Страница:
Моэм Сомерсет
Генри Филдинг и 'Том Джонс'
Уильям Сомерсет Моэм
ГЕНРИ ФИЛДИНГ И "ТОМ ДЖОНС"
М. Лорие, перевод
I
Писать о Генри Филдинге как о человеке трудно потому, что о нем очень мало известно. Артур Мерфи[1], который опубликовал его краткую биографию как вступление к сборнику его сочинений в 1762 году, всего через восемь лет после его смерти, если и был с ним лично знаком, так только в его последние годы, а материала у него было так мало, что с целью как-то заполнить 80 страниц своего эссе он пускается в длинные, скучные отступления. Фактов он почти не приводит, а позднейшие исследования показали, что приведены они порой неточно. Последним о Филдинге серьезно писал Хоумз Дадден, ректор колледжа Пемброк. Два толстых тома его труда - это памятник старательности и трудолюбию. Он живо обрисовал политическую обстановку того времени и яркими штрихами изложил плачевную авантюру Молодого претендента[2] в 1745 году, тем добавив красок, глубины и основательности пестрой карьере своего героя. Кажется, нет ничего такого, что можно бы сказать о Генри Филдинге и чего уважаемый ректор колледжа Пемброк не сказал бы.
Филдинг был отпрыском старинного дворянского рода. Его отец, армейский офицер, дослужившийся до генерала, был третьим сыном Джона Филдинга, каноника Солсберийского собора, а тот был пятым сыном графа Десмонда. Десмонды были младшей ветвью Денби, тешившей себя мыслью, что произошли от Габсбургов[3]. Гиббон, тот самый Гиббон, что написал "Упадок и разрушение", сказал в своей автобиографии: "Потомки Карла V могут отрекаться от своих английских родичей, но романтика "Тома Джонса", этой упоительной картины человеческих нравов, переживет Эскуриал[4] и императорский герб австрийской династии". Это удачнейшая фраза, и очень жаль, что притязания благородных лордов на поверку оказались беспочвенными. Они писали свою фамилию "Фелдинг", а я где-то читал, что тогдашний граф спросил однажды Филдинга, как это могло случиться, на что получил ответ: "Могу предположить одно, милорд, что причина простая: моя ветвь нашей семьи научилась писать грамотно раньше, нежели ваша".
Отец Филдинга пошел в армию и служил в войсках Мальборо "с великой храбростью и доброй славой". Он женился на Саре, дочери сэра Генри Гулда, судьи в суде Королевской скамьи; и в его поместье Шарпем-Парк близ Гластонбери в 1707 году и родился наш автор. Спустя три года Филдинги, у которых к тому времени родились и две дочери, переехали в Ист-Стур в Дорсетшире, и там, в доме, который судья завещал дочери, родились еще три девочки и один мальчик. Миссис Филдинг умерла в 1718 году, а Генри в следующем году отбыл в Итон. Здесь у него завязалась дружба с несколькими достойными юношами, и если он, вопреки утверждению Артура Мерфи, не покинул Итон "с отличным знанием древнегреческих авторов и вполне овладев латинскими классиками", то безусловно полюбил заниматься классической литературой. Много позже, больной и без денег, он наслаждался, читая "Утешение"[5] Цицерона, а садясь на корабль, увозивший его, умирающего, в Лиссабон, взял с собой томик Платона.
После Итона он не отправился ни в один из университетов, но прожил некоторое время в Солсбери, у своей бабки леди Гулд, чей муж-судья к тому времени умер. Там, как сообщает д-р Дадден, он читал кое-что из юридической литературы и множество разных книг. Внешне Филдинг был молодец хоть куда рост шесть с лишним футов, сильный, подвижный, с глубоко сидящими темными глазами, римским носом, короткой верхней губой, кривящейся в иронической усмешке, и упрямым, выдающимся вперед подбородком. Волосы у него были темные, вьющиеся, зубы белые, ровные. В 18 лет уже можно было сказать, каков он будет. Одно время он жил в Лайм-Риджисе с доверенным слугой, готовым "поколотить, искалечить или убить" ради своего господина, и здесь он влюбился в мисс Сару Эндрюс, чье внушительное приданое хорошо дополняло ее красоту, и составил план, как увезти ее - если потребуется и силой - и жениться на ней. План его был раскрыт, и девицу поспешили услать от греха подальше и выдать за более подходящего кандидата. Сколько известно, следующие два или три года он прожил в Лондоне на деньги бабки, предаваясь столичным утехам прилежно, как всякий молодой человек со связями, чья внешность и манеры тому содействуют. В 1728 году, стараниями его кузины леди Мэри Уортли-Монтегю и с помощью очаровательной, но не сверхцеломудренной актрисы Энн Олдфилд, одну из пьес Филдинга поставил Колли Сиббер[6] в Друри-Лейн. Называлась она "Любовь в нескольких масках" и прошла четыре раза. Вскоре после этого он поступил в Лейденский университет и отец положил ему на ученье двести фунтов в год. Но затем отец женился вторично и либо не мог, либо не захотел платить ему обещанное пособие, и примерно через год Филдинг был вынужден возвратиться в Англию. Дела его были так плохи, что ему, как он выразился с присущим ему легкомыслием, оставался единственный выбор: стать либо наемным писакой, либо наемным кучером.
Остин Добсон[7], автор его биографии в серии "Английские литераторы", говорит, что как по врожденным склонностям, так и по обстоятельствам жизни путь его вел на сцену. У него был боевой дух, юмор, острая наблюдательность, все, необходимое драматургу, а сверх того изобретательность и чутье конструкции. "Врожденные склонности", о которых говорит Остин Добсон, означают, очень возможно, что был у него и талант перевоплощения, без которого драматургу тоже трудно обойтись, а писание пьес стало для него легким способом быстро заработать немного денег. Что касается "жизненных обстоятельств" - это деликатный способ выразить ту мысль, что он был хорош собой, мужчина с головы до пят, и пленил воображение популярной актрисы.
