Страница:
Д-р Дадден утверждает, что правды в этом анекдоте быть не может; а я говорю: раз он был выдуман, значит, он правдоподобен. Филдинга обвиняли в расточительности, вероятно, за дело: она согласовывалась с его беспечностью, горячностью, приятельством и безразличием к деньгам; он часто бывал в долгах, и, вероятно, его преследовали "кредиторы и бейлифы"; можно не сомневаться, что, отчаявшись добыть денег, он обращался за помощью к друзьям, и ему помогали. Так же поступал благородный Эдмунд Бёрк[15]. Как драматург Филдинг годами вращался в театральных кругах, а театр ни в одной стране ни в прошлом, ни в наши дни не рассматривался как подходящее место для обучения молодежи строгой выдержке. Энн Колдфилд, благодаря которой была поставлена первая из пьес Филдинга, была похоронена в Вестминстерском аббатстве; но поскольку ее содержали два джентльмена и у нее было двое незаконнорожденных детей, в просьбе почтить ее памятником было отказано. Странно было бы, если б она не одарила своими милостями красивого юношу, каким был тогда Филдинг, а поскольку он был нищим, не было ничего удивительного, что она помогла ему из тех сумм, которые получала от своих покровителей. Возможно, согласилась на это его нищета, а не его воля. Если в молодости он бегал за юбками, то в этом он не отличался от большинства молодых людей своего времени (и нашего тоже), имевших его возможности и преимущества. И без всякого сомнения он часто проводил ночь, "напившись в таверне". Что бы ни утверждали философы, здравый смысл убежден, что мораль для молодости и для зрелости разная, и разная в зависимости от положения в обществе. Для доктора богословия было бы весьма предосудительно заниматься откровенным блудом, а для человека молодого - вполне естественно; так же как для ректора колледжа было бы непростительно напиваться в стельку, а от студента этого порой ожидаешь, и даже не тянет его отругать.
Враги Филдинга обвиняли его как политического наемника. Тоже за дело. Он был готов отдать свои дарования сэру Роберту Уолполу, а убедившись, что тот в них не нуждается, с такой же готовностью предложил их в помощь его врагам. Никаких принципиальных жертв это не требовало, поскольку в то время одно-единственное различие между правительством и оппозицией состояло в том, что правительство пользовалось выгодами своего положения, а оппозиция - нет. Коррупция была повсеместной, и важные лорды так же охотно меняли позицию, когда это было им выгодно, как Филдинг, когда для него это был вопрос хлеба насущного. В пользу его следует сказать, что когда Уолпол понял, что он опасен, и предложил ему свои условия, если он порвет с оппозицией, Филдинг отказался. С его стороны это было и разумно, ибо довольно скоро после этого Уолпол сошел со сцены. У Филдинга было много друзей в высших сферах общества, а также друзей, выдающихся в искусствах, но из писаний его явствует, что не меньше он ценил общество людей сомнительных, низких, и за это его осуждали очень строго, а мне сдается, что не мог бы он с такой живостью изобразить сцены того, что он называл низкой жизнью, если бы сам в них не участвовал, притом с удовольствием. Общественное мнение тех дней решило, что Филдинг повеса и развратник. Свидетельств этому так много, что пройти мимо них невозможно. Будь он тем респектабельным, целомудренным, воздержанным созданием, в которое ректор Пемброка так просит нас поверить, он почти наверняка не написал бы "Тома Джонса". Мне кажется, что д-ра Даддена в его, может быть, и благонамеренной попытке обелить Филдинга ввело в заблуждение то, что ему даже не пришло в голову, будто в одном человеке могут уживаться противоречивые, даже взаимоисключающие свойства и каким-то образом сливаться в более или менее правдоподобной гармонии. Для человека, отгороженного от жизни и ведущего академическое существование, это естественно. Оттого что Филдинг был щедр, добросердечен, откровенен и честен, д-ру Даддену казалось невозможным, чтобы одновременно он был расточитель, готовый выпрашивать у богатых друзей то обед, то гинею, засиживаться в тавернах, губить свое здоровье вином и завязывать любовную интрижку всякий раз, как представлялся случай. Доктор Дадден пишет, что пока была жива его первая жена, Филдинг был ей неколебимо верен. Откуда он знает это? Разумеется, Филдинг любил ее, любил страстно, но он мог быть не первым любящим мужем, который при случае не прочь порезвиться на стороне, и очень вероятно, что он, как его капитан Бут в таких же обстоятельствах, искренне в этом раскаивался, что не мешало ему согрешить снова, когда подвертывался случай.
В одном из своих писем леди Мэри Уортли-Монтегю пишет: "Я жалею о смерти Г. Филдинга не только потому, что не смогу больше читать его сочинений, но мне кажется, что он потерял больше, чем другие, - ибо никто не наслаждался жизнью больше, чем он, хотя мало у кого было для этого так мало причин, так как высшим его назначением было рыться в самых низких вертепах порока и грязи. Я бы сочла более благородным и менее тошнотворным занятием быть в числе тех офицеров штаба, которые проводят ночные свадьбы. Его поразительный организм (даже когда он, с великим трудом, наполовину его сгубил) заставлял его забывать обо всем на свете перед паштетом из дичи или бокалом шампанского; и я убеждена, что он знал больше счастливых минут, чем любой из земных князей".
