Модиано Патрик. Свадебное путешествие

   - Ты опять проехала слишком далеко, - сказал он. - Надо было взять левее.
   Она развернулась и едва не столкнулась с машиной, ехавшей навстречу.
   - Вам не страшно? - спросил он меня. - Ингрид очень плохо водит. Через несколько дней, когда моя нога будет получше, я смогу сесть за руль.
   Мы свернули на дорогу, в начале которой был указатель: "ТАИТИ МООРЕА".
   - У вас права при себе? - спросила она меня.
   - Да.
   - Тогда вы можете вести машину вместо меня. Так будет разумнее.
   Она остановилась у перекрестка, и я уже был готов сменить ее за рулем, но она сказала:
   - Нет-нет... Не сейчас... Попозже...
   - Теперь налево, - сказал он и показал ей еще одну табличку "ТАИТИ МООРЕА".
   Теперь мы ехали по дороге, обсаженной розовыми кустами, вдоль каменной ограды, в которой оказалась темно-синяя дверь. Здесь машина остановилась.
   - Я предпочитаю вернуться по пляжу, - сказал он.
   Мы поехали дальше, пока не очутились на пустыре перед рестораном "Моореа", где была устроена автостоянка. Поставив машину, мы прошли по пустой террасе ресторана и оказались на пляже.
   - Так немного дальше, - сказал он. - Зато можно прогуляться пешком...
   Она сняла сандалии и взяла его под руку. Он подволакивал ногу, но не так заметно, как раньше.
   - На пляже еще никого нет, - сказала она. - Это самые любимые мои часы.
   От пляжа участок был отделен решетчатой оградой с дырами. Через одну из них мы и проскользнули. Пятьюдесятью метрами дальше возвышалось бунгало, напомнившее мне мотели на американских автотрассах. Домик стоял в тени небольшой сосновой рощи.
   - Главная вилла - там, подальше, - сказал он мне.
   Сквозь сосны я разглядел большое белое одноэтажное здание в мавританском или в испанском стиле, перед ним - бассейн, выложенный голубой плиткой. В нем кто-то купался.
   - Там живут наши хозяева, - сказал он мне. - Мы сняли у них домик садовника.
   Она вышла из бунгало в голубом купальнике. Мы с ним ждали ее, сидя в полосатых шезлонгах перед одним из выходов с веранды.
   - У вас усталый вид, - сказал он мне. - Можете отдохнуть здесь. А мы пойдем на пляж...
   Она молча смотрела на меня сквозь темные очки. А потом сказала:
   - Вам надо поспать.
   И показала на большой надувной матрас под соснами возле бунгало.
   Я растянулся на матрасе, глядя в небо и на вершины сосен. Слышал громкие голоса, долетавшие от бассейна, и плеск воды. Наблюдал вверху, меж ветвей, игру тени и солнца. И понемногу погрузился в какое-то очень сладкое оцепенение. Сейчас, когда я вспоминаю об этом, мне кажется, что это было одно из тех редких мгновений жизни, когда испытываешь блаженство, достойное называться Счастьем. В этой полудреме, перебиваемой иногда пробившимся сквозь сосновые ветки лучом солнца, мне казалось совершенно естественным, что они привезли меня к себе, словно мы были давным-давно знакомы. В любом случае, выбора у меня не было. Посмотрим, как все обернется. В конце концов я уснул.
   Я слышал, что они разговаривают рядом со мной, но глаз открыть не мог. Сквозь веки угадывался оранжевый свет. Я почувствовал, что меня трогают за плечо.
   - Ну что, хорошо поспали?
   Я вскочил. На нем были холщовые брюки, черная тенниска и солнечные очки. А она была в купальном халате. Волосы у нее были мокрые. Наверняка только что искупалась.
   - Уже почти три часа, - сказал он. - Вы пообедаете с нами?
   - Мне не хотелось бы вам мешать.
   Я еще не совсем проснулся.
   - Но вы нам вовсе не мешаете... Правда, Ингрид?