Угодить премьерше - это во все времена был для молодого драматурга лучший способ увидеть свою пьесу на сцене. От 1729 до 1737 года Филдинг сочинил или переделал 26 пьес, из которых три встретили восторженный прием, а одна даже рассмешила Свифта, который сказал, что, сколько помнит, смеялся в театре всего два раза. С чистой комедией дело у Филдинга как будто не ладилось, самые большие успехи ждали его в жанре, который, сколько мне известно, он сам и изобрел - в представлениях, включающих много танцев и песен, короткие злободневные скетчи, пародии, намеки на известных лиц, короче - нечто весьма похожее на ревю, столь популярное в наши дни. По выражению Артура Мерфи, фарсы Филдинга сочинялись за два или три утра, "с такой легкостью он их писал". Д-р Дадден считает это преувеличением. Я с ним не согласен. Некоторые из этих пьес были очень короткие, и я сам слышал о легких комедиях, которые писались за один уик-энд, что вовсе не пошло им в ущерб. Последние две пьесы, написанные Филдингом, были направлены против политической коррупции его времени, и критика его была достаточно действенной, чтобы заставить министерство провести закон о цензуре, обязывающий хозяина театра получать на постановку всякой пьесы разрешение лорда-камергера. Этот закон до сих пор отравляет жизнь английским драматургам. Позже Филдинг лишь изредка писал для сцены, а если и писал, то, надо полагать, потому, что с деньгами приходилось особенно туго.
Я не хочу притворяться, что читал его пьесы, но я их просматривал, кое-где прочитал сцену, и диалог показался мне естественным и бойким. Самый забавный кусочек, который мне запомнился, - в описании одной из участниц спектакля, список которых Филдинг, как тогда было принято, дает перед текстом в перечне действующих лиц "Мальчик-с-пальчик Великого": "...женщина, совершенно безгрешная, если не считать, что немного увлекается выпивкой".
Рассуждать о пьесах Филдинга принято немного свысока, и никто бы не стал их вспоминать, если б их написал не автор "Тома Джонса". Им безусловно недостает той литературной отделки, какая есть, например, в пьесах Конгрива и какую хотел бы найти в них критик, читающий их у себя в библиотеке двести лет спустя. Но пьесы пишутся не для чтения, а для постановки на сцене, и хотя литературная отделка никогда не мешает, не она делает их хорошими; а может (что часто и случается) сделать их менее сценичными. Те достоинства, что были в пьесах Филдинга, они теперь утеряли, ибо драма в большой мере зависит от злободневности, а потому эфемерна - почти так, как газета; но какое-то достоинство в них несомненно было, ибо ни желание молодого человека писать пьесы, ни нажим любимицы-актрисы не заставит руководителей театра ставить одну пьесу за другой, если они не нравятся публике. Публика в этом деле высший судья. Если руководитель театра не разбирается в ее вкусах, он обанкротится. Пьесы Филдинга обладали хотя бы тем достоинством, что публика любила их смотреть. "Мальчик-с-пальчик Великий" шел "свыше сорока вечеров", а "Пасквин" 60 вечеров, как в свое время прошла "Опера нищего". Сам он относился к публике без особого почтения. "Когда он брался написать пьесу или фарс, - говорит Мерфи, - многие из ныне живущих его друзей еще помнят, как он не слишком рано уходил домой из таверны, а наутро приносил актерам сцену, написанную на бумаге, в которую до этого заворачивал табак, свое любимое зелье". Во время репетиций комедии под названием "День свадьбы" Гаррик[8], игравший в ней, возражал против одной сцены и советовал Филдингу изъять ее. "Нет, черт возьми, - сказал Филдинг, - если сцена нехороша, публика сама это почувствует". Сцену сыграли, публика шумно выразила свое неодобрение, и Гаррик удалился в артистическое фойе, где автор сидел, похваливая себя за талант и угощаясь бутылкой шампанского. Он успел выпить уже много и, подмигнув актеру, вопросил: "Что там случилось, Гаррик? Почему они свистят?"
- Да шла та сцена, которую я просил вас убрать. Я знал, что она не годится, а они так меня запугали, что я теперь за весь вечер не приду в себя.
- Эх, черт возьми, - сказал автор, - значит, все-таки, почувствовали?
Рассказал эту историю Артур Мерфи, и я, признаться, не очень-то в нее верю. Я был знаком и имел дело с актерами-постановщиками (таким был и Гаррик), и мне очень не верится, что он согласился бы играть в сцене, которая, по его мнению, погубила бы весь спектакль; но такой анекдот не был бы выдуман, если б не был правдоподобен. Он хотя бы показывает, как смотрели на Филдинга его друзья и собутыльники.
На том, что в карьере Филдинга пьесы были не более чем проходным эпизодом, я задержался потому, что считаю это важным в его развитии как прозаика. Немало видных прозаиков пробовали свои силы в драматургии, но не припомню ни одного, кто достиг бы в этом успеха. Дело в том, что техника тут очень разная, и твое умение написать роман не поможет, если ты задумал написать пьесу. У прозаика в распоряжении все время, какое ему нужно, чтобы разработать тему; он может описывать своих персонажей так подробно, как хочет, показывать читателям их поведение, объяснять их мотивы; если он ловок, может невероятное представить достоверным, если обладает даром повествования - может постепенно подвести к кульминации, какая после долгой подготовки покажется более эффектной (замечательный пример этого - письмо Клариссы, в котором она сообщает, как была соблазнена); ему не нужно описывать действие, он может заставить действующих лиц объясняться в диалогах на любом количестве страниц. А пьеса целиком зависит от действия, причем не от таких грубых ситуаций, как когда человек падает в пропасть или его сбивает с ног омнибус: подать стакан воды тоже поступок, и может оказаться в высшей степени драматичным. Внимание публики очень неустойчиво, его нужно удерживать непрерывной сменой мелких эпизодов, все время должно происходить что-то новое; тему нужно предложить с самого начала, и развитие ее должно следовать по определенной линии, без отклонений в не относящиеся к делу боковые тропинки; диалог должен быть живым и острым и составлен так, чтобы слушающему, желающему уловить его суть, не нужно было то и дело помолчать и подумать; в персонажах не должно быть противоречий, каждый из них должен легко улавливаться и глазом и пониманием, и самая сложность его должна быть правдоподобной. В пьесе недопустимы незаконченные сюжетные линии, даже в мелочах, основа должна быть крепкой и структура прочной.
Когда драматург приобрел качества, необходимые, на мой взгляд, для написания пьесы, которую публика высидит с удовольствием, и начинает писать романы, он оказывается в выигрышном положении. Он научился быть кратким, понял ценность быстрого развития сюжета, научил своих персонажей выражать себя в словах и поступках, не прибегая к помощи описаний, и когда приступает к работе над большим полотном, которое допускает роман, может не только использовать преимущества, присущие романной форме: драматургическая тренировка позволила ему также сделать свой роман живым и динамичным. Это превосходные качества, а именно их недостаток наблюдается у очень хороших романистов, каковы бы ни были их другие заслуги.
