Страница:
Я стал переодеваться. Нацепил очки, подошел к зеркалу, чтобы сподручнее было приклеивать усы, надел бейсболку, застегнул куртку. Покрутился.
– И как тебе?
– Никогда бы не подумал, что обычные очки и усы так могут изменить внешность. Я теперь похож на обычное чмо с подворотни, который ищет компанию для попойки.
– Нет, мил человек, еще не похож.
– А в чем дело?
– Выправка у тебя строевая. Взгляд напряженный. Руки-то в карманы джинсов засунь, немного ссутулься, бейсболку поправь, это тебе не полевое кепи, вот так. Глаза вниз, как будто бутылку пустую ищешь на земле. О, в самый раз, так и держи этот образ. Сквозь зубы сплевывай. Ты знаешь, что мерзавец, и не скрываешь это. Типичный люмпен с окраины города. Деклассированный элемент.
Попрощались, вышли, сели в машину, теперь это был задерганный, старый «Москвич-2141».
– Ты где такой раритет откопал? Машины меняешь как перчатки.
– Зато никто не завидует! – резонно отвечал Миненко. – Куда поедем, командир? У меня есть еще пара адресов.
– Помнишь, когда переходили с запуска ракет из шахт – «осовские» полки были…
– ОС – отдельный старт?
– Да. Отдельный старт на подвижные пусковые установки. Так вот, когда были ОСы, то предполагалось, что в случае нанесения ядерного удара все антенны будут уничтожены.
– Ну?
– Член гну, – передразнил я его. – Так вот, было создано специально антенное поле с подземными антеннами. А над ними располагался домик в деревне. Взрыв, все антенны уничтожены, а мы с помощью подземных антенн продолжаем управлять войсками, производим пуски ракет. ОС уничтожили, домик с баланса сняли, антенны, по документам, выкопали и уничтожили.
– А на самом деле?
– Домик тот я сберег. И антенное поле, и радиопередатчики резервные, и бункерок, что под домиком укрыт от посторонних глаз. Мало ли. Вдруг в Москве придет в голову то, что надо снова переходить на отдельные старты.
– Хм. – Миненко покачал головой. – Меня, старого, провел. Я даже и не знал про это. Ну, веди, командуй, куда ехать.
– А это как раз в сторону Солнечегорска.
5
6
– И как тебе?
– Никогда бы не подумал, что обычные очки и усы так могут изменить внешность. Я теперь похож на обычное чмо с подворотни, который ищет компанию для попойки.
– Нет, мил человек, еще не похож.
– А в чем дело?
– Выправка у тебя строевая. Взгляд напряженный. Руки-то в карманы джинсов засунь, немного ссутулься, бейсболку поправь, это тебе не полевое кепи, вот так. Глаза вниз, как будто бутылку пустую ищешь на земле. О, в самый раз, так и держи этот образ. Сквозь зубы сплевывай. Ты знаешь, что мерзавец, и не скрываешь это. Типичный люмпен с окраины города. Деклассированный элемент.
Попрощались, вышли, сели в машину, теперь это был задерганный, старый «Москвич-2141».
– Ты где такой раритет откопал? Машины меняешь как перчатки.
– Зато никто не завидует! – резонно отвечал Миненко. – Куда поедем, командир? У меня есть еще пара адресов.
– Помнишь, когда переходили с запуска ракет из шахт – «осовские» полки были…
– ОС – отдельный старт?
– Да. Отдельный старт на подвижные пусковые установки. Так вот, когда были ОСы, то предполагалось, что в случае нанесения ядерного удара все антенны будут уничтожены.
– Ну?
– Член гну, – передразнил я его. – Так вот, было создано специально антенное поле с подземными антеннами. А над ними располагался домик в деревне. Взрыв, все антенны уничтожены, а мы с помощью подземных антенн продолжаем управлять войсками, производим пуски ракет. ОС уничтожили, домик с баланса сняли, антенны, по документам, выкопали и уничтожили.
– А на самом деле?
– Домик тот я сберег. И антенное поле, и радиопередатчики резервные, и бункерок, что под домиком укрыт от посторонних глаз. Мало ли. Вдруг в Москве придет в голову то, что надо снова переходить на отдельные старты.
– Хм. – Миненко покачал головой. – Меня, старого, провел. Я даже и не знал про это. Ну, веди, командуй, куда ехать.
– А это как раз в сторону Солнечегорска.
5
На окраине города стоял блокпост милиции. Мы медленно ехали по лабиринту из бетонных блоков. Двое милиционеров, лениво лузгая семечки, скользнули по нашей машине взглядом. Ничего интересного, а вот в город въезжала большая фура, и глаза милиционеров были устремлены к ней.
– Пронесло. – Я выдохнул, вытер пот со лба и потрогал усы, не отклеились ли.
– Они и по трассе понатыкали этих постов. Ладно когда просто мзду берут, а то ведь могут и выслужиться перед хозяевами. Поэтому и взял такую машину. Никому не завидно, да и вид у нас с тобой соответствует этому ведру с болтами.
Через минут сорок мы приехали.
Я подошел к калитке, во дворе сидел мужик крепкого телосложения, лет пятидесяти.
Увидев меня, пошел навстречу.
– Вот кого я не ожидал увидеть, товарищ…
– Иванов, – подсказал я.
– Да, товарищ Иванов, – подхватил он. – В дом проходите.
– Ты один?
– Я всегда один, когда жены рядом нет.
Обычный деревенский дом-пятистенок. Только вот пол тут деревянный, а под ним – бронеколпак, бетонное перекрытие и бункер под ними. На случай атомной войны – иначе домик бы тоже унесло ударной волной. А так там – резервное питание для радиостанций, резерв еды и воды на две недели. Приборы для радиационной и химической разведки.
– Здравия желаю, товарищ полковник! – Мужик вытянулся в струнку.
– Тихо ты, не ори! – Я обнял его.
– Знаю, про вас по новостям только и говорят, как будто ничего другого в стране не происходит. Многие страны уже осудили гибель америкосов. А в США планируют даже объявить траур. Вот так. Сами-то как?
– Отсидеться у тебя хотим несколько дней. Примешь? – Я пытливо посмотрел на него.
– Да о чем вы! Здесь все – казенное. Хоть до конца войны сидите. Ни одна собака не найдет.
– Гараж есть, чтобы машину загнать?
– Есть. Он пустой, я там дрова храню, загоняйте.
Миненко вышел и загнал автомобиль.
– Если не ошибаюсь, старший прапорщик Захаров? – обратился он к хозяину дома.
– Так точно, товарищ полковник!
– А вот что конкретно с вами было, я уже толком-то и не помню. Что-то с Туркменией?
