Молитвин Павел. Полуденный мир

   Эмрик, охотно поддерживавший любой разговор, понемногу начал осваивать почти забытый в Краю Дивных городов, но все ещё достаточно распространенный среди жителей побережья язык древнего государства Уберту, которому Менгер в свое время обучил Мгала. Северянин же, когда не был нужен Гилю, предпочитал слушать лаконичные рассказы капитана «Забияки». Пропоротый алебардой бок Дижоля заживал медленно, но, выходя из сонного забытья, голубоглазый пират толково отвечал на вопросы Мгала и, рассказывая о странах, где ему довелось побывать, описывал лишь то, чему сам был свидетелем. А повидал он немало, хотя едва ли был многим старше северянина.
   — Дальше всего от этих мест я оказался, когда шторм пригнал «Марсаньету» к берегам Мью-Марена. 06 этом огромном острове, лежащем на юго-западе Жемчужного моря, на краю архипелага Намба-Боту, рассказывают много странного и страшного. В любой таверне можно услышать истории о населяющих его людях-пауках, выкованных из железа глегах, хрустальных шарах, размером превышающих хижину, и вечно бьющих из расщелин скал струях огня. — Дижоль зашевелился, пытаясь устроиться поудобнее, и Бемс, столь своевременно лишенный Гилем возможности поучаствовать в сражении с гвардейцами Гигаура, приподняв своего капитана за плечи, заботливо поднес к его губам наполненный водой осколок кувшина.
   — Тебе бы лучше полежать молча, — недовольно проворчал он. — Или, по крайней мере, рассказывать о чем-то более веселом, чем последнее плавание Фальяра.
   — Люди до сих пор не могут смириться с тем, что мы не увидели на Мью-Марене никаких чудес, — слабо улыбнулся голубоглазый пират. — Они любят сказки, особенно страшные, и охотнее всего слушают тех, кто умеет складно врать. Но ты спросил, и я рассказываю о том, что видел собственными глазами. На восточном побережье Мыо-Ма-рена нет ничего, кроме голых скал — оплавленных, будто покрытых черной глазурью, утесов. И ни кустика, ни травинки, ни ручейка.
   Мы плыли вдоль осТрова четыре дня, питаясь выловленной рыбой, которая была совсем не похожа на здешнюю, пили дождевую воду, собранную с натянутой над палубой парусины, и ждали невиданных чудес и смерти-избавительницы. Но Мью-Марен утаил от нас свои диковины, а смерть заявила о своих правах на команду «Марсаньеты» позднее, когда нам начало казаться, что все испытания уже позади… — Холодные глаза Дижоля уперлись в потолок пакгауза. — Оставив Мью-Марен за кормой, мы плыли на север день, ночь, ещё день и еще, пока не увидели землю, на которой росла трава и паслись дикие тонги. Мы причалили и долго не могли поверить, что спаслись. А потом Фальяр повел «Мар-саньету» вдоль берега на северо-восток, где, по нашим расчетам, находился Глабиш, купцы которого изредка появляются в Шиме. Плавание в незнакомых водах, изобиловавших мелями и рифами, оказалось нелегким, сезон штормов был в разгаре, но мы все же добрались до Глабиша, а потом и до Шима. Штормы прекратились, но, когда мы достигли Шима, товарищи мои стали умирать один за другим от страшной болезни. Они сходили с ума от сжигающего их внутреннего жара, ссыхались, подобно вяленой рыбе, словно злой дух высасывал из них жизненные соки, а знахари, лекари и шаманы ничем не могли им помочь. Только пятеро из двадцати восьми моих спутников вернулись на Дувиан. И дети, родившиеся у троих из нас, были похожи на мерзких жаб…
   Вот таким было мое самое дальнее плавание, таким мы увидели «чудесный» остров Мью-Марен. — Дижоль смолк и, прикрыв глаза, прислушался к неспешному повествованию старого Фипа.
   — …Тогда Касандир превратился в огромную птицу, ударил Ахахиба железным клювом, и из змеиного тела полилась ядовитая кровь. Она отравляла все вокруг, и Касандир, не желая гибели всего живого, ухватил извивающегося Ахахиба своими железными когтями и понес через море. На краю мира он бросил его на острые вершины скал далекой земли Намба-Боту, и так громаден был змей Ахахиб, что земля от его тяжести ушла под воду. Из Великого Внешнего моря остались торчать лишь верхушки самых высоких гор, которые называют теперь островами архипелага Намба-Боту. Но змей Ахахиб не умер…
   — Опять врет старик, — пробормотал Дижоль, не открывая глаз. — Сколько бы ни рассказывали ему очевидцы о настоящих вишу, единорогах и отмельных глегах, он все равно будет врать и придумывать их по своему разумению. Он перевирает даже то, что видел сам, как будто у него глаза по-другому устроены!
