Страница:
Поначалу они, мои заорганизованные, дисциплинированные дети, страшно обрадовались – полная, ничем не ограниченная свобода и самостоятельность! Класс!
На прежней работе, в университете, я имела возможность бывать дома гораздо чаще, и потому водила дочек везде, куда только можно было приводить детей. В результате они, мои чада, вполне преуспели для своего возраста: прилично стояли на фигурных коньках, в двух случаях из трёх попадали ракеткой по теннисному мячу, плавали тремя стилями, с энтузиазмом рисовали, танцевали, пели и даже слегка щебетали по-французски, прочли «Мастера и Маргариту», а также «Чайку по имени Джонатан Левингстон», а также Софью Прокофьеву и многое другое тому подобное… Короче, жили весело и дружно и без особых хлопот.
Теперь все эти разнообразные развивающие мероприятия придётся резко свернуть. Зато появилось безразмерное свободное время, что, естественно, не могло их не радовать. Но уже после трёх дней свободы они ощутили и её нелегкое бремя…
Чем заняться? И – без мамы всё-таки скучновато. Кроме того, у нас дома, в нашей единственной комнате в коммуналке, вместе с нами проживало целое сообщество всякой живности – подобранные на улице котёнок и щенок, кролик с переломом лапы из вивария университета, две отбракованные крысы (оттуда же) и молодой голубь без крыла (не успела догрызть уличная разбойница-кошка). Но одно дело – весело играть с милыми зверушками, и совсем другой оборот, когда приходится за ними всеми регулярно ухаживать…
– К сожалению, мои милые девочки, мне пора, – говорю своим воспитанницам, искренне сожалея, что надо уходить, хотя сердце постоянно ноет – а как там дома?
– На метро уже всё равно не успеете, оставайтесь, – канючат весьма жалостливо. – Мы счас на кухню слетаем – пожрать принесем. (На ночь повара предусмотрительно оставляли в зале столовой «дань» – хлеб, кефир, кашу, иногда печенье, сыр и колбасу, всё же лучше, чем «шмон» в кладовке оголодавших за ночь воспитанников дэдэ.)
– Так я на такси. Мне, правда, надо, – крепко стою на своём, а сама с тоской думаю – зарплату хоть дадут в этом месяце? – Да и вам спать пора. Нехорошо так поздно ложиться. Не выспитесь ведь.
– Днем отоспимся, ещё же не в школу. А ночью прикольно не спать. У нас никто рано не ложится. Иногда до самого утра не спим. Вопиталки нас даже не гоняют.
– Ну-ну.
– И задачки вот могли бы порешать, оставайтесь! – резко меняют тактику хитрюги. – А давайте с вами весь учебник сделаем?
Опс! Запрещенный приём.
– Это дело, это дело… – смущенная столь решительным натиском, бормочу я. – Только вот в чем загвоздка – я же не смогу вам свидетельство выдать. В школу всё равно ходить надо. Ясно?
– Ага.
– Так что спать – и вмиг.
– Ладно, – вяло отвечают они. – Счастливо добраться. А можно, мы тут чуток ещё порисуем. Ну, можно, а?
Глава 4. Завтра в школу
Глава 5. Не «тёть», дубина, а Ольга Николаевна!
На прежней работе, в университете, я имела возможность бывать дома гораздо чаще, и потому водила дочек везде, куда только можно было приводить детей. В результате они, мои чада, вполне преуспели для своего возраста: прилично стояли на фигурных коньках, в двух случаях из трёх попадали ракеткой по теннисному мячу, плавали тремя стилями, с энтузиазмом рисовали, танцевали, пели и даже слегка щебетали по-французски, прочли «Мастера и Маргариту», а также «Чайку по имени Джонатан Левингстон», а также Софью Прокофьеву и многое другое тому подобное… Короче, жили весело и дружно и без особых хлопот.
Теперь все эти разнообразные развивающие мероприятия придётся резко свернуть. Зато появилось безразмерное свободное время, что, естественно, не могло их не радовать. Но уже после трёх дней свободы они ощутили и её нелегкое бремя…
Чем заняться? И – без мамы всё-таки скучновато. Кроме того, у нас дома, в нашей единственной комнате в коммуналке, вместе с нами проживало целое сообщество всякой живности – подобранные на улице котёнок и щенок, кролик с переломом лапы из вивария университета, две отбракованные крысы (оттуда же) и молодой голубь без крыла (не успела догрызть уличная разбойница-кошка). Но одно дело – весело играть с милыми зверушками, и совсем другой оборот, когда приходится за ними всеми регулярно ухаживать…
– К сожалению, мои милые девочки, мне пора, – говорю своим воспитанницам, искренне сожалея, что надо уходить, хотя сердце постоянно ноет – а как там дома?
– На метро уже всё равно не успеете, оставайтесь, – канючат весьма жалостливо. – Мы счас на кухню слетаем – пожрать принесем. (На ночь повара предусмотрительно оставляли в зале столовой «дань» – хлеб, кефир, кашу, иногда печенье, сыр и колбасу, всё же лучше, чем «шмон» в кладовке оголодавших за ночь воспитанников дэдэ.)
– Так я на такси. Мне, правда, надо, – крепко стою на своём, а сама с тоской думаю – зарплату хоть дадут в этом месяце? – Да и вам спать пора. Нехорошо так поздно ложиться. Не выспитесь ведь.
– Днем отоспимся, ещё же не в школу. А ночью прикольно не спать. У нас никто рано не ложится. Иногда до самого утра не спим. Вопиталки нас даже не гоняют.
– Ну-ну.
– И задачки вот могли бы порешать, оставайтесь! – резко меняют тактику хитрюги. – А давайте с вами весь учебник сделаем?
Опс! Запрещенный приём.
– Это дело, это дело… – смущенная столь решительным натиском, бормочу я. – Только вот в чем загвоздка – я же не смогу вам свидетельство выдать. В школу всё равно ходить надо. Ясно?
– Ага.
– Так что спать – и вмиг.
– Ладно, – вяло отвечают они. – Счастливо добраться. А можно, мы тут чуток ещё порисуем. Ну, можно, а?
Глава 4. Завтра в школу
До начала занятий один день. Успеть бы с одеждой. Начинаю с мальчишечьей. Как всегда, отлавливаю детей в столовой, во время обеда – сюда, уж точно, не зарастёт народная тропа. Обед – это как бы ритуальная еда, завтрак часто просыпают, а ужин – прогуливают.
