Мирер Александр Исаакович. Знак равенства

Мирер Александр
Знак равенства

   Александр Мирер
   Знак равенства
   Василий Васильевич уходил с вечеринки недовольный и много раньше, чем другие гости-сослуживцы. Слишком много там пили, по его мнению, а кассир Государственного банка должен быть воздержанным, как спортсмен. С похмелья и обсчитываются. Весь вечер Василий Васильевич помнил, что завтра в институтах день получки, и незаметно удалился при первой же возможности.
   Он повздыхал, стоя на полутемной площадке, и стал спускаться, оглядываясь на блестящие дверные дощечки, - дом был "профессорский", строенный в начале столетия. Слишком высокие потолки, слишком большие комнаты, широкие лестничные марши.
   - А не водился бы ты с начальством, Поваров, - бормотал он, выходя на улицу.
   Каменные львы по сторонам подъезда таращили на него пустые глаза. У правого была разбита морда.
   - Разгильдяи, - сказал Василий Васильевич, имея в виду не только тех, кто испортил скульптуру.
   Вечер был разбит, испорчен. Василий Васильевич был неприятно взбудоражен всем этим - потолками, бутылками, орущим магнитофоном, - и разбитая львиная морда оказалась последней каплей. Домосед Василий Поваров внезапно решился пойти в кино на последний вечерний сеанс, чтобы отвлечься.
   Он плохо знал этот район и побрел наудачу, высматривая постового милиционера. Как назло, всех постовых будто ветром сдуло. Василий Васильевич начал плутать по старому городу, сворачивал в узкие переулки, неожиданно возникающие между домами, и все более раздражался, не находя выхода на проспект. Фонари мигали высоко над головой, в подворотнях шаркали невидимые подошвы, и белые лица прохожих поворачивались к нему и опять исчезали в темноте. Впервые за много месяцев он был ночью вне дома. Он осторожно оглядывался и убыстрял шаги, проходя мимо темных подворотен и молодых людей, неподвижно стоявших у подъездов, и совсем уже отчаялся, когда увидел, наконец, постового.
   Милиционер стоял на мостовой в двух шагах от фонаря. Он держал в руке спичечный коробок и папиросу и смотрел вверх на освещенные окна. Привычно официальный вид милиционера - фуражка, темный галстук и белые погоны вдруг успокоил Поварова. Он понял, что время еще не позднее, и вовсе не ночь глухая, в вечер как вечер.
   Василий Васильевич решительно шагнул с тротуара на мостовую.
   - Будьте добры сказать, есть ли поблизости кинотеатр?
   Милиционер повернул к нему голову. Он не взял под козырек, и это тоже рассердило Василия Васильевича.
   - Кинотеатр? - милиционер потряс коробком, зажег спичку и быстро, внимательно посмотрел Поварову в лицо. Спичка погасла. - Нет здесь кинотеатра. - Он затянулся папиросой, держа ее в горсти так, чтобы осветить лицо Василия Васильевича. - Ближайший кинотеатр на проспекте.
   Василий Васильевич пожал плечами и двинулся к проспекту. Как только он свернул в очередной переулок, кто-то догнал его и пошел рядом. Поваров с испугом оглянулся.
   - Извините, конечно, - вполголоса сказал низкорослый человечек. Он покачивался и беспокойно шуршал подошвами. - Кинозал имеется. Я вижу, милиционер-то нездешний... И провожу, если желаете. По этой стороне, один квартал всего...
   - Нет, нет, я сам дойду, большое спасибо, - сказал Василий Васильевич.
   Человек отстал, но его шаги шуршали неподалеку, и за перекрестком он снова оказался под рукой.
   - Вот, вот он, кинотеатр. Вот дверь, здесь.
   Что-то в нем было нарочитое. Вином не пахнет, но говорит, как пьяный.
   - Спасибо, я не разберу... Темно совсем.
   - Электроэнергию экономят, заходите.
   - Спасибо, - сказал Поваров и вошел.
   Видимо, сеанс уже начался. В кассовом вестибюле светил пыльный желтый плафон. Кассирша пересчитывала деньги за окошечком.