– Точно так. Я служил в Туркмении, в нашей, российской части ПВО. А потом мой дом приглянулся кому-то из местных баев. На меня возбудили уголовное дело за подготовку покушения на их президента. Я ходу оттуда. Вот добрался сюда. Брать не хотели, мол, в розыске. И вы были против. Спасибо Николаю Владимировичу, заступился за меня, под свою личную ответственность принял на службу. Отслужил свое, на пенсию пошел, из общежития казенного меня попросили съехать, я снова к Николаю Владимировичу. Он и определил меня сюда. – Захаров обвел руками дом.
– А супруга где?
– Так у меня второй внук родился, вот она и уехала в Москву, помогать по первости, будет только месяца через два, не раньше.
– Антон Петрович! – обратился я к Захарову. – Не суетитесь.
– Ничего, ничего. – Петрович быстро накрывал на стол, вытаскивая из холодильника нехитрую снедь. Потом нырнул в подпол и вытащил слегка запыленную бутылку.
– Самогон, что ли? – с отвращением в голосе спросил Миненко.
– Медовуха! Сам делал. У меня пасека в лесу. А эта выстаивалась год. Предупреждаю – пьется как сок березовый, а вот по ногам бьет!
– Знаешь что, Петрович, ты бы пока убрал. Вечером посидим за стаканом, старое вспомним. А сейчас надо о деле поговорить.
– А, хорошо, хорошо! – Он засобирался уходить.
– Посиди. Ты человек был надежный, проверенный жизнью и службой, что мыслишь сейчас делать-то?
– Делать? Давить тех, кто на нашу землю с оружием пришел, и их пособников. Просто давить на танке, чтобы патронов не тратить на них! И их пособников. Вон, в деревне развелось.
– Много их в деревне?
– Да человек с десяток найдется. Кричат, что они демократы. И скоро России конец, и они будут областью править. В жизни были первыми голодранцами и горлопанами. В армии не служили ни дня, теперь американский камуфляж нацепили, винтовки взяли в руки, ходят, мол, они отряд самообороны! Сами как нажрутся, так девок щупают. Им парни местные морды-то разбили, винтовки поотбирали да к нашему участковому Митричу отвели. Мол, ты власть – ты и разбирайся. Митрич их и запер в колхозный холодный склад. В город позвонил, чтобы они конвой оттуда прислали. А тут начальство понаехало, да военная полиция приехала американская. Митрич не хотел дураков отдавать американцам. Но ему начальники сказали, чтобы он Христа ради не связывался с идиотами. Он отпустил их. Американцы еще хотели, чтобы им выдали и тех, кто морды набил и разоружил этих пионеров. На что милиция им сказала, мол, забирайте своих Аника-воинов и езжайте.
– И что?
– Вернулись они дня через три. Вроде присмирели. Но как нажрутся, так салют из винтовок устраивают. Каждое утро поднимают американский флаг и наш, а на ночь спускают. Магнитофон врубают на полную катушку. Сначала американский гимн играют, а потом наш. И подпевают. Американскому гимну – по-английски, а нашему – по-русски. И руку у сердца держат на зарубежный манер. Поначалу вся деревня сбегалась смотреть на этот ритуал. Без слез и смеха смотреть нельзя. А сейчас ничего, пообвыкли. Опасаются их и презирают. Как они в кафешку заходят, так все встают, расплачиваются и выходят, а хозяин говорит, мол, заведение закрыто по техническим причинам. Им в магазине ничего не отпускают. Как только они заходят, так все выходят и магазин закрывают. И в глаза говорят, что фашистам ничего продавать не будут. Они поначалу ерепенились, мол, не имеете права, у нас свободная страна.
– А им что в ответ? – История меня изрядно позабавила.
– И отвечают в тон. Каков вопрос – таков и ответ. У нас свободная страна. Кому хочу – тому и продаю, а предателям не продаем. Вот они в город и ездят за харчами или родителей просят, чтобы те купили. А родителям – позор. Старики у всех уже. У одного отец в Афганистане воевал. Когда только заходили. Отец-то у него и помер. А перед смертью проклял своего сына. Тот и вообще опустился. Каждый день ходит к отцу на могилу и пьет горькую. Один. Что-то кричит над могилой, руками машет, сидит, плачет. Потом к матери идет. Все-таки кровь одна, она и принимает его. А, – Петрович махнул рукой, – бестолковый он. Дурак, одним словом. Тут они говорят, скоро поедут охранять дорогу. Колонна пойдет с фашистами на Солнечнегорск. По мне, они как полицаи, что были во время Великой Отечественной войны. Те, небось, тоже орали, что они строят новый порядок. Один черт потом либо с немцами драпанули, или к стенке поставили.
– А можешь поподробнее узнать про колонну?
– Узнаю. – Петрович был спокоен. – Вы на эту колонну наметили? Меня с собой возьмете?
– Нет, старший прапорщик Захаров, не возьмем. Ты нам здесь нужен. Дом сторожить, людям помогать. Раненые будут.
– Понимаю. – Захаров тяжело, разочарованно вздохнул. – В обоз, значит, меня. Там, внизу, десять человек вольготно, двадцать – почти в обнимку поместятся. А больше вряд ли.
– Ты в лесу давно был?
– Сегодня с утра. На пчел своих посмотрел. А что?
– Полянка-то цела?
– А что за полянка такая? – Миненко.
– На пригорке она, вроде как в лесу, но оттуда все видно, а сверху и с боков не видать. Там ели уж больно разлапистые. Там наблюдатели раньше стояли: когда здесь район привязки был, то отслеживали визуально, какой полк вышел. И по телефонной связи докладывали. Радиомолчание сохраняли. Розеточка-то на месте, только вот работает ли связь – не знаю, я так думаю, что и ни к чему вам связь эта. В розыске же.
– Правильно. Связь мне с дивизией сейчас ни к чему. Может, позже, но не сейчас.
Затем мы осмотрели бункер, что под домом. Надо отдать должное, но Захаров сумел сохранить все в исправном состоянии. Сухо, чисто подметено, аппаратура закрыта защитными панелями и укрыта чехлами.
Я похлопал по кожуху передатчика.
– Давно проверял? Работает?
– В прошлом месяце. Приемник включал. Передатчик не включал, энергии много жрет, да и не дай бог засекут. Радиоконтроль что у наших есть, что у фашистов. Генератор работает. Только соляры мало, да и освежить ее надо.
– Если надо – то освежим. Вентиляция, вода как?
– Нормально и вентиляция работает, и вода нормальная. Проверял я все.
– Спасибо, Петрович, что сберег, да и нас принял.