Годы, посвященные Филдингом писанию пьес, я не могу рассматривать как время, потраченное зря. Мне кажется, что они, напротив, послужили ему ценным опытом, когда он стал писать романы. Литературная отделка им не вредит, но не она делает пьесу хорошей; она может (часто так и бывает) сделать ее менее сценичной.
В 1734 году Филдинг женился на Шарлотте Крейдок. Она была одной из двух дочерей вдовы, жившей в Солсбери, и о ней известно только, что она была прекрасна и очаровательна. Миссис Крейдок, женщина суетная и решительная, видимо, не одобряла ухаживания Филдинга за ее дочерью, и едва ли можно ее за это осуждать, поскольку его средства к существованию были весьма неопределенны, а связь с театром не могла внушать доверие осторожной матери. Как бы там ни было, влюбленные сбежали, и хотя миссис Крейдок пустилась в погоню, она не успела догнать их вовремя, чтобы приостановить венчание. Филдинг описал Шарлотту, как Софью в "Томе Джонсе", и еще раз - как Амелию в одноименном романе, так что читатель этих книг может очень ясно представить себе, какой она была в глазах своего возлюбленного и мужа. Через год миссис Крейдок умерла и оставила Шарлотте 1500 фунтов стерлингов. Это оказалось очень кстати, так как в начале этого же года поставленная Филдингом пьеса с треском провалилась, и он сидел без денег. Он и до этого наезжал по временам в небольшое имение, принадлежавшее еще его матери, и теперь отправился туда с молодою женой. Там он провел девять месяцев, щедро принимая друзей и предаваясь деревенским развлечениям, а вернувшись в Лондон с остатками жениного наследства, снял Маленький театр в Хеймаркете и вскоре поставил там свою лучшую (как говорят) и самую блестящую пьесу "Пасквин, или Драматическая сатира на современность".
Когда закон о театральной цензуре вступил в силу и покончил с этой деятельностью, у него была жена и двое детей и почти не было денег, чтобы содержать их. Чем-то нужно было зарабатывать на хлеб. Ему был 31 год. Он вступил в Средний Темпл[9], и хотя "так случилось, - говорит Артур Мерфи, что его давнишний вкус к удовольствиям временами возвращался к нему и в согласии с его природной живостью вовлекал его в греховные радости столичной жизни", занимался он усердно и со временем был допущен к адвокатской практике.
Он был готов заниматься новой профессией вполне прилежно, но работы почему-то получал мало; очень возможно, что видные юристы относились с подозрением к человеку, имевшему репутацию автора легких комедий и политических сатир. К тому же уже почти три года, как участились приступы подагры, не дававшие ему регулярно бывать в суде. Чтобы не оставаться без денег, пришлось снова браться за перо и писать для журналов. Тут у него, между прочим, хватило времени, чтобы написать свой первый роман "Джозеф Эндрюс". Через два года умерла его жена. Он остался один, вне себя от горя. Леди Луиза Стюарт записала: "Он любил ее страстно, и она отвечала ему взаимностью, но жизнь у них была несчастливая, потому что они почти всегда были до противности бедны и лишь изредка ощущали покой и безопасность. Всем известно, до чего он был неосмотрителен, - если у него заводилось два десятка фунтов, ничто не могло помешать ему раздарить их, а не подумать о завтрашнем дне. Иногда они жили в приличных квартирах, даже с комфортом, иногда - в жалкой мансарде без всяких удобств, не говоря уже о местах предварительного заключения и о тайных жилищах, где его иногда отыскивали. Упрямая веселость помогала ему все это преодолеть, ей же более тонкая конституция мешала выдерживать заботы и тревогу и подорвала ее здоровье. Она стала чахнуть, схватила горячку и умерла у него на руках". Все это звучит правдоподобно и отчасти подтверждается романом "Амелия". Мы знаем, что романисты, как правило, используют любое собственное переживание, и Филдинг, когда создавал Билла Бута, не только рисовал автопортрет и портрет своей жены в роли Амелии, но использовал ряд эпизодов из собственной жизни. Через четыре года после смерти жены он женился на ее служанке Мэри Дэниел, она тогда была на третьем месяце беременности. Это шокировало его друзей, его сестра, жившая с ним после смерти Шарлотты, покинула его дом, а кузина его, леди Мэри Уортли-Монтегю, автор знаменитых писем, подивилась с надменным презрением, как он может "вкушать блаженство со своею кухаркой"; но она, не обладая внешней прелестью, была чудесным созданием, и он всегда отзывался о ней с чувством привязанности и уважения. Это была очень порядочная женщина, она нежно о нем заботилась, а в заботе он нуждался, была хорошей женой и хорошей матерью. Она подарила ему двух сыновей и дочку.
Когда Филдинг еще только пробивался в драматургию, он пошел на поклон к сэру Роберту Уолполу[10], в то время всесильному; но хотя он посвятил ему, с избытком комплиментов, свою пьесу "Современный муж", неблагодарный министр, как видно, не пожелал ничего для него сделать. Тогда он решил, что полезнее ему будет партия противников Уолпола, и попытал счастья у лорда Честерфилда, одного из ее лидеров. Цитирую д-ра Даддена: "Трудно было бы яснее намекнуть, что он предлагает свой ум и юмор в распоряжение оппозиции, если там готовы их принять и пустить в дело". Со временем они так и поступили, и Филдингу было предложено редактировать журнал, основанный с целью высмеивать сэра Роберта и его министров. В 1748 году Уолпол сошел со сцены, и после короткой интерлюдии возвысился Генри Пелгам[11]. Теперь оказалась у власти партия, на которую работал Филдинг, и несколько лет он редактировал и снабжал материалом газеты и журналы, поддерживавшие правительство. Естественно, он ждал благодарности за свои услуги. Среди друзей, которых он завел в Итоне и чью дружбу сохранил, был Джордж Литлтон[12], член выдающегося (и по сей день) политического семейства и щедрый покровитель литературы. Когда Пелгам был премьером, Литлтон стал министром финансов, и в 1748 году с его помощью Филдинг был назначен мировым судьей по Вестминстеру. Вскоре, чтобы он мог выполнять свои обязанности с более заметным результатом, юрисдикция его была распространена и на Мидлсекс, и он поселился со своей семьей в официальной резиденции на Боу-стрит. Работать на новом посту ему помогло юридическое образование, знание жизни и природные способности. Филдинг сам рассказывает, что до его назначения этот пост приносил до 500 фунтов в год грязных денег, он же не зарабатывал и трехсот, но чистых. Через герцога Бедфордского он получил пенсию из общественных сумм. Предполагают, что она составила сто или двести фунтов в год. В 1749 году вышел в свет "Том Джонс", над которым он работал, еще когда редактировал журнал в поддержку правительства. За "Тома Джонса" он получил 700 фунтов стерлингов, а поскольку деньги в то время стоили в 5-6 раз дороже, чем в наши дни, эта сумма примерно равнялась четырем тысячам. Неплохая была бы плата за роман сегодня!