   - Вовсе нет. - Она улыбалась и смотрела на меня в упор своими то ли светло-голубыми, то ли серыми глазами.
   Мы прошли по пляжу до террасы ресторана "Моореа". Большинство столиков были пустыми. Мы сели к тому, который надежно защищал от солнца зеленый зонт. Человек с выправкой лыжного тренера подошел взять у нас заказ.
   - Как обычно, - сказала она. - На три персоны.
   Солнце опустило покров тишины на пляж, море и террасу "Моореа". На этом фоне малейший звук был особенно резким. Голоса нескольких человек в купальных костюмах, сидевших за столиком довольно далеко от нас, звучали так громко, что было слышно, о чем они разговаривают. На море тарахтел катерок, когда же время от времени он останавливался и качался на месте с выключенным мотором, нам были слышны смех и возгласы пассажиров.
   - Если я правильно понимаю, - сказал он мне, - у вас здесь нет никакого пристанища.
   - Нет...
   - Вы ехали наудачу... - В голосе - ни малейшей иронии. Наоборот, я чувствовал симпатию к себе.
   - К сожалению, мне необходимо как можно скорее вернуться в Париж из-за работы.
   - Что это за работа? - Теперь задала вопрос она, по-прежнему пристально глядя на меня своими светлыми глазами.
   - Я пишу статьи для географических журналов.
   Врал я только наполовину. Я написал большую заметку о журналисте и исследователе Генри Р.Стэнли и отправил ее в журнал, посвященный путешествиям, но пока не знал, напечатают ли ее.
   - И вы возвращаетесь из путешествия? - спросил он.
   - Да, из Вены, из Австрии.
   Мне хотелось свернуть разговор на Вену. Она должна была хорошо знать этот город, раз родилась там. К большому моему изумлению, она никак не отреагировала.
   - Вена - очень красивый город... - Напрасный труд - Вена не вызывала у нее никаких чувств. - А вы работаете в Париже?
   - Я уже на пенсии, - сказал он, улыбнувшись, но так сухо, что это полностью исключало возможность дополнительных расспросов.
   - Я иду купаться, вы подождете меня здесь?
   Она поднялась и сбросила белый халат. В мареве жары я взглядом провожал ее. Она пересекла пляж, вошла в море и, когда вода стала ей по пояс, легла на спину.
   Вот мы снова в тени сосен у бунгало.
   Играли в карты, они научили меня правилам игры, очень простым. Это был единственный раз в моей жизни, когда я играл в карты. Наконец полуденная жара спала.
   - Я отправляюсь по магазинам, - сказала она.
   Он повернулся ко мне:
   - Вы не составите ей компанию? Так будет более благоразумно... Она водит машину без прав... Я тогда не хотел вам этого говорить... Вы могли испугаться, что нас остановят на дороге из Сен-Рафаэля. - Он коротко усмехнулся.
   - Я ничего не боюсь, - ответил я.
   - Правильно. Мы тоже в вашем возрасте...
   - Но мы и сейчас ничего не боимся, - сказала она, подняв указательный палец.
   Во внутреннем кармане куртки у меня всегда лежали паспорт и водительские права. Я сел за руль, стронул машину и выехал со стоянки с трудом, потому что давно не водил.
   - Мне кажется, - сказала она, - что вы водитель еще хуже меня.
   Она показывала мне, куда ехать. Снова эта неширокая дорога, обсаженная бамбуком. Она была такой узкой, что всякий раз, когда навстречу ехала машина, надо было забираться на обочину.
   - Хотите, я заменю вас? - предложила она.
   - Нет-нет, я отлично справлюсь.
   Я поставил машину у "Отель-де-Пари" - фасад и маленькие окна с деревянными ставнями придавали ему вид горного шале, - и мы пешком пошли в порт. Было то время, когда туристы бродят по набережной, любуясь яхтами у причала, или пытаются найти свободное местечко на террасе "Сенекье". Она купила кое-что в аптеке. Спросила, не нужно ли мне чего-нибудь, и после минутного колебания я признался, что мне нужны лезвия "Жиллет" и крем для бритья, но у меня нет при себе денег. Потом мы пошли в книжный магазин, где она выбрала детектив. А затем - в табачную лавку. Там она купила несколько пачек сигарет. Мы с трудом проталкивались в толпе.