   - Один билет, - сказал Василий Васильевич. - Не слишком далеко и в середине, если можно.
   - Зал пустой. Выдумали кино в такой глуши, - сказала кассирша. - Сборов нет, сиди здесь до полуночи. Какой вам ряд?
   Опять что-то ненастоящее мелькнуло в ее голосе и в звоне монет на столе.
   - Десятый-двенадцатый, - нерешительно сказал Поваров. - Какой фильм у вас идет?
   - Не слышу. Говорите в окошко.
   Василий Васильевич нагнулся, посмотрел через окошко на кассиршу. У нее были круглые руки, блестящие от загара; волосы глянцево отливали под яркой лампой. Она перестала считать деньги, подняла глаза и вдруг охнула.
   - Я сейчас. - Она быстро повернулась, приоткрыла дверь и поговорила с кем-то, встряхивая головой и указывая назад, на Василия Васильевича. Он с удивлением следил за этими странными действиями. Он уже не ощущал тревоги или недовольства и даже напротив - ему было приятно смотреть на спину кассирши, округлую и тонкую, и на черные волосы, затянутые в гладкий пучок.
   Нелюдим и домосед был Василий Васильевич. Вечерний поход в кино представлялся ему приключением каким-то, авантюрой, и потому его не удивляло, что авантюрное настроение как бы передавалось окружающим, что усталая красавица-кассирша была встревожена его появлением. Женщины любят пьяных и одиноких - эта старая ложь сейчас не казалась Поварову пошлой. В ней было утешение.
   Кассирша обернулась, покивала Василию Васильевичу и исчезла. Скрипнула дверь, каблучки простучали по кафелю, она уже стояла рядом с ним в вестибюле.
   - Вы уходите? - он спрашивал с надеждой и некоторым испугом.
   - Я провожу вас в зал.
   - А билет?
   - Вам билета не нужно. Пойдемте.
   Рядом кто-то хихикнул. Позеров повернулся. Совсем близко к нему стояла еще одна женщина - пожилая, в шляпке - и хихикала, прикрывая рот ладонью.
   - В чем дело?
   - Вот шутник! - хихикала шляпка.
   - Что здесь происходит?! - вскрикнул Василий Васильевич.
   - Идемте, - решительно сказала кассирша.
   Настолько рискованным и неприличным показалось ему положение, что он попятился к выходу и растерянно спросил:
   - Куда вы меня приглашаете?
   - Конечно, в зал. Сеанс уже начался.
   - Я не хочу, - отказывался Василий Васильевич.
   Шляпка задыхалась от смеха.
   - Идемте, идемте, - сказала кассирша. - Не надо скромничать, - она взяла его за руку и потянула за собой. - Идемте, ничего...
   - Почему без билета, почему - ничего?
   - Конечно, ничего. - Они уже вошли в зал.
   - Вот. Здесь будет удобно, - сказала кассирша. Она разжала пальцы, легко толкнула его в плечо и исчезла.
   - Сумасшедшая компания, - сказал Поваров.
   Аппарат стрекотал, как цикада, белый экран неясно освещал ложу. Справа и слева блестели спинки пустых стульев. Василий Васильевич сидел, как в густом тумане, приходил в себя и посматривал на дверь - ему все еще хотелось уйти. В ложе тонко пахло духами. Он понюхал свою руку - те же самые духи. Потом все-таки пригляделся к экрану.
   Широкое белое полотно было исчерчено неровными строчками.
   Формула, понял Василий Васильевич. Вот оно что, это формула.
   Он внезапно успокоился, хотя формула была совершенно ему неясна, и сосредоточенно потер подбородок мизинцем. Длинные крючки интегралов, жирная прописная сигма... Каждый знак а отдельности был понятен, но все вместе выглядело сущей абракадаброй, и старая, забытая тоска уколола его. Как в те времена, когда он влюбился, бросил учебу и был счастлив, но все равно тосковал.
   - ...Неизбежное разложение при переходе, - сказали за экраном.
   - Правильно, - ответил низкий, ровный голос. "Удивительно знакомый голос", - подумал Василий Васильевич. Он все смотрел на формулу - как будто в ней была разгадка этих странностей.