– Понимаю, народ измельчал, думает, как пристроиться, как кусок послаще да пожирнее урвать, а не понимает одного, что если России придет каюк, то и от них мокрого места не останется, дальше своего носа не видят. Да, все это для войны готовили. А вот она, война, и пришла. Только без бомб и ракет, а вот так, тихо, и вроде все по закону. Мол, не дергайтесь, граждане, мы вас оккупировали ради вашего большого счастья. А те, кто не доволен этим счастьем, – добро пожаловать к стенке. Я давно думал, какую пакость нашим полицаям устроить, может, по-тихому вилами пропороть. Так руки чешутся. А тут вы сами пришли. Услышал Бог мои молитвы. Сам каждый вечер молюсь за Россию да чтобы меня вразумил, как стране помочь. Да не помереть вот так… Под фашистами… А чтобы… – Он задумался. – Чтобы в бою.
– Петрович, ты же вроде как не особо верующий-то был? А сейчас чего так?
– Да, все в жизни через задницу покатилось. Тот, кто соседом добрым был, стал сволочью доброй. Вот опора только на Бога да на Родину. В церковь стал ходить. Там много народу. Все не понимают, как дальше-то жить.
– И как?
– Да все говорят, что надо спасать Россию, Родину спасать, веру православную. Там, где халифат строят, православных режут, как свиней перед Рождеством, да храмы взрывают. Некоторые храмы под мусульманство переделывают. Как будто настали последние времена. Народ и хочет создать свой православный партизанский отряд и громить врагов везде и всюду.
– Ты это серьезно, Петрович? Вон по телевизору показывают попов, так те говорят, что надо молиться, смириться.
– Так те продались. Боятся, что их обвинят в борьбе. А наш батюшка в десанте служил, воевал. Ранили, молитвой спасся и сейчас в открытую говорит, надо бороться с супостатом.
– Поп – десантник? – Миненко аж рот открыл. – Ну, времена начались. И вот так говорит открыто, что воевать надо?
– Так и говорит, – подтвердил Петрович.
– Не боится?
– А мы ему тоже, что, мол, батюшка, надо поостеречься такие речи говорить. А он, мол, я не за себя болею, а за Россию и веру. Поэтому приму любые испытания, а если погибну, то на то воля божья.
Мы вышли на воздух. Хоть и хорошо в бункере, а на воздухе лучше. Я провел не один год в подземелье, на боевом дежурстве, и знаю, как оно – под землей с кондиционированным воздухом, с лампами неоновыми вместо солнца, в постоянном напряжении от тренировок. Ничего хорошего там, под землей, нет. Умрем – тогда и належимся.
В доме Миненко достал карту, попросил показать, где находится эта поляна, потом мы договорились, что через четыре часа там встречаемся, он должен был оповестить командиров боевых групп. И там у нас пройдет совещание. Заодно и познакомимся.
Мы с Петровичем сели, пообедали, я отказался от спиртного. Не время. Кофе – самое время, чтобы взбодриться, не спать. Надо думать. У меня с годами выработалась фотографическая память. Вот и сейчас я, не закрывая глаз, вспомнил карту, дорогу, места предполагаемых засад. Конечно, много неясностей. Приходится работать «с колес». Это тебе не учения, когда все уже изъезжено, отработано. И противник тебе известен, и посредник, и все знают, какая сторона победит. А потом все сядут за начальствующий стол, за которым руководитель учений проведет разбор. Кого-то поощрит, погладит по голове, кому-то строго укажет на ошибки. И все это брехня, что при проведении учений допустим определенный процент потерь. Каждая травма, не говоря уже про гибель, – это ЧП. А сейчас, здесь – все по-настоящему. Надо самому учиться и людей учить. Первый бой, пусть и бестолковый, первый боевой опыт. Если даже те же самые бандиты учились и воевали где-то, то у меня лишь теоретическая подготовка в сухопутных операциях. Но тем не менее отступать я не собираюсь.
За анализом ситуации, раздумьями время незаметно пронеслось. Я посмотрел на часы. Пора. Петровичу сказал, что скоро будем, и пошел в лес, благо, что недалеко было.
Пришел первым, стараясь оставаться незаметным, отошел немного вглубь, стал ждать. Проверил, на месте ли розетка, куда вставляли телефонный аппарат ТА-57 и выходили с докладами на связь наблюдатели. Все на месте. Незнакомый, случайный человек не найдет. Так и подмывало вернуться в дом, взять телефон и позвонить в дивизию, узнать, как там дела. Конечно, глупость, но хотелось.
Вот и Миненко появился. Он тоже не стал светиться на полянке, стал уходить в лес.
– Эй, грибник! – позвал я его.
– Привет. Все, ждем, минут через пятнадцать народ подтянется.
Постепенно поляна заполнилась людьми. Подходившие некоторое время наблюдали за поляной, за нами, потом осторожно подходили, знакомились. Миненко пояснил, что для конспирации каждый выбирал себе псевдоним. Вот у него оказывается – Чукча. Пояснил, что все звучные вызывают подозрение, а он человек скромный. И кто обратит внимание на Чукчу – какой-то зачуханец, наверное. Не имя красит человека. А человек – имя. Мне также было предложено выбрать псевдоним. А так как я любил рыбалку, то выбрал Рыбак.
Пришедшие командиры были разномастные. Были знакомые лица. Это все оперативные работники особого отдела. Они улыбались, здоровались и представлялись: Горбатый, Тверь, Автобус, Жиголо, Высоцкий. Все сразу и не упомнишь. Были и бывшие подчиненные. Офицеры дивизии. Были офицеры из соседних частей, в том числе из летчиков, их эскадрилья ПВО прикрывала нашу дивизию. Были и незнакомые. И не определишь, кто они, «из чьих конюшен». Военные или нет. Но чувствовалось, что посторонних не было. Все пришли не в одиночку. С каждым было по одному-два бойца. Они заняли оборону вокруг поляны. Мы расстелили карту прямо на траве. Я представился под псевдонимом.
– Вам надо другой! – это говорит Тверь. – Про вас уже легенды ходят по городу, как вы одной пулей убили пятерых. Поделитесь опытом. – У человека хорошее настроение, народ одобрительно поддержал.
– Не пятерых, а только двух, остальные погибли на гранатах. Давайте, товарищи офицеры… – увидел их взгляды, осекся, я же не на совещании, а потом продолжил: – Да, именно так, товарищи офицеры, я так буду вас всех называть. Здесь нет случайных людей, за каждым из вас стоят люди, и вы поведете их в бой.
Мы около часа обсуждали предстоящую операцию. Определили, какие группы пойдут для координации действий к бандитам и мусульманам. И чтобы тоже не по кустам сидели, а в бою дрались.
В общей сложности должно было участвовать около ста человек.
Разошлись тихо, по парам, чтобы не привлекать внимания.
