Митрополит Иларион (Алфеев)
Церковь. Небо на земле

Введение

   Что такое Церковь? Зачем она нужна? Можно ли быть верующим православным христианином, но при этом не посещать храм, не участвовать в таинствах церковных? Этими вопросами задаются многие люди, в том числе те, которые считают, что уже обрели Бога в своей душе.
   Для того чтобы ответить на них, нужно прежде всего определить, Кем был Христос. Если считать, что Христос был лишь учителем нравственности, одним из многих, приходивших на протяжении веков, тогда, пожалуй, главное, что от него осталось, это Евангелие – собрание рассказов о Нем и Его притч и изречений, преимущественно нравственной тематики. Если же исходить из того, что Христос – воплотившийся Сын Божий, тогда самое главное, что Он оставил после Себя на земле, – это Церковь, собрание призванных Им и уверовавших в Него. Именно Церковь продолжает дело, начатое Им, именно она является авторитетным истолкователем Его учения, именно она – место Его живого присутствия среди людей.
   «Христианства нет без Церкви», – писал в начале ХХ века священномученик Иларион (Троицкий). Церковь – это Христово Царство, купленное ценой Его крови, Царство, в которое Он вводит тех, кого избрал Своими детьми и кто избрал Его своим Спасителем. Только в Церкви совершаются Таинства, соединяющие человека с Богом. Только в Церкви бьет источник воды живой, «текущей в жизнь вечную» (Ин. 4:14).
   Церковь – это небо на земле; в ней реально и ощутимо присутствует Бог. Возносясь на небо, Христос обещал своим ученикам: «Я с вами во все дни до скончания века» (Мф. 28:20). Вместе с Христом в Церкви невидимо присутствуют Божия Матерь, множество ангелов и святых, участвующих в богослужении наравне с людьми.
   Прообразом Церкви в Ветхом Завете был израильский народ, странствовавший по пустыне к Земле обетованной. Церковь Христова – новый Израиль – странствует в этом мире к Царству Небесному, которое во всей полноте откроется только после «скончания века», то есть в будущей жизни, но которое уже сейчас начинается для тех, кто вошел в Церковь.
   Православная экклезиология[1] складывалась на протяжении столетий и до сих пор находится в стадии формирования. В этом ее существенное отличие от других областей православного вероучения. Относительная «неразвитость» православной экклезиологии в эпоху Вселенских Соборов обусловлена тем фактом, что по вопросу о Церкви как таковой в эту эпоху не возникало каких-либо ересей, требовавших богословского ответа. Именно поэтому от святых отцов первого тысячелетия почти не осталось экклезиологических трактатов.
   Как считает протоиерей Георгий Флоровский, отсутствие экклезиологических трактатов в эпоху Вселенских Соборов не было лишь «упущением» или «недосмотром»:
   Восточные и западные отцы <…> многое могли сказать о Церкви – и не только могли, но и сказали о ней предостаточно. Они, однако, никогда не пытались свести свои соображения воедино. Их догадки и размышления разбросаны по разным сочинениям, в основном экзегетическим и литургическим, встречаясь чаще в проповедях, чем в догматических работах. Так или иначе, церковные писатели всегда имели ясное представление о том, что€ в действительности есть Церковь, хотя это «представление» никогда не сводилось ими к понятию, к определению[2].