   Зато на маленьких улочках старого города, где мы бродили чуть позже, было пустынно. Спустя годы я вернулся туда, ходил вдоль порта и по тем же самым улочкам вместе с Аннет, Ветцелем и Кавано. При всем желании я не мог быть таким же беззаботным и жизнерадостным, как они. Я был в плену у прошлого, переживал отступающие все дальше дни, но с течением времени свет того лета претерпел забавные изменения: вместо того чтобы выцвести, побледнеть, как старые передержанные фотографии, мои воспоминания становились все контрастнее, и теперь я вновь все вижу в изначальной резкости.
   Мы прошли улицей Понш и, миновав арку, остановились на площадке, возвышающейся над рыбачьим портом. Она показала на террасу развалившегося дома:
   - Мы жили там с мужем очень-очень давно... Вас тогда еще на свете не было...
   Ее светлые глаза пристально смотрели на меня с тем отсутствующим выражением, которое так меня смущало. Но тут она нахмурила брови - я уже не раз замечал эту ее манеру, и всегда мне казалось, что она слегка подсмеивается надо мной.
   - Хотите, побродим немного?
   В саду на склоне, у подножья крепости, мы сели на лавочку.
   - У вас есть родители?
   - Я больше не вижусь с ними, - сказал я.
   - Почему?
   Опять эти нахмуренные брови. Что ей ответить? Странные родители, которые вечно искали какой-нибудь пансионат или исправительный дом, чтобы избавиться от меня.
   - Увидев вас сегодня утром на краю дороги, я задумалась, а есть ли у вас родители.
   Мы снова шли в порт Крепостной улицей. Она взяла меня под руку, потому что спуск был довольно крутой. Касаясь ее руки и плеча, я испытывал чувство, до тех пор мне неведомое, - ощущал себя под чьей-то опекой. Впервые в жизни... Меня наполнила какая-то легкость. Волны нежности шли от нее, когда она просто касалась меня плечом или время от времени смотрела на меня своими светло-голубыми глазами. Я понятия не имел, что такое возможно.
   Мы вернулись по пляжу к бунгало. И сидели в шезлонгах. Уже стемнело, и нас освещала только лампа с веранды.
   - Сыграем в карты? - предложил он. - Но вы, похоже, не очень-то любите такие развлечения...
   - А разве мы в его годы играли в карты? - Она призывала его в свидетели, и он улыбнулся:
   - Нам было некогда.
   Он сказал это совсем тихо, словно про себя, и мне было бы любопытно узнать, чем же они были так заняты в те времена.
   - Если вам некуда пойти, можете переночевать у нас, - сказала она.
   Мне стало стыдно при мысли, что они принимают меня за бродягу.
   - Благодарю вас... Спасибо, если это не обременительно... - Мне было очень трудно выговорить это, и, чтобы набраться храбрости, я больно впился ногтями в свои ладони. Но надо было признаться еще в самом ужасном: Завтра я должен вернуться в Париж. Но, к несчастью, у меня украли все деньги, которые еще оставались.
   Вместо того чтобы опустить голову, я смотрел прямо ей в глаза, ожидая приговора. Она снова нахмурила брови:
   - И это вас так тревожит?
   - Не беспокойтесь, - сказал он. - Мы раздобудем для вас место в завтрашнем поезде.
   Наверху, за соснами, вилла и бассейн были ярко освещены, и я видел мелькающие на фоне голубой мозаики фигуры.
   - У них веселые гулянки каждую ночь, - сказал он. - Это мешает нам спать. Поэтому мы и ищем себе другой дом.
   У него как-то сразу сделался измученный и усталый вид.
   - Поначалу они зазывали нас к себе на эти вечеринки, - сказала она. Тогда мы стали гасить свет в домике и делали вид, что нас нет.