Спрашиваю как-то Юматову:
– А спать на голодный желудок невесело? Кира снисходительно смотрит на меня, смеется:
– Зачем – «на голодный»? Можно и на кухне пошмонать.
Да, это так – ночные визиты на кухню, в подвал (там складские помещения), в медпункт (медикаменты типа спирт) и даже в кабинет директора, где хранились документы, были делом обычным.
Мальчишки меня уже не так дичатся. Иногда подходят ко мне сами, если что срочно надо. Пользуюсь моментом и прикидываю на глазок, кто какого росточка. Примерить всё равно не дадут – дикие совсем!
В списке, против каждой фамилии, записала ориентировочно собранные «агентурные данные» – рост,
комплекция. Ушила, сообразно этой ведомости, новые брюки, выстирала старые белые рубахи – воротники и манжеты в бурых полосках. Сушу под утюгом, иначе не успеть.
В отрядной всё время кто-то есть. Снуют туда-сюда. Соображают, гвардейцы – что-то полезное для них делается. Однако по имени-отчеству меня пока никто не называет. Если кому что надо, то говорят просто: «Тёть, слышь!»
По списку уже сорок два. Все старшие – девчонки. Четверо девятиклассниц. Да и восьмой класс тоже почти все девочки. Чистейший матриархат.
Как-то у нас всё будет?
Людмила Семеновна о моих документах речи пока не заводит. Просто хожу на работу – и всё. Делаю своё дело. Хорошо ли плохо ли – никого не касается.
«Здрасьте!» – на ходу почти всегда, и – каждый в свою сторону.
Пятиминутки, летучки… Где-то об этом читала… Но здесь свой уклад. Каждый старается в меру своих собственных сил и возможностей.
Завтра могу и вовсе не прийти, и никто мне иск не предъявит. Все новые воспитатели оформлялись, как правило, задним числом, – лишь после того, как «отбудут» испытательный срок, не меньше месяца. Так что подобное оформление было здесь обычным делом. И этот порядок был, по-своему, оправдан: нередко в детский дом забегали всполошенные энтузиасты – ай-я-яй! Бедные сиротки!
Но – день-два посуетятся, поохают, и… исчезают столь же внезапно, как и появились в этом доме.
Моё заявление о приеме на работу подписали в середине сентября – что было уже большим достижением! Почти что – всенародным признанием.
Это меня очень обрадовало, но и насторожило: значит, мои впечатления – в том смысле, что никто ни за кем не следит, оказались ошибочными. Следили в оба глаза все – друг за дружкой, и все вместе – за новенькими. Строго вели учет приходу и уходу. Вечером задерживались все, это здесь было нормой, и приходили тоже раньше, некоторые прямо к подъему. Я до самого ноября не знала, что в табель нам ставят рабочие часы всем одинаково – с 15 до 21.
Изредка случались и опоздания, на что особого внимания никто не обращал. Но только – до поры до времени. Стоило директрисе заиметь на кого-либо железный зуб, тут же начиналось отслеживание буквально по минутам, поднималась старая информация, и – привет, боевой товарищ!
Спрашиваю как-то Юматову:
– А спать на голодный желудок невесело? Кира снисходительно смотрит на меня, смеется:
– Зачем – «на голодный»? Можно и на кухне пошмонать.
Да, это так – ночные визиты на кухню, в подвал (там складские помещения), в медпункт (медикаменты типа спирт) и даже в кабинет директора, где хранились документы, были делом обычным.
Мальчишки меня уже не так дичатся. Иногда подходят ко мне сами, если что срочно надо. Пользуюсь моментом и прикидываю на глазок, кто какого росточка. Примерить всё равно не дадут – дикие совсем!
В списке, против каждой фамилии, записала ориентировочно собранные «агентурные данные» – рост,
комплекция. Ушила, сообразно этой ведомости, новые брюки, выстирала старые белые рубахи – воротники и манжеты в бурых полосках. Сушу под утюгом, иначе не успеть.
В отрядной всё время кто-то есть. Снуют туда-сюда. Соображают, гвардейцы – что-то полезное для них делается. Однако по имени-отчеству меня пока никто не называет. Если кому что надо, то говорят просто: «Тёть, слышь!»
По списку уже сорок два. Все старшие – девчонки. Четверо девятиклассниц. Да и восьмой класс тоже почти все девочки. Чистейший матриархат.
Как-то у нас всё будет?
Людмила Семеновна о моих документах речи пока не заводит. Просто хожу на работу – и всё. Делаю своё дело. Хорошо ли плохо ли – никого не касается.
«Здрасьте!» – на ходу почти всегда, и – каждый в свою сторону.
Пятиминутки, летучки… Где-то об этом читала… Но здесь свой уклад. Каждый старается в меру своих собственных сил и возможностей.
Завтра могу и вовсе не прийти, и никто мне иск не предъявит. Все новые воспитатели оформлялись, как правило, задним числом, – лишь после того, как «отбудут» испытательный срок, не меньше месяца. Так что подобное оформление было здесь обычным делом. И этот порядок был, по-своему, оправдан: нередко в детский дом забегали всполошенные энтузиасты – ай-я-яй! Бедные сиротки!
Но – день-два посуетятся, поохают, и… исчезают столь же внезапно, как и появились в этом доме.
Моё заявление о приеме на работу подписали в середине сентября – что было уже большим достижением! Почти что – всенародным признанием.
Это меня очень обрадовало, но и насторожило: значит, мои впечатления – в том смысле, что никто ни за кем не следит, оказались ошибочными. Следили в оба глаза все – друг за дружкой, и все вместе – за новенькими. Строго вели учет приходу и уходу. Вечером задерживались все, это здесь было нормой, и приходили тоже раньше, некоторые прямо к подъему. Я до самого ноября не знала, что в табель нам ставят рабочие часы всем одинаково – с 15 до 21.
Изредка случались и опоздания, на что особого внимания никто не обращал. Но только – до поры до времени. Стоило директрисе заиметь на кого-либо железный зуб, тут же начиналось отслеживание буквально по минутам, поднималась старая информация, и – привет, боевой товарищ!
Глава 5. Не «тёть», дубина, а Ольга Николаевна!
Первое сентября.
Примчалась в отрядную на заре, голова кругом, от волнения просто сотрясаюсь. Дома спать не ложилась совсем, иногда и по две ночи не спала, когда мои дети болели, или диплом готовилась защищать. Так что дело привычное, ну и вообще, я не сильно «зарежимленный» человек. Но тут я просто побоялась, что, после беготни последних дней, просто не услышу будильник.