   Внятное и исчерпывающее определение Церкви в святоотеческой литературе отсутствует, и на вопрос о том, что такое Церковь, трудно найти ответ у отцов и учителей Церкви. Святитель Филарет Московский в своем Катехизисе определяет Церковь как «от Бога установленное общество людей, соединенных православной верой, законом Божиим, священноначалием и Таинствами»[3]. При всей формальной правильности это определение не является ни святоотеческим, ни основанным на Священном Писании, ни исчерпывающим. Церковь – не просто общество людей, объединенных одной верой, одной «идеологией», Церковь – не простая совокупность иерархии и мирян, участвующих в богослужении и Таинствах. Церковь – это реальность, природа которой не поддается словесному определению. Об этом говорит русский религиозный философ Николай Бердяев:
   Онтология Церкви совсем еще почти не раскрыта. Это – задача будущего. Бытие Церкви не было еще настолько выявлено и актуализировано, чтобы сделать возможным построение онтологии Церкви. Да и возможно ли определение природы Церкви? Церковь извне нельзя вполне увидеть и понять, нельзя вполне рационально определить, сделать проницаемой для понятия. Нужно жить в Церкви. Она постижима лишь в опыте. Она не дана нам с принудительностью, как внешняя реальность. И то, что внешне улавливается как Церковь, то не есть она в своей сокровенной природе. Церковь не есть храм, построенный из камня, не есть духовенство, иерархия, не есть общество верующих или приход, состоящий из людей, не есть учреждение, регулируемое правовыми нормами, хотя все это привходит в бытие Церкви[4].
   Отказываясь от формализации понятия «Церковь», Бердяев впадает в другую крайность: его видение онтологической реальности Церкви страдает чрезмерной спиритуализацией. Он определяет Церковь как «невидимую вещь», обладающую духовной природой. Извне видны «лишь камни, лишь ритуал, лишь учреждение, лишь люди, облеченные в церковный чин. Но подлинная, бытийственная реальность Церкви сокровенна, мистически пребывает за гранями внешних камней Церкви, иерархии, обрядов, Соборов и прочего»[5]. Безусловно, учение о «невидимой Церкви» всегда было одной из составляющих христианской экклезиологии, однако признание духовной природы Церкви не должно вести к мысли о второстепенности перечисленных ее «внешних» атрибутов. Не будучи лишь совокупностью иерархии, Таинств, обрядов и Соборов, Церковь в то же время не может существовать без иерархии, Таинств, обрядов, богослужения, вероучения, соборности.
   В Новом Завете о Церкви говорится неоднократно, однако авторы священных книг не делают попыток определить, что такое Церковь. Иисус Христос описывает реальность Церкви при помощи нескольких метафор. Церковь есть двор овчий, Христос – Пастырь, а Его ученики – овцы, которые слушаются голоса Его и которых Он называет по имени. Овцы идут за своим пастырем, а за чужим не идут, потому что не знают голоса его. У доброго Пастыря есть <…> и другие овцы, которые не сего двора, и тех надлежит Ему привести <…> и будет одно стадо и один Пастырь (Ин. 10:1–16).
   Другая метафора, употребляемая Христом: виноградная лоза и ветви. Духовное единство учеников со своим Учителем уподобляется тому единству, которое существует между лозой и ветвями: кто пребывает во Христе, тот приносит много плодов, а ветвь, не приносящую плода, виноградарь отсекает и бросает в огонь (Ин. 15:1–7).
   В апостольских посланиях мы находим другие метафоры, описывающие Церковь, например, Тело Христово (Еф. 1:22–23; 1 Кор. 12:12–13, 27), невеста Христова (2 Кор. 11:2; Еф. 5:22–32), храм Божий (2 Кор. 6:16), дом духовный (1 Пет. 2:5). Святоотеческая традиция добавила к ним еще ряд метафор: ковчег спасения, виноградник Христов, духовная лечебница и др. Кроме того, в Никео-Цареградском Символе веры Церковь была определена как «Единая, Святая, Соборная и Апостольская». Наш обзор православной экклезиологии будет строиться на богословской интерпретации этих определений и метафор, которые с достаточной полнотой раскрывают основные свойства Церкви.

Единство Церкви. Тело Христово

   «Церковь дышит единым дыханием», – писал в начале III века Климент Александрийский[6]. Это образное выражение указывает на то духовно-нравственное единство, которое скрепляет членов христианской Церкви. О единстве Церкви как Тела, Главой которого является Христос, а членами все христиане, неоднократно говорил в своих посланиях апостол Павел:
 
   …(Бог) все покорил под ноги Его и поставил Его выше всего, главою Церкви, которая есть Тело Его, полнота Наполняющего все во всем (Еф. 1:22–23).