   - И сидели в темноте. Однажды они пришли за нами. Мы спрятались в соснах, там, поодаль...
   С чего это они разговаривали со мной столь доверительно, словно хотели оправдаться?
   - Вы с ними знакомы? - спросил я.
   - Немного... - сказал он. - Но мы не хотим их видеть...
   - Мы совсем одичали, - прибавила она.
   Голоса все приближались. Метрах в пятидесяти от нас по сосновой аллее шли несколько человек.
   - Вы не будете против, если мы погасим свет? - спросил он.
   Он вошел в дом, свет потух, и мы с ней остались в полумраке. Она положила руку мне на запястье.
   - Теперь, - сказала она, - надо разговаривать тихо. - И улыбнулась мне.
   За нашими спинами он медленно закрывал раздвижные стеклянные двери, стараясь сделать это бесшумно, потом вернулся и сел в шезлонг. А те люди уже были совсем близко, в начале аллеи, которая вела к бунгало. Я слышал, как один из них хриплым голосом повторял:
   - Да говорю же тебе! Говорю же...
   - Если они подойдут сюда, - сказал он, - нам останется только притвориться, что мы спим.
   А я подумал, какое забавное зрелище предстанет их взорам - мы трое, уснувшие в темноте в шезлонгах!..
   - А если они потормошат нас, чтобы разбудить? - спросил я.
   - Ну, тогда притворимся мертвыми, - сказала она.
   Но они повернули с аллеи, ведущей к бунгало, и спускались по склону под соснами к пляжу. В лунном свете я разглядел двух мужчин и трех женщин.
   - Опасность миновала, - сказал он. - Но лучше оставаться в темноте. Есть риск, что они с пляжа увидят свет.
   Я не знал, игра это или он говорит вполне серьезно.
   - Наше поведение удивляет вас? - ласково спросила она. - Бывает, что любое общение с людьми просто нестерпимо. Выше сил...
   Силуэты тех пятерых четко выделялись на пляже. Они разделись и повесили одежду на ствол большого дерева, подстриженного в форме полинезийского тотема и создававшего впечатление, будто вы на берегу лагуны, где-то в южных морях. Обнаженные женщины бежали к морю. Мужчины делали вид, что преследуют их, испуская дикий рев. Со стороны виллы, откуда-то совсем из глубины, доносились взрывы музыки и шум разговоров.
   - Это продолжается до трех часов ночи, - устало сказал он. - Они танцуют и в полночь купаются.
   Мы долго молча сидели в шезлонгах, в полной темноте, будто прятались.
   Разбудила меня она. Открыв глаза, я встретился с ее то ли бледно-голубым, то ли светло-серым взором. Она раздвинула стеклянные двери, ведущие из комнаты, и утреннее солнце ослепило меня. Мы позавтракали втроем на свежем воздухе. Все вокруг было напоено запахом сосен. Внизу на пляже пустынно. Никаких следов ночных купаний не осталось. Ни одной забытой вещи на полинезийском тотеме.
   - Если хотите остаться здесь на несколько дней, то пожалуйста. Нам это нисколько не помешает.
   Было очень соблазнительно ответить ей "да". Я снова ощутил ток нежности, я испытал тот же восторг, что и в прошлый раз, когда мы спускались по крутой улице. Жить как живется, день за днем. Не думать о будущем. Радоваться обществу доброжелательных людей, которые готовы тебе помочь, и, глядишь, мало-помалу обретешь веру в себя.
   - Мне надо вернуться в Париж... У меня работа...
   Они предложили отвезти меня на машине на вокзал в Сен-Рафаэль. Нет, их это не затруднит. Им все равно надо заехать еще раз на виллу в Иссамбре. На этот раз машину вел он, а я устроился на заднем сиденье.
   - Надеюсь, вам не будет страшно, - сказала она, обернувшись ко мне. Он водит машину еще хуже, чем мы с вами.
   Он ехал очень быстро, и частенько на поворотах я хватался за спинку переднего сиденья. В конце концов моя рука случайно оказалась на ее плече, и в тот момент, когда я хотел убрать ее, он затормозил на новом вираже, да так резко, что она сильно сжала мое запястье.