   Луч прожектора мигнул, стало темно. На экране - комната. Просторный кабинет, книжные полки по трем стенам, переносная лестница. На большом столе горит неяркая лампа, и людей почти не видно. Они прячутся в тени глубоких кресел и ждут чего-то, опустив седые головы. Неподвижные, туманные, как на любительской фотографии. Стучат часы, и в светлом круге на столе - рукопись, надкусанное яблоко и стопочка чистой бумаги.
   - Все равно, - говорит тот же знакомый голос. - Дело надо закончить. Переход человек - человек...
   Дальше Василий Васильевич не расслышал - то ли хмель его закружил, то ли что другое, непонятное, - как будто его стул стремительно проваливался в бездонную шахту, и вдоль гулкой ее черноты отдавались гулкие голоса ухали, бормотали, грохотали в самые уши... И, единым мигом пролетев мимо них, Василий Васильевич опять сидел твердо на стуле и переводил дух.
   На экране что-то изменилось. То, чего ждали эти двое, наступило. Они стояли посреди кабинета на толстом ковре, глядя друг на Друга в упор. Справа - Бронг, слева - Риполь. Их имена Василий Васильевич узнал неизвестно откуда - ничего не выражающие, птичьи имена...
   - Повторяю, - говорит Бронг. - Я хочу опробовать на себе трансляцию человека.
   Он отходит в глубину комнаты, и, когда аппарат показывает крупным планом его лицо - неясное, как скверное клише, с темными глазницами, Поваров вздыхает и сжимает подлокотники.
   Несколько секунд тишины, потом Риполь говорит просительно.
   - Это шутка.
   - Нет.
   - Я отказываюсь слушать. Безответственность, безумие...
   - А, бросьте, Рип. Разве я похож на сумасшедшего? - легко отвечает Бронг.
   - Не знаю, - угрюмо говорит Риполь.
   - Ну, вот, не знаю. Ладно. Я не надеялся, что вы согласитесь сразу. Давайте по пунктам. Первое. Мы передавали всю гамму - от амебы до шимпанзе. Передавали кроликов на пятьсот километров. Приспело время проверить аппараты на Homo Sapiens? Да или нет?
   - Не знаю, говорю вам - не знаю!
   - Врете. Давно пора. Вы надеялись, что я выкручусь, обойду принцип дополнительности, найду способ передавать, не уничтожая образец? Так? Молчите? Вы проверили формулу? Созидание - знак равенства - уничтожение. Кого же нам уничтожить во имя науки? Симплицию? Ваш ответ, Риполь...
   - Господи! - говорит Риполь с отчаянием. - Зачем все доводить до абсурда? Нельзя - значит, нельзя.
   - И опять врете. Можно. Это назрело, как фурункул. Если мы завтра не разобьем аппарат кувалдой, послезавтра туда засунут бедняка - за деньги. Или каторжника. Проверят! Рип, мы же не фашисты, мы врачи в конце концов. Надо уж нам, если начали, дружок... Будет Бронг-дубль. И ничего страшного.
   Он улыбается и заканчивает церемонно:
   - Я бы вас не беспокоил просьбами, но кто-то должен управлять аппаратом.
   - Хорошо... Назрело, как фурункул... краснобайство! Я должен управлять процессом, который превратит великого ученого в полуидиота. Это ужасно, разве вы не понимаете?
   - Ужаснее отступить у самой цели. Мы двадцать лет работали на одну цель... Послушайте, как это звучит: "Передача человека на расстояние", доктора медицины Бронг и Риполь, Передача человека... Сегодня же ночью поставим опыт, Риполь.
   - Бред... Бред и бред! В конце концов почему вы, а не я?
   - Мое право, - отвечает Бронг, и Риполь пожимает плечами: все верно, это его право.
   ...Поварова опять закружило, но не так сильно, как первый раз, и он различает голоса в гулком пустом пространстве:
   - Что... делать... дальше... - грохочет голос Риполя.
   - Клиника Валлона... место оплачено... потеря памяти... потеря памяти...
   - Старческая потеря памяти, - слышит Василий Васильевич. Он вытирает лоб рукавом пиджака. Кажется, прошло...
