Митчелл Дэвид. Лужок Черного Лебедя

   Миссис де Ру не глупа, и все, что она говорит, очень правильно.
   Только это ни шиша не поможет мне завтра на классном часе.

* * *

   На ужин был пирог с мясом и почками. Против мяса я ничего не имею, но от почек меня тянет блевать. Я стараюсь глотать куски почек целиком. Раньше я тайком складывал их в карман, но это рискованно – Джулия заметила и выдала меня. Папа рассказывал маме про нового торгового агента-стажера по имени Дэнни Лоулор, работающего в новом супермаркете «Гринландия» в Рединге.
   – Он только что закончил какие-то курсы менеджмента. Он ирландец до мозга костей, не хуже Урагана Хиггинса^[5], но боже мой, он не просто поцеловал «камень красноречия» в Бларни, а, должно быть, кусок от него откусил. Вот у кого язык подвешен! Я приехал в Рединг, чтобы навести порядок и дисциплину в войсках, и в это же время туда заглянул Крэйг Солт, и через пять минут он уже ел из рук у Дэнни. Помяни мое слово, этот парень будет топ-менеджером. Когда Крэйг Солт на следующий год сделает меня главным директором по продажам в Британии, я заберу с собой на повышение Дэнни Лоулора, и мне плевать, кого я при этом обойду.
   – Ирландцам всегда приходилось изворачиваться и жить собственной сметкой, – сказала мама.
   Папа не вспомнил, что я сегодня ходил к логопеду, пока мама не упомянула, что выписала «немаленький» чек Лоренцо Хассингтри в Мальверн-Линке. Папа спросил, что сказала миссис де Ру про его идею дневника. Я ответил, что она сочла дневник «весьма информативным», и это привело папу в замечательное настроение.
   – Информативный? Да он просто незаменим! Принципы эффективного менеджмента применимы в любой области. Как я только сегодня сказал Дэнни Лоулору, любой управленец хорош ровно настолько, насколько хороши данные в его распоряжении. Без данных ты все равно что «Титаник», без радара пересекающий Атлантический океан, битком набитый айсбергами. Результат? Столкновение, катастрофа, капут.
   – А разве радар не изобрели только во Вторую мировую войну? – Джулия вонзила вилку в кусок мяса. – А «Титаник», кажется, затонул еще до первой.
   – Принцип, о дочь моя, универсален. Кто не ведет записи, тот не может измерять движение вперед. Это верно для розничной торговли, для преподавателей, для военных и вообще при управлении любой системой. В один прекрасный день в ходе своей блестящей карьеры в Олд Бейли ты убедишься в этом на горьком опыте и воскликнешь: «О, если б я только слушала своего старого мудрого отца! Как он был прав!»
   Джулия фыркнула, как лошадь – ей это сходит с рук, потому что она Джулия. Я вот не могу так прямо сказать папе все, что думаю. Я чувствую, как невысказанное гниет у меня внутри, словно плесневелая картошка в мешке. Кто запинается, тому никогда не выиграть спор, потому что стоит только раз запнуться, и в-в-сё, з-з-з-з-заика, т-т-т-ты п-п-п-проиграл! Если я начинаю запинаться при папе, у него делается лицо, как в тот раз, когда он принес из магазина верстак «Блэк энд Деккер» и обнаружил, что в коробке не хватает пакетика с самыми важными винтами. Висельник просто обожает такое лицо.