   - Он нас убьет, - сказала она.
   - Нет-нет. Можете не волноваться. Все обойдется.
   На вокзале в Сен-Рафаэле он быстро прошел к окошку кассы, а она остановила меня у стенда с книгами и газетами.
   - Не найдете ли детектива для меня? - попросила она.
   Я оглядел все полки и выбрал книжку из "Черной серии".
   - Годится, - сказала она.
   Он подошел к нам. И протянул мне билет:
   - Я взял вам в первом классе. Так будет удобнее.
   Я был смущен. Подыскивал слова, чтобы поблагодарить его:
   - Право, не стоило...
   Он пожал плечами и тоже купил книжку из "Черной серии". Потом они проводили меня на перрон. Минут десять надо было подождать поезда. Мы втроем сели на скамейку.
   - Мне очень хотелось бы еще увидеться с вами, - сказал я.
   - Вот наш телефон в Париже. Мы непременно будем там зимой.
   Он вынул авторучку из внутреннего кармана куртки, вырвал страничку из "черносерийной" книжки и написал там фамилию и номер телефона. Потом свернул листочек и подал мне. Я поднялся в вагон, а они стояли перед дверью и ждали отправления поезда.
   - Вам будет спокойно... - сказал он. - В вашем купе - никого.
   Когда поезд тронулся, она сняла темные очки, и я снова увидел ее бледно-голубые или серые глаза.
   - Удачи вам! - пожелала она.
   В Марселе, когда я рылся в своей дорожной сумке, чтобы проверить, не забыл ли я паспорт, под воротником одной из рубашек обнаружил несколько банкнот. Я все думал, кому из них, ему или ей, пришла в голову мысль положить мне эти деньги. Или обоим одновременно?
   Я воспользовался тем, что было 14 июля, чтобы, не привлекая ничьего внимания, проскользнуть в нашу квартиру в Сите-Верон. Вошел в подъезд, которым давно никто не пользуется, позади "Мулен-Руж". На третьем этаже есть дверь, ведущая в чулан. Перед своим мнимым отъездом в Рио-де-Жанейро я взял с собой ключ от нее - старый ключ, о существовании которого Аннет не подозревает, и предусмотрительно положил на столик у изголовья кровати тот единственный, который ей был знаком, - ключ от главной двери. Таким образом, даже если бы она догадалась, что я остался в Париже, она знала, что свой ключ я забыл и, следовательно, у меня нет никакой возможности нежданно нагрянуть в квартиру.
   В комнатке темно. Ощупью я нашел ручку двери в комнату, что называлась бы детской, если бы у нас с Аннет были дети. Коридор с книгами по стенам ведет в большую комнату, служащую нам гостиной. Я шел на цыпочках, хотя риска никакого не было. Все были наверху, на террасе. Я слышал глухой шум разговоров. Жизнь продолжалась без меня. На секунду у меня возник соблазн подняться по узенькой лесенке с плетеными канатными перилами и буйками, закрепленными на стенах. Я вышел бы на террасу, похожую на палубу пассажирского лайнера, потому что мы с Аннет хотели, чтобы наша квартира создавала иллюзию, будто мы всегда в кругосветном путешествии: иллюминаторы, узкие коридоры, борт... Итак, я вышел бы на террасу, и там моментально, что называется, "воцарилась бы мертвая тишина". Потом, когда удивление прошло бы, меня бы засыпали вопросами, устроили бы праздник и веселье стало бы еще более буйным, чем обычно, - салют из бутылок с шампанским в честь возвратившегося.
   Но я остановился на первой ступеньке. Нет, решительно, я никого не хотел видеть, ни с кем не хотел разговаривать, не хотел давать объяснения, возвращаться в привычную жизнь. Мне бы только зайти в спальню, взять несколько летних вещей и пару легких туфель. Я тихо повернул ручку двери, но она была заперта изнутри. Внизу, на полу, полоска света. Кто-то уединился здесь в самый разгар веселья. Кто? Аннет и Кавано? Моя вдова разве не была она моей вдовой, если я решил никогда не появляться? лежала в супружеской постели с моим лучшим другом?