   - Невинный диагноз, - продолжает доктор Бронг. - Через год-два я вылечусь. Валлон прославится... Я не верю, что интеллект исчезнет при переходе. Что-то должно остаться, какие-то следы. Кот Цезарь меня узнал, бедняга шимпанзе не разучился есть ложкой, а Бронг...
   - Начнет говорить по-русски или на санскрите.
   - Хотя бы. Я неплохо знаю русский...
   Стучат в дверь. Врачи поспешно садятся - старший слева у стола, младший немного поодаль.
   - Ритуальное действо, - ворчит Бронг. - Войдите, сестра.
   Девушка в белом халате ставит поднос на письменный стол.
   - Кофе... Доктор, вы не съели свое яблоко!
   - Не съел. Как всегда.
   Девушка смеется. Она очень хорошенькая, и Василий Васильевич первый раз легко вздыхает и поднимает брови. Удивительно милое личико!
   - Придется съесть, доктор, - она решительно включает верхний свет и берет яблоко со стола.
   - Предложите доктору Риполю.
   - Опять! Такое превосходное яблоко...
   - Сестра Симплиция, скажите, кто это? - Риполь встает, руки в карманах. - Вот, вот, этот господин, который отказывается от вашего яблока.
   - О! - Симплиция улыбается. Крупным планом ее хорошенькое личико, а потом хмурое лицо Бронга.
   - Этот господин - мой шеф, величайший ученый нашего времени. Создатель машины "Диадор", биологического диссоциатора-ассоциатора. Но это секрет. Угодно спросить что-нибудь еще?
   Бронг поворачивает лицо, и Василий Васильевич в изумлении, почти в ужасе смотрит на свои худые пальцы, трогает свои щеки, закрывает глаза, чтобы не видеть, потому что лицо на экране - его лицо, и его пальцы лежат на его щеке. Он открывает глаза и, как в дурном затяжном сне, ясно видит свои морщины, резко прочерченные от носа вниз, и тонкие губы, и даже свою повадку - доктор Бронг задумчиво водит мизинцем по подбородку.
   - Никогда бы не поверил, - бормочет Василий Васильевич и внезапно находит различие. Конечно! Полного сходства не бывает, это исключено, и вот, пожалуйста, у двойника прямые брови, а сам Василий Васильевич всегда гордился одной своей черточкой - левая бровь у него приподнята и чуть изогнута, и это придает его лицу тонко-скептическое выражение. "Нечто дьявольское", - как говорила Нина, и сейчас он будто слышит ее голос: "Ты у меня - красивый".
   "Боже мой, это сущий бред, - думает Поваров, - шляпка, кассирша, двойник, и причем тут Ниночка?"
   - ...Я уверена, конечно, так и будет! - говорит тем временем Симплиция. - "Диадор" - ключ к счастью человечества, мы все в этом уверены!
   - Ладно, девочка, идите. Нам ничего не понадобится, до свидания.
   - Я посижу на всякий случай.
   - Ступайте домой, до свидания.
   Она подходит к двери, оглядывается и в непонятной тревоге смотрит и смотрит на него и чуть не плачет.
   - Ступайте! - Бронг почти кричит. Испуганное детское личико прячется за дверью. Повернулась тяжелая медная ручка - львиная ляпа с кривыми когтями.
   - Устами младенца! - Риполь очень доволен. - Глас народа - глас божий.
   - А, глупости! Ключи счастья... Почему мы не остановились на амебе? Глупая, детская недальновидность!
   - Никто не смог бы остановиться.
   - Кто знает? Был у меня период сомнений, Рип, но я легкомыслен и сентиментален. Куча предрассудков! Я слишком любил старика, Риполь. Я говорю о Винере. Знамя, выпавшее из рук, и прочее. И вот что еще. Передать человека по радио - это великолепно, дух захватывает, но зачем, какой будет толк? Мало нам телевизоров? Не передать надо, а создать по образцу, не разрушая его. Оживлять мертвых, дружище. Мгновенно заращивать раны, творить заново глаза, вытекшие из глазниц; ноги, оторванные снарядами и отрезанные машинами. Люди в долгу перед наукой, и наука в долгу перед людьми. Плутоний, напалм, лучи смерти созданы в таких кабинетах. Око за око, зуб за зуб! Я хотел заплатить общий долг ученых.