III
Есть люди, которые не могут читать "Тома Джонса". Я имею в виду не тех, кто вообще ничего не читает, кроме газет и иллюстрированных еженедельников, и не тех, кто не читает ничего, кроме детективных романов; я имею в виду тех, кто не возражал бы, если б его причислили к интеллигенции и кто с восторгом читает и перечитывает "Гордость и предубеждение", и с самодовольством "Миддлмарч", и с великим почтением - "Золотую чашу"[16]. Очень возможно, что они никогда и не думали о том, чтобы прочесть "Тома Джонса"; но бывает и так, что они пробовали, а дело не пошло. Им стало скучно. Говорить, что им следовало бы оценить его, нет смысла. Никаких "следовало бы" тут нет. Никто не вправе осуждать вас, если вы не нашли его интересным, как никто не вправе осуждать вас за то, что вы не любите устриц. И тогда я спрашиваю себя, что же отвращает их от книги, которую Гиббон назвал великолепной картиной нравов, которую Вальтер Скотт хвалил за правду и человеческую природу, которой восхищался и пользовался Диккенс и о которой Теккерей написал: "Роман "Том Джонс" воистину прелестен, по конструкции это просто чудо; мудрые мизансцены, сила наблюдательности, множество удачнейших оборотов и мыслей, разнообразный тон этой великой комической эпопеи держат читателя в непрерывном восхищении и ожидании". Или нынешнего читателя не может заинтересовать образ жизни, нравы и обычаи людей, что жили двести лет назад? Или дело в стиле? Стиль легкий, естественный. Кто-то, не помню кто, - возможно, друг Филдинга лорд Честерфилд - сказал, что хороший стиль должен напоминать разговор культурного человека. Это как раз то, что можно сказать о стиле Филдинга. Он беседует с читателем и рассказывает ему историю Тома Джонса, как мог бы рассказать ее, попивая вино, гостям, собравшимся к нему на обед. В выборе слов он не стесняется, ни дать ни взять - современный писатель. Прелестная и добродетельная Софья, судя по всему, была привычна к таким словам, как "шлюха", "байстрюк" и "тварь", и еще то слово, которое Филдинг по не вполне понятной причине изображает так: "с-ка". Да что там, бывают минуты, когда ее отец, сквайр Вестерн и ее называет такими именами.
В разговорной манере писать роман, в методе, которым автор берет вас в поверенные и сообщает вам, как он относится к персонажам и к ситуациям, в какие они попадают, - имеется и серьезная опасность. Автор все время стоит с вами рядом и тем мешает вам войти в непосредственное общение с лицами, о которых ведет речь. Порой вас раздражает его морализаторство, а если он пускается в отступления, вам очень легко заскучать. Вы не жаждете услышать, что он думал о чем; вы хотите, чтобы он рассказывал дальше. Отступления Филдинга почти всегда уместны или забавны, единственный их недостаток в том, что без них можно отлично обойтись. Однако они коротки, и у него хватает воспитанности просить за них прощения. Его добрая душа так и светит сквозь них. Когда Теккерей неразумно решил ему подражать, он показал себя жеманным святошей и к тому же (невольно ловлю себя на подозрении) неискренним.
Эссе, которыми Филдинг предваряет одну за другой "книги" "Тома Джонса", он, вероятно, написал, когда роман уже был закончен. Они не имеют почти никакого отношения к самим "книгам", ему же, по его признанию, доставили кучу хлопот, и начинаешь думать, зачем он вообще их писал. Он не мог не знать, что многие читатели сочтут его роман низким, не слишком нравственным, а возможно, даже непристойным, и, может быть, решил, что эти эссе несколько сгладят такое отношение. Сами эссе вполне разумны, порою необычайно умны, и когда хорошо знаешь роман, читать их можно не без удовольствия; но всякому, кто читает "Тома Джонса" впервые, право же, лучше пропускать их. Композиция "Тома Джонса" вызвала хор похвал. Д-р Дадден сообщает нам, что Колридж воскликнул: "Каким мастером композиции был Филдинг!" Скотт и Теккерей равно хвалили его. Второго из них Дадден цитирует так: "Моральна или нет эта книга, - пусть о ней судят только как о произведении искусства, и всякий поразится столь удивительному проявлению человеческого мастерства. В книге нет ни одного, даже самого мелкого эпизода, который не двигал бы сюжет, не вытекал из предыдущего и не составлял бы неотъемлемой части единого целого. Такого литературного "провидения", если позволено мне употребить это слово, не найти больше нигде в художественной литературе. Из "Дон Кихота" можно вырезать половину, в любом романе Вальтера Скотта можно добавить, изменить или переставить что угодно, и ни тот, ни другие не пострадают. Родерик Рэндом и герои его толка переживают ряд злоключений, в конце которых на сцене появляется скрипач и играет свадьбу. Но в истории Тома Джонса самая первая страница крепко связана с самой последней, и только ахаешь при мысли, как мог автор создать и носить всю эту конструкцию в мозгу, прежде чем перенести на бумагу".
Тут не обошлись без преувеличений. "Том Джонс" построен по образцу испанских плутовских романов и "Жиль Блаза", и простая его структура вытекает из особенностей жанра. Герой по той или иной причине покидает родной дом, в пути переживает множество приключений, общается с людьми всяческих сословий и званий, богатеет, беднеет и под конец достигает процветания и женится на очаровательной девушке. Филдинг, идя по стопам своих предшественников, прерывает повествование историями, вовсе с ним не связанными. Это был неудачный прием, к которому писатели, мне кажется, прибегали не только по той причине, о которой я говорю в первой главе, то есть потому, что должны были в срок сдать книгопродавцу известное количество материала, и тут могли пригодиться любые басни, но потому, что боялись, как бы длинная вереница приключений не надоела читателям, и, чтобы встряхнуть его, время от времени предлагали ему постороннюю повесть, а еще потому, что короткий рассказ у них уже был, но не было друзей, способных предложить его публике. Критики фыркали, но практика эта была живуча, и, как мы знаем, Диккенс вспомнил о ней в "Записках Пиквикского клуба". Читатель "Тома Джонса" может безболезненно пропустить историю горного отшельника и весь рассказ миссис Фицгерберт[17]. И не совсем точен Теккерей, когда говорит, что нет ни одного эпизода, который бы не двигал сюжет, не вытекал из предыдущего и не составлял бы неотъемлемой части единого целого. Встреча Тома Джонса с цыганами ни к чему не приводит, а появление миссис Хант и ее предложение руки и сердца Тому более чем лишнее. Случай со стофунтовым билетом никак не использован и, кроме того, груб и фантастически неправдоподобен. Теккерей удивлялся, как мог Филдинг носить в мозгу всю конструкцию, прежде чем начать ее записывать. Я думаю, что ничего подобного не было, как не было и с Теккереем, когда он начинал писать "Ярмарку тщеславия". Гораздо более вероятным мне кажется, что, наметив главные линии романа, эпизоды он придумывал по мере надобности; почти все они выдуманы мастерски. Правдоподобие волновало Филдинга так же мало, как его предшественников - авторов плутовских романов, и какие бы ни происходили невероятные события, какие бы нелепые совпадения ни сводили людей, он тянет вас дальше с таким смаком, что вы едва успеваете, и то неохотно, заявить протест. Персонажи обрисованы только основными красками, иногда до беспечности бравурно, и если порой им не хватает тонкости, зато они очень и очень живые. Они резко индивидуализированы, а карикатурного в них не больше, чем допускает комедия. К сожалению, мистер Олверти излишне хорош, но здесь Филдинг потерпел неудачу, как все романисты после него, когда пытались изобразить человека идеально добродетельного. Опыт показывает, что такой персонаж непременно получится глуповатым. Не может не раздражать человек до того хороший, что дает себя дурачить явным подлецам. Говорят, что прототипом Олверти послужил Ральф Аллен из Прайор-Парка. Если это так и если портрет похож, это только доказывает, что ни один персонаж, списанный прямо из жизни, в литературе не получается вполне убедительным.