Здоровье Филдинга к тому времени сильно сдало. Участились приступы подагры, ему приходилось уезжать на поправку то в Бат, то в свой домик возле Лондона. Однако писать он не переставал. Он писал памфлеты о своей должности; один из них, "Расследование причин недавнего роста грабежей", способствовал, как говорят, проведению знаменитого закона о джине; и написал "Амелию". Здоровье его становилось все хуже, и в 1754 году, разогнав "шайку злодеев и головорезов", державших в страхе весь Лондон, он передал свою должность единокровному брату Джону Филдингу. Единственным шансом уцелеть представлялось - поискать климат получше, чем в Англии, и в июне того же 1754 года он отплыл от берегов своей родины в Лиссабон на "Королеве Португалии", капитан Ричард Бил. Прибыл он туда в августе и через два месяца умер. Ему было 47 лет.
II
Когда я думаю о жизни Филдинга, такой, какой я кратко описал ее по скудным материалам, которыми располагаю, меня охватывает своеобразное чувство. Это был настоящий мужчина. Читая его романы - а мало кто из писателей вложил в свои книги больше себя, чем он, - проникаешься к нему симпатией, как к человеку, с которым был близок много лет. В нем есть что-то очень современное. Есть один тип англичанина, который до последнего времени был широко известен. Его можно было встретить в Лондоне, в Ньюмаркете, в Лестершире в сезон травли лисицы, в Каузе в августе, в Каннах или Монте-Карло посреди зимы. Он джентльмен, у него отличные манеры. У него приятная внешность, приятный тон, с ним чувствуешь себя легко. Он не так чтобы особенно культурен, но к таким людям терпим. Любит женщин, бывает вызван в суд как соответчик. Он не трудится в поте лица, но и не видит в этом необходимости. У него вполне приличный доход, и денег он не жалеет. Если начинается война, он идет в армию, и доблесть его у всех на устах. Он абсолютно никому не вредит и всем нравится. Годы идут, молодость кончается, он уже не так обеспечен, и жизнь уже не так легка. От охоты на лису пришлось отказаться, но в гольф он играет прекрасно, и в карточной комнате вашего клуба всегда приятно его увидеть. Он женится на давнишней своей пассии, вдове с деньгами, уже в пожилых годах и, остепенившись, превращается в прекрасного мужа. В нынешнем мире для него нет места, и через несколько лет весь этот тип окажется вымершим. Вот таким, мне представляется, был Филдинг. Но ему достался великий дар, позволивший ему стать замечательным писателем, и работать он умел, стоило захотеть. Он любил бутылку и не отказывался от женщин. Когда говорят о добродетельности, обычно имеют в виду секс, но целомудрие - это лишь малая доля добродетели, и, пожалуй, не главная. Филдинг знал сильные страсти и отдавался им без колебаний. Он умел любить нежно. В семье коренится любовь, а не привязанность, та - совсем иное дело; но половое влечение может существовать и без любви. Отрицать это можно только из ханжества либо по незнанию. Половое влечение - это животный инстинкт, в нем нет ничего более постыдного, чем в жажде или в голоде, и так же мало причин не удовлетворять его. Если считать Филдинга распутным оттого, что он предавался, может быть без достаточного разбора, радостям секса, во всяком случае, он не превосходил в этом большинство мужчин. Как большинство из нас, он жалел о своих грехах (если то были грехи), но при первом удобном случае совершал их снова. У него была горячая кровь, но доброе сердце, он был великодушен и, в продажную эпоху, честен; ласковый муж и отец, храбрый, правдивый и хороший друг для своих друзей, которые оставались ему верны до его последнего вздоха. Терпимый к чужим грехам, он ненавидел грубость и двоедушие. Успех не кружил ему голову, и с помощью бутылки шампанского и жареной куропатки он стойко сносил невзгоды. Он принимал жизнь и все, что она ему предлагала, с душевной бодростью и добрым юмором, и наслаждался ею сполна. Что и говорить, он был очень похож на своего Тома Джонса и отчасти похож на своего Билла Бута[13]. Мужчина как мужчина.
Я должен, однако, сообщить читателям, что нарисованный мною портрет Генри Филдинга вовсе не совпадает с портретом, который ректор Пемброка оставил в своем монументальном труде (я уже часто ссылался на него и почерпнул там столько полезной информации). "До недавнего времени, - пишет он, - в общественном воображении Филдинг был человеком блистательного таланта, наделенный тем, что называют "добрым сердцем", и многими приятными свойствами, но рассеянный и безответственный, повинный в прискорбных безумствах и не свободный даже от более серьезных пороков". И сделал все, что мог, чтобы убедить своих читателей, что Филдинг был жертвой грубейшей клеветы. Но этот портрет, который д-р Дадден пытается оспорить, и бытовал при жизни Филдинга. Такого мнения были о нем люди, хорошо его знавшие. Правда, его свирепо ругали политические и литературные враги, и очень возможно, что обвинения, которые на него возводили, были преувеличенные, но обвинения, которые должны человеку повредить, должны быть правдоподобны: так, например, покойный Стаффорд Криппс[14] имел много злейших врагов, которым больше всего хотелось закидать его грязью. Они называли его флюгером, изменником своему классу, но им в голову не пришло бы сказать, что он был развратник и пьяница, поскольку все знали, что он держался строгих моральных правил и был агрессивно воздержан. Они этим только выставили бы на посмешище самих себя. Так и легенды, которые создаются вокруг знаменитого человека, может быть, и не соответствуют действительности, но никто бы в них не поверил, не будь они похожи на правду. Артур Мерфи рассказал характерный анекдот: чтобы расплатиться со сборщиком налогов, Филдинг попросил своего издателя Эндрю Миллера выдать ему аванс и, уходя домой с этими деньгами, встретил приятеля, у которого дела обстояли еще хуже; он отдал ему деньги, а когда сборщик налогов явился, велел ему передать: "Дружба попросила денег и получила, а сборщик пусть зайдет в другой раз".
