Страница:
– Уймись, Григорий Григорьевич, – сказал граф Панин. – Не Орловы с Голицыным и ты с ними ее на престол подняли – другие бы сыскались. Знать, так перст Господень указал: быть на русском царстве Екатерине Второй.
– Не могу смириться! – прошептал граф Оболин, скрипнув зубами. – Какая судьба сызнова открывалась! Если в ее опочивальню…
– Вот что, Григорий Григорьевич, – сказал граф Панин. – Не можно тебе сейчас одному. Едем ко мне! У императрицы нашей, по случаю победы над Пугачом, свой бал, а в моем доме – свой пир. Мои молодцы гуляют, офицеры славные, что победу сию в ратном деле добыли. Уж второй день гуляют. За чаркой вина отойдешь. А может, чего и надумаем…
Путешествие «Золотой братины»
Глава 13
– Теперь вот что… – сказал Дмитрий Наумович Картузов. – Нам нужно решить один принципиальный вопрос. – Комиссар, покуривая трубку, внимательно посмотрел на Любина: – Мы тут, Кирилл Захарович, уж извините, пока вы были в Ораниенбауме, изучали вашу биографию.
– Зачем? – изумился Любин.
– Позвольте кое-что уточнить, – как бы не слыша вопроса, продолжал Картузов. – По отцу – из дворян, верно? – Любин кивнул. – Окончили историко-филологический факультет Петербургского университета, писали диссертацию по истории, тема – «Литературные памятники времен Екатерины». Так?
– Совершенно верно. В конце университетского курса я поменял квалификацию, решил стать историком, и диссертация стала как бы переходом от литературы к истории, в результате получил диплом доктора искусствоведения. Но я не совсем понимаю…
– Немного терпения, Кирилл Захарович, – остановил Любина Картузов. – В двенадцатом году принимали участие в студенческих беспорядках, были арестованы. Тут у нас сведения обрываются. Что было дальше?
– Отсидел четыре месяца в Крестах, пока велось следствие. Потом выпустили…
– Наш парень, – с некоторым удивлением ввернул Василий Белкин.
– Ни в каких партиях не состояли и не состоите. – Дмитрий Наумович отложил в сторону лист бумаги, в который заглядывал во время разговора.
– Совершенно верно, – подтвердил Любин. – Не состою. Я предан истории России, а политика…
– У нас еще будет время поговорить на политические темы, – продолжал Картузов. И после паузы добавил с улыбкой: – Я на это очень надеюсь. Сколькими языками владеете, Кирилл Захарович?
– Свободно английским и немецким. Французским хуже.
– Вы нам очень нужны, товарищ Любин, – пояснил Картузов. – Ваше знание русской истории, языков… Хотя вон Забродин по-немецки лихо шпрехает…
– Как-никак мать – чистокровная немка, – вставил молчавший до сих пор Глеб. – Хотя насчет шпрехания – это сильно сказано. Читаю свободно. А говорить… Языковой среды не хватает.
– Вполне возможно, что эта самая среда скоро у вас будет, – задумчиво произнес Дмитрий Наумович. – Мы предлагаем вам, Кирилл Захарович, – повернулся он к Любину, – сотрудничество. Поработайте в группе Забродина. Ведь вы давнишние друзья?
– Это так! – быстро подтвердил Глеб.
– Задача вам известна, она конкретна: найти и вернуть в Россию сервиз «Золотая братина».
– Я не военный человек… – в полном замешательстве проговорил Любин.
– Мы здесь все не военные, – признался Картузов.
– Что же… – Любин встал. Напряженный голос и покрасневшие щеки выдавали его волнение. – «Золотая братина»… Да! Я согласен! Спасибо за доверие. По мере сил… Буду стараться.
– И вам спасибо, Кирилл Захарович. – Картузов, выйдя из-за стола, протянул Любину руку – влажную и холодную.
С объятиями бросился к Кириллу и Саид Алмади, прокричал, сверкая белыми зубами:
– Наш товарищ! Друг! У товарищ Любин большой ум, острый, как сабля!
– Ты меня, Кирилл, прости, – признался, похоже, в большом смущении Василий Белкин. – Ну… Там, в доме этого графа. Не допер я малость…
– Все! – перебил эту сбивчивую речь Картузов. – Теперь за дело. – Он достал из папки второе письмо анонима, быстро пробежал его глазами. – Значит, так… Первое. За квартирой этого бывшего купца Машкова установить нелегальный надзор. Немедленно! Фиксировать всех, кто туда приходит.
– Организуем, – подтвердил Забродин.
– Второе… – Картузов помедлил. – Второе: будем ждать из Ораниенбаума Сарканиса. Нам бы эту Дарью под белы ручки… Ну и главное: опознание в гражданине Сутейкине А. Г. графа Оболина. Если, конечно, все, что изложено в письме, соответствует действительности… Тут слово за вами, Кирилл Захарович. Задача щепетильная. Весьма и весьма…
– Сообразим, Дмитрий Наумович! – нетерпеливо заверил Забродин.
– В таком случае действуйте! – подытожил Картузов. – На работу, Кирилл Захарович, оформим вас завтра. Сейчас нет времени.
– Конечно, конечно! – смущенно согласился Любин.
Ничего не дало и скрытое наблюдение за квартирой бывшего купца первой гильдии Машкова во Владимирском переулке, двадцать. За весь день квартиру под номером сорок четыре никто не посетил, никто из нее не вышел.
Грузовик остановился за углом.
– Постарайтесь без шума, – приказал Глеб Забродин. Из кузова стали выпрыгивать чекисты, было их человек десять.
– Товарищ Зайцев, – тихо позвал Забродин, – ты своих людей поставь у подъезда, у черного хода, и пусть двое поднимутся на последний этаж, к чердаку. Сорок четвертая квартира на третьем этаже.
– Есть! – послышался голос из темноты.
А тьма во Владимирском переулке была полная, хоть глаз выколи, – ни один фонарь не горел. На второй этаж, освещая себе путь спичками, поднялись трое: Глеб Забродин, Василий Белкин и Кирилл Любин, которого узнать было совершенно невозможно: подклеенная борода, усы, очки с затемненными стеклами, длинное, не по росту, пальто, фетровая шляпа с широкими полями сотворили совершенно нового человека, надо признать, довольно нелепого вида. И Кирилл чувствовал себя в новой роли скованно. «Балаган какой-то», – думал он.