   Бронг ходил по кабинету кругами, не останавливаясь, легким, широким, размашистым шагом, и Василий Васильевич залюбовался им и подумал, что сам он давно так не ходит, и давно уже знакомые дети на бульваре говорят ему: "Здравствуйте, дедушка". Двойник... Боже мой, какой я ему двойник! Месячный отчет, пенсия близко - вот и все мои тревоги. Мелкие заботы, ничтожные дрязги...
   - ...Не удалось, не вышло - пусть так, но бесполезность - вот это отвратительно! Простой пользы, и той нет... Мой дед был акушер, на прогулках показывал мне тростью - смотри, внук, этот парень родился почти что мертвым. А что умеем мы с вами? Играть в кошки-мышки?
   На экране белая эмаль и стеклянные стены лаборатории. И кролики. Без конца кролики. Руки, обезличенные резиновыми перчатками, держат их за уши - мертвых кроликов, живых кроликов, мокрых, сухих, опутанных проводами, испуганных и безразличных. Горят газовые горелки, отражаются огни в лабораторном стекле, и снова рука в хирургической перчатке поднимается над рамкой экрана. Полосатый кот свисает с руки, мокрая шерсть дыбом. Мелькает веселая обезьяна, хохочет, раскачиваясь и выставляя здоровенные клыки...
   - ...Кошки-мышки, - угрюмо повторил двойник.
   До чего похож, какое редкое сходство! Не удивительно, что кассирша приняла Василия Васильевича за актера и провела без билета прямо в ложу. Одна из загадок решилась, к его удовлетворению. Но появились другие. Голос. Актер говорит с экрана его голосом - еще одно совпадение? Тогда как объяснить удивительное чувство тождества ощущений? Встряхивая головой, Поваров убеждал себя, что фильм художественно очень слаб и тема неинтересная. Фантастика! Не любит он фантастику. Не хочет на это смотреть. Не хочет, не верит!
   Тщетно. Отчуждение рушилось. Как будто он сам смотрел на себя с экрана захудалого кинотеатрика. Как будто он сам готовился пройти последний путь, признав бесполезным весь труд своей жизни. И говорил, убеждал, втолковывал: "Послушай... Жаль разрушать такой аппарат, не испробовав... Послушай! Другого выхода нет. Использовать его на благо невозможно. Использовать во вред очень легко. Смотри! Подойди к окну, посмотри из-за портьеры - вот они, двое в штатском..."
   Василий Васильевич стоит с Риполем у портьеры и смотрит вниз. Напротив, в тени подъезда - двое в штатском, чины Особой канцелярии, и ничего нельзя поделать. Нет спасения. Двадцать лет они работают с Риполем и умеют только транслировать, и ничего больше. Не могут заживить самой малой раны, не могут созидать, нет! Только разрушение сопутствует трансляции...
   - Я сам понимаю, шеф, - говорит Риполь. - На чистой науке долго не продержишься. Когда появились... эти?
   - Сегодня утром. Завтра они будут здесь и начнут распоряжаться. Будет поздно, Рип. И будет вот что...
   Рваная лязгающая музыка стучит за экраном, будто захлопываются тяжелые двери и падают крышки, окованные железом, и барабаны вдалеке тянут дробь тревоги или казни.
   Наплыв. Человек в полосатой тюремной одежде валяется на каменном полу. Слышен голос: "Убрать! В "Диадор" его, мерзавца! Возьмете дубль на воспитание..."
   Хохот. Голос договаривает, захлебываясь отвратительным смехом:
   - Будет палачом, палачиком... Перевоплощение!
   Наплыв. Легковая машина идет по шоссе, водитель курит. В зеркале видно, что далеко позади идет крытый грузовик.
   В кабине грузовика офицер опускает бинокль и говорит в переговорную трубу:
   - Включить. Дистанция триста метров.
   Впереди на шоссе водитель исчезает, пустая одежда падает на сиденье. На воротнике рубашки дымится сигарета. Машина вылетает в кювет, переворачивается, горит. Мимо проезжает грузовик, офицер смотрит прямо перед собой, на дорогу.