* * *

   Мы с Джулией вымыли посуду, а папа с мамой сели к телевизору смотреть гламурную новую телевикторину «Пробел-пробел» с ведущим Терри Воганом. Участники должны были отгадать пропущенное слово в предложении, и если они отгадывали то же слово, что и жюри, состоящее из всяких знаменитостей, им давали дурацкие призы, типа вешалки для кружек с развешанными на ней кружками.
   Я пошел к себе наверх и начал делать домашнее задание по истории – миссис Коском задала нам про феодальную систему. Но тут меня затянуло стихотворение про мальчика, который катается на коньках по замерзшему озеру и очень хочет знать, каково быть мертвым – и он убеждает себя, что с ним разговаривает другой мальчик, когда-то утонувший в этом озере. Я отпечатал стихотворение на своей ручной пишущей машинке «Силвер Рид Илан 20». Мне очень нравится, что на ней нет цифры 1, так что приходится использовать букву «I».
   Если у нас в доме случится пожар, я первым делом кинусь спасать свою пишущую машинку. Раньше это были бы дедушкины часы, но я их разбил – в чудовищном кошмаре в запертом доме в страшном сне.
   Вдруг я обнаружил, что мой радиоприемник-будильник показывает 21:15. У меня осталось меньше 12 часов. По окну барабанил дождь. Ритмы метрогнома слышны в дожде и в стихах, и в человеческом дыхании, а не только в тиканье часов.
   Наверху послышались шаги Джулии, пересекли ее комнату и стали спускаться по лестнице. Джулия открыла дверь гостиной и спросила у родителей разрешения позвонить Кейт Элфрик – что-то насчет домашнего задания по экономике. Наш телефон расположен в коридоре первого этажа, чтобы им было неудобно пользоваться, поэтому, если прокрасться на площадку и занять стратегическую позицию, все прекрасно слышно.
   – Да, да, я получила твою валентинку, и она очень милая, но ты же знаешь, зачем я звоню! Ты сдал?
   Пауза.
   – Ну скажи уже, Эван! Ты сдал?
   Пауза. (Кто такой Эван?!)
   – Здорово! Отлично! Потрясно! Если бы ты не сдал, я бы, конечно, тебя бросила. Зачем мне бойфренд, который не умеет водить?
   (Бойфренд?! Бросила?!) Сдавленный смех, пауза.
   – Не может быть! Не верю!
   Пауза.
   Джулия застонала в нос, как она делает, когда ее одолевает мегазависть.
   – Боже, ну почему у меня нету непристойно богатого дядюшки, который бы дарил мне спортивные машины?! Давай ты мне подаришь одну из своих? Ну же, у тебя их и так больше, чем нужно…
   Пауза.
   – А то! Давай в субботу? А, ты же учишься утром, я забыла…
   Учится по утрам в субботу? Похоже, этот Эван ходит в школу «Вустерский собор». Значит, он из мажоров.
   – …тогда в кафе Расселла и Доррелла. В час тридцать. Кейт меня привезет.
   Хитрый смешок Джулии.
   – Нет, его я точно не собираюсь приводить. Тварь по субботам прячется в склизких норах или крадучись лазит на деревья.
   Открылась дверь гостиной, и коридор заполнили звуки девятичасовых новостей. Джулия тут же переключилась на голос, которым она говорит с Кейт.
   – Да-да, Кейт, я поняла, но до меня все равно не доходит, как решать девятую задачу. Я лучше посмотрю перед контрольной, как ты решала. Хорошо… хорошо. Спасибо. До завтра. Спокойной ночи.
   – Разобрались? – крикнул папа из кухни.
   – Да, вполне, – ответила Джулия, застегивая пенал на молнию.