В голове крутилось много мыслей, подсознание просчитывало ситуацию, предлагая различные варианты развития обстановки. Только все это было подобно гаданию на кофейной гуще.
Вечером, после ужина с небольшой порцией медовухи, задернув плотно окна, мы сидели за картой, обсуждая предстоящую операцию. Мы не знали толком картину. Потирая уставшие глаза, я откинулся на спинку стула.
– Иван Николаевич, как хочешь, но нам нужны люди в штабе или около него у американцев. А то слишком большую цену будем платить за слепые атаки.
– Знаю. Работаю над этим. Давай решать проблемы, Владимирович, по мере их возникновения. Останемся в живых – тогда и поговорим, а сейчас не будем ничего загадывать.
– Годится.
Весь следующий день я просидел над картой, моделируя ситуации. Записывал умозаключения. Опыт проведения учений был. Картина вырисовывалась интересная. Нет, «интересная» не то слово, интересно – это когда играешь с офицерами в преферанс и видишь, что можешь сыграть на мизере. То есть не взять ни одной взятки, у тебя нет ни одного козыря, а всех посадить в лужу. И все объединяются против тебя. Вот это интересно. А предстоящий бой на «мизере» – это уже не игра. Тем более когда ставка в этой «игре» – несколько десятков, а то и сотен жизней твоих соратников. Подчиненными язык не поворачивается их назвать. Операция «Мизер». Бой при минусовом раскладе.
Вот примерно так и будет завтра. Про себя я решил так и назвать операцию. «Мизер». Ни одного козыря, только наглость и отчаяние. Авантюра. В академии меня бы порвали на части и выгнали обратно в войска с понижением как выжившего из ума. И ходил бы я вечным дежурным по части и старшим на всех хозяйственных работах и «куда пошлют». В армии есть разница между «Товарищ майор» и «Эй, майор».
Когда вечером появился усталый, нервный, злой, измотанный Миненко, я поделился с ним своими мыслями с выкладкой и схемами. Он сделал добрый глоток хозяйской медовухи, закусил сильной затяжкой сигареты. И мрачно произнес:
– Знаешь, командир. Я бы назвал «Абзац».
– Почему?
– Если мы победим, то это станет красной строкой в летописи борьбы с фашистами…
– Не думал, что чекисты способны на романтические чувства.
– А если проиграем, то очень уж хочется провести аналогию: «абзац» – «трындец» – «холодец» – «конец». Понимаешь, я забрал наши радиоуправляемые мины и передал их нашим людям на авиабазе, изготовил «гондонные бомбы». Предварительно испытали. Рвет хорошо, только вот мы взяли две бутылки. В одной презик быстро растворился, и он рванул минут через тридцать, а во второй – через шестьдесят семь минут.
– Думаю, что американцы, подобно немцам, чтят букву инструкции и поэтому запустят авиацию за час до выхода колонны.
Зашел хозяин дома Захаров, он рассказал, что за местными полицаями прибудет завтра автомобиль с их новым начальством, и тогда уже поставят их вдоль дороги. Где именно – никто не знает.
– Ты мне вот что скажи, Захаров. – У Миненко был загадочный вид. – Точно, что их никто не знает? Я имею в виду начальников полицейских?
– Точно. Прежних арестовали, те там что-то много украли, вот новых и поставили.
– А сбор у полицаев где?
– Вот здесь. – Захаров на карте указал развилку примерно в паре километров. – В шесть ноль-ноль завтра. Наши придурки поедут на Пашке – это шеф местной полиции.
– Понятно. – Миненко кивнул. – Какая машина у этого начальника гестапо?
– «Жигули» третьей модели, красная, как пожарная машина.
– Да, такую машину ни с кем не спутаешь. – Миненко злорадно потер руки и вышел из дома, на ходу доставая мобильный телефон.
– Эй, Иван, ты тот телефон достал? А то… это… раньше времени устроишь салют.
– Все нормально. Тот самый, что мне сейчас нужен.
Минут через пятнадцать он вернулся, улыбаясь своей обычной лучезарной улыбкой, подмигнул мне, а когда Захаров вышел за хлебом на кухню, наклонившись к уху, рассказал:
– Коль этих полицаев никто не знает, то их завтра возьмут тихо, переоденутся и встанут на дорогу.
Я оценил изящество задуманного и просто показал ему большой палец. Не сговариваясь, мы решили не посвящать Захарова в этот план. Не то что не доверяли ему – просто односельчане, пусть и подонки, а все равно жалко. Русский человек – жалостливый, лежачего бить не будет.
Так и русские женщины одинаково совали последнюю краюху хлеба и кому-то из советских пленных, когда их гнали немцы, и пленному немцу, когда тот шел в колонне под конвоем советского солдата.
Поэтому от греха подальше лучше при Захарове молчать, а то будет добрый дядька корить себя за смерть недоумков. В том, что они не доживут до обеда, отчего-то я не сомневался ни секунды.
Был ли я готов к тому, что вот так просто Миненко решает чьи-то жизни, что мы точно так же планируем убить массу незнакомых нам людей? Нисколько. Только внутри было возбуждение. Я старался его гасить. Только вот выпить много нельзя, а от никотина и в горле уже першит, и глаза слезятся. Часов в одиннадцать вечера мы легли спать. Надо было вставать часа в три.
– Пронесло. – Я выдохнул, вытер пот со лба и потрогал усы, не отклеились ли.
– Они и по трассе понатыкали этих постов. Ладно когда просто мзду берут, а то ведь могут и выслужиться перед хозяевами. Поэтому и взял такую машину. Никому не завидно, да и вид у нас с тобой соответствует этому ведру с болтами.
Через минут сорок мы приехали.
Я подошел к калитке, во дворе сидел мужик крепкого телосложения, лет пятидесяти.
Увидев меня, пошел навстречу.
– Вот кого я не ожидал увидеть, товарищ…
– Иванов, – подсказал я.
– Да, товарищ Иванов, – подхватил он. – В дом проходите.
– Ты один?
– Я всегда один, когда жены рядом нет.
Обычный деревенский дом-пятистенок. Только вот пол тут деревянный, а под ним – бронеколпак, бетонное перекрытие и бункер под ними. На случай атомной войны – иначе домик бы тоже унесло ударной волной. А так там – резервное питание для радиостанций, резерв еды и воды на две недели. Приборы для радиационной и химической разведки.
– Здравия желаю, товарищ полковник! – Мужик вытянулся в струнку.
– Тихо ты, не ори! – Я обнял его.
– Знаю, про вас по новостям только и говорят, как будто ничего другого в стране не происходит. Многие страны уже осудили гибель америкосов. А в США планируют даже объявить траур. Вот так. Сами-то как?