За ночь у себя дома прибралась, приготовила своим детям одежду и составила подробную инструкцию – что и как делать. Первый раз они пойдут в школу первого сентября одни, без меня. И это совершенно не радовало. Надулись даже. Но я сделала вид, что не заметила этой перемены в настроении.
Ночью до колик в сердце было жалко смотреть на них, безмятежно спящих и беззащитных, совсем ещё маленьких детишек, которым собственная мамочка устроила «детдом на дому».
Но мои огорчения по поводу личного, неблаговидного поведения тут же улеглись, едва я переступила порог детского дома. Позвонила домой с первого этажа – встали, собираются, всё в порядке.
Бегу по лестнице на верхние этажи – там наши отрядные спальни. И настроение моё поднимается сообразно – такого возвышенного настроения у меня не было, пожалуй, со дня рождения первой дочери. Тогда я несколько дней не могла уснуть от переутомления, возбуждения, а также избытка впечатлений, но при этом чувствовала себя отменно.
Адреналин волнами ходил в моем счастливом организме.
Зато потом…
Когда через полтора года родилась вторая дочь, я ревела три дня подряд: наш папочка и любящий муж, вместо того, чтобы примерно торчать под окнами двадцать пятого роддома вместе с другими счастливыми отцами, вдруг, слегка запоздало осознав, что «ещё не очень готов к отцовству», беспечно отправился с друзьями в поход – чтобы не дать житейской трясине засосать себя окончательно.
Стояла чудесная золотая осень…
.. Все эти дни, с тех пор как я перешла на работу в детдом, со мной творилось что-то невообразимое.
Жизнь моя снова приобретала настоящий смысл и цель.
По квартире я летала, как вихрь – и соседи мои, вообще-то добрые и милые люди, если, конечно, закрыть глаза на сугубо коммунальную специфику, смотрели на меня несколько удивленно и даже пустили забавный слух, что у меня, похоже, наконец-то, «романчик» обозначился…
Свою новую профессию я пока не афиширую. В трёх словах не объяснишь, ради чего бросила университет, престижную тему у известного академика…
Неужто для того, чтобы возить грязь за полусотней малолеток-головорезов с хорошей порцией криминала в генах?
Ну, не дура ли?
На кафедре лишь заикнулась, и что услышала в ответ?
Примерно такое: «В наш прагматический век это сродни умопомешательству»…
Похоже, к этому «диагнозу» пора начинать привыкать. Самое время.
Вот и помалкиваю – пока.
Однако скрыть блаженно-счастливое выражение лица всё же не в моих силах. Так что соседи вправе строить всяческие фантазии.
Я же сама, впервые за последние лета (пять? семь? или больше?) чувствую абсолютную, неколебимую гармонию сущего. И мне – хорошо.
Ровно в семь начинаю обход спален. Сначала заглядываю к мальчишкам – дрыхнут, ясное дело, сопят в обе дырочки…
– Утро доброе, мальчики, – говорю хоть и ласково, но и настойчиво.
Никакой реакции. Плавно повышаю градус настойчивости.
– Просыпайтесь-ка поживее, в школу опоздаете, ну же!
Ноль реакции.
Дергаю за край одеяла, тормошу мертвенно спящих – как результат, сопение усиливается. Но вот один поднял голову и слегка приоткрыл сонный глаз, потом рот.
Лучше бы он этого не делал!
– Да пошла ты…
Ещё что-то бормочет в том же роде, затем натягивает одеяло на голову и… опять храпит весьма демонстративно.
Ладно. Пусть так.
Я и пошла – в столовую, заботиться о корме для своих птенчиков.
Но по пути к вожделенной кормушке всё же предприняла кое-какие действия. Вихрем пронеслась по всем нашим спальням и на полную громкость включила «Маяк».
– Доброе утро, ребята!
– С добрым утром, дорогие радиослушатели! Начинаем очередную передачу отдела сатиры и юмора…
– Ребятки, приветик, подъём!
–.. Не правда ли, премиленькая история?
– Подъём, дети! С добреньким утречком вас!
В столовой надо быстро управиться – едоков вон сколько! Через двадцать минут на столах сорок две тарелки каши, столько же кружек, ложек, порций масла, сыра и колбасы. В честь первого сентября ещё и яйца. Да, чуть про хлеб не забыла – на отряд пять батонов, по два куска на рот. Хлеба едят много, но и под столами немало кусков, так что лишний батон просто так не дадут. Надо если кому – иди на раздачу за добавкой.
Первыми пришли на завтрак девочки. Заглядывают в столовую – можно заходить? Вчера предупредила – по одному пускать никого не буду, только все вместе заходят, а то ведь не уследишь, кто чьё масло съест или там колбасу, ну то, что повкуснее.
Ну вот, кажется, всё. Предупреждаю девочек весьма строго – ждать всех, а сама снова бегу на мальчишечий этаж.
Увы, спят, как сурки! Ах, так!
– Завтрак заканчивается.
Это уже экстрим. Удар по нервам сильнейший. Сработало, однако – зашевелились…
– Через десять минут столовая закрывается!
Действует! Старшие уже бредут умываться. Наконец выполз из постели и последний соня.
Привычно влезли в грязные, пузырчатые на коленках треники и донельзя замызганные футболки.
Про формы пока ничего не говорю. Сюрприз.
Когда же все мальчишки ушли в столовую, быстро перетаскала из отрядной в их спальни школьные формы и рубашки. Пиджаки и рубашки повесила на стулья, брюки – на спинки кроватей. Пионерские галстуки живописно алели на подушках.
Лепота!
Минут через несколько стали появляться мои накормленные питомцы. Входят, уже намереваются привычно плюхнуться на постели – и тут видят…
Нет слов.
Вбегает мальчик из второго отряда, Медянка, по привычке сплёвывает на пол. И тут же нарывается на резкую отповедь:
– Ты… охренел что ли? Не видишь, воспиталка убирала…
– Сча в нюх!
Бедолага растерянно смотрит на моих гавриков, я же молчу – исторический момент, однако.
Наконец спрашивает:
– Пацаны, вы чего?
Ответ столь же категоричен:
– Медянка, шуруй к себе в спальню, там и плюй… Медянка смеётся.
– Во дают! Чево это я буду в своей спальне плеваться? Потом Лидуха домой не отпустит на праздники.
Хитрые, черти, всё, оказывается, понимают.
«Лидуха» – это как раз и есть ведущий воспитатель. У неё есть и более солидное прозвище – Матрона.