ГЕНРИ ФИЛДИНГ И "ТОМ ДЖОНС"
М. Лорие, перевод
I
Писать о Генри Филдинге как о человеке трудно потому, что о нем очень мало известно. Артур Мерфи[1], который опубликовал его краткую биографию как вступление к сборнику его сочинений в 1762 году, всего через восемь лет после его смерти, если и был с ним лично знаком, так только в его последние годы, а материала у него было так мало, что с целью как-то заполнить 80 страниц своего эссе он пускается в длинные, скучные отступления. Фактов он почти не приводит, а позднейшие исследования показали, что приведены они порой неточно. Последним о Филдинге серьезно писал Хоумз Дадден, ректор колледжа Пемброк. Два толстых тома его труда - это памятник старательности и трудолюбию. Он живо обрисовал политическую обстановку того времени и яркими штрихами изложил плачевную авантюру Молодого претендента[2] в 1745 году, тем добавив красок, глубины и основательности пестрой карьере своего героя. Кажется, нет ничего такого, что можно бы сказать о Генри Филдинге и чего уважаемый ректор колледжа Пемброк не сказал бы.
Филдинг был отпрыском старинного дворянского рода. Его отец, армейский офицер, дослужившийся до генерала, был третьим сыном Джона Филдинга, каноника Солсберийского собора, а тот был пятым сыном графа Десмонда. Десмонды были младшей ветвью Денби, тешившей себя мыслью, что произошли от Габсбургов[3]. Гиббон, тот самый Гиббон, что написал "Упадок и разрушение", сказал в своей автобиографии: "Потомки Карла V могут отрекаться от своих английских родичей, но романтика "Тома Джонса", этой упоительной картины человеческих нравов, переживет Эскуриал[4] и императорский герб австрийской династии". Это удачнейшая фраза, и очень жаль, что притязания благородных лордов на поверку оказались беспочвенными. Они писали свою фамилию "Фелдинг", а я где-то читал, что тогдашний граф спросил однажды Филдинга, как это могло случиться, на что получил ответ: "Могу предположить одно, милорд, что причина простая: моя ветвь нашей семьи научилась писать грамотно раньше, нежели ваша".
Отец Филдинга пошел в армию и служил в войсках Мальборо "с великой храбростью и доброй славой". Он женился на Саре, дочери сэра Генри Гулда, судьи в суде Королевской скамьи; и в его поместье Шарпем-Парк близ Гластонбери в 1707 году и родился наш автор. Спустя три года Филдинги, у которых к тому времени родились и две дочери, переехали в Ист-Стур в Дорсетшире, и там, в доме, который судья завещал дочери, родились еще три девочки и один мальчик. Миссис Филдинг умерла в 1718 году, а Генри в следующем году отбыл в Итон. Здесь у него завязалась дружба с несколькими достойными юношами, и если он, вопреки утверждению Артура Мерфи, не покинул Итон "с отличным знанием древнегреческих авторов и вполне овладев латинскими классиками", то безусловно полюбил заниматься классической литературой. Много позже, больной и без денег, он наслаждался, читая "Утешение"[5] Цицерона, а садясь на корабль, увозивший его, умирающего, в Лиссабон, взял с собой томик Платона.
После Итона он не отправился ни в один из университетов, но прожил некоторое время в Солсбери, у своей бабки леди Гулд, чей муж-судья к тому времени умер. Там, как сообщает д-р Дадден, он читал кое-что из юридической литературы и множество разных книг. Внешне Филдинг был молодец хоть куда рост шесть с лишним футов, сильный, подвижный, с глубоко сидящими темными глазами, римским носом, короткой верхней губой, кривящейся в иронической усмешке, и упрямым, выдающимся вперед подбородком. Волосы у него были темные, вьющиеся, зубы белые, ровные. В 18 лет уже можно было сказать, каков он будет. Одно время он жил в Лайм-Риджисе с доверенным слугой, готовым "поколотить, искалечить или убить" ради своего господина, и здесь он влюбился в мисс Сару Эндрюс, чье внушительное приданое хорошо дополняло ее красоту, и составил план, как увезти ее - если потребуется и силой - и жениться на ней. План его был раскрыт, и девицу поспешили услать от греха подальше и выдать за более подходящего кандидата. Сколько известно, следующие два или три года он прожил в Лондоне на деньги бабки, предаваясь столичным утехам прилежно, как всякий молодой человек со связями, чья внешность и манеры тому содействуют. В 1728 году, стараниями его кузины леди Мэри Уортли-Монтегю и с помощью очаровательной, но не сверхцеломудренной актрисы Энн Олдфилд, одну из пьес Филдинга поставил Колли Сиббер[6] в Друри-Лейн. Называлась она "Любовь в нескольких масках" и прошла четыре раза. Вскоре после этого он поступил в Лейденский университет и отец положил ему на ученье двести фунтов в год. Но затем отец женился вторично и либо не мог, либо не захотел платить ему обещанное пособие, и примерно через год Филдинг был вынужден возвратиться в Англию. Дела его были так плохи, что ему, как он выразился с присущим ему легкомыслием, оставался единственный выбор: стать либо наемным писакой, либо наемным кучером.
Остин Добсон[7], автор его биографии в серии "Английские литераторы", говорит, что как по врожденным склонностям, так и по обстоятельствам жизни путь его вел на сцену. У него был боевой дух, юмор, острая наблюдательность, все, необходимое драматургу, а сверх того изобретательность и чутье конструкции. "Врожденные склонности", о которых говорит Остин Добсон, означают, очень возможно, что был у него и талант перевоплощения, без которого драматургу тоже трудно обойтись, а писание пьес стало для него легким способом быстро заработать немного денег. Что касается "жизненных обстоятельств" - это деликатный способ выразить ту мысль, что он был хорош собой, мужчина с головы до пят, и пленил воображение популярной актрисы.