– Отсидеться у тебя хотим несколько дней. Примешь? – Я пытливо посмотрел на него.
– Да о чем вы! Здесь все – казенное. Хоть до конца войны сидите. Ни одна собака не найдет.
– Гараж есть, чтобы машину загнать?
– Есть. Он пустой, я там дрова храню, загоняйте.
Миненко вышел и загнал автомобиль.
– Если не ошибаюсь, старший прапорщик Захаров? – обратился он к хозяину дома.
– Так точно, товарищ полковник!
– А вот что конкретно с вами было, я уже толком-то и не помню. Что-то с Туркменией?
– Точно так. Я служил в Туркмении, в нашей, российской части ПВО. А потом мой дом приглянулся кому-то из местных баев. На меня возбудили уголовное дело за подготовку покушения на их президента. Я ходу оттуда. Вот добрался сюда. Брать не хотели, мол, в розыске. И вы были против. Спасибо Николаю Владимировичу, заступился за меня, под свою личную ответственность принял на службу. Отслужил свое, на пенсию пошел, из общежития казенного меня попросили съехать, я снова к Николаю Владимировичу. Он и определил меня сюда. – Захаров обвел руками дом.
– А супруга где?
– Так у меня второй внук родился, вот она и уехала в Москву, помогать по первости, будет только месяца через два, не раньше.
– Антон Петрович! – обратился я к Захарову. – Не суетитесь.
– Ничего, ничего. – Петрович быстро накрывал на стол, вытаскивая из холодильника нехитрую снедь. Потом нырнул в подпол и вытащил слегка запыленную бутылку.
– Самогон, что ли? – с отвращением в голосе спросил Миненко.
– Медовуха! Сам делал. У меня пасека в лесу. А эта выстаивалась год. Предупреждаю – пьется как сок березовый, а вот по ногам бьет!
– Знаешь что, Петрович, ты бы пока убрал. Вечером посидим за стаканом, старое вспомним. А сейчас надо о деле поговорить.
– А, хорошо, хорошо! – Он засобирался уходить.
– Посиди. Ты человек был надежный, проверенный жизнью и службой, что мыслишь сейчас делать-то?
– Делать? Давить тех, кто на нашу землю с оружием пришел, и их пособников. Просто давить на танке, чтобы патронов не тратить на них! И их пособников. Вон, в деревне развелось.
– Много их в деревне?
– Да человек с десяток найдется. Кричат, что они демократы. И скоро России конец, и они будут областью править. В жизни были первыми голодранцами и горлопанами. В армии не служили ни дня, теперь американский камуфляж нацепили, винтовки взяли в руки, ходят, мол, они отряд самообороны! Сами как нажрутся, так девок щупают. Им парни местные морды-то разбили, винтовки поотбирали да к нашему участковому Митричу отвели. Мол, ты власть – ты и разбирайся. Митрич их и запер в колхозный холодный склад. В город позвонил, чтобы они конвой оттуда прислали. А тут начальство понаехало, да военная полиция приехала американская. Митрич не хотел дураков отдавать американцам. Но ему начальники сказали, чтобы он Христа ради не связывался с идиотами. Он отпустил их. Американцы еще хотели, чтобы им выдали и тех, кто морды набил и разоружил этих пионеров. На что милиция им сказала, мол, забирайте своих Аника-воинов и езжайте.
– И что?
– Вернулись они дня через три. Вроде присмирели. Но как нажрутся, так салют из винтовок устраивают. Каждое утро поднимают американский флаг и наш, а на ночь спускают. Магнитофон врубают на полную катушку. Сначала американский гимн играют, а потом наш. И подпевают. Американскому гимну – по-английски, а нашему – по-русски. И руку у сердца держат на зарубежный манер. Поначалу вся деревня сбегалась смотреть на этот ритуал. Без слез и смеха смотреть нельзя. А сейчас ничего, пообвыкли. Опасаются их и презирают. Как они в кафешку заходят, так все встают, расплачиваются и выходят, а хозяин говорит, мол, заведение закрыто по техническим причинам. Им в магазине ничего не отпускают. Как только они заходят, так все выходят и магазин закрывают. И в глаза говорят, что фашистам ничего продавать не будут. Они поначалу ерепенились, мол, не имеете права, у нас свободная страна.
– А им что в ответ? – История меня изрядно позабавила.
– И отвечают в тон. Каков вопрос – таков и ответ. У нас свободная страна. Кому хочу – тому и продаю, а предателям не продаем. Вот они в город и ездят за харчами или родителей просят, чтобы те купили. А родителям – позор. Старики у всех уже. У одного отец в Афганистане воевал. Когда только заходили. Отец-то у него и помер. А перед смертью проклял своего сына. Тот и вообще опустился. Каждый день ходит к отцу на могилу и пьет горькую. Один. Что-то кричит над могилой, руками машет, сидит, плачет. Потом к матери идет. Все-таки кровь одна, она и принимает его. А, – Петрович махнул рукой, – бестолковый он. Дурак, одним словом. Тут они говорят, скоро поедут охранять дорогу. Колонна пойдет с фашистами на Солнечнегорск. По мне, они как полицаи, что были во время Великой Отечественной войны. Те, небось, тоже орали, что они строят новый порядок. Один черт потом либо с немцами драпанули, или к стенке поставили.
– А можешь поподробнее узнать про колонну?
– Узнаю. – Петрович был спокоен. – Вы на эту колонну наметили? Меня с собой возьмете?
– Нет, старший прапорщик Захаров, не возьмем. Ты нам здесь нужен. Дом сторожить, людям помогать. Раненые будут.
– Понимаю. – Захаров тяжело, разочарованно вздохнул. – В обоз, значит, меня. Там, внизу, десять человек вольготно, двадцать – почти в обнимку поместятся. А больше вряд ли.
– Ты в лесу давно был?
– Сегодня с утра. На пчел своих посмотрел. А что?
– Полянка-то цела?
– А что за полянка такая? – Миненко.
– На пригорке она, вроде как в лесу, но оттуда все видно, а сверху и с боков не видать. Там ели уж больно разлапистые. Там наблюдатели раньше стояли: когда здесь район привязки был, то отслеживали визуально, какой полк вышел. И по телефонной связи докладывали. Радиомолчание сохраняли. Розеточка-то на месте, только вот работает ли связь – не знаю, я так думаю, что и ни к чему вам связь эта. В розыске же.
– Правильно. Связь мне с дивизией сейчас ни к чему. Может, позже, но не сейчас.
Затем мы осмотрели бункер, что под домом. Надо отдать должное, но Захаров сумел сохранить все в исправном состоянии. Сухо, чисто подметено, аппаратура закрыта защитными панелями и укрыта чехлами.
