На лице парня появилось выражение досады. Ему было неприятно получить замечание при девушке. Вместо того чтобы отстраниться, он дерзко предложил:
— Давайте добавим еще аммиака! Мне кажется, его недостаточно.
Асен не возражал. Он знал настойчивость этого взъерошенного парня с редкими зубами и нежными детскими руками. Именно поэтому он и взял его в свою лабораторию.
— Евгений, — тихо сказала девушка. — Уже семь часов.
Парень склонился над бутылью с жидким аммиаком, как будто слова эти не имели к нему никакого отношения, и открыл кран. Из резинового шланга полилась струя прозрачной жидкости. Колба снаружи покрылась инеем.
— Еще долго? — снова спросила девушка.
— Не знаю, — сухо процедил Асен. Сейчас происходило самое главное, и ему было не до разговоров. Он предпочел бы вообще остаться один. Поэтому сказал:
— Ты можешь уйти! Я сам закончу опыт!
Уйти! Евгений презрительно тряхнул головой. Когда это он уходил, не дождавшись результата? Вот сейчас еще добавили метиленхлорид. Неизвестно, что из этого получится, но, надо думать, у Асена есть что-то на уме, если он хочет попробовать. Может быть, он и нелюдим, этот заядлый холостяк, но голова у него полна идей. Студенты избегают его. Но он-то знает, какой это сердечный человек. О чем он сейчас думает? Для него мир перестает существовать, когда он склоняется над колбой. Вот он наливает метиленхлорид в делительную воронку. О, он и капли не разольет! Сейчас жидкость смешается с аммиаком…
— Уже семь пятнадцать! — сообщила девушка. Она не знала, какой у них ответственный момент.
Ветер доносил в открытое окно запах сосен. Но мужчины ничего не чувствовали. Они были заняты аммиаком, который бился о стенки колбы, подгоняемый ударами электрической мешалки.
«Если реакция будет протекать слишком бурно, следует уменьшить обороты мешалки! — думал Асен. — Иначе все выкипит». Но чтобы скрыть волнение, грубо сказал:
— Открой еще немного кран.
«Ловкий мальчишка! Станет первоклассным химиком! Вот только эта синяя шапочка мне не нравится. Научного работника ничто не должно отвлекать! Семь часов… восемь часов… тыр-пыр… Лучше всего, если образуется четверной радикал!.. Слава богу, что хоть не расспрашивает! Нет ничего досаднее, чем человек, задающий вопросы!.. А может быть, произойдет частичное отделение. Тогда получится полимер. И это неплохо! Все же если четверной радикал…»
Уже первые капли метиленхлорида окрасили содержимое колбы в огненно-красный цвет. Смесь закипела и выплеснулась бы через боковое отверстие, если бы Асен вовремя не выключил моторчик.
— ЦУМ открыт до девяти часов! — невозмутимо сказала девушка. Она продолжала вертеть в руках шапочку.
Красный цвет исчез так же внезапно, как и появился. Укрощенная жидкость скрылась за ледяной оболочкой на стекле. Асен снял сосуд, предохранявший аммиак от испарения, и заменил его фарфоровым сосудом, наполовину заполненным спиртом. Когда лед стаял и стало просматриваться содержимое колбы, оба изумленно увидели, что на месте однородной смеси появилось два бесцветных пласта, причем нижний пласт был неподвижен, а верхний колыхался и кипел.
— Почему такой острый запах? — спросила девушка с другого конца лаборатории.
— Исследуем химические реакции в среде жидкого аммиака, сухо объяснил Евгений. Болтливость стесняла и его. Ведь он знал, что она вовсе не легкомысленна. Даже пыталась переводить своего любимого поэта Шелли.
Девушка зевнула, прикрыв рот ладонью.
«Как они могут возиться при таких запахах? И думают, что создают что-то!.. В наш век талантов уже нет! Вот если бы заглянуть через плечо великого ученого, когда рождается что-то грандиозное! Бедный Евгений! Или этот хмурый человек? Что, у него нет дома? Ну, Евгений, предположим, учится! А он? Почему сидит? Почему не выйдет на свежий воздух?..»
«Стесняется, — подумал Асен. — Первый раз в лаборатории. Обычно ждет в коридоре».
— Вам не жарко? Может быть, вы разденетесь, — предложил он, удивляясь собственной любезности, — он терпеть не мог таких молоденьких девушек.
— Нет, мне хорошо, спасибо! Только запах у вас здесь неприятный.