Осветили дверь с цифрой сорок четыре. Глеб не стал нажимать кнопку звонка: после двадцати двух часов электричество отключали. Забродин постучал в дверь кулаком, довольно сильно. Молчание… Василий Белкин стал барабанить ногой:
– Погоди-ка! – остановил его Глеб.
За дверью послышалось шарканье шагов. Потом все стихло.
– Кто? – прозвучал испуганный мужской голос.
– Открывайте! – Голос Забродина был спокоен и бесстрастен. – Чека. Проверка документов.
Защелкали замки, дверь приоткрылась, в ее проеме возник пожилой человек, очень полный, бледный, с небритым лицом. На его плечи был накинут женский пуховый платок, керосиновая лампа с коптящим фитилем дрожала в руке.
– Ваша семья, Иван Петрович, состоит из четырех человек, не так ли? – спросил Забродин, следуя за стариком по коридору первым.
– Да, да, точно так…
– Вы, ваша супруга, мать и младший сын.
– Совершенно верно.
– Вот и представьте их нам. И паспорта…
– Сначала прошу в спальню к матушке… – Хозяин перешел на шепот: – Только она хворая, так что…
– Не волнуйтесь. Мы ее не потревожим.
Все домочадцы бывшего купца первой гильдии Машкова оказались на месте, документы были в порядке.
– Есть ли еще кто-нибудь в квартире? – спросил Забродин. Последовало долгое молчание. Фитиль в керосиновой лампе коптил все сильнее.
– Прошу в гостиную, – пригласил Иван Петрович Машков, и ни одной кровинки не было в его лице.
На кожаном диване спал (или притворялся спящим) человек, с головой накрывшийся одеялом. Глеб Забродин сделал незаметный знак Белкину. Василий солидно откашлялся и строго спросил у хозяина квартиры:
– Это кто, гражданин Машков?
– Родственник мой… – Иван Петрович начал икать. – Из Т-тульской губернии. Прибыл в П-питер… по семейным обстоятельствам.
Василий Белкин прошел в комнату, за ним суетливо семенил бывший купец первой гильдии Машков. Глеб и Кирилл остались стоять в открытых дверях, и лица их были почти слиты с темнотой. Белкин встряхнул спящего за плечо. Мужчина поднялся, сел, оказавшись в нательной рубашке, стал тереть глаза.
– Документы! – победно потребовал Белкин.
Мужчина помедлил несколько мгновений, потом достал из внутреннего кармана пиджака, висевшего на спинке стула, паспорт, молча протянул его Василию. Белкин раскрыл паспорт, взял у хозяина квартиры лампу, поднес ее к документу, прочитал:
– «Сутейкин Анатолий Гаврилович». – Поднес лампу к мужчине, осветив его лицо.
Кирилл Любин узнал графа Алексея Григорьевича Оболина, еле заметно кивнул Забродину: «Он».
– Из каких будете? – спросил Белкин.
– Земский врач, – ответил граф Оболин. – Из Венёвского уезда. Там помечено.
Белкин возвратил «земскому врачу» паспорт.
– Все в порядке. – И повернулся к хозяину квартиры: – Извиняйте, ищем опасного преступника.
Иван Петрович Машков, провожая непрошеных гостей, вышел на лестничную площадку. Последним покидал квартиру купца первой гильдии Василий Белкин. В передней на столике возле зеркала стояла небольшая серебряная пепельница в виде морской раковины. Василий ловким движением руки опустил ее в карман своей кожаной куртки.
Граф Алексей Григорьевич Оболин вышел из дома утром, в семь часов тридцать пять минут. Пройдя три квартала, он остановил извозчика и направился в сторону Финляндского вокзала. За ним на некотором отдалении, тоже на извозчике, роль которого с удовольствием исполнял Саид Алмади, следовал Глеб Забродин.
Глава 14
На одной из пересекающихся улиц, недалеко и от базара, и от дверей ресторана «Черные паруса», приткнулась легкая пролетка, в которую был запряжен стройный жеребец серой масти в яблоках. К его морде была привязана торба из мешковины, и жеребец аппетитно похрустывал овсом. На козлах сидел Саид Алмади, а в самой пролетке разместились Глеб Забродин, Кирилл Любин и Мартин Сарканис. Все четверо были облачены в цивильные костюмы, недорогие, но опрятные. Саида явно смущал клетчатый пиджак – он часто подергивал плечами и поводил шеей. Все молчали, вроде бы с большим интересом наблюдая жизнь приморского городка, – так разительно непохожего на холодный, голодный, грязный и хмурый Петроград, распятый революцией.
– Идет! – нарушил молчание Кирилл Любин.
К ресторану «Черные паруса» быстро подходил граф Алексей Григорьевич Оболин в длинном сером пальто, в тирольской шляпе с пером и короткими полями, в левой руке у него была тяжелая трость. У входа он остановился, огляделся по сторонам и скрылся за массивной дверью с медным тяжелым кольцом вместо ручки. Взглянув на часы – было без пятнадцати минут два, – Забродин объявил:
– Подождем, пока народу побольше набьется.
И тут у ресторана появился Василий Белкин, который в новом костюме смотрелся слегка подгулявшим франтом. Весь облик Белкина говорил: доволен собой и окружающей действительностью. Впрочем, действительностью он был, хотя и приятно, ошарашен: выражение изумления на его круглом лице, казалось, застыло навсегда. Василий Белкин, не торопясь, насвистывая, прошел мимо ресторана, сделал незаметный знак пролетке: «Все, мол, в порядке» – и удалился.
– Молодца! – поцокал языком Алмади.
– Да… – задумчиво проговорил Глеб Забродин. – В артиста превращается наш Вася. Недюжинные способности. Значит, пас от самой гостиницы.
Теперь все смотрели на двери ресторана. Посетителей явно прибавилось: люди шли парами, в одиночку, компаниями. Публика самая разная: представительные господа и дамы в дорогих туалетах, матросы, молодые одинокие женщины. Время обеда, который для многих завсегдатаев «Черных парусов» перерастает в ужин до глубокой ночи. Такова традиция этого заведения.
– Пора! – возвестил Глеб Забродин. – Ты, Саид, – повернулся он к Алмади, – как вчера, обиходь своего коня, поставь в сарае и жди нас в гостинице. Но по необходимости – запрячь лошадь мгновенно и…
– Сделаем, Глеб, – перебил Алмади, и в голосе его прозвучала обида.