Я похлопал по кожуху передатчика.
– Давно проверял? Работает?
– В прошлом месяце. Приемник включал. Передатчик не включал, энергии много жрет, да и не дай бог засекут. Радиоконтроль что у наших есть, что у фашистов. Генератор работает. Только соляры мало, да и освежить ее надо.
– Если надо – то освежим. Вентиляция, вода как?
– Нормально и вентиляция работает, и вода нормальная. Проверял я все.
– Спасибо, Петрович, что сберег, да и нас принял.
– Понимаю, народ измельчал, думает, как пристроиться, как кусок послаще да пожирнее урвать, а не понимает одного, что если России придет каюк, то и от них мокрого места не останется, дальше своего носа не видят. Да, все это для войны готовили. А вот она, война, и пришла. Только без бомб и ракет, а вот так, тихо, и вроде все по закону. Мол, не дергайтесь, граждане, мы вас оккупировали ради вашего большого счастья. А те, кто не доволен этим счастьем, – добро пожаловать к стенке. Я давно думал, какую пакость нашим полицаям устроить, может, по-тихому вилами пропороть. Так руки чешутся. А тут вы сами пришли. Услышал Бог мои молитвы. Сам каждый вечер молюсь за Россию да чтобы меня вразумил, как стране помочь. Да не помереть вот так… Под фашистами… А чтобы… – Он задумался. – Чтобы в бою.
– Петрович, ты же вроде как не особо верующий-то был? А сейчас чего так?
– Да, все в жизни через задницу покатилось. Тот, кто соседом добрым был, стал сволочью доброй. Вот опора только на Бога да на Родину. В церковь стал ходить. Там много народу. Все не понимают, как дальше-то жить.
– И как?
– Да все говорят, что надо спасать Россию, Родину спасать, веру православную. Там, где халифат строят, православных режут, как свиней перед Рождеством, да храмы взрывают. Некоторые храмы под мусульманство переделывают. Как будто настали последние времена. Народ и хочет создать свой православный партизанский отряд и громить врагов везде и всюду.
– Ты это серьезно, Петрович? Вон по телевизору показывают попов, так те говорят, что надо молиться, смириться.
– Так те продались. Боятся, что их обвинят в борьбе. А наш батюшка в десанте служил, воевал. Ранили, молитвой спасся и сейчас в открытую говорит, надо бороться с супостатом.
– Поп – десантник? – Миненко аж рот открыл. – Ну, времена начались. И вот так говорит открыто, что воевать надо?
– Так и говорит, – подтвердил Петрович.
– Не боится?
– А мы ему тоже, что, мол, батюшка, надо поостеречься такие речи говорить. А он, мол, я не за себя болею, а за Россию и веру. Поэтому приму любые испытания, а если погибну, то на то воля божья.
Мы вышли на воздух. Хоть и хорошо в бункере, а на воздухе лучше. Я провел не один год в подземелье, на боевом дежурстве, и знаю, как оно – под землей с кондиционированным воздухом, с лампами неоновыми вместо солнца, в постоянном напряжении от тренировок. Ничего хорошего там, под землей, нет. Умрем – тогда и належимся.
В доме Миненко достал карту, попросил показать, где находится эта поляна, потом мы договорились, что через четыре часа там встречаемся, он должен был оповестить командиров боевых групп. И там у нас пройдет совещание. Заодно и познакомимся.
Мы с Петровичем сели, пообедали, я отказался от спиртного. Не время. Кофе – самое время, чтобы взбодриться, не спать. Надо думать. У меня с годами выработалась фотографическая память. Вот и сейчас я, не закрывая глаз, вспомнил карту, дорогу, места предполагаемых засад. Конечно, много неясностей. Приходится работать «с колес». Это тебе не учения, когда все уже изъезжено, отработано. И противник тебе известен, и посредник, и все знают, какая сторона победит. А потом все сядут за начальствующий стол, за которым руководитель учений проведет разбор. Кого-то поощрит, погладит по голове, кому-то строго укажет на ошибки. И все это брехня, что при проведении учений допустим определенный процент потерь. Каждая травма, не говоря уже про гибель, – это ЧП. А сейчас, здесь – все по-настоящему. Надо самому учиться и людей учить. Первый бой, пусть и бестолковый, первый боевой опыт. Если даже те же самые бандиты учились и воевали где-то, то у меня лишь теоретическая подготовка в сухопутных операциях. Но тем не менее отступать я не собираюсь.
За анализом ситуации, раздумьями время незаметно пронеслось. Я посмотрел на часы. Пора. Петровичу сказал, что скоро будем, и пошел в лес, благо, что недалеко было.
Пришел первым, стараясь оставаться незаметным, отошел немного вглубь, стал ждать. Проверил, на месте ли розетка, куда вставляли телефонный аппарат ТА-57 и выходили с докладами на связь наблюдатели. Все на месте. Незнакомый, случайный человек не найдет. Так и подмывало вернуться в дом, взять телефон и позвонить в дивизию, узнать, как там дела. Конечно, глупость, но хотелось.
Вот и Миненко появился. Он тоже не стал светиться на полянке, стал уходить в лес.
– Эй, грибник! – позвал я его.
– Привет. Все, ждем, минут через пятнадцать народ подтянется.
Постепенно поляна заполнилась людьми. Подходившие некоторое время наблюдали за поляной, за нами, потом осторожно подходили, знакомились. Миненко пояснил, что для конспирации каждый выбирал себе псевдоним. Вот у него оказывается – Чукча. Пояснил, что все звучные вызывают подозрение, а он человек скромный. И кто обратит внимание на Чукчу – какой-то зачуханец, наверное. Не имя красит человека. А человек – имя. Мне также было предложено выбрать псевдоним. А так как я любил рыбалку, то выбрал Рыбак.
Пришедшие командиры были разномастные. Были знакомые лица. Это все оперативные работники особого отдела. Они улыбались, здоровались и представлялись: Горбатый, Тверь, Автобус, Жиголо, Высоцкий. Все сразу и не упомнишь. Были и бывшие подчиненные. Офицеры дивизии. Были офицеры из соседних частей, в том числе из летчиков, их эскадрилья ПВО прикрывала нашу дивизию. Были и незнакомые. И не определишь, кто они, «из чьих конюшен». Военные или нет. Но чувствовалось, что посторонних не было. Все пришли не в одиночку. С каждым было по одному-два бойца. Они заняли оборону вокруг поляны. Мы расстелили карту прямо на траве. Я представился под псевдонимом.
– Вам надо другой! – это говорит Тверь. – Про вас уже легенды ходят по городу, как вы одной пулей убили пятерых. Поделитесь опытом. – У человека хорошее настроение, народ одобрительно поддержал.