Выхожу в коридор, стою у окна, жду, пока оденутся. Потом надо в школу отвести, пока не разбежались.
Но вот выходят, слегка смущенные и притихшие. И на меня как-то странно поглядывают.
Тут один спрашивает:
– А вы, тёть, с нами в школу пойдёте?
– Не «тёть», дубина, а Ольга Николаевна.
Какой прогресс!
Польщена безмерно, готова каждого облобызать (несмотря на поголовно сопливые носы).
– Пойду, конечно. Вот только девочек надо подождать.
– Да ну их, этих баб…
(Оно и понятно – девочки на три-четыре года старше, иными словами, инопланетянки.)
Спускаемся вниз. Девочки уже там. Распахнув удивленные, щедро раскрашенные глазища, они молча уставились на первоклашек.
Да, не зря воспитательница бдела ночами, готовясь встретить малышей. Чистенькие, кукольно нарядные, они чинно и торжественно идут парами.
Но тут всеобщее внимание переключилось на моих воспитанников – сначала их, девочки, похоже, не узнали. Но уже через мгновение началось дикое ржанье:
– Ха-ха-ха! И эти выпялились!
С непривычки опрятные мальчики кажутся им очень забавными. Да и сами они всё ещё стесняются своего непривычного вида.
(В моём отряде было трое таких, что вообще чистую и новую вещь надевать отказывались – сначала извозят в грязи, изомнут как следует, а потом только надевают.)
Но вот, наконец, наряды осмотрены. Кое-как утихомирившись, построились парами, и мы, первый отряд – строй пай-мальчиков и взрослых почти девушек, направляемся к школе. Там сцена недоумения повторяется – но менее дружелюбно.
– Смарите! Детдомовцы идут! Гы!
Своей школы, как это бывает в интернатах, у нашего детдома не было. Потому что не было полного комплекта всех классов, кроме младших. Детей присылали и посреди учебного года, точно также могли посреди года перевести человек десять во вспомогательную школу.
А ещё была колония для несовершеннолетних…
Вот по этой причине малышей после линейки повели обратно в детский дом: первый год они обучаются в своих отрядных – просто опасно было оставлять этих малышей в школе, ведь до сих пор, в дошкольном детском доме они жили «инкубаторно», в полном отрыве от всего внешнего мира. Необходим был некий период адаптации.
Кроме того, на уроках в первом классе обязательно сидела воспитательница, потому что учительницу дети на первых порах просто не признают. А что её признавать: она ведь не выдает вещи, тетрадки, книжки, никуда не водит…
Мои же идут в городскую школу и будут сидеть на уроках вместе с домашними – в одних с ними классах.
…Итак, у меня в запасе примерно шесть часов. Прямо из школы мчусь к себе домой – надо успеть приготовить обед повкуснее, праздник всё-таки. И хотя бы первого сентября самой встретить детей из школы. В час пятнадцать бегу к школе – десять шагов буквально от нашего подъезда. Мои дочки удивлены и безмерно счастливы – их тоже встречают!
А мне становится ужасно стыдно…
Идём домой, вместе обедаем, а потом быстро разбегаемся – я, стремглав вылетая из собственной квартиры, мчусь в детдом, мои дочки – на музыку. Старшая, третьеклассница, по домашнему прозвищу Баловная Старичина – на музыку, а Перчин, младшая, на рисование – в изостудию, в дом Аксакова.
Они погодки, очень дружат и переживают, что не попали в один класс.
Меня ругали: «Лишаешь детей детства!» Но я держалась твердо. Да, мои дети были загружены под завязку, но им это всё же нравилось. Никогда я с ними не сюсюкалась, не тряслась в паническом ужасе – как бы кто не обидел. Они и росли «по-взрослому» – самостоятельными и нетрусливыми.
Достаток наш, несмотря на мои постоянные подработки (техническими переводами), был всё же весьма скромным, к тому же, половина почти денег уходила на оплату всевозможных школ и секций – тенниса, фигурного катания, музыки, потом ещё изо…
Однако часто ходили в театр, покупали много книг, по воскресеньям обязательно куда-либо выезжали – в Переделкино, Абрамцево или Коломну…
Когда они стали постарше и уже ездили летом в пионерлагеря, то с четырнадцати лет одну-две смены подрабатывали – мыли посуду в столовой за шестьдесят рублей в месяц.
Они очень рано научились понимать, что отвечать за себя человек должен сам.
Это, наверное, и было главным следствием «детдомовской эпохи».
…Потом, уже на исходе первого месяца моей детдомовской страды, мы проводили почти все выходные и праздники вместе с детдомовскими детьми. Ревность, конечно, была на первых порах, но была и гордость за «наших» – когда уже стало что-то получаться у моих питомцев…
Итак, мы съели цыпленка табака и яблочное желе. Больше для виду мои дети надулись – да, гулянья до позднего вечера по праздничной Москве, в компании совсем отбившейся от рук мамы сегодня не будет.
Я клятвенно пообещала прийти пораньше и вообще больше за полночь на работе не задерживаться…
Итак, в половине третьего я снова в детском доме. Мои детдомовские чада меня очень огорчили – вернулись из школы, как после Мамаева побоища. Беленькие рубашечки, так старательно мною отстиранные и отглаженные, теперь были пестрыми и мятыми – в пятнах бог знает чего…
Портфели сильно потощали, содержимого явно поубавилось. Ручек уже нет почти ни у кого, тетрадки разрисованы «морским боем», у девчонок – вопросники-гадалки. Едва я собралась расспросить их, что и как в школе, как они уже засыпают меня предложениями погадать, узнать скорое будущее по семи тестам…
В обед опять накрываю столы сама. Только на компоте появились помощники. Однако убирать со столов после обеда помощников, естественно, нет – ни за какие коврижки таскать грязную посуду на мойку и отмывать уделанные столы их не уговорить. А тарелок сегодня, в честь первого сентября, просто горы. Шефы от Второго Часового завода прислали целую машину вкуснятины – торты, мороженое, фрукты, лимонад…
И всё же они понемногу ко мне привыкают. Теперь это вроде цепной реакции: приручились первые десять, за ними потянулись остальные. Но по-прежнему в отрядную силком не загоняю. Однако и без принуждения там всё время кто-то из ребят толчётся.
Однако неплохо и то, что в школу отправляются дружно и в столовую приходят все вместе – отрядом.
Вот пока и все наши достижения.