   — Но зато рассказывает — заслушаешься! — ввернул Номбер — высокий сухощавый пират с раздвоенным, словно рассеченным ударом меча, подбородком.
   — А кстати, ты видел морских вишу — человекорыб? — спросил Мгал у Дижоля. — Говорят, они так красиво поют, резвясь на волнах звездными ночами, что моряки, заслушавшись их, кидаются за борт и тонут, не успев прийти в себя.
   — Фипа послушай, он ещё и не такое скажет! По-настоящему красиво поют вовсе не вишу, а золотокожие жители Намба-Боту. Они так похожи на Китиану, что я думаю, кто-нибудь из её предков родился на архипелаге. Вот только кожа у тамошних жителей не белая, а золотистая от жаркого солнца и волосы выгоревшие, по цвету напоминают сплав золота с серебром…
   — А вишу? Они тоже поют? — продолжал допытываться Мгал. Северянина, разумеется, интересовали золотокожие и сереброволосые обитатели далекого архипелага — описания их внешности живо напомнили ему людей, увиденных в Пророческой Сфере, — но все же» значительно больше занимали его морские вишу, небылицы о которых перевалили даже за Облачные горы.
   — Да, вишу поют, — неохотно подтвердил Дижоль, — хотя это очень странное пение. Я слышал его однажды и не хотел бы услышать вновь. Оно похоже на бесконечный однообразный вой, при звуках которого человеку во всех подробностях вспоминаются самые скверные мгновения его жизни. Старики, заслышав вой плакалыциков-вишу, норовят броситься за борт, да и молодежь он достает до печенок.
   — Отвратительное пение! — вмешался Номбер. — Да и твари премерзкие. Плакальщики — это не человекорыбы, а не люди и не рыбы. От одного их вида мурашки по телу бегут. Между прочим, зачарованных «чудесным пением» матросов они раздирают на куски и пожирают. Тоже зрелище не из приятных.
   — Вот это-то и доказывает их человеческую природу, — заметил голубоглазый пират.
   — Сегодня у тебя дурное настроение, с таким не скоро выздоровеешь! — упрекнул Бемс капитана. — Болит бок? Позвать нашего лекаря?
   Верзила Бемс был одним из первых узников, над ожогами и синяками которого потрудился Гиль, сам же их и поставивший, и, надо отдать пирату должное, он не только не затаил на юношу зла, но, напротив, проникся к нему симпатией и уважением.
   — Не тревожь его. Позови лучше Одержимого Хафа. Мне хочется задать ему пару вопросов. А ты, Номбер, проследи, чтобы нам не мешали.
   — Это психу-то вопросы задать? — притворно изумился Бемс. — Капитан, ты бредишь! Неужели ты веришь болтовне этого несчастного калеки?
   — Позови, позови! — настойчиво повторил Дижоль и, когда Бемс с Номбером отошли, повернул голову и устремил на Мгала проницательные, сияющие холодным голубым светом глаза. — Помнится, ты обмолвился, что у тебя есть ключ к сокровищнице Маронды. Но нам не дали договорить…
   — У меня есть кристалл Калиместиара, однако твоих людей это, кажется, не очень интересует. Неужели опасности, подстерегающие тех, кто задумал пересечь Жемчужное море, столь велики, что перед ними меркнет привлекательность сокровищ Маронды? — спросил Мгал, пытаясь прочесть мысли собеседника на его лице, но глаза Дижоля были непроницаемы.
   — Мои люди не расспрашивают тебя о ключе и сокровищнице потому, что я велел им помалкивать. Не к чему, чтобы весь пакгауз знал о твоем кристалле. А сокровища интересуют всех — пересечь море на таком славном суденышке, как «Забияка», не особенно сложно. Будь мы на свободе, я немедленно предложил бы тебе отправиться в путь. Но в настоящем положении остается только ждать, как повернутся события. Для этого я и просил позвать Одержимого Хафа. Кстати, кристалл свой ты успел надежно припрятать?