– Не пятерых, а только двух, остальные погибли на гранатах. Давайте, товарищи офицеры… – увидел их взгляды, осекся, я же не на совещании, а потом продолжил: – Да, именно так, товарищи офицеры, я так буду вас всех называть. Здесь нет случайных людей, за каждым из вас стоят люди, и вы поведете их в бой.
Мы около часа обсуждали предстоящую операцию. Определили, какие группы пойдут для координации действий к бандитам и мусульманам. И чтобы тоже не по кустам сидели, а в бою дрались.
В общей сложности должно было участвовать около ста человек.
Разошлись тихо, по парам, чтобы не привлекать внимания.
В голове крутилось много мыслей, подсознание просчитывало ситуацию, предлагая различные варианты развития обстановки. Только все это было подобно гаданию на кофейной гуще.
Вечером, после ужина с небольшой порцией медовухи, задернув плотно окна, мы сидели за картой, обсуждая предстоящую операцию. Мы не знали толком картину. Потирая уставшие глаза, я откинулся на спинку стула.
– Иван Николаевич, как хочешь, но нам нужны люди в штабе или около него у американцев. А то слишком большую цену будем платить за слепые атаки.
– Знаю. Работаю над этим. Давай решать проблемы, Владимирович, по мере их возникновения. Останемся в живых – тогда и поговорим, а сейчас не будем ничего загадывать.
– Годится.
Весь следующий день я просидел над картой, моделируя ситуации. Записывал умозаключения. Опыт проведения учений был. Картина вырисовывалась интересная. Нет, «интересная» не то слово, интересно – это когда играешь с офицерами в преферанс и видишь, что можешь сыграть на мизере. То есть не взять ни одной взятки, у тебя нет ни одного козыря, а всех посадить в лужу. И все объединяются против тебя. Вот это интересно. А предстоящий бой на «мизере» – это уже не игра. Тем более когда ставка в этой «игре» – несколько десятков, а то и сотен жизней твоих соратников. Подчиненными язык не поворачивается их назвать. Операция «Мизер». Бой при минусовом раскладе.
Вот примерно так и будет завтра. Про себя я решил так и назвать операцию. «Мизер». Ни одного козыря, только наглость и отчаяние. Авантюра. В академии меня бы порвали на части и выгнали обратно в войска с понижением как выжившего из ума. И ходил бы я вечным дежурным по части и старшим на всех хозяйственных работах и «куда пошлют». В армии есть разница между «Товарищ майор» и «Эй, майор».
Когда вечером появился усталый, нервный, злой, измотанный Миненко, я поделился с ним своими мыслями с выкладкой и схемами. Он сделал добрый глоток хозяйской медовухи, закусил сильной затяжкой сигареты. И мрачно произнес:
– Знаешь, командир. Я бы назвал «Абзац».
– Почему?
– Если мы победим, то это станет красной строкой в летописи борьбы с фашистами…
– Не думал, что чекисты способны на романтические чувства.
– А если проиграем, то очень уж хочется провести аналогию: «абзац» – «трындец» – «холодец» – «конец». Понимаешь, я забрал наши радиоуправляемые мины и передал их нашим людям на авиабазе, изготовил «гондонные бомбы». Предварительно испытали. Рвет хорошо, только вот мы взяли две бутылки. В одной презик быстро растворился, и он рванул минут через тридцать, а во второй – через шестьдесят семь минут.
– Думаю, что американцы, подобно немцам, чтят букву инструкции и поэтому запустят авиацию за час до выхода колонны.
Зашел хозяин дома Захаров, он рассказал, что за местными полицаями прибудет завтра автомобиль с их новым начальством, и тогда уже поставят их вдоль дороги. Где именно – никто не знает.
– Ты мне вот что скажи, Захаров. – У Миненко был загадочный вид. – Точно, что их никто не знает? Я имею в виду начальников полицейских?
– Точно. Прежних арестовали, те там что-то много украли, вот новых и поставили.
– А сбор у полицаев где?
– Вот здесь. – Захаров на карте указал развилку примерно в паре километров. – В шесть ноль-ноль завтра. Наши придурки поедут на Пашке – это шеф местной полиции.
– Понятно. – Миненко кивнул. – Какая машина у этого начальника гестапо?
– «Жигули» третьей модели, красная, как пожарная машина.
– Да, такую машину ни с кем не спутаешь. – Миненко злорадно потер руки и вышел из дома, на ходу доставая мобильный телефон.
– Эй, Иван, ты тот телефон достал? А то… это… раньше времени устроишь салют.
– Все нормально. Тот самый, что мне сейчас нужен.
Минут через пятнадцать он вернулся, улыбаясь своей обычной лучезарной улыбкой, подмигнул мне, а когда Захаров вышел за хлебом на кухню, наклонившись к уху, рассказал:
– Коль этих полицаев никто не знает, то их завтра возьмут тихо, переоденутся и встанут на дорогу.
Я оценил изящество задуманного и просто показал ему большой палец. Не сговариваясь, мы решили не посвящать Захарова в этот план. Не то что не доверяли ему – просто односельчане, пусть и подонки, а все равно жалко. Русский человек – жалостливый, лежачего бить не будет.
Так и русские женщины одинаково совали последнюю краюху хлеба и кому-то из советских пленных, когда их гнали немцы, и пленному немцу, когда тот шел в колонне под конвоем советского солдата.
Поэтому от греха подальше лучше при Захарове молчать, а то будет добрый дядька корить себя за смерть недоумков. В том, что они не доживут до обеда, отчего-то я не сомневался ни секунды.
Был ли я готов к тому, что вот так просто Миненко решает чьи-то жизни, что мы точно так же планируем убить массу незнакомых нам людей? Нисколько. Только внутри было возбуждение. Я старался его гасить. Только вот выпить много нельзя, а от никотина и в горле уже першит, и глаза слезятся. Часов в одиннадцать вечера мы легли спать. Надо было вставать часа в три.
6
Сказать, что мы с Миненко спали, – соврать. Крутились на постелях, вслушивались в ночные шорохи, то вдруг собаки забрешут на другом конце деревни, то одиночная машина осветит стену… Всякий раз машинально ощупывали пистолет. Эх, нервы, и почему вы не как канаты стальные?
Пора! Пора! В путь!
Мы встали без будильника, ополоснули лица, не брились. Не знаю откуда, но вдруг всплыло в памяти, что худая примета бриться в день боя. Накануне – можно, в день – не смей. Вперед!
Мы сели в «Москвич», которым управлял Иван Николаевич.
Не знаю отчего, но зубы начали выстукивать дробь. Я вставил сигарету, изжевал фильтр, чтобы не слышал Миненко, как я волнуюсь. Бейсболка быстро напиталась потом, и он, не удерживаемый ничем, струился по лбу, по лицу. Я сдернул ее, все-таки армейское кепи удобнее. Вытер пот рукавом.