   …Никто никогда не имел ненависти к своей плоти, но питает и греет ее, как и Господь Церковь, потому что мы члены тела Его, от плоти Его и от костей Его (Еф. 5:29–30).
   …Как тело одно, но имеет многие члены, и все члены одного тела, хотя их и много, составляют одно тело, – так и Христос. Ибо все мы одним Духом крестились в одно тело, Иудеи или Еллины, рабы или свободные, и все напоены одним Духом. Тело же не из одного члена, но из многих… И вы – тело Христово, а порознь – члены (1 Кор. 12:12–14, 27).
 
   По учению апостола Павла, Церковь едина, потому что, будучи Телом Христовым, она скрепляет верующих единством веры, крещения, Евхаристии и причастия. Святого Духа. Эти же основные признаки единства перечисляет Иоанн Златоуст в толковании на 1 Кор. 12:12–13:
   Как тело и голова составляют одного человека, так и Церковь и Христос, говорит, едино суть <…> Как наше тело есть нечто единое, хотя состоит из многих членов, так и в Церкви все мы составляем нечто единое; хотя она состоит из многих членов, но эти многие суть одно тело <…> Один Дух составил из нас одно тело и возродил нас, потому что не иным Духом крещен один, а иным другой. И не только крестивший нас [Дух] един, но и то, во что Он крестил, то есть для чего крестил, есть едино, так как мы крестились <…> для того, чтобы всем нам быть одним телом. Таким образом, и составивший нас един, и то, во что Он составил нас, едино…[7]
   В богословии восточных отцов и учителей Церкви важнейшее место занимает учение о единстве Церкви по образу единства Божия: Церковь едина, потому что создавший ее Бог един. Эту мысль развивал Климент Александрийский:
   Есть только одна истинная Церковь – та, которой старшинство принадлежит по праву. Именно к ней принадлежат, Божией волей, все праведные. Есть один только Бог, один Господь, и поэтому в высшей степени славно и заслуживает всяческого уважения все то, что проявляет себя как единство, имитируя тем самым единство этого первоначала. В соответствии с природой этого Единого Церковь по самому существу своему должна быть едина, и разделение ее на множество церквей, к которому стремятся еретики, есть насилие над ней. Мы утверждаем, что по сущности своей, по замыслу, по происхождению и по превосходству первоначальная и кафолическая Церковь едина, которая по воле единого Бога, через единого Господа объединяет всех, готовых принять единство веры (Еф. 4:13) <…> утвержденной на особых заветах, а точнее, на одном завете для всех времен[8].
   В V веке Кирилл Александрийский развивал учение о том, что единство учеников Христовых в лоне единой Церкви является образом единства, существующего между Лицами Святой Троицы. Размышляя над молитвой Христа о единстве верующих (см. Ин. 17: 20–21), святой Кирилл пишет:
   Какое же это прошение и в чем оно состоит? Чтобы, говорит, одно были, как Ты, Отче, во Мне и Я в Тебе, да в нас одно будут. Итак, просит союза любви, единомыслия и мира, – союза, приводящего верующих к духовному единству, так что согласное во всем и нераздельно единодушное единение отражает черты природного и существенного единства, мыслимого в Отце и Сыне. Впрочем, этот союз любви между нами и сила единомыслия отнюдь, конечно, не доходят до такой нераздельности, какую имеет Отец и Сын, сохраняя единство в Божестве сущности. Здесь мыслится единство природное истинное и созерцаемое в самом существовании, а там – внешний вид и подражание истинному единству[9].