К ресторану направились трое: Забродин, Сарканис и Любин. Не успели войти – к ним устремился метрдотель, он же хозяин, папаша Генрих, – здоровенный детина, рябоватый, с коротким ежиком густых волос, в стилизованной форме капитана фрегата «Черные паруса». Он широко улыбался, показывая крепкие желтые зубы, и говорил на ломаном русском языке:
– Рад вас приветствовать, господа! Вам понравился наш расторант? Отшень, отшень рад. Отлично! Милость прошу! Вот ваш стол. Как вчера. Момент! К вам подойдет малтшик.
Зал ресторана был отделан под большую кают-компанию со всяческими предметами корабельного быта. Над буфетной стойкой, за которой лихо орудовал бармен в форме боцмана, висели круглые часы в виде барометра. К столу подошел официант, молодой человек в матросской форме.
– Добрый день, господа! – сказал он по-немецки и положил на стол меню. – Выбирайте, будьте любезны.
– Кирилл, – сказал Забродин, естественно, по-русски, – давай-ка полный обед, не шибко дорого и без спиртного.
Любин раскрыл меню, к нему услужливо склонился официант. Через десять минут холодные закуски и сельтерская вода оказались на столе. Друзья, не торопясь, приступили к еде.
Зал ресторана был наполовину пуст. В дальнем углу шумно гуляла компания матросов, оттуда слышалась немецкая и английская речь. Середину зала занимала круглая эстрада, сейчас пустая, рядом стоял накрытый чехлом рояль. За четыре стола от чекистов за маленьким столиком у окна сидел граф Оболин. Алексей Григорьевич сидел напряженно и прямо, часто бросая взгляд на окно, из которого был виден подход к двери ресторана. Иногда он машинально делал глоток из хрустального бокала, что-то цеплял с тарелки, отправлял вилку в рот и так же машинально жевал, смотря в окно.
– Второй день ждет, – тихо произнес Забродин.
– Раз он ушел из Петрограда налегке… – Сарканис низко склонился над своей тарелкой, – значит, он ждет того, у кого «Золотая братина», кто вывез ее из Ораниенбаума.
– Этим человеком может быть только дворецкий Толмачев! – заявил Любин.
– Кто знает… – Было видно, что Глеб Забродин целиком захвачен той операцией, которую выполняет, в голове его роятся всяческие планы и варианты, и он с трудом сдерживает себя. – Кто знает… – повторил он. – Не исключено, что во всей этой истории участвуют не только граф и его дворецкий. Что происходит – неясно. Кроме одного: Алексей Григорьевич кого-то ждет. Будем ждать и мы. Сейчас к «Золотой братине» граф Оболин ближе нас, лишь бы его не упустить.
– Не упустим! – усмехнулся Сарканис. – От самого Петрограда не упустили…
– Смотрите! – прервал Любин.
Алексей Григорьевич повелительным жестом подозвал официанта, что-то сказал ему, тот кивнул, отправился к буфетной стойке и скоро вернулся со стопкой газет, передал их графу Оболину. Граф торопливо стал просматривать газеты.
– Что он хочет там прочитать? – ни к кому не обращаясь, спросил Глеб.
– А еда кончилась, – нарушил раздумье командира группы Любин.
– Что же, – Забродин с удовольствием сильно потер руки, – ничего не остается: закажем пива.
– И копченых угрей к нему, – подсказал Любин.
– Принимается, – засмеялся Глеб.
Стрелки на круглых часах в виде барометра, которые висели над стойкой буфета, показывали двадцать два часа сорок минут. Зал ресторана «Черные паруса» был полон. И преобладала теперь в нем русская эмиграция, повсюду звучала русская речь. Кого здесь только не было! Роскошные дамы в драгоценностях, господа в смокингах, бывшие товарищи министров, а возможно, и сами министры, крупные дельцы и промышленники, тоже, естественно, бывшие, биржевые маклеры, политические лидеры разогнанных большевиками партий, знаменитые московские и петербургские артисты, бледные поэты, дамы полусвета, авантюристы всех рангов, офицеры царской армии – так классифицировали эту публику Забродин, Любин и Сарканис. Было много иностранных морских офицеров, богатых литовцев и местных дорогих проституток. Однако в гвалте, шуме, звоне бокалов, в облаках табачного дыма преобладала русская речь, слышались громкие тосты, отдельные выкрики. На эстраде под звуки рояля, клавиши которого терзал пожилой господин в цилиндре, с испитым, густо напудренным лицом, полуобнаженные танцовщицы исполняли медленный, томный танец, бросая по сторонам зовущие улыбки.
Кирилл, Глеб и Мартин, допивая уж которую бутылку темного густого пива, видели возбужденные взоры, темпераментную жестикуляцию за столами, где сидели русские. Долетали отдельные фразы и реплики:
– Сами, сами виноваты! Либеральничали! Дебаты! Давно надо было, еще в пятом году, всех – на телеграфные столбы! Всю эту большевистскую нечисть!
– Бежать! Они и сюда придут! Бежать в Америку! В Африку!..
– Господа! Ужасная весть: большевики заняли Казань и Симбирск.
– Боже! Спаси Россию!
– Россию, поручик, надо спасать на фронте, а не здесь, с портовыми шлюхами.
– Что? Да как вы смеете?!
– Растащите их! – истеричный женский голос.
– Господа! Господа! Вы же светские люди!..
И в этот момент в дальнем углу ресторана вспыхнула настоящая драка между матросами, судя по всему, из-за женщин, которые сидели за их столиком: летят тарелки, стулья, визжат матросские подружки, сорвана на пол скатерть, звон разбитой посуды, мелькают кулаки, искаженные злобой и азартом лица. К месту происшествия уже спешил метрдотель, папаша Генрих, который из обходительного и вежливого хозяина заведения преобразился в профессионального вышибалу: могучими волосатыми руками растащил дерущихся, дал пинка одному, встряхнул за шиворот другого, так что пуговицы полетели, и с подоспевшими официантами сразу нескольких поволок к выходу.
Погасла драка. А на эстраде уже другая картина: смешной толстый человечек, в клетчатых брюках, в всклокоченном парике, пел на немецком языке куплеты, гримасничая и подмигивая, и за несколькими столиками публика покатывалась со смеху.