– Потеешь, полковник? – без иронии, серьезным голосом спросил Миненко.
– Потею, – честно признался я. – А ты?
– И я потею, – ровным голосом ответил Иван.
– Не видно.
– И не увидишь. Выучка. Эх, водочки бы!
– Хорошо бы. Но позже!
Через полчаса приехали на место. Здесь, как было намечено ранее, был наш КНП – командно-наблюдательный пункт.
Он находился на возвышении, но в километре от дороги: нам было все видно, примерно километр дороги просматривался уверенно, но быстро вмешаться в бой не смогли бы. Да и до нас было бы сложно дотянуться. На месте уже было трое молодых людей. Как пояснил Миненко, это были связисты. И в армии служили как связисты, и в гражданской жизни тоже были связистами.
Минут через пятнадцать пошли доклады:
– Мусульмане на исходной.
– Бандиты выдвинулись, через полчаса займут позицию.
– Наша первая группа на исходной.
– Наша вторая, третья группа на месте.
– Саперы отошли, мины установлены.
– Все группы на исходных позициях.
По мере поступления информации я делал пометки на карте. Пока все шло, как мы планировали.
Посмотрел на часы. Полшестого.
– Наши видят полицаев. Спрашивают: «По плану?»
– Да. – Мой голос сух, отрывист.
– По плану, – шелестом слышу я голоса связистов. Под тентом под разлапистой липой стоят мобильные станции и на приеме большие армейские станции типа Р-159, около десятка сотовых телефонов.
Мы сидим на корточках в тени деревьев. Надеюсь, что нас не видно. Поступает доклад, что полицаев сменили наши. Каюк полицаям.
Через полчаса послышался шум техники. Три «Хаммера» с пулеметами на крышах. Едут медленно, крутят стволами. По обговоренному плану, разведку мы пропускали беспрепятственно.
Доклад от мусульман, что к ним направляется группа разведки противника в количестве пяти человек. Зубы предательски начинают выбивать очередную дробь. Сигарету в зубы. Не зажигаю, дым может выдать нас…
Жую фильтр. Дыма, дыма табачного хочу! Глоток дыма!!!! Смахиваю пот. Оглядываю присутствующих. Все напряжены, видно, как у одного из связистов темнеет от пота рубашка на груди. Тишина в эфире, тишина вокруг. Мы не замечаем ни трелей птах лесных, ни стрекотания кузнечиков. Только слушаем, не начнется ли бой, не начнется ли крик чей. Тишина. Эта тишина мотает нервы на кулак. Эта тишина маскирует не только нас, но и противника, который также слушает тишину и смотрит на нас, думая, что за группа идиотов расположилась молча. Тихо.
Шорох станции. И вслед за ним слышим грохот техники. Сначала несколько «Хаммеров» с пулеметчиками, затем БТР. Один, два, три, четыре. Пыль, поднимаемая каждой машиной, заволакивает их завесой. Потом пошла и колесная техника. Штаб? Узел связи? Не знаем.
Пора! Пора! В путь!
Мы встали без будильника, ополоснули лица, не брились. Не знаю откуда, но вдруг всплыло в памяти, что худая примета бриться в день боя. Накануне – можно, в день – не смей. Вперед!
Мы сели в «Москвич», которым управлял Иван Николаевич.
Не знаю отчего, но зубы начали выстукивать дробь. Я вставил сигарету, изжевал фильтр, чтобы не слышал Миненко, как я волнуюсь. Бейсболка быстро напиталась потом, и он, не удерживаемый ничем, струился по лбу, по лицу. Я сдернул ее, все-таки армейское кепи удобнее. Вытер пот рукавом.
– Потеешь, полковник? – без иронии, серьезным голосом спросил Миненко.
– Потею, – честно признался я. – А ты?
– И я потею, – ровным голосом ответил Иван.
– Не видно.
– И не увидишь. Выучка. Эх, водочки бы!
– Хорошо бы. Но позже!
Через полчаса приехали на место. Здесь, как было намечено ранее, был наш КНП – командно-наблюдательный пункт.
Он находился на возвышении, но в километре от дороги: нам было все видно, примерно километр дороги просматривался уверенно, но быстро вмешаться в бой не смогли бы. Да и до нас было бы сложно дотянуться. На месте уже было трое молодых людей. Как пояснил Миненко, это были связисты. И в армии служили как связисты, и в гражданской жизни тоже были связистами.
Минут через пятнадцать пошли доклады:
– Мусульмане на исходной.
– Бандиты выдвинулись, через полчаса займут позицию.
– Наша первая группа на исходной.
– Наша вторая, третья группа на месте.
– Саперы отошли, мины установлены.
– Все группы на исходных позициях.
По мере поступления информации я делал пометки на карте. Пока все шло, как мы планировали.
Посмотрел на часы. Полшестого.
– Наши видят полицаев. Спрашивают: «По плану?»
– Да. – Мой голос сух, отрывист.
– По плану, – шелестом слышу я голоса связистов. Под тентом под разлапистой липой стоят мобильные станции и на приеме большие армейские станции типа Р-159, около десятка сотовых телефонов.
Мы сидим на корточках в тени деревьев. Надеюсь, что нас не видно. Поступает доклад, что полицаев сменили наши. Каюк полицаям.
Через полчаса послышался шум техники. Три «Хаммера» с пулеметами на крышах. Едут медленно, крутят стволами. По обговоренному плану, разведку мы пропускали беспрепятственно.
Доклад от мусульман, что к ним направляется группа разведки противника в количестве пяти человек. Зубы предательски начинают выбивать очередную дробь. Сигарету в зубы. Не зажигаю, дым может выдать нас…
Жую фильтр. Дыма, дыма табачного хочу! Глоток дыма!!!! Смахиваю пот. Оглядываю присутствующих. Все напряжены, видно, как у одного из связистов темнеет от пота рубашка на груди. Тишина в эфире, тишина вокруг. Мы не замечаем ни трелей птах лесных, ни стрекотания кузнечиков. Только слушаем, не начнется ли бой, не начнется ли крик чей. Тишина. Эта тишина мотает нервы на кулак. Эта тишина маскирует не только нас, но и противника, который также слушает тишину и смотрит на нас, думая, что за группа идиотов расположилась молча. Тихо.
Шорох станции. И вслед за ним слышим грохот техники. Сначала несколько «Хаммеров» с пулеметчиками, затем БТР. Один, два, три, четыре. Пыль, поднимаемая каждой машиной, заволакивает их завесой. Потом пошла и колесная техника. Штаб? Узел связи? Не знаем.