Страница:
Митрополит Иларион (Алфеев)
Бог: Православное учение
Введение
Однажды британская гуманистическая ассоциация организовала атеистическую рекламную акцию, которая заключалась в том, что на автобусах развесили плакаты с надписью: «Бога, по-видимому, нет. Не беспокойся и наслаждайся жизнью»[1]. Предполагалось, что, начавшись в Великобритании, акция перекинется потом на другие страны. Однако широкого распространения, вопреки ожиданиям устроителей, кампания не получила. Довольно быстро и без особых последствий богоборческий энтузиазм сошел на нет. Причина этого проста – никакого подлинного вдохновения и серьезного масштаба не могут иметь инициативы, отрицающие высшее предназначение человека. А предназначение это заключается в том, чтобы верить в Бога.
Обрести подлинную радость жизни человек способен только благодаря вере в Бога. Может ли он поделиться этой радостью, если ее имеет? Или описать Того, в Кого верит, сообщая о своей вере другим? Дано ли нам как Божьему творению познавать своего Творца?
С точки зрения человека можно было бы в этом усомниться. Разве может статуя Давида что-либо знать о характере своего ваятеля – великого Микеланджело? Однако человек – не статуя, а Бог – не скульптор, который сделал свою работу и удалился прочь. Бог никогда не уйдет от того, кому дал Свои образ и подобие. Именно подобие Бога ожидает своей реализации в человеке, которому дан Его образ при рождении.
Творец дал человеку способность к уподоблению Ему. Однако дал и заповеди, исполняя которые человек может приблизиться к Богу. К способности человек прилагает идею, а к идее – реальное дело. Для познания Бога необходимы усилия, чтобы достичь уподобления Творцу, Которым созданы «небо и земля». Человек в своей деятельности свободен именно в том, чтобы постепенно направить усилия в сторону сотрудничества с Богом, а не противления Ему. Отдаляясь же от Бога, мы в действительности утрачиваем свободу, потому что вынуждены в одностороннем порядке подчиниться земному бытию, которое не предоставляет возможности для обретения богоподобия. Разрыв отношений с Богом причиняет страдание человеку, хотя изначально он сам отвернулся от Творца, предпочитая поклониться и служить творению.
Бог ищет всякого из нас, как некогда искал Адама со словами: «Где ты?» (Быт 3:9). Не может ли всемогущий Бог, спросим себя, найти согрешившего человека, не ожидая его раскаяния, подобно тому, как следователь находит преступника по оставленным им следам? Бог этого не хочет, ведь если нас найдут как преступников, то последует наказание. Он хочет, чтобы мы признали в Нем любящего Отца, а не справедливого следователя, ищущего улики против преступника. Процесс богопознания для человечества не должен прерваться никогда. Приближение к вечному Богу всегда будет движением, благодатным и радостным для человека.
Всякое богословское рассуждение должно опираться на веру и опыт, которые главным образом доносит до нас Священное Писание и Предание Церкви. Однако соработничество подразумевает обретение человеком личной веры и опыта бытийного сопребывания с Богом. В течение многих веков истории человечества личные отношения Бога с человеком были сокровенным сердечным сокровищем, которое не всегда становилось общим достоянием. Поэтому письменные святоотеческие свидетельства и богооткровенный текст Писания являются уникальным и неискаженным источником для подтверждения опыта познания Бога и укрепления в вере. Это позволяет человеку обрести правильный путь к Богу и держаться его, не уклоняясь в направлении бесконечных духовных или псевдодуховных поисков, которыми так богата наша цивилизация.
В этой книге мы предлагаем читателю познакомиться с некоторыми страницами Ветхого и Нового Заветов, творений святых отцов, следуя определенному порядку или плану, который нам представляется наиболее подходящим для формирования личного процесса богопознания в согласии с тем, как его видит Православная Церковь. Прежде чем пытаться самому представить, Кто есть Бог, необходимо познакомиться с преставлением о Нем тех, кто посвятил себя вере и всю жизнь прожил в соответствии с ней.
Когда и где это было и сколько столетий прошло с тех пор? Временная и пространственная дистанция между современным читателем и теми авторами, чьи слова теперь доступны и приводятся нами в книге, есть свидетельство того, как просвещенное сознание человека относится к богопознанию, бережно сохраняя и передавая от поколения к поколению его опыт. Это должно вдохновить и убедить в том, что Бог Сам желает, чтобы человек познал Его. Он просвещает нас и делает активной нашу способность к обожению. Об этом говорит вся православная святоотеческая традиция.
