Моэм Уильям Сомерсет. Записка

-- Сколько?
-- Десять тысяч долларов.
-- Немало. Цены на каучук упали, да и вообще дела сейчас не блестящие
-- так что это почти все, что у меня сеть.
---- Вы можете немедленно достать эти деньги?
---- Думаю, что да. Чарли Мэдоуз даст мне их под .оловянные акции и под
мою долю в двух плантациях.
-- Итак, решено?
-- А без этого не обойтись?
-- Если вы хотите, чтобы вашу жену оправдали.
Кросби сильно покраснел. Губы его странно скривились.
-- Но... -- Он не находил слов, лицо его побагровело. -- Но я ничего не
понимаю. Она ведь может объяснить. Вы что, хотите сказать, что ее могут
признать виновной? Не повесят же ее за то, что она прикончила ядовитую
тварь.
-- Возможно, ее и не повесят. Могут обвинить лишь в непредумышленном
убийстве. Тогда она отделается всего двумя или тремя годами.
Кросби вскочил, лицо его исказилось от ужаса.
-- Три года!
И тут что-то будто забрезжило в его неповоротливом мозгу. Тьму его
разума внезапно пронзила молния, и, хотя затем вновь наступила такая же
непроглядная тьма, в памяти остался след от чего-то, что он едва успел
рассмотреть. Мистер Джойс заметил, как большие красные руки Кросби,
натруженные и загрубевшие, задрожали.
-- Какой она собиралась мне сделать подарок?
-- Она говорит, что хотела подарить вам новое ружье.
Крупное красное лицо еще гуще побагровело.
-- Когда нужны деньги?
Что-то случилось с его голосом. Он говорил так, будто невидимая рука
схватила его за горло.
-- Сегодня в десять вечера. Часов в шесть принесите их мне в контору.
-- Эта женщина будет у вас?
-- Нет, я еду к ней.
-- Я принесу деньги. Я поеду с вами.
Мистер Джойс быстро взглянул на него.
-- Зачем? Мне кажется, вы могли бы целиком предоставить это дело мне.
-- Деньги мои, так? И я еду.
Мистер Джойс пожал плечами. Они встали, попрощались. Мистер Джойс с
любопытством поглядел ему вслед.
В десять часов они снова встретились в пустом клубе.
-- Все в порядке? -- спросил мистер Джойс.
-- Да. Деньги у меня в кармане.
-- Тогда идемте.
Они спустились с крыльца. Автомобиль мистера Джойса поджидал их на
площади, пустынной в этот час, и когда они приблизились, из тени дома к ним
шагнул Ван Цисэн. Он сел рядом с шофером и показал, куда ехать. Миновав
отель "Европа", они повернули у гостиницы для матросов и оказались на улице
Виктории. Здесь еще торговали китайские лавки, по тротуарам гуляла публика,
взад и вперед деловито сновали рикши, автомобили, повозки. Внезапно
остановив автомобиль, клерк обернулся.
-- Отсюда нам лучше пройти пешком, сэр, -- сказал он.
Они вышли из машины. Он шел впереди, они следовали за ним в двух шагах.
Вскоре он остановился.
-- Подождите здесь, сэр. Я зайду поговорить с моим плиятелем.
Он вошел в лавку, у которой не было передней стены; за прилавком стояли
три или четыре китайца. Это была одна из тех удивительных лавчонок, где
товары не выставлены напоказ и невозможно понять, чем здесь торгуют. Ван
Цисэн заговорил с полным человеком в парусиновом костюме с толстой золотой
цепью через всю грудь, и тот быстро взглянул в сторону темной улицы. Он дал
Цисэну ключ, и клерк вышел. Поманив двух ожидающих его мужчин, он скользнул
в дверь рядом с лавкой. Они последовали за ним и оказались у лестницы,
ведущей наверх.
-- Одну минуту, пожалуйста, сейчас я зажгу спичку, -- как всегда,
нашелся клерк. -- Нужно будет подняться выше.
Он светил перед ними японской спичкой, но она почти не разгоняла
темноты, и они пробирались за ним на ощупь. Отперев дверь на втором этаже,
он зажег газовый рожок.
-- Входите, пожалуйста, -- сказал он.