   - ...Понятно, Риполь? Проведете процесс. "Диадор" уничтожить, дневники сжечь... Кувалду возьмете в мастерской.
   - Не могу, учитель. Я слабодушен, не могу. Пригласите другого ассистента.
   - Не выйдет. Я хочу достойно уйти от этой мерзости. Первая проба "Диадора" на человеке в честь Винера. Вы это сделаете с блеском, Рип. Никто другой не справится.
   Разговор идет спокойно, на приглушенных тонах. Так же тихо, почти неслышно, откинув голову и закрыв глаза, Риполь отвечает:
   - Знаете, что? Идите к черту... учитель.
   - Вот как... Дружище Рип, заставить я не могу никого, но вас я могу просить... Не понимаете? А вы знаете, что они сделают с тем, кто уничтожит аппарат? Кого, кроме вас, я пошлю на такой риск? Тюрьма, пытки и дилемма: восстановить аппарат или сгнить заживо? Подумайте, и не надо плакать. Подумайте, взвесьте еще раз. Нынешней ночью Валлон ждет нас обоих. Я уплатил ему за двойной риск, сегодня же он сделает вам пластическую операцию. Все готово - документы, одежда. Будете работать в его клинике. Отвечайте, я жду.
   Опять двое сидят в кожаных креслах, и яблоко по-прежнему лежит на столе. Риполь вытирает глаза и складывает платок - внимательно и аккуратно, как было заглажено. Разворачивает, подносит к глазам и опять складывает...
   - Идемте, - говорит Бронг. - Пора. Не нужно тянуть. Идемте, Рип. Я приказал поставить приемник и передатчик рядом, чтобы вы могли наблюдать их одновременно.
   ...В пустом кабинете раздувает ветром занавески, блестит колпачок авторучки, лежащей наискось у бювара, а врачи проходят приемную и спускаются по темной лестнице - Бронг впереди и в двух шагах позади Риполь. Они идут мимо стеклянных дверей по широкому больничному коридору. Сестры в монашеских чепцах встают из-за белых столиков. Они кланяются и смотрят вслед, и с ними смотрит Василий Васильевич. Вместе с сестрами и подслеповатой санитаркой в холщовом халате он смотрит вслед доктору Бронгу и одновременно чувствует, что все эти люди, двери и стеклянные столики смотрят вслед ему - как он идет, чтобы принять то последнее, что ему отмерено в жизни, и пусть это - последнее, но почему это - последнее, и ничего нельзя сделать насовсем, навсегда, а двое идут и идут, и глянцевый линолеум поскрипывает под их каблуками.
   Открывается дверь. Седой человек, не оглядываясь, входит в нее, и Василий Васильевич понимает теперь, что путь ведет Бронга в будущее. Из прошлого в будущее. Есть прошлое у доктора Бронга, и поэтому есть будущее, но что есть у Поварова Василия Васильевича?
   ...Дверь закрывается медленно, как будто время пошло медленней, и он вглядывается в свое прошлое, и ничего не видит. Обрывки, кусочки. Университет, оставленный вовсе не из-за любви великой, а от лени и слабости. Потом одна работа, другая, и вот ему уже пятьдесят два, и что он такое? Кассир... Разве в том дело, что он простой служащий? "Спиноза шлифовал камни, Сервантес был солдатом", - думает Василий Васильевич, и почему-то его обдает безнадежностью. "Сервантес был простым солдатом, и у него была великая любовь, о которой теперь никто не знает", и он снова пытается вспомнить что-нибудь о себе, но тщетно. Ничего значащего нет позади, только короткие годы с Ниной и потом длинные годы без нее, и все уже потеряло смысл. Он хочет вспомнить ее лицо и видит только фотографию, ту, что стоит в нише буфета - смущенную улыбку и потускневшую ореховую рамочку.
   Но поздно вспоминать. Путь окончен. Двое вошли в лабораторию, прогрохотала дверь, затянулись винтовые затворы на косяках. Поздно, поздно...