В книге мы последовательно и внимательно рассмотрим главное в нашей традиции, что относится к представлению о Боге, о Его имени и свойствах, о Его Сыне и Духе, о Его сущности и энергиях. Послушаем, что говорят святые отцы и учители Церкви о Боговоплощении и пророчествах, о Нетварном свете и исхождении Святого Духа, о любви Бога к человеку и Его промышлениях об этом мире. Затронем тему Бога и зла, которое продолжает творить человек, своеволием отпавший от Бога.
Если мы будем сдержанными в собственных оценках и суждениях о Боге, будем доверять Священному Преданию и Писанию Церкви, то Бог Сам поможет нам избежать ложного представления о Нем. Тогда мы примем за основу своей веры именно то направление богомыслия и богопознания, которого держались святые отцы.
Обрести подлинную радость жизни человек способен только благодаря вере в Бога. Может ли он поделиться этой радостью, если ее имеет? Или описать Того, в Кого верит, сообщая о своей вере другим? Дано ли нам как Божьему творению познавать своего Творца?
С точки зрения человека можно было бы в этом усомниться. Разве может статуя Давида что-либо знать о характере своего ваятеля – великого Микеланджело? Однако человек – не статуя, а Бог – не скульптор, который сделал свою работу и удалился прочь. Бог никогда не уйдет от того, кому дал Свои образ и подобие. Именно подобие Бога ожидает своей реализации в человеке, которому дан Его образ при рождении.
Творец дал человеку способность к уподоблению Ему. Однако дал и заповеди, исполняя которые человек может приблизиться к Богу. К способности человек прилагает идею, а к идее – реальное дело. Для познания Бога необходимы усилия, чтобы достичь уподобления Творцу, Которым созданы «небо и земля». Человек в своей деятельности свободен именно в том, чтобы постепенно направить усилия в сторону сотрудничества с Богом, а не противления Ему. Отдаляясь же от Бога, мы в действительности утрачиваем свободу, потому что вынуждены в одностороннем порядке подчиниться земному бытию, которое не предоставляет возможности для обретения богоподобия. Разрыв отношений с Богом причиняет страдание человеку, хотя изначально он сам отвернулся от Творца, предпочитая поклониться и служить творению.
Бог ищет всякого из нас, как некогда искал Адама со словами: «Где ты?» (Быт 3:9). Не может ли всемогущий Бог, спросим себя, найти согрешившего человека, не ожидая его раскаяния, подобно тому, как следователь находит преступника по оставленным им следам? Бог этого не хочет, ведь если нас найдут как преступников, то последует наказание. Он хочет, чтобы мы признали в Нем любящего Отца, а не справедливого следователя, ищущего улики против преступника. Процесс богопознания для человечества не должен прерваться никогда. Приближение к вечному Богу всегда будет движением, благодатным и радостным для человека.
Всякое богословское рассуждение должно опираться на веру и опыт, которые главным образом доносит до нас Священное Писание и Предание Церкви. Однако соработничество подразумевает обретение человеком личной веры и опыта бытийного сопребывания с Богом. В течение многих веков истории человечества личные отношения Бога с человеком были сокровенным сердечным сокровищем, которое не всегда становилось общим достоянием. Поэтому письменные святоотеческие свидетельства и богооткровенный текст Писания являются уникальным и неискаженным источником для подтверждения опыта познания Бога и укрепления в вере. Это позволяет человеку обрести правильный путь к Богу и держаться его, не уклоняясь в направлении бесконечных духовных или псевдодуховных поисков, которыми так богата наша цивилизация.
В этой книге мы предлагаем читателю познакомиться с некоторыми страницами Ветхого и Нового Заветов, творений святых отцов, следуя определенному порядку или плану, который нам представляется наиболее подходящим для формирования личного процесса богопознания в согласии с тем, как его видит Православная Церковь. Прежде чем пытаться самому представить, Кто есть Бог, необходимо познакомиться с преставлением о Нем тех, кто посвятил себя вере и всю жизнь прожил в соответствии с ней.