И ещё какое-то время шла притирка: присматривались, обвыкали, изучали, в пространные разговоры – особенно мальчишки – не вступали, хотя и хмыкали, конфузливо фыркали, когда я вдруг задавала простой вопрос типа: «Какие сегодня отметки?»
Первого сентября на самоподготовку народу пришло столько, что понадобилось дополнительные стулья приносить из спален. Помещение для отрядной нам выделили просто крохотулечное, уж никак не на полсотни человек.
Я ликовала. Это победа! Как дети тянутся к свету, к знаниям!
Но радость моя была, увы, преждевременна – прошло всего несколько дней, и число старателей на ниве просвещения катастрофически сократилось. Однако ещё больше меня огорчал несколько проверочных диктантов и обнаружила, что: на одной странице воспитаннички делают до сорока ошибок; совершенно не отличают глагол от существительного, подлежащее от сказуемого; а на вопрос «что такое местоимение?» ответил лишь один – «это место, где имеют»…
Такие же чудовищные провалы в знаниях были и по другим предметам.
С математикой дела обстояли вообще позорно – многие не знали даже «таблицы» умножения! Математические термины воспринимали ими, как изощренные ругательства…
Когда первая неделя подходила к концу, работы по-прежнему было невпроворот, однако стало уже ясно, что если я хочу хоть как-то помочь этим детям, я должна сосредоточить свои усилия на двух узловых моментах – самоподготовке уроков и отбое. Срочно необходим «ликбез» – иначе в школе детям делать нечего. Очень скоро они устанут туда ходить – зачем, если домой приносят одни двойки? И если это случится, обратно их калачом не заманишь.
(Так оно и случилось – уже через неделю они ходили в школу только к третьему уроку – после него была большая переменка, и давали второй завтрак).
С «ликбезом» всё было более-менее ясно, а вот что делать с отбоем? А с отбоем был сущий кошмар…
Уложить детей в постели ровно в десять – полная безнадёга. Тем более что отбой проводил ночной воспитатель. Конечно же, никто из воспитателей не уходил, как положено, в девять, но и сидеть до упора, пока самый последний сумасброд уляжется в постель, тоже мало радости.
Десять вечера – время в детдоме особое. Воспитатели младших уходили пораньше, у них отбой в девять, не несколько проверочных диктантов и обнаружила, что: на одной странице воспитаннички делают до сорока ошибок; совершенно не отличают глагол от существительного, подлежащее от сказуемого; а на вопрос «что такое местоимение?» ответил лишь один – «это место, где имеют»…
Такие же чудовищные провалы в знаниях были и по другим предметам.
С математикой дела обстояли вообще позорно – многие не знали даже «таблицы» умножения! Математические термины воспринимали ими, как изощренные ругательства…
Когда первая неделя подходила к концу, работы по-прежнему было невпроворот, однако стало уже ясно, что если я хочу хоть как-то помочь этим детям, я должна сосредоточить свои усилия на двух узловых моментах – самоподготовке уроков и отбое. Срочно необходим «ликбез» – иначе в школе детям делать нечего. Очень скоро они устанут туда ходить – зачем, если домой приносят одни двойки? И если это случится, обратно их калачом не заманишь.
(Так оно и случилось – уже через неделю они ходили в школу только к третьему уроку – после него была большая переменка, и давали второй завтрак).
С «ликбезом» всё было более-менее ясно, а вот что делать с отбоем? А с отбоем был сущий кошмар…
Уложить детей в постели ровно в десять – полная безнадёга. Тем более что отбой проводил ночной воспитатель. Конечно же, никто из воспитателей не уходил, как положено, в девять, но и сидеть до упора, пока самый последний сумасброд уляжется в постель, тоже мало радости.
Десять вечера – время в детдоме особое. Воспитатели младших уходили пораньше, у них отбой в девять, не церемонясь, любыми методами запихивали детей в постели как раз к сигналу отбоя. Ровно в девять всё в ажуре.
Но как только на смену заступала ночная дежурная, в момент совершенно ошалевшая от счастья орава мелюзги начинала упоённо ходить на головах.
Продолжалось это, несмотря на все старания ночной снова распихать детей по постелям, что называется, до полной потери пульса.
Да и прав-то у неё было… разве что поорать. И никак не более. Но это было совсем не страшно – дети всё равно орали громче.
Оттянувшись на малышах, на которых регулярно «находило» к полуночи, бедняга едва доползала до комнаты отдыха – прикорнуть положенные для отдыха пару-тройку часов, иначе утром подъем (а это тоже она) не провести.
И вот тут-то в спальнях старших начинался сущий Содом и Гоморра.
(Как я потом с ужасом узнала, были даже традиционные, популярные среди всех возрастов и типичные, опять же, для всех почти детских домов, ночные развлечения: например, групповое хождение по спальням – мальчиков к девочкам, совместное лежание под одеялом, ну и всё такое…)
Понятное дело, ночью жизнь в детском доме бьёт ключом – и, часто, по голове.
С последствиями время от времени приходилось разбираться почти каждому педагогу.
Одно из любимейших и популярных развлечений – ночные походы на кухню, ими охвачены все без исключения. Однако здесь важно соблюсти субординацию – сначала на «шмон» идут старшие, так называемые «основные». У них есть специальные отмычки от всех помещений. Это неформальные лидеры.
Чтобы остановить зарвавшегося, обычно говорят: «Основной, что ли?»
Основным всё позволено – это местные боги, они идут сразу за богами высшего ранга – основными из бывших.
Ну, какая добыча сегодня?
Картошка вот в контейнере – «бери – не хочу», её вообще никто не учитывает. Стоит себе и стоит. Масло вот почти всегда стоит в тарелке на мойке – порций десять, а то и больше. Капуста, морковь, лук – берите, пожалуйста, вот тут же, в коридорчике, в мешках, отоваривайтесь, граждане, в порядке очереди…
Однако «шмон» на кухне – самый ещё безобидный промысел. Случались тут и настоящие погромы. Проводили их бывшие, конечно же, не без наводки. Делали это так: взламывали замок на двери кладовой, затем ломиком сбивали навесной замок на холодильнике. И тогда на следующий день детдом оставался без масла, сыра, колбасы (а то и без мяса – мясную тушу подрежут, филейные части). В общем, без всего того, что можно быстро унести в сумках – ведь если сработает сигнализация, через полчаса приедет, может быть, милиция, если, конечно, ночная своевременно сообщит…
Примчалась в отрядную на заре, голова кругом, от волнения просто сотрясаюсь. Дома спать не ложилась совсем, иногда и по две ночи не спала, когда мои дети болели, или диплом готовилась защищать. Так что дело привычное, ну и вообще, я не сильно «зарежимленный» человек. Но тут я просто побоялась, что, после беготни последних дней, просто не услышу будильник.