Угодить премьерше - это во все времена был для молодого драматурга лучший способ увидеть свою пьесу на сцене. От 1729 до 1737 года Филдинг сочинил или переделал 26 пьес, из которых три встретили восторженный прием, а одна даже рассмешила Свифта, который сказал, что, сколько помнит, смеялся в театре всего два раза. С чистой комедией дело у Филдинга как будто не ладилось, самые большие успехи ждали его в жанре, который, сколько мне известно, он сам и изобрел - в представлениях, включающих много танцев и песен, короткие злободневные скетчи, пародии, намеки на известных лиц, короче - нечто весьма похожее на ревю, столь популярное в наши дни. По выражению Артура Мерфи, фарсы Филдинга сочинялись за два или три утра, "с такой легкостью он их писал". Д-р Дадден считает это преувеличением. Я с ним не согласен. Некоторые из этих пьес были очень короткие, и я сам слышал о легких комедиях, которые писались за один уик-энд, что вовсе не пошло им в ущерб. Последние две пьесы, написанные Филдингом, были направлены против политической коррупции его времени, и критика его была достаточно действенной, чтобы заставить министерство провести закон о цензуре, обязывающий хозяина театра получать на постановку всякой пьесы разрешение лорда-камергера. Этот закон до сих пор отравляет жизнь английским драматургам. Позже Филдинг лишь изредка писал для сцены, а если и писал, то, надо полагать, потому, что с деньгами приходилось особенно туго.
Я не хочу притворяться, что читал его пьесы, но я их просматривал, кое-где прочитал сцену, и диалог показался мне естественным и бойким. Самый забавный кусочек, который мне запомнился, - в описании одной из участниц спектакля, список которых Филдинг, как тогда было принято, дает перед текстом в перечне действующих лиц "Мальчик-с-пальчик Великого": "...женщина, совершенно безгрешная, если не считать, что немного увлекается выпивкой".
Рассуждать о пьесах Филдинга принято немного свысока, и никто бы не стал их вспоминать, если б их написал не автор "Тома Джонса". Им безусловно недостает той литературной отделки, какая есть, например, в пьесах Конгрива и какую хотел бы найти в них критик, читающий их у себя в библиотеке двести лет спустя. Но пьесы пишутся не для чтения, а для постановки на сцене, и хотя литературная отделка никогда не мешает, не она делает их хорошими; а может (что часто и случается) сделать их менее сценичными. Те достоинства, что были в пьесах Филдинга, они теперь утеряли, ибо драма в большой мере зависит от злободневности, а потому эфемерна - почти так, как газета; но какое-то достоинство в них несомненно было, ибо ни желание молодого человека писать пьесы, ни нажим любимицы-актрисы не заставит руководителей театра ставить одну пьесу за другой, если они не нравятся публике. Публика в этом деле высший судья. Если руководитель театра не разбирается в ее вкусах, он обанкротится. Пьесы Филдинга обладали хотя бы тем достоинством, что публика любила их смотреть. "Мальчик-с-пальчик Великий" шел "свыше сорока вечеров", а "Пасквин" 60 вечеров, как в свое время прошла "Опера нищего". Сам он относился к публике без особого почтения. "Когда он брался написать пьесу или фарс, - говорит Мерфи, - многие из ныне живущих его друзей еще помнят, как он не слишком рано уходил домой из таверны, а наутро приносил актерам сцену, написанную на бумаге, в которую до этого заворачивал табак, свое любимое зелье". Во время репетиций комедии под названием "День свадьбы" Гаррик[8], игравший в ней, возражал против одной сцены и советовал Филдингу изъять ее. "Нет, черт возьми, - сказал Филдинг, - если сцена нехороша, публика сама это почувствует". Сцену сыграли, публика шумно выразила свое неодобрение, и Гаррик удалился в артистическое фойе, где автор сидел, похваливая себя за талант и угощаясь бутылкой шампанского. Он успел выпить уже много и, подмигнув актеру, вопросил: "Что там случилось, Гаррик? Почему они свистят?"
- Да шла та сцена, которую я просил вас убрать. Я знал, что она не годится, а они так меня запугали, что я теперь за весь вечер не приду в себя.
- Эх, черт возьми, - сказал автор, - значит, все-таки, почувствовали?
Рассказал эту историю Артур Мерфи, и я, признаться, не очень-то в нее верю. Я был знаком и имел дело с актерами-постановщиками (таким был и Гаррик), и мне очень не верится, что он согласился бы играть в сцене, которая, по его мнению, погубила бы весь спектакль; но такой анекдот не был бы выдуман, если б не был правдоподобен. Он хотя бы показывает, как смотрели на Филдинга его друзья и собутыльники.
На том, что в карьере Филдинга пьесы были не более чем проходным эпизодом, я задержался потому, что считаю это важным в его развитии как прозаика. Немало видных прозаиков пробовали свои силы в драматургии, но не припомню ни одного, кто достиг бы в этом успеха. Дело в том, что техника тут очень разная, и твое умение написать роман не поможет, если ты задумал написать пьесу. У прозаика в распоряжении все время, какое ему нужно, чтобы разработать тему; он может описывать своих персонажей так подробно, как хочет, показывать читателям их поведение, объяснять их мотивы; если он ловок, может невероятное представить достоверным, если обладает даром повествования - может постепенно подвести к кульминации, какая после долгой подготовки покажется более эффектной (замечательный пример этого - письмо Клариссы, в котором она сообщает, как была соблазнена); ему не нужно описывать действие, он может заставить действующих лиц объясняться в диалогах на любом количестве страниц. А пьеса целиком зависит от действия, причем не от таких грубых ситуаций, как когда человек падает в пропасть или его сбивает с ног омнибус: подать стакан воды тоже поступок, и может оказаться в высшей степени драматичным. Внимание публики очень неустойчиво, его нужно удерживать непрерывной сменой мелких эпизодов, все время должно происходить что-то новое; тему нужно предложить с самого начала, и развитие ее должно следовать по определенной линии, без отклонений в не относящиеся к делу боковые тропинки; диалог должен быть живым и острым и составлен так, чтобы слушающему, желающему уловить его суть, не нужно было то и дело помолчать и подумать; в персонажах не должно быть противоречий, каждый из них должен легко улавливаться и глазом и пониманием, и самая сложность его должна быть правдоподобной. В пьесе недопустимы незаконченные сюжетные линии, даже в мелочах, основа должна быть крепкой и структура прочной.
Когда драматург приобрел качества, необходимые, на мой взгляд, для написания пьесы, которую публика высидит с удовольствием, и начинает писать романы, он оказывается в выигрышном положении. Он научился быть кратким, понял ценность быстрого развития сюжета, научил своих персонажей выражать себя в словах и поступках, не прибегая к помощи описаний, и когда приступает к работе над большим полотном, которое допускает роман, может не только использовать преимущества, присущие романной форме: драматургическая тренировка позволила ему также сделать свой роман живым и динамичным. Это превосходные качества, а именно их недостаток наблюдается у очень хороших романистов, каковы бы ни были их другие заслуги.