Когда и где это было и сколько столетий прошло с тех пор? Временная и пространственная дистанция между современным читателем и теми авторами, чьи слова теперь доступны и приводятся нами в книге, есть свидетельство того, как просвещенное сознание человека относится к богопознанию, бережно сохраняя и передавая от поколения к поколению его опыт. Это должно вдохновить и убедить в том, что Бог Сам желает, чтобы человек познал Его. Он просвещает нас и делает активной нашу способность к обожению. Об этом говорит вся православная святоотеческая традиция.
В книге мы последовательно и внимательно рассмотрим главное в нашей традиции, что относится к представлению о Боге, о Его имени и свойствах, о Его Сыне и Духе, о Его сущности и энергиях. Послушаем, что говорят святые отцы и учители Церкви о Боговоплощении и пророчествах, о Нетварном свете и исхождении Святого Духа, о любви Бога к человеку и Его промышлениях об этом мире. Затронем тему Бога и зла, которое продолжает творить человек, своеволием отпавший от Бога.
Если мы будем сдержанными в собственных оценках и суждениях о Боге, будем доверять Священному Преданию и Писанию Церкви, то Бог Сам поможет нам избежать ложного представления о Нем. Тогда мы примем за основу своей веры именно то направление богомыслия и богопознания, которого держались святые отцы.
Глава 1
Откровение личного Бога. Богословие и богопознание
Христианство, наряду с иудаизмом и исламом, принадлежит к числу монотеистических религий, называемых также «авраамическими». Все три религии восходят к откровению, данному Богом Аврааму и зафиксированному в Ветхом Завете. Христианство исповедует, что Бог един, что Он – Отец всех людей, что Он – Творец мира материального и мира духовного.
Согласно христианскому пониманию, Бог не есть абстрактное отвлеченное начало, безликая духовная сила, имперсональное бытие. Бог христиан – это Бог Личность, Бог Живой. Он открывается человеку в личном общении, личном опыте, личной встрече. В то же время Бог трансцендентен человеку, непостижим, неописуем, невидим. В этом изначальный парадокс религиозного опыта, – парадокс, который невозможно объяснить человеку неверующему или агностику, далекому от религии.
В христианстве эмпирический опыт имеет решающее значение. Тому, кто сам опытно не ощутил присутствие Божие, невозможно доказать даже существование Бога. Все попытки доказательства бытия Божия, предпринимавшиеся в истории, были доказательствами для тех, кто желал их принять. Так, например, Фома Аквинский в «Сумме богословия» приводил пять доказательств бытия Божия: 1) через движение (ex motu); 2) через производящую причину (ex ratione causae efficientis); 3) через необходимость (ex possibili et necessario); 4) от степеней бытия (ex gradibus rei); 5) через целевую причину (ex gubernatione rerum). Первое доказательство исходит из того, что в природе все движется, а всякое движение имеет своей причиной нечто иное, следовательно, необходимо дойти до некоего перводвигателя, который сам не движим ничем иным: таким перводвигателем является Бог. Второе доказательство таким же способом, через понятие причинно-следственной связи, приходит к признанию первопричины всего, которой является Бог. Третье доказательство основывается на том, что для всех предметов этого мира возможно быть или не быть, но должна быть такая сущность, для которой не было бы внешней необходимости существования: такой сущностью является Бог. Четвертое доказательство отталкивается от того, что в мире имеются предметы более или менее совершенные, но необходимо высшее совершенство, которое было бы причиной всякого блага и совершенства: им и является Бог. Наконец пятое доказательство исходит из того, что предметы, лишенные разума, подчиняются целесообразности, будучи руководимы сознательной волей: «следовательно, есть разумное существо, полагающее цель для всего, что происходит в природе; и Его мы именуем Богом»[2].
Ни одно из этих доказательств, основанных на философии Аристотеля, не сможет убедить неверующего человека в существовании Бога. Именно поэтому святоотеческое богословие Восточной Церкви в первом тысячелетии, а вслед за ним и православное богословие второго тысячелетия воздерживалось от попыток доказать бытие Божие при помощи рациональных доводов и логических выкладок. Как утверждает преподобный Максим Исповедник, бытие Божие воспринимается на веру, и эта вера «доступнее всякого доказательства», поскольку она есть истинное знание, «превышающее и ум, и разум»[3].