За ночь у себя дома прибралась, приготовила своим детям одежду и составила подробную инструкцию – что и как делать. Первый раз они пойдут в школу первого сентября одни, без меня. И это совершенно не радовало. Надулись даже. Но я сделала вид, что не заметила этой перемены в настроении.
Ночью до колик в сердце было жалко смотреть на них, безмятежно спящих и беззащитных, совсем ещё маленьких детишек, которым собственная мамочка устроила «детдом на дому».
Но мои огорчения по поводу личного, неблаговидного поведения тут же улеглись, едва я переступила порог детского дома. Позвонила домой с первого этажа – встали, собираются, всё в порядке.
Бегу по лестнице на верхние этажи – там наши отрядные спальни. И настроение моё поднимается сообразно – такого возвышенного настроения у меня не было, пожалуй, со дня рождения первой дочери. Тогда я несколько дней не могла уснуть от переутомления, возбуждения, а также избытка впечатлений, но при этом чувствовала себя отменно.
Адреналин волнами ходил в моем счастливом организме.
Зато потом…
Когда через полтора года родилась вторая дочь, я ревела три дня подряд: наш папочка и любящий муж, вместо того, чтобы примерно торчать под окнами двадцать пятого роддома вместе с другими счастливыми отцами, вдруг, слегка запоздало осознав, что «ещё не очень готов к отцовству», беспечно отправился с друзьями в поход – чтобы не дать житейской трясине засосать себя окончательно.
Стояла чудесная золотая осень…
.. Все эти дни, с тех пор как я перешла на работу в детдом, со мной творилось что-то невообразимое.
Жизнь моя снова приобретала настоящий смысл и цель.
По квартире я летала, как вихрь – и соседи мои, вообще-то добрые и милые люди, если, конечно, закрыть глаза на сугубо коммунальную специфику, смотрели на меня несколько удивленно и даже пустили забавный слух, что у меня, похоже, наконец-то, «романчик» обозначился…
Свою новую профессию я пока не афиширую. В трёх словах не объяснишь, ради чего бросила университет, престижную тему у известного академика…
Неужто для того, чтобы возить грязь за полусотней малолеток-головорезов с хорошей порцией криминала в генах?
Ну, не дура ли?
На кафедре лишь заикнулась, и что услышала в ответ?
Примерно такое: «В наш прагматический век это сродни умопомешательству»…
Похоже, к этому «диагнозу» пора начинать привыкать. Самое время.
Вот и помалкиваю – пока.
Однако скрыть блаженно-счастливое выражение лица всё же не в моих силах. Так что соседи вправе строить всяческие фантазии.
Я же сама, впервые за последние лета (пять? семь? или больше?) чувствую абсолютную, неколебимую гармонию сущего. И мне – хорошо.
Ровно в семь начинаю обход спален. Сначала заглядываю к мальчишкам – дрыхнут, ясное дело, сопят в обе дырочки…
– Утро доброе, мальчики, – говорю хоть и ласково, но и настойчиво.
Никакой реакции. Плавно повышаю градус настойчивости.
– Просыпайтесь-ка поживее, в школу опоздаете, ну же!
Ноль реакции.
Дергаю за край одеяла, тормошу мертвенно спящих – как результат, сопение усиливается. Но вот один поднял голову и слегка приоткрыл сонный глаз, потом рот.
Лучше бы он этого не делал!
– Да пошла ты…
Ещё что-то бормочет в том же роде, затем натягивает одеяло на голову и… опять храпит весьма демонстративно.
Ладно. Пусть так.
Я и пошла – в столовую, заботиться о корме для своих птенчиков.
Но по пути к вожделенной кормушке всё же предприняла кое-какие действия. Вихрем пронеслась по всем нашим спальням и на полную громкость включила «Маяк».
– Доброе утро, ребята!
– С добрым утром, дорогие радиослушатели! Начинаем очередную передачу отдела сатиры и юмора…
– Ребятки, приветик, подъём!
–.. Не правда ли, премиленькая история?
– Подъём, дети! С добреньким утречком вас!
В столовой надо быстро управиться – едоков вон сколько! Через двадцать минут на столах сорок две тарелки каши, столько же кружек, ложек, порций масла, сыра и колбасы. В честь первого сентября ещё и яйца. Да, чуть про хлеб не забыла – на отряд пять батонов, по два куска на рот. Хлеба едят много, но и под столами немало кусков, так что лишний батон просто так не дадут. Надо если кому – иди на раздачу за добавкой.
Первыми пришли на завтрак девочки. Заглядывают в столовую – можно заходить? Вчера предупредила – по одному пускать никого не буду, только все вместе заходят, а то ведь не уследишь, кто чьё масло съест или там колбасу, ну то, что повкуснее.
Ну вот, кажется, всё. Предупреждаю девочек весьма строго – ждать всех, а сама снова бегу на мальчишечий этаж.
Увы, спят, как сурки! Ах, так!
– Завтрак заканчивается.
Это уже экстрим. Удар по нервам сильнейший. Сработало, однако – зашевелились…
– Через десять минут столовая закрывается!
Действует! Старшие уже бредут умываться. Наконец выполз из постели и последний соня.
Привычно влезли в грязные, пузырчатые на коленках треники и донельзя замызганные футболки.
Про формы пока ничего не говорю. Сюрприз.
Когда же все мальчишки ушли в столовую, быстро перетаскала из отрядной в их спальни школьные формы и рубашки. Пиджаки и рубашки повесила на стулья, брюки – на спинки кроватей. Пионерские галстуки живописно алели на подушках.
Лепота!
Минут через несколько стали появляться мои накормленные питомцы. Входят, уже намереваются привычно плюхнуться на постели – и тут видят…
Нет слов.
Вбегает мальчик из второго отряда, Медянка, по привычке сплёвывает на пол. И тут же нарывается на резкую отповедь:
– Ты… охренел что ли? Не видишь, воспиталка убирала…
– Сча в нюх!
Бедолага растерянно смотрит на моих гавриков, я же молчу – исторический момент, однако.
Наконец спрашивает:
– Пацаны, вы чего?
Ответ столь же категоричен:
– Медянка, шуруй к себе в спальню, там и плюй… Медянка смеётся.
– Во дают! Чево это я буду в своей спальне плеваться? Потом Лидуха домой не отпустит на праздники.