Блайфила, с другой стороны, находили слишком плохим и потому в него верили. Филдинг ненавидел обман и ханжество и Блайфила ненавидел так сильно, что, возможно, брал на кисть слишком много краски, но Блайфил - мелкий трусливый эгоист, этакая холоднокровная рыба, - не такой уж редкостный тип. Стать законченным мерзавцем ему мешает только страх перед разоблачением. Но я думаю, мы больше верили бы в Блайфила, не будь он так прозрачен, так отвратителен. Он не живой, как жив Урия Хип[18], и я задаю себе вопрос: не сыграло ли тут роль инстинктивное опасение его создателя, что если бы дать ему более активную и более видную роль, фигура получилась бы такой мощной и зловещей, что затмила бы героя всей повести.
"Том Джонс", едва вышел в свет, штурмом взял публику, критики же в общем отнеслись к нему строго. Некоторые упреки были глупы до умиления. Так, леди Лаксборо жаловалась, что персонажи слишком похожи на людей, "которых встречаешь в свете". Однако большинство из них обрушились на роман за его якобы "безнравственность". Ханна Мор[19] в своих воспоминаниях пишет, что доктор Джонсон рассердился на нее только раз, когда она вспомнила какое-то остроумное место из "Тома Джонса". "Меня возмущает, что вы цитируете такую порочную книгу, - сказал он. - Мне очень жаль, что вы ее прочли. Ни одна скромная женщина не должна позволить себе такого признания. Не знаю книги более развратной". А я бы сказал, что скромной женщине перед свадьбой очень не мешало бы прочесть эту книгу; из нее она узнает все, что ей нужно знать об интимных подробностях брака, и очень много о мужчинах такого, что не может ей не пригодиться до того, как она перешагнет этот трудный порог. Но никто еще, кажется, не утверждал, что доктор Джонсон был свободен от предвзятых мнений. Он не признавал за Филдингом даже литературных заслуг и однажды обозвал его чурбаном. Когда Босуэлл выразил сомнение, он сказал: "Я назвал его чурбаном в том смысле, что он - мошенник и пустоцвет". "Неужели вы не согласны, сэр, что он очень правдиво описывает человеческую жизнь?" - возразил Босуэлл. "Да, сэр, только жизнь эта очень уж низкая. Ричардсон говорил, что, не знай он, кто такой Филдинг, он бы решил, что перед ним конюх с постоялого двора".
Но мы теперь привыкли встречаться в литературе с низкой жизнью, и в "Томе Джонсе" нет ничего такого, с чем бы нас близко не познакомили писатели наших дней.
Д-р Джонсон мог бы вспомнить, что в Софье Вестерн Филдинг нарисовал изящнейший портрет самой прелестной молодой женщины, какая когда-либо очаровывала читателей романа. Она проста, но не глупа, добродетельна, но не жеманна. У нее есть характер, решительность и смелость, у нее любящее сердце, и она прекрасна собой. Леди Мэри Уортли-Монтегю, которая очень правильно считала "Тома Джонса" шедевром Филдинга, жалела, что он не заметил, что герой у него получился мошенник. Надо полагать, что это относилось к эпизоду, который считается самым предосудительным в карьере мистера Джонса. Леди Белластон влюбляется в него и убеждается, что он не прочь пойти навстречу ее желаниям, ибо считает, что в воспитанность входит "галантное" поведение с женщиной, которая высказала склонность к близости. Карман его был пуст, не было даже шиллинга, чтобы заплатить за портшез, который доставил бы его к ее жилищу, а леди Белластон была богата. Проявив щедрость, не свойственную женщинам, которые готовы сорить чужими деньгами, а свои придерживают, она великодушно помогла ему. Что и говорить, для мужчины не очень красиво принимать деньги от женщины, а также и не расчетливо. Потому что богатые дамы в таких случаях требуют гораздо больше того, что стоят их деньги. С моральной же точки зрения это шокирует не больше, чем когда женщина принимает деньги от мужчины, а возмущаться этим может только очень глупое общественное мнение. И не забывайте, что в наши дни понадобилось придумать новый термин, жиголо[20], для обозначения мужчины, который собственную личную привлекательность превращает в источник дохода, так что неотесанность Тома, пусть и предосудительную, едва ли можно считать уникальной. Я не сомневаюсь, что при Георге II жиголо процветали не меньше, чем при Георге V. Характерно для Тома Джонса и целиком говорит в его пользу, что в тот самый день, когда леди Белластон дала ему пятьдесят фунтов, чтобы он провел с нею ночь, его так растрогала жалкая история, которую квартирная хозяйка рассказала ему про каких-то своих родичей, что он отдал ей кошелек и велел взять, сколько она считает нужным, чтобы хоть немного их выручить.