   Я проник в смежную комнату, которая служила мне кабинетом. Дверь в спальню была приоткрыта. Я узнал голос Аннет.
   - Да нет... Дорогой мой... Не бойся... Никто не может прийти и помешать нам...
   - Ты уверена? Кто угодно может спуститься с террасы и зайти сюда... Особенно Кавано...
   - Да нет... Кавано не придет... Я заперла дверь на ключ...
   С первых же слов Аннет, по ее нежному и покровительственному тону я понял, что она не с Кавано. Потом узнал бархатный голос Бен Смидана, юноши, с которым я и Кавано познакомились в начале этого года в Клубе путешественников, пригрели его, стали его крестными отцами. Этот молодой человек хотел посвятить себя поиску останков кораблей, затонувших в Индийском и Тихом океанах. Аннет считала, что у него "лицо греческого пастуха".
   Свет в спальне погас, и Аннет глухим голосом сказала:
   - Не бойся, дорогой мой...
   Тогда я тихо закрыл дверь и включил лампу на своем письменном столе. Порылся в ящиках и нашел старую темно-зеленую картонную папку. Зажав ее под мышкой, я вышел из комнаты, оставляя свою вдову и Бен Смидана предаваться любовным утехам.
   Посреди коридора я на минуту замер, вслушиваясь в шум разговоров. Я подумал о Кавано, стоящем там, наверху, у бортика, с бокалом шампанского в руке. Вместе с остальными гостями он смотрит на площадь Бланш, похожую на маленький рыбацкий порт, гавань, куда только что причалил корабль. Если только он не заметил продолжительного отсутствия Аннет и не размышляет о том, куда же все-таки могла подеваться моя вдова.
   Я вспомнил, мысленным взором увидел, как двадцать лет тому назад сидел с Ингрид и Риго в полутьме возле бунгало. Вокруг нас - взрывы хохота и громкие голоса, похожие на те, что сейчас долетают до меня с террасы. Мне примерно столько же лет, сколько было тогда Ингрид и Риго, и их поведение, казавшееся мне тогда таким странным, сегодня вечером стало для меня естественным. Я вспомнил фразу, сказанную Ингрид: "Мы притворимся мертвыми".
   Я спустился по черной лестнице, вышел на задворки "Мулен-Руж" и оказался на бульваре. Пересек площадь Бланш и посмотрел наверх, на нашу террасу. Нет никакого риска, что они смогут оттуда разглядеть меня в толпе туристов из переполненных автобусов и всех тех, кто просто вышел прогуляться в праздник. Интересно, вспомнили они обо мне хоть на секундочку? Честно говоря, все они были мне симпатичны: моя вдова, Кавано, Бен Смидан и остальные гости. В один прекрасный день я вернусь и буду среди них. Я еще не знаю точной даты своего воскрешения. Надо, чтобы у меня на это достало сил и желания. А сегодня я поеду на метро до заставы Доре. Мне легко. И я отрешен от всего.
   3
   Когда к полуночи я вернулся, фонтаны на площади все еще светились и несколько компаний - там, я заметил, были и дети - шли к зоопарку. По случаю 14 июля его не закрывали, и звери, наверняка полусонные, сидели в своих клетках и вольерах. Почему бы и мне не отправиться с ночным визитом в зоопарк и тем самым потешить себя иллюзией, что сбылась давнишняя мечта: меня закрыли на ночь в зоопарке?
   Но я предпочел вернуться в гостиницу "Доддс" и улегся в своей комнате на узкой кровати из вишневого дерева. Перечел листки, лежавшие в темно-зеленой папке: отдельные заметки и даже коротенькие главки, написанные десять лет назад. Это были наброски к проекту, что я лелеял в ту пору: написать биографию Ингрид.