– Да, весело у папаши Генриха, – отметил не без удовольствия Глеб Забродин.
– Я в таком кабаке впервые, – без всяких эмоций, по-деловому откликнулся Мартин Сарканис.
– Уходит, – тихо произнес Кирилл Любин.
Между столиками – некоторые из них были пусты, потому что шел уже второй час ночи, – пробирался к выходу граф Оболин. Алексей Григорьевич был угрюм, движения его казались целеустремленными.
– Мартин, – прошептал Забродин, – за ним! Скорее всего, направляется к себе. И все-таки… Потом сразу в нашу гостиницу. Ждем тебя там.
Сарканис неторопливо поднялся со стула, потянулся так, что хрустнули суставы, и отправился из зала ресторана за графом Оболиным.
А на эстраде томный молодой человек, с бледным нервным лицом, с длинными волосами, декламировал нараспев:
За своим столиком сидел граф Алексей Григорьевич Оболин, бледный, с синяками под глазами, небритый. К еде не притрагивался, смотрел в окно… За вчерашним столиком группа Забродина была представлена в другом составе: сам Глеб, Кирилл Любин, а место Сарканиса занимал Белкин. И происходили с Белкиным метаморфозы: он сидел за столом развалившись, очевидно кого-то копируя, засунул салфетку за ворот рубашки, но ел с азартом, даже алчно.
– Вася, Вася, – прошептал Забродин, – спокойно, не привлекай внимания.
– Никогда такой жратвы не пробовал, – с полным ртом откликнулся Белкин. – Ну буржуи, ну гады… Живут! Ничего, мы до них доберемся!.. Ишь, зажрались! Кирилл, а вот эта хреновина как называется?
– Паштет из кальмаров, – Любин с явным удивлением смотрел на молодого чекиста. – Ложкой, Вася, паштет не едят. Намажь ножом на хлеб…
– Ничего, и ложкой проходит… – Белкин хищно озирал стол. – Ребята, а вечером здесь баб полно, да? Глеб, возьми меня вечером, я… Нет, какую жизнь себе устроили, паразиты!..
– Василий, прекрати сейчас же! – тихо, но зло потребовал Забродин. – Что с тобой?
– А что со мной? – как бы очнувшись, повторил Василий, похоже изумившись. – Я и сам не знаю…
– Опять попросил газеты, – тихо произнес Любин.
Вдруг газета выпала из рук Алексея Григорьевича, он пошатнулся, судорожно отпил из бокала, снова схватил газету, стал перечитывать какое-то сообщение, и крупные капли пота покрыли его лицо. Потом граф Оболин откинулся на спинку стула и замер, прикрыв веки.
– Ему плохо… – Кирилл уже порывался встать из-за стола. – Надо помочь.
– Сиди! – приказал Забродин. – Сам отойдет. – Он жестом подозвал официанта, проходившего мимо: – Сегодняшние газеты, пожалуйста!
– Момент! – Официант направился к буфетной стойке. Через полминуты в руках Забродина была стопка свежих газет.
Он разделил ее на две половины, одну оставил себе, другую протянул Кириллу. Оба стали просматривать газеты. Василий Белкин, воспользовавшись ситуацией, вернулся к еде, с большим удовольствием поглощая рыбный салат с морской капустой.
– Вот! – тихо воскликнул Кирилл. – В «Дойче беобахтер»!
– Переведи, чтоб и Василий знал… – Забродин ткнул Белкина в бок: – Перестань жрать!
Любин перевел газетную заметку:
Алексей Григорьевич медленно поднялся, вынул из кармана пиджака бумажник, достал из него несколько денежных купюр, бросил их на стол и медленно, ни на кого не глядя, побрел к выходу из ресторана.
– Василий, за ним, – приказал Забродин.
Белкин с тоской оглядел стол, на котором далеко не все было съедено, поднялся, выдернул салфетку из-за ворота, вытер губы, повлажневшее лицо и непринужденно, с нахальной развалочкой последовал за графом Оболиным.
Некоторое время Глеб и Кирилл смотрели друг на друга. В глазах Забродина скакали азартные бесенята.
– Что и требовалось доказать, – нарушил молчание Любин. – Дворецкий.
– Может быть, может быть…
– Одно непонятно: зачем Толмачеву понадобилось в Чека посылать два письма?
– Ну, тут, пожалуй, все просто, – после некоторого раздумья ответил Забродин. – Если, конечно, это твой Никита Никитович. Толмачеву надо было убрать графа. Сам он этого сделать по каким-то причинам не мог и решил действовать нашими руками. Первое письмо – приманка. Мы должны были клюнуть. И клюнули. Ему это подтвердили…
– Дарья! – вырвалось у Кирилла.
– Скорее всего, – стараясь быть спокойным, согласился Забродин. – И тогда – второе письмо. Что ж, расчет точный.
– По мне, так примитивный.
– Я склонен сказать по-другому: автор письма… – Глеб помедлил, – так вот, автор письма посчитал нас примитивными.
– Не могу смириться! – прошептал граф Оболин, скрипнув зубами. – Какая судьба сызнова открывалась! Если в ее опочивальню…
– Вот что, Григорий Григорьевич, – сказал граф Панин. – Не можно тебе сейчас одному. Едем ко мне! У императрицы нашей, по случаю победы над Пугачом, свой бал, а в моем доме – свой пир. Мои молодцы гуляют, офицеры славные, что победу сию в ратном деле добыли. Уж второй день гуляют. За чаркой вина отойдешь. А может, чего и надумаем…
Путешествие «Золотой братины»
Глава 13
Поиски графа
Петроград, 26 сентября 1918 года
За окнами кабинета неохотно светлело.– Теперь вот что… – сказал Дмитрий Наумович Картузов. – Нам нужно решить один принципиальный вопрос. – Комиссар, покуривая трубку, внимательно посмотрел на Любина: – Мы тут, Кирилл Захарович, уж извините, пока вы были в Ораниенбауме, изучали вашу биографию.
– Зачем? – изумился Любин.
– Позвольте кое-что уточнить, – как бы не слыша вопроса, продолжал Картузов. – По отцу – из дворян, верно? – Любин кивнул. – Окончили историко-филологический факультет Петербургского университета, писали диссертацию по истории, тема – «Литературные памятники времен Екатерины». Так?