В любовной карьере Тома есть один интересный штрих, который, может быть, стоит отметить. Он был честно, искренне и глубоко влюблен в прелестную Софью, но без зазрения совести предавался плотским утехам с любой женщиной, красивой и нестрогой. Любовь его к Софье от этого не страдала. Филдинг был слишком разумен, чтобы сделать своего героя более воздержанным, чем рядовой чувственный мужчина. Он знал, что все мы были бы добродетельнее, если бы по ночам были так же осторожны, как утром.
И Софья, узнавая об этих его похождениях, не слишком расстраивалась. То, что в этом вопросе она проявляла здравый смысл, столь не свойственный ее полу, - это, конечно, одна из самых привлекательных ее черт. Очень хорошо сказал Остин Добсон, хоть и не самым изящным слогом: что Филдинг "не притворялся, будто создает образцы совершенства, а портреты обыкновенных людей, скорее в огрубленном, чем в отлакированном виде, скорее естественные, чем искусственные, и чувствуется его желание быть предельно правдивым, не смягчая изъянов и недостатков". Это - то самое, чего добивается реалист, и во все исторические эпохи его за это ругали то более, то менее свирепо. Для этого, как я полагаю, имеются две главные причины: есть многочисленные группы людей, особенно пожилых, обеспеченных, привилегированных, которые занимают такую позицию: мы, конечно, знаем, что на свете есть преступность и безнравственность, бедность и горе, но читать об этом не хотим. Зачем нам дурить себе голову? Сделать-то мы ведь все равно ничего не можем. Есть и другие группы, и у тех свои причины нападать на реалистов. Эти согласны, что в мире хватает пороков и преступлений, жестокости и угнетения; однако спрашивают: подходящий ли это материал для литературы? Хорошо ли будет, если молодежь начнет читать о том, что знают и о чем скорбят старшие, и не испортит ли их чтение историй если не непристойных, то во всяком случае сомнительных? Конечно же, куда лучшее занятие для литературы - показывать, как много в мире красоты, добра, самопожертвования, великодушия и героизма. На это реалист отвечает, что ему интереснее говорить правду, какой он ее видит в том мире, с которым он соприкасается. Он не верит в беспримесную доброту людей. Он считает их смесью хорошего и дурного; и он терпим к вывертам человеческой природы, которые отвергает условная мораль, а он принимает как человечное, естественное, а потому достойное снисхождения. Он надеется, что доброе в его персонажах изображено так же правдиво, как и злое, и не его вина, если читателей пороки интересуют больше, нежели добродетели. Это - черта, свойственная всему роду людскому, и за нее он не несет ответственности. Впрочем, если он честен с самим собой, он согласится, что порок можно изобразить красиво и ярко, в то время как добродетель всегда получается какая-то серенькая. Если спросить его, как он относится к обвинению в совращении молодых, он ответит, что молодым очень полезно узнать, что это за мир, с которым им предстоит схватиться. Пусть не ждут слишком многого, не то результат может их разоружить. Если реалист может научить их мало ждать от других, с самого начала понимать, что у каждого главный интерес - он сам, если может научить их, что так или иначе придется платить за все, что они получат будь то место, состояние, честь, любовь, репутация, - и что в мудрости важно ни за что не платить больше того, что оно стоит, тогда он сделает больше, чем все педагоги и проповедники, тоже пытающиеся помочь молодым справиться с трудной работой - как жить. А еще он добавит, что сам он не педагог и не проповедник, но надеется на одно - что он художник.
Дата последней редакции - 24.06.2002
[1] Мерфи Артур (1727-1805) - английский драматург, создатель фарсов, комедий, инсценировок Вольтера и Мольера. Мерфи был первым издателем Филдинга.
[2] Молодой претендент - Чарлз Эдвард Стюарт (1720-1783). Воевал за восстановление Стюартов на английском престоле, в 1745 г. высадился в Шотландии и пошел на Лондон, но, потерпев поражение. бежал во Францию.
[3] Габсбурги - династия, правившая в Австрии (с 1282 г. - герцоги, с 1453 г. - эрцгерцоги, с 1804 г. - австрийские императоры).
[4] Эскуриал - дворец-монастырь, построенный на пустынной возвышенности вблизи Мадрида по приказу Филиппа II. Строительство было начато в 1563 г. и длилось 21 год.
[5] "Утешение" (45 до н. э.) - сочинение Марка Туллия Цицерона (106-43 до н. э.), выдающегося оратора, адвоката, писателя и политического деятеля Древнего Рима.
[6] Сиббер Колли (1671-1757) - английский драматург, сценарист и актер. Заметная фигура в театральных кругах, хотя и лишенная дарования. Угождал публике перепевами сентиментальных комедий. Переделывал Шекспира. "Ричард III" в его обработке продержался на сцене почти 200 лет.
[7] Добсон Остин Генри (1840-1921) - английский критик, автор монографий о Хогарте, Филдинге, Голдсмите и др.
[8] Гаррик Дэвид (1717-1779) - английский актер, режиссер, драматург, руководитель театра Друри-Лейн с 1749 г. до его очередного закрытия в 1779 г. Один из реформаторов сцены, основоположник просветительского реализма в европейском театре. Считал театр воспитателем общества. Прославился в пьесах У. Шекспира.
[9] Средний Темпл - одна из четырех старинных юридических корпораций. В Темпле будущие юристы получали образование и начинали зарабатывать, ведя дела либо самостоятельно, либо по предложению старших по рангу коллег.
[10] Уолпол Роберт (1676-1745) - премьер-министр Великобритании в 1721-1742 гг., лидер вигов. Стремился сочетать интересы лендлордов и буржуазии.
[11] Генри Френсис Пелгам (1846-1907) - английский ученый историк, куратор бодлианской библиотеки (1892), президент Тринити-колледжа (1897), автор работ по истории Древнего Рима.
[12] Литлтон Джордж Литлтон (1709-1773) - английский государственный деятель и писатель.
[13] Билл Бут - герой романа Филдинга "Амелия" (1752).
[14] Kpunnc Ричард Стаффорд (1889-1952) - английский государственный деятель. В 1940-1942 гг. был послом Англии в СССР.