Годы, посвященные Филдингом писанию пьес, я не могу рассматривать как время, потраченное зря. Мне кажется, что они, напротив, послужили ему ценным опытом, когда он стал писать романы. Литературная отделка им не вредит, но не она делает пьесу хорошей; она может (часто так и бывает) сделать ее менее сценичной.
В 1734 году Филдинг женился на Шарлотте Крейдок. Она была одной из двух дочерей вдовы, жившей в Солсбери, и о ней известно только, что она была прекрасна и очаровательна. Миссис Крейдок, женщина суетная и решительная, видимо, не одобряла ухаживания Филдинга за ее дочерью, и едва ли можно ее за это осуждать, поскольку его средства к существованию были весьма неопределенны, а связь с театром не могла внушать доверие осторожной матери. Как бы там ни было, влюбленные сбежали, и хотя миссис Крейдок пустилась в погоню, она не успела догнать их вовремя, чтобы приостановить венчание. Филдинг описал Шарлотту, как Софью в "Томе Джонсе", и еще раз - как Амелию в одноименном романе, так что читатель этих книг может очень ясно представить себе, какой она была в глазах своего возлюбленного и мужа. Через год миссис Крейдок умерла и оставила Шарлотте 1500 фунтов стерлингов. Это оказалось очень кстати, так как в начале этого же года поставленная Филдингом пьеса с треском провалилась, и он сидел без денег. Он и до этого наезжал по временам в небольшое имение, принадлежавшее еще его матери, и теперь отправился туда с молодою женой. Там он провел девять месяцев, щедро принимая друзей и предаваясь деревенским развлечениям, а вернувшись в Лондон с остатками жениного наследства, снял Маленький театр в Хеймаркете и вскоре поставил там свою лучшую (как говорят) и самую блестящую пьесу "Пасквин, или Драматическая сатира на современность".
Когда закон о театральной цензуре вступил в силу и покончил с этой деятельностью, у него была жена и двое детей и почти не было денег, чтобы содержать их. Чем-то нужно было зарабатывать на хлеб. Ему был 31 год. Он вступил в Средний Темпл[9], и хотя "так случилось, - говорит Артур Мерфи, что его давнишний вкус к удовольствиям временами возвращался к нему и в согласии с его природной живостью вовлекал его в греховные радости столичной жизни", занимался он усердно и со временем был допущен к адвокатской практике.
Он был готов заниматься новой профессией вполне прилежно, но работы почему-то получал мало; очень возможно, что видные юристы относились с подозрением к человеку, имевшему репутацию автора легких комедий и политических сатир. К тому же уже почти три года, как участились приступы подагры, не дававшие ему регулярно бывать в суде. Чтобы не оставаться без денег, пришлось снова браться за перо и писать для журналов. Тут у него, между прочим, хватило времени, чтобы написать свой первый роман "Джозеф Эндрюс". Через два года умерла его жена. Он остался один, вне себя от горя. Леди Луиза Стюарт записала: "Он любил ее страстно, и она отвечала ему взаимностью, но жизнь у них была несчастливая, потому что они почти всегда были до противности бедны и лишь изредка ощущали покой и безопасность. Всем известно, до чего он был неосмотрителен, - если у него заводилось два десятка фунтов, ничто не могло помешать ему раздарить их, а не подумать о завтрашнем дне. Иногда они жили в приличных квартирах, даже с комфортом, иногда - в жалкой мансарде без всяких удобств, не говоря уже о местах предварительного заключения и о тайных жилищах, где его иногда отыскивали. Упрямая веселость помогала ему все это преодолеть, ей же более тонкая конституция мешала выдерживать заботы и тревогу и подорвала ее здоровье. Она стала чахнуть, схватила горячку и умерла у него на руках". Все это звучит правдоподобно и отчасти подтверждается романом "Амелия". Мы знаем, что романисты, как правило, используют любое собственное переживание, и Филдинг, когда создавал Билла Бута, не только рисовал автопортрет и портрет своей жены в роли Амелии, но использовал ряд эпизодов из собственной жизни. Через четыре года после смерти жены он женился на ее служанке Мэри Дэниел, она тогда была на третьем месяце беременности. Это шокировало его друзей, его сестра, жившая с ним после смерти Шарлотты, покинула его дом, а кузина его, леди Мэри Уортли-Монтегю, автор знаменитых писем, подивилась с надменным презрением, как он может "вкушать блаженство со своею кухаркой"; но она, не обладая внешней прелестью, была чудесным созданием, и он всегда отзывался о ней с чувством привязанности и уважения. Это была очень порядочная женщина, она нежно о нем заботилась, а в заботе он нуждался, была хорошей женой и хорошей матерью. Она подарила ему двух сыновей и дочку.
Когда Филдинг еще только пробивался в драматургию, он пошел на поклон к сэру Роберту Уолполу[10], в то время всесильному; но хотя он посвятил ему, с избытком комплиментов, свою пьесу "Современный муж", неблагодарный министр, как видно, не пожелал ничего для него сделать. Тогда он решил, что полезнее ему будет партия противников Уолпола, и попытал счастья у лорда Честерфилда, одного из ее лидеров. Цитирую д-ра Даддена: "Трудно было бы яснее намекнуть, что он предлагает свой ум и юмор в распоряжение оппозиции, если там готовы их принять и пустить в дело". Со временем они так и поступили, и Филдингу было предложено редактировать журнал, основанный с целью высмеивать сэра Роберта и его министров. В 1748 году Уолпол сошел со сцены, и после короткой интерлюдии возвысился Генри Пелгам[11]. Теперь оказалась у власти партия, на которую работал Филдинг, и несколько лет он редактировал и снабжал материалом газеты и журналы, поддерживавшие правительство. Естественно, он ждал благодарности за свои услуги. Среди друзей, которых он завел в Итоне и чью дружбу сохранил, был Джордж Литлтон[12], член выдающегося (и по сей день) политического семейства и щедрый покровитель литературы. Когда Пелгам был премьером, Литлтон стал министром финансов, и в 1748 году с его помощью Филдинг был назначен мировым судьей по Вестминстеру. Вскоре, чтобы он мог выполнять свои обязанности с более заметным результатом, юрисдикция его была распространена и на Мидлсекс, и он поселился со своей семьей в официальной резиденции на Боу-стрит. Работать на новом посту ему помогло юридическое образование, знание жизни и природные способности. Филдинг сам рассказывает, что до его назначения этот пост приносил до 500 фунтов в год грязных денег, он же не зарабатывал и трехсот, но чистых. Через герцога Бедфордского он получил пенсию из общественных сумм. Предполагают, что она составила сто или двести фунтов в год. В 1749 году вышел в свет "Том Джонс", над которым он работал, еще когда редактировал журнал в поддержку правительства. За "Тома Джонса" он получил 700 фунтов стерлингов, а поскольку деньги в то время стоили в 5-6 раз дороже, чем в наши дни, эта сумма примерно равнялась четырем тысячам. Неплохая была бы плата за роман сегодня!