   — Думаю, да, — коротко ответил Мгал.
   Воспользовавшись схваткой, завязавшейся в таверне между пиратами и гвардейцами, он передал пояс с кристаллом Гилю, а тот успел сунуть его Китиане, наказав, чтобы та сберегала до их возвращения. Но уцелела ли сама Китиана? Сумела ли припрятать кристалл, не проболталась, ли, не надумала ли продать его, посчитав за диковинную безделушку? Гиль был уверен в девушке, как в самом себе, но уверенность эта свидетельствовала только о его влюбленности и не могла рассеять тревоги северянина.
   — Надеюсь, ты сможешь отыскать припрятанный кристалл, и тогда мы обсудим, как нам добраться до сокровищ. Пока же я хочу знать, что тебе о них известно. Мне доводилось слышать, что последний Верховный Владыка Убер-ту спрятал в этом хранилище не золото и драгоценные камни, а знания древних, которые могут дать добравшимся до сокровищницы все, чего они только пожелают.
   Бескровные губы Дижоля сложились в мечтательную улыбку, противоречившую по-прежнему холодному выражению глаз, и Мгал подумал, что капитан «Забияки» не так прост, как кажется, и лучше бы им иметь дело с обычным грабителем храмов. У него пропала всякая охота обсуждать содержимое сокровищницы Маронды, и он медлил с ответом, нетерпеливо поглядывая на приближавшегося Бемса, который подталкивал перед собой Одержимого Хафа.
   Увидев его впервые, северянин содрогнулся — высокий, нескладный, с длинной, идущей ото лба к темени залысиной, он был слеп и к тому же не имел рук. Одержимого знала вся Сагра — более того, он был такой же достопримечательностью города, как цитадель на Белой скале, Каскад Харголидов или мосты, соединяющие остров с левым берегом. Известностью своей Хаф был обязан, во-первых, своим припадкам, во время которых он переставал что-либо соображать, а во-вторых, врожденному уродству, хотя, если разобраться, калек в Сагре, как и в других городах, пруд пруди: кого звери, рыбы или пресмыкающиеся объели, кого люди обкромсали. И жалели их, и гоняли, кто как свой характер проявлял. К Одержимому же отношение было особое — любой считал за честь накормить его и напоить, но далеко не от всех принимал он угощение. Объяснялось же это отношение, равно как и известность Хафа, тем, что боги, словно возмещая недоданные ему части тела, наградили его удивительной способностью провидеть грядущее.
   В каждом городе, да что в городе, в любой деревеньке сыщется местный прорицатель, который, пошептав на воду, бросив гадальные камешки, кости или палочки, сделает более или менее верные предсказания. Вот только мало из них в конечном счете пользы извлечь можно. Предсказать погоду на завтра способен и знающий приметы человек. Урожайный или неурожайный выдастся год — тоже. О том, удачная ли торговля будет в соседнем городе, лучше расспросить караванщиков, хотя и предсказатель может в крайнем случае сгодиться. А вот предупреждение об ударе, скажем, ножом в пьяной драке — чего, собственно, от него и ждут, — о внезапном шторме — вовек не услышишь. То есть скажет он, например, что грядет беда, но ведь из малых и крупных бед жизнь человеческая и складывается: удача или везение в ней — явление редкое. А как к предстоящей беде готовиться, чего ждать? Что кошель срежут или дочь в рабство угонят? И то и другое беда. А если в кошеле — последние сбережения, а дочь — дрянь изрядная? Вот и получается, что пользы от такого пророчества — как от дохлого тонга. К тому же большинство доморощенных гадателей-предсказателей ещё и во времени путаются. Спросят его про шторм, он и отвечает: да, мол, ожидать надобно — разразится. А через пять дней или пятнадцать — про то молчок.
   В отличие от этих горе-пророков, предсказания Одержимого Хафа были достаточно определенны и сбывались всегда. Случалось, конечно, понимали их превратно, случалось, отмалчивался Одержимый — не из корысти или страха, а потому, что стих такой находил. Но если уж говорил он кому невнятным своим, по-детски нетвердым голосом: «Не ходи завтра в море, назад не воротишься», можно было не сомневаться — так и станется.