[15] Бёрк Эдмунд (1729-1797) - английский публицист и философ, автор памфлетов против Великой французской революции. У Моэма есть эссе "Начитавшись Бёрка", где дана блестящая характеристика его стиля, отразившего исполненную противоречий личность автора.
[16] "Золотая чаша" (1904) - последний роман Г. Джеймса, отличающийся изощренным психологизмом.
[17] Миссис Фицгерберт. - Описка Моэма; здесь и далее речь идет о миссис Фицпатрик.
[18] Урия Хип - персонаж романа Диккенса "Дэвид Копперфилд".
[19] Мор Ханна (1745-1833) - английская писательница предромантической поры, филантропка, входившая в круг ученых женщин, получивших прозвище "синие чулки", автор трагедии "Перси" (1777) и других произведений с назидательной тенденцией.
[20] Жиголо (франц.) - альфонс, кот, сутенер, платный танцор.
Враги Филдинга обвиняли его как политического наемника. Тоже за дело. Он был готов отдать свои дарования сэру Роберту Уолполу, а убедившись, что тот в них не нуждается, с такой же готовностью предложил их в помощь его врагам. Никаких принципиальных жертв это не требовало, поскольку в то время одно-единственное различие между правительством и оппозицией состояло в том, что правительство пользовалось выгодами своего положения, а оппозиция - нет. Коррупция была повсеместной, и важные лорды так же охотно меняли позицию, когда это было им выгодно, как Филдинг, когда для него это был вопрос хлеба насущного. В пользу его следует сказать, что когда Уолпол понял, что он опасен, и предложил ему свои условия, если он порвет с оппозицией, Филдинг отказался. С его стороны это было и разумно, ибо довольно скоро после этого Уолпол сошел со сцены. У Филдинга было много друзей в высших сферах общества, а также друзей, выдающихся в искусствах, но из писаний его явствует, что не меньше он ценил общество людей сомнительных, низких, и за это его осуждали очень строго, а мне сдается, что не мог бы он с такой живостью изобразить сцены того, что он называл низкой жизнью, если бы сам в них не участвовал, притом с удовольствием. Общественное мнение тех дней решило, что Филдинг повеса и развратник. Свидетельств этому так много, что пройти мимо них невозможно. Будь он тем респектабельным, целомудренным, воздержанным созданием, в которое ректор Пемброка так просит нас поверить, он почти наверняка не написал бы "Тома Джонса". Мне кажется, что д-ра Даддена в его, может быть, и благонамеренной попытке обелить Филдинга ввело в заблуждение то, что ему даже не пришло в голову, будто в одном человеке могут уживаться противоречивые, даже взаимоисключающие свойства и каким-то образом сливаться в более или менее правдоподобной гармонии. Для человека, отгороженного от жизни и ведущего академическое существование, это естественно. Оттого что Филдинг был щедр, добросердечен, откровенен и честен, д-ру Даддену казалось невозможным, чтобы одновременно он был расточитель, готовый выпрашивать у богатых друзей то обед, то гинею, засиживаться в тавернах, губить свое здоровье вином и завязывать любовную интрижку всякий раз, как представлялся случай. Доктор Дадден пишет, что пока была жива его первая жена, Филдинг был ей неколебимо верен. Откуда он знает это? Разумеется, Филдинг любил ее, любил страстно, но он мог быть не первым любящим мужем, который при случае не прочь порезвиться на стороне, и очень вероятно, что он, как его капитан Бут в таких же обстоятельствах, искренне в этом раскаивался, что не мешало ему согрешить снова, когда подвертывался случай.
В одном из своих писем леди Мэри Уортли-Монтегю пишет: "Я жалею о смерти Г. Филдинга не только потому, что не смогу больше читать его сочинений, но мне кажется, что он потерял больше, чем другие, - ибо никто не наслаждался жизнью больше, чем он, хотя мало у кого было для этого так мало причин, так как высшим его назначением было рыться в самых низких вертепах порока и грязи. Я бы сочла более благородным и менее тошнотворным занятием быть в числе тех офицеров штаба, которые проводят ночные свадьбы. Его поразительный организм (даже когда он, с великим трудом, наполовину его сгубил) заставлял его забывать обо всем на свете перед паштетом из дичи или бокалом шампанского; и я убеждена, что он знал больше счастливых минут, чем любой из земных князей".
III
Есть люди, которые не могут читать "Тома Джонса". Я имею в виду не тех, кто вообще ничего не читает, кроме газет и иллюстрированных еженедельников, и не тех, кто не читает ничего, кроме детективных романов; я имею в виду тех, кто не возражал бы, если б его причислили к интеллигенции и кто с восторгом читает и перечитывает "Гордость и предубеждение", и с самодовольством "Миддлмарч", и с великим почтением - "Золотую чашу"[16]. Очень возможно, что они никогда и не думали о том, чтобы прочесть "Тома Джонса"; но бывает и так, что они пробовали, а дело не пошло. Им стало скучно. Говорить, что им следовало бы оценить его, нет смысла. Никаких "следовало бы" тут нет. Никто не вправе осуждать вас, если вы не нашли его интересным, как никто не вправе осуждать вас за то, что вы не любите устриц. И тогда я спрашиваю себя, что же отвращает их от книги, которую Гиббон назвал великолепной картиной нравов, которую Вальтер Скотт хвалил за правду и человеческую природу, которой восхищался и пользовался Диккенс и о которой Теккерей написал: "Роман "Том Джонс" воистину прелестен, по конструкции это просто чудо; мудрые мизансцены, сила наблюдательности, множество удачнейших оборотов и мыслей, разнообразный тон этой великой комической эпопеи держат читателя в непрерывном восхищении и ожидании". Или нынешнего читателя не может заинтересовать образ жизни, нравы и обычаи людей, что жили двести лет назад? Или дело в стиле? Стиль легкий, естественный. Кто-то, не помню кто, - возможно, друг Филдинга лорд Честерфилд - сказал, что хороший стиль должен напоминать разговор культурного человека. Это как раз то, что можно сказать о стиле Филдинга. Он беседует с читателем и рассказывает ему историю Тома Джонса, как мог бы рассказать ее, попивая вино, гостям, собравшимся к нему на обед. В выборе слов он не стесняется, ни дать ни взять - современный писатель. Прелестная и добродетельная Софья, судя по всему, была привычна к таким словам, как "шлюха", "байстрюк" и "тварь", и еще то слово, которое Филдинг по не вполне понятной причине изображает так: "с-ка". Да что там, бывают минуты, когда ее отец, сквайр Вестерн и ее называет такими именами.