* * *

   Джулия просто виртуозно умеет врать и юлить. Она подала документы на юридический, и ей уже предложили несколько мест в разных университетах. (Юрист-юлист… Как я этого раньше не замечал?) При мысли о том, что какой-то мальчишка будет лапать мою сестру, меня натурально тошнит, но вообще Джулия нравится многим шестиклассникам. Наверняка этот Эван – из тех самоуверенных парней, которые пользуются одеколоном «Блю Стратос» и носят туфли с острыми загнутыми носами и прическу, как у Ника Хейворда из группы «Haircut-100». Я уверен, что Эван разговаривает хорошо закругленными предложениями, которые следуют одно за другим безупречной цепочкой. Как мой двоюродный брат Хьюго. Хорошо говорить – то же самое, что командовать.
   Одному богу известно, какую работу смогу делать я. Адвокатом мне не быть, это точно. В суде не позапинаешься. В классе – тоже. Если я стану учителем, ученики меня просто распнут. На свете очень мало работ, которые не требуют разговоров. Профессиональным поэтом я стать не могу – как сказала однажды мисс Липпетс, стихи не продаются. Можно пойти в монахи, но сидеть в церкви еще скучнее, чем созерцать по телевизору таблицу для настройки. Когда мы были поменьше, мама таскала нас в воскресную школу при церкви Св. Гавриила, и каждое воскресное утро превращалось в пытку скукой. Даже маме наскучило через несколько месяцев. Может, смотрителем маяка? Но все эти шторма, закаты и сэндвичи с сырной пастой… в конце концов начнешь страдать от одиночества. Впрочем, мне все равно надо привыкать к одиночеству. Какая девчонка станет гулять с парнем, который запинается? Или хотя бы танцевать с ним? Пока я выдавлю из себя «ппппппозвольте вас пппппригласить», кончится последняя песня на дискотеке. А если я начну запинаться на собственной свадьбе и не смогу даже сказать «да»?
   – Ты сейчас подслушивал?
   Джулия прислонилась к дверному косяку.
   – Что?
   – Ты прекрасно знаешь что. Ты подслушивал сейчас, когда я говорила по телефону?
   – Когда это? – ответил я слишком быстро и слишком невинным голосом.
   – Вообще-то, – сестра пронзила меня таким взглядом, что у меня задымилось лицо, – все, чего я от тебя прошу – это чтобы ты не лез в мои дела. По-моему, это не слишком много. Если бы у тебя были друзья и ты разговаривал с ними по телефону, я бы не стала подслушивать. Те, кто подслушивает чужие разговоры, – это не люди, а черви.
   – Я не подслушивал! – вышло очень пискляво.
   – А почему тогда три минуты назад твоя дверь была закрыта, а сейчас – открыта?
   – Я н… – (Висельник перехватил «не знаю», так что мне пришлось, как полному калеке, оборвать предложение и начать новое.) – А тебе-то что? У меня в комнате было душно. Я ходил в туалет. Дверь открылась из-за сквозняка.
   На этот раз Висельник разрешил мне сказать «сквозняк».
   – Из-за сквозняка? Да, у нас на площадке просто ураган дует. Я едва на ногах стою.
   – Я тебя не подслушивал!
   Джулия промолчала ровно столько, чтобы дать мне понять: она знает, что я вру.
   – А кто разрешил тебе брать «Abbey Road»?
   Ее пластинка лежала рядом с моим паршивеньким проигрывателем.
   – Ты же ее все равно не крутишь.
   – Врешь, а даже если бы и не врал, это не значило бы, что она теперь твоя. Ты вот не носишь дедушкины часы. Это же не значит, что они теперь мои?
   Она вошла ко мне в комнату, чтобы забрать «Abbey Road», по дороге перешагнула мою сумку «Адидас» и кинула взгляд на печатную машинку. Корчась от стыда, я попытался закрыть стихи своим телом.
   – Так ты согласен, что каждый имеет право на капельку собственной тайны? – Намек был прозрачным, как треск ореховой скорлупы в щипцах. – Если я увижу на этой пластинке хоть одну царапину, считай себя покойником.

* * *

   Но через потолочное перекрытие послышалась не «Abbey Road», а «The Man with the Child in His Eyes» Кейт Буш. Джулия ставит эту песню, только если ее обуревают эмоции или когда у нее месячные. У Джулии, должно быть, не жизнь, а малина. Ей восемнадцать лет, через несколько месяцев она уедет из Лужка Черного Лебедя, у нее есть бойфренд со спортивным автомобилем, она получает вдвое больше карманных денег, чем я, и может заставить других людей делать что угодно просто словами.
   Одними словами.
   Джулия наверху поставила «Songbird» группы «Fleetwood Mac».

* * *

   По средам папа встает еще затемно, потому что ему надо ехать в Оксфорд на еженедельное совещание в штаб-квартире «Гринландии». Гараж находится под моей спальней, так что я слышу, как взревывает, оживая, папин «Ровер-3500». Если идет дождь, то шины шшшшипят на покрытой лужами дорожке, а капли дождя шмяк-блямс-разбиваются на подъемной двери гаража. На моем будильнике светились техническим зеленым светом цифры: 06:35. Мне осталось ровно 150 минут жизни. И всё. Ряды лиц в классе уже выстроились у меня перед глазами, словно фигурки инопланетян в игре «Космические захватчики». Одни будут ржать, другие недоумевать, третьи ужасаться, четвертые – жалеть меня. Кто решает, какое уродство забавно, а какое – трагично? Никто ведь не смеется над слепыми или над людьми, которые дышат с помощью искусственных легких.
   Если бы Бог сделал так, чтобы каждая минута продолжалась полгода, я бы достиг средних лет к завтраку и умер от старости к тому времени, как пора будет садиться в школьный автобус. Я готов был проспать целую вечность. Я попытался отогнать мысли о будущем – лег обратно в кровать и представил себе, что потолок – это неразведанная поверхность планеты G-класса, обращающейся вокруг Альфы Центавра. На всей планете не было ни живой души. Мне бы не пришлось произносить ни слова.