   Стоял сентябрь, парижский сентябрь, и тогда я впервые испытал сомнения, ту ли жизнь и профессию я себе выбрал. Отныне я должен был делить Аннет со своим лучшим другом. Зрители не хотели смотреть фильмы, которые мы с ним привозили с другого конца земли. Все эти страны с муссонами, землетрясениями, эпидемиями и непроходимыми лесами потеряли для меня очарование. А может, его никогда и не было?
   Дни сомнений и тоски... У меня было пять недель передышки, перед тем как тащиться через всю Азию по маршруту, некогда избранному для "Желтой кругосветки". Я проклинал членов той экспедиции, следы колес которой я теперь обязан был отыскать. Никогда еще Париж, набережные Сены и площадь Бланш не казались мне столь привлекательными. Какая же глупость опять оставлять все это...
   Воспоминания об Ингрид назойливо вертелись в моей голове. Дни перед отъездом я провел, записывая все, что знал о ней, то есть совсем немного... После войны лет пять или шесть Риго и Ингрид прожили на юге, но об этом времени у меня никаких сведений не было. Потом Ингрид уехала в Америку. Отправилась туда без Риго, с одним кинопродюсером. Он хотел, чтобы она сыграла несколько маленьких ролей в каких-то бездарных фильмах. Риго приехал к ней, она бросила продюсера и кино. Потом снова рассталась с Риго, он возвратился во Францию, а она еще долгие годы провела в Америке годы, о которых я вообще ничего не знал. Затем вернулась во Францию, в Париж. А чуть позже - к Риго. И тут мы подходим к тем дням, когда я встретился с ними на дороге из Сен-Рафаэля.
   Перечитывая свои записи через десять лет, я испытал неприятное ощущение, как будто их сделал кто-то другой. Вот, например, глава под названием "Годы в Америке". А убежден ли я в том, что они занимают такое уж существенное место в ее жизни? Спустя много лет эпизод этот казался почти ничтожным, нереальным и чуть ли не смешным. Но десять лет назад, когда я писал эти заметки, я был очень внимателен ко всему сопутствующему и блестящему, а до главного, существенного - не добирался. Что за ребячество было вырезать из иллюстрированного журнала 1951 года цветную фотографию Елисейских полей, снятую летним вечером, под тем предлогом, что именно летом 1951 года в кафе на одной из террас Елисейских полей Ингрид познакомилась с американским продюсером... Я приложил этот документ к своим записям, чтобы лучше передать атмосферу, в которой жила Ингрид, когда ей было двадцать пять лет. Зонты и плетеные стулья в кафе на Елисейских полях, тогда еще походивших на курорт, обаяние парижских вечеров, так гармонировавшее с ее молодостью... А вот имя, которое я записал, - Александр д'Арк, старик-француз из Голливуда, познакомивший Ингрид с продюсером в тот вечер. Д'Арк сопровождал его во всех поездках по Европе, и ему было поручено знакомить продюсера с теми, кого тогда именовали юными особами...
   Среди моих записок был и другой документ, казавшийся мне совершенно необходимым для биографии Ингрид: фотография американского продюсера, на которую я случайно наткнулся в ходе своих разысканий. Снимок был сделан во время гала-концерта в одном из казино во Флориде. На эстраде, устроенной посреди зала, выступали гимнасты, и неожиданно продюсер, чтобы покрасоваться перед Ингрид, встал из-за стола, снял смокинг, бабочку и рубашку. Полуобнаженный, он поднялся на эстраду и на глазах ошеломленных гимнастов ухватился за трапецию. Фотография представляла его висящим на ней: тело напряжено, живот втянут, ноги подняты под прямым углом... Он был очень маленького роста и носил тоненькие усики по краю губы, что пробудило во мне далекие детские воспоминания. Сжатые челюсти, какой-то победный торс и ноги, торчащие под прямым углом...
   Этот человек хотел доказать женщине, годившейся ему в дочери, что можно оставаться вечно молодым. Когда Ингрид рассказывала мне этот забавный эпизод, она так же, как и я, безумно хохотала, даже до слез. Я все думаю, не мысль ли о том, сколько времени потеряно на такие глупости, вызвала эти слезы...