– Совершенно верно. В конце университетского курса я поменял квалификацию, решил стать историком, и диссертация стала как бы переходом от литературы к истории, в результате получил диплом доктора искусствоведения. Но я не совсем понимаю…
– Немного терпения, Кирилл Захарович, – остановил Любина Картузов. – В двенадцатом году принимали участие в студенческих беспорядках, были арестованы. Тут у нас сведения обрываются. Что было дальше?
– Отсидел четыре месяца в Крестах, пока велось следствие. Потом выпустили…
– Наш парень, – с некоторым удивлением ввернул Василий Белкин.
– Ни в каких партиях не состояли и не состоите. – Дмитрий Наумович отложил в сторону лист бумаги, в который заглядывал во время разговора.
– Совершенно верно, – подтвердил Любин. – Не состою. Я предан истории России, а политика…
– У нас еще будет время поговорить на политические темы, – продолжал Картузов. И после паузы добавил с улыбкой: – Я на это очень надеюсь. Сколькими языками владеете, Кирилл Захарович?
– Свободно английским и немецким. Французским хуже.
– Вы нам очень нужны, товарищ Любин, – пояснил Картузов. – Ваше знание русской истории, языков… Хотя вон Забродин по-немецки лихо шпрехает…
– Как-никак мать – чистокровная немка, – вставил молчавший до сих пор Глеб. – Хотя насчет шпрехания – это сильно сказано. Читаю свободно. А говорить… Языковой среды не хватает.
– Вполне возможно, что эта самая среда скоро у вас будет, – задумчиво произнес Дмитрий Наумович. – Мы предлагаем вам, Кирилл Захарович, – повернулся он к Любину, – сотрудничество. Поработайте в группе Забродина. Ведь вы давнишние друзья?
– Это так! – быстро подтвердил Глеб.
– Задача вам известна, она конкретна: найти и вернуть в Россию сервиз «Золотая братина».
– Я не военный человек… – в полном замешательстве проговорил Любин.
– Мы здесь все не военные, – признался Картузов.
– Что же… – Любин встал. Напряженный голос и покрасневшие щеки выдавали его волнение. – «Золотая братина»… Да! Я согласен! Спасибо за доверие. По мере сил… Буду стараться.
– И вам спасибо, Кирилл Захарович. – Картузов, выйдя из-за стола, протянул Любину руку – влажную и холодную.
С объятиями бросился к Кириллу и Саид Алмади, прокричал, сверкая белыми зубами:
– Наш товарищ! Друг! У товарищ Любин большой ум, острый, как сабля!
– Ты меня, Кирилл, прости, – признался, похоже, в большом смущении Василий Белкин. – Ну… Там, в доме этого графа. Не допер я малость…
– Все! – перебил эту сбивчивую речь Картузов. – Теперь за дело. – Он достал из папки второе письмо анонима, быстро пробежал его глазами. – Значит, так… Первое. За квартирой этого бывшего купца Машкова установить нелегальный надзор. Немедленно! Фиксировать всех, кто туда приходит.
– Организуем, – подтвердил Забродин.
– Второе… – Картузов помедлил. – Второе: будем ждать из Ораниенбаума Сарканиса. Нам бы эту Дарью под белы ручки… Ну и главное: опознание в гражданине Сутейкине А. Г. графа Оболина. Если, конечно, все, что изложено в письме, соответствует действительности… Тут слово за вами, Кирилл Захарович. Задача щепетильная. Весьма и весьма…
– Сообразим, Дмитрий Наумович! – нетерпеливо заверил Забродин.
– В таком случае действуйте! – подытожил Картузов. – На работу, Кирилл Захарович, оформим вас завтра. Сейчас нет времени.
– Конечно, конечно! – смущенно согласился Любин.
Петроград, 27 сентября 1918 года
К семи вечера двадцать шестого из Ораниенбаума вернулся Мартин Сарканис. Вернулся ни с чем: вилла графа Оболина оказалась пустой, запертой на все замки. Проникнув в дом, чекисты никого не обнаружили. Дарья бесследно исчезла.Ничего не дало и скрытое наблюдение за квартирой бывшего купца первой гильдии Машкова во Владимирском переулке, двадцать. За весь день квартиру под номером сорок четыре никто не посетил, никто из нее не вышел.
Грузовик остановился за углом.
– Постарайтесь без шума, – приказал Глеб Забродин. Из кузова стали выпрыгивать чекисты, было их человек десять.
– Товарищ Зайцев, – тихо позвал Забродин, – ты своих людей поставь у подъезда, у черного хода, и пусть двое поднимутся на последний этаж, к чердаку. Сорок четвертая квартира на третьем этаже.
– Есть! – послышался голос из темноты.
А тьма во Владимирском переулке была полная, хоть глаз выколи, – ни один фонарь не горел. На второй этаж, освещая себе путь спичками, поднялись трое: Глеб Забродин, Василий Белкин и Кирилл Любин, которого узнать было совершенно невозможно: подклеенная борода, усы, очки с затемненными стеклами, длинное, не по росту, пальто, фетровая шляпа с широкими полями сотворили совершенно нового человека, надо признать, довольно нелепого вида. И Кирилл чувствовал себя в новой роли скованно. «Балаган какой-то», – думал он.
Осветили дверь с цифрой сорок четыре. Глеб не стал нажимать кнопку звонка: после двадцати двух часов электричество отключали. Забродин постучал в дверь кулаком, довольно сильно. Молчание… Василий Белкин стал барабанить ногой:
– Погоди-ка! – остановил его Глеб.
За дверью послышалось шарканье шагов. Потом все стихло.
– Кто? – прозвучал испуганный мужской голос.
– Открывайте! – Голос Забродина был спокоен и бесстрастен. – Чека. Проверка документов.
Защелкали замки, дверь приоткрылась, в ее проеме возник пожилой человек, очень полный, бледный, с небритым лицом. На его плечи был накинут женский пуховый платок, керосиновая лампа с коптящим фитилем дрожала в руке.
– Ваша семья, Иван Петрович, состоит из четырех человек, не так ли? – спросил Забродин, следуя за стариком по коридору первым.
– Да, да, точно так…
– Вы, ваша супруга, мать и младший сын.
– Совершенно верно.
– Вот и представьте их нам. И паспорта…
– Сначала прошу в спальню к матушке… – Хозяин перешел на шепот: – Только она хворая, так что…
– Не волнуйтесь. Мы ее не потревожим.