   Для Кирилла Александрийского единство Святой Троицы представляет прежде всего нравственный пример для христиан:
   В пример и образ нераздельной любви, согласия и единства, мыслимого в единодушии, Христос, взяв существенное единство, какое Отец имеет с Ним, а Он со Своей стороны с Отцом, – желает объединиться некоторым образом и нам друг с другом, очевидно так же, как Святая и Единосущная Троица, так что одним мыслится все тело Церкви, восходящее во Христе чрез слитие и соединение двух народов в состав нового совершенного <…> Это и совершено тем, что уверовавшие во Христа имеют единодушие между собою и усвоили как бы одно сердце, чрез всецелое сходство в религии, послушание в вере и добролюбивый ум <…> Образ Божественного единства и существенное тождество Святой Троицы, как и совершеннейшее взаимопроникновение, должно находить отражение в единении единомыслия и единодушия верующих[10].
   Главным фактором церковного единства Кирилл Александрийский считает святую Евхаристию – причастие Плоти и Крови Христа, делающее христиан единым церковным телом:
   Единородный определил некий, изысканный <…> способ к тому, чтобы и сами мы сходились и смешивались в единство с Богом и друг с другом, хотя и отделяясь каждый от другого душами и телами в особую личность, – именно [такой способ]: в одном теле, очевидно Своем собственном, благословляя верующих в Него посредством таинственного причастия [Евхаристии] – делает их сотелесными как Ему Самому, так и друг другу. Кто в самом деле мог бы разделить и от природного единения друг с другом отторгнуть тех, кто посредством одного святого тела связан в единство со Христом? Поэтому и Телом Христовым называется Церковь, а мы – отдельные члены…[11]
   Единство христиан через причастие Плоти и Крови Христа неотделимо от их единства через единение в Святом Духе:
   Относительно же единения в Духе скажем опять, что все, одного и того же приняв Духа, разумею Святого, соединяемся некоторым образом и друг с другом и с Богом <…> Как сила святой Плоти делает сотелесными тех, в ком она будет, таким точно, думаю, образом единый во всех нераздельно живущий Дух Божий приводит всех к единству духовному <…> Итак, одно все мы в Отце и Сыне и Святом Духе, одно разумею по тождеству свойств, и по однообразию в религии и общению со святой Плотию Христа, и по общению с одним и Святым Духом[12].
   Учение о единстве Церкви имело решающее значение при выработке критериев, по которым Церковь должна относиться к отпавшим от нее еретическим и раскольничьим сообществам. Такие сообщества существовали и в доконстантиновскую эпоху, и в эпоху Вселенских Соборов, и в течение последующих столетий; существуют они и сейчас. В Древней Церкви к этим группам не было вполне однозначного и унифицированного подхода: по отношению к ним применялся как принцип акривии (строгости, точности), так и принцип икономии (снисхождения). Некоторые авторы признавали эти раскольничьи сообщества полностью лишенными благодати, а таинства еретиков и раскольников недействительными. Другие допускали, что в еретических и раскольничьих сообществах, несмотря на отделение их от Единой Церкви, существует некоторая степень церковности, и благодатная жизнь в них не полностью иссякла. Разница в подходе к этой проблеме обусловливала и различие в практике приема в Церковь возвращающихся из раскола – через крещение, через миропомазание или через покаяние.
   Классическим выражением церковной акривии в вопросе о благодатности еретических и раскольничьих сообществ стала «Книга о единстве Церкви» Киприана Карфагенского. Будучи произведением западного церковного автора, она появилась в ту эпоху, когда четкого богословского разделения между Востоком и Западом еще не было, и выраженные в ней мысли во многом соответствовали богословию восточных отцов. В то же время некоторые идеи святого Киприана имели чисто западное происхождение и были впоследствии развиты богословами Западной Церкви, не получив развития на Востоке.
   Как и богословы христианского Востока, Киприан упоминает о том, что единство Церкви зиждется на единстве Божием: «Бог один, и один Христос, одна Церковь Его, и вера одна, и один народ, соединенный в единство тела союзом согласия»[13]. Однако исходный пункт его рассуждений о единстве несколько иной, и его трактат начинается с утверждения о том, что единство Церкви зиждется на Петре:
   Господь говорит Петру: И Я говорю тебе: ты – Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее; и дам тебе ключи Царства Небесного: и что свяжешь на земле, то будет связано на небесах, и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах (Мф. 16, 18–19). И опять Он говорит ему же по Воскресении Своем: Паси овец Моих (Ин. 21, 16). Таким образом основывает Церковь Свою на одном. И хотя по Воскресении Своем Он наделяет равной властью всех апостолов, говоря: Как послал Меня Отец, так и Я посылаю вас. Кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся (Ин. 20:21, 23); однако, чтобы показать единство [Церкви], Ему угодно было с одного же и предначать это единство. Конечно, и прочие апостолы были то же, что и Петр, и имели равное с ним достоинство и власть; но вначале указывается один, для обозначения единой Церкви[14].