   Одно время унгиры сагрские стаей за Хафом ходили — ни у кого из них Одержимый жить не пожелал. Гигаур пытался к себе его залучить — не сумел. Силой на Белую скалу притащил — замолчал Хаф, будто язык у него отнялся, пришлось отпустить. Выпить Одержимый любил — это да, но птицей был вольной, за что и любили его сагр-цы, обращавшиеся к нему за пророчествами вне зависимости от веры своей. А некоторые, вроде Бемса, ещё и побаивались.
   — И тебя гвардейцы схватили, не помиловали? Чем же ты им не угодил? — приподняв голову, обратился Дижоль к доставленному Бемсом провидцу. — Видно, много знаешь, многим пророчествами своими насолил. Ну раз уж приравняли тебя к нам, скажи, скоро ли мы отсюда выберемся? И еще… — Капитан «Забияки», помедлив, продолжал, чуть понизив голос: — Что ждет меня в будущем?
   Он потянул слепца за пузырящуюся штанину, и тот, дернув плечом, чтобы освободиться от сопевшего за спиной Бемса, присел на корточки подле раненого.
 
   — Положи мне руку на лоб, — слабым, ломким голосом велел Хаф.
   Дижоль приложил к морщинистому лбу провидца свою широкую мозолистую ладонь. Одержимый вздрогнул, лицо его напряглось, и Мгалу почудилось, что с рождения невидящие глаза вот-вот откроются и блеснут нездешней силой из-под неподъемных век.
   — Мы уйдем отсюда этой ночью, но у тебя нет будущего. Ты не доживешь до рассвета. Больше мне нечего тебе сказать. Прости.
   Дижоль глухо зарычал, кулаки его сжались. Бемс тихо ахнул.
   — Жаль. В планы мои не входило так скоро покидать этот мир. И все же, даже если ты прав, нам ещё есть о чем поговорить. Мне небезразлична судьба моих людей, и я хочу знать, что станет с «Забиякой», — овладев собой, сказал Дижоль глухим, напряженным голосом.
   — Судьба корабля зависит от капитана, и я не могу её предсказать. Что касается твоих людей, то у каждого из них свой путь. Пусть подходят ко мне по очереди, если ты действительно желаешь, чтобы я сказал, что ждет каждого из них. Но захотят ли они, да и нужно ли это тебе…
   — Не нужно! — прервал Хафа Дижоль. — Ты прав, мне незачем это знать. Те, кто интересуется своим будущим, обратятся к тебе сами. Скажи мне последнее: доберется ли этот северянин до… своей цели? Мгал, положи ему руку на лоб!
   Северянин не стремился услышать предсказание — увиденное в Пророческой Сфере не облегчило его жизнь, а скорее усложнило её. Но, не желая спорить с Дижолем, он, пожав плечами, положил ладонь на лоб Хафа.
   Слепой некоторое время сидел неподвижно, потом кашлянул и все тем же ломким голосом возвестил:
   — Существует закон пути: ты придешь туда, куда ведет выбранная тобой дорога. И ты — придешь. Путь окажется длиннее, чем тебе представляется, но это не важно — ты ведь уже догадываешься, что Дорога дорог не имеет конца?
   — Догадываюсь, — подтвердил Мгал, не особенно вдумываясь в слова Одержимого. Несмотря на все славословия, которые рассыпали сагрцы в адрес Хафа, он не ожидал услышать от него ничего вразумительного.
   — Благодарю тебя, прорицатель, — задумчиво произнес Дижоль, не сводя глаз с северянина. — Бемс, позаботься, чтобы наши парни при случае дали Одержимому возможность вдоволь поплавать в лучшем пальмовом вине. Сам я, похоже, уже не смогу отблагодарить его за услугу.
   — Я прослежу за этим, капитан, — пробормотал Бемс, увлекая Хафа за собой.
   — Ты думаешь, этой ночью нам и правда удастся уйти отсюда? — спросил Мгал, провожая Одержимого недоверчивым взглядом.
   — Хаф никогда не ошибается. Да я и без него знал, что надолго мы тут не задержимся. Гигаур никудышный рыбак, он пожадничал — лодка его недостаточно велика, чтобы вместить столь богатый улов. Впрочем, теперь это меня не волнует. — Капитан сделал нетерпеливый жест рукой, словно прося не донимать его всякими глупостями. — Раз птица судьбы уже отложила яйцо удачи, я помогу тебе высидеть его, а заодно позабочусь о своих людях. Если я не доживу до рассвета, передай моему помощнику на «Забияке» этот шнурок. Расскажи про сокровищницу Маронды и предсказания Хафа.