Комната была маленькая, квадратная, с одним окном, и вся мебель
состояла из двух низких китайских кроватей, покрытых циновками. Один угол
занимал большой сундук с замысловатым замком, на нем стоял облупленный
поднос с лампой и трубкой для курения опиума. Слабый приторный запах
заполнял комнату. Все сели, и Ван Цисэн предложил им папиросы. Вскоре
появился толстый китаец, которого они видели за прилавком. Он поздоровался
на прекрасном английском языке и сел рядом со своим соотечественником.
-- Женщина сейчас придет, -- сказал Цисэн.
Мальчик из лавки принес поднос с чайником и чашками, и китаец спросил,
не хотят ли они чаю. Кросби отказался. Китайцы шепотом заговорили между
собой, Кросби и мистер Джойс молчали. Потом за стеной послышался голос:
кто-то тихо звал; китаец подошел к двери. Он открыл ее, произнес несколько
слов и впустил женщину. Мистер Джойс взглянул на нее. После смерти Хэммонда
он немало о ней наслышался, но ни разу ее не видал. Женщина была довольно
полная, не очень молодая, с широким флегматичным лицом; она была напудрена и
нарумянена, брови тонко вычерчены, но, несмотря на все это, она производила
впечатление человека с твердым характером. На ней был голубой жакет и белая
юбка -- костюм полуевропейский, полукитайский, но на ногах были надеты
крошечные китайские шелковые туфли. На шее тяжелые золотые цепочки, на руках
-- золотые запястья, в ушах -- золотые серьги, затейливые золотые шпильки в
черных волосах. Она вошла тяжелой поступью, неторопливо, как женщина,
уверенная в себе, и села на кровать около Ван Цисэна. Он сказал ей что-то,
и, кивнув, она равнодушно окинула взором двух европейцев.
-- Записка у нее с собой? -- спросил мистер Джойс.
-- Да, сэр.
Не говоря ни слова, Кросби извлек пачку пятисотдолларовых банкнотов. Он
отсчитал двадцать бумажек и вручил их Цисэну.
-- Проверьте.
Клерк пересчитал их и отдал толстому китайцу.
-- Все правильно, сэр.
Китаец еще раз пересчитал деньги и положил их в карман. Он опять сказал
что-то женщине, и она вынула из-за пазухи записку. Она отдала ее Цисэну, тот
прочел ее.
-- Это подлинный документ, сэр, -- сказал он и хотел было передать
бумагу мистеру Джойсу, но Кросби взял ее у него из рук.
-- Разрешите взглянуть, -- сказал он.
Мистер Джойс смотрел на Кросби, пока тот не кончил читать, и затем
протянул руку к записке.
-- Дайте-ка ее мне.
Кросби бережно сложил листок и сунул в карман.
-- Нет, пусть будет у меня. Она мне недешево досталась.
Мистер Джойс не стал спорить. Трое китайцев слышали этот краткий
разговор, но что они о нем подумали, да и подумали ли что-либо вообще --
сказать по их невозмутимым лицам было невозможно.
-- Понадоблюсь ли я вам еще сегодня, сэр? -- спросил Ван Цисэн.
-- Нет. -- Мистер Джойс знал, что клерк хочет остаться, чтобы получить
свою долю, и обратился к Кросби:
-- Вы готовы?
Кросби безмолвно встал. Китаец открыл дверь. Цисзн разыскал огарок
свечи и зажег, чтобы посветить на лестнице, и оба китайца проводили их на
улицу. Женщина, закурив папиросу, спокойно продолжала сидеть на кровати. На
улице китайцы повернулись и вошли обратно в дом.
-- Что вы намерены делать с запиской? -- спросил мистер Джойс.
-- Хранить.
Они подошли к ожидавшей их машине, и мистер Джойс предложил Кросби
подвезти его. Кросби покачал головой.
-- Я хочу пройтись. -- Он нерешительно переступил с ноги на ногу. --
Знаете, я в тот вечер уехал в Сингапур потому, что, кроме других дел, еще
хотел купить новое ружье: один знакомый продавал. Спокойной ночи.
И он быстро исчез в темноте.
В день суда все произошло именно так, как и предсказывал мистер Джойс.