   Учение о первенстве Петра как основе церковного единства получило впоследствии развитие в Западной Церкви, где была разработана теория, согласно которой роль гаранта церковного единства перешла от Петра к Римскому епископу как «преемнику князя апостолов». В соответствии с этим и раскольники воспринимались на Западе как «не имеющие престола Петрова и нечестиво его раздирающие»[15]. Однако у Киприана служение Петра не ассоциируется непременно с Римским престолом. Для него гарантом единства Церкви является не епископ Рима, а все епископство Церкви, на которое возложена задача поддержания и укрепления этого единства:
   Можно ли думать тому, кто не придерживается этого единства Церкви, что он хранит веру? Можно ли надеяться тому, кто противится и поступает наперекор Церкви, что он находится в Церкви, когда блаженный апостол Павел, рассуждая о том же предмете и показывая таинство единства, говорит: Одно тело и один дух, как вы и призваны к одной надежде вашего звания; один Господь, одна вера, одно крещение, один Бог (Еф. 4: 4–6)? Сие-то единство надлежит крепко поддерживать и отстаивать нам, особенно епископам, которые председательствуют в Церкви, дабы показать, что и самое епископство одно и нераздельно <…> Епископство одно, и каждый из епископов целостно в нем участвует. Так же и Церковь одна, хотя <…> расширяясь, дробится на множество[16].
   Ключевым моментом в учении Киприана о единстве является утверждение о том, что вне Церкви нет спасения. Это утверждение было общим местом всей святоотеческой литературы – как на Востоке, так и на Западе – и было многократно подтверждено на Вселенских Соборах. Однако именно Киприан был первым церковным автором, которому удалось сформулировать это учение столь ярко и лаконично:
   Тот не может уже иметь Отцом Бога, кто не имеет Матерью Церковь. Находящийся вне Церкви мог бы спастись только в том случае, если бы спасся кто-либо из находившихся вне ковчега Ноева. Господь так говорит в научение наше: Кто не со Мною, тот против Меня; и кто не собирает со Мною, тот расточает (Мф. 12:30). Нарушитель мира и согласия Христова действует против Христа. Собирающий в другом месте, а не в Церкви, расточает Церковь Христову; Господь говорит: Я и Отец – одно (Ин. 10:30). И опять об Отце, Сыне и Святом Духе написано: и Сии три суть едино (1 Ин. 5:7). Кто же подумает, что это единство, основывающееся на неизменяемости Божественной и соединенное с небесными таинствами, может быть нарушено в Церкви и раздроблено разногласием противоборствующих желаний? Нет, не хранящий такового единства не соблюдает закона Божия, не хранит веры в Отца и Сына, не держится истинного пути к спасению[17].
   Символом единства Церкви является нешвенный хитон Господень, и всякий раскольник раздирает хитон Господень; этот образ станет классическим в христианской экклезиологии:
   Это таинство единства, этот союз неразрывного согласия обозначается в сказании евангельском о хитоне Господа Иисуса Христа <…> Как народ Христов разделяться не должен, то хитон Христов, связно сотканный повсюду, не был разодран теми, кто получил его: нераздельной крепостью своей связи он указывает на неразделимое согласие всех нас, которые облеклись во Христа. Таким образом, таинственным знамением Своей одежды Господь предызобразил единство Церкви. Кто же столь нечестив и вероломен, кто настолько заражен страстью к раздорам, что почитает возможным или дерзает раздирать единство Божие – одежду Господню – Церковь Христову?[18]
   Господь говорит о едином стаде и едином Пастыре (см. Ин. 10:16), рассуждает далее Киприан. Как же могут быть многие пастыри и многие стада в одном месте? И таинство Пасхи, согласно Книге Исход, требует, чтобы агнец, закалаемый во образ Христа, был съедаем внутри одного дома: «Плоть Христова – святыня Господня – не может быть выносима из дома; а для верующих нет другого дома, кроме единой Церкви». В этом доме живут только единомысленные, пребывающие в простосердечии и любви[19].