Хитрые, черти, всё, оказывается, понимают.
«Лидуха» – это как раз и есть ведущий воспитатель. У неё есть и более солидное прозвище – Матрона.
Выхожу в коридор, стою у окна, жду, пока оденутся. Потом надо в школу отвести, пока не разбежались.
Но вот выходят, слегка смущенные и притихшие. И на меня как-то странно поглядывают.
Тут один спрашивает:
– А вы, тёть, с нами в школу пойдёте?
– Не «тёть», дубина, а Ольга Николаевна.
Какой прогресс!
Польщена безмерно, готова каждого облобызать (несмотря на поголовно сопливые носы).
– Пойду, конечно. Вот только девочек надо подождать.
– Да ну их, этих баб…
(Оно и понятно – девочки на три-четыре года старше, иными словами, инопланетянки.)
Спускаемся вниз. Девочки уже там. Распахнув удивленные, щедро раскрашенные глазища, они молча уставились на первоклашек.
Да, не зря воспитательница бдела ночами, готовясь встретить малышей. Чистенькие, кукольно нарядные, они чинно и торжественно идут парами.
Но тут всеобщее внимание переключилось на моих воспитанников – сначала их, девочки, похоже, не узнали. Но уже через мгновение началось дикое ржанье:
– Ха-ха-ха! И эти выпялились!
С непривычки опрятные мальчики кажутся им очень забавными. Да и сами они всё ещё стесняются своего непривычного вида.
(В моём отряде было трое таких, что вообще чистую и новую вещь надевать отказывались – сначала извозят в грязи, изомнут как следует, а потом только надевают.)
Но вот, наконец, наряды осмотрены. Кое-как утихомирившись, построились парами, и мы, первый отряд – строй пай-мальчиков и взрослых почти девушек, направляемся к школе. Там сцена недоумения повторяется – но менее дружелюбно.
– Смарите! Детдомовцы идут! Гы!
Своей школы, как это бывает в интернатах, у нашего детдома не было. Потому что не было полного комплекта всех классов, кроме младших. Детей присылали и посреди учебного года, точно также могли посреди года перевести человек десять во вспомогательную школу.
А ещё была колония для несовершеннолетних…
Вот по этой причине малышей после линейки повели обратно в детский дом: первый год они обучаются в своих отрядных – просто опасно было оставлять этих малышей в школе, ведь до сих пор, в дошкольном детском доме они жили «инкубаторно», в полном отрыве от всего внешнего мира. Необходим был некий период адаптации.
Кроме того, на уроках в первом классе обязательно сидела воспитательница, потому что учительницу дети на первых порах просто не признают. А что её признавать: она ведь не выдает вещи, тетрадки, книжки, никуда не водит…
Мои же идут в городскую школу и будут сидеть на уроках вместе с домашними – в одних с ними классах.
…Итак, у меня в запасе примерно шесть часов. Прямо из школы мчусь к себе домой – надо успеть приготовить обед повкуснее, праздник всё-таки. И хотя бы первого сентября самой встретить детей из школы. В час пятнадцать бегу к школе – десять шагов буквально от нашего подъезда. Мои дочки удивлены и безмерно счастливы – их тоже встречают!
А мне становится ужасно стыдно…
Идём домой, вместе обедаем, а потом быстро разбегаемся – я, стремглав вылетая из собственной квартиры, мчусь в детдом, мои дочки – на музыку. Старшая, третьеклассница, по домашнему прозвищу Баловная Старичина – на музыку, а Перчин, младшая, на рисование – в изостудию, в дом Аксакова.
Они погодки, очень дружат и переживают, что не попали в один класс.
Меня ругали: «Лишаешь детей детства!» Но я держалась твердо. Да, мои дети были загружены под завязку, но им это всё же нравилось. Никогда я с ними не сюсюкалась, не тряслась в паническом ужасе – как бы кто не обидел. Они и росли «по-взрослому» – самостоятельными и нетрусливыми.
Достаток наш, несмотря на мои постоянные подработки (техническими переводами), был всё же весьма скромным, к тому же, половина почти денег уходила на оплату всевозможных школ и секций – тенниса, фигурного катания, музыки, потом ещё изо…
Однако часто ходили в театр, покупали много книг, по воскресеньям обязательно куда-либо выезжали – в Переделкино, Абрамцево или Коломну…
Когда они стали постарше и уже ездили летом в пионерлагеря, то с четырнадцати лет одну-две смены подрабатывали – мыли посуду в столовой за шестьдесят рублей в месяц.
Они очень рано научились понимать, что отвечать за себя человек должен сам.
Это, наверное, и было главным следствием «детдомовской эпохи».
…Потом, уже на исходе первого месяца моей детдомовской страды, мы проводили почти все выходные и праздники вместе с детдомовскими детьми. Ревность, конечно, была на первых порах, но была и гордость за «наших» – когда уже стало что-то получаться у моих питомцев…
Итак, мы съели цыпленка табака и яблочное желе. Больше для виду мои дети надулись – да, гулянья до позднего вечера по праздничной Москве, в компании совсем отбившейся от рук мамы сегодня не будет.
Я клятвенно пообещала прийти пораньше и вообще больше за полночь на работе не задерживаться…
Итак, в половине третьего я снова в детском доме. Мои детдомовские чада меня очень огорчили – вернулись из школы, как после Мамаева побоища. Беленькие рубашечки, так старательно мною отстиранные и отглаженные, теперь были пестрыми и мятыми – в пятнах бог знает чего…
Портфели сильно потощали, содержимого явно поубавилось. Ручек уже нет почти ни у кого, тетрадки разрисованы «морским боем», у девчонок – вопросники-гадалки. Едва я собралась расспросить их, что и как в школе, как они уже засыпают меня предложениями погадать, узнать скорое будущее по семи тестам…
В обед опять накрываю столы сама. Только на компоте появились помощники. Однако убирать со столов после обеда помощников, естественно, нет – ни за какие коврижки таскать грязную посуду на мойку и отмывать уделанные столы их не уговорить. А тарелок сегодня, в честь первого сентября, просто горы. Шефы от Второго Часового завода прислали целую машину вкуснятины – торты, мороженое, фрукты, лимонад…
И всё же они понемногу ко мне привыкают. Теперь это вроде цепной реакции: приручились первые десять, за ними потянулись остальные. Но по-прежнему в отрядную силком не загоняю. Однако и без принуждения там всё время кто-то из ребят толчётся.
Однако неплохо и то, что в школу отправляются дружно и в столовую приходят все вместе – отрядом.