   Дижоль вложил в руку Мгала кожаный шнурок, на котором было завязано три хитрых, не похожих друг на друга узла, и закрыл глаза, давая понять северянину, что устал от долгой беседы. Ночной мрак затопил улицы и площади Сагры, заглушил звуки, смазал очертания домов. Звезды, мерцавшие в вышине, и редкие масляные фонари, казалось, не рассеивали темноту, а ещё больше сгущали её, точно так же как тяжкая поступь гвардейских патрулей не нарушала, а подчеркивала тишину безлюдных улиц. Едва ли сам Гигаур, подготавливая грандиозную облаву, предполагал, что она так сильно изменит жизнь города и особенно его центральной, островной, части.
   Шум здесь обычно не стихал даже ночью — двери веселых домов и таверн были открыты круглосуточно, чтобы у моряков хватило времени спустить деньги до того, как они снова уйдут в море. Темнота давала возможность одним унгирам, закрыв лавки и склады, отпраздновать в теплой • компании окончание делового дня, принесшего им новые барыши, а другим — заключить сделки, которым вреден солнечный свет. После облавы ночная жизнь Сагры замерла. Тяжелые засовы на дверях и глухие ставни на окнах закрывались сразу после захода солнца, заставляя часто посещавших Сагру купцов из других частей побережья недоуменно перешептываться, дивясь тому, как быстро остепенился и поскучнел веселый, безалаберный и гостеприимный прежде город.
   Было в этом благонравии и чинности что-то противоестественное, напоминающее речи скопца, восхваляющего целомудрие и побуждавшее наиболее чутких приезжих, несмотря на близившийся сезон штормов, торопливо свернув дела, покидать город. Гигаура и его сподвижников, отделенных от острова протокой с поднятыми секциями мостов, не беспокоили эманации страха и ненависти, наводнившие Сагру; однако их, невзирая на дубленую шкуру и отсутствие привычки задумываться и прислушиваться к своим чувствам, отчетливо ощущали гвардейцы, совершавшие ночные обходы города. Беспокойство их день ото дня росло, ибо все чаще замечали они скользившие между домами тени, слышали предупреждающие пересвисты, ловили недобрые взгляды, брошенные на них из-за неплотно прикрытых ставен.
   — Когда я прохожу мимо этих законопаченных подворотен, у меня начинает чесаться спина. Исключительно удобное место для молодца, задумавшего всадить кому-нибудь из нас стрелу под лопатку, — вглядываясь в черную щель между домами, пробормотал один из дюжины гвардейцев, поглубже нахлобучивая на голову шлем, отороченный кольчужной сеткой.
   — Последнее время я тоже чувствую себя ходячей мишенью, — поддержал его другой.
   — Кому вы нужны, чтобы тратить на вас стрелы? — пренебрежительно усмехнулся командир отряда, разглаживая пушистые седые усы. — Из-за угла принято стрелять в хадасов-военачальников, а не в таких, как мы. Если же кого дурные предчувствия замучили, чем ныть и на других тоску своими страхами нагонять, купил бы лучше надежную ис-фатейскую кольчугу. Или пластинчатый панцирь, сработанный в Шиме, такой как у меня. Очень прибавляет уверенности в себе.
   — Доспехи у нас и так неплохие. Да ведь ни один панцирь или кольчуга от ловко пущенной стрелы не спасут, хороший удар боевого топора не выдержат, — возразил гвардеец с иссеченным шрамами лицом. — А город и верно на нарыв стал похож. Копится в нем что-то, зреет. Как прорвется, лопнет, не на кольчугу или панцирь — на быстроту ног надеяться придется. Сам ведь чуешь — сгущаются тучи, так доложил бы кому надо, может, хоть патрули бы усилили, — обратился он к командиру.