Все домочадцы бывшего купца первой гильдии Машкова оказались на месте, документы были в порядке.
– Есть ли еще кто-нибудь в квартире? – спросил Забродин. Последовало долгое молчание. Фитиль в керосиновой лампе коптил все сильнее.
– Прошу в гостиную, – пригласил Иван Петрович Машков, и ни одной кровинки не было в его лице.
На кожаном диване спал (или притворялся спящим) человек, с головой накрывшийся одеялом. Глеб Забродин сделал незаметный знак Белкину. Василий солидно откашлялся и строго спросил у хозяина квартиры:
– Это кто, гражданин Машков?
– Родственник мой… – Иван Петрович начал икать. – Из Т-тульской губернии. Прибыл в П-питер… по семейным обстоятельствам.
Василий Белкин прошел в комнату, за ним суетливо семенил бывший купец первой гильдии Машков. Глеб и Кирилл остались стоять в открытых дверях, и лица их были почти слиты с темнотой. Белкин встряхнул спящего за плечо. Мужчина поднялся, сел, оказавшись в нательной рубашке, стал тереть глаза.
– Документы! – победно потребовал Белкин.
Мужчина помедлил несколько мгновений, потом достал из внутреннего кармана пиджака, висевшего на спинке стула, паспорт, молча протянул его Василию. Белкин раскрыл паспорт, взял у хозяина квартиры лампу, поднес ее к документу, прочитал:
– «Сутейкин Анатолий Гаврилович». – Поднес лампу к мужчине, осветив его лицо.
Кирилл Любин узнал графа Алексея Григорьевича Оболина, еле заметно кивнул Забродину: «Он».
– Из каких будете? – спросил Белкин.
– Земский врач, – ответил граф Оболин. – Из Венёвского уезда. Там помечено.
Белкин возвратил «земскому врачу» паспорт.
– Все в порядке. – И повернулся к хозяину квартиры: – Извиняйте, ищем опасного преступника.
Иван Петрович Машков, провожая непрошеных гостей, вышел на лестничную площадку. Последним покидал квартиру купца первой гильдии Василий Белкин. В передней на столике возле зеркала стояла небольшая серебряная пепельница в виде морской раковины. Василий ловким движением руки опустил ее в карман своей кожаной куртки.
Граф Алексей Григорьевич Оболин вышел из дома утром, в семь часов тридцать пять минут. Пройдя три квартала, он остановил извозчика и направился в сторону Финляндского вокзала. За ним на некотором отдалении, тоже на извозчике, роль которого с удовольствием исполнял Саид Алмади, следовал Глеб Забродин.
Глава 14
В ресторане «Черные паруса»
Мемель, 30 сентября 1918 года
Ресторан «Черные паруса» находился в cтаром городе, недалеко от порта, и занимал нижний этаж дома, построенного в первой половине XVIII века. Дом из темного кирпича, с высокой готической крышей, стоял на перекрестке двух улиц, а на крохотной площади – небольшой базарчик. На развалах продавалась всяческая рыба, порой еще трепещущая (только сегодня выловили в море), и всевозможные овощи, аккуратно, даже красиво разложенные, а еще – целый ряд цветов, который представлял собой яркую гамму осенних красок. Базарчик обступили маленькие магазины с пестрыми витринами, двери их были настежь открыты. И в магазинах, и на базаре шла оживленная торговля, сновали люди; цокот подков проезжающих извозчичьих пролеток и шум моторов редких машин тонули в разноголосице продавцов и покупателей.На одной из пересекающихся улиц, недалеко и от базара, и от дверей ресторана «Черные паруса», приткнулась легкая пролетка, в которую был запряжен стройный жеребец серой масти в яблоках. К его морде была привязана торба из мешковины, и жеребец аппетитно похрустывал овсом. На козлах сидел Саид Алмади, а в самой пролетке разместились Глеб Забродин, Кирилл Любин и Мартин Сарканис. Все четверо были облачены в цивильные костюмы, недорогие, но опрятные. Саида явно смущал клетчатый пиджак – он часто подергивал плечами и поводил шеей. Все молчали, вроде бы с большим интересом наблюдая жизнь приморского городка, – так разительно непохожего на холодный, голодный, грязный и хмурый Петроград, распятый революцией.
– Идет! – нарушил молчание Кирилл Любин.
К ресторану «Черные паруса» быстро подходил граф Алексей Григорьевич Оболин в длинном сером пальто, в тирольской шляпе с пером и короткими полями, в левой руке у него была тяжелая трость. У входа он остановился, огляделся по сторонам и скрылся за массивной дверью с медным тяжелым кольцом вместо ручки. Взглянув на часы – было без пятнадцати минут два, – Забродин объявил:
– Подождем, пока народу побольше набьется.
И тут у ресторана появился Василий Белкин, который в новом костюме смотрелся слегка подгулявшим франтом. Весь облик Белкина говорил: доволен собой и окружающей действительностью. Впрочем, действительностью он был, хотя и приятно, ошарашен: выражение изумления на его круглом лице, казалось, застыло навсегда. Василий Белкин, не торопясь, насвистывая, прошел мимо ресторана, сделал незаметный знак пролетке: «Все, мол, в порядке» – и удалился.
– Молодца! – поцокал языком Алмади.
– Да… – задумчиво проговорил Глеб Забродин. – В артиста превращается наш Вася. Недюжинные способности. Значит, пас от самой гостиницы.
Теперь все смотрели на двери ресторана. Посетителей явно прибавилось: люди шли парами, в одиночку, компаниями. Публика самая разная: представительные господа и дамы в дорогих туалетах, матросы, молодые одинокие женщины. Время обеда, который для многих завсегдатаев «Черных парусов» перерастает в ужин до глубокой ночи. Такова традиция этого заведения.
– Пора! – возвестил Глеб Забродин. – Ты, Саид, – повернулся он к Алмади, – как вчера, обиходь своего коня, поставь в сарае и жди нас в гостинице. Но по необходимости – запрячь лошадь мгновенно и…
– Сделаем, Глеб, – перебил Алмади, и в голосе его прозвучала обида.