   Высокий зал. Стеклянные стены, за которыми городская ночь мечется и прыгает огнями. Два блестящих длинных ящика посреди зала. Бронг осторожно кладет шприц и говорит голосом Василия Васильевича:
   - Ну, вот. До свидания, дружище Рип. Спасибо. Не грусти. Я засыпаю... Начали...
   Резкими, ловкими движениями Риполь укладывает его в правый ящик, швыряет вниз прозрачную крышку и сейчас же рывком посылает вперед рукоятку, а сам смотрит, вытянув шею... правый ящик, левый, и вот в правом мутнеет прозрачная жидкость, скрывая тело, а в левом мутная светлеет. Что-то лежит на дне.
   Крышка отскакивает в пространство между ящиками. Риполь быстро, осторожно ведет рукоятку к себе. Он стоит у приборного пульта и напряженно следит за стрелками. Внезапно он оставляет пульт и перебегает к ящику. Рука в высокой резиновой перчатке ныряет под голову тому, кто лежит на дне...
   Василию Васильевичу вдруг стало нехорошо - мутно, тошно. Он смотрел, вцепившись в подлокотники, как Риполь поднимает над дымящейся жидкостью его плечи и слепую голову. Со лба и редких волос стекала мутнея жижа.
   Человек открыл глаза. Они были туманны, и веки еще закрывали зрачки наполовину, но левая бровь была приподнята и чуть изогнута, и это придало бессмысленному лицу скептическое и насмешливое выражение.
   ...Василий Васильевич вскочил и ударил ногой в дверь. Он еще успел почувствовать, что сидит в горячей ванне, голый, а Риполь смотрит прямо ему в лицо, но дверь ложи распахнулась, и он пробежал через вестибюль и очутился на улице. Послышалось хихиканье, замок защелкнулся со звоном и стуком.
   Луна висела прямо над переулком. Поваров один стоял у подъезда, окрашенного в грязно-бурый цвет. Он подергал ручку - заперто. Он посмотрел вверх - никакого намека на вывеску кино. Старинный дом, ветхий, желтовато-серый.
   Было совсем тихо, лишь стучали твердые шаги за углом. Маленькая вывесочка блестела у подъезда, но муть плыла в глазах - ничего не прочесть... Василий Васильевич дернул ручку - раз, другой, третий. Массивная медная ручка в виде львиной лапы с кривыми когтями...
   - А, это вы... Что вам здесь нужно?
   Милиционер шел по мостовой, придерживая полевую сумку.
   - Не знаю, - сказал Василий Васильевич. - Как называется этот кинотеатр?
   Милиционер смотрел на него с непонятным выражением в глазах:
   - Кинотеатр? Пойдемте-ка отсюда...
   Лейтенант бросил папироску и уже приготовился взять его за локоть, но тут дверь открылась, и целая толпа сразу выскочила на мостовую и окружила Василия Васильевича.
   - Пойдешь под суд, - сказал Терентий Федорович.
   Римма Ивановна вздохнула и ответила:
   - Вместе с вами, директор.
   - Я в уголовщине не повинен, почтеннейшая...
   - Ну, Терентий Федорович, ну какая это уголовщина?
   - Молчать! Гнать тебя надо из врачебного сословия! Девчонка!..
   Римма Ивановна вздохнула в трубку. Вздох был усталый и виноватый, и Терентий Федорович смягчился.
   - Где он сейчас, твой кассир?
   - Спит в лаборатории.
   - Опять гипноз? - прямо-таки взревел директор и, не дожидаясь ответа, приказал: - Ждите. Через полчаса приеду.
   Он тут же опустил трубку, чтобы не слышать вздохов Риммы Ивановны; посмотрел на часы. Шесть тридцать утра - Давид Сандлер с шести за работой, к восьми тридцати отбывает в свою клинику, следовательно, ловить его надо сейчас. Он снова взял трубку и услышал встревоженный голос Рахили Сандлер.
   - Рушенька, - льстиво и решительно сказал Терентий Федорович. - Да, это я, и совершенно ничего не случилось. Давид работает, конечно? Пригласи его к аппарату... ничего, совершенно ничего не случилось... экстренная консультация... хорошо, перезвоню.