В разговорной манере писать роман, в методе, которым автор берет вас в поверенные и сообщает вам, как он относится к персонажам и к ситуациям, в какие они попадают, - имеется и серьезная опасность. Автор все время стоит с вами рядом и тем мешает вам войти в непосредственное общение с лицами, о которых ведет речь. Порой вас раздражает его морализаторство, а если он пускается в отступления, вам очень легко заскучать. Вы не жаждете услышать, что он думал о чем; вы хотите, чтобы он рассказывал дальше. Отступления Филдинга почти всегда уместны или забавны, единственный их недостаток в том, что без них можно отлично обойтись. Однако они коротки, и у него хватает воспитанности просить за них прощения. Его добрая душа так и светит сквозь них. Когда Теккерей неразумно решил ему подражать, он показал себя жеманным святошей и к тому же (невольно ловлю себя на подозрении) неискренним.
Эссе, которыми Филдинг предваряет одну за другой "книги" "Тома Джонса", он, вероятно, написал, когда роман уже был закончен. Они не имеют почти никакого отношения к самим "книгам", ему же, по его признанию, доставили кучу хлопот, и начинаешь думать, зачем он вообще их писал. Он не мог не знать, что многие читатели сочтут его роман низким, не слишком нравственным, а возможно, даже непристойным, и, может быть, решил, что эти эссе несколько сгладят такое отношение. Сами эссе вполне разумны, порою необычайно умны, и когда хорошо знаешь роман, читать их можно не без удовольствия; но всякому, кто читает "Тома Джонса" впервые, право же, лучше пропускать их. Композиция "Тома Джонса" вызвала хор похвал. Д-р Дадден сообщает нам, что Колридж воскликнул: "Каким мастером композиции был Филдинг!" Скотт и Теккерей равно хвалили его. Второго из них Дадден цитирует так: "Моральна или нет эта книга, - пусть о ней судят только как о произведении искусства, и всякий поразится столь удивительному проявлению человеческого мастерства. В книге нет ни одного, даже самого мелкого эпизода, который не двигал бы сюжет, не вытекал из предыдущего и не составлял бы неотъемлемой части единого целого. Такого литературного "провидения", если позволено мне употребить это слово, не найти больше нигде в художественной литературе. Из "Дон Кихота" можно вырезать половину, в любом романе Вальтера Скотта можно добавить, изменить или переставить что угодно, и ни тот, ни другие не пострадают. Родерик Рэндом и герои его толка переживают ряд злоключений, в конце которых на сцене появляется скрипач и играет свадьбу. Но в истории Тома Джонса самая первая страница крепко связана с самой последней, и только ахаешь при мысли, как мог автор создать и носить всю эту конструкцию в мозгу, прежде чем перенести на бумагу".
Тут не обошлись без преувеличений. "Том Джонс" построен по образцу испанских плутовских романов и "Жиль Блаза", и простая его структура вытекает из особенностей жанра. Герой по той или иной причине покидает родной дом, в пути переживает множество приключений, общается с людьми всяческих сословий и званий, богатеет, беднеет и под конец достигает процветания и женится на очаровательной девушке. Филдинг, идя по стопам своих предшественников, прерывает повествование историями, вовсе с ним не связанными. Это был неудачный прием, к которому писатели, мне кажется, прибегали не только по той причине, о которой я говорю в первой главе, то есть потому, что должны были в срок сдать книгопродавцу известное количество материала, и тут могли пригодиться любые басни, но потому, что боялись, как бы длинная вереница приключений не надоела читателям, и, чтобы встряхнуть его, время от времени предлагали ему постороннюю повесть, а еще потому, что короткий рассказ у них уже был, но не было друзей, способных предложить его публике. Критики фыркали, но практика эта была живуча, и, как мы знаем, Диккенс вспомнил о ней в "Записках Пиквикского клуба". Читатель "Тома Джонса" может безболезненно пропустить историю горного отшельника и весь рассказ миссис Фицгерберт[17]. И не совсем точен Теккерей, когда говорит, что нет ни одного эпизода, который бы не двигал сюжет, не вытекал из предыдущего и не составлял бы неотъемлемой части единого целого. Встреча Тома Джонса с цыганами ни к чему не приводит, а появление миссис Хант и ее предложение руки и сердца Тому более чем лишнее. Случай со стофунтовым билетом никак не использован и, кроме того, груб и фантастически неправдоподобен. Теккерей удивлялся, как мог Филдинг носить в мозгу всю конструкцию, прежде чем начать ее записывать. Я думаю, что ничего подобного не было, как не было и с Теккереем, когда он начинал писать "Ярмарку тщеславия". Гораздо более вероятным мне кажется, что, наметив главные линии романа, эпизоды он придумывал по мере надобности; почти все они выдуманы мастерски. Правдоподобие волновало Филдинга так же мало, как его предшественников - авторов плутовских романов, и какие бы ни происходили невероятные события, какие бы нелепые совпадения ни сводили людей, он тянет вас дальше с таким смаком, что вы едва успеваете, и то неохотно, заявить протест. Персонажи обрисованы только основными красками, иногда до беспечности бравурно, и если порой им не хватает тонкости, зато они очень и очень живые. Они резко индивидуализированы, а карикатурного в них не больше, чем допускает комедия. К сожалению, мистер Олверти излишне хорош, но здесь Филдинг потерпел неудачу, как все романисты после него, когда пытались изобразить человека идеально добродетельного. Опыт показывает, что такой персонаж непременно получится глуповатым. Не может не раздражать человек до того хороший, что дает себя дурачить явным подлецам. Говорят, что прототипом Олверти послужил Ральф Аллен из Прайор-Парка. Если это так и если портрет похож, это только доказывает, что ни один персонаж, списанный прямо из жизни, в литературе не получается вполне убедительным.