К ресторану направились трое: Забродин, Сарканис и Любин. Не успели войти – к ним устремился метрдотель, он же хозяин, папаша Генрих, – здоровенный детина, рябоватый, с коротким ежиком густых волос, в стилизованной форме капитана фрегата «Черные паруса». Он широко улыбался, показывая крепкие желтые зубы, и говорил на ломаном русском языке:
– Рад вас приветствовать, господа! Вам понравился наш расторант? Отшень, отшень рад. Отлично! Милость прошу! Вот ваш стол. Как вчера. Момент! К вам подойдет малтшик.
Зал ресторана был отделан под большую кают-компанию со всяческими предметами корабельного быта. Над буфетной стойкой, за которой лихо орудовал бармен в форме боцмана, висели круглые часы в виде барометра. К столу подошел официант, молодой человек в матросской форме.
– Добрый день, господа! – сказал он по-немецки и положил на стол меню. – Выбирайте, будьте любезны.
– Кирилл, – сказал Забродин, естественно, по-русски, – давай-ка полный обед, не шибко дорого и без спиртного.
Любин раскрыл меню, к нему услужливо склонился официант. Через десять минут холодные закуски и сельтерская вода оказались на столе. Друзья, не торопясь, приступили к еде.
Зал ресторана был наполовину пуст. В дальнем углу шумно гуляла компания матросов, оттуда слышалась немецкая и английская речь. Середину зала занимала круглая эстрада, сейчас пустая, рядом стоял накрытый чехлом рояль. За четыре стола от чекистов за маленьким столиком у окна сидел граф Оболин. Алексей Григорьевич сидел напряженно и прямо, часто бросая взгляд на окно, из которого был виден подход к двери ресторана. Иногда он машинально делал глоток из хрустального бокала, что-то цеплял с тарелки, отправлял вилку в рот и так же машинально жевал, смотря в окно.
– Второй день ждет, – тихо произнес Забродин.
– Раз он ушел из Петрограда налегке… – Сарканис низко склонился над своей тарелкой, – значит, он ждет того, у кого «Золотая братина», кто вывез ее из Ораниенбаума.
– Этим человеком может быть только дворецкий Толмачев! – заявил Любин.
– Кто знает… – Было видно, что Глеб Забродин целиком захвачен той операцией, которую выполняет, в голове его роятся всяческие планы и варианты, и он с трудом сдерживает себя. – Кто знает… – повторил он. – Не исключено, что во всей этой истории участвуют не только граф и его дворецкий. Что происходит – неясно. Кроме одного: Алексей Григорьевич кого-то ждет. Будем ждать и мы. Сейчас к «Золотой братине» граф Оболин ближе нас, лишь бы его не упустить.
– Не упустим! – усмехнулся Сарканис. – От самого Петрограда не упустили…
– Смотрите! – прервал Любин.
Алексей Григорьевич повелительным жестом подозвал официанта, что-то сказал ему, тот кивнул, отправился к буфетной стойке и скоро вернулся со стопкой газет, передал их графу Оболину. Граф торопливо стал просматривать газеты.
– Что он хочет там прочитать? – ни к кому не обращаясь, спросил Глеб.
– А еда кончилась, – нарушил раздумье командира группы Любин.
– Что же, – Забродин с удовольствием сильно потер руки, – ничего не остается: закажем пива.
– И копченых угрей к нему, – подсказал Любин.
– Принимается, – засмеялся Глеб.
Стрелки на круглых часах в виде барометра, которые висели над стойкой буфета, показывали двадцать два часа сорок минут. Зал ресторана «Черные паруса» был полон. И преобладала теперь в нем русская эмиграция, повсюду звучала русская речь. Кого здесь только не было! Роскошные дамы в драгоценностях, господа в смокингах, бывшие товарищи министров, а возможно, и сами министры, крупные дельцы и промышленники, тоже, естественно, бывшие, биржевые маклеры, политические лидеры разогнанных большевиками партий, знаменитые московские и петербургские артисты, бледные поэты, дамы полусвета, авантюристы всех рангов, офицеры царской армии – так классифицировали эту публику Забродин, Любин и Сарканис. Было много иностранных морских офицеров, богатых литовцев и местных дорогих проституток. Однако в гвалте, шуме, звоне бокалов, в облаках табачного дыма преобладала русская речь, слышались громкие тосты, отдельные выкрики. На эстраде под звуки рояля, клавиши которого терзал пожилой господин в цилиндре, с испитым, густо напудренным лицом, полуобнаженные танцовщицы исполняли медленный, томный танец, бросая по сторонам зовущие улыбки.
Кирилл, Глеб и Мартин, допивая уж которую бутылку темного густого пива, видели возбужденные взоры, темпераментную жестикуляцию за столами, где сидели русские. Долетали отдельные фразы и реплики:
– Сами, сами виноваты! Либеральничали! Дебаты! Давно надо было, еще в пятом году, всех – на телеграфные столбы! Всю эту большевистскую нечисть!
– Бежать! Они и сюда придут! Бежать в Америку! В Африку!..
– Господа! Ужасная весть: большевики заняли Казань и Симбирск.
– Боже! Спаси Россию!
– Россию, поручик, надо спасать на фронте, а не здесь, с портовыми шлюхами.
– Что? Да как вы смеете?!
– Растащите их! – истеричный женский голос.
– Господа! Господа! Вы же светские люди!..
И в этот момент в дальнем углу ресторана вспыхнула настоящая драка между матросами, судя по всему, из-за женщин, которые сидели за их столиком: летят тарелки, стулья, визжат матросские подружки, сорвана на пол скатерть, звон разбитой посуды, мелькают кулаки, искаженные злобой и азартом лица. К месту происшествия уже спешил метрдотель, папаша Генрих, который из обходительного и вежливого хозяина заведения преобразился в профессионального вышибалу: могучими волосатыми руками растащил дерущихся, дал пинка одному, встряхнул за шиворот другого, так что пуговицы полетели, и с подоспевшими официантами сразу нескольких поволок к выходу.
Погасла драка. А на эстраде уже другая картина: смешной толстый человечек, в клетчатых брюках, в всклокоченном парике, пел на немецком языке куплеты, гримасничая и подмигивая, и за несколькими столиками публика покатывалась со смеху.
– Да, весело у папаши Генриха, – отметил не без удовольствия Глеб Забродин.
– Я в таком кабаке впервые, – без всяких эмоций, по-деловому откликнулся Мартин Сарканис.
– Уходит, – тихо произнес Кирилл Любин.