Некоторые православные авторы позднего времени использовали рациональные доказательства бытия Божия, заимствованные из западной схоластики, в учебных или апологетических целях, однако изначальной богословской интуиции Восточной Церкви такие доказательства были чужды и не нужны. Воздерживаясь или отказываясь от них, православное Предание основывалось на том, что рациональное признание бытия Божия отнюдь не идентично вере в Бога, ибо вера есть опытное познание Бога, встреча с Богом Живым, а такая встреча вообще невозможна на путях рационального познания. Религиозный опыт сверхрационален, и для его выражения требуются иные способы, чем употребляемые в философском дискурсе.
В православной традиции само понятие «богословия» менее всего связано с рациональным познанием, и богословие не воспринимается как наука, как отвлеченное теоретизирование. Богослов древней Церкви не был человеком, сидевшим за письменным столом в окружении книг, словарей, справочников, учебных пособий. Отцы Церкви в подавляющем большинстве своем были епископами или монахами: они либо занимались активной церковной деятельностью, либо подвизались в монастырях. Их богословие рождалось из внутреннего мистического опыта, обогащенного ежедневным соприкосновением с Преданием Церкви через богослужение, молитву, чтение Писания и общение с народом Божиим. Классическая формула Евагрия Понтийского (IV век) гласит: «Если ты богослов, то будешь молиться истинно, а если истинно молишься, то ты – богослов»[4]. В этом определении грань между богословием и богопознанием, между богословием и молитвенным опытом полностью стирается: богословие есть не что иное, как опыт мистической встречи с Богом в молитве, опыт богообщения.
О богословии как опыте встречи с Богом Живым говорит в своем «Догматическом богословии» В. Н. Лосский:
Суть катафатического и апофатического богословия была наиболее полно выражена Дионисием Ареопагитом в трактате «О мистическом богословии». Вслед за Григорием Богословом и Григорием Нисским автор трактата сравнивает путь богопознания с восхождением Моисея на гору Синай для вступления во мрак, где Бог (см.: Исх 20, 21). Бог познается через мрак, или сумрак «неведения» (незнания), то есть через отрешение от всякого рационального и дискурсивного познания, утверждает Дионисий. Конечная цель богослова – оказаться «в этом пресветлом сумраке и посредством невидения и неведения видеть и разуметь то, что выше созерцания и знания, что невозможно ни видеть, ни знать»[13]. Для этой цели апофатический метод, по мнению Дионисия, более подходит, чем катафатический. Последовательно отрицая все то, чем Бог не является, богослов приходит к утверждению о полной непознаваемости Первопричины всего сущего, Которая, будучи выше всего, и несущностна, и нежизненна, не бессловесна, не лишена ума и не есть тело; не имеет ни образа, ни вида, ни качества, или количества, или величины; на каком-то месте не пребывает, невидима, чувственного осязания не имеет; не воспринимает и воспринимаемой не является… Она не душа, не ум; ни воображения, или мнения, или слова, или разумения Она не имеет; и Она не есть ни слово, ни мысль; Она и словом не выразима и не уразумеваема; Она и не число, и не порядок, не величина и не малость, не равенство и не неравенство, не подобие и не отличие; и Она не стоит, не движется, не пребывает в покое, не имеет силы и не является ни силой, ни светом; Она не живет и не жизнь; Она не есть ни сущность, ни век, ни время; Ей не свойственно умственное восприятие; Она не знание, не истина, не царство, не премудрость… ни что-либо другое из доступного нашему или чьему-нибудь из сущего восприятию… К Ней совершенно не применимы ни утверждение, ни отрицание; и когда мы прилагаем к Ней или отнимаем от Нее что-то из того, что за Ее пределами, мы и не прилагаем, и не отнимаем, поскольку выше всякого утверждения совершенная и единая Причина всего, и выше всякого отрицания превосходство Ее, как совершенно для всего запредельной[14].