* * *

   – Джейсон! Пора вставать! – прокричала мама на лестничной площадке. Мне снилось, что я проснулся в лесу, окутанном синей дымкой, и нашел дедушкину «Омегу», целенькую, в зарослях огненных крокусов. Тут во сне послышался топот бегущих ног, и появилась мысль, что это кто-то из «призраков» спешит к месту сбора, на кладбище при церкви Св. Гавриила. Мама снова закричала: «Джейсон!», и я увидел, что уже 07.41.
   Я сонно ответил «О’кей» и приказал ногам спуститься с кровати – остальное тело поневоле последует за ними. Вопреки моим надеждам зеркало в ванной не отразило свежих признаков проказы. Я подумал, что, может быть, стоит прижать ко лбу горячую тряпку, а потом пожаловаться, что у меня температура. Но маму не так легко обмануть. Мои счастливые красные трусы оказались в стирке, и я надел бананово-желтые – физкультуры сегодня нет, так что это все равно. Внизу мама смотрела по Би-би-си-1 новую утреннюю передачу, а Джулия резала банан себе в мюсли.
   – Добрутро, – пробормотал я. – Что это за журнал?
   Джулия показала мне обложку «Фейс».
   – Если ты хоть пальцем до него дотронешься, пока меня не будет, я тебя придушу.
   «Это я должен был родиться, а не ты, поганая корова», – прошипел Нерожденный Близнец.
   – Ты что-то хочешь сказать? У тебя такое лицо, как будто ты сейчас обмочишься. – Джулия явно не забыла вчерашний вечер.
   Я мог бы дать отпор, спросив Джулию, придушит ли она и Эвана тоже, если он тронет ее журнал, но это значило бы объявить себя подслушивающим червяком. Мои «витабиксы» были на вкус как опилки. Прожевав завтрак, я почистил зубы, положил сегодняшние учебники в сумку «Адидас», а ручки «Бик» – в пенал. Джулия к этому времени уже ушла. Она ездит в то отделение школы, где располагаются шестые классы – за ней заезжает Кейт Элфрик, которая уже сдала на права.
   Мама висела на телефоне – рассказывала тете Алисе про нашу новую ванную комнату.
   – Алиса, погоди минуту, – мама прикрыла трубку ладонью. – У тебя есть деньги на обед?
   Я кивнул. Я решил сказать ей про классный час.
   – Мама, я х…
   Висельник перехватил слово «хотел».
   – Скорее, Джейсон! Опоздаешь на автобус!

* * *

   На улице было мокро и ветрено, словно на Лужок Черного Лебедя направили дождевальную установку. От Кингфишер-Медоуз остались только заляпанные дождем стены, исходящие каплями птичьи кормушки, мокрые садовые гномы, переполненные прудики и блестящие от воды альпийские горки. Лунно-серая кошка наблюдала за мной с сухого крыльца мистера Касла. О, если б я мог превратиться в кошку! Я миновал перелаз у выхода на верховую тропу. Будь я Грант Бэрч, Росс Уилкокс или кто угодно из ребят, живущих в социальных домах на Веллингтон-Энд, я бы сейчас перемахнул через изгородь и пошел по верховой тропе, куда приведет. Даже посмотрел бы, не идет ли она к заброшенному туннелю под Мальвернскими холмами. Но для таких, как я, это невозможно. Мистер Кемпси тут же заметит, что меня нету в день классного часа, которого я так боялся. На первой перемене он позвонит маме. Мистера Никсона тоже поставят в известность. Папу вытащат с еженедельного совещания. По моим следам пустят школьных надзирателей с собаками. Меня захватят в плен, допросят, сдерут с меня кожу заживо, и потом мистер Кемпси все равно заставит меня прочитать отрывок из «Простых молитв для сложного мира».
   Если начинаешь задумываться о последствиях – все, пиши пропало.
   У «Черного лебедя» стояли девчонки под зонтами. Мальчикам так нельзя, потому что зонты – это для педиков. (Кроме Гранта Бэрча, который не мокнет, потому что приказал своему слуге Филипу Фелпсу притащить огромный зонт, с каким играют в гольф.) Я шел в куртке, поэтому верхняя половина тела у меня была почти сухая, но на углу главной улицы меня обогнал «Воксхол Шеветт», расплескал огромную лужу и промочил мне все ноги. Носки стали шершавые и мокрые. Пит Редмарли, Гилберт Свинъярд, Ник Юэн, Росс Уилкокс и вся их шайка устроили битву в луже, но как раз когда я подошел к остановке подъехал школьный автобус с глазами как у Нодди. Норман Бейтс смотрел на нас с водительского места, как вечно бодрствующий мясник на загон, полный откормленных свиней. Мы залезли в автобус, и двери зашипели, закрываясь. На моих «Касио» было 8.35.
   В дождливые утра школьный автобус разит парнями, отрыжкой и пепельницей. Передние сиденья занимают девочки, они садятся на Гарлфорд и Блэкмор-Энд и говорят только об уроках. Чоткие пацаны сразу проходят назад, но даже ребята вроде Пита Редмарли и Гилберта Свинъярда сидят смирно, когда автобус ведет Норман Бейтс. Норман Бейтс – из людей, похожих на треснутые каменные статуи, с таким лучше не связываться. Как-то раз Плуто Ноук открыл аварийную дверь – просто так, от нечего делать. Норман Бейтс прошел назад, схватил Плуто за шиворот, протащил по всей длине автобуса вперед и реально вышвырнул наружу. Плуто Ноук заорал из канавы:
   – Я на тебя в суд подам! Ты мне руку сломал, блин!
   Норман Бейтс в ответ вытащил сигарету из угла рта, наклонился со ступенек автобуса, высунул язык, как индеец маори, и медленно, целенаправленно потушил о собственный язык еще горящий окурок. Раздалось шипение. Норман Бейтс щелчком отшвырнул окурок на парня, сидящего в канаве.
   Потом сел за руль и поехал дальше.
   С тех пор никто не трогает пожарную дверь в его автобусе.