   Добрые люди не могут отделиться от Церкви, утверждает Киприан. От Церкви отделяются только волки, псы и змеи. И «надо радоваться, когда люди, подобные им, отделяются от Церкви, чтобы своей свирепой и ядовитой заразой не погубили голубей и овец Христовых». Отделившиеся от Церкви – это те, о которых апостол Иоанн сказал: Они вышли от нас, но не были наши: ибо если бы они были наши, то остались бы с нами (1 Ин. 2:19). По словам Киприана, «ереси происходили и происходят часто оттого, что строптивый ум не имеет в себе мира и сеющее раздор вероломство не держится единства». Но отделение еретиков от Церкви – не что иное, как отделение плевелов от пшеницы[20].
   Отделившиеся от Церкви являются самозванцами, считает Киприан. Их рукоположение недействительно, а крещение, совершаемое ими, является профанацией и осквернением Таинства:
   Отделяются те, которые без божественного распоряжения, самовольно принимают начальство над безрассудными скопищами, без законного посвящения поставляют себя вождями, присваивают себе имя епископа тогда, как никто не дает им епископства <…> Тогда как, кроме одного, не может быть другого крещения, они думают, что могут крестить. Оставивши источник жизни, они обещают благодать животворной и спасительной воды. Там не омываются люди, а только более оскверняются; не очищаются грехи, а только усугубляются. Такое рождение производит чад не Богу, но диаволу[21].
   О еретиках и раскольниках Киприан говорит: «Не мы отошли от них, а они от нас». По учению святителя, Господь не присутствует при совершении еретиками и раскольниками священнодействий и таинств, поскольку они отделились от Церкви, от Христа и от Евангелия[22]. В «Письме к Квинту о крещении еретиков» Киприан подробно развивает учение об отсутствии крещения в еретических сообществах:
   [Крещение] одно, потому что Церковь одна и вне Церкви крещение невозможно. А так как не может быть двух крещений, то если еретики крестят истинно, они имеют крещение. Кто своим удостоверением предоставляет им это право, тот уступает и соглашается, что враг и противник Христов имеет, по-видимому, власть омывать, очищать и освящать человека. Мы же утверждаем, что приходящих оттуда мы у себя не перекрещиваем, но крестим. Ибо они ничего не получают там, где нет ничего, а приходят к нам, чтобы получить здесь, где есть благодать и всякая истина, потому что благодать и истина одна[23].
   Киприан Карфагенский настаивает на том, что грех раскола не может быть смыт даже мученической кровью:
   Какой же мир обещают себе враги братьев? Какие жертвы думают приносить завистники священников? Неужели, собираясь, они думают, что и Христос находится с ними, когда они собираются вне Церкви Христовой? Да хотя бы таковые претерпели и смерть за исповедание имени, – пятно их не омоется и самой кровью. Неизгладимая и тяжкая вина раздора не очищается даже страданием. Не может быть мучеником, кто не находится в Церкви; не может достигнуть Царства, кто оставляет Церковь, имеющую царствовать <…> Не могут пребывать с Богом не восхотевшие быть единодушными в Церкви Божией, хотя бы они, быв преданы, сгорели в пламени и огне или испустили дух свой, будучи брошены на снедь зверям; однако и это не будет для них венцом веры, но будет наказанием за вероломство, не будет славным окончанием благочестивого подвига, но исходом отчаяния. Подобный им может быть умерщвлен, но увенчаться он не может[24].