Исступление (ekstasis) человека из самого себя так же необходимо для встречи с Богом, как и исхождение (proodos) Бога навстречу человеку. Сама мистическая встреча с Богом становится, таким образом, плодом синергии, совместного действия человека и Бога, соединяющихся друг с другом в гармоничном единстве. В процессе мистического восхождения к Богу катафатическое богословие, оперирующее положительными понятиями, имеет сугубо вспомогательное значение: оно служит лишь трамплином для ума, который благодаря ему должен разогнаться и выйти в свободный полет к вершинам богопознания. В процессе полета ум все более отрешается от всех земных понятий, будь то катафатических или апофатических. В конце концов, достигнув наивысшей доступной для него меры совлечения и незнания, он вступает туда, где рациональное мышление прекращает свое действие, поскольку человек, выйдя за пределы определений, имен, слов и понятий, соединяется с Тем, «Кто выше всякого имени, всякого слова и знания»[17].
В VII веке преподобный Максим Исповедник, продолжатель и комментатор Дионисия Ареопагита, начинает свои «Главы о богословии и домостроительстве воплощения Сына Божия» серией противоречивых и взаимоисключающих утверждений апофатического и катафатического характера. Противоречивость этих утверждений, однако, намеренная, ибо она призвана продемонстрировать относительность всякого человеческого понятия применительно к Богу:
Согласно христианскому пониманию, Бог не есть абстрактное отвлеченное начало, безликая духовная сила, имперсональное бытие. Бог христиан – это Бог Личность, Бог Живой. Он открывается человеку в личном общении, личном опыте, личной встрече. В то же время Бог трансцендентен человеку, непостижим, неописуем, невидим. В этом изначальный парадокс религиозного опыта, – парадокс, который невозможно объяснить человеку неверующему или агностику, далекому от религии.
В христианстве эмпирический опыт имеет решающее значение. Тому, кто сам опытно не ощутил присутствие Божие, невозможно доказать даже существование Бога. Все попытки доказательства бытия Божия, предпринимавшиеся в истории, были доказательствами для тех, кто желал их принять. Так, например, Фома Аквинский в «Сумме богословия» приводил пять доказательств бытия Божия: 1) через движение (ex motu); 2) через производящую причину (ex ratione causae efficientis); 3) через необходимость (ex possibili et necessario); 4) от степеней бытия (ex gradibus rei); 5) через целевую причину (ex gubernatione rerum). Первое доказательство исходит из того, что в природе все движется, а всякое движение имеет своей причиной нечто иное, следовательно, необходимо дойти до некоего перводвигателя, который сам не движим ничем иным: таким перводвигателем является Бог. Второе доказательство таким же способом, через понятие причинно-следственной связи, приходит к признанию первопричины всего, которой является Бог. Третье доказательство основывается на том, что для всех предметов этого мира возможно быть или не быть, но должна быть такая сущность, для которой не было бы внешней необходимости существования: такой сущностью является Бог. Четвертое доказательство отталкивается от того, что в мире имеются предметы более или менее совершенные, но необходимо высшее совершенство, которое было бы причиной всякого блага и совершенства: им и является Бог. Наконец пятое доказательство исходит из того, что предметы, лишенные разума, подчиняются целесообразности, будучи руководимы сознательной волей: «следовательно, есть разумное существо, полагающее цель для всего, что происходит в природе; и Его мы именуем Богом»[2].
Ни одно из этих доказательств, основанных на философии Аристотеля, не сможет убедить неверующего человека в существовании Бога. Именно поэтому святоотеческое богословие Восточной Церкви в первом тысячелетии, а вслед за ним и православное богословие второго тысячелетия воздерживалось от попыток доказать бытие Божие при помощи рациональных доводов и логических выкладок. Как утверждает преподобный Максим Исповедник, бытие Божие воспринимается на веру, и эта вера «доступнее всякого доказательства», поскольку она есть истинное знание, «превышающее и ум, и разум»[3].
Некоторые православные авторы позднего времени использовали рациональные доказательства бытия Божия, заимствованные из западной схоластики, в учебных или апологетических целях, однако изначальной богословской интуиции Восточной Церкви такие доказательства были чужды и не нужны. Воздерживаясь или отказываясь от них, православное Предание основывалось на том, что рациональное признание бытия Божия отнюдь не идентично вере в Бога, ибо вера есть опытное познание Бога, встреча с Богом Живым, а такая встреча вообще невозможна на путях рационального познания. Религиозный опыт сверхрационален, и для его выражения требуются иные способы, чем употребляемые в философском дискурсе.