Блайфила, с другой стороны, находили слишком плохим и потому в него верили. Филдинг ненавидел обман и ханжество и Блайфила ненавидел так сильно, что, возможно, брал на кисть слишком много краски, но Блайфил - мелкий трусливый эгоист, этакая холоднокровная рыба, - не такой уж редкостный тип. Стать законченным мерзавцем ему мешает только страх перед разоблачением. Но я думаю, мы больше верили бы в Блайфила, не будь он так прозрачен, так отвратителен. Он не живой, как жив Урия Хип[18], и я задаю себе вопрос: не сыграло ли тут роль инстинктивное опасение его создателя, что если бы дать ему более активную и более видную роль, фигура получилась бы такой мощной и зловещей, что затмила бы героя всей повести.
"Том Джонс", едва вышел в свет, штурмом взял публику, критики же в общем отнеслись к нему строго. Некоторые упреки были глупы до умиления. Так, леди Лаксборо жаловалась, что персонажи слишком похожи на людей, "которых встречаешь в свете". Однако большинство из них обрушились на роман за его якобы "безнравственность". Ханна Мор[19] в своих воспоминаниях пишет, что доктор Джонсон рассердился на нее только раз, когда она вспомнила какое-то остроумное место из "Тома Джонса". "Меня возмущает, что вы цитируете такую порочную книгу, - сказал он. - Мне очень жаль, что вы ее прочли. Ни одна скромная женщина не должна позволить себе такого признания. Не знаю книги более развратной". А я бы сказал, что скромной женщине перед свадьбой очень не мешало бы прочесть эту книгу; из нее она узнает все, что ей нужно знать об интимных подробностях брака, и очень много о мужчинах такого, что не может ей не пригодиться до того, как она перешагнет этот трудный порог. Но никто еще, кажется, не утверждал, что доктор Джонсон был свободен от предвзятых мнений. Он не признавал за Филдингом даже литературных заслуг и однажды обозвал его чурбаном. Когда Босуэлл выразил сомнение, он сказал: "Я назвал его чурбаном в том смысле, что он - мошенник и пустоцвет". "Неужели вы не согласны, сэр, что он очень правдиво описывает человеческую жизнь?" - возразил Босуэлл. "Да, сэр, только жизнь эта очень уж низкая. Ричардсон говорил, что, не знай он, кто такой Филдинг, он бы решил, что перед ним конюх с постоялого двора".
Но мы теперь привыкли встречаться в литературе с низкой жизнью, и в "Томе Джонсе" нет ничего такого, с чем бы нас близко не познакомили писатели наших дней.
Д-р Джонсон мог бы вспомнить, что в Софье Вестерн Филдинг нарисовал изящнейший портрет самой прелестной молодой женщины, какая когда-либо очаровывала читателей романа. Она проста, но не глупа, добродетельна, но не жеманна. У нее есть характер, решительность и смелость, у нее любящее сердце, и она прекрасна собой. Леди Мэри Уортли-Монтегю, которая очень правильно считала "Тома Джонса" шедевром Филдинга, жалела, что он не заметил, что герой у него получился мошенник. Надо полагать, что это относилось к эпизоду, который считается самым предосудительным в карьере мистера Джонса. Леди Белластон влюбляется в него и убеждается, что он не прочь пойти навстречу ее желаниям, ибо считает, что в воспитанность входит "галантное" поведение с женщиной, которая высказала склонность к близости. Карман его был пуст, не было даже шиллинга, чтобы заплатить за портшез, который доставил бы его к ее жилищу, а леди Белластон была богата. Проявив щедрость, не свойственную женщинам, которые готовы сорить чужими деньгами, а свои придерживают, она великодушно помогла ему. Что и говорить, для мужчины не очень красиво принимать деньги от женщины, а также и не расчетливо. Потому что богатые дамы в таких случаях требуют гораздо больше того, что стоят их деньги. С моральной же точки зрения это шокирует не больше, чем когда женщина принимает деньги от мужчины, а возмущаться этим может только очень глупое общественное мнение. И не забывайте, что в наши дни понадобилось придумать новый термин, жиголо[20], для обозначения мужчины, который собственную личную привлекательность превращает в источник дохода, так что неотесанность Тома, пусть и предосудительную, едва ли можно считать уникальной. Я не сомневаюсь, что при Георге II жиголо процветали не меньше, чем при Георге V. Характерно для Тома Джонса и целиком говорит в его пользу, что в тот самый день, когда леди Белластон дала ему пятьдесят фунтов, чтобы он провел с нею ночь, его так растрогала жалкая история, которую квартирная хозяйка рассказала ему про каких-то своих родичей, что он отдал ей кошелек и велел взять, сколько она считает нужным, чтобы хоть немного их выручить.
В любовной карьере Тома есть один интересный штрих, который, может быть, стоит отметить. Он был честно, искренне и глубоко влюблен в прелестную Софью, но без зазрения совести предавался плотским утехам с любой женщиной, красивой и нестрогой. Любовь его к Софье от этого не страдала. Филдинг был слишком разумен, чтобы сделать своего героя более воздержанным, чем рядовой чувственный мужчина. Он знал, что все мы были бы добродетельнее, если бы по ночам были так же осторожны, как утром.