Присяжные явились в суд, твердо решив оправдать миссис Кросби. Она сама
давала показания. Она говорила очень просто и искренне. Помощник прокурора
был настроен доброжелательно и явно не получал удовольствия от своей роли.
Он задавал необходимые вопросы чуть ли не виноватым тоном. Его обвинительная
речь больше была похожа на защитительную, присяжным на обдумывание уже
готового решения потребовалось менее пяти минут. Публика, до отказа набившая
зал, встретила решение громом аплодисментов. Судья поздравил миссис Кросби,
и она стала свободной.
Никто не высказывал более бурного негодования по поводу поведения
Хаммонда, чем миссис Джойс; она была предана своим друзьям и настояла, чтобы
супруги Кросби после суда поехали прямо к ней (как и все, она не сомневалась
в исходе) и пожили у нее, пока не подготовятся к отъезду. Речи быть не могло
о том, чтобы милая, отважная Лесли, бедняжка, вернулась к себе в бунгало,
где стряслась эта жуткая трагедия. Суд окончился к половине первого. У
Джойсов их ожидал грандиозный завтрак. Приготовили коктейли -- миссис Джойс
славилась своими коктейлями на всю Малайю, -- и хозяйка предложила тост за
здоровье Лесли. Миссис Джойс была очень живая, болтливая дама, и сегодня она
была в ударе. Это было очень кстати, так как все прочие молчали. Она не
усмотрела в этом ничего удивительного -- муж ее вообще не был словоохотлив,
а эти двое безумно измучены, их так долго терзали. Во время завтрака она
бойко и весело вела монолог. Потом подали кофе.
-- Ну а теперь, детки, -- жизнерадостно засуетилась она, -- марш
отдыхать, а после чая я повезу вас к морю.
Сам мистер Джойс, завтракавший дома лишь в виде исключения, должен был,
конечно, вернуться в контору.
-- Боюсь, я не смогу, миссис Джойс, -- сказал Кросби. -- Мне надо
немедленно ехать к себе на плантацию.
-- Как, сегодня? -- воскликнула она.
-- Да, сейчас же. Я очень давно там не был, все запустил, а дела не
терпят. Буду очень признателен, если вы приютите Лесли, пока мы решим, что
делать.
Миссис Джойс собиралась возразить, но муж остановил ее.
-- Раз нужно ехать -- пусть едет, и не о чем спорить.
Что-то в голосе адвоката заставило ее быстро на него взглянуть. Она
затихла, и наступила короткая пауза. Снова заговорил Кросби:
-- Вы меня простите, я сейчас же в путь, чтобы на месте быть засветло.
-- Он встал из-за стола. -- Проводишь меня, Лесли?
-- Конечно.
Они вместе вышли из столовой.
-- По-моему, он к ней недостаточно внимателен, -- сказала миссис Джойс.
-- Должен же он понимать, что именно сейчас Лесли хочется побыть с ним.
-- Я убежден, что без настоятельной необходимости он бы не поехал.
-- Ну, я пойду взгляну, готова ли комната для Лесли. Ей нужен полный
покой и уж потом, конечно, развлечения.
Миссис Джойс ушла, адвокат опять сел. Вскоре он услышал, как Кросби
завел мотоцикл и с грохотом покатил по гравию садовой дорожки. Мистер Джойс
встал и прошел в гостиную. Миссис Кросби, вперив взор в пространство, стояла
посреди комнаты, держа в руке развернутую записку. Ту самую записку. Глаза
их встретились -- она была смертельно бледна.
-- Он знает, -- прошептала она.
Мистер Джойс приблизился и взял у нее записку. Он зажег спичку и поднес
к бумаге. Лесли смотрела, как записку охватывало пламя. Когда трудно стало
держать бумагу в руке, он бросил ее на кафельный пол, и у них на глазах она
съежилась и почернела. Тогда он наступил на нее и растер ногой золу.
-- Что он знает?
Она посмотрела на него долгим-долгим взглядом, и в глазах ее появилось
какое-то странное выражение. Что это, презрение или отчаяние? Мистер Джойс
-затруднился бы решить.
-- Он знает, что Джеф был моим любовником.
Мистер Джойс не шелохнулся и не произнес ни звука.