В православной традиции само понятие «богословия» менее всего связано с рациональным познанием, и богословие не воспринимается как наука, как отвлеченное теоретизирование. Богослов древней Церкви не был человеком, сидевшим за письменным столом в окружении книг, словарей, справочников, учебных пособий. Отцы Церкви в подавляющем большинстве своем были епископами или монахами: они либо занимались активной церковной деятельностью, либо подвизались в монастырях. Их богословие рождалось из внутреннего мистического опыта, обогащенного ежедневным соприкосновением с Преданием Церкви через богослужение, молитву, чтение Писания и общение с народом Божиим. Классическая формула Евагрия Понтийского (IV век) гласит: «Если ты богослов, то будешь молиться истинно, а если истинно молишься, то ты – богослов»[4]. В этом определении грань между богословием и богопознанием, между богословием и молитвенным опытом полностью стирается: богословие есть не что иное, как опыт мистической встречи с Богом в молитве, опыт богообщения.
О богословии как опыте встречи с Богом Живым говорит в своем «Догматическом богословии» В. Н. Лосский:
Бог – не предмет науки, и богословие радикальным образом отличается от философского мышления: богослов не ищет Бога, как ищут какой-либо предмет, но Бог Сам овладевает богословом, как может овладевать нами чья-то личность. И именно потому, что Бог первый нашел его, именно потому, что Бог, так сказать, вышел ему навстречу в Своем откровении, для богослова оказывается возможным искать Бога, как ищем мы всем своим существом, следовательно, и своим умом, чьего-либо присутствия. Бог богословия – это «Ты», это живой Бог Библии. Конечно, это Абсолют, но Абсолют личностный, Которому мы говорим «Ты» в молитве[5].Отцы Восточной Церкви предупреждали против профанирования и десакрализации богословия, превращения его в предмет пререканий, объект страстных споров. Богословие – не занятие для рынка, подчеркивал святитель Григорий Нисский, не без доли сарказма обличавший своих современников за чрезмерное пристрастие к спорам на богословские темы:
Иные, вчера или позавчера оторвавшись от своих обычных трудов, внезапно стали учителями богословия, другие – может быть, слуги, не раз подвергавшиеся бичеванию, бежавшие от рабского служения, – с важностью философствуют у нас о непостижимом… Все в городе полно такими людьми: улицы, рынки, площади, перекрестки. Это и торговцы одеждой, и денежные менялы, и продавцы съестных припасов. Ты спросишь о монетах, а он философствует перед тобой о рожденном и нерожденном; хочешь узнать цену хлеба, а он отвечает тебе, что Отец больше Сына; справишься, готова ли баня, а он говорит, что Сын произошел из ничего[6].По словам святителя Григория Богослова, «философствовать о Боге», то есть богословствовать, может только тот, кто ведет созерцательный образ жизни и очищает себя для Бога; участвовать в богословских дискуссиях могут не все, а лишь те, кто занимается этим «усердно»; наконец, не всякая богословская тема может обсуждаться вслух:
Не всякому, говорю вам, можно философствовать о Боге, не всякому! Это вещь не дешевая и не для пресмыкающихся по земле! Добавлю также, что не всегда, не перед всеми и не обо всем можно философствовать, но нужно знать, когда, перед кем и о чем. Итак, не всем это доступно, а только тем, которые испытали себя и провели жизнь в созерцании, и прежде всего очистили душу и тело, или по крайней мере очищают… О чем же можно философствовать и в какой мере? О том, что доступно для нас, и в такой мере, в какой простирается на это способность и сила слушателя… Я не говорю, что не нужно всегда вспоминать о Боге… Вспоминать о Боге нужно чаще, чем дышать!.. Запрещаю не вспоминать о Боге непрестанно, но богословствовать непрерывно; притом запрещаю не само богословие как что-то неблагочестивое, но богословие не вовремя; запрещаю не учительство, но несоблюдение меры[7].Необходимым условием богословствования святой Григорий считает очищение себя: «Великое дело – говорить о Боге, но еще больше – очищать себя для Бога»[8]. В этом изречении очищение-катарсис не противопоставляется богословию: по сути, богословие и есть то духовное очищение, которое необходимо для познания Бога. Слово очищенное, слово о том, что превыше слов, разума и слуха, должно рождаться из молчания:
Вы не знаете, каким даром Божиим является молчание и то, чтобы не иметь нужды в любом слове, но по своему усмотрению одно избирать, а другого избегать и быть для себя распорядителем как слова, так и молчания! Ведь по природе своей всякое слово немощно и удобоколеблемо… а слово о Боге – настолько более, насколько предмет его выше, ревность сильнее, опасность страшнее. Но чего мы испугались и на что понадеемся? На ум, на слово или на слух, если всем трем угрожает опасность? Ибо постичь (Бога) трудно, изъяснить невозможно[9], а найти очищенный слух труднее всего[10].Тема молчания – лейтмотив восточнохристианского богословия. Священномученик Игнатий Богоносец, как мы помним, говорил за два столетия до Григория Богослова о том, что обладающий словом Христа «может слышать даже Его молчание»[11]. Спустя три столетия после Григория преподобный Исаак Сирин скажет: «Молчание есть таинство будущего века, а слова суть орудие этого мира»[12]. Отцы Восточной Церкви остро сознавали неадекватность, неприспособленность человеческого языка для выражения божественной реальности. Поэтому в святоотеческой традиции так называемое катафатическое (положительное) богословие уравновешивается апофатическим (отрицательным). Катафатическое богословие стремится описать Бога при помощи человеческих слов, наделить его теми или иными свойствами, соответствующими свойствам человека. Апофатическое богословие путем отрицания всего, что́ не есть Бог, приводит к пониманию непостижимости Бога, Его абсолютной трансцендентности. Апофатическое богословие соответствует пути богопознания как совлечения рационального познания и умолкания перед тайной, выразить которую человеческое слово не в силах.
Суть катафатического и апофатического богословия была наиболее полно выражена Дионисием Ареопагитом в трактате «О мистическом богословии». Вслед за Григорием Богословом и Григорием Нисским автор трактата сравнивает путь богопознания с восхождением Моисея на гору Синай для вступления во мрак, где Бог (см.: Исх 20, 21). Бог познается через мрак, или сумрак «неведения» (незнания), то есть через отрешение от всякого рационального и дискурсивного познания, утверждает Дионисий. Конечная цель богослова – оказаться «в этом пресветлом сумраке и посредством невидения и неведения видеть и разуметь то, что выше созерцания и знания, что невозможно ни видеть, ни знать»[13]. Для этой цели апофатический метод, по мнению Дионисия, более подходит, чем катафатический. Последовательно отрицая все то, чем Бог не является, богослов приходит к утверждению о полной непознаваемости Первопричины всего сущего, Которая, будучи выше всего, и несущностна, и нежизненна, не бессловесна, не лишена ума и не есть тело; не имеет ни образа, ни вида, ни качества, или количества, или величины; на каком-то месте не пребывает, невидима, чувственного осязания не имеет; не воспринимает и воспринимаемой не является… Она не душа, не ум; ни воображения, или мнения, или слова, или разумения Она не имеет; и Она не есть ни слово, ни мысль; Она и словом не выразима и не уразумеваема; Она и не число, и не порядок, не величина и не малость, не равенство и не неравенство, не подобие и не отличие; и Она не стоит, не движется, не пребывает в покое, не имеет силы и не является ни силой, ни светом; Она не живет и не жизнь; Она не есть ни сущность, ни век, ни время; Ей не свойственно умственное восприятие; Она не знание, не истина, не царство, не премудрость… ни что-либо другое из доступного нашему или чьему-нибудь из сущего восприятию… К Ней совершенно не применимы ни утверждение, ни отрицание; и когда мы прилагаем к Ней или отнимаем от Нее что-то из того, что за Ее пределами, мы и не прилагаем, и не отнимаем, поскольку выше всякого утверждения совершенная и единая Причина всего, и выше всякого отрицания превосходство Ее, как совершенно для всего запредельной[14].