Вот пока и все наши достижения.
И ещё какое-то время шла притирка: присматривались, обвыкали, изучали, в пространные разговоры – особенно мальчишки – не вступали, хотя и хмыкали, конфузливо фыркали, когда я вдруг задавала простой вопрос типа: «Какие сегодня отметки?»
Первого сентября на самоподготовку народу пришло столько, что понадобилось дополнительные стулья приносить из спален. Помещение для отрядной нам выделили просто крохотулечное, уж никак не на полсотни человек.
Я ликовала. Это победа! Как дети тянутся к свету, к знаниям!
Но радость моя была, увы, преждевременна – прошло всего несколько дней, и число старателей на ниве просвещения катастрофически сократилось. Однако ещё больше меня огорчал несколько проверочных диктантов и обнаружила, что: на одной странице воспитаннички делают до сорока ошибок; совершенно не отличают глагол от существительного, подлежащее от сказуемого; а на вопрос «что такое местоимение?» ответил лишь один – «это место, где имеют»…
Такие же чудовищные провалы в знаниях были и по другим предметам.
С математикой дела обстояли вообще позорно – многие не знали даже «таблицы» умножения! Математические термины воспринимали ими, как изощренные ругательства…
Когда первая неделя подходила к концу, работы по-прежнему было невпроворот, однако стало уже ясно, что если я хочу хоть как-то помочь этим детям, я должна сосредоточить свои усилия на двух узловых моментах – самоподготовке уроков и отбое. Срочно необходим «ликбез» – иначе в школе детям делать нечего. Очень скоро они устанут туда ходить – зачем, если домой приносят одни двойки? И если это случится, обратно их калачом не заманишь.
(Так оно и случилось – уже через неделю они ходили в школу только к третьему уроку – после него была большая переменка, и давали второй завтрак).
С «ликбезом» всё было более-менее ясно, а вот что делать с отбоем? А с отбоем был сущий кошмар…
Уложить детей в постели ровно в десять – полная безнадёга. Тем более что отбой проводил ночной воспитатель. Конечно же, никто из воспитателей не уходил, как положено, в девять, но и сидеть до упора, пока самый последний сумасброд уляжется в постель, тоже мало радости.
Десять вечера – время в детдоме особое. Воспитатели младших уходили пораньше, у них отбой в девять, не несколько проверочных диктантов и обнаружила, что: на одной странице воспитаннички делают до сорока ошибок; совершенно не отличают глагол от существительного, подлежащее от сказуемого; а на вопрос «что такое местоимение?» ответил лишь один – «это место, где имеют»…
Такие же чудовищные провалы в знаниях были и по другим предметам.
С математикой дела обстояли вообще позорно – многие не знали даже «таблицы» умножения! Математические термины воспринимали ими, как изощренные ругательства…
Когда первая неделя подходила к концу, работы по-прежнему было невпроворот, однако стало уже ясно, что если я хочу хоть как-то помочь этим детям, я должна сосредоточить свои усилия на двух узловых моментах – самоподготовке уроков и отбое. Срочно необходим «ликбез» – иначе в школе детям делать нечего. Очень скоро они устанут туда ходить – зачем, если домой приносят одни двойки? И если это случится, обратно их калачом не заманишь.
(Так оно и случилось – уже через неделю они ходили в школу только к третьему уроку – после него была большая переменка, и давали второй завтрак).
С «ликбезом» всё было более-менее ясно, а вот что делать с отбоем? А с отбоем был сущий кошмар…
Уложить детей в постели ровно в десять – полная безнадёга. Тем более что отбой проводил ночной воспитатель. Конечно же, никто из воспитателей не уходил, как положено, в девять, но и сидеть до упора, пока самый последний сумасброд уляжется в постель, тоже мало радости.
Десять вечера – время в детдоме особое. Воспитатели младших уходили пораньше, у них отбой в девять, не церемонясь, любыми методами запихивали детей в постели как раз к сигналу отбоя. Ровно в девять всё в ажуре.
Но как только на смену заступала ночная дежурная, в момент совершенно ошалевшая от счастья орава мелюзги начинала упоённо ходить на головах.
Продолжалось это, несмотря на все старания ночной снова распихать детей по постелям, что называется, до полной потери пульса.
Да и прав-то у неё было… разве что поорать. И никак не более. Но это было совсем не страшно – дети всё равно орали громче.
Оттянувшись на малышах, на которых регулярно «находило» к полуночи, бедняга едва доползала до комнаты отдыха – прикорнуть положенные для отдыха пару-тройку часов, иначе утром подъем (а это тоже она) не провести.
И вот тут-то в спальнях старших начинался сущий Содом и Гоморра.
(Как я потом с ужасом узнала, были даже традиционные, популярные среди всех возрастов и типичные, опять же, для всех почти детских домов, ночные развлечения: например, групповое хождение по спальням – мальчиков к девочкам, совместное лежание под одеялом, ну и всё такое…)
Понятное дело, ночью жизнь в детском доме бьёт ключом – и, часто, по голове.
С последствиями время от времени приходилось разбираться почти каждому педагогу.
Одно из любимейших и популярных развлечений – ночные походы на кухню, ими охвачены все без исключения. Однако здесь важно соблюсти субординацию – сначала на «шмон» идут старшие, так называемые «основные». У них есть специальные отмычки от всех помещений. Это неформальные лидеры.
Чтобы остановить зарвавшегося, обычно говорят: «Основной, что ли?»
Основным всё позволено – это местные боги, они идут сразу за богами высшего ранга – основными из бывших.
Ну, какая добыча сегодня?
Картошка вот в контейнере – «бери – не хочу», её вообще никто не учитывает. Стоит себе и стоит. Масло вот почти всегда стоит в тарелке на мойке – порций десять, а то и больше. Капуста, морковь, лук – берите, пожалуйста, вот тут же, в коридорчике, в мешках, отоваривайтесь, граждане, в порядке очереди…
Однако «шмон» на кухне – самый ещё безобидный промысел. Случались тут и настоящие погромы. Проводили их бывшие, конечно же, не без наводки. Делали это так: взламывали замок на двери кладовой, затем ломиком сбивали навесной замок на холодильнике. И тогда на следующий день детдом оставался без масла, сыра, колбасы (а то и без мяса – мясную тушу подрежут, филейные части). В общем, без всего того, что можно быстро унести в сумках – ведь если сработает сигнализация, через полчаса приедет, может быть, милиция, если, конечно, ночная своевременно сообщит…