* * *

   Дин Дуран влез в автобус на Драггерс Энд, на самом краю деревни.
   – Эй, Дин, – сказал я, – садись со мной, если хочешь.
   Он страшно обрадовался, что я назвал его по имени при всех. Осклабился и мгновенно плюхнулся рядом.
   – Господи! Льет, прямо уссывается. Если и дальше так пойдет, то к послешколы Северн выйдет из берегов во всем Аптоне. И в Вустере. И в Тьюксбери.
   – Определенно.
   Я из кожи вон лез, стараясь быть дружелюбным – не столько ради него, сколько ради себя. Вечером, в автобусе из школы домой, я могу считать себя везунчиком, если хоть Человек-Невидимка захочет сесть рядом с Д-д-джейсоном Т-т-т-тейлором, ш-ш-школьным з-з-з-заикой. Мы с Дураном стали играть в «Четыре в ряд» на запотевшем окне. Дуран выиграл у меня одну игру, не успели мы и до Велланд-Кросс доехать. Дуран учится в классе мисс Уайч, 2У. 2У – второй с конца класс. Но Дуран на самом деле не глупый. Просто если бы он вдруг начал учиться слишком хорошо, ему бы ото всех досталось.
   В болотистом поле стояла черная лошадь, очень несчастная. Но я буду гораздо несчастней через двадцать одну минуту, даже уже немного меньше.
   Под нашим сиденьем был радиатор отопления, так что мои школьные брюки расплавились и прилипли к ногам. Кто-то вонюче пернул. «Подгузник запустил газовую бомбу!» – заорал Гилберт Свинъярд. Подгузник ухмыльнулся, показав бурые зубы, высморкался в пакет из-под чипсов и швырнул его. Пакеты из-под чипсов далеко не летают, так что он попал в Робина Саута, сидящего прямо позади.
   Не успел я оглянуться, как автобус заехал на школьный двор, и мы все высыпались наружу. В дождь мы ждем начала уроков не во дворе, а в актовом зале. Школа сегодня утром, казалось, состояла из мокрых замызганных полов, исходящих паром сырых курток, учителей, ругающих учеников за крик, первоклассников, играющих в запрещенные салочки в коридорах, и третьеклассниц, которые прочесывали коридоры, сцепив руки и распевая песню «Претендерс». У начала туннеля в учительскую, где учеников ставят на время обеда в наказание, висят часы. По этим часам мне оставалось жить пять минут.