Гносеология Дионисия Ареопагита представляет собой классический образец христианского мистицизма. Согласно Ареопагиту, путь богопознания есть «путь отвлечения и отрицания, путь упрощения и умолкания»; Бог познается только в покое незнания, которое есть сверх-знание[15]. Мистическое незнание есть не что иное, как экстаз – исступление, исхождение человека из самого себя и вступление в божественную реальность, исхождение из сферы рационального и вступление в сферу непостижимого:…Бог познается и во всем и вне всего. И разумом Бог познается, и неразумием. И Ему свойственны и разумение, и смысл, и знание, и осязание, и чувство, и мнение, и воображение, и имя, и все прочее, и Он и не уразумеваем, не осознаваем, не называем. И Он не есть что-то из сущих, и ни в чем из сущих не познается. И Он есть «все во всем» и ничто ни в чем, и от всего всеми Он познается, и никем ни из чего. И то ведь говорим мы о Боге правильно, что от всех сущих, чьей причиной Он является, соответствующим образом Он воспевается. И существует также божественнейшее познание Бога, осуществляемое через незнание путем превосходящего ум единения, когда ум, отступив от всего сущего, оставив затем и самого себя, соединившись с пресветлыми лучами, оттуда и там освещается недоступной исследованию глубиной Премудрости. Хотя, как я сказал, подобает Ее познавать и во всем, ибо Она, согласно речениям, Создательница всего, постоянно всем управляющая, и Причина несокрушимого соответствия и порядка, постоянно соединяющая завершения первых с началом вторых, прекрасно творящая из всего единую симфонию и гармонию[16].
Исступление (ekstasis) человека из самого себя так же необходимо для встречи с Богом, как и исхождение (proodos) Бога навстречу человеку. Сама мистическая встреча с Богом становится, таким образом, плодом синергии, совместного действия человека и Бога, соединяющихся друг с другом в гармоничном единстве. В процессе мистического восхождения к Богу катафатическое богословие, оперирующее положительными понятиями, имеет сугубо вспомогательное значение: оно служит лишь трамплином для ума, который благодаря ему должен разогнаться и выйти в свободный полет к вершинам богопознания. В процессе полета ум все более отрешается от всех земных понятий, будь то катафатических или апофатических. В конце концов, достигнув наивысшей доступной для него меры совлечения и незнания, он вступает туда, где рациональное мышление прекращает свое действие, поскольку человек, выйдя за пределы определений, имен, слов и понятий, соединяется с Тем, «Кто выше всякого имени, всякого слова и знания»[17].
В VII веке преподобный Максим Исповедник, продолжатель и комментатор Дионисия Ареопагита, начинает свои «Главы о богословии и домостроительстве воплощения Сына Божия» серией противоречивых и взаимоисключающих утверждений апофатического и катафатического характера. Противоречивость этих утверждений, однако, намеренная, ибо она призвана продемонстрировать относительность всякого человеческого понятия применительно к Богу:
Бог, как это доступно нашему познанию, не есть Сам по Себе ни начало, ни середина, ни конец; не является Он и ничем из того, что, следуя за Ним, созерцается естественным образом. Ибо Бог безграничен, неподвижен и беспределен, так что Он безгранично превосходит всякую сущность, силу и действие.
Бог не есть сущность… Бог не есть возможность… Бог не есть действие… Но Бог есть созидающее сущность и сверхсущностное Первоначало бытия; Он есть созидающая силу и наимогущественная Основа; наконец, Он есть бесконечное и действенное Состояние всякого действия. Кратко сказать, Бог есть Творческая Причина сущности, силы и действия, то есть начала, середины и конца.
Бог… заключает в Себе всю совокупность подлинного бытия и в то же время превосходит это бытие. А если это так, то вообще ничто из того, что обозначается словом «бытие», не обладает бытием в подлинном смысле слова. Ведь вообще ничто из того, что отлично от Бога по сущности, не созерцается вместе с Ним от вечности – ни век, ни время, ни те (твари), которые обитают в них. Ибо подлинное и неподлинное бытие никоим образом не сочетаются друг с другом.
Всякое начало, середина и конец вовсе не отрицают категорию отношения. Бог же, существуя в беспредельной бесконечности, превосходит вообще всякое отношение и, естественно, не является ни началом, ни концом, ни серединой. Ибо Он не есть какая-либо вещь из тех, в которых возможно созерцать категорию отношения.
Бог есть Начало, Середина и Конец сущих, так как Он является действующим, а не претерпевающим. Он также есть и все то, чем именуем Его мы. Ибо Бог есть Начало как Творец, Он – Середина как Промыслитель и Конец как Описание. Ибо (апостол) говорит: Все из Него, Им и к Нему (Рим 11, 36)[18].