И Софья, узнавая об этих его похождениях, не слишком расстраивалась. То, что в этом вопросе она проявляла здравый смысл, столь не свойственный ее полу, - это, конечно, одна из самых привлекательных ее черт. Очень хорошо сказал Остин Добсон, хоть и не самым изящным слогом: что Филдинг "не притворялся, будто создает образцы совершенства, а портреты обыкновенных людей, скорее в огрубленном, чем в отлакированном виде, скорее естественные, чем искусственные, и чувствуется его желание быть предельно правдивым, не смягчая изъянов и недостатков". Это - то самое, чего добивается реалист, и во все исторические эпохи его за это ругали то более, то менее свирепо. Для этого, как я полагаю, имеются две главные причины: есть многочисленные группы людей, особенно пожилых, обеспеченных, привилегированных, которые занимают такую позицию: мы, конечно, знаем, что на свете есть преступность и безнравственность, бедность и горе, но читать об этом не хотим. Зачем нам дурить себе голову? Сделать-то мы ведь все равно ничего не можем. Есть и другие группы, и у тех свои причины нападать на реалистов. Эти согласны, что в мире хватает пороков и преступлений, жестокости и угнетения; однако спрашивают: подходящий ли это материал для литературы? Хорошо ли будет, если молодежь начнет читать о том, что знают и о чем скорбят старшие, и не испортит ли их чтение историй если не непристойных, то во всяком случае сомнительных? Конечно же, куда лучшее занятие для литературы - показывать, как много в мире красоты, добра, самопожертвования, великодушия и героизма. На это реалист отвечает, что ему интереснее говорить правду, какой он ее видит в том мире, с которым он соприкасается. Он не верит в беспримесную доброту людей. Он считает их смесью хорошего и дурного; и он терпим к вывертам человеческой природы, которые отвергает условная мораль, а он принимает как человечное, естественное, а потому достойное снисхождения. Он надеется, что доброе в его персонажах изображено так же правдиво, как и злое, и не его вина, если читателей пороки интересуют больше, нежели добродетели. Это - черта, свойственная всему роду людскому, и за нее он не несет ответственности. Впрочем, если он честен с самим собой, он согласится, что порок можно изобразить красиво и ярко, в то время как добродетель всегда получается какая-то серенькая. Если спросить его, как он относится к обвинению в совращении молодых, он ответит, что молодым очень полезно узнать, что это за мир, с которым им предстоит схватиться. Пусть не ждут слишком многого, не то результат может их разоружить. Если реалист может научить их мало ждать от других, с самого начала понимать, что у каждого главный интерес - он сам, если может научить их, что так или иначе придется платить за все, что они получат будь то место, состояние, честь, любовь, репутация, - и что в мудрости важно ни за что не платить больше того, что оно стоит, тогда он сделает больше, чем все педагоги и проповедники, тоже пытающиеся помочь молодым справиться с трудной работой - как жить. А еще он добавит, что сам он не педагог и не проповедник, но надеется на одно - что он художник.
Дата последней редакции - 24.06.2002
[1] Мерфи Артур (1727-1805) - английский драматург, создатель фарсов, комедий, инсценировок Вольтера и Мольера. Мерфи был первым издателем Филдинга.
[2] Молодой претендент - Чарлз Эдвард Стюарт (1720-1783). Воевал за восстановление Стюартов на английском престоле, в 1745 г. высадился в Шотландии и пошел на Лондон, но, потерпев поражение. бежал во Францию.
[3] Габсбурги - династия, правившая в Австрии (с 1282 г. - герцоги, с 1453 г. - эрцгерцоги, с 1804 г. - австрийские императоры).
[4] Эскуриал - дворец-монастырь, построенный на пустынной возвышенности вблизи Мадрида по приказу Филиппа II. Строительство было начато в 1563 г. и длилось 21 год.
[5] "Утешение" (45 до н. э.) - сочинение Марка Туллия Цицерона (106-43 до н. э.), выдающегося оратора, адвоката, писателя и политического деятеля Древнего Рима.
[6] Сиббер Колли (1671-1757) - английский драматург, сценарист и актер. Заметная фигура в театральных кругах, хотя и лишенная дарования. Угождал публике перепевами сентиментальных комедий. Переделывал Шекспира. "Ричард III" в его обработке продержался на сцене почти 200 лет.
[7] Добсон Остин Генри (1840-1921) - английский критик, автор монографий о Хогарте, Филдинге, Голдсмите и др.
[8] Гаррик Дэвид (1717-1779) - английский актер, режиссер, драматург, руководитель театра Друри-Лейн с 1749 г. до его очередного закрытия в 1779 г. Один из реформаторов сцены, основоположник просветительского реализма в европейском театре. Считал театр воспитателем общества. Прославился в пьесах У. Шекспира.
[9] Средний Темпл - одна из четырех старинных юридических корпораций. В Темпле будущие юристы получали образование и начинали зарабатывать, ведя дела либо самостоятельно, либо по предложению старших по рангу коллег.
[10] Уолпол Роберт (1676-1745) - премьер-министр Великобритании в 1721-1742 гг., лидер вигов. Стремился сочетать интересы лендлордов и буржуазии.
[11] Генри Френсис Пелгам (1846-1907) - английский ученый историк, куратор бодлианской библиотеки (1892), президент Тринити-колледжа (1897), автор работ по истории Древнего Рима.
[12] Литлтон Джордж Литлтон (1709-1773) - английский государственный деятель и писатель.
[13] Билл Бут - герой романа Филдинга "Амелия" (1752).
[14] Kpunnc Ричард Стаффорд (1889-1952) - английский государственный деятель. В 1940-1942 гг. был послом Англии в СССР.
[15] Бёрк Эдмунд (1729-1797) - английский публицист и философ, автор памфлетов против Великой французской революции. У Моэма есть эссе "Начитавшись Бёрка", где дана блестящая характеристика его стиля, отразившего исполненную противоречий личность автора.
[16] "Золотая чаша" (1904) - последний роман Г. Джеймса, отличающийся изощренным психологизмом.
[17] Миссис Фицгерберт. - Описка Моэма; здесь и далее речь идет о миссис Фицпатрик.
[18] Урия Хип - персонаж романа Диккенса "Дэвид Копперфилд".
[19] Мор Ханна (1745-1833) - английская писательница предромантической поры, филантропка, входившая в круг ученых женщин, получивших прозвище "синие чулки", автор трагедии "Перси" (1777) и других произведений с назидательной тенденцией.
[20] Жиголо (франц.) - альфонс, кот, сутенер, платный танцор.