* * *

   – А, Тейлор! Превосходно, – мистер Кемпси ущипнул меня за мочку уха. – Тебя-то я и искал. Следуй за мной. Я желаю поместить ряд слов в твои органы слуха.
   Наш классный руководитель повел меня по мрачному коридору, ведущему к учительской. Учительская – это как Бог: кто ее видел, тот не жилец. Распахнутая дверь в учительскую брезжила впереди, и сигаретный дым вылетал оттуда клубами, как туман в Лондоне времен Джека-потрошителя. Но мы свернули, не дойдя до нее, и оказались в кладовке, где хранятся канцелярские товары. Кладовка служит чем-то вроде КПЗ для ребят, которые влипли. Я попытался сообразить, что я такое сделал.
   – Пять минут назад ко мне был перенаправлен телефонный звонок. Содержание разговора касалось Джейсона Тейлора. Звонила некая персона, которую заботило твое благосостояние.
   Мистера Кемпси не поторопишь, остается только ждать.
   – Эта персона призвала меня к свершению акта милосердия в последнюю минуту перед казнью.
   Мимо открытой двери кладовки промчался мистер Никсон, директор школы, источая волны гнева и пара от мокрого твида.
   – Простите, сэр?
   Мистер Кемпси поморщился, раздраженный моей тупостью.
   – Правильно ли я понимаю, что ты ждешь сегодняшнего утреннего классного часа с трепетом, который можно описать как «ужас, парализующий мозговые функции»?
   Я почуял белую магию миссис де Ру, но не смел надеяться на спасение.
   – Да, сэр.
   – Да, Тейлор. По-видимому, твой самоотверженный логопед придерживается того мнения, что, отложив испытание огнем, назначенное на сегодняшнее утро, мы поспособствуем росту уровня твоей уверенности в себе в приложение к искусству риторики и публичных выступлений в более долгосрочной перспективе. Ты разделяешь это убеждение?
   Я понял, что он сказал, но он ждал, что я не пойму.
   – Простите, сэр?
   – Ты хочешь или не хочешь, чтобы тебя освободили от чтения сегодня утром?
   – Да, сэр, очень хочу, да.
   Мистер Кемпси плотно сжал губы. Люди всегда думают, что излечить человека от запинания можно по принципу «брось его в глубокую воду – поневоле выплывет». По принципу крещения огнем. Люди видят по телевизору заик, которых в один прекрасный день заставляют выйти на сцену перед тысячью зрителей, и глядь! – из уст бывшего заики вылетает идеальная речь. Все радостно улыбаются: «Видите, он все прекрасно может! Надо было его только по-дружески подтолкнуть! Теперь он совершенно излечился!» Но это полная чушь. Если такое случается, это просто Висельник выполняет первую заповедь. Вернитесь к «излеченному» заике через неделю и посмотрите, что с ним будет. Сами увидите. На самом деле, если бросить человека на глубину, он просто утонет. А крещение огнем вызывает ожоги третьей степени.
   – Тейлор, ты не можешь всю жизнь бегать, поджав хвост, от публичных выступлений.
   «Поспорим?» – парировал Глист.
   – Я знаю, сэр. Потому и делаю все возможное, чтобы этому научиться. С помощью миссис де Ру.
   Мистер Кемпси делал вид, что еще не сдался, но я уже чувствовал, что спасен.
   – Очень хорошо, Тейлор. Но я думал, у тебя больше мужества. Я вынужден заключить, что ошибался в тебе.
   Я проводил его взглядом.
   Будь я папой римским, я бы произвел миссис де Ру в святые. Прямо тут же, на месте.

* * *

   Сегодняшнее чтение из «Простых молитв для сложного мира» мистера Кемпси было про то, как дождь лил сорок дней и сорок ночей, но Господь обещал человеку, что в конце концов на небе появится радуга. (Джулия говорит, это совершенно абсурдно, что в 1982 году детям до сих пор преподносят байки из Библии как исторические факты.) Потом мы спели гимн «Все, как есть, дары благие// Посылают небеса, //Скажем Господу спасибо// За любовь и чудеса». Я решил, что пронесло, но после того, как мистер Кемпси зачитал все распоряжения и послания директора, Гэри Дрейк вдруг поднял руку.
   – Простите, сэр, мне казалось, что сегодня очередь Джейсона Тейлора читать вслух. Я очень ждал этого и надеялся его послушать. Он что, будет вместо сегодняшнего дня читать на следующей неделе?
   Класс чуть не свернул себе шеи – все пооборачивались на меня.
   Я вспотел в пятидесяти местах сразу. И только сверлил взглядом меловую туманность на доске.
   Через несколько секунд, которые показались мне за несколько часов, мистер Кемпси произнес:
   – Дрейк, твое проникновенное выступление в защиту установленного порядка весьма похвально и, без сомнения, продиктовано альтруистическими соображениями. Однако я располагаю информацией о том, что функционирование вокального аппарата Тейлора оставляет желать лучшего. Таким образом, твой одноклассник освобождается по квазимедицинским показаниям.
   – Значит, он будет читать на следующей неделе, да, сэр?
   – Алфавит марширует вперед, не считаясь с человеческими слабостями, Дрейк. Следующей по алфавиту у нас идет Мишель Тирли. «Кто с доблестью дружен, тем довод не нужен»^[6].