   — Пойди доложи! — рараздраженно отозвался тот. — Кто меня слушать станет, если, кроме подозрений и предчувствий, мне и сказать нечего? Чем попусту болтать, смотрите-ка по сторонам в оба. Если хоть что-нибудь стоящее заметим, раскопаем, тогда…
   Патруль свернул за угол, и тут же из растворившихся ворот мрачного приземистого здания вышел отряд по меньшей мере в две сотни копьеносцев, укрывавшихся, видимо, во внутреннем дворике. На темных одеждах и щитах их не было опознавательных значков, но если бы гвардейцы надумали вернуться, они бы легко догадались, что отряд состоит из людей захваченного во время облавы унгира Ларлиха. И это была далеко не единственная группа воинов, возникшая, словно по волшебству, на пустынных улицах центральной части Сагры. В то же время через пролив, отделявший остров от правого берега, одна за другой переправлялись лодки, битком набитые вооруженными людьми. К таможенному причалу подходили приземистые суденышки со спущенными парусами, принадлежавшие, судя по всему, «гражданам ста островов»,' а на внешнем рейде появились две биремы, сработанные на верфях Нинхуба. Одна из встреченных ими при подходе к Сагре патрульных галер уже пошла ко дну, вторая, полузатонувшая, пылала, подожженная капитаном, который решился на это последнее средство, чтобы предупредить Гигаура о вторжении.
   Предупреждение, возможно, и сослужило бы добрую службу, если бы вслед за тонущей галерой не запылали одновременно три моста, соединяющие левый берег с островом. Охранявшие их гвардейцы были буквально истыканы стрелами, а поднятые секции мостов не позволили людям Харголида своевременно прийти им на помощь. Выкатив на мосты телеги с сеном и облив деревянные конструкции дегтем, нападавшие, не дожидаясь появления гвардейских отрядов, растворились в темноте, рассыпались по узким улочкам и, разбивая по дороге масляные светильники, устремились к пристани, где уже вовсю шла битва за обладание не успевшими выйти в море патрульными галерами.
   Звон оружия и крики раненых подняли на ноги всех обитателей гавани, но тревога иноземных корабельщиков и ун-гиров оказалась напрасной — ни один купеческий корабль не был атакован. Более того, хорошо вооруженные люди, на щитах и шлемах которых не было никаких опознавательных знаков, заверили переполошившихся мореходов, что опасаться им нечего — бри в городе не затронут их, если они не будут покидать свои корабли и встревать в дела обитателей Сагры. Сказано это было вежливо, но достаточно категорично, и Гельфар — капитан «Посланца небес» — поторопился передать эти слова Чаг, успевшей вооружить людей, посланных с нею Нармом, и готовой немедленно броситься в бой.
   — Значит, пока нам ничто не грозит? Прекрасно! — произнесла принцесса недовольным голосом. — Но я хотела бы ; знать: что здесь происходит? Пожары занялись по всему острову, и любые заверения в безопасности бессмысленны, пока ! мы не узнаем, кто тут кого режет.
   — Госпожа Чаг, вас спрашивает какой-то незнакомец. Назваться он не пожелал, — доложил матрос, дежуривший на баке, и не успела принцесса ответить, как из-за спины его вынырнул закутанный в темный плащ мужчина, верхнюю часть лица которого прикрывали обвисшие поля поношенной шляпы.
   — Кто вы?! — Чаг сделала шаг от борта и схватилась за эфес меча.
   — Вы не узнали меня, принцесса? Я Лагашир, — проговорил незнакомец, приподнимая шляпу.
   — А-а-а… — Чаг сделала пришедшему знак следовать за собой и скрылась в палубной надстройке. Каюта принцессы была единственным местом на корабле, где можно было говорить свободно, не опасаясь чужих ушей, и девушка полагала, что Лагашир оценит её предусмотрительность. Черный Маг, к которому она обратилась по рекомендации Нарма, чтобы тот помог ей разыскать Мгала, был не из тех людей, которые станут бегать по ночным улицам без особой на то причины.
   — Вы, верно, желаете знать, что происходит в Сагре, и я могу просветить вас. Что же касается столь несвоевременного визита, то роли, к сожалению, поменялись и теперь уже мне необходима ваша помощь.
   — Но следы северянина вам удалось разыскать?
   — Да, мои люди выследили его. Он схвачен во время облавы и заперт в одном из таможенных пакгаузов. Нанятый мной человек не спускает с него глаз, однако сейчас добраться туда невозможно — на улицах города идут бои. Белые Братья подкупили Совет унгиров, и те подняли мятеж, чтобы избавиться от опеки Харголидов. Они сформировали отряды из своих слуг и охранников, привлекли сторонников тех, кого Гигаур столь неосмотрительно приказал схватить вместе с сочувствующими Белому Братству. Подкупили нищих, докеров, рыбаков и прочую голытьбу с правого берега, сговорились с дувианскими пиратами и этой ночью учинили большую резню, дабы освободить заключенных и подорвать власть Владыки Сагры, отрезав его от острова.