Здоровье Филдинга к тому времени сильно сдало. Участились приступы подагры, ему приходилось уезжать на поправку то в Бат, то в свой домик возле Лондона. Однако писать он не переставал. Он писал памфлеты о своей должности; один из них, "Расследование причин недавнего роста грабежей", способствовал, как говорят, проведению знаменитого закона о джине; и написал "Амелию". Здоровье его становилось все хуже, и в 1754 году, разогнав "шайку злодеев и головорезов", державших в страхе весь Лондон, он передал свою должность единокровному брату Джону Филдингу. Единственным шансом уцелеть представлялось - поискать климат получше, чем в Англии, и в июне того же 1754 года он отплыл от берегов своей родины в Лиссабон на "Королеве Португалии", капитан Ричард Бил. Прибыл он туда в августе и через два месяца умер. Ему было 47 лет.
II
Когда я думаю о жизни Филдинга, такой, какой я кратко описал ее по скудным материалам, которыми располагаю, меня охватывает своеобразное чувство. Это был настоящий мужчина. Читая его романы - а мало кто из писателей вложил в свои книги больше себя, чем он, - проникаешься к нему симпатией, как к человеку, с которым был близок много лет. В нем есть что-то очень современное. Есть один тип англичанина, который до последнего времени был широко известен. Его можно было встретить в Лондоне, в Ньюмаркете, в Лестершире в сезон травли лисицы, в Каузе в августе, в Каннах или Монте-Карло посреди зимы. Он джентльмен, у него отличные манеры. У него приятная внешность, приятный тон, с ним чувствуешь себя легко. Он не так чтобы особенно культурен, но к таким людям терпим. Любит женщин, бывает вызван в суд как соответчик. Он не трудится в поте лица, но и не видит в этом необходимости. У него вполне приличный доход, и денег он не жалеет. Если начинается война, он идет в армию, и доблесть его у всех на устах. Он абсолютно никому не вредит и всем нравится. Годы идут, молодость кончается, он уже не так обеспечен, и жизнь уже не так легка. От охоты на лису пришлось отказаться, но в гольф он играет прекрасно, и в карточной комнате вашего клуба всегда приятно его увидеть. Он женится на давнишней своей пассии, вдове с деньгами, уже в пожилых годах и, остепенившись, превращается в прекрасного мужа. В нынешнем мире для него нет места, и через несколько лет весь этот тип окажется вымершим. Вот таким, мне представляется, был Филдинг. Но ему достался великий дар, позволивший ему стать замечательным писателем, и работать он умел, стоило захотеть. Он любил бутылку и не отказывался от женщин. Когда говорят о добродетельности, обычно имеют в виду секс, но целомудрие - это лишь малая доля добродетели, и, пожалуй, не главная. Филдинг знал сильные страсти и отдавался им без колебаний. Он умел любить нежно. В семье коренится любовь, а не привязанность, та - совсем иное дело; но половое влечение может существовать и без любви. Отрицать это можно только из ханжества либо по незнанию. Половое влечение - это животный инстинкт, в нем нет ничего более постыдного, чем в жажде или в голоде, и так же мало причин не удовлетворять его. Если считать Филдинга распутным оттого, что он предавался, может быть без достаточного разбора, радостям секса, во всяком случае, он не превосходил в этом большинство мужчин. Как большинство из нас, он жалел о своих грехах (если то были грехи), но при первом удобном случае совершал их снова. У него была горячая кровь, но доброе сердце, он был великодушен и, в продажную эпоху, честен; ласковый муж и отец, храбрый, правдивый и хороший друг для своих друзей, которые оставались ему верны до его последнего вздоха. Терпимый к чужим грехам, он ненавидел грубость и двоедушие. Успех не кружил ему голову, и с помощью бутылки шампанского и жареной куропатки он стойко сносил невзгоды. Он принимал жизнь и все, что она ему предлагала, с душевной бодростью и добрым юмором, и наслаждался ею сполна. Что и говорить, он был очень похож на своего Тома Джонса и отчасти похож на своего Билла Бута[13]. Мужчина как мужчина.
Я должен, однако, сообщить читателям, что нарисованный мною портрет Генри Филдинга вовсе не совпадает с портретом, который ректор Пемброка оставил в своем монументальном труде (я уже часто ссылался на него и почерпнул там столько полезной информации). "До недавнего времени, - пишет он, - в общественном воображении Филдинг был человеком блистательного таланта, наделенный тем, что называют "добрым сердцем", и многими приятными свойствами, но рассеянный и безответственный, повинный в прискорбных безумствах и не свободный даже от более серьезных пороков". И сделал все, что мог, чтобы убедить своих читателей, что Филдинг был жертвой грубейшей клеветы. Но этот портрет, который д-р Дадден пытается оспорить, и бытовал при жизни Филдинга. Такого мнения были о нем люди, хорошо его знавшие. Правда, его свирепо ругали политические и литературные враги, и очень возможно, что обвинения, которые на него возводили, были преувеличенные, но обвинения, которые должны человеку повредить, должны быть правдоподобны: так, например, покойный Стаффорд Криппс[14] имел много злейших врагов, которым больше всего хотелось закидать его грязью. Они называли его флюгером, изменником своему классу, но им в голову не пришло бы сказать, что он был развратник и пьяница, поскольку все знали, что он держался строгих моральных правил и был агрессивно воздержан. Они этим только выставили бы на посмешище самих себя. Так и легенды, которые создаются вокруг знаменитого человека, может быть, и не соответствуют действительности, но никто бы в них не поверил, не будь они похожи на правду. Артур Мерфи рассказал характерный анекдот: чтобы расплатиться со сборщиком налогов, Филдинг попросил своего издателя Эндрю Миллера выдать ему аванс и, уходя домой с этими деньгами, встретил приятеля, у которого дела обстояли еще хуже; он отдал ему деньги, а когда сборщик налогов явился, велел ему передать: "Дружба попросила денег и получила, а сборщик пусть зайдет в другой раз".