Между столиками – некоторые из них были пусты, потому что шел уже второй час ночи, – пробирался к выходу граф Оболин. Алексей Григорьевич был угрюм, движения его казались целеустремленными.
– Мартин, – прошептал Забродин, – за ним! Скорее всего, направляется к себе. И все-таки… Потом сразу в нашу гостиницу. Ждем тебя там.
Сарканис неторопливо поднялся со стула, потянулся так, что хрустнули суставы, и отправился из зала ресторана за графом Оболиным.
А на эстраде томный молодой человек, с бледным нервным лицом, с длинными волосами, декламировал нараспев:
Вокруг чтеца в медленном танце, как ночные бабочки, кружились танцовщицы – среди ресторанного хаоса, грязных столов, выкриков, клубов табачного дыма.
Было все очень просто,
Было все очень мило,
Королева просила
Перерезать гранат.
И дала половину,
И пажа истомила,
И пажа полюбила,
Вся в мотивах сонат.
А потом отдавалась,
Отдавалась грозово,
До рассвета рабою
Проспала госпожа.
Это было у моря,
Где волна бирюзова,
Где ажурная пена, —
И соната пажа…
Мемель, 1 октября 1918 года
Да, умеют работать в заведении папаши Генриха! В этот утренний час зал ресторана «Черные паруса» встречал посетителей безукоризненной чистотой, ослепительно белыми скатертями на столах, крахмальными салфетками, которые тугими конусами возвышались у тарелок с изображением парусной шхуны в центре. Зал выглядел пустым. Лишь за тремя столами пристойно завтракали семьями: степенные главы домов, супруги, держащиеся с чинным достоинством, аккуратные дети, – тихие разговоры, еле-еле позванивают вилки и ножи.За своим столиком сидел граф Алексей Григорьевич Оболин, бледный, с синяками под глазами, небритый. К еде не притрагивался, смотрел в окно… За вчерашним столиком группа Забродина была представлена в другом составе: сам Глеб, Кирилл Любин, а место Сарканиса занимал Белкин. И происходили с Белкиным метаморфозы: он сидел за столом развалившись, очевидно кого-то копируя, засунул салфетку за ворот рубашки, но ел с азартом, даже алчно.
– Вася, Вася, – прошептал Забродин, – спокойно, не привлекай внимания.
– Никогда такой жратвы не пробовал, – с полным ртом откликнулся Белкин. – Ну буржуи, ну гады… Живут! Ничего, мы до них доберемся!.. Ишь, зажрались! Кирилл, а вот эта хреновина как называется?
– Паштет из кальмаров, – Любин с явным удивлением смотрел на молодого чекиста. – Ложкой, Вася, паштет не едят. Намажь ножом на хлеб…
– Ничего, и ложкой проходит… – Белкин хищно озирал стол. – Ребята, а вечером здесь баб полно, да? Глеб, возьми меня вечером, я… Нет, какую жизнь себе устроили, паразиты!..
– Василий, прекрати сейчас же! – тихо, но зло потребовал Забродин. – Что с тобой?
– А что со мной? – как бы очнувшись, повторил Василий, похоже изумившись. – Я и сам не знаю…
– Опять попросил газеты, – тихо произнес Любин.
Вдруг газета выпала из рук Алексея Григорьевича, он пошатнулся, судорожно отпил из бокала, снова схватил газету, стал перечитывать какое-то сообщение, и крупные капли пота покрыли его лицо. Потом граф Оболин откинулся на спинку стула и замер, прикрыв веки.
– Ему плохо… – Кирилл уже порывался встать из-за стола. – Надо помочь.
– Сиди! – приказал Забродин. – Сам отойдет. – Он жестом подозвал официанта, проходившего мимо: – Сегодняшние газеты, пожалуйста!
– Момент! – Официант направился к буфетной стойке. Через полминуты в руках Забродина была стопка свежих газет.
Он разделил ее на две половины, одну оставил себе, другую протянул Кириллу. Оба стали просматривать газеты. Василий Белкин, воспользовавшись ситуацией, вернулся к еде, с большим удовольствием поглощая рыбный салат с морской капустой.
– Вот! – тихо воскликнул Кирилл. – В «Дойче беобахтер»!
– Переведи, чтоб и Василий знал… – Забродин ткнул Белкина в бок: – Перестань жрать!
Любин перевел газетную заметку:
– «Сделка века. По сведениям немецкого Национального банка, в ближайшие дни крупнейший ювелирный магазин на Унтер-ден-Линден «Арон Нейгольберг и компания» приобретет редчайший сервиз на семьдесят персон из трехсот пятидесяти одного предмета «Золотая братина» у русского графа Оболина, бежавшего из красной России. Самый богатый ювелир Берлина привел в движение весь свой капитал, не занятый в долгосрочных вкладах, чтобы собрать необходимую сумму, так как граф Оболин торопит сделку».– Смотрите, смотрите! – прошептал Белкин.
Алексей Григорьевич медленно поднялся, вынул из кармана пиджака бумажник, достал из него несколько денежных купюр, бросил их на стол и медленно, ни на кого не глядя, побрел к выходу из ресторана.
– Василий, за ним, – приказал Забродин.
Белкин с тоской оглядел стол, на котором далеко не все было съедено, поднялся, выдернул салфетку из-за ворота, вытер губы, повлажневшее лицо и непринужденно, с нахальной развалочкой последовал за графом Оболиным.
Некоторое время Глеб и Кирилл смотрели друг на друга. В глазах Забродина скакали азартные бесенята.
– Что и требовалось доказать, – нарушил молчание Любин. – Дворецкий.
– Может быть, может быть…
– Одно непонятно: зачем Толмачеву понадобилось в Чека посылать два письма?
– Ну, тут, пожалуй, все просто, – после некоторого раздумья ответил Забродин. – Если, конечно, это твой Никита Никитович. Толмачеву надо было убрать графа. Сам он этого сделать по каким-то причинам не мог и решил действовать нашими руками. Первое письмо – приманка. Мы должны были клюнуть. И клюнули. Ему это подтвердили…
– Дарья! – вырвалось у Кирилла.
– Скорее всего, – стараясь быть спокойным, согласился Забродин. – И тогда – второе письмо. Что ж, расчет точный.
– По мне, так примитивный.
– Я склонен сказать по-другому: автор письма… – Глеб помедлил, – так вот, автор письма посчитал нас примитивными.