-- Он много лет был моим любовником. Он стал моим любовником почти
сразу, как вернулся с войны. Мы понимали, что нужна осторожность. Когда это
началось, я притворилась, что он мне надоел, и при Роберте он приезжал к нам
редко. Обычно я ездила на машине в одно условленное место, и там мы
встречались, это бывало раза два-три в неделю, а если Роберт был в
Сингапуре, он приезжал ко мне поздно вечером, когда все слуги уходили к себе
на ночь. Мы все время встречались, все эти годы, и ни одна душа ничего не
подозревала. Но в последнее время, примерно с год, он стал другим. Я не
понимала, что случилось. Я не могла поверить, что он меня разлюбил. Он все
время это отрицал. Я сходила с ума. Устраивала ему сцены. Иногда мне
казалось, что он меня ненавидит. Если бы вы только знали, какие муки я
перенесла. Муки ада. Я видела, что не нужна ему больше, но я не могла его
отпустить. Как я страдала! Я любила его. Я отдала ему все. В нем была вся
моя жизнь. И вдруг до меня дошли слухи, что он живет с какой-то китаянкой. Я
не могла поверить. Я не хотела этому верить. Но потом я увидела ее, увидела
собственными глазами, она шла по деревне в своих золотых браслетах и
ожерельях, старая жирная китаянка. Старше меня. Отвратительно! Все в поселке
знали, что она его любовница. Когда я проходила мимо, она поглядела на меня,
и я увидела -- она знает, что я тоже его любовница. Я послала за ним. Я
написала, что должна его видеть. Вы читали записку. Сумасшествие -- написать
такую записку. Я не соображала, что делаю. Мне было все равно. Я не видела
его уже десять дней. Вечность. Когда мы расставались в последний раз, он
обнял меня, поцеловал и сказал, чтобы я перестала себя истязать. И из моих
объятий пошел прямо к ней.
Все это она говорила тихим, страстным голосом; на мгновение умолкнув,
она заломила руки.
-- Проклятая записка. Мы всегда были так осторожны. Он всегда уничтожал
все мои письма, как только прочтет. Как могла я подумать, что эту записку он
оставит? Он приехал, и я сказала, что знаю про китаянку. Он не сознавался.
Сказал, что это сплетни. Я вышла из себя. Не помню, что я ему наговорила.
Как я ненавидела его в ту минуту. Я готова была разорвать его на куски. Я
говорила все, что могло причинить ему боль. Оскорбляла его. Чуть не плевала
в лицо. И тогда он не выдержал. Он сказал, что я ему опротивела и он не
желает больше меня видеть. Он сказал, что я надоела ему до смерти. И
признался, что все про китаянку -- правда. Он сказал, что познакомился с ней
много лет назад, еще до войны, и что она единственная женщина, которая для
него что-то значит, а все остальные -- только для развлечения. Он сказал,
что доволен: теперь я все узнала и наконец оставлю его в покое. Я просто не
знаю, что было потом, -- я взбесилась, себя не помнила. Я схватила револьвер
и выстрелила. Он вскрикнул -- значит, попала. Он покачнулся и побежал на
веранду. Я -- за ним и опять выстрелила. Он упал, а я стояла над ним и все
стреляла, стреляла, пока не защелкал пустой барабан и я поняла, что
кончились патроны.
Наконец она замолчала, тяжело дыша. Она потеряла человеческий облик,
лицо ее исказилось от злобы, ярости и боли. Кто бы поверил, что эта
спокойная, утонченная женщина способна на такую дьявольскую страсть. Мистер
Джойс отпрянул. Вид ее привел его в ужас. То не было лицо человека -- то
была омерзительная маска. Из соседней комнаты послышался голос -- громкий,
дружелюбный, веселый. Голос миссис Джойс:
-- Лесли, голубушка, идемте, ваша комната готова. Вы, наверное, падаете
с ног от усталости.
Постепенно лицо миссис Кросби обрело обычное выражение. Черты,
искаженные бушевавшими в ней страстями, разгладились, точно смятая бумажка,
по которой провели рукой, и через минуту лицо это опять было чистым,
спокойным и безмятежным. Она была немного бледна, но губы ее раздвинулись в
приветливой, любезной улыбке. Вновь это была благовоспитанная светская
женщина.
-- Иду, милая Дороти. Мне так совестно, что я доставляю вам столько
хлопот.