«Запах! В какой же химической лаборатории нет запаха?»
Но все же он открыл одно окно. Возле камина суетился худой парень в белом переднике. Лампочка едва освещала его лицо, и на мгновение Асену почудилось, что оно приклеилось к колбе.
— Опусти предохранительный шлем! — грубо сказал он. — И не наклоняйся вперед!
На лице парня появилось выражение досады. Ему было неприятно получить замечание при девушке. Вместо того чтобы отстраниться, он дерзко предложил:
— Давайте добавим еще аммиака! Мне кажется, его недостаточно.
Асен не возражал. Он знал настойчивость этого взъерошенного парня с редкими зубами и нежными детскими руками. Именно поэтому он и взял его в свою лабораторию.
— Евгений, — тихо сказала девушка. — Уже семь часов.
Парень склонился над бутылью с жидким аммиаком, как будто слова эти не имели к нему никакого отношения, и открыл кран. Из резинового шланга полилась струя прозрачной жидкости. Колба снаружи покрылась инеем.
— Еще долго? — снова спросила девушка.
— Не знаю, — сухо процедил Асен. Сейчас происходило самое главное, и ему было не до разговоров. Он предпочел бы вообще остаться один. Поэтому сказал:
— Ты можешь уйти! Я сам закончу опыт!
Уйти! Евгений презрительно тряхнул головой. Когда это он уходил, не дождавшись результата? Вот сейчас еще добавили метиленхлорид. Неизвестно, что из этого получится, но, надо думать, у Асена есть что-то на уме, если он хочет попробовать. Может быть, он и нелюдим, этот заядлый холостяк, но голова у него полна идей. Студенты избегают его. Но он-то знает, какой это сердечный человек. О чем он сейчас думает? Для него мир перестает существовать, когда он склоняется над колбой. Вот он наливает метиленхлорид в делительную воронку. О, он и капли не разольет! Сейчас жидкость смешается с аммиаком…
— Уже семь пятнадцать! — сообщила девушка. Она не знала, какой у них ответственный момент.
Ветер доносил в открытое окно запах сосен. Но мужчины ничего не чувствовали. Они были заняты аммиаком, который бился о стенки колбы, подгоняемый ударами электрической мешалки.
«Если реакция будет протекать слишком бурно, следует уменьшить обороты мешалки! — думал Асен. — Иначе все выкипит». Но чтобы скрыть волнение, грубо сказал:
— Открой еще немного кран.
«Ловкий мальчишка! Станет первоклассным химиком! Вот только эта синяя шапочка мне не нравится. Научного работника ничто не должно отвлекать! Семь часов… восемь часов… тыр-пыр… Лучше всего, если образуется четверной радикал!.. Слава богу, что хоть не расспрашивает! Нет ничего досаднее, чем человек, задающий вопросы!.. А может быть, произойдет частичное отделение. Тогда получится полимер. И это неплохо! Все же если четверной радикал…»
Уже первые капли метиленхлорида окрасили содержимое колбы в огненно-красный цвет. Смесь закипела и выплеснулась бы через боковое отверстие, если бы Асен вовремя не выключил моторчик.
— ЦУМ открыт до девяти часов! — невозмутимо сказала девушка. Она продолжала вертеть в руках шапочку.
Красный цвет исчез так же внезапно, как и появился. Укрощенная жидкость скрылась за ледяной оболочкой на стекле. Асен снял сосуд, предохранявший аммиак от испарения, и заменил его фарфоровым сосудом, наполовину заполненным спиртом. Когда лед стаял и стало просматриваться содержимое колбы, оба изумленно увидели, что на месте однородной смеси появилось два бесцветных пласта, причем нижний пласт был неподвижен, а верхний колыхался и кипел.
— Почему такой острый запах? — спросила девушка с другого конца лаборатории.
— Исследуем химические реакции в среде жидкого аммиака, сухо объяснил Евгений. Болтливость стесняла и его. Ведь он знал, что она вовсе не легкомысленна. Даже пыталась переводить своего любимого поэта Шелли.
Девушка зевнула, прикрыв рот ладонью.
«Как они могут возиться при таких запахах? И думают, что создают что-то!.. В наш век талантов уже нет! Вот если бы заглянуть через плечо великого ученого, когда рождается что-то грандиозное! Бедный Евгений! Или этот хмурый человек? Что, у него нет дома? Ну, Евгений, предположим, учится! А он? Почему сидит? Почему не выйдет на свежий воздух?..»